Я онович ты 4. Оправдать, исправиться, двусмысленность увидеть, учиться, познавать

Существо появилось вновь. Я лежал, не дыша, первобытный страх и оцепенение овладели им. Лицо чудовища теперь казалось вылепленным из пластилина, и пока оно медленно склонялось над Я, жёлтые горящие глаза неотвратимо приближались, и казалось, что они действительно освещают клочковатую комнатную тьму.
Вдруг, словно из ниоткуда, Я услышал голос. Он звучал, как будто никогда не был рождён голосовыми связками существа, а приходил от стен и потолка дома. Это было отражение несуществующего лица, копия с несуществующего оригинала…
-Я так и думал, что ты не спишь, а ждёшь, - прошипел голос.
-Кто ты? – спросил я, - чего тебе нужно? - В голосе его матово звучала безысходность.
-Я – твоё одиночество… И пока ты жив, я тебя не оставлю… вернее, я убью тебя. Хотя это будет ещё не скоро, так что пока расслабься, - существо рассмеялось хриплым смехом, лавиной перешедшим в душащий кашель.
- Смотри сам раньше не окочурься,- зло, сквозь зубы, процедил Я и, нащупав рукой оставленный под подушкой на всякий случай топор, схватил его и обрушил на лысый череп существа.
Топор не встретил препятствия, и Я, сильно размахнувшийся, по инерции слетел с кровати.
Звук падения и сдавленные ругательства заглушил всё тот же срывающийся на кашель смех.

-Интересная попытка… Твоя паранойя так замучила тебя, что ты спишь с топором в обнимку…
Если хочешь избавиться от меня, то лучше разбей этим топором свою трусливую башку. Это самый верный способ, поверь.
-Ты что, теперь будешь вечно преследовать меня? – вопрошал Я, поднимаясь с грязного и холодного пола.
- Пока смерть не разлучит нас.


Я не помнил, когда он успел заснуть. Он помнил только, что сон в присутствии О, так существо называло себя, казался ему невозможным. Однако, нервно-истощённый, Я провалился-таки в осклизлую полынью дрёмы, водой в которой были метущиеся, рваные и удушливо-липкие сны.
Но сны были только прелюдией к пробуждению: с утра, стоило только Я открыть слипшиеся веки, все чёрные мысли, обманутые надежды и ожидания, безысходность охватили его. Казалось, что они вот-вот разорвут Я изнутри, но каждый раз, когда напряжение доходило до предела, тяжкий груз наваливался на его неровно вздымающуюся под одеялом грудь и, возможно, только это спасало её от разрушения. Я ощущал, как истончается барьер, между безумием внутри и тем, что довлело извне. Где-то на задворках разума появлялись мысли о том, что не может быть никакого груза снаружи, и тогда Я казалось, что его душа расплёскивает эмоции, наполняя ими его пустое тело, что оно переполнено, и суть Я тонет, захлёбываясь и давясь собственными слезами.
Барьер становился всё тоньше, и когда он, поддался силам, прогрызающим путь сквозь него навстречу друг другу, когда он потерял свою цельность, не осталось никакого внутри и снаружи, и я зарыдал. Ему казалось, что он стремительно сдувается, как проколотый воздушный шар, и когда всё померкло, остался только хриплый, срывающийся на кашель смех.

Шёпот О внезапно вернул Я в по-зимнему светлую реальность комнаты:
- Вставай, - велел он, - Я не хочу, чтобы ты сошёл с ума, мне от этого нет проку… И вообще, по утрам мне дико хочется пить, и если ты не хочешь, чтобы я утолил жажду твоей кровью, то будь добр, поставь чайник.
Посмотрев на округлившиеся от ужаса глаза Я, О расхохотался, но теперь в его смехе Я почудилось что-то тёплое, сочувствующее.
- Я не могу пить кровь… У меня даже зубов нет, чтобы прокусить твою тонкую кожу, дубина, – улыбнулся пустым ртом О, немного успокоившись.
- Это радует, - Я с облегчением вздохнул, - Сейчас поставлю чайник, только вот умоюсь…
Он ступил на шершавый пол и поёжился, ощутив холод, исходивший от остывших за ночь досок.
Надев старые, местами стёртые до белого цвета, джинсы и, отчего-то на левую сторону, толстый зелёный шерстяной свитер с узором-ёлочкой, Я, в сопровождении сгорбленного О, отправился в печную комнату, где помимо печек, находились видавшая виды электрическая плитка, на которой работала только одна конфорка из двух, и баки с водой из колодца.
- Польёшь, мне на руки, я хочу умыть лицо, - обратился Я к О, закончив чистить зубы.
- Как же ты раньше без меня справлялся-то… или, может, вообще рожу свою не мыл? – О, с усмешкой посмотрел на, склонившегося над ведром с грязной водой Я.
- Тебе так трудно, что ли? – обиделся тот, но О уже направился к нему чтобы помочь.
- Видишь, даже одиночество иногда приносит пользу, - сказал он.
- Это так, знаешь, я не хотел, чтобы кто-то ехал сюда со мной… Мой брат предлагал мне свою компанию, ведь трудновато здесь налаживать быт в одиночку, особенно зимой, но я отказался: мне нужно было побыть одному.
- Ты думал, что тебе нужно побыть одному, - уточнил О.
- Откуда тебе знать? Я переживал не лучшие времена, за публикацию в газете я получил смешной гонорар, я и на него не рассчитывал, по правде говоря, но это дало мне понять, что я не могу жить так, как раньше. Я провёл несколько месяцев в безуспешных поисках постоянного места работы, меня, конечно, звали в редакцию «Эйдоса», но я понимал, что всё равно не смогу содержать себя. Знакомых увольняли одного за другим, по миру победоносно шагал кризис, а я переживал кризис свой – отсутствие вдохновения и разочарование в прежних идеях. Последней каплей стало то, что хозяйка квартиры, которую я снимал последние три года, подняла арендную плату, сославшись на всё тот же чёртов кризис! У меня были кое-какие сбережения, но я не хотел тратить их на жильё, так как никаких доходов не было и не предвиделось в ближайшем будущем, и мне надо было, просто-напросто, что-то есть. Тогда я съехал с квартиры, к которой уже успел привыкнуть и перевёз свои скудные пожитки домой к матери с отчимом. Я знал, что они помогут мне и не дадут остаться на улице, но не хотел становиться обузой, ведь кризис коснулся и их. Тогда я, взяв только самое необходимое, отправился сюда, подальше от соблазнов общества потребления…
Самое трудное – признаться себе самому, в истинных причинах своих поступков. Многие уверенны, что ими движет любовь, когда за правым плечом у них стоит совесть, а за левым - похоть, считают, что они помогают другим из милосердия и человеколюбия и никогда не признаются себе, что совершённое добро только тешит их эго, так и ты не хочешь признать, что истинная причина того, что ты здесь – твоя гордость, гордость и самомнение, то есть, в конечном счёте, эго, которое ты ласкаешь сознанием того, что терпишь лишения и трудности, чтобы избавить своих близких от тяжкой заботы о тебе, да к тому же, твоя гордость была бы уязвлена тем, что такой взрослый, состоявшийся и самостоятельный человек как ты живёт на попечении у родителей. И по этой же самой причине ты отказался от помощи брата.
О говорил правду. От этого Я почувствовал себя, как школьник, застуканный за списыванием домашней работы, но он не мог признать себя побеждённым и поэтому решил привести свой последний, хотя и не самый сильный, аргумент:
- Как ты можешь знать меня так хорошо? Ты говоришь так, как будто я для тебя – раскрытая книга, и нет во мне никакой тайны. Чужая душа – потёмки, я лучше знаю, что побудило меня уехать сюда.
- Ты забыл одну очень простую вещь, - О печально улыбнулся, - я – плоть от мысли твоей, я заключил в себе и твою радость, и твои мечты, твоё высокомерие, стыд показаться жадным и злым, побуждающий тебя быть столь щедрым и добрым, твою неуверенность в себе, замкнутость и отсутствие интереса к окружающему, если оно, по твоему мнению, не касается тебя лично, твои страхи и многое-многое другое, - весь ты, ты настоящий, у меня в крови.
- Боже мой, на кого я похож?! – воскликнул Я, - Я из кожи вон лезу, чтобы оправдаться перед плодом собственного воображения! И, выходит, сам себя, говоря устами мной придуманного существа, собираюсь свести в могилу!
- Да, ты прав, я тобой придуман, но ты не можешь избавиться от меня. Ещё месяц назад смог бы, но теперь… теперь - нет.
- Хм, постой, ты говоришь, что я не могу прогнать тебя из своей головы… Но на самом деле я сам себя в этом убеждаю! Значит я просто должен взять себя в руки и ты исчезнешь!
- Повторяю: не теперь! – в голосе О Я почудилась усталость, - Ты слишком долго был один, и хотя ты убеждал себя в том, что тебе никто не нужен здесь, ты слишком сильно страдал от одиночества. Теперь оно приобрело форму, ты можешь слышать, видеть и осязать его.
- И что же мне остаётся?
- Жить… Просто жить.
- Долго ли?
- Это зависит от тебя… В основном от тебя, - О неожиданно улыбнулся, каким-то своим мыслям, - тебе, конечно, в любой момент может упасть кирпич на голову, или там дерево, я молчу про наводнения, пожары, торнадо, оползни, сели, извержения вулканов, катастрофический смог,- О затараторил скороговоркой, - камнепады, лавины, цунами, нашествие пришельцев, нападение фанатиков-секстантов…
- Какие цунами?! Какие сели здесь, в центральной полосе России?! - Завопил Я, вцепившись О в горло руками, - Ты издеваешься надо мной, - проговорил он тихо и обречённо после непродолжительной паузы, а затем выпустил горло готового прыснуть от смеха О и воздел к небу, трясущиеся мелкой дрожью, руки, - Плод моего воображения смеётся надо мной! Похоже, я и впрямь конченный человек.
О Расхохотался. Для воплощения чьего-то одиночества, он явно смеялся слишком добродушно:
- Ты очень смешон, мой друг, это всё больше походит на какую-то комедию в провинциальном театре. Браво! Ты гениальный актёр! Гениальный! Хотя, все люди – гениальные актёры, оставшись наедине с собой. Собой и одиночеством… Которое по сути своей – они сами.
- Чего ты хочешь от меня?
- Совсем не много. Са-амую малость. Только шесть букв. Записывай: Полина, Роман, Александр, Владимир, Даниил, Антонина. Ещё раз: Полина, Роман, Александр, Владимир, Даниил, Антонина. Не понял?! Гм.. попробую что-нибудь получше. Вот оно! Записывай: Purgare, Recipere, Ambiguitas, Videre, Discere, Agnoscere!
- Что это, - Я явно входил в мыслительный штопор от тирад О, он переставал понимать, о чём тот ведёт речь.
- Это латынь, дубина! Ну, конечно, не осмысленное предложение, а так, слова, взятые с потолка.
- И что они значат?
- Для тебя они значат только то, что ты должен научиться говорить себе правду. Перестать ломать комедию в театре одного актёра и одного же зрителя, в твоём собственном театре. Нет, это, конечно, забавно иногда, покривляться перед зеркалом, но всему надо знать меру.
- Purgare, Recipere, Ambiguitas, Videre, Discere, Agnoscere… - пробормотал Я задумавшись, - Оправдать, Исправиться, Двусмысленность, Увидеть, Учиться, Познавать... А я думал, что уже совсем забыл латынь, - Он благодарно посмотрел на О и спросил его, - И что будет, если я научусь не лгать себе? Что будет со мной? – он помолчал немного, а затем прибавил, - и с тобой…
Как будто вместо ответа, пронзительно засвистел вскипевший чайник.