ДЕРЕВЕНСКАЯ БЫВАЛЬЩИНА

1. ВАСЯН ВО ГНЕВЕ


К колхозному трактористу Васяну заехал друг, Сергей, с которым они несколько лет назад вместе служили в «горячей точке». Сослуживцы обнялись, искренне радуясь встрече, пошли в летнюю кухню.
- Молодец, Серёга, молодец, - растроганно похлопывал друга по спине Васян.
Гладколиций, «упакованный» в хороший костюм Серёга был человеком из другого мира по сравнению с жилистым, ссутуленным тяжёлой физической работой Васяном, бреющим изборождённое глубокими морщинами лицо раз в неделю, после бани. Сорокалетний Васян выглядел лет на десять старше ровестника Серёги.
- Собери-ка нам чего-нибудь! - скомандовал Васян жене, усаживая друга за стол на летней кухне.
Жена Ленка, тридцатилетняя, полноватая, знающая себе цену деревенская баба, не высказывая особой радости гостю, привычно собрала закуску на стол. Гость достал из внутреннего кармана пиджака бутылку белой.
В деревне водку пьют чайными стаканами, и бутылки друга хватило только выпить «за встречу», да «за погибших друзей».
- Поищи-ка там... - махнул Васян Ленке, внимательно разглядывая быстро опустевшую бутылку.
- Вам бы только пить, - недовольно буркнула Ленка.
- Ты что? – потемнел задубелым лицом Васян. - Мы с ним воевали вместе!
- Тихо, Васян, тихо! - друг примиряюще похлопал Васяна по руке. На войне хладнокровный Серёга всегда сдерживал горячего Васяна. – Все женщины не любят, когда мужики выпивают.
Ленка молча вытащила из шкафа литровую бутылку «не нашей», молча пригвоздила её к столу.
Посидели хорошо. Вспомнили ребят, с которыми служили, вспомнили, кого ранило, погрустили о погибших. Вечно смурное лицо Васяна размякло, подобрело. Погрузившись в мысли, сослуживцы молчали, докуривали сигареты. Ленка сидела с книжкой у окна, грызла семечки.
- Да-а! - вздохнул Васян. - Были дела. Но лучше бы не были. Помнишь, сколько наших в рефрижератор навалили, неопознанных? Потом наугад под похоронки в «ящики» фасовали...
Васян потряс бутылку над стаканом. Пара капель беззвучно упала вниз.
- Дай-ка там ещё! - Васян махнул пальцем жене.
- Хватит уже! - не переставая щёлкать семечки, и не отрываясь от книжки, постановила Ленка. - Полтора литра выхлестали!
Васян встал, набычившись, уставился в стол перед собой.
- Я сказал, дай! Ко мне друг приехал! Мы с ним погибали вместе! Под пулями сутками в грязи лежали в обнимку, чтоб не замёрзнуть!
- Да ладно, Вась...- попытался успокоить Васяна друг. - И, правда, хорошо уже поднабрались.
- Ну, нету, где я вам возьму! – пошла на примирение, оторвавшись от книжки, Ленка.
- Там! - Васян выстрелил пальцем в угол кухни, где стоял запертый на висячий замок самодельный шкаф со съестными дефицитами и бутылкой водки, хранимой «на случай».
- Ключ в избе. Надо тебе - иди! - огрызнулась Ленка, сплёвывая кожуру семечек в кулёк из газеты.
- Сходи! - угрожающе выдохнул Васян, ставя килограммовые кулаки на стол.
- Щас! - зыркнула Ленка на мужа, вызывающе сузила глаза и не двинулась с места.
- Ладно, - подозрительно быстро успокоился Васян и вышел из-за стола. После секундного размышления, пошатываясь, молча пошёл на улицу.
- Охо-хо! - вздохнул гость, щёлкнул пальцем по пустой сигаретной пачке, выбрал из пепельницы чинарик покрупнее, закурил. - Жизнь семейная! То ли дело - я. Свободен, как птица! Что хочу и где хочу, с кем хочу и сколько хочу! Одно слово – вольный предприниматель!
На улице зарокотал мотор.
- Чего это он трактор заводит? - забеспокоилась Ленка. - За бутылкой, что-ли, решил съездить в магазин? Так стоит же в шкафу.
Трактор взревел, звук мотора стал приближаться...
Раздался треск.
- А-а! – коротко завопила и поперхнулась семечками Ленка, а гость, отшатнувшись, чуть не упал с табуретки: стена из жиденьких досок, у которой стоял шкафчик с водкой, проломилась, и трактор, лязгая гусеницами, оглушительно ревя мотором, воняя соляркой и выхлопными газами, втоптал стену и злополучный шкафчик в земляной пол.
Ленка с гостем метнулись к двери. Трактор крутанул на месте и ринулся на другую стену, где только что у окна сидела Ленка с книжкой.
- Ты что делаешь, ирод! - запричитала со двора Ленка ожесточённо дёргающему рычаги управления трактора мужу.
- Открыл шкафчик? - зло кричал тот из кабины. - Открыл. Без ключа открыл! А сейчас за ключом сгоняю... в избу!
Трактор сердито зарычал и, взрывая гусеницами землю, развернулся в сторону избы.
- О-ой! - застонала Ленка, прикрыв рот обеими руками и выпучив глаза. - Порушит ведь! Избу порушит, бешеный!
Трактор выпустил чёрную струю дыма, словно поднатуживаясь перед прыжком... Серёга вскочил на гусеницу трактора, вцепился в Васяна и выволок его из кабины на землю. Васян, оттолкнув Серёгу, спотыкаясь и оступаясь, вновь полез в кабину. Серёга кинулся к открытому мотору, ткнулся в декомпрессор - мотор заглох. Васян забрался в кабину, дёрнул за рычаг, нажал на педаль - трактор молчал.
- Тебе, значит, лень в избу за ключом сходить? - со зло перекошенным лицом Васян повернулся к жене.- Щас ты у меня куды хошь и куды не хошь сходишь! Щас ты у меня бегом побежишь...
Взгляд его пополз по двору и прилип к воткнутому в бревно топору.
Ленка проследила за взглядом мужа, приглушённо-хрипло взвизгнула и бросилась со двора вдоль по улице.
Двумя прыжками Васян достиг топора, выхватил его из бревна и помчался за женой.
- Караул! Убивают! - дико орала настигаемая мужем Ленка.
Она кинулась к соседнему дому, где у двора испуганной стайкой сгрудились и по-гусиному тянули шеи в сторону Васькиного дома наблюдавшие за творившимся там разором старики, скрылась за дверью глухого соседского забора.
- Васька, стой! С ума, что ли, сошёл? - попытались преградить путь разбушевавшемуся Васяну старики.
- Искрошу! - замахнулся топором Васян.
Стариков как ветром сдуло. Васян ломонулся плечом в дверь, дёрнул ручку - дверь не открывалась. Ленка успела запереть её изнутри на засов. Васян размахнулся и с одного удара вышиб топором доску в двери.
Ленка заголосила безнадёжно.
- Васька, ты что? Частную собственность рушишь? Засужу! - закричал дед Коростыль, хозяин забора.
То ли непривычное упоминание о частной собственности, то ли угроза судом подействовали, но занесённый для нового удара топор остановился. Озлобленная гримаса на лице Васяна сменилась удивлением.
- Ладно, дед, - сник Васян. - Частная собственность... Я... Она ж меня достала! - Васян ткнул топором в проломленную дверь, за которой тихо скулила-подвывала жена. - Отремонтирую я твою... частную собственность.
Ссутулившись и перехватив топор по-плотницки, Васян побрёл домой.
1997 г.





2. КОЛЬКИНЫ ШУТОЧКИ

Колька, студент сельхозинститута, любитель шуток и розыгрышей, отрабатывал в колхозе летнюю практику. На всех парах спеша в колхозное правление, он догнал Васяна, идущего по улице в ту же сторону с топором в руке.
- Привет, Васян! Куда бредёшь? Хорошо, что ты с топором, - осыпал Васяна потоком слов Колька, зачем-то упомянув о топоре.
Васян был трезв. Колька знал, что над трезвым Васяном можно подшучивать без вреда для собственного здоровья, и мысли его кинулись врассыпную в поисках повода для хохмы.
- В столовую иду. Завхоз велел подремонтировать кое-что, - буркнул Васян, не останавливаясь. - А тебе что до моего топора?
Оставив без ответа Васькин вопрос, Колька продолжил наугад прощупывать почву, ища варианты для розыгрыша:
- А я в правление. Зайдёшь?
- Чего я там забыл? - отмахнулся Васян топором.
Одна из роя беспорядочных Колькиных мыслей вдруг начала конденсироваться, обособляться, приобретать определённые черты, и Колька, развивая её уже в определённом направлении, удивлённо спросил:
- А ты что, на разнарядке сегодня не был?
- Делать мне нечего, чтоб на «зарядках» сидеть?- хмуро обиделся Колькиному вопросу Васян.
- Так председатель велел тебе зайти к конторским, им мужик с топором нужен, косяк на двери стесать. Там у них дверь уже полгода не запирается, - почувствовав прилив вдохновения, талантливо врал Колька.
- Прямо мне велел? - недоверчиво взглянул на Кольку Васян.
- Прямо тебе. Конторские завхозу заявку сколько времени уже пишут, а тут преду пожаловались. Дверь, мол, не запирается, а у них документы. Ну, пред завхоза, как полагается, обматерил, и велел тебя пригласить. У Васьки, говорит, топор всегда под рукой, - от имени председателя подколол Васяна Колька, напомнив о его пристрастии по-пьяни хвататься за «холодное оружие».
Колька хлопнул Васяна по спине и, не дожидаясь результатов шутки, да и тут же забыв о сказанном, помчался вперёд.
Шутка цели не достигла и не была замечена.
- Зайду, - буркнул Васян вдогонку. Столовая и правление располагались рядом.
Через минуту, поднимаясь по правленской лестнице, Колька увидел, что Васян с топором в руке свернул из переулка к правлению. Вообще-то, Колька шёл к механику, но не зайти теперь в контору и не подготовить там почву для встречи Васяна было бы грешно.
- Я вас приветствую, - провозгласил Колька, широко распахивая дверь и входя в контору. - И предупреждаю: сюда идёт Васян.
Занятые писаниной женщины не ответили ни на приветствие несерьёзного студента, ни на его предупреждение о приближении хоть и вышедшего из молодого возраста, но отличающегося тяжёлым и неуживчивым характером Васяна.
- Пьяный, - с опасными интонациями в голосе добавил Колька.
- Ну и что? - оторвалась от калькулятора одна из женщин. – Он то и дело пьяный. Мало, что ли, пьяных мужиков по деревне шатается? Дома свои такие же.
- Так он же с топором, - разогревал ситуацию Колька.
- Ну и что? - насторожились женщины.
- А... - Колька сожелеюще осмотрел конторских. - Так вы не в курсе? Васян на вас круто обиделся. Вы ему зарплату неправильно начислили. Вот он к вам и идёт.
Ошибки в начислении зарплат, не в пользу колхозников, естественно, были привычным явлением, и конторские такому упрёку не обиделись.
- Так зарплату когда давали, - махнула рукой другая женщина. - Надо было сразу приходить разбираться, а сейчас уже ведомости...
- А он не разбираться идёт. - Колька взглянул в окно. - Вот он, кстати. И топор в руке.
Женщины сгрудились у окна, разглядывая Васяна, вступающего на крыльцо правления. Васян, заметив в окне контуры женщин, с нетерпением ожидавших, как он думал, ремонта двери, поднял руку с топором вверх: сейчас, мол, приду.
- Грозит, - прокомментировал жест Колька.
Увидев хмурого Васяна, грозившего топором, женщины заволновались.
- Какой уже раз, говорит, денег недодают, - вдохновенно нагнетал атмосферу ожидания Колька. - Терпел, говорит, а теперь моё терпение кончилось. Пойду, говорит, хвосты конторским крысам пообрубаю. Это он так говорит, не я! - защитил себя Колька. - А заодно, говорит, и макушки пообтешу, а то у них от умственной работы мозги перегрелись. Пар им выпустить из бошек, говорит, надо, может, соображать лучше будут.
Не произнеся ни слова, веря и не веря, женщины порхнули за свои столы. Там, на привычных местах, за кипами папок, они чувствовали себя как солдаты в маленьких окопчиках.
Все вспомнили, как недавно Васян по-пьяни дома трактором завалил землянушку, а потом с топором в руке гонялся за женой. Да и воевал он. Ему человека убивать - дело привычное! Одно слово - бешеный!
По упитанным конторским спинам мурашками пробежал мороз. У кого на лбу, у кого на верхней губе мелкими капельками выступил пот.
За дверью послышались тяжёлые шаги.
Глаза у женщин начали округляться.
Дверь, распахнувшись, грохнулась о стену. В проёме стоял Васян, хмуро поигрывал топором и поглядывал на женщин.
Женщины разом встали, одновременным движением рук прикрыли отвисшие челюсти.
«Чего-то они... лишнего перепуганные какие-то...» - с опаской подумал Колька.
- Ну, кому тут чего стесать? - буркнул Васян, поудобнее перехватывая топорище и входя в контору.
Угрожающе сказал, подумалось женщинам.
Женщины, коротко взвизгнув, затаили дыхание. Глаза их стекленели.
- Чего визжите. С головами не в порядке? - хмыкнул Васян и совсем уж мрачно пошутил, подняв при этом топор: - Давайте подправим!
Женщины поняли, что час расплаты пробил.
Намереваясь выяснить, наконец, что где надо стесать, открыв рот для вопроса, Васян сделал ещё шаг вперёд.
С побелевшими лицами, ничего не видя от ужаса, натыкаясь на столы, рассыпая по полу бумаги и опрокидывая стулья, женщины шарахнулись в дальний от Васяна угол комнаты.
- Эт вы зря... - Васян до того поразился необычному поведению женщин, что уронил топор. Топор глухо брякнул о пол, ушибив Васяну ногу. Замершие женщины сдавленно пискнули.
- Ты - т - твою мать! - выругался сквозь зубы Васян.
Колька, поняв, что в своём розыгрыше он, похоже, переборщил, что ситуация выходит из-под контроля и грозит массовыми сердечными приступами, решил разрядить обстановку.
- Стой, Васян, - ухватил он Ваську за рукав. - Я щас...
Женщины, естественно, оценили попытку студента остановить Ваську-убивца и взглянули на Кольку с мольбой и надеждой.
- Да ну их к чёрту! - Васька дёрнул рукой и нагнулся за топором, собираясь уйти из этой придурочной конторы с её припадочными конторскими крысами.
Но его движение и его фразу перепуганные до полубессознания женщины расценили по-своему. «Ну их к чёрту», как «пора с ними кончать», а поднятие топора, как начало карательных действий.
Одна из женщин, схватившись за грудь, осела на пол. Остальные шарахнулись к окну. Звон разбитого оконного стекла, крики: «Караул, убивают!» подняли колхозное правление на ноги.
Колька толкнул Васяна за дверь конторы.
- Чё ты пихаешься? Чё случилось-то? - оглядывался ничего не понимающий Васян то на Кольку, толкающего его в спину, то на конторских женщин, парализованных ужасом, и бестолково размахивал руками, в одной из которых остро отточенным лезвием отсвечивал топор.
«Васька с топором... Пьяный!» - прошелестело по правленским кабинетам.
Народ в коридорах жался по стенам, с опаской поглядывая на растерянного Васяна, в сопровождении Кольки шедшего к выходу.
Примчавшийся участковый, для острастки хватаясь за пустую кобуру и, приседая в целях собственной безопасности, изъял у Васяна «холодное оружие», обнюхал обезоруженного «террориста» на предмет запаха алкоголя. Уловив тренированным носом лишь следы запаха от вчерашних сивушных масел, и обоснованно засомневавшись, дал продуть трубку, носимую во внутреннем кармане пиджака для непредвиденных случаев. А когда та своей непорочной чистотой подтвердила Васькину суточную трезвость, опять засомневался, и заставил Ваську дышать в стакан, после чего долго вынюхивал стакан с настойчивостью кота, ищущего в его глубинах запах валерьянки.
На предовской «Ниве» привезли из медпункта фельдшерицу, та уколола всем подряд женщинам успокоительных - обошлось без инфарктов.
Потом Колька, как честный человек, полтора часа убеждал участкового и председателя, что Васян «ничего такого» не хотел, и что, вообще, всё произошедшее - розыгрыш, претворение в жизнь которого пошло несколько не по намеченному плану, а Васян к этому розыгрышу никакого отношения не имеет и сам - жертва обстоятельств...
- Сам ты... жертва пьяной акушерки, - сверкнул глазами на Кольку председатель, но в естественную непричастность Васяна к идиотской «шутке» поверил.
Кольку от дальнейшего прохождения практики в колхозе отлучили, а участковый пообещал его непременно посадить, если Колька отколет, нет, даже хоть попытается отколоть ну вот такусенькую шуточку.
1997 г.




3. ДЕД ОБУХ И СТРАШНАЯ БОЛЕСТЬ

Отлучение от практики Кольку расстроило не сильно. Пройдёт два-три дня, рассуждал он, начальство остынет. Подойду к завмастерскими или к завгару, с которыми он в хороших отношениях, покаюсь, планировал Колька. Те замолвят словечко председателю, и высочайшим повелением снизойдёт помилование.
А пока Колька помогал по хозяйству бабе Маше, у которой жил на квартире. Сам от сохи - от бороны, как любил Колька прихвастнуть, деревенскую работу он знал хорошо.
- Сынок, а сарайчик подправить сможешь? - спрашивает бабка, после того, как Колька заканчивает с ремонтом крыльца.
- Смогу,- отвечает Колька и начинает собирать инструмент, чтобы отправиться к сарайчику.
- А трубу на крыше подремонтировать? - с надеждой смотрит на умелого парня бабка.
- Смогу, бабка, смогу, - оценивает Колька полуразвалившуюся трубу и прикидывает, как сподручнее влезть на изрядно прогнившую крышу.
- Ну а печку? Печка дымит... - смотрит бабка на Кольку влюблёнными глазами, как смотрят дети на волшебника, исполняющего все их желания.
- И печку поправим, бабуля, и дым направим, куда ему положено, - обещает Колька, думая, что на крышу надо будет прихватить верёвку и привязать к ней что-нибудь ершистое для чистки трубы. - Только, боюсь, огурцов не хватит.
Бабка не слышала анекдота, в котором Петька спрашивает Чапаева, выпьет ли тот бочку самогона, и не знает, зачем для ремонта печки нужны огурцы, но если надо - принесёт хоть ведро, огурцов на огороде у неё много. А Чапаев в анекдоте выпил бы бочку самогона, но забоялся, что у Петьки огурцов для закуси не хватит.
Колька смеётся. Бабка, радая хорошему настроению безотказного постояльца, улыбается.
Переложив на крыше трубу и прочистив дымоход, Колька горящей бумажкой проверяет тягу. Тяга отличная. Бабка довольна.
- Будешь печку разжигать, заслонку отодвигай осторожно, - на полном серьёзе предупреждает бабку Колька.
- Пошто так? Тоже сломалась? - расстраивается бабка Маша.
- Не сломалась. Видишь, тяга сильная - тебя в трубу засосать может, - показывает горящей бумажкой силу тяги Колька.
Бабка Маша понимает шутку, отмахивается сухонькой ладошкой, смеётся.
Последнее бабкино поручение на сегодня - зарезать овцу. К бабке из города приезжает сын, гостю надобно гостинца заготовить.
Колька точит нож, идёт в хлев, выводит указанную бабкой овцу во двор. Он, вообще-то, не любит резать животину. Но - куда деваться? Необходимость деревенской жизни! Соседа на каждый раз не напросишься, поэтому и птицу, и скотину Колька режет сам. И всех ему жалко. С птицей проще, с ними быстро: бац топором по шее - и готово. Свиней, тех Кольке мало жалко. Когда их выводят на забой, они, чуя свой конец, не хотят идти, вырываются, визжат. Это злит Кольку и он, под злость, делает необходимую работу. А вот овца... Она идёт на заклание молча. Глядит сиреневыми глазищами в глаза человека, ведущего её, и молчит. Кричат те, которые остаются в загоне.
Вот и сейчас из хлева, как с поломаной пластинки, доносится выматывающее «бе-е-е, бе-е-е...»
Колька пытается разозлиться. Ведь каждому своё, оправдывается он. Овцам - травку щипать, нам - щи хлебать... с мясом. На том жизнь стоит.
В конюшне осталось три овцы. Кричит одна. Подруга, наверное, думает Колька. Остальные молчат. Все молчали, пока эту не увёл.
Разозлиться не получается. Хоть и чужая овца, Кольке её всё равно жалко. А когда своих режешь, вообще тошно. Растишь их, привыкаешь к ним. Любишь...
Стараясь не встречаться взглядом с овцой, Колька валит её на бок у забора, загибает овечью голову подальше назад, чтобы натянулись жилы на шее, перехватывает поудобнее нож, сильным движением перерезает горло. Крикнуть овца не успевает, только хрипит вскрытой трахеей и бьёт ногами. Кровь мощной струёй свистит в соломенную подстилку на земле. Движения ногами замедляются, животное успокаивается, струя крови иссякает.
Овца белая, но морда у неё сейчас какой-то неживой белизны. Принято говорить, что жизнь покидает тело. Скорее, смерть входит в тело, превращая живое существо в страшного мертвеца. Затем изгоняет жизнь окончательно, превращая безжизненную оболочку в нестрашную тушку у животных и в менее страшный труп у людей.
Колька трогает овцу за бок, она дёргается в конвульсиях ещё несколько раз, затихает. Колька искоса глядит на овечий глаз. Глаз стеклянный. Ну вот, теперь можно спокойно работать... Потихоньку насвистывая, Колька принимается свежевать тушку.


***

Тяжело и медленно ступая, выставляя далеко вперёд самодельную палку, словно опасаясь упасть при каждом шаге, дед Обух преодолевает пространство от магазина до своего дома.
Сегодня он сделал большое дело - сходил за хлебом. Хлеба колхозникам отпускают в магазине по булке в день на человека. Но каждый день в магазин ходить деду тяжело, магазин-то аж через два порядка от дома, а лет деду... Да, восемьдесят уже когда-то было. Чего их, года, считать. Как кончатся, Бог без счёту распорядится. Не пропурор. А ежели на год-два раньше приберёт, так ведь не сознается, что поспешил! А может и прав будет, хлопот лишив пораньше.
Дед Обух улыбается весёлой мысли радостной детской улыбкой.
Два раза в неделю дед ходит в магазин. Упросил продавщицу, чтоб хлеб ему оптом давала...
Дед останавливается, ставит сумку с четырьмя хлебными кирпичами на дорогу, через кулак упирает палку себе в грудь. Привал, как в войну говорили.
В пояснице стреляет, в коленке при каждом шаге словно шилом кто поддаёт, рука, в которой сумку нёс, затекла... Года! Было бы, где сесть - сел бы.
Дед оглядывается. Напротив - дом бабки Маши. Тоже одна живёт. Лавочка перед домом, вон, совсем поломана. Перед его домом лавку пацаны тоже изломали.
Дед прикидывает расстояние до лавочки. Нет, далеко. Пока туда, пока назад... Лучше постоять, да дальше идти.
В магазин дед собирался, как на выход: надевал чистые штаны, чистую рубаху. Штаны раньше были чёрные, хорошие. От спецовки. Он в них, кажется, ещё на тракторе работал. А может, не в них. Сейчас штаны светло-серого цвета. Позастирались, выцвели. Бабка-покойница, жена, тогда в пояс клин вшила, чтоб не тугие были. Сейчас бы этот клин убрать, а то хоть вдвоём в штаны залезай.
Дед рассмеялся от удачной мысли.
Да, старые штаны уже. Латаные-перелатаные. От других штанов, которые износились до непотребности, старик латки отрезал и нашил.
Дед перемялся с ноги на ногу, поудобнее опёрся на палку, вздохнул-охохокнул своим мыслям, погладил рукой грубо пришитую огромную латку на колене. Ничего, что зашитые, главное - чистые.
Вон, кто-то идёт по дороге...
Вглядываясь, дед сощурился, но человека не признал. Подслеповаты старые глаза. И с ушами плохо. Считай, глухой. Звуки погромче различает, а какие потише - нет. Как из радио, когда ветер провода качает и получается размыкание. Вроде бы слышно, а ничего не понять.
Дед улыбнулся, мотнул головой. Не переставая улыбаться, пытался разглядеть, кто идёт мимо: свой, деревенский, или приезжий? Если свой - поздороваться надо... Нет, молча прошёл человек. Приезжий. Улыбка на лице старика угасла. Много приезжих стало: беженцы, переселенцы... Раньше в деревне и свои, и чужие здоровались. Старику здоровья не пожелать - не гоже было...
- О-а-ы... - услышал дед за спиной и, переставив палку, стал разворачиваться к голосу. За спиной у него стояла Лидушка. Это в войну она была Лидушкой, а сейчас - бабка Лида.
- Что, старый, стоишь посреди дороги, зад отклячил? Задавит какой-нибудь пьяный на машине. Пень глухой, не услышишь ведь! В магазин, что ль, ходил, за хлебом?
Лидушка махнула рукой на брезентовую сумку с хлебом у ног деда.
- За хлебом ходил, за хлебом, - снова заулыбался дед, увидев, что Лидушка показывает на хлеб.
- Что штаны латаные-перелатаные одел? Поприличнее нету, что ли? - улыбаясь в ответ, спросила Лидушка.
Дед не понял вопроса Лидушки, но, памятуя, что при встрече обычно спрашивают о делах, ответил наугад:
- Хорошо дела, хорошо. Зинка недавно приезжала, дочка младшая.
- Эх, пень глухой, совсем не слышишь. Когда это она к тебе приезжала, три года назад? Ладно, старый, пойду я. Не кашляй! Зинка к нему приезжала... Забросили старика! - ворчала Лидушка, отходя от старика. - Дети называется! Коли у отца взять нечего, так и приезжать не надо, что ли?
У деда Обуха было два сына и две дочери. Все поразъехались. Старику одному жить тяжело. Уехал бы к кому, да... У старшего сына жена не хочет брать деда к себе. Сама, говорит, на пенсии, больная. Серёжка, другой сын, один живёт, по командировкам мотается. То на неделю уедет, то на месяц. «Куда я тебя, отец, в городскую квартиру? Газ забудешь выключить или ключи без меня потеряешь!» И то верно. Да и выпивает он сильно, потому до сих пор один. Старшая дочь болеет, ногами мается. А у младшей, Зинки, семья в однокомнатной квартире. Вот и живёт дед один.
Оно б и ничего, поесть да одеться - всё есть. Куры, овцы, огород. Но вот глухой стал - беда! Ни радио послушать, ни поговорить с кем... В магазин пойдёшь, скажешь чего - невпопад. Бабы смеются. Одна радость - овечки. Они умные. Выйдешь к ним, разговариваешь - они слушают, в глаза тебе глядят. Глаза добрые! Умницы, всё понимают. Хлеб вот им несу. Мне-то мало надо, разве ж я столько съем? Им несу. Зайдёшь к ним в загородку с хлебушком, а они мягкими губами, ласковыми, за руки так и хватают, угощения просят...
Дед словно наяву почувствовал прикосновение мягких овечьих губ к своим рукам, а потом вдруг вспомнил, как давно-предавно, будто сто лет назад, а вроде и совсем недавно, ночью он сидел на лавочке и обнимал молодуху. Такое же ощущение мягкости и нежности.
Дед Обух очнулся от воспоминаний. Рука, которой он опирался на палку, онемела. Локоть болел, поясница ныла.
Дед взял палку в другую руку, потоптался на месте, разминая затёкшие ноги, поднял сумку с хлебом, тяжело зашаркал по дороге.
В животе неприятно засосало. Чего это вдруг? Может, съел не того? Да нет, скорее наоборот, забыл позавтракать. С ним это часто бывает. Сколько сейчас времени? Дед остановился, прикрыв глаза ладонью, посмотрел на солнце. К обеду уж дело. С утра некогда было закусить, скотину кормил. Потом в магазин засобирался, забыл.
Дед боялся заболеть. Одному болеть плохо. Горшок подать - и то некому. Сам-то ладно, на воде отлежится. А за скотиной кто присмотрит? Её поить-кормить каждый день надо. Соседей просить? У них своих дел не переделать...
В животе словно кто кишки в кулак собрал, да потянул. Дед Обух аж согнулся и присел со стоном. Может, вчера на ужин суп подкисший доел? Жалко выливать было... Так и раньше ел - ничего.
В животе опять закрутило, и дед почувствовал, что, ежели он срочно не облегчится, случится конфуз.
Повертев во все стороны головой, дед Обух поспешил к зарослям травы у бабки Машиного забора.
Трава какая-то стала расти новая. Сроду такой не было. Ствол как черенок у лопаты, два метра высотой и листья как лопухи. Ладно б толк был, а то никакая животина её не ест. Овцы, на что непривередливая скотина, и то морды воротят! Говорят, канадская какая-то, ругал старик нерусскую траву, протискиваясь в её заросли. Понавезли чёрт те чего! То жука колорадского, то лебеду канадскую... Чего доброго привезли бы!
На полянке-пятачке у самого забора дед потоптался, поставил сумку поодаль, развязал верёвочку-поясок на штанах, простонал с облегчением: слава Богу, успел!

***

Колька закончил разделывать тушку, разрубил её на части, отнёс мясо в сарай. Затем вернулся, чтобы прибрать потроха, и услышал, что в зарослях травы по ту сторону забора кто-то копошится. Телёнок чей бродит или ребятишки балуются, подумал Колька.
Он тихонько подошёл к забору, заглянул в щелку и прямо перед собой увидел спину сидящего на корточках старика. Приспичило, значит!
Хотел подшутить, шумнув у него над головой, но раздумал - хватит ещё старого кондрашка с перепугу! Подумал и полез на крышу хлева, откуда обозрение лучше и откуда он решил посмеяться над дедом.
- Ты что же это, старый, атмосферу мне портишь? Я тут овцу режу, мне чистота нужна... - громко стал выговаривать Колька.
Дед Обух, должно быть, услышал что-то. Беспокойно, по воробьиному завертел головой во все стороны, но, не обнаружив причин для тревоги и срочной эвакуации, успокоился.
Внутри у Кольки будто озорной чертёнок закопошился. Он взглядом пошарил по двору, остановился на тазу с овечьими потрохами. Идея! Колька аж икнул в голос от восторга. Он спрыгнул с крыши, ножом отсёк метра полтора овечьих кишок, положил на лопату и из-под забора подпихнул их деду под зад. Отбросил лопату и, в предвкушении потехи, вновь взлетел на свой наблюдательный пункт. Эх ты, старый, скажет он деду, кишку потерял!
Дед Обух поднялся и стоял, распрямившись, насколько ему позволяли больные колени и поясница, подтягивал штаны. Ему полегчало. Боль в животе отпустила, оставалось какое-то неприятное жжение в самом низу тулова, что поближе к хвостику.
Старики народ дотошный, всё делают с оглядкой. Дед Обух, взяв в одну руку палку, ждавшую его у забора, придерживая другой рукой штаны, стал разворачиваться в тесноте зарослей, чтобы ознакомиться с результатами своего облегчения и остеречься на будущее, чего есть нельзя. Развернувшись, чуть наклонился, разглядывая им содеянное...
Колька, улыбаясь во весь рот, и чуть не подпрыгивая от предчувствия потехи, от того, как он сейчас посмеётся над дедом, вдруг увидел, что дед, глянув на горку кишок, над которой только что сидел, ухватился за низ штанов, пошатнулся, и на слабеющих ногах стал опускаться на землю.
- Эй, дед, это я пошутил! - моментально понял испуг деда Колька. - Я тебе овечьих кишок подложил!
Дед Обух, ничего не слыша, заваливался на бок.
- Дед, ты чего?!
Колька спрыгнул с хлева в заросли травы, подскочил к деду, ухватил за руку, щупая пульс. Пульс то ли был, то ли не был, а дед уже закатывал глаза.
- Стой, дед, не помирай! - тряс Колька деда.
Дед Обух открыл глаза, слабеющей рукой пошевелил на животе и потянул за сползшие штаны.
- Живот болел... Все кишки выпали... Похоже, не пришьют уже... - прошелестел он с сожалением. - Зинке сообщите...
- Погоди, дед, не помирай! Я фельдшера!
Колька сиганул через деда и что есть духу помчался в медпункт, который, на счастье, был от них через два-три дома.
- Там дед Обух... Плохо ему... Сел под забор по нужде... Приступ... - выдыхал Колька фельщерице, утирая пот со лба.
Схватив чемоданчик неотложной помощи, фельдшерица выскочила на улицу, оседлала своё скорое транспортное средство - велосипед - и покатила вдогонку за убегавшим Колькой спасать больного.
Дед Обух был ещё жив.
Фельдшерица едва нащупала у больного слабый пульс. Увидев расстёгнутые штаны, сопоставив их с кучкой кишок рядом с дедом и специфическим запахом, распространяющимся от кучки, она решительно заключила: выпадение кишок. Полное. На всякий случай сделала деду сердечный укол.
У Кольки, пробежавшего дистанцию до медпункта и обратно со скоростью чемпиона области в глазах было темно, он, держась за забор, хватал воздух не хуже сердечника, и ему было не до объяснений.
Вокруг собирался народ, вытаптывал заросли гигантской лебеды. Послали в правление за машиной, чтобы отвезти деда в районную больницу.
- У деда Обуха все кишки выпали! А за что им держаться? Живёт один, ест плохо. Старый! В больницу повезут, - шушукался народ. - Кишки брать или не брать? Лучше взять, вдруг понадобятся. По телевизору говорили, пальцы уже научились пришивать! Льдом бы их обложить, да где льду столько возьмёшь! Может, санавиацией в область отвезут? Да нет, оперировать не будут, слабый - наркоза не выдержит...
Дед Обух между тем потихоньку оживал. Сердечный укол действовал.
Собрали кишки, сполоснули фурацилином из чемоданчика фельдшерицы, завернули в чистую марлечку, узелком сложили деду на живот, чтоб держал.
Что кишки овечьи, а не дедовы, Колька в суматохе забыл сказать. А может поопасся, что дед помрёт, и его за это привлекут...
Подъехала машина. Виновато улыбающегося деда Обуха с узелком кишок в руках погрузили в машину. Фельдшерица села рядом, поехали.
Народ потихоньку расходился, судача о тяжёлой стариковской доле и странных болезнях, приключающихся с людьми.

Деда в районной больнице оперировать не стали, довольно быстро убедившись, что толстый и тонкий, и весь остальной кишечник у него на месте. На всякий случай назначили полное обследование и укрепляющее лечение.
Как кишки попали под деда, фельдшерица узнала, вернувшись в деревню и устроив Кольке допрос с пристрастием.
Хоть и понравилось деду Обуху в больнице - уход, питание -, а на третий день он безоговорочно засобирался домой: скотина дома без хозяина!
1997 г.



4. ОТЕЦ ТИХОН И ЧЕРТОВЩИНА


= 1 =

Окончившего семинарию отца Тихона прислали настоятелем в отстроенную в селе церковь и образованный посему новый приход. Новую церковь практичные селяне поставили у кладбища, на месте старой, разрушенной после революции. Коли церковь стояла здесь, значит, её это место. Старики знали, какое место святое, а какое проклятое.
Молодого попа с симпатичной попадьёй и грудным ребёнком поселили в старинном каменном доме рядом с церковью.
Село пригородное, кладбище и вовсе городское, так что работы молодому батюшке хватало.
Председатель, агроном, и главный инженер радушно встретили отца Тихона и долго надеялись обмыть его вступление в мужское ядро сельской интеллигенции. Но потому как молодой поп пил только вино, да и то – не гранёными стаканами, в заскорузлое от водки и самогона ядро он не влился, а сблизился с ветеринаром Колькой, в миру – Николаем Васильевичем.
Колька тоже окончил институт недавно, пил по сельским меркам немного, читал дорогущие журналы и держался особняком от пьющей интеллигенции. Успешно помогал рожать бурёнкам, мастерски кастрировал кабанчиков-баранчиков. За работу брал не литрами, а деньгами и строго по таксе.
В общем, про того и другого в деревне шла молва, как о молодых, но знающих своё дело специалистах.
Попадья, окончившая филологический факультет университета, сдружилась с молодыми учительницами и стала среди них законодательницей классической моды.
У Николая Васильевича с одной из учительниц, по сведениям местного «сарафанного радио», тоже всё шло к свадьбе.
Двадцатипятилетний ветврач, Николай Васильевич, был завидным женихом для сельских невест. Главное – малопьющий и не дебошир. Обустроил дом на городской манер, сад-огород для отдыха развёл, шикарную баню отгрохал, как в журнале – с бассейном, комнатой отдыха и камином…
Вот машину куплю, обещал себе Николай Васильевич, и женюсь.

***

В субботу отец Тихон с супругой и ребёнком, как обычно, пришли к Николаю Васильевичу в баню.
Молодая попадья, строгомодная, похожая на кандидатку наук, искупавшись сама и сполоснув ребёнка, ушла домой. Николай Васильевич же и отец Тихон - по-приятельски Николай и Тихон – долго и многократно парились, чередуя берёзовые и дубовые веники, брызгая на каменку то водой с душицей, то с полынью, то с эвкалиптом, то с пивом, отмокали в холодном бассейне, пили квас, пиво и церковное вино, разговаривали о продажной политике, о вреде глобализации, о возрождающемся патриотизме, о вере и неверии… Одним словом, интеллигентно отдыхали и интеллектуально общались.
Банька расслабила добрые чувства, холодные омовения просветлили мысли. Две бутылки церковного кагора (натурального, а не плодово-ягодной подделки с ароматизаторами), откушанные во удовольствие, а не ради выпивки, сподвигли на философические разговоры… Коснулись и теологии.
- Естественно, в дедушку, сидящего на небесах, я не верю, - соглашался с Колькой отец Тихон. - Но Бог, как Дух, направляющий помыслы наши, в воле которого праведные и неправедные поступки каждого человека по отдельности и судьбы мира вообще, конечно же, есть.
- А зачем же Бог допускает неправедные поступки? – ловил оппонента на слове Колька.
- Неправедные – во испытание нам. Он лишь допускает их. А толкает человека на греховность Антихрист. Кто слаб духом и верой – поддаётся Антихристу. Да, Антихрист, как олицетворение злого начала, как бесплотная сила, совращающая человека множеством греховных соблазнов, тоже есть. Чертей же, волосатых недочеловеков, обезображенных копытами, рогами и хвостом, естественно, нету…
- Точно! - соглашался пьяненький Колька. - Чертей с копытами нету.
В общем, засиделись допоздна.
Увидев вдруг за окном ночную темень, отец Тихон заторопился домой.
- Матушка давно беспокоится, - встал он из-за стола, сокрушённо всплеснул руками и покачнулся. – А я тут засиделся. Да и чадо у нас неугомонное! Устала, небось, матушка… Экий я бессовестный, прохлаждаюсь…

***

Отец Тихон подходил к дому. Окна темны. Матушка, слава Богу, уснула. Да и то, намаялась с малышом, небось… Надо потише, не разбудить бы…
Чувствовалось в старинном здании каменная основательность и твёрдая несокрушимость. Дореволюционной постройки дом, больше ста лет ему. Хороший дом. Может, клады где запрятаны, подумалось отцу Тихону. А может и приведения водятся…
Да, чуток перебрал он сегодня. Негоже мужчине церковного сана идти домой, шатаясь и проваливаясь в колдобины. Не дай Бог, прихожане видели в такой непотребности.
Нет, интересный всё-таки разговор у них с Колькой случился. О вере. О нечистой силе.
Колька, он, хоть и кичится атеистичностью, но склонен уверовать в Спасителя. Верит он в душе. Время придёт, будет крещён раб божий Николай… Человек-то хороший!
И ко греху несклонен. Вон как расспрашивал о нечистой силе, о Сатане…
Отец Тихон перекрестился.
Да… Хорошо поговорили о явлении Диавола, о загробной жизни, о возможности восставания из могил усопших… Точнее – о невозможности.
Нет, конечно же, ни мёртвые из могил не встают… Отец Тихон ещё раз перекрестился. Ни чёрт в виде рогатой обезьяны поперёк дороги не бегает…
Стоя у крыльца, отец Тихон неверной рукой долго задирал подол рясы. Докопавшись, наконец, до штанов, полез в карман за ключом.
Нет, Сатана в живом виде, конечно же не…
За спиной, в палисаднике с густыми кустами сирени, кто-то глубоко и протяжно вздохнул. Так глубоко, так сильно человек не вздыхает.
От неожиданности по спине отца Тихона густой волной пробежали мурашки.
Он привычно вознамерился приложить щепоть ко лбу, но… рука стала тяжела, будто свинцовая, и не слушалась! Кто может удержать руку от наложения святого знамения?! Только нечистый!
Отец Тихон с усилием принудил себя оборотиться. Его глаза, будто у готового сорваться и понести коня, боязливо скосились на палисадник, выискивая неведомого вздыхателя.
Пространство между кустами тонуло в неестественно бездонной черноте.
Слава Богу, никого! Привиделось… Точнее – прислышалось…
Обретшая лёгкость рука отца Тихона поднялась, чтобы сотворить крест. И вновь отнялась. Потому как непроглядность повторно и отчётливо вздохнула, обдав отца Тихона волной тёплого воздуха. От которого поповскую спину будто ледяной коркой стянуло.
- Кто здесь? – сдавленным голосом вопросил отец Тихон и не сдержал короткой противной дрожи.
Что-то шевельнулось…
- Кто…
Из тьмы явились чёрные рога… Между ними - подобный саже, необъятно широкий, раза в три, а то и в четыре шире нормального, чёрно-волосатый лоб. Неестественно громадные антрацитовые глаза вперились в отца Тихона.
Это ж какой должна быть рожа с таким широченным лбом и глазами по кулаку?!
Отец Тихон воздел очи к кресту, венчавшему купол стоящей рядом с его домом церкви, и возопил душой о спасении.
Со стороны кладбища, ворота которого неясным силуэтом прорисовывались метрах в полуста за церковью, раздался ужасный крик:
- Уа-а-а-о!
Сквозь ворота пробежала чёрная тень, взмахнув руками, завопила нечеловечески:
- О-о-о!
И антрацитовые глаза из тьмы за спиной. И чёрные рога из широкого, волосатого, нечеловечески огромного лба…
Независимо от воли отца Тихона ноги понесли его неведомо куда.

***

Проводив отца Тихона, Колька стоял на крыльце. Глядел на богатые россыпи звёзд по обочинам густого Млечного пути, слушал умиротворяющую деревенскую тишину.
В городе так тихо не бывает. Даже заполночь на улицах что-то гремит и звенит, подвывают троллейбусы, урчат грузовики, визжат тормоза, вскрикивают клаксоны…
А в деревне ночь благостна. Тишина – словно вода в глубоком омуте: свежа и прозрачна – дна не видать. Лишь изредка плеснёт кто-то на реке, взбрехнёт собака, чуткие гуси коротко взгогочут или случайная птица вскрикнет.
«Однако ни зги не видать», - озаботился Колька. – Не дай бог, Тихон споткнётся, да упадёт. Загрузился изрядно, покачивало его, когда уходил. Физию разобьёт, негоже перед бабками службу творить с побитой рожей… Скажут – спьяну…
Облегчившись на забор, Колька вернулся в дом, взял сигареты и, покуривая, направился по главной улице к противоположной околице, где, рядом с кладбищем стоял поповский домик.
Улица уходила вправо, а поповский дом оставался слева. Можно, дойдя до перекрёстка, свернуть на асфальтированную улицу. Но, подумал Колька, дождей не было, земля сухая, лучше сократить дорогу переулками, срезать через кладбище. Обогнать Тихона, а потом выйти ему навстречу.
«Чертей, конечно, нет, - вспоминал он разговор с другом-попом, - Лохматых, бородатых, рогатых и копытатых… И покойники из могил не встают. А чего тогда люди боятся по ночам ходить на кладбище?»
А вот и кладбище.
Колька нашёл дырку в кладбищенском заборе. Тропинку на той стороне в темноте он тут же потерял, пришлось лезть сквозь заросли травы. Наконец, вышел на кладбищенскую «улицу».
Набежавшие тучки закрыли россыпи звёзд, стало совсем темно. Колька брёл, натыкаясь на могильные изгороди, спотыкаясь о неогороженные холмики.
Изредка темнота разбавлялась, высвечивались простенькие пирамидки-памятники, деревянные кресты… Это здесь простенькие… А там, ближе к центру, «братки» убиенные друг другом, да крутые «законники» городские…
Колька, хоть и не верил в нечистую силу, но на кладбище, как и любой нормальный человек, чувствовал себя неуютно. Тем более - ночью.
«Этих, простецких, что опасаться… Всё у них, как положено: родился, учился, напился, помер… А у тех… Кто знает, какому дьяволу они души продали, чтобы одним махом разбогатеть… И какие обязательства не выполнили, что закопали их до срока…»
- Кхм-кхм… - услышал он глухой, будто из-под земли шедший, кашель. Или не кашель? И тут же негромкий, словно о чём-то очень печальном, вздох: - Ммы-хм-хм-м-м…
«Кто там? – вздрогнул Колька. – Кого чёрт… носит… Чёрт… Или человек? Или не… человек…»
Ноги стали задевать за все кочки и проваливаться во все ямки.
Слава богу, вот уж и главная аллея с гранитными истуканами, вон главные ворота… Лучше б краем шёл, поближе к простому народу, чем к этим… Нехристям «братковым».
Что это?
На едва различимой лавочке в тени у ворот шевельнулось что-то чёрное.
Ноги онемели и перестали слушаться. Колька остановился.
- Эй… - услышал он глухой голос… - Человек, или кто?
- Че… Человек… - едва отозвался пересохшим ртом Колька.
- Ну, раз человек, дай закурить.
Колька стоял, не имея сил сделать шаг.
- Ну ты чё там, - шевельнулось на лавочке. – Перепугался? А чё тогда ночами по кладбищам шастаешь?
- Да не то, чтобы перепугался, - превозмог «столбняк» Колька. – Но… Опаска есть. У всех так. Ночь… Мертвяки закопанные вокруг…
- Мертвяки… - вроде как обиженно отозвалось с лавочки. – Закопанные… Похороненные, чай! Ты закурить дашь, или что?
Привычная просьба «Дай закурить» сдвинула, наконец, Кольку с мёртвой точки. Он сунул руку в карман, нащупал сигаретную пачку. Шагнув к воротам, протянул её в сторону плохо видимого собеседника.
- Коль боязливый, нечего по кладбищам шастать, - недовольно ворчал некто из темноты. – Мертвяки, вишь ли, ему не нравятся…
В лицо пахнуло затхлостью, земляной сыростью. Чем-то неживым. Колька едва рассмотрел чёрную, словно усохшую руку, неудобно выковыривавшую сигарету из пачки.
- Ну… - Колькина мысль порхнула над могилами. Он застеснялся грубого слова «мертвяки» и выразился мягче: - Ну-у… Обитателей кладбища… Да. Опасаемся. Обитателей.
- Огоньку дай, - снисходительно попросил тот, что на лавочке.
Колькина рука автоматически вытащила из кармана зажигалку, чиркнула, одновременно протягивая в сторону лица прикуривавшего.
- А чего нас бояться, обитателей, - доброжелательно проворчал глухой голос, - обитателей кладбища.
Трепетный язычок пламени выхватил из темноты корявую, словно усохшую щеку… Нависший над чернотой глазниц изборождённый грубыми морщинами лоб. Над чёрными… Над провалившимися глазницами… Неживой запах!
Колька в испуге отдёрнул руку. Но незнакомец уже успел прикурить.
- Чего нас бояться, обитателей, - ухмыльнулся он, затянувшись. – Мы тут, вы там… Мы-то к вам не ходим. А вы все у нас будете, дай срок… Хе-хе.
Кольку словно током пробило. «Все у нас будете». Мертвяк!
- А-а-а! – нечеловеческим голосом заорал он и ломанулся в открытую рядом с воротами калитку.

= 2 =

Отец Тихон бежал и чувствовал, что его догоняет нечто…
Он оглянулся… Да! Тот, который пробежал со страшным криком сквозь запертые ворота кладбища, догонял его!
Отец Тихон понял, что сие есть испытание, ниспосланное ему Господом: встреча с восставшим из могилы посланцем Диавола.
Он остановился, повернулся лицом к нечистому.
- Верую, Господи, во власть и защиту твою!
Отец Тихон перекрестился и, ободрённый незатруднённым сотворением крестного знамения, воспрянул перед набегавшей нечистью.
- Изыди, сатана! – отец Тихон размашисто перекрестил улицу. Нечистый, наткнувшись на святой крест, окаменел!

***

Колька бежал, ничего не видя, ничего не соображая. Он свернул в переулок, и вдруг перед ним восстала фигура в рясе с вознесённой кверху рукой.
Святое явление!
Колька оглянулся. Мертвяк его не преследовал.
Посмотрел вперёд. Фигура с воздетой рукой вздымалась, как и прежде, да ещё и крестила его!
Значит, не видение. Значит, святое явление спасло его от мертвяка.
Неверующий пять минут назад Колька перекрестился.
- Коли крестишься, за что преследуешь меня, служителя веры нашей? – услышал укоризненные слова Колька и голос показался ему знакомым.
- Кто ты? – сквозь одышку, осипшим от испуга голосом спросил Колька.
- Отец Тихон, настоятель местного храма, - почувствовав уважение к себе, набрался смелости и вспомнил о гордости отец Тихон.
- Гос-споди… Тихон! – возликовал Колька. – А я уж и не знал, что подумать…
Приятели радостно кинулись друг к другу и пылко обнялись.
- Ты чего здесь? – участливо спросил отец Тихон.
- Да я подумал, что ты… Выпили-то мы хорошо… Вот и решил проверить, дошёл ли… Через кладбище я… А там такая чертовщина… Если б не со мной, никому не поверил бы…
Атеист Колька истово перекрестился.
- А ты чего?
- Да… - отец Тихон замялся. – Воистину, лишнего мы с тобой… приняли. Тоже привиделось невесть что… Расскажи кто – не поверил бы…
- Ну и слава Богу… - Кольку вдруг развязало на богословскую терминологию и нестерпимо потянуло обняться с другом Тихоном. Но трезвость уже очищала его сознание и охлаждала чувства. Он сдержался и лишь положил руку на плечо Тихону, дружески встряхнув его.
- Ну и слава Богу, - повторил удовлетворённо отец Тихон. – Ты меня проводил, - он тоже хлопнул Кольку по плечу, - теперь я тебя провожу.
Колька попытался отнекнуться, но отец Тихон был неумолим. Подхватив друга под руку, он повлёк Кольку в сторону его дома.
Колька радостно поведал отцу Тихону о том, что он, похоже, созрел для крещения.
Отец Тихон сказал, что торопиться со святым обрядом не надо. Лишь уверившись, что желание – не сиюминутная эмоция, а осознанная потребность души…
Да, перебил отца Тихона Колька, мысль эта пришла ему в голову не потому, что креститься теперь модно, а потому, что он пришёл к этому нутром, сердцем, так сказать…
Не прекращая душевного разговора, подошли к Колькиному дому.
У калитки пожали друг другу руки, сердечно обнялись. Отец Тихон благословил приятеля на святое таинство крещения. Обнял за плечи и повернул к калитке.
- Крещение – первое из христианских таинств, - напутствовал отец Тихон, - символизирует нравственное очищение… Антихрист и его служители всячески препятствуют…
Священник взялся за ручку калитки, чтобы проводить Кольку во двор. Колька шагнул…
И оба они увидели, как с той стороны забора перед ними из темноты явилась страшная, мерзко пахнущая рожа…
- Изыди, сатана! – размашисто перекрестил нечистого отец Тихон. Присутствие Кольки придало ему смелости и усердия в изгнании бесов.
Сатана не изошёл, и, более того, дёрнул калитку в свою сторону. А потом рыкнул не по человечески:
- Ы-ы…
В лицо отца Тихона пахнуло адским смрадом.
- Изыди! Заклинаю тебя именем спасителя нашего! – пафосно воскликнул отец Тихон, упрямо дёрнул калитку в свою сторону, с ещё большим усердием перекрестил порождение адово, а затем… настырно толкнул его в грудь. И почувствовал что-то мерзкое и скользкое, мёртвое и смердящее…

= 3 =

Федька, скотник молочной фермы, пил который день.
Скотник – это по старому. А по новому – оператор вспомогательной техники молочно-товарной фермы. Из вспомогательной техники в основном – вилы да лопата. И транспортёр, в тележки которого «операторы» собирали навоз.
Пил Федька всё: обычно - самогон, на худой конец - технические спиртсодержащие жидкости из хозмага, когда повезёт - жидкости для очищения лица из парфюмерного отдела… А уж если удавалось купить настойку боярышника в аптеке – то был праздник с «боярышниковым коньяком».
Сегодня Федьке повезло. К ним приходил ветврач, обрабатывал корове мастит. И пока ковырялся со скотиной, Федька, запудрив коровьему доктору мозги «умными» вопросами, опрокинул врачебный пузырёк со спиртом себе в рот.
Ветврач, конечно, матерился и кричал, но… Что кричать, коли спирт уже в животе алкоголика.
Спирт оказался неразведённым, и Федькин организм, истощённый многодневной пьянкой, отключился от восприятия реальности… В общем, вырубился Федька.
Когда очнулся – в помещении горел тусклый дежурный свет, за окнами чернела ночь. Как бродил, тыкаясь в запертые двери, не помнил. Как споткнулся и, падая, дёрнул за рычаг, запустивший транспортёр по уборке навоза, тоже не помнил.
Упавшее на транспортёр Федькино тело благополучно проехало через длинное помещение фермы. Через дыру, прикрытую занавоженным брезентом выехало на улицу, и было сброшено механизмом в громадную кучу.
По причине того, что свежесть навоза была полусуточной, и куча успела истечь излишками жидкости, Федька не утонул в жиже, а остался лежать на поверхности.
Пролежал, впрочем, недолго. Промокший, к полуночи замёрз. Сон алкоголика крепок, но краток. А холод, как известно из опыта советских вытрезвителей, действует на мозги ободряюще. Вот Федька и очнулся. Побарахтался в навозной «свежести», выбрался на волю и побрёл домой, ясно понимая, впрочем, из какой кучи только что выбрался.
Кто его туда спровадил – Федьку не озадачило. За свою не особо долгую алкогольную жизнь лежать ему приходилось в самых непредсказуемых местах. Но вот, что идти по улице, с ног до головы облепленным коровьим дерьмом, счёл для себя неприличным. Увидят - засмеют назавтра. Поэтому домой направился скрытно, задами да переулками.
Добрёл удачно, никого не встретил, значит разговоров, что в дерьме искупался, завтра не будет. А может, кого и встретил – не помнил. Потому как сознание временами отключалось, и брёл он на автопилоте, падая и вставая, покрывая облепившее его с ног до головы жидкое коровье дерьмо пылью, высохшим куриным и гусиным помётом, и другим мусором, которым богаты сельские улицы.
Завершающим этапом Федькиного партизанского рейда по тылам односельчан был переход через огород ветврача и его пустой двор, с выходом к расположенному на той стороне улицы своему дому.
Федька подошёл уже к калитке… И лицом к лицу столкнулся с ветврачом и другом его, попом. Поп стал креститься, крестить его, Федьку, забормотал что-то про нечистую… Или про Сатану… В грудь толкнул…
В общем, Федьке все эти поповские штучки были ни к чему. И, пока они его не узнали, да не подняли завтра на смех, он дал задний ход и ушёл тем же путём, каким и пришёл – через огород.
Потом он очнулся уже где-то ближе к кладбищу. Какого чёрта его туда занесло? Одно слово, с перепою.
На кладбище жил его собутыльник. По правде говоря, Федька не знал даже, как старика зовут… Тот забрёл к ним из города недавно, ночевал в кладбищенской сторожке. Пару раз выпивали вместе. Старик «собирал дань» с покойников – родственники оставляли на могилах угощение, иногда даже выпивку… Может и сейчас у старика есть что на опохмелку?
Федька направился к воротам кладбища, через калитку вошёл внутрь.
- Кого чёрт несёт ночью на кладбище? – услышал он старческий голос.
- Здорово, дружбан, - откликнулся Федька. – Ты где?
- В Караганде… Не приведи господи, конечно…
Федька оглянулся на голос. Старик сидел на лавочке у ворот.
- Ты чё, сторожем нанялся? – хохотнул Федька.
- Ага. На общественных началах. Сегодня уже какого-то хмыря спугнул. Быстро утёк. Может даже в штаны со страху наложил. Хлипкий народ пошёл. Не приведи господи, в разведку с такими ходить.
- Тебя испугаешься… Старый, лохматый, козлом воняешь…
- На себя посмотри, умник! – обиделся старик. – Тебя что, в навозной яме валяли?
- Ну… Перепил манеха… Вот и угодил. Может похмелишь по старой дружбе?
- Нету. Праздники кончились, на покойников вчера неурожай был… Сам непричащённый. Народ со скуки пугаю.
- Ну бывай, тогда…
Чего без выпивки базарить?
Федька пожал старику руку и вышел с кладбища.
Коровий навоз на одежде и коже обсох, местами отшелушился. Колька решил идти по улице.
Из палисадника поповского дома вышла чёрная корова.
«Растяпа хозяйка, - как рачительный хозяин поругался Колька. – Корову на ночь не загнала в хлев. Утром спохватится доить, а коровы нету…»


2009 г.






5. СЛУЧАЙНАЯ ЖЕРТВА

= 1 =

В субботу, как обычно, отец Тихон привёл жену и ребёнка к Кольке в баню. Молодой ветеринарный врач Николай Василич и Тихон – отец по церковной должности - «дружили семьями».
Пока жёны мылись и общими усилиями купали верещащего попёнка, Колька с отцом Тихоном «разминались» на веранде. Тихие августовские сумерки в деревенском саду и кагор малыми дозами в неограниченном количестве способствовали душевности и философствованию.
Выпили по рюмашке, закусили виноградом, поговорили о делах сельских, о вопросах государственных, о мировой политике, коснулись и проблем души челвеческой. Выпили по второй.
- О! – отец Тихон поднял указательный палец и перенаправил его в сторону негромко бормотавшего что-то телевизора на открытом окне, сообщавшем кухню дома с верандой. – Слышал?
- Да я его не слушаю, - отмахнулся Колька. – Бубнит одно и то же… То теракт, то пожар, то наводнение, то самолёт упал…
- Точно, - согласился отец Тихон. – Сказали, что крупное бандформирование захватило в заложники целую деревню.
- Эка невидаль! В Чечне, что-ли?
Колька снова налил в рюмашки по пятьдесят грамм кроваво-красного кагора, одну подал отцу Тихону:
- Бог любит троицу.
Товарищи чокнулись, замерли на мгновение от чистоты хрустального звона. Затем опрокинули в рот по глотку церковной жидкости, замерли повторно, наслаждаясь ощущениями во рту и в желудках.
- Хорошо! – подвёл итог ощущениям Колька. – Я раньше водку пил. Стаканами. Самогонку пил. Не понимал прелести тонких ощущений… - Он ласково поглядел на рюмашку. - Водка, она как действует? Принял стакан – в голове повело. Принял второй – чердак набекрень. Принял третий – в мозгах туман, с понятием проблемы… А у самогонки ещё и запах премерзкий. Как на скотомогильнике.
Колька передёрнулся от отвращения, безнадёжно махнул рукой, укоризненно покачал головой.
- А кагор… По рту его размажешь, глотку благородным напитком смочишь… Он и до желудка не успеет дойти, а на душе тепло, мыслям светло… Нравом, опять же, легче становишься, добрее.
Лицо Кольки помягчело и расплылось в благостной улыбке.
- Да ты и так, слава богу, нравом не тяжёл, - отец Тихон сделал символическое крестящее движение рюмашкой в сторону Кольки и пригубил ещё.
- Так что, говоришь, телеболтун вещает про деревню и заложников? – вовсе без интереса спросил Колька.
- Деревню бандиты захватили в заложники.
- Всю? – с ленцой удивился Колька.
- Целиком.
- Да-а… Никудышнее время! Раньше только заводы и фабрики захватывали… Эти… Как их… Рейдеры! Деревни теперь вот. А зачем они деревню-то?
- Кто их знает! Не сказали.
- И не скажут! Для журналюг нынче главное – что-нибудь жареное телезрителям подсунуть. Чтобы на уши всех поставить.
- Деревня, как наша, называется – Романовка, - заметил отец Тихон.
- Тогда не в Чечне. Там другие названия. Но нашу деревню никто не захватит. Не-ет, - уверенно протянул Колька. - Не за что!
Отец Тихон оценивающе покосился на стену коттеджа, к которой была пристроена веранда, на «Ниву», стоявшую в глубине двора, повернул улыбнувшееся лицо к Кольке.
- «Нива» для бандюков не машина, дома наши им тоже ни к чему – никто не купит, - возразил Колька и повернул голову, вслушиваясь в сумеречную даль.
Протяжно и призывно замычала корова. Запоздала, наверное, домой, теперь хозяйку зовёт. На реке всполошились-загоготали гуси, и тут же успокоились. То в одном конце деревни, то в другом побрёхивали собаки, словно передавая друг другу новости. Далёкий женский голос протяжно кричал на два тона: «Во-ва! До-мой!».
- О! – отец Тихон опять указал на телевизор: - Экстренное сообщение!
Колька повернулся к телевизору. Дикторша радостно сообщила, что на спасение заложников в захваченной деревне брошена районная милиция, ей на помощь движется областной спецназ.
- Видать, дела там серьёзные, раз спецназ двинули. И правда, тёзка нашей деревне - Романовка!
Из бани вышла стройная, в красивом халате, попадья с завёрнутым в полотенце ребёнком на руках. Богородица с младенцем, да и только! Попадья она была «по должности», а в миру, то есть, для друзей и подруг, молодая и весьма симпатичная женщина по имени Надя. Следом Колькина Людмила, учительница местной школы, в халате такого же покроя, только другой расцветки. Подруги-красавицы сподобились подарков отца Тихона, ездившего месяц назад в область.
- Идите, смойте грехи, - послала Надя мужиков. – А мы с Людой чайку попьём.
- Можете причаститься, - подмигнул Колька и кивнул на початую бутылку церковного кагора.
- Идите, идите… Как-нибудь разберёмся без вас, правда, Люд?
Прихватив четыре бутылки пива и по сухой рыбине, мужики пошли в баньку.
Сначала дали телам лениво отмякнуть в жаркой парной. Прогревшись и вспотев, выпили в предбаннике пива, понежились в расслабляющей истоме. Затем вернулись в парилку и попарились всерьёз: прогрели спины берёзовыми вениками, ласковыми, как объятия любимой жены, потом дубовыми – крепкими, как руки умелого массажиста. Войдя в раж, исхлестали друг друга что есть сил, подбадривая себя: «Ай, хорошо! Ещё! Поддай жару, до донышка не достаёт!» - и прочими подобными воплями.
Выползли из парной, отлежались на лавках в прохладном предбаннике, утолили жажду квасом из холодильника. Потом неспешно допивали пиво, пощипывая сушёную рыбу.
Посидели ещё немного в парилке, для успокоения тел. Искупались. Завернувшись в простыни, на манер римских патрициев, пошли на веранду пить чай.
- Ну вы и кричали! – посмеялась Надежда. – Будто вас черти в преисподнюю волокли, а вы сопротивлялись.
- Не за что нас в преисподнюю, - оправдался отец Тихон. – По мелочам, конечно, грешим, но я за себя и Николая эту мелочёвку отмаливаю.
- А на речке вроде как стреляли! – сообщила Людмила.
- Из пушки? – пошутил Колька.
- Из мелкого чего-то, тише, чем из охотничьего ружья. Раза четыре, сухо так…
- Пацаны, небось, взрывпакетами балуются, - предположил отец Тихон.
Сели за стол. Женщины налили чаю.
Теледикторша известила радостным голосом:
- Мы уже сообщали, что бандиты захватили в заложники целую деревню… Как нам рассказали по телефону очевидцы событий, ближе к вечеру в дом одной из жительниц деревни ворвались несколько вооружённых захватчиков. Схватили сына, жестоко избили, потом пошли в другие дома, избили ещё несколько человек. Бандиты прочесали всю деревню, отобрали у жителей мобильные телефоны, чтобы нельзя было вызвать милицию, и объявили деревню заложницей.
По мере того, как дикторша сообщала данные по месту происшествия и живо рассказывала подробности захвата, лица у слушателей всё больше вытягивались от удивления.
- Так это что… Нас, что-ли, захватили? – Людмила растерянно смотрела то на телевизор, то на мужчин. Область наша, деревня наша…
- И район… - так же растерянно добавила Надежда. – Ладно бы, район не сказали, а то наш район! У нас в области ещё одна Романовка есть, районный посёлок. А она про наш район говорит…
- …ситуация в деревне разрешилась с минимальными потерями, - успокоила телезрителей дикторша. – Все восемь бандитов задержаны, трое заложников ранены, один, увы, бандитами убит. Причины и цели бандитского нападения выясняются.
- Ну-ка, женщины, признавайтесь, пока мы отлучались в баню, вас тут бандиты ни за какие места не захватывали? – пошутил Колька.
- Не-ет, - в один голос на полном серьёзе возразили женщины.
- Мобильные телефоны не отнимали? – грозно продолжил «допрос с пристрастием» отец Тихон.
- Не отнимали, батюшка, не отнимали, родимый, - шутливо подыграла ему Надежда.
- Неисповедимы пути господни! – перекрестился отец Тихон, взглянув в звёздное небо. – А сообщения средств массовой информации и того неисповедимей…
- Массовая информация вообще от дьявола, - поправил отца Тихона Колька.

= 2 =

Романовка, хоть и стояла поблизости от города, местом была тихим, заброшенным. Терялась на фоне города-соседа. Но в последние год-два заливные луга с многочисленными озёрами за рекой стали привлекать охотников. И вот на живописной излучине противоположного берега умеющие люди организовали дачный, якобы, кооператив, выстроили «дачки» - дворцы по сравнению с иными деревенскими халупами.
Деревню «дачники» навещали. если у них кончались припасы или «горючее» - переплывали на надувных лодках реку и шли в деревенский магазин.
На середине излучины стояли дачи заядлых охотников – Рудницкого и Лисицына. Были они, говорят, дальними родственниками, бизнес начинали вместе, потом разошлись, обиженные друг на друга. Но дачи успели заложить рядом. А пока строили, и вовсе стали врагами.
Не зря говорят, хочешь потерять друга – заведи с ним совместный бизнес. Хочешь сделать родственника врагом – начни с ним совместную стройку.
Этот того уличил в том, что тот взял себе хорошие перекрытия, а ему положил плохие. Тот этого попрекнул, что соседский дом стоит не по нормативам, слишком близко к меже…
В общем, враждовали бывшие друзья-родственники перманентно, но без открытых военных действий.
В субботу Эдвард Рудницкий в очередной раз поссорился с соседом Станиславом Лисицыным.
Один другому слишком язвительно заметил, что чертополох вдоль забора надо бы хоть раз в месяц выкашивать, а то сорняков от вас… Другой сказал, что вишню, вообще-то, надо не вплотную к забору сажать, а так, чтобы она соседу не мешала. А то ведь и засохнуть от чего-нибудь может… Намёк на «засохнуть может» был воспринят очень нервно, и сопоставлен с плохим урожаем и болезнями плодоовощей вдоль забора…
В общем, разговор закончился обоюдными угрозами «я тебе сделаю!».
У Рудницкого гостевали его друзья, Александр Соловьёв и Дмитрий Косарев.
Трое приятелей походили друг на друга: узкие плечи с немощными руками, вываливающиеся через ремень штанов пивные животики. Жилистый Лисицин частенько подкалывал Рудницкого за его пивную внешность.
Встречу они уже «сбрызнули», поэтому ссору с соседом Эдвард воспринял горячее соседа.
- Коз-зёл! – процедил Рудницкий, возвращаясь на кухню к друзьям, где они пили пиво.
- Кто? – спросил Соловьёв, зубами отдирая от воблы жирную спинку.
- Да сосед! – возмутился Рудницкий.
- Чё он? – без особого интереса спросил Соловьёв, налил в стаканы пива, один подал Рудницкому.
- Трава ему не нравится на моём участке. Сорняки, говорит, на его стороне от неё.
- Пусть приходит, косит, раз она ему мешает, - посоветовал Соловьёв, звякнул стаканом о стакан Рудницкого, выпил залпом, утёр пену с верхней губы, запоздало произнёс тост - переиначенную цитату из песни их молодости: - За «траву у дома твоего». Ты ж ему за косьбу заплатить не откажешься?
- По госцене если только. Косец из него хреновый.
Приятели лениво посмеялись над интересным предложением.
- Косюн.
Пиво кончалось, а день едва к вечеру клонился.
- У тебя лодка есть? – спросил Косарев Рудницкого.
- Есть. Сетку ставить плаваю. Зачем тебе?
- Да у меня в деревне брат двоюродный, у него день рождения вчера был. Сегодня похмеляется. Приглашал на уху.
Двоюродного брата, справлявшего день рождения, решили уважить. Чего на даче без горючего сидеть?
Кое-как разместились втроём в одноместной надувной лодке. С помощью вёсел, похожих на мухобойки, двинулись к противоположному берегу. Подёргавшись на поверхности, подобно сонному жуку-плавунцу, лодка с грехом пополам перебралась через водную преграду и ткнулась в противоположный берег.
- Кто это машину здесь на ночь глядя бросает? – спросил Косарев, указывая на «Ауди», выехавшую к кромке воды.
- Да Лисицин! Он частенько с этой стороны приезжает. Напрямую, с дачной стороны от города просёлок, а здесь небольшой крюк, но по асфальту. Машину бережёт. Всё у него не как у людей! Коз-зёл! – вспомнил конфликт с соседом Рудницкий.
- Паршивенькая машина у твоего соседа, - скептически заметил Косарев.
Машина была, конечно, не паршивенькая, но и не из последних моделей.
Косарев шагнул к машине, собираясь разглядеть её поближе, запнулся о палку. Зачем-то поднял её.
- Каков хозяин, такова и машина… Коз-зёл! – снова возмутился Рудницкий.
Воровато оглянувшись, Косарев вдруг что есть сил ударил подобранной палкой по ближайшей фаре. На землю посыпались стёкла.
- Ты чего? – удивился Рудницкий. В нём сыграло уважение к автомобилям, присущее почти всем мужчинам.
Завопила сигнализация.
- Я думал, она не на сигнализации, - удивился Косарев. – Пошли, пока никто не увидел, - заторопился он.
- Да уж небось увидел, - покачал головой Рудницкий. – Он за своей машиной из окна в бинокль наблюдает… Козёл.
- Ну раз наблюдает… - Соловьёв взял из руки Косарева палку и с размаху приложился к крылу машины, оставив на нём изрядную вмятину. – Что он нам сделает? Один-то…
- А ничего! – Рудницкий взял палку у приятеля и, размахнувшись как топором, ударил по лобовому стеклу. Стекло в месте соприкосновения с палкой провалилось, а по остальной поверхности покрылось густыми трещинами. – Отак от! Ну, пошли уху с водкой жрать!
Выстроившись гуськом, подвыпившие приятели накрылись лодкой, и, пытаясь что-то спеть, неверным солдатским строем пошли в село. Искалеченная машина подвывала, как жестоко побитое животное.

Лисицин поливал газон, когда услышал вопли машины с той стороны реки. Не особо всполошившись, но всё же торопливо, прошёл в дом, и через бинокль, постоянно лежавший для этого дела на подоконнике, взглянул на тот берег. Такое случалось – сигнализация изредка срабатывала ни с того, ни с сего, и, откричав положенное, умолкала.
Но сегодня увиденное через бинокль поразило Лисицина. Около его «Ауди» стоял Рудницкий с дружками, один из которых держал в руках палку. Передняя фара машины была разбита. Потом палку взял другой, и ударил его машину по крылу! Потом Рудницкий разбил лобовое стекло!
Это было страшное надругательство. На глазах у хозяина насильничали его четырёхколёсную подругу!
Лисицын, мягко говоря, растерялся.
Что делать?
То, что наглецов надо наказать – это не подлежало сомнению. Да и ущерб компенсировать. ГАИ или милицию вызывать – пустое дело. Поди докажи, что машину изуродовали эти гады… Куда они, кстати, пошли?
Лисицин снова поднял бинокль. Ага, вот они. Накрылись лодкой, рожи весёлые, песни, видать, орут…
К дому подошли, в ворота стучатся… Хозяин вышел, обнимаются… Вошли, вместе с лодкой… Значит, надолго. Иначе бы лодку на улице оставили.
Лисицин вытащил мобильник, набрал номер.
- Алло, Серёга! Слушай, тут такое дело… Я сейчас на даче… Сосед-козёл с дружками машину мне изуродовал… Ну как, палкой! Фару разбил, лобовое стекло, кузов помял… Да хрен их знает! Пьяные, небось, покуражились… Нет, машина на том берегу, со стороны деревни… Трое их, да сельский один, они в гости пошли. Дом? Одноэтажный, новый, на два окна, чуть правее от моей машины, не ошибёшься… Ну, давай, приезжайте. А я на лодке подгребу, обстановку разведаю…
Теперь Лисицин был спокоен: Серёга служил в охранном предприятии. Если он сказал, что поможет, значит поможет. Естественно, с помощью друзей-охранников.

= 3 =

Приятели вовсю справляли второй день дня рождения двоюродного брата Рудницкого, Мишки.
Мишка фермерствовал. Его двухэтажный коттедж с мансардой стоял на другом конце села. Здесь, на берегу реки жила его мать, которой он в прошлом году отремонтировал домик. Считай, заново отстроил. Мать не захотела идти жить к нему. Не хочу, говорит, мешать молодым. И то правда, старики, они надоедливые. А здесь, опять же, ему удобно – рыбацкие принадлежности не таскать, если что. Всё у матери хранится.
День рождения Мишка справлял у матери. Жена хлопотать не захотела, сказала, пусть мать твоя хлопочет – делать ей всё равно нечего.
Вчера на реке, против дома столы расставили, хорошо посидели на природе, коллективно, по-крупному. А сегодня поправляли здоровье во дворе, келейно, с кем придётся. Точнее, с теми, кто придёт. Вот, братан двоюродный пришёл с друзьями.
Третью или четвёртую бутылку уже распечатали, уха давно кончилась, мать вторую сковородку жареной картошки принесла, все за столом весело друг друга уважали и громко о том разговаривали…
Друзья слушали очередной многословный, путаный и бестолковый тост, как вдруг, откуда ни возьмись, выскочили пять или шесть, а может и больше, омоновцев, или спецназовцев, или бандюганов – все они сейчас ходят в камуфляжной форме, с масками на лицах. А сзади – Лисицин, вроде как руководит ими. И главарь бандитов, судя по наглой, весёлой роже без маски.
- Всем оставаться на местах! – рявкнул главный бандюган. – Деревня окружена, вы объявляетесь заложниками!
Никто из «заложников» не видел, как главарь, повернувший лицо назад, весело подмигнул Лисицину.
- Мобилы на стол, быстро! – снова рявкнул главарь. – Связь с внешним миром до особого распоряжения прекращается!
Побледневший Рудницкий выложил на стол мобильный телефон.
- Бабка, мобила есть? – грозно спросил главарь у матери хозяина.
Старушка в полубессознании отрицательно качнула головой. За всю жизнь её ни разу не брали в заложницы, поэтому перепугалась она до крайности.
Рудницкий и его друзья, оклемавшись от первого страха, увидели, что у напавших нет оружия, и дали дёру в разные стороны. Не понимавший, за что и почему нападение, Мишка остался на месте. Да и выпимши он был сильнее других.
Натренированные охранники без труда догнали и «обезвредили» Соловьёва и Косырева. Рудницкий же оказался проворнее и успел удрать.
Связав «пленных» и встряхнув их как следует, нападавшие попытались узнать, куда делся их «главарь» - Рудницкий. Куда делся «главарь», никто не знал.
Оттащили «пленников» во двор, где те только что пили водку.
Мишка, перепуганный непонятностью творившегося и пьяно таращивший на мельтешение перед ним глаза, всё ещё сидел за столом.
- Охраняй их! – приказал главный бандит. – Если сбегут…
Он не договорил, что будет, «если», но сделал красноречивый жест поперёк горла.
Бабка, увидев страшный жест, и вовсе обезножела.
Рудницкого настигли на берегу реки, где он снимал штаны, чтобы на манер Чапаева попытаться спастись вплавь.
Здесь же, неподалёку от искорёженной «Ауди» и наказали его, требуя возместить причинённый ущерб. Били чисто символически, скорее для морального, чем физического воздействия.
Получив «предварительное согласие», привели главаря «автовандалов» «на базу», где Мишка «охранял» «подельников» Рудницкого.
Во дворе Лисицин долго крыл матюками Рудницкого, укоряя за искорёженную машину. Рудницкий в конце концов признал, что он с друзьями неправ и клятвенно пообещал Лисицину отремонтировать машину за свой счёт. Каждый отремонтирует то, что испортил. Соловьёва и Косырева, согласившихся с таким раскладом, развязали, посадили за стол.
«Невооружённые силы», «взявшие деревню в заложники», пить отказались и, сославшись на неотложные дела, уехали.
Примирение обмыли и подкрепили двумя бутылками водки.
В сумерках уже собрались к себе на дачи.
- Вот чёрт! – возмутился Косырев. – А мы лодку пропороли, спустила она.
- На моей поплывём, - решил Лисицин.
- А вчетвером мы в твой «спасательный круг» не уместимся! – заплетающимся языком выдал трезвую мысль Рудницкий. У Лисицина лодка была тоже одноместная.
- Муж-жики, я вас на с-с-своём плавсредстве отвезу-у! У-у! С ветерком прокач-щ-щу-у! – изобразил гудок паровоза и щедро махнул рукой Мишка. Так встарь, возможно, махали пьяненькие купцы, сажая желающих прокатиться на лихую тройку.
С помощью друзей он выволок из сарая десятиместный надувной спасательный плот, который хранил у матери. А зачем таскать плавсредство домой, если мать живёт на берегу реки?
Спотыкаясь в темноте, перенесли плавсредство на берег, спустили на воду.
- С-садись, братва!
Двух человек Мишка посадил по бортам, вручил им вёсла. Двух на корму – дал верёвку, привязанную к маленькой лодке, чтобы отбуксировать её к «родному» берегу. Сам с подобранной доской сел на нос плота, чтобы подруливать.
Повиляв у берега и приспособившись к гребле, поплыли.
Подгребая, негромко разговаривали.
- Да-а, а здорово мы напугались, когда во двор ребята в камуфляже…
- Ага… «Ни с места! Деревня окружена! Объявляем всех заложниками!»
- Нет, ну согласитесь, мужики… Машина-то при чём?
- Да всё правильно… Это Димке, вон, моча в голову стукнула…
- Да хрен его знает… На самом деле, моча стукнула. У меня и мысли не было, машину изуродовать… Я ж понимаю, машина для мужика – святое!
- Нет, это кому ж такая идея пришла, деревню в заложники взять? А?
До берега оставалось всего ничего. И вдруг с берега:
- Стоять! Руки вверх! Вы окружены!
- Эдвард, а твои ребята не уехали, что-ли? – удивился Мишка.
- А хрен их знает, - задумчиво проговорил Рудницкий. – Может решили на уху остаться?
С берега послышалось клацанье затворов.
- Мужики! Не стреляйте! Свои! – почему-то громким шёпотом, скорее похожим на сдавленный крик, попросил Мишка. А для верности встал и замахал над головой руками.

= 4 =

Когда бандюганы ворвались во двор, бабка Лида, Мишкина мать, обомлела до потери соображения.
Когда главный бандюган потребовал «сдать мобилы» и спросил, есть ли она у бабки, та честно призналась, что нету. Если бы её спросили про телефон, она, может и сообразила сходить в дом и отдать нападавшим сотовый телефон. А про «мобилу» она с перепугу не поняла, что она такое. Но про то, что деревня окружена бандюками и взята в заложники, поняла очень чётко. Телевизор, чай, каждый день смотрит про заложников.
И как только бандюки ушли со двора, по той самой неведомой «мобиле», которая лежала у неё в спальне, в тумбочке рядом с лекарствами, позвонила в город сестре, бабке Нюре, и рассказала, что ихнюю деревню захватили террористы, всех ловят, отнимают «мобилы», требования пока не предъявили, но, похоже, много их, раз деревню окружили, может и из Чечни пришли – рожи не видать, под масками все, а голоса грубые, ненашенские.
Потом бабка Лида приняла капель от сердца, успокоительной настойки – плеснула в рот прямо из пузырька, потому что капли капать дрожащие руки не соглашались. Зачем-то проглотила две таблетки снотворного… И сомлела не вставая с кровати.
Бабка Нюра тут же поделилась новостью с дочерью, у которой она жила. Рассказывала красочно, описывая события так, будто сама была при захвате заложников. Благо насмотрелась по телевизору фильмов про бандюков-террористов и их зверства.
Дочь служила секретаршей в мэрии, и тут же перезвонила своему начальнику. Рассказала все без утайки. И про то, что деревня окружена крупным отрядом террористов, тайно прибывшим из Чечни, и про зверства, которые творятся в деревне, и про героический поступок бабки-родственницы, которая под угрозой смерти дозвонилась до её матери…
Начальник из мэрии не мог не поверить героическому поступку, совершённому родственницей его секретарши, и позвонил начальнику районной милиции. Начальник милиции, приняв информацию из уст ответственного мэрского лица, вынужден был действовать.
Районная милиция только ещё собиралась по тревоге, а по центральному телевидению уже передавали сообщение, что деревня в Саратовской области окружена бандитами, взята в заложники, что на спасение деревни брошены все силы районной милиции и даже областной ОМОН.
Пришлось местному начальнику милиции вызывать и областной ОМОН.
Одним словом, не прошло и… Едва солнце успело закатиться под горизонт, а в дачно-охотничий посёлок, что напротив деревни, прибыл отряд районной милиции.
Из области отряду приказали рассредоточиться, никаких действий не предпринимать, и ждать областного ОМОНа, который по прибытии с ходу займётся зачисткой деревни.
Силами охраны районного правопорядка командовал заместитель начальника РОВД. Штаб он устроил за забором одной из дач, присев на удачно подвернувшейся для этого дела шатающийся табурет.
Стемнело уже, а областной ОМОН не появлялся. Бандиты тоже себя ничем не проявляли. Деревня светилась в темноте обычными огнями – и это было странно. Ждали от бандюков нехороших действий.
Вдруг на том берегу послышались непонятные издали голоса, шум опускаемых в воду плавсредств, ритмичный плеск вёсел.
«Реку форсируют!» - забеспокоился замначальника и приказал своим приготовиться к отражению противника.
Плывущие не особо маскировались, разговаривали довольно громко. Судя по интонации, были чем-то довольны.
- Нет, это кому ж такая идея пришла, деревню в заложники взять? А? – послышалось со стороны плывущих.
«Террористы плывут», - убедился заместитель начальника РОВД.
«Хорошо упаковались», - позавидовал он, увидев вынырнувший из темноты спасательнй плот, и громко скомандовал бандитам:
- Стоять! Руки вверх! Вы окружены!
На реке на мгновение всё умолкло. И громким шопотом, весело так, попросили:
- Мужики! Не стреляйте! Свои!
Ну кто ещё может просить не стрелять в них, потому что свои? Только террористы!
Заместитель начальника милиции встал, как это делали политруки в советских фильмах, высоко поднял вверх руку и громким шёпотом, потому что от волнения ему перехватило горло, громко произнёс:
- Без команды не…
Но тут голос у него прорезался, и он вполне громко закончил:
- …стрелять!
На фоне не совсем ещё почерневшего западного неба вдруг прорисовалась лодка с сидящими в ней людьми. Один из них встал и замахнулся…
«Сейчас гранату бросит…», - с тоской подумал заместитель начальника милиции.
Трудно сказать, то ли нестандартную команду, поделённую севшим голосом на неслышное «не стрелять» и громкое «стрелять» его подчинённые приняли за приказ стрелять, то ли нервы у кого сдали…
Раздался выстрел, потом ещё три или четыре…
Когда подоспел областной ОМОН, «бандитов» уже повязали, а тяжело раненый Мишка помер.


***

Официально объявили, что операция прошла успешно. Уголовное дело по факту убийства Мишки выделили в отдельное производство. На Рудницкого с дружками хотели завести дело и судить за самоуправство с применением насилия. Но потерпевший Лисицин заявил, что он примирился с подсудимыми…
Кто убил Мишку, выяснить не удалось. Все милиционеры утверждали, что стреляли в воздух. Смертельное ранение оказалось сквозным, пуля утонула в реке, и выяснить, из чьего ствола она выпущена, не представилось возможным.
Мишку объявили жертвой трагических обстоятельств, «случайной жертвой».

2009 г.