Саныч

Саныч
«Вот она, пропасть во ржи»
БГ

1

Лейтенант милиции Сычев – для всех, впрочем, попросту «Саныч», - как всегда, опоздал на оперативку минут на двадцать.
Моросило унылое серенькое утро. Сотрудники отдела МОБ томились: позевывали украдкой, ерзали, со скучающим видом изучали незатейливый рисуночек на обоях, посматривали на часы, а над всем этим монотонно гудел внушительный бас майора Бабенко, сообщавшего своим подчиненным о происшествиях за ночь.
Громыхнув увесистой дверью, обитой дерматином скучного казенного цвета, Саныч потоптался на пороге, рассеянно кивнул и довольно-таки бесцеремонно плюхнулся на свободное место между старлеем Саечкиным и капитаном Пустоваловым. Те многозначительно переглянулись; крякнул укоризненно Пустовалов, Саечкин заговорщицки хихикнул в кулачок.
Бабенко замолчал, смерил опоздавшего уничтожающим взглядом. В наступившей тишине кто-то зевнул особенно громко и мучительно; Пустовалов вздохнул.
Майор побагровел.
- Может, кому-то неинтересно слушать? – загремел он, свирепо вращая глазами. – Что-то вы, господа офицеры, рано расслабились. «Колов» на нашем участке, сами знаете, сколько… Опять же, - с нажимом прибавил майор, - Реформа эта… Переаттестация скоро, комиссия нагрянет, и что я ей покажу, тебя? – майор с отвращением оглядел Саныча, тот угрюмо потупился, машинально поскреб ногтями небритую щеку. – Ты себя вообще в зеркало видал? Нормативы как сдавать собираешься? Ты когда хоть последний раз бегал?
- Вчера вечером, за пивом! – выкрикнулось из угла, все с готовностью загоготали. Бабенко бушевал.
- В Германии полицейские, - майор раздраженно плеснул минералки в треснутый стакан, но тут же отставил его в сторону, - физподготовку каждый месяц сдают, стрельбу, ножами владеют в совершенстве… А мы, - тут он досадливо поморщился, - все сидим, жалуемся…
- Ножами кильку вскрываем, - ехидно подметил все тот же смеющийся голос.
- Ладно, к делу, - майор властно оборвал неуместное веселье, и кабинет снова поплыл, мерно покачиваясь, под ровное басовитое гудение.
Тикали часы в виде милицейской фуражки – подарок отделу на День милиции, - и президент снисходительно, по-отечески посматривал на происходящее из дешевенькой пластмассовой рамки на стене.
Наконец майор устало буркнул:
- Все свободны, - и, помедлив, добавил, - а ты, Саныч, задержись-ка.
Народ зашевелился и начал расходиться.
- А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, - напоследок хохотнул Саечкин и выскользнул из кабинета, подчеркнуто аккуратно прикрыв за собой дверь.
- Ты что себе позволяешь? – тихо и яростно прошипел Бабенко, подступая к Санычу.
- Да погоди ты, - отмахнулся тот, - был я вчера у вьетнамцев…
Майор резко выпрямился.
- Ты субординацию соблюдай, да. А то будешь передо мной на цырлах ходить, по форме обращаться.
Саныч хмыкнул.
- Ну, товарищ майор, жду ваших дальнейших указаний.
- Издеваешься, гад? – вскричал Бабенко, но сразу же замолчал, прислушался к шагам за дверью и, понизив голос, продолжал. - Думаешь, мне самому нравится то, чем мы сейчас занимаемся? Думаешь, я столько лет учился, по командировкам мотался, чтоб жлоба этого покрывать? Сам знаешь, кто за этим стоит, теперь уже не соскочишь...
Кто-то робко постучался в дверь и даже предпринял жалкую попытку ее приоткрыть. На незадачливого посетителя обрушилось оглушительное: «Позже!», и он тут же исчез.
Бабенко сделал несколько жадных глотков из треснутого стакана.
- Иногда так тошно делается, взял бы да и…
Саныч равнодушно глядел куда-то в окно.
- Да что с тобой говорить, - скривился майор. - Деньги сунули, ты и рад. Карман пошире - вот и вся гордость.
Бабенко постепенно заводился.
- А ведь еще служил где-то, штаны небось в каптерке протирал, а потом решил в милицию податься...
- Давайте, товарищ майор, без этого. Еще личное дело раскройте.
- Надо будет - раскрою, почитаю еще раз на досуге. Хотя там чего только про тебя не напишут… И герой ты, и в космос летал, и за Родину гиб… - он судорожно мотнул головой и тут же поправился, - погибал.
- Не погибал, - Саныч пристально смотрел на майора.
Бабенко решительно насупился, набрал в грудь побольше воздуха и… Наткнувшись на каменный взгляд Саныча, шумно выдохнул, так ничего и не сказав. Засуетился, торопливо уселся за стол, давая понять, что разговор окончен.
- В общем, так, часа через два дуй к вьетнамцам, свяжись с Вольдемаром, скажи… Ну, что я тебя учу, авось, не маленький, соображаешь, что к чему.
- Так точно, товарищ майор, - дверь за Санычем захлопнулась, неприятно взвизгнув.
«Товарищ майор» со злостью громыхнул ящиком стола.

Саныч шагал по длинному коридору туда, где находился их с Саечкиным и Пустоваловым кабинет. Из приоткрытого окна в конце коридора ощутимо тянуло сыростью, на подоконнике лежали забытые уборщицей перчатки, томилось в обрезанной пластиковой бутылке еле живое растеньице.
Дверь в уборную была распахнута настежь, оттуда доносился резкий запах хлорки, кто-то там весело переговаривался, шумел водой, набирая, видимо, чайник.
Сумрачно косясь в сторону уборной, Саныч долго терзал замочную скважину, вертел и дергал ключ, наконец упрямый замок поддался, и лейтенант вошел в кабинет.
На захламленном столе его дожидались заявления от жаждущих немедленной справедливости граждан.
Саныч наугад вытянул из жиденькой стопочки одно. Податель его был хорошо известен всему отделу: Панибратская, сухонькая старушка-«божий одуванчик» из тех, что любят подкармливать голубей и держат дома несметное число кошек, чуть ли не каждый день прибегала к «стражам порядка» и, воинственно потрясая седенькими космочками, требовала «найти управу на соседа-изверга, который не дает житья пожилому человеку».
В заявлении было изложено следующее:
«Я, Н.В. Панибратская, убедительно прошу органы внутренних дел призвать к уголовной ответственности моего соседа, Ефимова Ф.К. Довожу до вашего сведения, что тов. Ефимов, пользуясь моим отсутствием, незаконно проникает ко мне в квартиру при помощи тайной отмычки и крадет пакетики с рисом из секретера. Таким образом, вышеуказанный тов., испытывая ко мне давнюю ненависть, пытается сжить меня со свету».
Саныч тихо выматерился и отшвырнул заявление. Потом собрался с духом, схватил второе – лист был покрыт крупными размашистыми каракулями – и прочел:
«Уважаемая милиция прошу изловить опасного преступника он гад влез на мой участок и спер из хозяйственной постройки (сарая) мелкого ушастого скота (кролика). Я знаю это наверно» …
Саныч яростно потер кулаком слипающиеся глаза.
«Это наверно»… На лейтенанта неудержимо наваливалась дремота, он с трудом продирался сквозь корявые строчки. «Наверно»… Саныч по-школьному сложил на столе руки и заснул, уронив на них отяжелевшую голову.
Засыпал лейтенант мгновенно. Вот и сейчас, стоило ему закрыть глаза, как тут же замелькали перед ним быстрые птичьи тени, стройным журавлиным клином проплыли толстобрюхие пачки риса, а следом за ними взмыла ввысь хищная старуха, зловеще шамкая беззубым ртом. Жидковато улыбнувшись, старуха молниеносно скогтила щуплого кролика, удивительно похожего на старлея Саечкина. Тот беспомощно заверещал, завелосипедил лапками… Огромного размера орел тяжко пал на старухин хребет и загрохотал:
- Подъем!
Саныч поднял голову – перед ним приплясывал сердобольный Саечкин с пылающим чайником, а на столе лежал пакетик дешевого растворимого кофе с изображением орла и непонятной надписью «Freedom».

На улице было мерзко. Саныч сутулился под козырьком автобусной остановки, тянул помятую сигарету и безучастно смотрел, как вскипают и лопаются пузыри на лужах. Ветер с завидным упорством таранил ободранный рекламный щит с загадочной надписью «На… во…».
Рядом с остановкой, у киоска, тормознула замызганная машина с помятым крылом, из нее выскочил Саечкин, крикнул пронзительно и тоненько: «Саныч, куда едешь?» и, пискнув что-то в окошко киоска, стал совать туда помятую купюру.
- На «оторвановку», - буркнул Саныч.
- Куда-куда? – переспросил Саечкин.
Саныч поморщился. Голос у старлея Саечкина был, мягко говоря, противноват. Свежего человека всегда неприятно поражало, как этот невысокий, опрятный, румяный крепыш умудрялся издавать такие неопрятные и даже весьма раздражающие звуки.
- На «оторвановку»!
- Давай подкину, мне по пути, - старлей сделал приглашающий жест рукой, и Саныч, отбросив окурок, вынырнул под дождь.
Поворачивая ключ в замке зажигания, Саечкин глубокомысленно протянул:
- Да, хорошее место «оторвановкой» не назовут, - и тут же участливо поинтересовался, - где ж ты свой акваланг забыл?
- Чего? - растерялся Саныч, а Саечкин довольно пояснил:
- В такую погоду, да без акваланга! – и начал давиться мелкими смешками.
Гаже старлеевского верещания было только его чувство юмора, лихо-напористое, понятное, видимо, только ему самому.
Саныч промолчал. «Соблюдайте субординацию, товарищ лейтенант», да и до «оторвановки» все ж таки не ближний свет.

Машина громыхала по частному сектору вдоль разномастных домиков, покосившихся сараев, мимо прогнившего штакетника, кое-как подвязанного проволокой, подлатанного ржавым железом; за заборами мокли черные кусты и корявые, низкорослые деревья.
- А ты по вызову? Иль, может, шкурняки решать? – резвился Саечкин.
- Завали, - не вытерпел Саныч.
- Да ладно, ладно. Я в ваши дела не лезу, - Саечкин посерьезнел, даже голос его стал чуточку грубее. – Каждому свое.
- Вот и я о том же.
Какое-то время они ехали молча, Саныч листал найденный в бардачке журнал, Саечкин с преувеличенным вниманием смотрел на дорогу.
Впереди замелькали однотипные облезлые двухэтажки.
- Останови-ка здесь.
Саныч вылез из машины и запрыгал через раскисшую дорогу к призывно желтеющей огромной вывеской маленькой забегаловке. Дождавшись, пока автомобиль Саечкина скроется за поворотом, нырнул в гостеприимно приоткрытую дверь.

Окруженный железным забором рынок пустовал. У открытого контейнера с товаром суетился щуплый вьетнамец в кепчонке и стеганой куртке с большим мазутным пятном на спине. Саныч пролез в дыру между разогнутыми прутьями, подошел к вьетнамцу, ткнул его в бок увесистым кулаком, коротко приказал:
- Главного позови. Даю минуту, - и уселся на объемистый полосатый баул.
Вьетнамец подскочил, заметался бестолково и со всех ног бросился к двухэтажному бараку.
Долго ждать не пришлось. Главный – Лан – уже семенил через двор. Он пожал Санычу руку и прикорнул рядом, взглядывая на лейтенанта почтительно и зорко.
- Такой расклад, - Саныч особо не церемонился, - товар скоро придет на точку.
- Нет, я наркотики нет, - прошелестел Лан.
Лейтенант ошарашил вьетнамца мощным подзатыльником, тот мгновенно затих.
- Тише, ты, дебил узкоглазый, еще слово - и всю твою торговлю вместе с тобой накрою. Обратно к себе поедешь рис палочками жрать. Молчи и запоминай.
Разговор с Ланом не клеился – Лан юлил, отнекивался, но выбора у вьетнамца не оставалось, и он это отлично понимал. Вольдемар свое дело знал.
Знал «дело» и Саныч. Леваком он начал заниматься не так давно, но освоился быстро – заимел кое-какие связи в наркоотделе, скорешился с торгашами и еще какими-то незаметными, но очень нужными людьми… Оборотистый лейтенант пришелся по душе начальству, кто ж тогда мог знать, что все зайдет так далеко.
Саныч поднялся и, заглянув в непроницаемые Лановы глаза, внушительно проговорил:
- Все, Лан, будем считать, что мы друг друга поняли.
Вьетнамец послушно покивал, услужливо и предупредительно улыбаясь, и, когда Саныч уходил, проводил его до самых ворот.

В дурном расположении духа Саныч шагал по узкому грязному проулку, туда, где под изуродованным американским кленом ютилась хлипкая на вид будочка. Над крошечным окошком была прибита фанерка с размашистой надписью «Мастер-Сапожник» и неумело намалеванным, довольно неприятно скалящимся оторванной подошвой ботинком.
Из приоткрытой двери падала полоса света, в душной утробе обувной мастерской хрипел магнитофон, и чей-то разухабистый голос под нестройный гитарный перебор на чем свет костерил злодейку-судьбу.
Саныч носком ботинка отбросил дверь в сторону - в нос ударил запах сивухи и паленой резины; в клубах сигаретного дыма угадывалась скуластая рожа хозяина, изрядно помятая и несимпатичная.
Не обратив внимания на гостя, хозяин отложил шило, задумчиво поковырял в ухе заскорузлым пальцем и лениво закурил. Свободной рукой взял с полки каблук, брезгливо швырнул его под ноги Санычу и просипел:
- Чего надо?
Магнитофон орал.
- Со мной пойдешь, минуту на сбор.
- Куда это? Ты со мной за жизнь поговорить решил? – заржал мастер-сапожник и тут же зло скривился и привстал. – А, мент, что ли? Светка небось нажаловалась. Вот сука!
Он снова сел на табурет, вальяжно закинув ногу на ногу, рукой с размытой татуировкой поскреб ляжку, затянулся и, смачно сплюнув на пол, с расстановочкой произнес:
- Так вот, слушай, ментяра. Светка - жена моя, и это я решаю – бить ее или цветы дарить. Как говорится, свободно жить, с ментами не дружить; мое дело, как быть и что делать, - довольно заключил сапожник в явном восторге от своего красноречия.
- Даю десять секунд, - сдержался Саныч.
- Шнурки мне завяжи, тогда пойду, - сапожник вытянул через всю мастерскую ноги в рваных сланцах, громко зевнул и тут же кувырком полетел на пол, по пути основательно приложившись головой об полку. Посыпались каблуки, гвозди, обрезки резины и прочий хлам. Саныч с видимым удовольствием бил сапожника ногами, а когда тот обмяк и перестал мычать, настежь распахнул дверь и вывалился на улицу; за ним поползла духота башмачного логова.
Лейтенант достал телефон, попытался вызвать дежурную машину, таковой не нашлось, пришлось звонить безотказному Саечкину.
Когда Саечкин приехал, мастер-сапожник уже смирно сидел на табурете и, тупо икая, придерживал рукой пострадавшую челюсть.

Рабочий день подходил к концу.
Капитан Пустовалов судорожно щелкал мышкой, уставившись в плохонький монитор.
Саныч лениво посоветовал со своего места:
- Пробел с «тройкой» жми, чтобы броник купить.
- Да западает этот пробел, давно пора клавиатуру сменить.
На экране суетилась толпа людей в черных масках, Пустовалов беспощадно расстреливал их из «калаша» с квадратным цевьем и с затвором не на ту сторону.
- Гранатой их долби.
- Где ее еще взять, эту гранату… Поберегу пока.
В кабинет ворвался Саечкин, запыхавшийся, озабоченный и, как всегда, невыносимо громкий.
- Ну и денек сегодня! – Саечкин включил электрочайник с перекрученным шнуром, аккуратно замотанным синенькой изолентой, и рухнул на стул. - Нашего Отелло, кстати, уже отпустили… Ну, бугая того, который жену свою чуть не порезал. Эта дура заявление забрала! – закончил он торжествующе и выжидательно уставился на остальных.
- Да гранату кидай, - глядя на мучения капитана, повторил Саныч.
- Когда-нибудь он допьется и в самом деле ее убьет, - не унимался Саечкин.
- Да говорю же - пробел западает, - огрызнулся Пустовалов, закусил губу, по-снайперски прищурил левый глаз и щелкнул мышкой, - О, видел? Прямо в голову!
- А виноватыми снова нас сделают, куда, мол, милиция смотрит...
Чайник забурлил, запрыгал и выключился.

Желающий немедленно уехать люд штурмовал набитые до отказа маршрутки, давился в дверях, охал и переругивался. Проехал желтый автобус с оптимистичной надписью на боку: «Начни жить заново!», потом еще один, перекошенный на правую сторону. Домой отчаянно не хотелось - в последнее время Саныча стала тяготить настороженная тишина его холостяцкой квартиры. Придя с работы, он, чаще всего, швырял в угол сумку, наспех снимал ботинки, наступая на задники, и проходил в неприбранную комнату. Толком не раздеваясь, не зажигая света, ложился ничком на продавленный диван.
Постояв еще немного, лейтенант решительно шагнул с тротуара.

Добрых минут двадцать Саныч трясся в стареньком дребезжащем трамвае, а потом еще долго петлял по грязным, заваленным пластиковым мусором дворам.
Мрачноватого вида двухэтажное здание из посеревшего от времени силикатного кирпича с одного бока подпирали чахлые липки, с другого притулилась покосившаяся голубятня; на пожарных лестницах и балкончиках пестрели прищепками бельевые веревки.
Здесь, в милицейской общаге, жил старинный Санычев приятель, человек с редкой красоты именем – Дмитрий Крестовоздвиженский, весельчак, задира и отчаянный бабник.
Саныч и Дима были когда-то, что называется, не разлей вода: вместе росли, в школе, конечно, сидели за одной партой, вместе дрались на танцах, вместе гоняли на грохочущем, стреляющем копотью Димином мотоцикле. Вместе решили поступать в техникум, в один год ушли в армию… Был в их совместной биографии, увы, и один прискорбный эпизод: именно Дима вроде бы не намеренно – как-то так само получилось – увел у Саныча девушку. Потом приходил Дима каяться, бил себя кулаком в тощую грудь, умолял простить, давился пьяными слезами. Саныч обиды не держал, но былой дружбы уже не получилось. Так, встречались иногда, как водится, выпивали, говорили ни о чем, да и то – говорил, в основном, неунывающий словоохотливый Дима, Саныч все больше помалкивал.
Именно Дима, кстати, в свое время уговорил Саныча бросить заскорузлую военщину, пойти в УВД и там попытать ускользающее тридцатитрехлетнее счастье.
Стоя у подъезда и поджидая Диму, Саныч рассеянно блуждал взглядом по окнам. За одним из них, на первом этаже, на подоконнике лежала, по-видимому, большая резиновая кукла. С улицы была видна только ее рука – пухлый локоток с ямочкой и беспомощно растопыренные пальчики, прижатые к пыльному стеклу… Саныча передернуло.
Щелкнул металлический замок, и Дима – все такой же худой, горбоносый – радостно и щербато улыбаясь, поманил Саныча внутрь.
Коридор общаги мало чем отличался от других коридоров, которые Санычу приходилось видеть до этого. Тот же вытертый линолеум, те же крашенные масляной краской стены, разделенные надвое серой полосой. Полоса эта преследовала Саныча всю жизнь, начиная со школы – в поликлинике, в казарме, в бесчисленных казенных учреждениях, теперь вот и в милиции – везде тянулась вдоль стены серая тошнотворная полоса, а Саныч, как цепной пес, послушно двигался вдоль нее.
Пахло подгоревшей снедью, кошками и стираными простынями.
Дима подтянул сползающие треники, по-хозяйски поправил ногой коврик у двери и великодушно скинул стоптанные шлепанцы, сказавши:
- Надевай-ка мои скороходы, а то пол холодный!

Саныч еще топтался на пороге, еще стаскивал с себя мокрую ветровку, а Дима уже успел уютно устроиться за столиком, на котором стоял малюсенький телевизор, отчего-то накрытый дырявой майкой, и азартно протирал тяжелые узорчатые стаканчики.
На табурете у окна остывала курица.
- Ну, рассказывай, как сам-то?
- Терпимо.
- А что вы там с начальством мутите дела какие-то? – Дима хитренько подмигнул. - А то слухи, знаешь, всякие ходят.
- Я не понял, - Саныч швырнул ветровку на кровать, достал из голубого пакета бутылку водки, - ты что, как баба, сплетничать со мной собрался, что ли? Давай выпьем лучше.
Стаканчики стукались боками, Дима крякал: «Эх, роднуля, хорошо пошла», с аппетитом вгрызался в куриную ногу.
Народ постепенно прибывал. Пришел, шаркая ногами и почесывая пузцо, усатый здоровяк в оранжевых трусищах, пришел молодой, с бесцветным голосом и неуловимыми какими-то глазами. Уже сидели две – не то чьи-то жены, не то боевые подруги – курили тонкие сигаретки, помаргивали глазками, игриво одергивали коротенькие цветастые халатики. С одной – хохочущей, запрокидывающей голову, уже напропалую обнимался Дима, другая все говорила что-то Санычу, и голос ее – низкий, кабацкий какой-то, с хрипотцой – отчего-то странно волновал лейтенанта.
Ухал, как в бочку, оранжевотрусый, звенели, падая на пол, вилки, из комнаты в кухню и обратно сновал Димин сосед – огненно-рыжий, веснушчатый паренек; душно было, и плавал под потолком табачный угар, и не спасало открытое окно.
Как сквозь вату, до Саныча донесся Димин голос:
- Лежишь, бывало, в казарме, глаза закрыл и подушку обнимаешь, тискаешь ее за уголки, а они мякенькие, острые, как у моей тогдашней…
Саныч не слишком-то деликатно отстранил свою черноглазую собеседницу и, пошатываясь, вышел.
В туалете, навалившись на умывальник и брызгая водой на черные уставные трусы, мыл подмышки сержант из соседнего отдела.
- Здорово, Саныч, - вроде как обрадовался сержант, - какими судьбами?
- Димана проведать решил.
- А, ну это дело благое.
К умывальнику сунулась было невнятная личность в домашних тапочках, но в жилетке и брюках, попросила:
- Пусти-ка водички набрать, - в руках у личности трясся чайник.
- А ну, вали, сейчас тебе наберу прямо здесь, - бездушный сержант был непреклонен.
Саныча потянуло на улицу.
К подъезду общаги подкатила широкомордая иномарка, из нее вылезли два сильно похожих друг на друга субъекта, которых так и подмывало назвать «мордоворотами». Ни дать ни взять – «двое из ларца», только вот от глуповатого добродушия не осталось и следа. Были они насуплены и угрюмы, крикнули деловито: «Эй, слышь, дверь не закрывай!».
В Димином окне полыхал свет, оттуда доносился разноголосый говор и смех. Мордовороты переглянулись и скрылись в подъезде.
Когда Саныч вернулся в комнату, на его месте восседал какой-то тип в полосатой майке, изрядно пьяный и шумный.
- Понимаешь, - надрывался он, обращаясь почему-то к усатому, - он чеку выдернул, и «эфку» мне под ноги – рраз!, а я живой, бля!
На плече у незнакомца была татуировка – летучая мышь в мишени. Он стучал кулаком по столу и продолжал орать:
- А на самом деле я сдох, сдох, как скотина! Я с того самого дня мертв! Сдох, как падла! Убило меня! Только ты никому, слышишь? Никому! – он хватал усача за плечо и затравленно озирался.
Обстановка накалялась. Боевые подруги настороженно подобрались, готовые, в случае чего, разнимать и растаскивать по комнатам разбушевавшихся мужиков.
Саныч подскочил к непрошеному гостю и, схватившись за ножки табурета, на котором тот сидел, резко дернул его на себя. Крикун опрокинулся на пол, и Дима помог Санычу вынести его за дверь.
- Что за чучело? – брезгливо спросил Саныч, наливая себе водки.
- Да прапор один. Как нажрется, так крыша у него едет, - поспешил ответить Дима и похвалил, - ловко ты его, Саныч.
- Кто здесь «Саныч»? Ты, брателло? - поднялся один из мордоворотов.
«И эти тут же», - подумал лейтенант, неприязненно покосившись на шкафообразного детину.
- Слышь, я тоже «Саныч»! – гоготнул детина. - Выпьем, слышь?
Выпили. А потом, когда запнувшееся было веселье покатилось своим чередом, Саныч незаметно кивнул Диме, подхватил куртку и вышел.
В холле общежития развернулась потасовка. Дрались человек пять, один метался со стулом, другой, как ни странно, с доской. Вызванный наряд милиции и замполит пытались это дело разнять. Саныч прошел мимо, оттолкнул плечом человека у двери… В голове стучало: «Сдох, как скотина! Только ты никому! Я уже мертв…».

2

Саныч, как всегда, опоздал на оперативку минут на двадцать.
- Вот он, наш «король ринга», полюбуйтесь! – с неподдельной горечью воскликнул майор, простер к Санычу свою начальственную длань и затрубил:
– Ты что вчера наворочал, а? Вот спросить, на хрена ты этого сапожника избил? Хочешь, чтоб тобой следственный комитет занялся?
- Никак нет, товарищ майор, - Саныч был непроницаем.
Бабенко вперил в него уничтожающий взор:
- «Товарищ майор…» Мы должны на новый уровень выходить…
- В «Контре» - шепнули из угла.
- … А теперь из-за тебя все мозги вынесут… - и, уже остывая, махнул рукой. – Жаловаться на нас все умеют, дай только повод. А случись что, к нам же плакаться бегут.
Майор еще повздыхал, посетовал на беспросветную жизнь, а потом – Саныч за это время успел упасть на первое попавшееся место и теперь сидел с отсутствующим видом, глядя в пол, - буднично продолжал:
- Ну, господа офицеры, с сегодняшнего дня начинается операция «Контрафакт».
- Повезло, господа офицеры, далеко ходить не надо! – не унимался весельчак в углу. – Вон в пятом доме диски пиратские штампуют – только в путь! Весь город, наверно, в курсе. Заваливайся да шуруй.
Бабенко саркастически пожевал губами:
- Вот уж действительно – инициативный дурак опаснее врага… Проедьте по району, по киоскам пройдитесь. Подставного зашлите, чтоб, значит, свидетель был, он же жертва. Ну, что я вас учу, авось, не маленькие, соображаете, что к чему. Вот ты, Саныч, кстати, и съезди. И Пустовалова с собой захвати.
Народ радостно зашевелился и начал расходиться.

- Где на этот раз подставного будем брать? – проворчал тучный Пустовалов, втискиваясь за руль своей «десятки».
- Есть у меня на примете один… Не по годам шустер. Поехали к узкоглазым.
- Вот скажи на милость, зачем этот район к нашему участку приписали, неужто поближе никого не нашлось?

Торговля на рынке шла вовсю. Сновали туда-сюда проворные вьетнамцы, покупатели кочевали от лотка к лотку, прицениваясь к кроссовкам, джинсам и непременным спортивным штанам. Воняло дешевой резиновой обувью, клеем и чем-то отвратительно-рыбным.
- Тьфу ты, - сплюнул Пустовалов, - правда, что ли, селедку жарят? Как же они эту дрянь едят?
- Они ее не едят, они ею любуются, - хмыкнул Саныч, озираясь. Ему показалось, что где-то в глубине двора промелькнул Лан и тут же скрылся.
- Дядя Саныч, дядя Саныч! – из-за спины необъятной женщины с хозяйственными сумками вынырнул щуплый, взъерошенный как воробей мальчишка и бросился к лейтенанту.

Мальчишку этого Саныч заприметил еще давно, во время своих рейдов к вьетнамцам. Севка – так его звали. Мелкий, очкастый, всегда как будто немного озадаченный, вместе с местной шпаной Севка целыми днями ошивался на рынке – «подрабатывал» грузчиком, изо всех своих хилых силенок ворочая тюки с пестрым вьетнамским барахлом; сидя на ступеньках барака, покуривал потихоньку, или лузгал семечки, или, увлеченно жестикулируя, травил бесконечные байки, тут уж ему равных не было. Пацанва Севку не обижала и даже по-своему любила, слыл он за умника, малость, правда, чокнутого.
Строго говоря, Севку беспризорником назвать было нельзя. Был у него дом, была даже своя комната, все, как полагается – стол, лампа, уютный диван, полка с книгами и плюшевым крокодилом. Вот только родителей не так давно не стало. Отец года два назад загремел в тюрьму по нехорошему делу; мать Севкина недолго убивалась – не захотела «губить свою молодость» и укатила в красивую страну Италию, оставив сына с полусумасшедшей бабкой. Время от времени присылала она оттуда деньги, еще реже – скуповатые письма, в которых клятвенно уверяла, что, как только «получше устроится», сразу же заберет Севку к себе. Сердобольные соседки гладили мальчишку по лохматой голове и вздыхали: «Сиротка… Бросила мать-то…», а Севка отчаянно и непримиримо сверкал глазенками из-за толстенных стекол очков.
Более тесное их знакомство с «дядей Санычем» состоялось при весьма плачевных обстоятельствах – Севку поймали на краже хурмы, бить не стали, а приволокли в отделение. Там у Севки с лейтенантом произошел «разговор против шерсти», после которого Севка, всхлипывая и размазывая по грязным щекам слезы, жался на стуле в Санычевом кабинете, давился горячим чаем и глодал сушку; лейтенант же сидел, уткнувшись в компьютер и делая вид, что страшно занят, а сам думал, не перегнул ли, грешным делом, с воспитательными мерами.
Севка с разбегу врезался в Саныча, обхватил тонкими ручонками.
- Эй, полегче, а то, как огрею... Обрадовался.
- Дядя Саныч, а вы меня снова к себе не возьмете?
Саныч прищурился, с сомнением оглядел пацаненка:
- Ты что трясешься? Замерз? Давай, дуй за мной.
Севка моментально скроил важную и независимую физиономию и засеменил вслед за лейтенантом, гордо задрав подбородок и расправив угловатые плечи.

Пустовалов крутил руль, Саныч молча курил в приоткрытое окно и злился.
Борьба с пиратской продукцией была делом долгим, нудным, а главное – совершенно бессмысленным. Сперва находился какой-нибудь бедолага, торгующий этим самым контрафактом, потом паленый диск изымался, факт изъятия фиксировался. А потом злополучный диск отправлялся на экспертизу, где его нелегальность доказывалась целый месяц. На этом «борьба» обычно заканчивалась.
Севка, чувствуя Санычево настроение, нахохлился на заднем сидении.
- Вот, вот, - Саныч встрепенулся, - заверни, здесь какой-то сарай был с дисками этими.
Пустовалов покровительственно вздохнул:
- «Сарай» этот наш же лейтеха держит, Рыжий. Попросил не трогать, сам понимаешь.
- Пофиг.
На двери «сарая» красовалась табличка: «Учет». Саныч выругался:
- Вот ведь падла рыжая, предупредил уже. Небось по всему городу сегодня торгаши эти по щелям попрятались.
- Ладно тебе, - успокаивающе прогудел Пустовалов, - поехали. Я тут на Купченко знаю одно место.

Небольшой эконом-магазин трещал морозильниками и лампами. Напротив витрины, набитой нездорового вида колбасами, как по заказу, стоял стеклянный стенд с дисками. Борцы с контрафактом лениво разглядывали скудный, в общем-то, ассортимент и тихо переговаривались.
- Вот это, - Пустовалов кивнул на одну из коробочек.
- Уверен?
- А то. Смотри сам: «Да придет Спаситель», это же новинка, фильм только-только вышел, а тут копейки стоит, - и восхитился, - быстро работают, черти.
Они вернулись к «десятке», Саныч приоткрыл заднюю дверь, негромко сказал в пахнущее машинным маслом тепло: «На выход!», и, не дождавшись ответа, заглянул внутрь. Севка спал, разувшись и поджав под себя тощие ноги.
- Рота, подъем! – гаркнул Саныч. Севка подскочил как встрепанный, готовый сорваться с места и брызнуть наутек, но тут же успокоился и солидно поправил сползшие очки.
- Все запомнил?
Севка кивнул.
– Тогда заходи в магазин и делай так, как я тебе сказал.
Севка снова кивнул, преданно глядя на лейтенанта. Тот вздохнул.
- На всякий случай повторяю, отдельно для бестолковых. Берешь деньги, - Саныч протянул Севке два потертых полтинника и один совсем уж жеваный червонец, - заходишь, покупаешь диск… Как его… «Да придет Спаситель»…
- Это же «Терминатор-4», - не сдержался, съехидничал Севка.
- Берешь его, - невозмутимо продолжал Саныч, - выходишь, только без суеты, сечешь? Тут к тебе подходим мы. Вместе возвращаемся в магазин, и ты – так, чтоб все видели – нам по-серьезному говоришь…
- Официально заявляю! – уточнил Севка.
- Еще слово – и ты пойдешь штаны у Лана грузить, понял? Так вот, говоришь, есть подозрение, что тебе продали пиратский диск, отдаешь мне коробку с чеком. Чек, кстати, не забудь. Дуй, мы тебя за углом ждем, - и Саныч отвесил мальчишке дружеский, но весьма ощутимый подзатыльник.

Протокол по изъятию контрафактной продукции составлялся в комнате видеонаблюдения. Пустовалов раздражающе шуршал листами, щелкал авторучкой. Саныч, морщась, смотрел во множество мерцающих экранов как паук, который видит мир сразу восемью глазами, и было в этом что-то тягостное и неприятное.
- Так, пишем, - Пустовалов щелкнул ручкой, Саныч вздрогнул, - был изъят диск, «Терминатор-4»…
Севка топтался где-то за необъятной спиной сосредоточенно пишущего капитана. Ему явно хотелось тоже ввернуть хоть пару слов, но, кинув плутоватый взгляд на лейтенанта, Севка мигом уяснил для себя, что высовываться, пожалуй, не стоит.
Открыл рот он только тогда, когда снова устроился на заднем сидении и машина, утробно урча, неслась обратно.
- А ведь теперь из-за нас к кому-то Спаситель уже точно не придет, - сказал Севка, и Саныч не понял, шутит тот или говорит серьезно.

Щеки Севкины лоснились, Севка, причмокивая, жадно уплетал пронзительно пахнущий чебурек.
Посетителей, кроме Саныча с мальчишкой, в закусочной не было. Неопрятная тетка в засаленной, но кокетливо сдвинутой набок красной форменной шапочке грузно сидела за стойкой, лениво поглядывая на закипающее, тихо потрескивающее на противне масло.
- Дядя Саныч, - Севкины глазки благодушно мигали за стеклами очков. Он осоловел от тепла и сытости, но поболтать его распирало ничуть не меньше, чем всегда.
- Ну.
- Я теперь точно решил, кем стану.
- Ты прожуй сначала, - Саныч взял с подставки малиновую салфетку, смахнул ею со стола засохшие крошки. - И кем же, неужели милиционером?
- Не-а. Писателем.
Саныч от неожиданности громко кашлянул, еле успев прикрыться смятой салфеткой.
- Кем?
- Писателем!
- Ты писать-то хоть умеешь?
- Умею, - Севка потупился, - но пока еще медленно. И с ошибками.
- Ты бы в школу лучше ходил, писатель, а то совсем от рук отбился.
- Больно надо, - Севка самоуверенно шмыгнул коротким носиком. – Главное - я читаю хорошо. И все вижу.
- Что ты видишь?
- Все… Даже то, чего другие не замечают. Я когда-нибудь про это книгу напишу, про всю нашу жизнь, вот. Я у бабки в шкафу видел… Сленджер какой-то. «Над пропастью во ржи».
- И что? - Саныч как-то светло, по-хорошему улыбнулся.
Севка вытер руки об штаны, отхлебнул чай из пластикового стаканчика:
- Мне кажется, - он был явно настроен на философский лад, - этот Сленджер хотел написать: «Над пропастью во лжи», но почему-то не написал. Может, чего испугался? А я напишу про все и не испугаюсь.
Севка помолчал немного и мечтательно продолжил:
- Концовка хорошая будет. И люди будут жить так, как они хотят, как им нравится, свободно, вот.
- Нельзя давать людям делать то, что они хотят, - жестко сказал Саныч, - усеки это раз и навсегда.
- Почему? – Севка поправил съехавшие на нос очки.
Саныч навалился на стол и злобно прищурился. Заговорил негромко:
- Ты мне вот что скажи, писатель недоделанный, ты людей любишь? Жалко тебе их?
- Жалко, - Севка, моргая, с недоумением смотрел на лейтенанта.
- Так какая, на хрен, этим людЯм свобода, если они до сих пор в урны плевать не научились? Они враз все засрут с этой свободой, загадят, запозорят, за пакет риса горло тебе перегрызут, а потом и сами удавятся.
Саныч достал сигарету, понюхал фильтр, поморщился.
- Ты вот целыми днями шароебишься по рынку, учиться ни хера не хочешь, как, нормально?
- Не, ну я… - растерялся Севка.
- Что ты? – перебил Саныч и веско закончил, - вот тебе свобода. Давай, доедай быстрее, а то мне идти надо, у меня еще дел по горло.
Они вышли на улицу и еще какое-то время стояли под навесом закусочной. Саныч цедил сквозь зубы табачный дым, Севка, надувшись, смотрел в сторону.
- Кури, - Саныч протянул пацану остаток сигареты. Тот неумело затянулся, закашлялся, и, упрямо мотнув головой, сказал:
- Я и про вас тоже напишу. Может, тогда я пойму, чего вы боитесь.

По квартире расползалась вязкая темнота. На кухне звонко капала вода из крана, тикали часы, а за стеной, у соседей, бормотал телевизор. Эти звуки не прогоняли тишину, а делали ее живой и пугающей.
За окном шуршал мелкий и напористый дождь.
Недопитая бутылка пива на полу, сковорода с засохшими макаронами-ракушками… Саныч лежал на диване и пялился в потолок.
Телефон неожиданно осветился изнутри белым светом и, жужжа, пополз по крашеной половице прямо к Санычу, он, не глядя, прижал трубку к уху.
- Да.
- Здорово, Женек, хе-хе, эт ты, что ль? – жизнерадостно взыграл незнакомый голос.
- Нет, - устало выдохнул Саныч, бросил телефон обратно и потянулся за пультом.
Он безвольно переключал каналы, мелькали лица дикторов и дикторш в отглаженных костюмчиках, сводки новостей, реклама, неизменные вечерние сериалы… Потом очередной новоявленный экстрасенс, пуча глаза, заблажил что-то о надвигающемся глобальном катаклизме, о наводнениях, землетрясениях, эпидемиях и обвалах мировых бирж…
«Да придет Спаситель…» - засыпая, пробормотал Саныч.

3

Саныч, как обычно, опоздал на оперативку минут на двадцать.
Провожаемый сочувствующими и насмешливыми взглядами коллег, он прошагал через весь кабинет, с безразличным видом уселся под самым носом у негодующего Бабенко. Потом, получив очередной нагоняй, он уполз в свой кабинет, и вот теперь качался на стуле, листал потрепанный блокнотец и пытался заставить себя хотя бы приблизительно прокрутить в уме, как бы половчее обтяпать это дело с вьетнамцами.
Думать не хотелось. Встречаться с Вольдемаром не хотелось еще больше. Хотелось одного – немедленно вернуться домой, завалиться на диван и спать, спать, просыпаться и снова засыпать под уютный стук дождя.
Пустовалов, как обычно, возился с компьютером, почесывал в затылке и вздыхал.
- Вчера, кстати, снова бабка эта притащилась, как бишь ее…
- Панибратская, - невыразительно отозвался Саныч.
- Вот-вот. Полчаса, наверно, прыгала тут, а я ее вопли слушал… А может, правда клавиатуру новую купим, скинемся с получки… Давай?
- Давай, - Санычу было все равно.
Пустовалов обернулся, внимательно вгляделся в лейтенанта, покачал головой.
- Тебе, приятель, отоспаться надо, в ванне отмокнуть. Видок у тебя, прямо скажем, неважный. Что вчера делал, даже и не спрашиваю, и так все ясно, - Пустовалов улыбнулся. – Ладно, не кисни, послушай-ка лучше, что в газетах пишут: «МВД России отстаивало и будет отстаивать честь и достоинство своих сотрудников, добросовестно исполняющих служебный долг, - подчеркивается в заявлении пресс-центра МВД РФ». Видал, как о нас заботятся? – И неожиданно добавил. - Шел бы ты, Саныч, домой.
Явился Саечкин, просиял и хотел, видно, заикнуться про что-нибудь вроде акваланга, но, зыркнув на лейтенанта, враз осекся – безопаснее было молчать, а если и дышать, то желательно через раз. Смышленый Саечкин такие вещи схватывал на лету, он только пробормотал: «Ну и погодка…» и забился в свой аккуратно прибранный угол.
- Послушай, - с тяжелым вздохом встав со стула, обратился Саныч к Пустовалову, - я все-таки в самом деле отпрошусь. Зайду к майору, глядишь - отпустит, подстрахуй тогда, если что.
И уже с порога добавил:
- А Панибратскую, эту, если снова припрется, пошли куда подальше, не хуй ей своим рисом нашу честь и достоинство подрывать… И этого с кроликами туда же отправь.
Пустовалов кивнул, несколько раз громко щелкнул «пробелом», проклятая кнопка не отвечала.

Саныч лежал, с головой накрывшись одеялом, и невесело размышлял. Уже тридцать пять, не женат, детей нет, с друзьями тоже не густо. Есть, правда, эта вот квартира, оставшаяся от родителей, есть довольно весомый запас денег от Вольдемара, в прошлом, кстати, самого что ни на есть тривиального Вована. Деньги есть, некуда их тратить. Взять, что ли, и впрямь Пустовалову новую клавиатуру купить…
Барабанил дождь, Саныч плыл в полудреме, мечтая о чем-то приятном, но невыразимом. Виделось ему лето, долгое, дышащее теплом поле, убегающее вдаль, к темной полоске леса.
Лейтенанта разбудил настойчивый и беспощадный писк будильника. Хочешь – не хочешь, а надо было шевелиться, сперва звонить Лану, потом ехать на другой конец города, объясняться с Вольдемаром.
Саныч нашарил телефон, набрал незамысловатый номер.
- Але, - Лан, как всегда, ответил почти мгновенно.
- Ну что, все готово?
- Готово, готово. Человек приезжать, Вольдемар приезжать, все проверить.
- Ну вот, а ты переживал, молодец.
Саныч, морщась, отодвинул трубку подальше от уха, чтобы не оглохнуть от вьетнамского дребезжания.
- Тише Лан, тише, это уж получше твоих рваных джинсов будет. И вот еще, слушай, Севку помнишь? Ну, пацан, очкастый такой, у вас вечно трется. Так вот, если узнаю, что он у тебя мешки тягает, не обижайся. И от этого всего держи его подальше, понял?
- А нету, нету Севка.
- Как нет? – опешил Саныч.
- Его… Вольдемар… Это…
- Что ты, падла, мямлишь, что Вольдемар?
- Ударить его, больница повезли.
- Что? - Саныч пружинисто вскочил.
- Не знать, я правда не знать…
Саныч рухнул на диван и, оскалившись, застыл. Дрожащими пальцами нашел нужный номер, нажал «вызов».
- Я это, Вольдемар.
- Чего суетишься, Саныч? – сыто зарокотало в трубке. - Договорились же, как всегда, на окраине встречаемся.
- Я не про то. За что ты пацаненка так, он же маленький совсем?
- «Ма-аленький»… - презрительно протянула трубка. – А пусть не вякает, чего не следует… Да и вообще, он сам упал, сам, понял? – с нажимом повторила трубка. – А ты чего так взволновался-то, а? Чего молчишь-то?
- Он же маленький совсем, - машинально повторил Саныч.
- «Маленький, маленький»… Дыши ровно, мент, вечером поговорим.
Саныч, как оглушенный, сидел на диване, незряче уставившись в злые дождливые сумерки. Потом с дурацкой ухмылкой встал, зачем-то включил настенный светильник. В тусклом свете слабенькой лампочки еще сильнее бросалось в глаза убожество его берлоги – давно не мытый, щелястый пол, заляпанные обои, грязная посуда, бутылки, сваленная в кучу одежда…
С пожелтевших армейских фотографий на стене на Саныча смотрел он сам - вчерашний. Вот он вместе со всем взводом – серая шапочка, потертый маскхалат... Знакомые и уже немного позабытые лица… Внизу - угловатые буквы: «Сычу на долгую память», и подписи, подписи… А вот командир – держит на вытянутых руках автомат, лицо торжественное, гордое, а он, Саныч, стоя на коленях, этот автомат целует. А это он в обнимку с Юдаем, своим «братишкой», тот, как всегда, улыбается и, словно подмигивая, лукаво щурится… А над всем этим - черно-белый плакат: кулак с автоматом, «Над пропастью во лжи», - неожиданно звякнуло у Саныча в голове.
Лейтенант нехорошо сощурился в беснующийся за окном дождь.
Громко хлопнула входная дверь.
Светильник продолжал гореть; в серванте, за стеклом, алел, взблескивая кокардой, берет.

Наутро всю общественность взбудоражила новость: в своей машине был убит крупный местный предприниматель Владимир Куликов.

Саныч, как всегда, опоздал на оперативку минут на двадцать.