Предпраздничный день. Отрывок из повести "Остров серебристого дельфина"

Но Женька ничего не знала и знать на желала о помыслах работодателей. Она радостно шагала навстречу солнцу, разгорячившемуся в безоблачном небе, не задумываясь ни о чем. Вокруг нее все было белым-бело, чисто и празднично. Ощущенье счастья прибыло, как прибывает теплоход за своими пассажирами, и девушка тут же с разбега на него запрыгнула без предъявления билета и без представления об его направлении.
Счастье так и лезло ей в глаза и уши отовсюду. Ее сапоги на рыбьем меху, сдобренные шерстяными носками, счастливо повизгивали, как новорожденные щенки. Собака какой-то людоедской породы, что свернулась бубликом на чудом уцелевшем канализационном люке, счастливо жмурилась от тепла и солнца. Помойка, мимо которой проходила дорога, не смердела своими разложениями, а была накрепко скована льдом и прикрыта чистой снеговой холстиной. Ее гнойный поток, пополняемый за счет разложений и мороси дождей, подчинился гневной силе пятнадцатиградусного мороза и прекратил свое зловонное движение, превратившись в длинный скользкий язык. Малышня, несущаяся из школы, счастливо катилась по его ледяному жалу. Этажки, похожие на монстров, которые пугали Женю своим одичалым видом и каждый раз, когда она проходила мимо них, смотрели на нее пустыми глазницами окон, приосанились в своих снежных шапках. Теперь они были совсем не страшными и даже симпатичными. Встречные прохожие, все, как один, в серо-черных одеждах, ссутулившиеся, непременно волочившие в руках санки, тачки, баулы, были такими милыми. Полустертые их лица казались добрыми, и Женя улыбалась каждому, не замечая в них отсутствующего смысла.
Дотопав до центра поселка, она подоспела как раз к полуденному часу, о чем сообщил ей шум и гуд прибывшей из города электрички. Здесь царила основательная суета. День был воскресный, торговый – предновогодний фартовый день. Приехавший из глубинки сельский люд старался сбыть то что и представить себе невозможно. На рынке и на проезжей части, прилегающей к рынку, рядами и целыми кучами стояли торгаши и покупатели. Товар можно было увидеть самый немыслимый.
Гуси, индюки, кроли, нутрии, молочные поросята как живьем, так и в виде туш. Тут же пара коз, бычок и жеребчик на привязи. На разных таратайках и драндулетах, типа мотороллера с прицепом, а также телегах, запряженных смиренными лошаденками, из захолустьев прибыло: сало, масло, молоко, сметана, сыр, яйца, орехи, семечки, мука, зерно, жмых, сено и прочее. Торговали чем бог послал: овечьей шерстью, вязаными носками, пуховыми шалями, хомутами, тюбетейками, валенками, домашней утварью, сельскохозяйственным инвентарем, шкурами убиенных животных, а также рогами и копытами. Улица была основательно запружена ящиками и клетками разных калибров, безразмерными мешками и баулами, скелетоподобными велосипедами и роскошными мерседесами. Под ноги летели парашютики целлофановых пакетов и ядреные конские яблоки.
Продавцы из деревень – народ все больше зажиточный, широкий, не перекупщики. Торговали добром своим личным, добытым тяжким трудом, потом и кровью в жутких условиях перестройки. Дорого не запрашивали, отваливали рукою щедрой, с походом. Для них эта вылазка на крупный рынок, да еще в предпраздничный день, была сама по себе уже праздником. Такое случается не часто, из дальних сел добраться непросто, особенно в зимнюю пору. Розовощекие крестьяне похлопывали и поглаживали свой товар мозолистой рукой, как бы приглашая всех полюбоваться плодами рук своих. В меховых дохах, валенках и шапках-ушанках они были похожи на самых настоящих русских крестьян из прошлого века. От них шел пар, как от вспаханного поля. Они негромко балагурили, смеялись и прикладывались по чуть- чуть к первачку. Так, для профилактики здоровья.
Рядом с ними ежились и топтались перекупщики. Сегодня был не их день. Товар, скупленный ими по бросовой цене у селян и продаваемый втридорога, нынче, на фоне того же товара тех же самых селян, но только наполовину дешевле, не пользовался спросом. «Понаехали, понимаешь, эти колхозники черт знает откуда и поломали всю малину», - сокрушались хитромудрые купипродаи. Они злились на неожиданных конкурентов, на несговорчивых покупателей, на собак и кошек, шныряющих по рынку, на мороз, на проклятую безработицу, принудившую их стать рыночными торгашами, вычеркнув из своей прошлой жизни карьеру и «выбросив на помойку» дипломы.
Женя проскочила мимо этого праздника изобилия, не останавливаясь. Ее вороватый взгляд, выработавшийся в последние годы неким образом, независимо от нее самой, не преминул молниеносно обшарить все, так сказать, обстоятельства происходящего. Но только и всего. Денег на сегодняшний день все равно не было. Сглотнув слюну, бедолага прибавила скорость, чтобы быстрее преодолеть эти ряды испытаний, и в Дом культуры уже почти влетела.
Оказавшись в фойе двухэтажного облупленного здания, Евгения напустила на себя степенный вид, так, на всякий случай. Но вскоре выяснилось, что случай был во всех смыслах неподходящий. Ей показалось, что в этом огромном здании, похожем на тонущий «Титаник», она совершенно одна. Холод в этих нетопленых влажных стенах был особенно пронзительным. Огромные окна здания – во всю стену – слишком уж досконально освещали постыдные внутренности очага культуры. Стены фойе то ли от сырости, то ли от старости вспучились какими-то пархатыми фурункулами. Казалось, сейчас они лопнут и их них полезут черви. И там и сям штукатурка отслоилась, обнажив живое мясо строительных блоков. Высокий потолок своим безобразным видом напоминал весеннюю распутицу. В нем не было абсолютно ничего «высокого», за исключением фрагментов уцелевшей лепнины, грозящей обвалиться сверху вниз на голову случайному посетителю. Под стенами стояли так называемые кресла зрительские, в которых она еще в пятом классе сиживала. Они были сколочены из дерева и фанеры и соединены друг с другом штырями намертво. В далекие счастливые годы Женя ходила в пионерском строю в кино для просмотра тематических картин с прилагающимся к ним киножурналом «Фитиль». Фильмы теперь не демонстрировались. Да и кому их было демонстрировать? У всех было свое кино жизни – настоящий ужастик.
Подняв голову, Женя увидела перекошенные светильники с разбитыми плафонами и пустыми патронами, без лампочек Ильича похожими на кастратов. Они посеяли в голове Жени унылые думы о том, что не скоро тут что-нибудь возродится. От убогой картины бренности настроение у нее как-то притухло, а огромное желание трудиться в этом заброшенном заведении постепенно уменьшилось до размера горчичного зерна. Лишь мраморный пол, совершенно гладкий, без какого-либо ущерба, подтверждал философическое мнение о том, что есть вещи вечные.
Пройдясь без всякой цели по гулкому мрамору, Евгения стала толкать все подряд двери, ни за что не согласные открываться. Затем по узкому, теряющемуся в темноте коридорчику прошла за кулисы, где царил полный мрак. Выпутываясь из пыльного велюра занавеса, не удержалась на ногах и мягко приземлилась на дощатый, как и положено, некрашеный пол сцены. Милые сердцу доски… Она трогала их рукой, нюхала, словно это были самые дорогие французские духи, вспоминала свою непродолжительную артистическую жизнь в столичном Театре музыкальной комедии после выпуска из училища, детскую музыкальную школу, выступления в оркестре на этой самой сцене и других сценах, всевозможные конкурсы и показы юных виртуозов. Память обняла ее за плечи и увлекла в теплое прошлое, где была их семья – папа, мама, сестра и она, где стояли деревья во дворе, молодые и зеленые, где были праздники и пионерские лагеря, где блистал военный парад девятого Мая на той самой улице, на которой теперь толкутся торгаши…
Тонкие ниточки солнечных лучей сочились сквозь щели наружных дверей и освещали по мере сил концертный зал. Женя встала и всмотрелась в него. Он был по-прежнему великолепен. Это открытие взбудоражило ее, как хмель. Без удержу захотелось петь. И она запела романс «Не пробуждай воспоминаний». Голос зазвучал сочно и серебристо, заливая своим потоком стены, обитые шелком бархатные кресла, роскошную одежду сцены, оркестровую яму с суфлерской будкой, красные ковровые дорожки в проходах, и возвысился к потолку, усиливаясь хрусталем люстр.
Неожиданно дверь распахнулась настежь, и в проеме показалась старушечья фигура со шваброй и ведром. Стало немного светлее.
– А я-то слушаю и ушам своим не верю. Что это за соловей у нас завелся, да еще среди зимы. Здравствуй, певунья. Красиво ты поешь, прямо за сердце берет. Давно у нас никто не пел, – сказала старушка ласковым надломленным голосом, подбираясь к сцене со своими инструментами труда и, не дожидаясь ответа, добавила:
– А я сейчас протру пол на сцене и пойду домой. Сегодня чисто, уборки мало. Что мне тут зря околачиваться?
Она стала взбираться по ступенькам на сцену. По ее движениям было видно, что ноги ее больны, а руки слабы – еле тащили ведро с водой. Женя подскочила к ней и помогла подняться.
– Здравствуйте, – сказала она, улыбнувшись приветливой женщине и вдруг в полумраке разглядела в ней свою соседку по дому – тетю Катю. В прошлом ее звали Екатерина Николаевна, была она знатная красавица и работала на руководящих должностях в поселковом совете. А теперь она – ветхая старушка, вдова, одинокая и нищая при двух своих успешных сыновьях, проживающих всего в сорока километрах от родительского дома. Ей уже перевалило за шестой десяток. Здоровья и сил с прибавлением годков не прибавлялось. Грянувшая перестройка вынудила ее распродать вещи, мебель, библиотеку, все ценности. Когда, по счастью, подвернулась половинная ставка уборщицы, она приняла ее как дар Божий, с великой благодарностью. Символы партии, как-то: труды Карла Маркса и Ленина, личные ее грамоты за вклад в дело строительства социализма и даже партбилет постепенно были вытеснены библией и святыми образами. И жизнь ее потихоньку перешла на новую колею и покатилась – куда? – неизвестно. Пожилая женщина жила теперь то ли по инерции, то ли из чувства долга перед Создателем. Она уже со многим смирилась, и только одно ей не давало покоя –болезненная мысль, что дети выросли жестоковыйными.
– Тетя Катя, а я и не знала, что Вы работаете в Доме культуры. Как тут у вас обстановка? – задала Женя душещипательный вопрос. – Я хочу на работу устроиться.
– Евгеша, ты? В темноте-то не сразу разглядишь. Постой, я свет зажгу, – тетя Катя проковыляла за кулисы и вскоре загорелся свет двух рамп. Выбравшись из фалд занавеса, тетя Катя сказала.
– Это тебе к директору надо.
– К Коростылеву?
– Нет, к другому человеку?
– А Коростылев где?
– Где? В СИЗО…
– Что-о-о-о?!..
– Да, вот такая петрушка. Проворовался наш директор. Распродал, считай, все домкультуровское имущество, а денежки прикарманил. Концертный зал только и остался нетронутым. Не успел, значит. А новый директор, Медведев, когда еще директором не был, а только числился худруком, чего-то там с Коростылевым не поделил – то ли деньги, то ли девицу какую-то. Вот и сдал воришку … Ой! Что я болтаю. Господи, прости.
Тетя Катя быстро стала креститься и бормотать под нос молитву. Потом с неуклюжей поспешностью схватила швабру и стала тереть влажной тряпкой сцену.
– Ты, Евгеша, здесь для себя ничего и не ищи. Не надо тебе здесь быть. Да и ставок нету. Медведев числится и директором, и худруком. Только числится, на работу является лишь для видимости. За худрука ему, правда, не платят. Говорят, денег нет… Тут одна худручка у нас работала. Так, на общественных началах. Очень талантливая девушка была, но не выдержала. Стаж шел, а денег ей не платили.
– Что значит не платили? Дикость какая-то!
Тетя Катя прекратила тереть некрашеные доски и выпрямилась.
– Да ты что, Евгеша, с луны, что ли, свалилась? Библиотекари, преподаватели в музыкальных школах, культработники – все работают сейчас бесплатно. По ним это и видно. Ходят, как тени – худые, бледно-зеленые, но марку держат. Уважаю я их за это. Очень…
Помолчав, женщина добавила:
– Да еще полставки уборщицы имеется в наличии. Вот и все должности. Новый директор, правда, эксплуатирует меня на все сто процентов, словно я целую ставку занимаю. Но я не ропщу, за все Бога благодарю… А танцоры и каратисты у нас занимаются регулярно, но на самоокупаемости.
Тут соседка примолкла. Задумалась, глядя в сторону, словно увидела что-то в углу. Потом снова заговорила, вздохнув.
– От тех доходов, что зарабатывают руководители, им самим идут копейки, а львиную долю забирает поссовет. По закону, конечно. Только жить по этому закону невозможно. А если б ты видела, в каких условиях они работают! Отопления в Доме культуры как не было, так и нет, несмотря на все обещания поссовета. Директор на всем экономит, при том, что чуть ли не весь Дом культуры отдал в аренду. Остался только танцевальный зал и вот эта сцена, – женщина указала пальцем на пол.
– Постойте, постойте, теть Кать, я не поняла, кто занимается на сцене?
– Да каратисты же. Вот пол для них освежаю. Занятия в семь часов вечера. Тренировка начинается с пробежки. По ковровым дорожкам в одних носках бегают вокруг зала с полчаса. А потом упражняются на сцене.
У Жени рот открылся от недоумения.
– А разве так можно? Ведь там оркестровая яма, дети могут в нее упасть.
– Могут, – согласилась Тетя Катя, – но пока Бог миловал.
Обе замолчали, представляя себе несчастный случай. От размышлений холодело сердце. Тетя Катя продолжила уборку, а Женя стояла перед ней в растерянности. Потом медленно проговорила:
– Кто занимается в малом зале на втором этаже?
– Никто не занимается. Там сейчас бар.
– Бар?... А на первом, в большом зале, что, скажете, ресторан?
– Да… Как ты догадалась?
Женя прямо зашлась. Бессильная злость вдруг вскипела в ней, она задрожала и закричала:
– Да как же так! Екатер-р-р-рина Николаевна, ведь Вы работали в поссовете и лучше меня знаете, что питейные заведения не имеют права находиться в Домах культуры! Кто это позволил?! Ведь это беззаконно!
Тетя Катя швырнула на пол швабру, молитвенно сложила руки и запричитала скороговоркой:
– Как ты права, Женечка! Я с тобой полностью согласна. Нельзя нашим деткам на всякую пьяную дрянь смотреть. И все знают, что нельзя. Но за деньги, оказывается – можно. Ведь все сейчас покупается и продается. Многие инстанции замешаны в темных делишках – Дом культуры, поссовет, райсовет, облисполком и так далее. Представляешь, куда ниточка тянется? Ведь они все друг с другом повязаны. И кто-то это безобразие крышует. Как ты думаешь, кто?.. То-то и оно.
Женя совершенно расстроилась и пожалела, что вообще сюда пришла. Припомнилось, как выступали в Доме культуры известные артисты, ансамбли, театральные труппы. Кроме того, в поселке было два летних кинотеатра, два зимних кинотеатра, Дом офицеров, и все они работали на полную катушку, а залы всегда были переполнены. От этих воспоминаний ей стало еще горше. Она подумала: «Может быть, вся моя нынешняя жизнь – это страшный сон, который в конце концов закончится с приходом утра». Она поторопилась домой, так как ей предстояло обстрочить с полкилометра постельного белья и тем самым заработать денег на новогодний стол и подарок сыну. Один из предпраздничных дней уходил бесследно, так ничем и не порадовав.