Раскладушка (рассказ)

Раскладушка
(рассказ)
Старая раскладушка окончательно погибла под телом очередной бабушкиной подруги, оставшейся ночевать. Рано утром раскладушка скрипнула жалобно, крякнула, треснула, и тетя Валя, охнув испуганно, оказалась на полу. Ромка сразу все понял. Раскладушке конец. Как же он терпеть не мог эту тетю Валю, которая вечно торчала у них на кухне, болтая с самого своего прихода и до ночи.
Когда Ромка вышел в коридор, бабушка помогала своей подруге выбраться из простыней, одеял и подушек. Обе хихикали. Ромке было не до смеха.
– А где же папа теперь спать будет? – прислонившись к косяку двери, спросил он.
– Что ты? Что ты? Иди одеваться! – бабка развернула его и слегка хлопнула сзади. – Давай, давай! Быстренько! И умываться! Я полотенце свежее повесила тебе. Розовенькое.
– Не хочу розовое. Оно для девочек, – буркнул Ромка, решив не прикасаться к полотенцу и потихоньку вытереться бабкиным махровым, хотя оно неприятно пахло сыростью.
Бабка, казалось, не слышала его. Она вообще редко обращала внимание на Ромкины капризы, требования и замечания. А если слышала, то только то, что хотела слышать. Она всегда была занята – готовкой, шитьем, вязанием, глажкой белья, просмотром эстрадных концертов и сериалов, разговорами с подругами. Она всегда куда-то спешила, что-то искала, что-то убирала, раскладывала, переставляла и из-за этого тут же забывала, где лежит необходимая вещь. Вот тогда в фокусе ее внимания появлялся внук Ромка, приходивший на помощь в поиске очередной бабкиной потери.
– Ромочка, солнышко, а ты не видел, куда я дела шкатулку с нитками? – задумчиво спрашивала баба Лида, предварительно перерыв всю квартиру вверх дном. Ромка молча подходил к старому комоду и вытаскивал из нижнего ящика требуемое.
– Ух ты мой глазастый! – бросалась она к нему радостным коршуном и целовала в светловолосую макушку. – Что бы я без тебя делала?
Действительно, без помощи наблюдательного внука Лидия Михайловна давно бы пропала в собственной квартире. Единственная комната, а также кухня, прихожая и два встроенных шкафа были забиты одеждой, коробками, корзинками, пакетами и тюками. Старая неудобная мебель загромождала проходы, выпирала неудобными выступами, которые Лидия Михайловна постоянно задевала и потому ходила с синяками. Раз в полгода бабка героическими усилиями делала «генеральную уборку», но результатом этого хозяйственного подвига было всего лишь распихивание домашнего скарба по углам, что позволяло кое-как пропылесосить ковер на полу. Но через неделю все вещи каким-то непостижимым образом, словно живые, опять выползали из своих углов и антресолей, и занимали в квартире все свободное пространство. Ромка не любил «генеральной уборки». Во-первых, потому, что бабка во время ее проведения становилась злой, крикливой и потной. Во-вторых, сразу после «генеральной» квартира казалась пустой и непривычной. Играть в ней было неинтересно. Ее надо было заново исследовать.
Перестановка мебели была маниакальной страстью бабы Лиды. Она либо замышляла очередное перемещение комода, либо просчитывала, как будет смотреться у окна большой шкаф, стоящий ныне у двери. Может быть, именно от этих непрестанных беспокойств и физических усилий Лидия Михайловна выглядела подтянуто и бодро. Хотя сама она всегда говорила, что это только благодаря «травкам», отвары которых она испытывала на себе десятками, иной раз забывая в какой склянке и от какой хвори у нее настаивается очередное зелье. Именно на почве траволечения баба Лида и тетка Валя стали закадычными подругами. Они на пару изобретали новые причудливые составы и сами их пили. Иногда бабке становилось от них дурно и она подолгу не выходила из туалета, однако по телефону всегда информировала свою соратницу по траволечению, что «настой очень эффективный, дааааа», но лично ее организм немножко взбунтовался.
Ромка недолюбливал эту тетку Валю еще и потому, что бабка была при ней другой – более суетливой, чем обычно, более смешливой, и менее склонной слушать Ромку.
Вот и сейчас она пропустила мимо ушей его вопрос о папе. Снова забегала, засуетилась, провожая свою тетку Валю. С торопливым раздражением, непривычным Ромке, принялась подгонять его с умыванием и одеванием. Он надулся и заперся в ванной. Там потихоньку вытащил козюльку из носа, показал своему отражению язык и включил воду. Мыться ему не хотелось. И зачем по утрам мыться, если все равно за целый день опять станешь грязным? Другое дело вечером… Ромка вздохнул и все же набрал в ладошки чуть теплую воду. Но потом вспомнил слова отца о том, что по утрам надо мыться только холодной водой, завернул кран с горячей и вздрогнул невольно, потому что струйка стала почти ледяной. Когда Ромке было что-то неприятно, отец всегда трепал его по макушке и говорил: «Терпи, казак, атаманом будешь!» Ромке нравились эти слова, хотя он не совсем понимал, что они значат. И нравились чуть грубоватые ласки отца. Даже его невнимание, когда он смотрел телевизор или читал газету, было приятно. В отличие от раздерганного, беспокойного невнимания бабушкиного.
Они ждали его со дня на день. Отец работал дальнобойщиком и пропадал иногда на целые недели. К тому же у него была другая семья, и он не мог быть у бабушки и Ромки все время. Ночевал отец на старой раскладушке. И теперь эта тетка Валя все испортила. Ромка подумал, что было бы неплохо не открыть ей однажды дверь. Особенно он терпеть не мог ее огромную бородавку у острого носа, за которую хотелось схватить хорошенько и крутнуть.
Пока бабушка готовила на завтрак манку, Ромка уселся у склеенного им самим несколько дней назад домика. У домика открывалась крыша, а внутри был диванчик, шкаф, буфет и телевизор, сделанные из спичечных коробок. Бабушка еще не знала, что весь ее запас спичек из этих коробок оказался в полотняном мешочке, в котором она обычно хранила хлебные сухарики. И ей это очень не понравится. Настолько очень, что следовало ожидать хорошей взбучки. Но Ромка как-то не думал об этом. Он мало беспокоился о бабушкином гневе. Ну отшлепает, отругает: «Господи, что за дитё?! Покоя мне нет от него на старости лет! В мамочку характер упрямый! В мамочку свою дурную! У той тоже все фантазии, выходки разные… все не как у людей! Вот где она теперь?» Этого Ромка не знал. Мать свою он почти не помнил. Когда был совсем маленьким, спрашивал о ней, но бабушка либо сердилась из-за этого, либо говорила о чем-то другом. Одно он знал, что мама – «негодяйка», «поваляка», «богемная фифа». Бабушка не любила говорить о ней, но почему-то его, Ромку, всегда с ней сравнивала. Причем не в лучших для Ромки обстоятельствах – когда он разбивал что-то, ронял, проливал, падал, упрямился или его ловили на лжи. «Вот, вот! – торжествующе восклицала баба Лида. – Будешь таким же повалякой, как мать!»
Несмотря на всю бабушкину хулу, он не считал мать таким уж ужасным созданием и научился пропускать мимо ушей все живописания мамочкиных недостатков. Бабушке вообще было свойственно все преувеличивать и обобщать. Если от соседей она слышала, что подорожает мука, то тут же начинала причитать и сетовать на то, «куда катится мир». Мир в ее устах должен был неизбежно скатиться в пропасть с минуты на минуту. Эти страшные пророчества, между тем, не мешали ей мирно пить чай с теткой Валей или вязать шарф.
Делая перестановку «спичечной» мебели в своем картонном домике, Ромка думал о том, какой была бы у них жизнь, если бы мама все же появилась. Бабушка спит на тахте, на которой днем обычно лежит скрученный запасной матрац (из которого Ромка тайком выщипывал вату). Ромкина кровать маленькая и находится за ширмой между шкафом и дверью. Возле балконного окна разместилась бабушкина швейная машинка, заваленная ее халатами, свитерами, юбками и нижним бельем. Слегка упираясь в балконную дверь, у стены стоит старый комод, переезжающий с места на место по всей комнате чаще всего. Посреди комнаты – журнальный столик, скрытый под ворохом одежды, не влезающей в шкаф. Рядом со шкафом на тумбе телевизор. Тут же коробки со старыми журналами «Здоровье» и «Крестьянка», поздравительными открытками, лентами, пуговицами, древними брошками, значками, чеками, проездными билетами и другой интересной чепухой, которую бабушка любовно собирала долгие годы. Ромка обожал рыться в этих коробках и ящиках. Не умея еще читать, он с любопытством рассматривал каждую вещь. Этих вещей было так много, что мама среди них ну никак не уместилась бы. Мама была безнадежно лишней. Даже папа вынужден был спать на раскладушке в прихожей. Ради него несколько коробок бабушка переносила в комнату и ставила под Ромкину кровать. И теперь эта раскладушка, сломанная вредной теткой Валей, очень беспокоила Ромку. Где же спать папе? Он прикидывал и так и эдак, и все равно выходило, что надо покупать новую раскладушку.
Бабушка позвала Рому кушать манку. Он оставил свой домик и пошел на кухню. Там уже пахло бабкиным цикорием, разогретым сливочным маслом и молоком.
– Ну, ты умылся, горе луковое? – как всегда спрашивала она, глядя на него сверху вниз. И конечно, не дожидалась его ответа, а усаживала на табурет и подвигала тарелку с кашей.
Посреди манки аппетитно желтело маленькое озерцо растопленного масла. Ромка любил расширять его ложкой и представлять, что это пиратское море, по которому скользят галеоны, роль которых исполняли кусочки батона.
– Да ешь ты уже! – замечала бабушка задержку. – Остынет! Батон весь искрошил… Ох, нет моих сил! Мне что, из ложки тебя кормить?
– Я сам, – хмурился Ромка и погружал ложку в рот.
– Сам, сам… час над этой кашей несчастной сидишь! Сам! Что на обед готовить? Курицу с макаронами или с картошкой? – спрашивала она.
– С гречкой, – предлагал Ромка ради смеха.
– Значит, с макаронами, – задумчиво отзывалась бабуля, прихлебывая цикорий. – Картошки мало осталось. Надо бы на рынок съездить. И морковка кончилась. А денег – шиш! Пенсия моя только через неделю. А Валера не знаю когда приедет.
– Нам еще раскладушку надо новую, – сказал Ромка, с тоской ожидая, что ответит бабка.
– И эта сойдет! Там только материя порвалась. Мы ее зашьем и будет отлично.
Бабка говорила преувеличенно бодрым голосом всегда, когда не была в чем-то уверена. Было бы хуже, если бы она сказала: «Может быть, и так сойдет». Сомнения, все эти «может быть», «наверное», «я еще подумаю», «кажется», всегда значили, что она уже приняла решение и намерена его исполнять. Ромка взглянул на нее с надеждой, и не стал капризничать, боясь разозлить. Он даже доел кашу и выпил свой чай с кусочком ненавистного желтого сыра.
Бабуля вымыла посуду, после чего они полчаса потратили на поиск катушки с толстой капроновой нитью. Ради этого включили все три лампы в большой комнате, что случалось редко. Тяжелое, сырое, блеклое декабрьское утро проходило оживленно из-за этих хлопотов.
Они нашли нить и иголку и подступили к несчастной раскладушке. При ближайшем рассмотрении даже Ромке стало понятно, что эти инструменты не очень-то помогут. Центральная алюминиевая ножка-дуга пришла в совершенную негодность. Но бабушка упрямо начала сшивать порванную брезентовую ткань раскладушки. Когда-то прочная, из-за времени она порвалась во многих местах. Баба Лида сейчас заделывала самую большую «пробоину» посерёдке, проделанную ее подругой. Когда закончила, пригласила Ромку опробовать. Но стоило ему лечь на скрипучую шаткую раскладушку, как ткань треснула на месте нового бабкиного шва. А через секунду с грохотом окончательно развалилась.
– Я же говорил, что надо другую покупать! – радуясь в душе, веско сказал внук и пнул ногой остатки раскладушки.
Бабка была явно смущена и озадачена. Она поскребла нечесаную голову и скорчила гримасу.
– На какие шиши, Ромочка?
– А папе на чем спать? – возмутился внук.
– На полу постелим…
– Вот сама на полу и спи! Всегда у тебя денег нет! А мы что, каждый раз новую раскладушку покупаем?
– Да, не каждый, – согласилась Лидия Михайловна, удивленная такой сообразительностью и настойчивостью внука. – Ну, ладно. Посмотрим.

Прошло несколько дней. Отец все не приезжал.
Ромка, всегда гулявший после обеда, неприкаянно бродил по обледенелому двору. Красивые машины, припаркованные у обочины, его не занимали. Не веселили глаз перемигивающиеся огоньки новогодних гирлянд в окнах. Было так морозно, что даже вороны не появлялись у мусорных баков. Люди спешили к подъездам торопливой рысцой.
Бабка поставила Ромку перед выбором – или гулять или учить новые буквы. Он выбрал прогулку, потому что уроки азбуки делали бабу Лиду кем-то непонятным и чужим для него. В обычной жизни она была рассеянна и не очень сообразительна, что, в общем, Ромку, устраивало. Всякая другая роль его бабке не шла. Особенно когда в ней обнаруживалось знание вещей, недоступных ему пока.
Он отломил с низкой крыши почти разрушенного домика на неприютной детской площадке сосульку и осторожно лизнул ее. Во рту появился вкус резины и зимы. Откусив кусочек, покатал ледяной хрусталик горячим языком.
– Ромка! – выстрелом грянул бабкин голос. – Сосульки жрать?! Я вот тебе! Ну! Кому говорю! Мне потом с твоими температурами не спать ночами?
– Я только посмотрел, – соврал Ромка, нахмурившись.
– Видела, видела я! Наказание мне какое! Ну… Я на рынок. Со мной поедешь? – бабушка была груба, но сейчас ее, видно, занимало что-то другое, иначе разбирательство продолжилось бы. И возможно не к Ромкиной пользе.
– Поеду, – буркнул он и взял ее протянутую в варежке руку.
Ромка не любил походы по магазинам и рынкам, но и сидеть дома одному не хотелось. Его утомляло долгое приценивание бабы Лиды к товарам, утомляли ее блуждания между рыночных рядов или мимо магазинных полок. Вот и в этот раз они битый час промыкались у рядов, за которыми стояли торговцы картошкой. Бабка разве что не надкусывала грязные клубни и пытливо выспрашивала, не разваливается ли картошка при варке. Точно так же они покупали морковку. Наконец после всех покупок она приобрела «баловство» – три апельсина и пару бананов, сказав при этом продавщице: «Мне уже ничего в этой жизни не надо. Вот все ему, Ромочке моему, внуку. Пусть поест витаминов. Пока могу – покупаю. А то что ни день, то новая цена. Куда придем? Что будет? Как жить?». Дебелая тетка за прилавком в синем халате поверх шубы улыбалась и поддакивала: «Ох, и не говорите, женщина! Не говорите!»
Ромка почему-то всегда испытывал при этих разговорах стыдливое беспокойство, потому что бабка опять не походила на себя с этим своим слезливо-жалобным голосом. И с облегчением вздохнул, когда, наконец, направились к выходу из рынка.
На полпути к метро баба Лида вдруг словно опомнилась.
– Давай-ка в мебельный зайдем!
Ромка почувствовал волнение. Надо отдать бабуле должное – она никогда и никуда не ходила только для того, чтобы на что-то поглазеть. Обязательно с какой-то целью.
Они вошли в огромный магазин, заставленный разнообразной мебелью. Они шли мимо шикарных мягких уголков и спальных гарнитуров, кровати из которых заняли бы собою всю их большую комнату. Ромке стоило трудов представить себе жилье, куда могла бы поместиться вся эта неудобная роскошь.
Они прошли мимо компьютерных столиков и целого ряда мягких стульев, вытянувшихся, будто солдаты в строю. Ромка тут же представил себя генералом, принимающим парад. Идя за бабулей, он втихомолку заважничал, нахмурил брови и стал немножко чеканить шаг. Одному стулу-солдату даже сделал строжайший выговор за слишком кривые ножки и вообще несерьезный вид.
– Ромка! – позвала его баба Лида. Он подошел.
…На небольшом возвышении стояли раскладушки. Маленькие и большие. С мягким поролоновым матрацем и просто из ткани. И все дивных расцветок. Их старая раскладушка в сравнении с этими казалась доисторическим чудовищем.
– Ну, какую будем брать? – заправив в пуховый платок выбившуюся седую прядь, спросила бабушка, словно она была джином, а он – Аладдином в пещере сокровищ.
Ромка улыбнулся и приступил к выбору. Он осмотрел и ощупал каждую раскладушку. Принял во внимание жесткость ткани, расцветку, цену…
Покупка совершилась как-то уж очень быстро. Через несколько минут им принесли со склада завязанную и упакованную в целлофан раскладушку и сказали «спасибо, приходите еще». Несмотря на то, что нести ее оказалось неудобно, Ромка был счастлив.
Так вдвоем, спотыкаясь и задевая углы, они внесли новую мебель в квартиру. Ромка тут же принялся срывать упаковку.
– Да погоди ты, оглашенный! Разденься-то хотя бы вначале! – смеялась баба Лида. – Слышишь, что говорю? Потом, потом! Успеешь еще! Ну вы посмотрите, что делается!
Раскладушка уже стояла на своем месте в прихожей возле трюмо. Ромка с криком рухнул на нее. Она и пружинила замечательно, без оглушительного скрипа, как прежняя, и выглядела как настоящая кровать. Новая раскладушка была чудо как хороша. Ромка представлял, какой сюрприз выйдет для папы, когда он приедет, как удобно и уютно ему будет на ней спать, как они устроят на ней шуточную возню утром, и как бабушка их будет бранить и разгонять…
Прошло еще несколько дней. Приближался Новый год. Собранная раскладушка покоилась за шкафом.
Ромка подолгу простаивал у окна, уткнув нос в холодное стекло. Иной раз, увидев мужскую фигуру, идущую из-под арки к их подъезду, он переполнялся восторгом, сердце начинало биться нестерпимо… но, рассмотрев хорошенько идущего, задыхался от обиды, глаза его наполнялись слезами, и он забирался под стол, укрытый до пола толстой скатертью с бахромой. Он скулил в теплом пыльном полумраке до тех пор, пока бабка не обнаруживала его и не одаривала конфетой.
В их доме что-то происходило. Что-то тайное, неприятное, что скрывалось в бабкиных разговорах и недомолвках. Ромка ничего не мог понять. «Что ты себе думаешь? И что?.. А ребенок? Ты хотя бы подумал, как теперь?» – иногда слышал он обрывки бабушкиных телефонных переговоров с кем-то за плотно закрытой кухонной дверью.
А однажды, рано вернувшись с прогулки, он подслушал бабкин разговор с теткой Валей.
– Ох! Валечка, я уж не знаю, как ему объяснить. Вот ждет же… Каждый день ждет. А что я могу объяснить? Что папка его в Германии этой жить остался? Что жёнка его дурная и слышать о мальце не хочет! Выдра поганая! Ты ее видела? Кобылища здоровая, пахать на ней надо, а у нее ногти как вот эти ножи. Вцепилась в него ими… Уволокла моего Валерочку… А Ромка в чем виноват? Дитя ж его, кровное! Приеду, говорит, только в мае или июне. И то – как получится… Вот жизнь! Мать художницу из себя строит где-то… Мой обалдуй за этой стервой, за самкой этой поганой хоть на край света готов ускакать… А о ребенке никто и не подумает! Господи, господи…
Услышав тихий звук за дверью, бабушка выглянула в коридор и наткнулась на внука.
– Ты чего под дверью сидишь? Ну, что за нюни такие? Кто обидел моего Ромочку? Опять этот архаровец из шестой квартиры? Не плачь, солнце мое, не плачь… Я ему уши надеру, поганцу этому!