Ангел секса

Изначально я этот рассказ назвала по-другому. Но теперь изменила название, почему, напишу в конце.



Сестра влетела в комнату, как всегда, шумная, яркая, веселая.
-Тише ты!- сердито шикнула я на нее, не дожидаясь, пока она начнет приветственно вопить. Слава Богу, успела. Дуня замерла, подняв брови в знак того, что призыв услышан, и на цыпочках подошла ко мне. Поглядела на спящую Настену, хмыкнула и шепотом поинтересовалась:- И что, ты так и будешь сидеть ее караулить?
- Так и буду!- огрызнулась я.
- Но она ведь уже не маленькая! Что ты все нянчишься с ней?
- Хочу и нянчусь!- упрямо парировала я. - Иди вон, своих поучай.
Сестра обиделась. Надулась, развернулась уходить, уже у самой двери прошипела, не оборачиваясь:- Сама себя обманываешь. Не нужно ей твоей заботы. Забыла она тебя. Ну и сиди, как дура.
И ушла. А я смотрела на спящую Настену и думала, что неправда. Я ей нужна. Поэтому я здесь. И она меня помнит, я знаю. И вообще, это мое дело.
Настенька моя, солнышко, как же ты устала! Вон, под глазами тени залегли. У рта скорбная складка, а ведь еще молодая. И совсем не ухаживаешь за собой, что ж ты так? Без меня совсем от рук отбилась. Мучусь-мучусь с тобой вечно. А ты без меня пять лет. С ума сойти, уже пять. Ну, да. Для меня- как одно мгновение. Для тебя - целая вечность.
Вот я сейчас никуда не тороплюсь, спокойно могу себе позволить сидеть у ее изголовья хоть сутками напролет. А раньше-то, все на бегу, все опаздывала куда-то. И Настя моя все забывала забежать, позвонить. Ну да ладно, я не обижаюсь. Потому, что понимаю, у нее мало времени. Сама такая же была. Ничего, все пройдет. Это временно.
Вот, наконец, дрогнули реснички моей девочки. Проснулась. Я знаю, как ей не хочется вставать. И она никогда не улыбается, проснувшись. Потому, что мысли сразу о заботах и проблемах. Опять постылая работа, бег по кругу. Нет, ну хорошее тоже бывает, и нередко. Но почему-то плохое всегда оказывается важнее. Плачет она часто. Все принимает близко к сердцу. Боится, что такая у нее карма неудачная. Придумали тоже- карма! Ерунда. Раньше как красиво говорили - " доля", а теперь китайская грамота какая-то. Что кому положено, то и случится, доля ли, недоля. И вовсе не несчастная она. Просто никак не хочет в это поверить. Красивая, молодая, умная, талантливая. И любимая.
Встала, собирается на работу. Мне, как всегда, ни слова. Ну да я привыкла. Жарит себе яичницу. Завтракает, глядя с тоской в окно, на серое небо, думая о том, что ненавидит зиму. Я знаю. Единственное приятное в зиме- это Новый Год и Рождество. И то потому, что атмосфера такая волшебная в эти дни, сказочная. Мечтается, верится в чудеса. Она с детства эти праздники любит. Больше, чем собственный день рождения. А я люблю, когда она улыбается. только это редко бывает. И я ничем толком помочь не могу. Только наблюдаю за ней, хожу следом, как привязанная. Только и всего-то, что иногда приснюсь ей, поглажу по голове ласково, и она улыбается во сне, вот и все, что могу сделать. Зато, я уверена, что в эти редкие минуты она по-настоящему счастлива.
Одевается. Старые сапожки, потрепанное пальто, большой вязаный шарф. Дочке-то все новое купила, а сама в старье. Стыдно ей на себя деньги тратить. Ну да, с детства привыкла во всем себе отказывать. Я - то раньше, бывало, дам тысячу-другую, с наказом, чтобы купила вещь себе по вкусу. Да ведь все равно, обманывала меня. Купит детям или мужу, а мне потом что-нибудь дешевенькое покажет, вот, мол, бабушка, твой подарочек. А что я? Головой только покачаю, и все. Ребятишкам и я покупала, как могла, да разве ж их двоих вытянешь? Старшему компьютер надо, он головастый, нужно, чтоб учился. А дочка- кокетка, выбражуля. То платьице ей, то бантики.
И ведь не отказывала Настя им. Никогда не упрекала, что в долги влезает, в кредиты, чтобы порадовать их обновкой. Вот и приучила. Нет, они, в принципе, хорошие. Только балованные. Причем все. Включая мужа. Ничего она не просила у него, не клянчила, вот он и не рвался особо. По дому-то делал все, за что и любила его, что мастеровой, а вот с деньгами не сложилось у него. За большим заработком не гнался никогда, есть работа- да и ладно.
Я всегда удивлялась, как же он умудряется не замечать ее заплаканных глаз и баночек с таблетками на тумбочке? Как же не приходило ему в голову, что не из воздуха появляется на сыне новенькая куртка, а у дочки сумка лаковая, дорогая, в то время, как жена с пакетом ходит? А что он мог сделать, вообще-то? Прыгнуть через голову? Он прыгнет. Когда не станет Насти, и в одночасье свалится на его голову все, что раньше он предпочитал не замечать - и дыра в ботинках, и плата за квартиру, и куча разных мелочей, без которых не жить. И сигареты, что он выкуривает по две пачки в день, и обязательное пиво по выходным- все это оплачено ее протертыми колготками, мерзнущими на морозе руками, дешевой помадой на бледных губах.
А внешне- обычная семья. Ничего особенного. Все, как у других. И никто из тех, кто покупает у нее носки с лотка, не догадывается, как великолепно она играет на гитаре, какие песни она пишет, сама для себя, стесняясь показать хоть кому-нибудь. Споначалу это нравилось ее мужу, но, заметив, как привлекает ее пение к ней кавалеров, строго- настрого запретил ей петь в компаниях, объяснив это тем, что поет она плохо. И песни у нее дурацкие. А она поверила.
Но и это еще не беда. Она могла бы преуспеть в своей работе, если бы до зубного скрежета не ненавидела торговлю. Пришлось, да, чтобы кормить семью, но никакой торгаш из нее. Вечно ее все задвигают в самый дальний угол, и навязать товар не может. Все честно говорит, но купят-то у того, кто нахваливает. Вот и получилось так, что конкурентки уже на иномарках разъезжают, а она стоит и в мороз, и в жару на улице, с мелочевкой. И все загадывает- вот сына выучу... вот дочка школу закончит... Тогда полегче станет. Да не станет никогда! Они ж потом и внуков ей на шею повесят, с них станется.
Пока я жива была, ей все ж не так тоскливо было. Придет ко мне, я ее и угощу чем вкусненьким, и пожалею, и выслушаю. Она прижмется ко мне, как маленькая - бабуленька, говорит, только бы ты не болела никогда, я без тебя не справлюсь. Но - подвела я мою девочку. Не успела чем-нибудь хоть еще помочь. Ох, и тяжело ей было! Я ж все видела, да сделать ничего не могла. И хоть бы пожалели ее хоть детки, хоть муж. Нет - и в игры компьютерные сын так же и играл, Хоть и прятался, и дочка с подружками гуляла, а муж и вовсе напился, якобы горе заливал. А на самом деле от страха. Что надо что-то реальное сделать, а он не может. Не приспособлен. Вот бесилась я, глядя, как она с каменными от горя глазами бегает по инстанциям, из морга - на кладбище, договориться о могилке, потом поминки организовать, священника вызвать, дома все убрать, приготовить. И никого рядом. А может, и спасло ее то, что пришлось ей все самой делать. Иначе она бы упала и лежала бы так, глядя в потолок, неделю, месяц, год. И до сих пор еще болит ее душа по мне, я знаю. Поэтому и сижу я у ее изголовья, а не у сына моего, или дочки. Они самостоятельные, давно уже во мне не нуждались. И им было больно, конечно, но не так, как ей. И еще потому, что они, родные люди, не помогли Насте справиться с горем, не разделили ее горькие хлопоты, не хочу я приходить в их сны. Нечего мне там делать.
Вот так она и живет. Бежит по серым улицам, торопится каждый день на постылый свой рынок, там наскребет деньжат, потом - в магазин, набирает продуктов, чтобы опять приготовить своим что-нибудь супер - вкусное, то курочку какую особенную, то пирожки домашние, воздушные, то борщ, как я учила - наваристый, ярко-алый, ароматный, с фасолью и чесночком, и с мозговой косточкой. Может и торт испечь, просто так, без повода. Только если захочет позвать кого в гости, на чай, муж бурчит , что, мол, сами голодаем, нечего всяких прихвостней кормить. Вот так, и похвастаться-то ей не перед кем. А родные не больно-то и хвалят. Как он там сказал: « Чтобы не зазнавалась!". Она и не зазнается.
Вот и сегодня, идет на работу, а в голове мысли - что дарить всем на Новый Год? И что приготовить на праздник, как украсить дом, в чем дочка пойдет на дискотеку, да сынок в институт на вечеринку. Опять о себе нисколько не думает. Ну да ладно, оставлю ее, пока слетаю по своим делам. Сегодня праздник большой. Полечу в храм, послушаю пение, молитвы, погляжу на праздничное убранство. О, да тут весь свет собрался! Ангелы, архангелы, херувимы и серафимы. Сегодня много молитв людских дойдет до тех, кому предназначены. Такой день. Николая- угодника. Вот и сам он, светится любовью божественной. А, может, и мне попросить? За Настену? Попробую.
- Святой отче Николай, ты разрушаешь горы, разрушаешь камни, разрушь горе, колдовство, чародейство, от плохой минуты рабе божией Анастасии, не на день, не на час а навсегда...
Смотрит на меня. Прямо в душу смотрит. Все увидел, все прочел. Кивнул, мне показалось, немного грустно. Спасибо, отче. Я знаю, ты поможешь.
Полетела обратно, довольная, смеюсь, радуюсь. Какой хороший день! Теперь Насте моей счастье привалит, точно говорю!
А она уже собирается, довольная, хорошо поторговала сегодня. Даже напевает себе под нос что-то. Товар сложила, заперла на складе и пошла, как всегда, в магазин. Сегодня будет котлеты делать, тоже по моему рецепту, с чесночком, с яичком вареным. Полные сумки набрала, и даже купила апельсинов целую кучу - килограмма два. Вон, какие пакеты тяжелые.
Как все произошло, я видела, только замерла в ужасе, а когда закричала, было поздно уже. Вот она идет через дорогу, поглядела по сторонам, уже на полдороге лопнул пакет, и посыпались апельсины в грязь, она охнула, нагнулась собрать, а тут машина...
Если бы только было у меня тело... Но - я не стала препятствием для тяжелой иномарки. Я увидела в салоне водителя, немолодого, рыхлого мужчину, он разговаривал по телефону, отвлекся, не заметил Настену, нагнувшуюся за апельсином, и глухой удар и мелькнувшее перед капотом серое пятно стали для него сюрпризом. Хорошо, хоть догадался на тормоз нажать. Не наехал на нее, только отбросил ее ударом тяжелый автомобиль.
Кто-то завизжал, побледнел водитель, затрясся, а я смотрела на мою любимую внученьку, мою Настеньку, на пятно крови, расползающееся под ее головой, неестественно вывернутые ноги в порванных колготках, и вокруг нее, в холодной слякоти - ярко - оранжевые апельсины. Я видела, как она сама - только душа, с удивлением таращится на свое распластанное тело. Меня увидела, обрадовалась - бабуленька, любимая моя, хотела обнять, да нечем. Но ничего, прижались друг к дружке, согреваемся своей любовью, а вокруг уже толпа собралась, скорую вызвали. Настя жива, пока еще. Вот водитель, сбивший ее, вышел из машины, опустился на корточки, курит, трясущимися руками сигарету держит.
Твой мобильник звонит, кто-то почувствовал все же. Так всегда бывает. Кто отмахнется, а кто и примет всерьез предчувствие. Кто-то нажал вызов на телефоне, сказал, что ты попала в аварию. Ты смотришь на меня горько: - Неужели это все, бабушка? Неужели вот так я и уйду, и не увижу, как растут дети, и не дождусь того самого ЗАВТРА, когда должны кончиться все проблемы и трудности?
Ну что тебе ответить. Это не мы решаем. А перед внутренним взором встали мудрые и грустные глаза святого угодника. Вот, значит, как ты помогаешь моей девочке? Ну да я верю, что все сложится к лучшему. И если останется она со мной, здесь, значит, так для нее лучше.
Подъехала скорая, милиция. Настино тело погрузили на носилки, закрыли в жестяной коробке реанимобиля, и с гуканьем и миганием повезли в больницу. Ну, и мы там же пристроились, нам-то куда деваться? Она привязана к телу, а я с ней за компанию. Не бросать же ее одну сейчас. Плохо ей. Грустно. Жалеет детей своих, мужа. Плачет без слез, как они там, без нее останутся? Я утешаю, как могу, мол, подожди, еще рано делать выводы.
Нужна операция. Положение серьезное. Вызвали хорошего нейрохирурга. Подключили какие-то приборы, автоматы. Торопятся все. Мужик этот приехал, что за рулем иномарки был. Ему сказали - кровь нужна. Он и пошел сдавать, и еще позвонил кому-то, распорядился, сейчас все у тебя будет по высшему разряду, он не поскупится. Сергей твой приехал. Белый весь. Трясется. Сыну, Мишане, пока не говорил, а дочка сама узнала - это она тогда звонила. Тоже скоро будет здесь. Врач с Сергеем разговаривает, только тот не слышит ничего, повторяет, как заведенный - будет жить? Будет?
Кто-то заботливо собрал апельсины на дороге, медсестра принесла, Сергею отдала, только тогда он завыл, забился, сполз по стенке. Все его мысли сейчас на поверхности - и любовь запоздалая, и страх, и отчаяние. И зовет тебя, зовет: " Настенька, родная, не уходи! Господи, помоги, спаси ее". А ты рядом с ним, утешаешь, да не слышит он тебя.
Тяжелая операция. Но врач опытный. Все делает правильно, все четко, каждое движение выверено. Не шутка - мозг задет. Хоть и долго все, но вроде удачно. Хоть ты и в коме пока еще. Но не умерла же. Теперь ждать. Ты должна решить, куда ты хочешь. У тебя есть время подумать.
Надо же, Сергей не пьет. Даже не похоже на него, он привык заливать вином любое событие. А тут ходит по коридору, туда- сюда, как будто чем больше шагов он сделает, тем лучше будет тебе. Приехала мама его. Уж вроде не любила тебя никогда, а вот тебе- плачет, причитает:" Настенька, родная, как же так?". Дочка, Машуня, тоже приехала. непривычно тихая. И даже ненакрашенная. Одета в то шерстяное платье, что ты ей подарила, а она не хотела его носить, вот, гляди - надела. Подошла к отцу, обняла, прижалась. Такой маленькой себя почувствовала, беззащитной, без мамы-то. Девочки прибежали, подружки твои, ха, девочкам уж по сорок. По полгода, бывало, не виделись, а тут сразу рванули. Заплаканные, но тут же деловито спрашивают, что надо, лекарства, какие, может, бумаги, документы помочь оформить? Подошел виновник аварии, его Николай зовут, оказывается. Сергей на него накинулся, еле оттащили. А он и не сопротивляется, стоит, как каменный, бубнит: " Виноват... Отвечу... ".
Ну вот, тебя перевезли на каталке в реанимацию, нога в гипсе. Рука тоже. Голова перевязана. Всех посетителей отправили по домам, сказали, если что, сообщат. А здесь нельзя. Сергей порывался остаться, да Машу одну не оставишь. Пошли домой. А мы с тобой тут побудем. Хоть наговоримся вдоволь. Я ведь тебе никогда не говорила, как люблю тебя. Понимаешь, мы, послевоенное поколение, так воспитаны - нам выживать надо было. а не телячьи нежности говорить. Нас у матери девять детей было. трое умерли во младенчестве. Двое с фронта не вернулись. Один на север уехал, да так там и остался, раз в год открытку черкнет - и ладно. Вот мы, три сестры и были с мамой. Старшая, Лида, мужа все от пьянства отучала. Боролась, как могла. Начала с ним за компанию пить, чтобы, значит, ему меньше досталось, да так и спилась. Он- то жив, а она, как свечечка, сгорела. Так мы с Дуней и остались у мамы двое.
Ну и как говорить слова любви, когда не знаешь, сколько суждено тебе радоваться близостью родного человека, когда не знаешь, болезнь ли, война, чужая сторона, или другая какая беда- ходят по пятам, так и норовят отнять дитя у матери, мужа у жены, мать у деток. Это потом уже перестали бояться. Но любить не научились. И я хотела, много раз, сказать тебе спасибо, за то , что так любишь меня, ты одна, из всех детей, внуков. Ты одна верила в мои сказки, и заплетала мне косы, и послушно ела кашу, и просила добавки. А я, по своей детской привычке, старалась накормить тебя впрок, да хлеба ломоть побольше. Ты меня слушалась. И хоть и ругала меня твоя мать, моя дочка, что порчу тебя, не будет у тебя фигуры хорошей на пирожках да булочках, а ты ела, и спасибо говорила, и просила - научи, бабушка. Одна из всех. И я с ума сходила от нежности. А сказать не могла. Только рот открою, а слова сами собой произносятся, что непутевая ты, безалаберная. Да только ты не обижалась. Ты все понимала. Подходила и обнимала. Я ж тебе добра всегда желала.
И когда говорила тебе, что ты дурака себе выбрала в мужья, разве я ругалась? Переживала, что взвалишь ты все на свои плечи. Так и получилось. Его ж видно было, что непутячий он. Ну, зато любила ты его крепко. Когда ты прибежала ко мне, счастливая, закричала, что будет у тебя малыш, я расстроилась. Ну, куда вам ребенка, сами еще на ноги не встали. И теперь не поступишь ты в институт, а как жить без образования? Ни работы хорошей не будет, ни карьеры. И когда Мишенька родился, я поклялась себе, что помогу, во всем себе отказывать буду, а сыночка твоего на ноги поставим. И когда болел он сильно, не говорила я тебе, что Сергей твой пьет без памяти, врала, что занят он, сама ходила к вам в больницу, а потом шла его по кабакам искать. Находила да домой на себе тащила. По щекам его отхлещу, чтоб хоть боль свою унять, запру в спальне, караулю всю ночь, чтобы не сбежал. а наутро - марганцовки ему, чтоб желудок прочистить, да к тебе веду его, с конфетами да компотом.
Только-только Мишеньку вытащили из болячек, как ты второго рожать надумала. Я аж взвыла, что ж ты делаешь? Ведь концы с концами еле сводишь. А ты уперлась на своем - не буду делать аборт, и все тут. Ладно, я рукой махнула. Родилась Машенька. Куколка. Радость твоя. Ради детишек ты и бросила свою работу в теплом, сухом магазине. И променяла на сырость базарную. А я приходила к тебе каждый день, приносила еду и чай в термосе. Ты - то для меня так и осталась маленькой. И жальче всех мне тебя было. То ли от переживаний моих, то ли от череды потерь, сначала моя сестра любимая, потом брат, стала я болеть. Тогда уже знала я, что конец близок, а цеплялась за жизнь, царапалась, зубами, ногтями, дайте только еще год... еще ... еще... да не удержалась. Знаю, все знаю. Как ты любишь меня, ты никогда и не скрывала, все время говорила мне, даже если я и отталкивала, ворчала, что глупости. Теперь скажу, пусть поздно, но знай. Я люблю тебя, Настенька.
- А я знаю, бабушка. И всегда знала.
Вот так мы и болтали до утра. Как раньше. И некуда торопиться. Так хорошо и спокойно, и ты хоть отоспишься за все годы, что вставала с рассветом. Тебе нужно решить....
И она думала. А я не торопила.
Дома Машуня, встав ни свет, ни заря, достала твою записную книжечку, куда ты записывала свои любимые рецепты, нашла нужный, и, засучив рукава, месит тесто на пирожки. Как будто тебе это сейчас нужно. Сергей, бледный после бессонной ночи, глядит на дочь, и плачет. Потом собирается, идет на рынок, открывает склад, достает твои сумки, раскладывает товар. Нужны деньги. Твои соседки сочувствуют ему, подсказывают, какое место лучше занять, помогают разложиться. Он быстро учится, и уже вскоре сам предлагает носки да трусы, да у него и берут лучше, чем у тебя. Мужчине почему-то больше верят. Если бы ты знала, сколько он наторговал, ты бы гордилась.
Мише не звонили, у него сессия. Пусть учится мальчик. Он и так старается. И тоже ждет - не дождется приехать домой, к тебе, к отцу, к сестре.
Ты еще в коме. Состояние стабильно тяжелое. Николай с утра уже в больнице. Привез все лекарства, что заказывал врач. Одно так и вовсе в аптеках не достать. Он достал. У него связи. И он здесь сейчас не потому, что боится попасть за решетку. Бывал там по молодости, и ему не страшно. Он на самом деле чувствует вину. Сидит сейчас, вглядывается в твое лицо, и думает - какая красивая...
Но, как бы хорошо нам не было вдвоем, я подталкиваю тебя - иди. Тебе нужно вернуться. Я не позволю тебе уйти так рано. Ты еще не была там по - настоящему счастлива. Тебе надо.
- Бабушка, дай мне еще побыть с тобой. Я так скучала.
-Я знаю, милая. Но мы не расстаемся. Я буду ждать тебя здесь, и буду рядом. Все время. Можешь , как раньше, рассказывать мне о своих переживаниях, а я буду гладить тебя по голове, лаская. Даже если ты не почувствуешь, знай - я глажу. Нельзя тебе здесь долго. Если задержишься, можешь не вернуться. Иди, моя хорошая.
Прижалась ко мне, невидимо, и я обняла ее, как могла. Главное, что мы знаем, что так и было.
И она вошла в свое тело, втянулась в ноздри, как легкий туман. Дрогнули губы. Запищали приборы. Замелькала шкала на экране. Я была рядом. И держала ее за руку.
Не скоро она восстановилась. Память вычеркнула момент аварии из ее подсознания. И когда она открыла глаза, посмотрела осознанно, то не узнала лицо, склонившееся над ней. Доброе лицо немолодого мужчины. С влажными глазами в сеточке морщин. И не сразу поняла, что он говорит:- Настенька, девочка, прости... Я так виноват. Но искуплю. Клянусь тебе. Я добьюсь твоего прощения.
Ты смотрела на него и молчала. И думала:- Какое родное у него лицо! Никогда не видела его, а как будто знаю сто лет...
Потом пришли Сергей с Машенькой. Машуня, с мукой в волосах, разревелась, а ты гладила ее по голове, и вдруг она, сорвавшись с места, принесла тебе кулечек с жареными комочками теста, но, по ним видно, как она старалась. И срывающимся голосом сказала:- А завтра я борщ сварю, мам. Правда. Я знаю, как. Я видела, как ты делала.
А Сережа подошел и обнял тебя, и целовал, как сумасшедший, не стесняясь дочери. Она тактично отошла к окошку, а он покрывал поцелуями твои руки, и шептал: - Любимая моя... Теперь все будет по- другому. Вот увидишь. Прости меня, малышка. Ты только выздоравливай. Только вернись домой. Я люблю тебя, Настя, люблю.
Ты смотрела в его глаза и тихо радовалась.
Я оставила вас и полетела в храм. Сказать спасибо. Как непривычно тихо тут, странно. Несколько человек у икон молятся, ставят свечи. Поют певчие. Тихо, задушевно. а на скамье, под иконой своего имени, тот, кто мне нужен. Смотрю в его глаза. В них мудрость, любовь и доброта. Благодарю. Что сказать? Спасибо, за то, что произошло с моей внучкой? Что осталась жива? Или что еще будет у нее? Нет. Спасибо от меня. Мне стало хорошо.
- Есть ли еще у тебя просьбы ко мне?
Задумалась. Смотрю на мир сквозь высокие мозаичные окна храма. Столько людей. Со своими бедами, радостями. Со своей короткой земной жизнью. И каждого кто-то любит и ждет. Кто-то сидит, как я, у изголовья, любуясь на любимое лицо, не замечая, как оно стареет, приближая момент встречи здесь. И я буду ждать. Буду жить в ней, в ее глазах, ее слезах, ее улыбке. И это будет мне лучшей наградой.
- Есть, отче... Пусть будет снег. Много - много снега... Зима как- никак... Новый Год...
Ну и стали бы вы это читать , если бы он так и назывался, как раньше " Бабушка" ?