16+
Лайт-версия сайта

Роман и Юля. Часть 2 из 4. Главы 7 - 12 из 24. Лучшая подруга

Литература / Проза / Роман и Юля. Часть 2 из 4. Главы 7 - 12 из 24. Лучшая подруга
Просмотр работы:
17 сентября ’2012   21:42
Просмотров: 22645
Добавлено в закладки: 1

Роман и Юля. Часть 02. Лучшая подруга
Глава 07. Валентин

Еще была советская власть. Мы с Юлей тогда были на третьем курсе - будущие учительницы, я - литераторша, она - математичка. И повезли нас на картошку в Яхромскую пойму.

А рядом на поле - крутой физтех. Девчонок совсем мало и страшненькие. Пошли знакомства. После обеда ведра за нами уже таскал физтех.
Валентин влюбился в меня сразу, с первого взгляда, с первого ведра собранной мною и отнесенной им в машину картошки. Он обеспечивал пустыми ведрами двоих страшненьких и нас с Юлей. К тем он плелся пешком, к нам - летел на крыльях, оставлял нам пустое ведро и отходил. Я оглядывалась, чтобы посмотреть, не оглянулся ли он, и наши глаза встречались. В его глазах горело неподдельное восхищение. Позже он признался, что его восхитили мои мощные бедра.

Полюбить меня всякий не прочь... Иду по улице - мужчины оглядываются. Сперва раздражало, потом льстило, а теперь - привыкла.

У меня черные волосы, голубые глаза и нежная светлая кожа. Некоторые просто сходят с ума. Я этих сумасшедших жалею. И они начинают надеяться.
Сколько хитрости и фантазии понадобилось мне, чтобы переключить внимание Валентина на Юлю! Сколько раз посылала ее вместо себя на свидание сказать, что заболела, что готовлюсь к семинару то по Рильке, то по Рыльскому - и Юля приносила от него цветы и конфеты, и мы устраивали праздничное чаепитие.
К концу пятого курса они, наконец, сдружились. И когда Юля сказала, что будет свадьба, я была счастлива не меньше жениха и невесты.
Они с Юлей были той парой, какой бывает пара обуви: небольшие, ладные, похожие друг на друга. А я - высокая, видная, заманчивая. Невеста сказочного принца.

Распределили нас в Город Мирного Атома: Валентин - конструктор, Юля - жена конструктора, я - подруга жены конструктора. Шучу, конечно. В Городе как раз открылась 13-я школа, особенная, литературно-художественная, вся из себя, и нас с Юлей туда взяли учительницами.

Через год, летом, Юля родила двойню. Очень удачно - к сдаче дома. Я, молодая, незамужняя, красивая, пробилась к директору этого самого "Сириуса", куда попал Валентин. Жутко секретного "Сириуса". С автоматчиками в проходной. Что я там говорила директору - не помню. Но произвела впечатление - это я умею. Короче - вселились. Юля вызвала свою маму.

А я с чувством выполненного долга собралась в отпуск. Молодая, незамужняя, красивая. На Украину. У меня там папа, мама, сестрица.
- Слушай, Джем, - говорит мне Юля, - возьми с собой Валентина, а? Он тут не высыпается, ходит мрачный, у нас с мамой под ногами путается. Пусть отдохнет.
Валентин заартачился: неудобно бросать женщин в беде.
- Какая беда? - налетела я на него. - Много им от тебя помощи?
- Немного, - согласился он.
- Ты пеленки стираешь?
- Не доверяют.
- Ты к ним ночью встаешь? Ты их грудью кормишь? В общем, иди оформляй отпуск.

Валентин слушался меня всегда. Он и женился на Юле по моему велению и по моему хотению.
И вот мы едем на юг. Я и Валентин.
- Валь! Спускайся. Обедаем.
- Джемочка, извини, не хочется.
- Валь, слезай! Я не отстану. Я должна тебя откормить и отдохнуть.
- Джемочка, я повинуюсь.
- Валь, возьми котлетку.
- Беру.
- Валь, и как моя котлетка?
- Вкуснейшая котлетка, Джемочка.
- Картошечки положить?
- Положить.
- Огурчик?
- С удовольствием.
- Сметанки?
- Сметанки.
- Валь, я заботливая?
- Не то слово.
Во мне просыпается игривый хвостатый бесенок.
- Валь, ты такой бледный. Небось, Юля тебя не кормит.
- Кормит. Но не так вкусно, как ты. Ей некогда.
- А Анна Степановна?
- Ей тоже некогда.
Анна Степановна - это Юлина мама.

Старосельск. С него начинается пыльная моя родина. Дрожа и поскрипывая, ползет по шоссе автобус. Без перерыва вещает громким металлическим голосом какая-то местная дура. Валентин дремлет в углу на заднем сиденье. Мимо проплывают хлебные и кукурузные поля и чахлые лесопосадки, которым тоскливо в степи.

Меловодск. Наш районный центр. Пустая базарная площадь. Громадная кирпичная церковь с пудовым замком на дверях. За спиной у церкви - пологая Меловая гора. От нее и название этого большого села.

Ждем автобуса на Даньковку.
- Джемочка, а твои не огорчатся, что ты приехала не одна?
- Мои всю жизнь мечтали, чтобы я приехала не одна.
- Даже с чужим мужчиной?
- Какой ты мне чужой? Ты - Юлин муж, а Юля - моя единственная и, стало быть, лучшая подруга.

Ехать недалеко, десять километров по хорошему шоссе, бегущему к Дуганску. Справа на горизонте тянется все та же Меловая гора, отрог Донецкого кряжа. Где-то в той же стороне не спеша течет наша Данька.
- Вот это улица!
Этот восторг вырывается из уст Валентина, когда от шоссе мы сворачиваем вправо и идем по широкому проспекту без названия, поросшему лебедой. По утрам лебеду подъедают гонимые на пастбище коровы, и получается нечто вроде английского газона. По обе стороны проспекта - дома самой разнообразной архитектуры. Подальше, к речке Даньке, кто-то из них даже щеголяет в камышовой крыше.
- Нам сюда, Валь.
Сворачиваю влево, к высоким деревянным воротам, выкрашенным в небесно-голубой цвет, и такой же голубой калитке.

- Мамо!
Это мой вопль. Это моя мама вышла во двор с едой для кур.
Обнимаемся, целуемся, утираем слезы, выпавшие от избытка чувств.
- Мамо, познакомьтесь...
- Так цэ ж Валентин, Юлин чоловик А я вас по карточци впизнала. Ходимо, диты, до хати. Потомылыся з дорогы...

В хате прохладный сумрак и горьковатый запах расстеленной по полу полыни.
- Будэм обидаты, - говорит мама и уходит на кухню.
- Валь, идем мыть руки!
Показываю, где во дворе умывальник, удобства.
- Джемочка!
- Что, милый?
- Джемочка, а полынь - это встречать гостей? Это такой обычай?
- Обычай. От блох.

Мама кормит нас молодым борщом и яишней со шкварками.
- Валь, идём купаться?
- Идём, Джемочка.
Берём принадлежности, пожилое линялое одеяло - и к Даньке, через полсела, с остановками, здорованьем, целованьем, расспросами. Родина!

Ленивая равнинная Данька, заиленная и заросшая камышом... Здравствуй!
Мальчишки с удочками на деревянном мосту. Теперь надо пройтись влево, к огородам - там дно каменистое и рядом кусты для переодевания.
Валентин уже бросился с берега и поплыл быстрым, уверенным кролем. Я же вхожу не спеша. Вода добирается до колен, до поясницы, до груди. Вода теплая, но все равно зябко... Резко проседаю, окунаюсь вся, ложусь на спину и, почти не шевелясь... "Дывлюсь я на нэбо..."

Выхожу на мелком перекате на зелёный пологий берег - роскошная, в откровенном вишневом купальнике. Гордо иду берегом. Мальчишки, те, что постарше, забыли про свои удочки и якобы даже отвернулись.

Валентин лежит на траве и тоже сопровождает глазами мое шествие. Подхожу, вся в капельках воды, сажусь рядом, совсем близко.
- Валь, я красивая? - говорит за меня проснувшийся хвостатый бесенок.
- Нет слов... - отвечает бесенку Валентин, вздыхает и почему-то отворачивается.

Глава 08. Цвитэ тэрэн

Вечером вся семья в сборе: папа Александр Сергеевич, мама Мария Александровна, сестрица Марьяна, её муж Максим, я, чужой муж Валентин. Пятеро учителей и один конструктор.

Мы с Марьяной - погодки. Они с Максимом только что закончили Дуганский пед и приехали работать на родину. Родина пока принимает своих сыновей и дочерей. "Долетайте до самого солнца и домой возвращайтесь скорей".
Мы сидим рядом - мама, я и Марьяна. Какие женщины! Мы очень похожи, только мама полнее: у нее сердце и давление. В ее годы у меня тоже будет сердце и давление.

Папа у нас химик. Потомственный. И его папа Сергей Александрович, наш с Марьяной дед, тоже был химик. И тоже потомственный. И ещё он был директором школы. Когда я училась в пятом классе, его хоронила вся Даньковка.

Папа не стал потомственным директором школы из-за характера. Дед ни разу ни на кого не повысил голос, но его все боялись. А папа кричит, и руками размахивает, и лёгким подзатыльником может поощрить - а его никто не боится, потому что папа остывает так же быстро, как и вскипает.

Мама - учительница украинского языка и литературы. Родом она из Третьяковки, украинского села за Меловой горой. С папой они учились в одном классе. Папа и мама любят вспоминать, как они в школе враждовали и дрались. Мелкий мой папочка обзывал её, рослую и стройную, балериной Третьяковского клуба.

После школы они разъехались учиться в разные стороны: папа - в Москву, мама - в Дуганск. Виделись на каникулах. Вокруг красавицы мамы, естественно, вились кавалеры - и в городе, и на родине. Чем папа ее завоевал - остаётся тайной, на прямые наши с Марьяной вопросы она ответов не даёт, а краснеет и смущается как девчонка.

У Марьяны самая уютная учительская профессия - женское рукоделие. Она, моя Марьянка, сама уютная: тихая, мягкая, не то что я - бой-баба.

Максим старше Марьяны. Он из семьи военных полтавских беженцев. Солидный усатый мужчина. Учитель физкультуры. С Марьяной они дружили со школы, и пара была - загляденье. Учились в Дуганске: Максим - на третьем курсе, Марьяна - на первом. Всё ладно, всё славно, такая любовь - и тут берут Максима в армию, и ссорятся они в письмах, и Марьяна делает аборт. Теперь у них не получаются дети, и в прекрасных голубых глазах Марьяны застыла печаль, а Максим, как выпьет, уходит в себя, в тяжкую думу и отворачивается, чтобы смахнуть слезу.

И сидим мы всей семьей за столом. По случаю гостя для мужчин на столе казенка - а вот если бы я приехала одна, был бы самогон маминого производства, потому что я приехала бы не в гости, а домой. Для дам, опять же по случаю гостя, - сладкое молдавское вино и, по случаю моего приезда домой, мамин вишняк.

Пьем мы умеренно и под новости Даньковки и Города Мирного Атома. Но вот новости заканчиваются, и наступает время песен. Мы все, включая чужого мужа Валентина, любим и умеет петь. Чужой муж, когда ухаживал за мной, бывал с гитарой под окнами нашего общежития, и мне нравилось его пение, да только я не подавала вида.

Сначала - для гостя - русские, народные и советские. Ленивая равнинная Данька добирается таки до Северского Донца, тот впадает а Дон, а по Дону гуляет казак молодой. Нагулялся по Дону, утопил по неосторожности красавицу-суженую - и подался на Кубань, где цветёт калина в поле у ручья. И полюбила его молодая кубанская казачка, бойкая, да стыдливая: не открылась, а он не догадался. Переоделся ничейный казак грузинским князем, положил в перемётную суму гранатомёт, пристроил за спину винтовку с оптическим прицелом, сунул за пояс кинжал, сел на коня, три дня и три ночи скакал - и оказался в чеченском ауле у бедной сакли старика Хасбулата, отца Имрана, деда Руслана, мужа юной черкешенки. И полюбила его черкешенка, и отдалась ему, и поклялась, что не любит Хасбулата. И пришёл ничейный казак, переодетый грузинским князем, к Хасбулату, и предложил сделку: ты мне жену, а я тебе коня, кинжал и винтовку с оптическим прицелом. "Зачем мне всё это? - отвечал казаку старик Хасбулат. - Я уж стар и уж сед. На коня мне не сесть. Руки не держат кинжал и дрожат так, что мне не зарезать даже трёхдневного барашка. Глаза мои слезятся и в оптический прицел видят туман. А неверную жену я тебе отдаю даром. И повёл казака в саклю, и показал ему черкешенку с перерезанным горлом. И бросился казак прочь, вскочил на коня, выхватил гранатомёт и пальнул по сакле. И началась вторая чеченская война...

Валентин подыгрывал нам на гитаре. Покорные, безразличные глаза, с которыми я увезла его из Города Мирного Атома, ожили и горят. "А ведь он красив..." - мелькнула в моей голове шальная мысль. Мелькнула и улетела.
Мы запели украинские песни. О том, как из-под камня бьёт родник, и вода стекает в реку Ятрань. Папин тенор взлетает над хором, парит, рассыпается колокольчиками. Ровный бас Максима заполняет комнату, и нам, поющим женщинам, тепло и покойно в этом обжитом пространстве. Казак завидует дивчине: "Ты, дивчыно, ты щаслыва, в тэбе батько й маты е... А я бидный, бэзталанный... Сирый конык - то мий брат..."

Наступает тишина. Где-то на селе залаяла собака.
- Пойдём, - говорит мне Валентин. Берёт за руку. Уводит.

С крыльца сворачиваем влево, в палисадничек. Пьяно пахнет маттиола.
- Джемочка, - говорит мне Валентин. - Я должен сказать тебе огромное спасибо.
- За что же, милый?
- За то, что ты взяла меня с собой.
- Это Юле скажешь спасибо. Она меня уговорила. Я-то не очень и хотела...
- Правда? - переспрашивает он упавшим голосом.
- Шучу, миленький! - спешу его успокоить. - Мне очень хотелось похвастать перед своими мужем моей лучшей подруги.

В доме снова запели.
- Пойдём, - говорит Валентин. - Берёт меня за руку. Ведёт в дом.
"Цвитэ тэрэн, цвитэ тэрэн,
Лыстя опадае..."
Цветёт тёрн, и опадают его лепестки.

Глава 09. Змеиный пруд

Утро. Просыпаюсь. Неужели я дома?
Иду будить Валентина. Он спит на веранде.
- Валь!
Свернулся клубочком под одеялом, ладони под щеку - большой ребенок. Только посапывает.
- Ва-аль!
Никакой реакции. Выхожу за калитку в огород, срываю на ближайшей грядке луковое перышко, подношу к носу большого ребенка, щекочу. Ребенок переворачивается на другой бок.
- Ва-аль!
Никакой реакции.
Приношу из маминой аптеки нашатырный спирт, которым в старину задохнувшихся в тесных корсетах нежных барышень возвращали из обморока, смачиваю ватку, подношу. Ребенок делает во сне непередаваемую словами гримасу и неохотно просыпается.
- А, это ты, Джемочка... Доброе утро!
- Доброе утро. Валь, тебе что-нибудь снилось?
- Да. Сначала оса, а потом - свинарник в подшефном совхозе.
- Валь, мы - на сено. Ты как?
- С тобой, Джемочка!

Совхозный автобус везет нас на дальние угодья, где для трудящихся оставлены люцерна, вика с овсом и степные травы. Учителей совхозное начальство любит и сена им не жалеет, благо степь просторна и населена не густо: местность-то засушливая. Но техники не хватает, и уборка - ручная.

Валентину прихватили из дому косу. Под руководством Максима идет ускоренное обучение на краю делянки.
- Захватывай пока понемногу. И на пятку налегай, на пятку!

Папа, Максим и Валентин встали в ряд - и пошли! Валентинов покос становится все ровнее и аккуратнее, но он поотстал и запыхался.
- Не спеши! - строго говорит ему Максим, завершая Валентинов покос и давая тому передохнуть.
Папа идет ровно и неостановимо, как заведенный. Ему бы бороду и лапти - и был бы Лев Толстой.

На втором покосе папа и Максим идут медленнее, чтобы Валентин успевал. А мы, то есть женщины, идем на люцерну, которую папа с Максимом скосили позавчера.

Люцерна - рядом с лесополосой, посаженной давно, еще при царе. Высокие деревья защитили траву от палящего солнца, и люцерна выросла густой и сочной. Мы делаем женскую работу - ворошим валки граблями, чтобы трава скорее просохла и стала сеном.

Вдоль лесополосы разбросалось, расцвело ромашками даньковское учительство. Одни женщины. С соседками мы звонко переговариваемся, не останавливая работы. Я докладываю, с кем я приехала и почему. Юлю они знают: я не раз привозила ее с собой на каникулы.

А вот и полдень. А вот и три наших богатыря идут с обедом. На плечах у богатырей кОсы. Илья Муромец, то есть Максим, несет увесистый термос с маминым борщом. В руке Добрыни Никитича, папы, - сумка с остальной едой. А моему Алеше Поповичу досталась коробка с посудой.

Расстилаем в тени под деревьями скатерку, располагаемся кружком. Папа достает пластмассовые чарочки, наливает. Женщинам - на донышко: малопьющие мы, женщины.
- Будьмо здорови!
Осушаем чарочки.
Мама разливает борщ.
- Божественно, - говорит Валентин, попробовав носом еще только запах борща. - Божественно, - повторяет он, попробовав мамин борщ на вкус. На мамином лице цветет улыбка. Озорник папа по-молодецки, по-хозяйски лапает маму за талию и выпуклости, заслуженно получает по рукам и тоже улыбается.

Послеобеденный сон. Мне не спится: я всего лишь второй день на родине. И Валентин не спит: подложил руки под голову и смотрит в небо.
- Валь, идем купаться!
- Идем. А куда?
- К Змеиному пруду. - Я показываю на недалекие деревья посреди поля.
- И там есть змеи?
- А как же! Гадюки.
- Идем, Джемочка!
Беру его за руку - пусть даньковское учительство думает, что хочет - и бегу с ним туда, где деревья, пруд и гадюки. Молодая, резвая степная кобылица, красивая и ничья.

Пруд - в ложбинке. Его питают роднички со скромных окрестных холмов. Непаханые неудобья этих холмов - дальнее пастбище для совхозной скотины, пруд - ее водопой, и его время от времени чистят, собирая с глинистого дна смытый дождями черноземный ил. С трех сторон пруда вдоль довольно крутого его берега растут ивы, старые, грустные, дуплистые и веселые молодые. Одна сторона, где водопой, - пологая.
Шальная мысль - искупаться голой!
- Валь, отвернись и не поворачивайся, пока я не скажу!
- Хорошо, Джемочка!
Прячусь за ивой, сбрасываю платьице, лифчик, трусики, спускаюсь в воду. Вода - парное молоко, только у дна нет-нет да и попадется прохладная родниковая струя.
- Можно! - Из воды торчит только моя голова и шея. - Разоблачайся.
- Джемочка, я не захватил с собой плавки...
- А ты - без плавок! Как я.
- Да?.. - в голосе Валентина - неуверенность.
- Да! Я отворачиваюсь.
Я на самом деле отворачиваюсь и не подсматриваю. Слышу только плеск воды на другом краю пруда.

Плывем навстречу друг другу и сблизившись, расходимся - как в море корабли.
Мы - в разных концах пруда.
- Валь, ты накупался?
- Да, Джемочка.
- Вылезаем?
- Хорошо, Джемочка.
- Хочешь посмотреть, какая я?
- М-м-м... да!
Я быстро - все-таки совестно - выбираюсь на берег и прячусь за старой ивой, где мои одежды. Капельки на теле высыхают довольно быстро.
- Валь, я уже одета!
- Я тоже.
- Пойдем?
- Пойдем, Джемочка.
- Как вода? - спрашивает Максим.
- Божественная... - мечтательно отвечает Валентин, не отрывая от меня глаз.

Глава 10. Почему ты не моя?

Мы с Валентином вернулись в Город Мирного Атома восемнадцатого августа. А девятнадцатого был путч.

По телевизору - "Лебединое озеро", распоряжения новых властей, танки в Москве. Видеть это, думать об этом не хочется. Мое спасение в том, что на носу первое сентября, а я без году неделя как учительница, и к урокам надо готовиться основательно. Будет это империя, союз или Россия, мой русский язык и мою русскую литературу никто не запретит и не отменит.

В общежитии у меня крохотная, метров восемь, комнатка, где я живу одна. Не одна - с книгами. Люблю Чехова. Особенно его письма. Как весело и игриво он обращался к женщинам! "Актрисуля" - к Ольге Книппер. "Кукуруза души моей" - к Лике Мизиновой. На уроках я стараюсь донести до моих оболтусов, что за люди были эти великие писатели.

Наведываюсь к Казаковым, Юле и Валентину. Анну Степановну, тещу, они отпустили к себе домой. Дружат. Только вот арбуз, привезенный с моей родины, на ней же и выращенный, экологически чистый и полезный, Юле есть нельзя: попадает в молоко, и у девочек - понос. Нежные оказались, засранки. Так что доедаем арбуз вдвоем с Валентином.
- Валь, я тебя отдохнула?
- Отдохнула, Джемочка.
- Откормила?
- Откормила.
- Обогатила впечатлениями?
- Еще как!
- Поцелуй меня за это!
Валентин озирается на дверь кухни, где мы так хорошо сидим, и нерешительно тянется к моим губам.
- Да нет, в щечку. - И показываю, куда. Хвостатый бесенок проснулся.
Робкий неумелый поцелуй.
- Валь, ты и с женой такой робкий?
- Такой. Ей еще нельзя. Разрывы.
- Небось, все Юле рассказал.
- Почти.
- И как она отнеслась?
- Уснула. Я только начал, а она уже спит.

Входит Юля. Выглядит она не лучшим образом: круги под глазами, изъеденные стиркой руки, очень незамысловатая прическа.
- Дайте хоть понюхать, черти!
Наклоняется над разъедаемым арбузом.
Во мне просыпается какая-то материнская нежность и жалость к этой мелкой выдоенной начинающей мамочке, моей лучшей подруге.
- Пойдем, я тебя причешу. Горячая вода есть?
- Нет. Отключили.
- А шампунь найдется?
- Найдется.
- Валь, ставь чайник и кастрюлю.
- А давай еще поставим бак и искупаем их, - говорит Юля.
- Валь, ставь бак.

Кастрюля и чайник поспели.
- Валь, отнеси в ванную.
- Ножницы есть?
- Да.
- Валь, принеси ножницы.
- Джем, он не найдет. Я принесу.
- Сидеть! Ты - принцесса, а мы - твои слуги.

Делаю ей стрижку. Я все умею!
- Вот так! - приговариваю я, моя Юлину голову над тазиком. - Сейчас мы станем как новенькие. Сейчас мы станем чистенькие, хорошенькие. И соблазнительные! Да?
Юля помалкивает - чтобы не попробовать мыльной воды.
Подвиваю ее бигудями - чтоб были локоны. Повязываю косынкой - чтоб скрыть от мужа технологию.

Поспел бак.
- Валь, отнеси бак в ванную.

Над водой и детской ванночкой колдует Юля. Стелется на дно бурая от марганцовки пеленка.
- Мы их как, вместе?
- По очереди. Сначала - Дашу: она старше.
Крохотная женщина поднимает брызги, щурится от попадающей на лицо воды и помалкивает. Процедура ей определенно нравится.

Юля вынимает Дашу, кладет ее на перекинутый через ванну деревянный столик, сушит полотенцем, заворачивает в пеленку. В душе и, наверное, на лице у меня - зависть, жадность и жгучая мысль: а ведь это существо могло быть твоим, но ты не захотела.
- Дай мне!
- Бери. Только головку придерживай.
Чуя мое тепло, мои руки, мое тело, Даша замирает. А потом, почуяв рядом с головой мою грудь, начинает искать ртом сосок. Господи! Ну, почему же ты не моя?!

А потом была Пуща. А потом на "Сириусе" перестали выдавать зарплату: не стало государства, которому нужны были все эти летающие вилки и ложки.

- Джем, я после Нового года выхожу на работу.
Моя лучшая подруга серьезна и собранна.
- А девчонки, Юль?
- Девчонки будут с мамой.

Новый год... Я принесла шампанское и фрукты. Юля соорудила салат. Анна Степановна испекла пирог. Валентину выдали половину давнего аванса, и он добыл небольшую пушистую елочку, накупил свечей и игрушек.

Мы с Юлей наряжаем елку: развешиваем зверюшек, обвиваем ветки серпантином, спускаем блестящие полоски дождика.
- Анна Степановна, как наша елка? - громко кричу я, чтобы меня услышали в ванной.
- Сейчас посмотрю. - Анна Степановна вытирает руки передником и несколько секунд, склонив голову набок, рассматривает наше творение. - А ничего. Только маленькая какая-то.
Валентин, мирно читавший газету, принял замечание на свой счет, но смолчал и только проводил уплывающую тещу долгим взглядом и презрительной гримасой. Нет, не полюбили друг друга.

- Юль, девчонки спят?
- Да вроде нет.
- Давай покажем им елку!
- Думаешь, они оценят?
- Оценят. Давай, а?
- Ладно, пошли.

В детской - полумрак. Анна Степановна гладит распашонки.
- Дай мне Дашу!
Маленькая женщина в чепчике и просторных, на вырост, ползунках пока неказиста. Осторожно беру ее из маминых рук. Кажется, она мне обрадовалась.

Входим в большую комнату. Елка видна ей через мое плечо.
- Даша, тебе нравится елка?
Даша отвечает мне звуком, в котором я слышу знак согласия: "угу".
- Даша, да ты большая! И все понимаешь.
Ответный звук был другой, и в нем я услышала "нет".
- Даша, ты скромничаешь.
Она восприняла это как похвалу и слегка попрыгала у меня в руках.
- Даша, ты любишь, чтобы тебя хвалили!
Мне стало тепло на душе и горько, и выступили слезы. Ну почему же ты не моя?

Глава 11. Обвал

- Джем, он пьет!
Я никогда не видела Юлю в таком разобранном виде: лицо опухло от слез, глаза красные, голос дрожит.
- Джем, его привели пьяного и позвонили в дверь.
Валентин сидел здесь же, за обеденным столом с самым что ни есть виноватым видом и нанизывал на вилку ломтики картошки. Уши на рыжей его голове горели - как два необорванных лепестка большой ромашки.
- Юль, выйди, пожалуйста на минутку.

Присаживаюсь. Я - следователь. Добрый, злой ли - еще не знаю.
- Валь, что случилось?
Молчит. Смотрит в тарелку.
- Валь, почему на Юле нет лица?
- Она тебе сказала.
- Тебя привели и позвонили?
- Да.
- Тебя напоили?
- Нет, я сам напился. Захотел - и напился.
- Та-ак... Была, значит, получка...
- Была, значит, шабашка! - Валентин повернул ко мне бледное, злое лицо. - И я все, что получил, пропил!
Я - в папу: закипаю быстро.
- Ах ты, гнида рыжая! Ах ты, паршивец! Ты посмотри на нее! Ты только посмотри на нее! От нее уже только тень. Она голодает. Она разрывается между домом и работой. Ты когда приносил в дом деньги? Правильно, перед Новым годом. А сейчас март. И ты, скотина, пьешь!..

Я думала, он смолчит или начнет оправдываться. А он поднялся со стула, бледный, готовый броситься на меня.
- В-вы вот что, Джемма... Меня н-никто еще не называл с-скотиной... И в-вам нет дела ни д-до м-меня, ни до моей ж-жены... Н-ни до моих д-денег...

Вышла безобразная кухонная ссора. Он меня выгнал. С тех пор я в дом к Юле - ни ногой. В школе - видимся. А вижу издали на улице Валентина, часто вижу, городок-то невелик, - перехожу на другую сторону.

Горько жилось моей лучшей подруге. На мои вопросы отвечала односложно. Да, уже неделю трезв. Вроде нашел работу. Торговать в палатке инструментом. Принес немного денег. Снова пьян. Из палатки уволился. Пьян. Ссоры с Анной Степановной - каждый день. Ночевал в гараже у Дементьева.

И вот - это уже было лето - Юля сказала:
- Я так больше не могу. Сменила замок.
- Ты что? И где же он теперь ночует?
- Все там же: в гараже у Дементьева.

Ночью он мне приснился. Как будто это лето, моя родина, и мы купаемся в Змеином пруду. Он подплыл ко мне, обнял и говорит:
- Джемма, я тебя люблю. Давай поженимся, а?
- Да ты что, Валь? У тебя жена, дети.
А он так удивился, хлопнул себя по лбу и говорит:
- Ах, да, я совсем забыл! - Отпустил меня, нырнул и исчез. Я смотрю, где же он вынырнет. А он не выныривает. И тут я кричу не своим голосом:
- Ва-а-аль! - и просыпаюсь.

Какой ужас!.. Быстро одеваюсь - с утра уроки - и иду искать гараж Дементьева. Знаю только, что он недалеко, в лесочке за рынком.
Мне повезло: только вошла в этот гаражный лабиринт, а навстречу - машина и Дементьев за рулём.
- Валентин у тебя?
- Да. Спит еще.
- Пойдем. Он мне нужен.

Дементьев отпирает железную клетку, включает свет. В дальнем углу - топчанчик и на нем - Валентин, укрытый каким-то старым пальто. Дементьев тормошит его за плечо:
- К тебе пришли.
Он поднимает голову - грязный, небритый. Беспризорник.
- Джемма?!
- Валь, ты сейчас идешь со мной.
- Куда?
- Вопросы - потом. Мне некогда. У меня с утра уроки.
Веду беспризорника к себе в общежитие. А что? Я - взрослая, и нет двадцати трех часов. Имею право.
Даже не оглядываюсь: почему-то уверена, что он идет за мной.
Быстро-быстро отыскиваю мыло, полотенце, пижаму.
- Душ - в конце коридора. Ключ от комнаты у меня один, вот он, так что жди меня и никуда не уходи.
Я исчезла, прежде чем он открыл рот.

На перемене я сказала Юле:
- Валентин у меня в общежитии.
- А мне как-то все равно, - ответила она с деланным равнодушием.
Кошка между нами пробежала.

Я не помню, дождалась ли последнего звонка, дала ли домашнее задание последнему классу, отнесла ли в учительскую классный журнал. Два огненных слова, как в древнем мифе о царе Валтасаре, светились в моем сознании, два слова: бритва и мясо. Мужчина должен быть бритым. Мужчина должен питаться мясом.

Вбегаю на третий этаж. Распахиваю дверь своей кельи. Здесь! Читает.
- Ты вот... пока побрейся, а я сейчас!
Бегу на кухню, с грохотом отбиваю кусок вырезки, плюхаю на сковородку, ставлю чайник. Что еще? Картошечки! С чесночком! Порхают мои умелые ручки, серпантином вьется кожура, нож превращает картофелины в соломку. Отбивная готова - только-только обжаренная. С кровью! Мужчина должен питаться мясом с кровью.

Бегу посмотреть: а как там он? Чистенький. Домашний. Расхаживает по комнате взад-вперед, мурлычет себе под нос "Амурские волны".
- Я сейчас!
Чайник готов. Несу к себе. Делаю на столе кое-какой порядок, стелю скатерку, достаю дежурные конфеты "Белочка", три штучки забираю.
- Я сейчас!

Бегу на первый этаж, к дежурной. Протягиваю "Белочку".
- Марь Иванна, чайку попьете!
- Ой, спасибо!
- Марь Иванна, у меня там мужчина. Останется. Ему ночевать негде.
- А что за мужчина? Вообще-то не положено. Брат, что ли?
Я делаю таинственное лицо и наклоняюсь к ее уху:
- Любовник!



Глава 12. Шалаш
Теперь в моем сознании огненными буквами горят другие слова: что ему носить и где ему жить.
Идти на поклон к Юле? Ни за что!
Слава Богу, сегодня суббота, и тринадцатая гимназия, литературно-художественная, вся из себя, не в пример другим школам - выходная.

Валентин спит на пляжном надувном матрасе. Бужу.
- Эй, матрос, полундра! Едем на Ту Сторону.
Та Сторона - за Рекой. Как-то в учительской краем уха слыхала разговор: сняли комнату на Той Стороне. И недорого. Сейчас разговор всплыл в памяти.
Мимо Марь Иванны - та дежурит сутки через трое - выходим на улицу и сворачиваем в сторону Станционной: там ходит Единичка. По дворам доцветает сирень

Автобус сворачивает вправо и ныряет в тоннель, чтобы не мешать плывущим по Реке кораблям. Плотина. Лес. Та Сторона.

Рынок. Покупаем Валентину серые брюки, две рубашки и красно-голубой пижонский свитер. На какие шиши? Это я с зарплаты на черный день откладывала. Умница?

Но главное - комната - впереди. Подхожу к стайке бабулек, торгующих молоком. Половина Той Стороны - деревня, и молоко - самодельное.
- Бабушка, по чем молочко-то?
- Пять тыщ литр. - Тогда, до обмена, счет шел на тыщи.
- Бабушка, а вы не знаете, кто сдает комнату?
- Комнату, говоришь?
- Комнату.
- Нюра, ты сдаешь комнату?
- Сдаю, сдаю! А кто интересуется?
- Да вот этот молодой человек. - Я показываю на Валентина.
- Один?
- Один, один! - спешу заверить я.
- Курящий?
- Нет.
- Пьющий?
- Не-ет! - Заставлю - и бросит. Ради бабули. - И сколько это будет стоить, баба Нюра?
Цена вроде приемлемая. Не хватит зарплаты - дам объявление, займусь репетиторством. Неграмотных на Руси всегда хватало.
- Посмотреть бы, баба Нюра.
- А... сейчас. Молочко вот... непроданное. Два литра.
- Так он купит. Валь, бери бидон!

Идем по Центральной: бабуля - впереди, мы - за ней. За третьей школой начинается деревня, и Центральная становится выгоном. Сворачиваем в переулок. Калитка об одной петле, серый сруб, одним углом ушедший в землю: Русь покосившаяся... Пришли.

Внутри дома чистенько и уютно. Комнатка угловая. Два небольших оконца, кровать, столик, два стула с гнутыми спинками.
- Была семья, - говорит баба Нюра. - Дети разъехались, дед помер. Остались мы с Манькой да с котом.

В понедельник подхожу к Юле.
- Валентин снял комнату на Той Стороне. Вот адрес.
- Надо же, - только и ответила она. Но адрес взяла.

Теперь после уроков я лечу на остановку Единички.
Калитка уже о двух петлях.
- Юля была?
- Нет. Джемма, я, кажется нашел работу.
- И какую?
- Да тут мебельная фирма - в бывшем заводском цеху. Им конструктор нужен.
- Но ты вроде не по мебельной части.
- Да, меня не этому учили. Но прочность табуретки по заданной массе сидящей на ней тетки я рассчитаю.
- Я рада за тебя, Валь.
- Подожди радоваться. Вдруг сорвусь.
- Ты не сорвешься. Я тебе не дам. Я тебе так не дам... Убью, сяду, отсижу, приду на могилку плакать и просить прощения - но не дам!

С первой получки в мебельной фирме купил мне розы.
- Отвези Юле!
- Нет, это тебе.
Пришлось взять. Еду в автобусе - все смотрят и думают: девушка возвращается со свидания.

Спрашиваю Юлю:
- Валентин заходил?
- Заходил. Принес деньги.
- Ты взяла?
- Взяла... представь себе, - и, не взглянув на меня, уплыла прочь.
В отпуск не еду. Отдыхаю здесь. В шалаше.






Голосование:

Суммарный балл: 50
Проголосовало пользователей: 5

Балл суточного голосования: 0
Проголосовало пользователей: 0

Голосовать могут только зарегистрированные пользователи

Вас также могут заинтересовать работы:



Отзывы:


Оставлен: 18 сентября ’2012   02:37
18

Оставлен: 18 сентября ’2012   14:26
Спасибо!


Оставлен: 18 сентября ’2012   14:48
ХОРОШО, АНАТОЛИЙ!!

Оставлен: 18 сентября ’2012   14:59
Спасибо, Геннадий!


Оставлен: 19 сентября ’2012   00:39
Такую прозу перед сном тяжело осилить!)

Оставлен: 19 сентября ’2012   17:19
Сочувствую Вам, Лена, и понимаю Вас: дефицит не писателей, а читателей. Клип бы отчубучить, чтобы проскочил "между жарким и бланманже"... Но спасибо и за то, что полюбопытствовали, заглянули внутрь...


Оставлен: 21 сентября ’2012   20:10
Прочла с большим интересом...Жду продолжения.

Оставлен: 21 сентября ’2012   22:06
Спасибо, Наташа, за интерес и благосклонность к громоздкому проекту!
Продолжение будет на следующей неделе



Оставлять отзывы могут только зарегистрированные пользователи
Логин
Пароль

Регистрация
Забыли пароль?


Трибуна сайта

«Клином летят журавли» Голосуйте!

Присоединяйтесь 




Наш рупор

 

30

Рупор будет свободен через:
14 мин. 19 сек.









© 2009 - 2024 www.neizvestniy-geniy.ru         Карта сайта

Яндекс.Метрика
Реклама на нашем сайте

Мы в соц. сетях —  ВКонтакте Одноклассники Livejournal

Разработка web-сайта — Веб-студия BondSoft