Роман и Юля. Часть 2 из 4. Главы 7 - 12 из 24. Лучшая подруга

Роман и Юля. Часть 02. Лучшая подруга
Глава 07. Валентин

Еще была советская власть. Мы с Юлей тогда были на третьем курсе - будущие учительницы, я - литераторша, она - математичка. И повезли нас на картошку в Яхромскую пойму.

А рядом на поле - крутой физтех. Девчонок совсем мало и страшненькие. Пошли знакомства. После обеда ведра за нами уже таскал физтех.
Валентин влюбился в меня сразу, с первого взгляда, с первого ведра собранной мною и отнесенной им в машину картошки. Он обеспечивал пустыми ведрами двоих страшненьких и нас с Юлей. К тем он плелся пешком, к нам - летел на крыльях, оставлял нам пустое ведро и отходил. Я оглядывалась, чтобы посмотреть, не оглянулся ли он, и наши глаза встречались. В его глазах горело неподдельное восхищение. Позже он признался, что его восхитили мои мощные бедра.

Полюбить меня всякий не прочь... Иду по улице - мужчины оглядываются. Сперва раздражало, потом льстило, а теперь - привыкла.

У меня черные волосы, голубые глаза и нежная светлая кожа. Некоторые просто сходят с ума. Я этих сумасшедших жалею. И они начинают надеяться.
Сколько хитрости и фантазии понадобилось мне, чтобы переключить внимание Валентина на Юлю! Сколько раз посылала ее вместо себя на свидание сказать, что заболела, что готовлюсь к семинару то по Рильке, то по Рыльскому - и Юля приносила от него цветы и конфеты, и мы устраивали праздничное чаепитие.
К концу пятого курса они, наконец, сдружились. И когда Юля сказала, что будет свадьба, я была счастлива не меньше жениха и невесты.
Они с Юлей были той парой, какой бывает пара обуви: небольшие, ладные, похожие друг на друга. А я - высокая, видная, заманчивая. Невеста сказочного принца.

Распределили нас в Город Мирного Атома: Валентин - конструктор, Юля - жена конструктора, я - подруга жены конструктора. Шучу, конечно. В Городе как раз открылась 13-я школа, особенная, литературно-художественная, вся из себя, и нас с Юлей туда взяли учительницами.

Через год, летом, Юля родила двойню. Очень удачно - к сдаче дома. Я, молодая, незамужняя, красивая, пробилась к директору этого самого "Сириуса", куда попал Валентин. Жутко секретного "Сириуса". С автоматчиками в проходной. Что я там говорила директору - не помню. Но произвела впечатление - это я умею. Короче - вселились. Юля вызвала свою маму.

А я с чувством выполненного долга собралась в отпуск. Молодая, незамужняя, красивая. На Украину. У меня там папа, мама, сестрица.
- Слушай, Джем, - говорит мне Юля, - возьми с собой Валентина, а? Он тут не высыпается, ходит мрачный, у нас с мамой под ногами путается. Пусть отдохнет.
Валентин заартачился: неудобно бросать женщин в беде.
- Какая беда? - налетела я на него. - Много им от тебя помощи?
- Немного, - согласился он.
- Ты пеленки стираешь?
- Не доверяют.
- Ты к ним ночью встаешь? Ты их грудью кормишь? В общем, иди оформляй отпуск.

Валентин слушался меня всегда. Он и женился на Юле по моему велению и по моему хотению.
И вот мы едем на юг. Я и Валентин.
- Валь! Спускайся. Обедаем.
- Джемочка, извини, не хочется.
- Валь, слезай! Я не отстану. Я должна тебя откормить и отдохнуть.
- Джемочка, я повинуюсь.
- Валь, возьми котлетку.
- Беру.
- Валь, и как моя котлетка?
- Вкуснейшая котлетка, Джемочка.
- Картошечки положить?
- Положить.
- Огурчик?
- С удовольствием.
- Сметанки?
- Сметанки.
- Валь, я заботливая?
- Не то слово.
Во мне просыпается игривый хвостатый бесенок.
- Валь, ты такой бледный. Небось, Юля тебя не кормит.
- Кормит. Но не так вкусно, как ты. Ей некогда.
- А Анна Степановна?
- Ей тоже некогда.
Анна Степановна - это Юлина мама.

Старосельск. С него начинается пыльная моя родина. Дрожа и поскрипывая, ползет по шоссе автобус. Без перерыва вещает громким металлическим голосом какая-то местная дура. Валентин дремлет в углу на заднем сиденье. Мимо проплывают хлебные и кукурузные поля и чахлые лесопосадки, которым тоскливо в степи.

Меловодск. Наш районный центр. Пустая базарная площадь. Громадная кирпичная церковь с пудовым замком на дверях. За спиной у церкви - пологая Меловая гора. От нее и название этого большого села.

Ждем автобуса на Даньковку.
- Джемочка, а твои не огорчатся, что ты приехала не одна?
- Мои всю жизнь мечтали, чтобы я приехала не одна.
- Даже с чужим мужчиной?
- Какой ты мне чужой? Ты - Юлин муж, а Юля - моя единственная и, стало быть, лучшая подруга.

Ехать недалеко, десять километров по хорошему шоссе, бегущему к Дуганску. Справа на горизонте тянется все та же Меловая гора, отрог Донецкого кряжа. Где-то в той же стороне не спеша течет наша Данька.
- Вот это улица!
Этот восторг вырывается из уст Валентина, когда от шоссе мы сворачиваем вправо и идем по широкому проспекту без названия, поросшему лебедой. По утрам лебеду подъедают гонимые на пастбище коровы, и получается нечто вроде английского газона. По обе стороны проспекта - дома самой разнообразной архитектуры. Подальше, к речке Даньке, кто-то из них даже щеголяет в камышовой крыше.
- Нам сюда, Валь.
Сворачиваю влево, к высоким деревянным воротам, выкрашенным в небесно-голубой цвет, и такой же голубой калитке.

- Мамо!
Это мой вопль. Это моя мама вышла во двор с едой для кур.
Обнимаемся, целуемся, утираем слезы, выпавшие от избытка чувств.
- Мамо, познакомьтесь...
- Так цэ ж Валентин, Юлин чоловик А я вас по карточци впизнала. Ходимо, диты, до хати. Потомылыся з дорогы...

В хате прохладный сумрак и горьковатый запах расстеленной по полу полыни.
- Будэм обидаты, - говорит мама и уходит на кухню.
- Валь, идем мыть руки!
Показываю, где во дворе умывальник, удобства.
- Джемочка!
- Что, милый?
- Джемочка, а полынь - это встречать гостей? Это такой обычай?
- Обычай. От блох.

Мама кормит нас молодым борщом и яишней со шкварками.
- Валь, идём купаться?
- Идём, Джемочка.
Берём принадлежности, пожилое линялое одеяло - и к Даньке, через полсела, с остановками, здорованьем, целованьем, расспросами. Родина!

Ленивая равнинная Данька, заиленная и заросшая камышом... Здравствуй!
Мальчишки с удочками на деревянном мосту. Теперь надо пройтись влево, к огородам - там дно каменистое и рядом кусты для переодевания.
Валентин уже бросился с берега и поплыл быстрым, уверенным кролем. Я же вхожу не спеша. Вода добирается до колен, до поясницы, до груди. Вода теплая, но все равно зябко... Резко проседаю, окунаюсь вся, ложусь на спину и, почти не шевелясь... "Дывлюсь я на нэбо..."

Выхожу на мелком перекате на зелёный пологий берег - роскошная, в откровенном вишневом купальнике. Гордо иду берегом. Мальчишки, те, что постарше, забыли про свои удочки и якобы даже отвернулись.

Валентин лежит на траве и тоже сопровождает глазами мое шествие. Подхожу, вся в капельках воды, сажусь рядом, совсем близко.
- Валь, я красивая? - говорит за меня проснувшийся хвостатый бесенок.
- Нет слов... - отвечает бесенку Валентин, вздыхает и почему-то отворачивается.

Глава 08. Цвитэ тэрэн

Вечером вся семья в сборе: папа Александр Сергеевич, мама Мария Александровна, сестрица Марьяна, её муж Максим, я, чужой муж Валентин. Пятеро учителей и один конструктор.

Мы с Марьяной - погодки. Они с Максимом только что закончили Дуганский пед и приехали работать на родину. Родина пока принимает своих сыновей и дочерей. "Долетайте до самого солнца и домой возвращайтесь скорей".
Мы сидим рядом - мама, я и Марьяна. Какие женщины! Мы очень похожи, только мама полнее: у нее сердце и давление. В ее годы у меня тоже будет сердце и давление.

Папа у нас химик. Потомственный. И его папа Сергей Александрович, наш с Марьяной дед, тоже был химик. И тоже потомственный. И ещё он был директором школы. Когда я училась в пятом классе, его хоронила вся Даньковка.

Папа не стал потомственным директором школы из-за характера. Дед ни разу ни на кого не повысил голос, но его все боялись. А папа кричит, и руками размахивает, и лёгким подзатыльником может поощрить - а его никто не боится, потому что папа остывает так же быстро, как и вскипает.

Мама - учительница украинского языка и литературы. Родом она из Третьяковки, украинского села за Меловой горой. С папой они учились в одном классе. Папа и мама любят вспоминать, как они в школе враждовали и дрались. Мелкий мой папочка обзывал её, рослую и стройную, балериной Третьяковского клуба.

После школы они разъехались учиться в разные стороны: папа - в Москву, мама - в Дуганск. Виделись на каникулах. Вокруг красавицы мамы, естественно, вились кавалеры - и в городе, и на родине. Чем папа ее завоевал - остаётся тайной, на прямые наши с Марьяной вопросы она ответов не даёт, а краснеет и смущается как девчонка.

У Марьяны самая уютная учительская профессия - женское рукоделие. Она, моя Марьянка, сама уютная: тихая, мягкая, не то что я - бой-баба.

Максим старше Марьяны. Он из семьи военных полтавских беженцев. Солидный усатый мужчина. Учитель физкультуры. С Марьяной они дружили со школы, и пара была - загляденье. Учились в Дуганске: Максим - на третьем курсе, Марьяна - на первом. Всё ладно, всё славно, такая любовь - и тут берут Максима в армию, и ссорятся они в письмах, и Марьяна делает аборт. Теперь у них не получаются дети, и в прекрасных голубых глазах Марьяны застыла печаль, а Максим, как выпьет, уходит в себя, в тяжкую думу и отворачивается, чтобы смахнуть слезу.

И сидим мы всей семьей за столом. По случаю гостя для мужчин на столе казенка - а вот если бы я приехала одна, был бы самогон маминого производства, потому что я приехала бы не в гости, а домой. Для дам, опять же по случаю гостя, - сладкое молдавское вино и, по случаю моего приезда домой, мамин вишняк.

Пьем мы умеренно и под новости Даньковки и Города Мирного Атома. Но вот новости заканчиваются, и наступает время песен. Мы все, включая чужого мужа Валентина, любим и умеет петь. Чужой муж, когда ухаживал за мной, бывал с гитарой под окнами нашего общежития, и мне нравилось его пение, да только я не подавала вида.

Сначала - для гостя - русские, народные и советские. Ленивая равнинная Данька добирается таки до Северского Донца, тот впадает а Дон, а по Дону гуляет казак молодой. Нагулялся по Дону, утопил по неосторожности красавицу-суженую - и подался на Кубань, где цветёт калина в поле у ручья. И полюбила его молодая кубанская казачка, бойкая, да стыдливая: не открылась, а он не догадался. Переоделся ничейный казак грузинским князем, положил в перемётную суму гранатомёт, пристроил за спину винтовку с оптическим прицелом, сунул за пояс кинжал, сел на коня, три дня и три ночи скакал - и оказался в чеченском ауле у бедной сакли старика Хасбулата, отца Имрана, деда Руслана, мужа юной черкешенки. И полюбила его черкешенка, и отдалась ему, и поклялась, что не любит Хасбулата. И пришёл ничейный казак, переодетый грузинским князем, к Хасбулату, и предложил сделку: ты мне жену, а я тебе коня, кинжал и винтовку с оптическим прицелом. "Зачем мне всё это? - отвечал казаку старик Хасбулат. - Я уж стар и уж сед. На коня мне не сесть. Руки не держат кинжал и дрожат так, что мне не зарезать даже трёхдневного барашка. Глаза мои слезятся и в оптический прицел видят туман. А неверную жену я тебе отдаю даром. И повёл казака в саклю, и показал ему черкешенку с перерезанным горлом. И бросился казак прочь, вскочил на коня, выхватил гранатомёт и пальнул по сакле. И началась вторая чеченская война...

Валентин подыгрывал нам на гитаре. Покорные, безразличные глаза, с которыми я увезла его из Города Мирного Атома, ожили и горят. "А ведь он красив..." - мелькнула в моей голове шальная мысль. Мелькнула и улетела.
Мы запели украинские песни. О том, как из-под камня бьёт родник, и вода стекает в реку Ятрань. Папин тенор взлетает над хором, парит, рассыпается колокольчиками. Ровный бас Максима заполняет комнату, и нам, поющим женщинам, тепло и покойно в этом обжитом пространстве. Казак завидует дивчине: "Ты, дивчыно, ты щаслыва, в тэбе батько й маты е... А я бидный, бэзталанный... Сирый конык - то мий брат..."

Наступает тишина. Где-то на селе залаяла собака.
- Пойдём, - говорит мне Валентин. Берёт за руку. Уводит.

С крыльца сворачиваем влево, в палисадничек. Пьяно пахнет маттиола.
- Джемочка, - говорит мне Валентин. - Я должен сказать тебе огромное спасибо.
- За что же, милый?
- За то, что ты взяла меня с собой.
- Это Юле скажешь спасибо. Она меня уговорила. Я-то не очень и хотела...
- Правда? - переспрашивает он упавшим голосом.
- Шучу, миленький! - спешу его успокоить. - Мне очень хотелось похвастать перед своими мужем моей лучшей подруги.

В доме снова запели.
- Пойдём, - говорит Валентин. - Берёт меня за руку. Ведёт в дом.
"Цвитэ тэрэн, цвитэ тэрэн,
Лыстя опадае..."
Цветёт тёрн, и опадают его лепестки.

Глава 09. Змеиный пруд

Утро. Просыпаюсь. Неужели я дома?
Иду будить Валентина. Он спит на веранде.
- Валь!
Свернулся клубочком под одеялом, ладони под щеку - большой ребенок. Только посапывает.
- Ва-аль!
Никакой реакции. Выхожу за калитку в огород, срываю на ближайшей грядке луковое перышко, подношу к носу большого ребенка, щекочу. Ребенок переворачивается на другой бок.
- Ва-аль!
Никакой реакции.
Приношу из маминой аптеки нашатырный спирт, которым в старину задохнувшихся в тесных корсетах нежных барышень возвращали из обморока, смачиваю ватку, подношу. Ребенок делает во сне непередаваемую словами гримасу и неохотно просыпается.
- А, это ты, Джемочка... Доброе утро!
- Доброе утро. Валь, тебе что-нибудь снилось?
- Да. Сначала оса, а потом - свинарник в подшефном совхозе.
- Валь, мы - на сено. Ты как?
- С тобой, Джемочка!

Совхозный автобус везет нас на дальние угодья, где для трудящихся оставлены люцерна, вика с овсом и степные травы. Учителей совхозное начальство любит и сена им не жалеет, благо степь просторна и населена не густо: местность-то засушливая. Но техники не хватает, и уборка - ручная.

Валентину прихватили из дому косу. Под руководством Максима идет ускоренное обучение на краю делянки.
- Захватывай пока понемногу. И на пятку налегай, на пятку!

Папа, Максим и Валентин встали в ряд - и пошли! Валентинов покос становится все ровнее и аккуратнее, но он поотстал и запыхался.
- Не спеши! - строго говорит ему Максим, завершая Валентинов покос и давая тому передохнуть.
Папа идет ровно и неостановимо, как заведенный. Ему бы бороду и лапти - и был бы Лев Толстой.

На втором покосе папа и Максим идут медленнее, чтобы Валентин успевал. А мы, то есть женщины, идем на люцерну, которую папа с Максимом скосили позавчера.

Люцерна - рядом с лесополосой, посаженной давно, еще при царе. Высокие деревья защитили траву от палящего солнца, и люцерна выросла густой и сочной. Мы делаем женскую работу - ворошим валки граблями, чтобы трава скорее просохла и стала сеном.

Вдоль лесополосы разбросалось, расцвело ромашками даньковское учительство. Одни женщины. С соседками мы звонко переговариваемся, не останавливая работы. Я докладываю, с кем я приехала и почему. Юлю они знают: я не раз привозила ее с собой на каникулы.

А вот и полдень. А вот и три наших богатыря идут с обедом. На плечах у богатырей кОсы. Илья Муромец, то есть Максим, несет увесистый термос с маминым борщом. В руке Добрыни Никитича, папы, - сумка с остальной едой. А моему Алеше Поповичу досталась коробка с посудой.

Расстилаем в тени под деревьями скатерку, располагаемся кружком. Папа достает пластмассовые чарочки, наливает. Женщинам - на донышко: малопьющие мы, женщины.
- Будьмо здорови!
Осушаем чарочки.
Мама разливает борщ.
- Божественно, - говорит Валентин, попробовав носом еще только запах борща. - Божественно, - повторяет он, попробовав мамин борщ на вкус. На мамином лице цветет улыбка. Озорник папа по-молодецки, по-хозяйски лапает маму за талию и выпуклости, заслуженно получает по рукам и тоже улыбается.

Послеобеденный сон. Мне не спится: я всего лишь второй день на родине. И Валентин не спит: подложил руки под голову и смотрит в небо.
- Валь, идем купаться!
- Идем. А куда?
- К Змеиному пруду. - Я показываю на недалекие деревья посреди поля.
- И там есть змеи?
- А как же! Гадюки.
- Идем, Джемочка!
Беру его за руку - пусть даньковское учительство думает, что хочет - и бегу с ним туда, где деревья, пруд и гадюки. Молодая, резвая степная кобылица, красивая и ничья.

Пруд - в ложбинке. Его питают роднички со скромных окрестных холмов. Непаханые неудобья этих холмов - дальнее пастбище для совхозной скотины, пруд - ее водопой, и его время от времени чистят, собирая с глинистого дна смытый дождями черноземный ил. С трех сторон пруда вдоль довольно крутого его берега растут ивы, старые, грустные, дуплистые и веселые молодые. Одна сторона, где водопой, - пологая.
Шальная мысль - искупаться голой!
- Валь, отвернись и не поворачивайся, пока я не скажу!
- Хорошо, Джемочка!
Прячусь за ивой, сбрасываю платьице, лифчик, трусики, спускаюсь в воду. Вода - парное молоко, только у дна нет-нет да и попадется прохладная родниковая струя.
- Можно! - Из воды торчит только моя голова и шея. - Разоблачайся.
- Джемочка, я не захватил с собой плавки...
- А ты - без плавок! Как я.
- Да?.. - в голосе Валентина - неуверенность.
- Да! Я отворачиваюсь.
Я на самом деле отворачиваюсь и не подсматриваю. Слышу только плеск воды на другом краю пруда.

Плывем навстречу друг другу и сблизившись, расходимся - как в море корабли.
Мы - в разных концах пруда.
- Валь, ты накупался?
- Да, Джемочка.
- Вылезаем?
- Хорошо, Джемочка.
- Хочешь посмотреть, какая я?
- М-м-м... да!
Я быстро - все-таки совестно - выбираюсь на берег и прячусь за старой ивой, где мои одежды. Капельки на теле высыхают довольно быстро.
- Валь, я уже одета!
- Я тоже.
- Пойдем?
- Пойдем, Джемочка.
- Как вода? - спрашивает Максим.
- Божественная... - мечтательно отвечает Валентин, не отрывая от меня глаз.

Глава 10. Почему ты не моя?

Мы с Валентином вернулись в Город Мирного Атома восемнадцатого августа. А девятнадцатого был путч.

По телевизору - "Лебединое озеро", распоряжения новых властей, танки в Москве. Видеть это, думать об этом не хочется. Мое спасение в том, что на носу первое сентября, а я без году неделя как учительница, и к урокам надо готовиться основательно. Будет это империя, союз или Россия, мой русский язык и мою русскую литературу никто не запретит и не отменит.

В общежитии у меня крохотная, метров восемь, комнатка, где я живу одна. Не одна - с книгами. Люблю Чехова. Особенно его письма. Как весело и игриво он обращался к женщинам! "Актрисуля" - к Ольге Книппер. "Кукуруза души моей" - к Лике Мизиновой. На уроках я стараюсь донести до моих оболтусов, что за люди были эти великие писатели.

Наведываюсь к Казаковым, Юле и Валентину. Анну Степановну, тещу, они отпустили к себе домой. Дружат. Только вот арбуз, привезенный с моей родины, на ней же и выращенный, экологически чистый и полезный, Юле есть нельзя: попадает в молоко, и у девочек - понос. Нежные оказались, засранки. Так что доедаем арбуз вдвоем с Валентином.
- Валь, я тебя отдохнула?
- Отдохнула, Джемочка.
- Откормила?
- Откормила.
- Обогатила впечатлениями?
- Еще как!
- Поцелуй меня за это!
Валентин озирается на дверь кухни, где мы так хорошо сидим, и нерешительно тянется к моим губам.
- Да нет, в щечку. - И показываю, куда. Хвостатый бесенок проснулся.
Робкий неумелый поцелуй.
- Валь, ты и с женой такой робкий?
- Такой. Ей еще нельзя. Разрывы.
- Небось, все Юле рассказал.
- Почти.
- И как она отнеслась?
- Уснула. Я только начал, а она уже спит.

Входит Юля. Выглядит она не лучшим образом: круги под глазами, изъеденные стиркой руки, очень незамысловатая прическа.
- Дайте хоть понюхать, черти!
Наклоняется над разъедаемым арбузом.
Во мне просыпается какая-то материнская нежность и жалость к этой мелкой выдоенной начинающей мамочке, моей лучшей подруге.
- Пойдем, я тебя причешу. Горячая вода есть?
- Нет. Отключили.
- А шампунь найдется?
- Найдется.
- Валь, ставь чайник и кастрюлю.
- А давай еще поставим бак и искупаем их, - говорит Юля.
- Валь, ставь бак.

Кастрюля и чайник поспели.
- Валь, отнеси в ванную.
- Ножницы есть?
- Да.
- Валь, принеси ножницы.
- Джем, он не найдет. Я принесу.
- Сидеть! Ты - принцесса, а мы - твои слуги.

Делаю ей стрижку. Я все умею!
- Вот так! - приговариваю я, моя Юлину голову над тазиком. - Сейчас мы станем как новенькие. Сейчас мы станем чистенькие, хорошенькие. И соблазнительные! Да?
Юля помалкивает - чтобы не попробовать мыльной воды.
Подвиваю ее бигудями - чтоб были локоны. Повязываю косынкой - чтоб скрыть от мужа технологию.

Поспел бак.
- Валь, отнеси бак в ванную.

Над водой и детской ванночкой колдует Юля. Стелется на дно бурая от марганцовки пеленка.
- Мы их как, вместе?
- По очереди. Сначала - Дашу: она старше.
Крохотная женщина поднимает брызги, щурится от попадающей на лицо воды и помалкивает. Процедура ей определенно нравится.

Юля вынимает Дашу, кладет ее на перекинутый через ванну деревянный столик, сушит полотенцем, заворачивает в пеленку. В душе и, наверное, на лице у меня - зависть, жадность и жгучая мысль: а ведь это существо могло быть твоим, но ты не захотела.
- Дай мне!
- Бери. Только головку придерживай.
Чуя мое тепло, мои руки, мое тело, Даша замирает. А потом, почуяв рядом с головой мою грудь, начинает искать ртом сосок. Господи! Ну, почему же ты не моя?!

А потом была Пуща. А потом на "Сириусе" перестали выдавать зарплату: не стало государства, которому нужны были все эти летающие вилки и ложки.

- Джем, я после Нового года выхожу на работу.
Моя лучшая подруга серьезна и собранна.
- А девчонки, Юль?
- Девчонки будут с мамой.

Новый год... Я принесла шампанское и фрукты. Юля соорудила салат. Анна Степановна испекла пирог. Валентину выдали половину давнего аванса, и он добыл небольшую пушистую елочку, накупил свечей и игрушек.

Мы с Юлей наряжаем елку: развешиваем зверюшек, обвиваем ветки серпантином, спускаем блестящие полоски дождика.
- Анна Степановна, как наша елка? - громко кричу я, чтобы меня услышали в ванной.
- Сейчас посмотрю. - Анна Степановна вытирает руки передником и несколько секунд, склонив голову набок, рассматривает наше творение. - А ничего. Только маленькая какая-то.
Валентин, мирно читавший газету, принял замечание на свой счет, но смолчал и только проводил уплывающую тещу долгим взглядом и презрительной гримасой. Нет, не полюбили друг друга.

- Юль, девчонки спят?
- Да вроде нет.
- Давай покажем им елку!
- Думаешь, они оценят?
- Оценят. Давай, а?
- Ладно, пошли.

В детской - полумрак. Анна Степановна гладит распашонки.
- Дай мне Дашу!
Маленькая женщина в чепчике и просторных, на вырост, ползунках пока неказиста. Осторожно беру ее из маминых рук. Кажется, она мне обрадовалась.

Входим в большую комнату. Елка видна ей через мое плечо.
- Даша, тебе нравится елка?
Даша отвечает мне звуком, в котором я слышу знак согласия: "угу".
- Даша, да ты большая! И все понимаешь.
Ответный звук был другой, и в нем я услышала "нет".
- Даша, ты скромничаешь.
Она восприняла это как похвалу и слегка попрыгала у меня в руках.
- Даша, ты любишь, чтобы тебя хвалили!
Мне стало тепло на душе и горько, и выступили слезы. Ну почему же ты не моя?

Глава 11. Обвал

- Джем, он пьет!
Я никогда не видела Юлю в таком разобранном виде: лицо опухло от слез, глаза красные, голос дрожит.
- Джем, его привели пьяного и позвонили в дверь.
Валентин сидел здесь же, за обеденным столом с самым что ни есть виноватым видом и нанизывал на вилку ломтики картошки. Уши на рыжей его голове горели - как два необорванных лепестка большой ромашки.
- Юль, выйди, пожалуйста на минутку.

Присаживаюсь. Я - следователь. Добрый, злой ли - еще не знаю.
- Валь, что случилось?
Молчит. Смотрит в тарелку.
- Валь, почему на Юле нет лица?
- Она тебе сказала.
- Тебя привели и позвонили?
- Да.
- Тебя напоили?
- Нет, я сам напился. Захотел - и напился.
- Та-ак... Была, значит, получка...
- Была, значит, шабашка! - Валентин повернул ко мне бледное, злое лицо. - И я все, что получил, пропил!
Я - в папу: закипаю быстро.
- Ах ты, гнида рыжая! Ах ты, паршивец! Ты посмотри на нее! Ты только посмотри на нее! От нее уже только тень. Она голодает. Она разрывается между домом и работой. Ты когда приносил в дом деньги? Правильно, перед Новым годом. А сейчас март. И ты, скотина, пьешь!..

Я думала, он смолчит или начнет оправдываться. А он поднялся со стула, бледный, готовый броситься на меня.
- В-вы вот что, Джемма... Меня н-никто еще не называл с-скотиной... И в-вам нет дела ни д-до м-меня, ни до моей ж-жены... Н-ни до моих д-денег...

Вышла безобразная кухонная ссора. Он меня выгнал. С тех пор я в дом к Юле - ни ногой. В школе - видимся. А вижу издали на улице Валентина, часто вижу, городок-то невелик, - перехожу на другую сторону.

Горько жилось моей лучшей подруге. На мои вопросы отвечала односложно. Да, уже неделю трезв. Вроде нашел работу. Торговать в палатке инструментом. Принес немного денег. Снова пьян. Из палатки уволился. Пьян. Ссоры с Анной Степановной - каждый день. Ночевал в гараже у Дементьева.

И вот - это уже было лето - Юля сказала:
- Я так больше не могу. Сменила замок.
- Ты что? И где же он теперь ночует?
- Все там же: в гараже у Дементьева.

Ночью он мне приснился. Как будто это лето, моя родина, и мы купаемся в Змеином пруду. Он подплыл ко мне, обнял и говорит:
- Джемма, я тебя люблю. Давай поженимся, а?
- Да ты что, Валь? У тебя жена, дети.
А он так удивился, хлопнул себя по лбу и говорит:
- Ах, да, я совсем забыл! - Отпустил меня, нырнул и исчез. Я смотрю, где же он вынырнет. А он не выныривает. И тут я кричу не своим голосом:
- Ва-а-аль! - и просыпаюсь.

Какой ужас!.. Быстро одеваюсь - с утра уроки - и иду искать гараж Дементьева. Знаю только, что он недалеко, в лесочке за рынком.
Мне повезло: только вошла в этот гаражный лабиринт, а навстречу - машина и Дементьев за рулём.
- Валентин у тебя?
- Да. Спит еще.
- Пойдем. Он мне нужен.

Дементьев отпирает железную клетку, включает свет. В дальнем углу - топчанчик и на нем - Валентин, укрытый каким-то старым пальто. Дементьев тормошит его за плечо:
- К тебе пришли.
Он поднимает голову - грязный, небритый. Беспризорник.
- Джемма?!
- Валь, ты сейчас идешь со мной.
- Куда?
- Вопросы - потом. Мне некогда. У меня с утра уроки.
Веду беспризорника к себе в общежитие. А что? Я - взрослая, и нет двадцати трех часов. Имею право.
Даже не оглядываюсь: почему-то уверена, что он идет за мной.
Быстро-быстро отыскиваю мыло, полотенце, пижаму.
- Душ - в конце коридора. Ключ от комнаты у меня один, вот он, так что жди меня и никуда не уходи.
Я исчезла, прежде чем он открыл рот.

На перемене я сказала Юле:
- Валентин у меня в общежитии.
- А мне как-то все равно, - ответила она с деланным равнодушием.
Кошка между нами пробежала.

Я не помню, дождалась ли последнего звонка, дала ли домашнее задание последнему классу, отнесла ли в учительскую классный журнал. Два огненных слова, как в древнем мифе о царе Валтасаре, светились в моем сознании, два слова: бритва и мясо. Мужчина должен быть бритым. Мужчина должен питаться мясом.

Вбегаю на третий этаж. Распахиваю дверь своей кельи. Здесь! Читает.
- Ты вот... пока побрейся, а я сейчас!
Бегу на кухню, с грохотом отбиваю кусок вырезки, плюхаю на сковородку, ставлю чайник. Что еще? Картошечки! С чесночком! Порхают мои умелые ручки, серпантином вьется кожура, нож превращает картофелины в соломку. Отбивная готова - только-только обжаренная. С кровью! Мужчина должен питаться мясом с кровью.

Бегу посмотреть: а как там он? Чистенький. Домашний. Расхаживает по комнате взад-вперед, мурлычет себе под нос "Амурские волны".
- Я сейчас!
Чайник готов. Несу к себе. Делаю на столе кое-какой порядок, стелю скатерку, достаю дежурные конфеты "Белочка", три штучки забираю.
- Я сейчас!

Бегу на первый этаж, к дежурной. Протягиваю "Белочку".
- Марь Иванна, чайку попьете!
- Ой, спасибо!
- Марь Иванна, у меня там мужчина. Останется. Ему ночевать негде.
- А что за мужчина? Вообще-то не положено. Брат, что ли?
Я делаю таинственное лицо и наклоняюсь к ее уху:
- Любовник!



Глава 12. Шалаш
Теперь в моем сознании огненными буквами горят другие слова: что ему носить и где ему жить.
Идти на поклон к Юле? Ни за что!
Слава Богу, сегодня суббота, и тринадцатая гимназия, литературно-художественная, вся из себя, не в пример другим школам - выходная.

Валентин спит на пляжном надувном матрасе. Бужу.
- Эй, матрос, полундра! Едем на Ту Сторону.
Та Сторона - за Рекой. Как-то в учительской краем уха слыхала разговор: сняли комнату на Той Стороне. И недорого. Сейчас разговор всплыл в памяти.
Мимо Марь Иванны - та дежурит сутки через трое - выходим на улицу и сворачиваем в сторону Станционной: там ходит Единичка. По дворам доцветает сирень

Автобус сворачивает вправо и ныряет в тоннель, чтобы не мешать плывущим по Реке кораблям. Плотина. Лес. Та Сторона.

Рынок. Покупаем Валентину серые брюки, две рубашки и красно-голубой пижонский свитер. На какие шиши? Это я с зарплаты на черный день откладывала. Умница?

Но главное - комната - впереди. Подхожу к стайке бабулек, торгующих молоком. Половина Той Стороны - деревня, и молоко - самодельное.
- Бабушка, по чем молочко-то?
- Пять тыщ литр. - Тогда, до обмена, счет шел на тыщи.
- Бабушка, а вы не знаете, кто сдает комнату?
- Комнату, говоришь?
- Комнату.
- Нюра, ты сдаешь комнату?
- Сдаю, сдаю! А кто интересуется?
- Да вот этот молодой человек. - Я показываю на Валентина.
- Один?
- Один, один! - спешу заверить я.
- Курящий?
- Нет.
- Пьющий?
- Не-ет! - Заставлю - и бросит. Ради бабули. - И сколько это будет стоить, баба Нюра?
Цена вроде приемлемая. Не хватит зарплаты - дам объявление, займусь репетиторством. Неграмотных на Руси всегда хватало.
- Посмотреть бы, баба Нюра.
- А... сейчас. Молочко вот... непроданное. Два литра.
- Так он купит. Валь, бери бидон!

Идем по Центральной: бабуля - впереди, мы - за ней. За третьей школой начинается деревня, и Центральная становится выгоном. Сворачиваем в переулок. Калитка об одной петле, серый сруб, одним углом ушедший в землю: Русь покосившаяся... Пришли.

Внутри дома чистенько и уютно. Комнатка угловая. Два небольших оконца, кровать, столик, два стула с гнутыми спинками.
- Была семья, - говорит баба Нюра. - Дети разъехались, дед помер. Остались мы с Манькой да с котом.

В понедельник подхожу к Юле.
- Валентин снял комнату на Той Стороне. Вот адрес.
- Надо же, - только и ответила она. Но адрес взяла.

Теперь после уроков я лечу на остановку Единички.
Калитка уже о двух петлях.
- Юля была?
- Нет. Джемма, я, кажется нашел работу.
- И какую?
- Да тут мебельная фирма - в бывшем заводском цеху. Им конструктор нужен.
- Но ты вроде не по мебельной части.
- Да, меня не этому учили. Но прочность табуретки по заданной массе сидящей на ней тетки я рассчитаю.
- Я рада за тебя, Валь.
- Подожди радоваться. Вдруг сорвусь.
- Ты не сорвешься. Я тебе не дам. Я тебе так не дам... Убью, сяду, отсижу, приду на могилку плакать и просить прощения - но не дам!

С первой получки в мебельной фирме купил мне розы.
- Отвези Юле!
- Нет, это тебе.
Пришлось взять. Еду в автобусе - все смотрят и думают: девушка возвращается со свидания.

Спрашиваю Юлю:
- Валентин заходил?
- Заходил. Принес деньги.
- Ты взяла?
- Взяла... представь себе, - и, не взглянув на меня, уплыла прочь.
В отпуск не еду. Отдыхаю здесь. В шалаше.