«Вы странный человек, Ваше Высочество. Хотя… каждый борется со скукой по-своему»
(К/ф «Клуб самоубийц или Приключения титулованной особы»)
«Один солдат на свете жил,
Красивый и отважный.
Но он игрушкой детской был,
Ведь был солдат бумажный.
Он переделать мир хотел,
Чтоб был счастливым каждый.
А сам на ниточке висел,
Ведь был солдат бумажный…»
(Булат Окуджава, «Песенка о бумажном солдатике»)
— А здесь, наверное, висела лампа. Вон две дырочки от гвоздиков, а вокруг ровный кружок от плафона.
— Угу.
— А под этим пятном точно была полка. Видишь, какое оно ровное внизу? Как по линейке. Ясное дело, здесь была полка!
— Здесь всё было.
Мне здесь не очень нравится. Пусто, холодно, темно. Все заброшенные дома похожи один на другой. Вообще, одиночество не слишком разнообразно. А эти дома одиноки. Их бросили, забыли… неважно, почему. Со временем это действительно становится неважным, забывается. Если время ничем не заполнять, то оно зарастает тоской и обидами. Как бабушкин комод пылью, как старый пруд тиной.
У пса вся морда в пыли:
— Смотри, что я нашёл!
Забавная вещица. Небольшая деревянная планка, размеров примерно с зажигалку, с узким треугольным вырезом на одном конце. Я знаю, для чего нужна такая штука, но так неинтересно.
— Ну и что это, Шерлок Холмс?
Трёт нос лапой, соображает.
— Похоже на прищепку. Только такой прищепкой ничего не прищепишь, она не разжимается…
— Не-а, это не прищепка.
— Может, это часть подставки для модели корабля? Смотри, вот тут она крепилась к доске, а сюда упирался киль!
— Хорошая идея. Но не угадал.
— Ну ведь для чего-то этот вырез нужен?
— Для пуговиц.
— Для пуговиц?!
— Да. При помощи этой планочки начищали пуговицы на мундире. Зажимали пуговицу в планку и тёрли тряпкой до блеска. Вот смотри…
Показываю, как это делали.
— На мундире? Значит, здесь жил настоящий офицер?!
Может быть. У бабушки была такая штука, вот я и знаю. А пуговицы начищали, разумеется, на дедушкином мундире. Находка немедленно прячется в лапе.
— Ну и зачем она тебе? У тебя не то что мундира, обыкновенного пиджака-то нет.
Взгляд, явно выражающий сожаление и сочувствие к человеку, не понимающему всю ценность такой вещи.
— Ну хорошо, хорошо. Пойдём? Я проголодался, если честно.
Ночью кто-то что-то явно скрёб. Часа два, наверное. Я подозревал, в чём дело, но просыпаться было лень. Утром все пуговицы на джинсовке блестели так, словно по ним прошлись шлифовальной машиной. От выгравированного фирменного «Levi’s» не осталось и следа. Видимо, надо было догадаться убрать шкурку, на которой я обычно довожу карандаши.