Птахи Щегловские

Птахи Щегловские

1
Папа приехал с открытия охоты. Он, как всегда, пытался скрывать, что очень доволен. Но Шурик и Лёля, а особенно мама, — все видели: никто не останется обделённым.
Едва сняв тяжкие сапоги, прямо с порога отец унёс на балкон мешок, остро, дико и горько пахнущий дремучей тайгой и страхом. От уток запах был бы болотистый с примесью свежей травы и немного — курятника. Шурику было уже восемь лет, и он догадался: там, в мешке, — мёртвые зайцы.
Ночью, когда Шурик с Лёлей уснут, папа с мамой станут разделывать зайцев. Шурик однажды подглядел, как это происходит. После этого он не мог есть приготовленное мамой заячье жаркое: оно сильно отдавало всё тем же диким таёжным страхом и ещё — порохом. Потом, конечно, привык…
Обычно Шурику и Лёле от папиной охоты и рыбалки гостинцы доставались скромные. Летом это была в основном земляника, осенью — кедровые шишки, а зимой частенько — просто варёные яйца и чуть заветревшие бутерброды с колбасой и сыром.
Последние гостинцы были отчасти волшебными: они назывались «от зайчика». Есть их было, правда, удивительно вкусно, — даже когда Шурик понял, что на самом деле никакой зайчик им гостинцев не передавал, а всё это просто остатки охотничьих припасов. Но Шурик ничего не мог с собой поделать: яйца всмятку и ломти хлеба с ветчиной чем-то магически отличалась от обычных продуктов. В этом была какая-то папина охотничья тайна, и Шурик со временем намеревался её узнать.
Однажды он спросил, уплетая «зайчиковы» бутерброды:
— Пап, зайчик ведь нам гостинца передал… а ты его убил.
Отец тогда посмотрел на него очень странно — без обычной снисходительной укоризны, но с тревожным интересом. Ответил он, как почти всегда, — совсем не про то:
— Вот будет тебе двенадцать — пойдёшь на охоту со мной. Сам увидишь.
А нынче папа, потрепав по плечу Шурика и пригладив Лёлины кудряшки, сказал таинственно:
— Ну, теперь — самое главное! — и внутри у Шурика запело серебряным горном ожидание настоящего счастья.
Папа осторожно вынес из-за входной двери что-то накрытое военной плащ-палаткой, ростом с пятилетнюю Лёлю, но вчетверо толще её.
— Угадаете, что там, — открою!
— Бобёр! Барсук! Бурундук! — от фонаря выпалил Шурик — всё на одну букву.
— Зайка! Зайка живой! — звонко завизжала Лёля.
— Эх-х, не угадали! — трагически понурился папа. — Как мне ни горько, но… придётся пойти вниз, отдать дяде Вите.
Ответом ему был вопль — двойной, несусветно-нечленораздельный.
…А под плащ-палаткой в аккуратном садке из ивовых прутьев сидели на поперечных жёрдочках две перепуганные птицы. Они были жёлто-оранжевые в серую пестринку, на крыльях у обоих — чёткие жёлтые полосы, а клювы окружены ярко-красным.
— Это, — объявил папа в торжественной тишине, — самые настоящие щегол и щеголиха из окрестностей совхоза Щегловского. Щегловитее во всей России не сыскать…
Шурик и Лёля тут же назвали щеглов своими именами. Это очень просто и изобретательно придумал Шурик: ведь брат с сестрой на самом деле были Сашей и Олей. Здорово получилось: и в свою собственную честь, и не запутаешься.
Они выпросили у соседей старую клетку, где когда-то обитал покойный кенарь Фёдор Иваныч, переселили в неё Шуру и Лёлю. Шурик поставил внутрь два блюдечка — с водой и пшёнкой. Его сестрёнку мама научила подвесить за решетчатый потолок зеркальце и колокольчик.

2
Сначала Щегловские, почти не двигаясь, сидели тихо в разных концах клетки. Они едва поклёвывали корм, но воду выпивали всю. Менять её приходилось раза по три-четыре на дню.
Но однажды Шурик (Саша) вернулся из школы и застал Лёльку (то есть, Олю, конечно) разбухшей от рёва. Оказалось, она вздумала угостить Щегловских очищенными кедровыми орешками и смородиновым морсом. И, естественно, оставив настежь дверцу клетки, упустила обоих. Форточки, к счастью, были закрыты, но при этом Шура сильно стукнулся головой в оконное стекло, а Лёля запуталась в шторе. Насилу поймала их бабушка и водворила на место.
После этого Саша заметил две любопытные перемены. На голове Шуры обнаружился недостаток жёлтых пёрышек, но он вдруг стал тихонечко напевать: «пютти-пюрр-пить-пить». А Лёля научилась смотреться в зеркало и звонить в колокольчик.
Сестра его прямо-таки прикипела к клетке, — не могла насмотреться на свою щеголиху и наслушаться пения щегла. Её ведь едва выписали из больницы, и она пока не ходила в детсад. Но Саша строго-настрого запретил ей открывать клетку без него.
Однако через несколько дней Шура замолчал, да и Лёля почти всё время спала, нахохлившись с обратной стороны зеркала. Оля стала осаждать брата хитростями, угрозами и нюнями: Щегловским надо гулять, а то они с тоски заболеют и умрут.
Саша думал и экспериментировал целые выходные. Придумал: надо привязать Шуру и Лёлю шерстяными нитями за лапки, и тогда они не смогут долетать до окна. Получилось вот что: Лёля, натянув нитку, кувыркалась и падала на пол, а Шура и вовсе порвал привязь, забрался между шторой и окном и бился о стекло, пока его не поймали.
В результате на темечке у Шуры явственно обозначилась небольшая серо-фиолетовая лысина. Но Щегловские снова приободрились, а Шура защебетал с прежним мастерством.
Тут подоспел Олин день рождения, и она выпросила у папы с мамой новую клетку для Щегловских. Клеть была раза в три просторнее, и Шура с Лёлей даже могли в ней немножко летать. Но расстояние между прутьями тоже было больше, чем в старой клетке, и Шура несколько раз выбирался на «малую волю» и снова атаковал оконное стекло. Пришлось Саше ещё дополнительно запутывать проволокой промежутки меж прутьями. Но к Новому году щегол был лыс, как любимый актёр Филиппенко.
Так Щегловские прожили в доме до середины весны. И вдруг снова загрустили, отказались есть и весь день дремали без движения.
Саша даже решился однажды открыть клетку, но Щегловским было словно бы всё равно. Они уже не хотели летать по комнате, — или у них просто не было сил.
Саша долго раздумывал: что же делать? Разбил свою копилку и купил в зоомагазине дорогого корма для певчих кенарей. Всё было по-прежнему. Лысенький Шура совсем бросил петь, а Лёля сидела всё время в опилках на полу клетки.
— Я понял, — сказал он однажды отцу. — Клетка — это для них тюрьма. Полгода пробыли в тюрьме. Потому, наверно, они болеют, а, пап?
— Ты предлагаешь их выпустить?
— Да нет… — смешался Саша. — Нет… не знаю.
— Представляешь, как на это отреагирует Олюшка?
Саша представлял. Это был выбор из двух почти одинаковых зол.
— А если они правда — умрут? — приставал Саша. — То же самое и ещё хуже!
— Решай сам, — сдался папа. — Ещё год — и тебе второй десяток пойдёт.
И Саша решил. Он разработал целую лекцию для Оли — с неопровержимыми тезисами, выводами, доводами и аргументами. Агитация длилась полную субботу и утро воскресенья. В результате титанических ухищрений интеллекта образовалось небольшое озерцо слёз. Оля, наконец, сдалась, — после того, как мама заметила: у Шуры совсем закрылся правый глаз.
Тогда они в скорбном молчании вынесли Щегловских на балкон и выпустили на волю. Лёля взлетела сразу и долго кружила вокруг Шуры, как бы уговаривая его собраться с силами. Тот несколько минут вспрыгивал, пробуя крылья, и в конце концов перебрался на приподъездную рябину.
Ещё через полчаса Щегловские исчезли в направлении берёзовой рощицы у медицинского института.

3
Прошло четыре лета и три зимы. Саша всерьёз занялся велоспортом, и каждое утро бегал пять кругов по два километра вокруг мединститута и его окрепшей берёзовой рощи.
В одно сентябрьское воскресенье он примчался домой и растормошил третьеклассницу-сестрёнку в половине восьмого утра.
— Лёлька, подъём! Щегловские объявились… Не наши, конечно, но — в точности!..
С тех пор они каждый день наблюдали за потомками Шуры и Лёли, обитавшими в пёстром гнезде в развилке разросшегося вяза. Сделали для семейства специальную кормушку, куда Саша добывал и клал репейное семя.
— Они ведь не перелётные, — размышляла Оля, только ещё принявшись за птичью науку орнитологию. — Почему же они весной и осенью так болели?
— Мы их просто неправильно кормили, — сказал Саша. — Мне Вовик Комайко сказал: они едят репейник и ольховые шишки.
— Они всегда как будто куда-то хотели лететь…
— Наверно, они неприручаемые, — предположил Саша. — Щегловитость повышенная. В неволе не размножаются…
А весной они видели, как щеглы-родители таскают в домик соломки-веточки для гнезда, потом — насекомую снедь для птенцов. Они видели, как Щегловские с выводком ставших на крыло птенцов воюют с воробьями за старый покосившийся скворечник. И видели, как снова по осени новое поколение жёлто-крапчатых птах поднимается в небо яркой стайкой…
А у Саши с Олей с тех пор была только им понятная, специфически кемеровская поговорка:
— Щегловские в неволе не размножаются!