Цена вопроса

(эпиграф) «… в нем росла смутная, скверная, тяжелая ненависть и к неуклюжей медлительности этого
бездарнейшего из всех способов передвижения, и к безнадежно-знакомым,
безнадежно-некрасивым улицам, шедшим за мокрым окном, а главное -- к ногам,
бокам, затылкам туземных пассажиров. Он рассудком знал, что среди них могут
быть и настоящие, вполне человеческие особи, с бескорыстными страстями,
чистыми печалями, даже с воспоминаниями, просвечивающими сквозь жизнь, -- но
почему-то ему сдавалось, что все эти скользящие, холодные зрачки,
посматривающие на него так, словно он провозил незаконное сокровище (как в
сущности оно и было), принадлежат лишь гнусным кумушкам и гнилым торгашам.
Русское убеждение, что в малом количестве немец пошл, а в большом -- пошл
нестерпимо, было, он знал это, убеждением, недостойным художника: а все-таки
его пробирала дрожь, -- и только угрюмый кондуктор с загнанными глазами и
пластырем на пальце, вечно-мучительно ищущий равновесия и прохода среди
судорожных толчков вагона и скотской тесноты стоящих, внешне казался, если
не человеком, то хоть бедным родственником человека. На второй остановке
перед Федором Константиновичем сел сухощавый, в полупальто с лисьим
воротником, в зеленой шляпе и потрепанных гетрах, мужчина, -- севши, толкнул
его коленом да углом толстого, с кожаной хваткой, портфеля -- и тем самым
обратил его раздражение в какое-то ясное бешенство, так что, взглянув
пристально на сидящего, читая его черты, он мгновенно сосредоточил на нем
всю свою грешную ненависть (к жалкой, бедной, вымирающей нации) и отчетливо
знал, за что ненавидит его: за этот низкий лоб, за эти бледные глаза; за
фольмильх и экстраштарк, -- подразумевающие законное существование
разбавленного и поддельного; за полишинелевый строй движений, -- угрозу
пальцем детям -- не как у нас стойком стоящее напоминание о небесном Суде, а
символ колеблющейся палки, -- палец, а не перст; за любовь к частоколу,
ряду, заурядности; за культ конторы; за то, что если прислушаться, что у
него говорится внутри (или к любому разговору на улице), неизбежно услышишь
цифры, деньги; за дубовый юмор и пипифаксовый смех; за толщину задов у
обоего пола, -- даже если в остальной своей части субъект и не толст; за
отсутствие брезгливости; за видимость чистоты -- блеск кастрюльных днищ на
кухне и варварскую грязь ванных комнат; за склонность к мелким гадостям, за
аккуратность в гадостях, за мерзкий предмет, аккуратно нацепленный на
решетку сквера; за чужую живую кошку, насквозь проткнутую в отместку соседу
проволокой, к тому же ловко закрученной с конца; за жестокость во всем…»
В. Набоков «Дар»

Глава I

Лента багажного транспортера медленно потащила его черный дорожный саквояж, через мгновенье скрывшийся за резиновыми шторками. В пустой лоток небрежно упали мобильный телефон, вспыхнувший на прощанье своим ярким экраном, широкий кожаный ремень и остатки мелочи.
«Еще час до вылета, - подумал он, разглядывая расписание на табло. Мадрид, Варшава, Пекин, Лондон… А все таки много мест, где я еще не был. Мотаются же человеки по казенным делам с холодного севера на теплый юг, с расчетливого запада на загадочный восток… Жизнь, пусть временами и лишенная смысла, но такая короткая, тратится на очереди в посольства, получение паспортов, аэропорты, залы ожидания, гостиницы, трансферы…»
«С какой целью летите?» - его лирическое философствование прервал приятный женский голос из окошка паспортного контроля. Молоденькая девушка-пограничник что-то быстро настучала на клавиатуре и, мельком взглянув на его физиономию, занесла руку с безупречно отманикюренными ноготками над беззащитной страницей паспорта.
«Коммандировка… Деловая» - как-то неожиданно неуверенно пробормотал он.
Упавшая с характерным щелчком печать оставила еще один кружок из краски в его документе.

Скучные глянцевые полки Duty Free и их однообразное содержимое снова оставили его равнодушным, он неторопливо допил кофе, просмотрел новые сообщения в телефоне и побрел к залу посадки.
Перед входом к последнему препятствию вылета скопилось два десятка умеренно-нервных пассажиров с нескольких рейсов. Люди торопливо снимали обувь и верхню одежду, складывали все в синие корыта-лодки и пускали их по черной ленте транспортера в утробу сканирующего железного монстра.
Наконец, подошла его очередь, и он, было собрался сделать шаг, чтобы взять корыто. Однако его опередила молодая женщина, взявшаяся невесть откуда. Она на пол-оборота развернула корпус в его сторону и запыхавшимся голосом произнесла:
- Извините, опаздываю… Посадка заканчивается. Можно я перед Вами пройду?
В подтверждение своих слов она покрутила перед его носом бумажным бетербродом из паспорта, посадочного талона, вороха каких-то еще бумаг, и, не дождавшись разрешения, бросилась к корыту…

Обычно пустой отсек бизнес-класса контрастировал с занятым салоном эконом-класса, где некоторые еще пробирались по междурядью до немногочисленных свободных мест.
«Девять, десять, одиннадцать… А, бэ, цэ, дэ… вот вроде.»
Его взгляд опустился на пустое место возле прохода, скользнул на соседнее, которое он согласно билету собирался занять, и остановился на крайнем, возле иллюмминатора.
На него добродушно смотрела опаздывающая особа, которая бесцеремонно подвинула очередь пол-часа назад.
- Ой, и Вы в Гамбург летите? – с неподдельным удивлением спросила незнакомка, - я думала, что опаздываю.
Он устало опустился на сиденье рядом, небрежно пропихнул носком ботинка сумку с ноутбуком под впереди стоящее кресло и стал регулировать длину оранжевого ремешка безопасности.
- Коли регистрацию прошли, без вас не улетят, - процедил он сквозь зубы.
- Да ладно, Вы, не обижайтесь… Меня Екатериной зовут, а Вас?
- Михаил.
Молодой стюарт неспешно захлопывал дверцы навесных ящиков, продвигаясь по узкому проходу; самолет, плавно тронувшись, начал подруливать на мокрую от дождя взлетную полосу…

Моэм с его непредсказуемостью и одновременно фатальностью сюжета на сей раз только утомил, читалось с трудом. Он захлопнул книгу и потянулся к ноут-буку. Соседка, без интереса листавшая толстый глянцевый журнал, то и дело из любопытсва поглядывала в его сторону.
На тусклом дисплее появился знакомое пространство из квадратов белого и серого цветов. Незамедлительно королевская пешка продвинулась на две клетки вперед, и синтетический голос в наушниках резко отчеканил: «d2 – d4».
«d7 – d5» - ответным ходом черная пешка бесстрашно встала на пути белой.
Его неожиданно толкнули сбоку.
- Можно я с Вами сыграю?! А то как-то скучно читать…
Он снял наушники и с удивлением спросил:
- А Вы умеете?
В ответ назойливая незнакомка кивнула головой и хитро улыбнулась. Поняв, что в ближайшие два часа полета его в покое не оставят, он аккуратно разместил компьютер между открытыми столиками соседних кресел.
- Вы надолго в Германию? - поинтересовалась Катя.
- На две недели. В коммандировку, - он не задумываясь переместил белого коня через ровный частокол пешек. - А Вы?
- Поразительное совпадение – и я на десять дней. Семинары и аттестация в головном офисе, - она также, не задумываясь, поставила черного коня в зеркальной симметрии.
Виртуальные фигуры обоих цветов наполняли ограниченное клеточное пространство, с каждым ходом меняя его причудливую архитектуру согласно двум взаимно враждебным тактикам.
- Schwarzkopf? – он улыбнулся разглядывая ее визитную карточку. – «Черная голова»? Это, если не ошибаюсь, дамское… шампуни и косметика всякая?
- Краски, шампуни, гели, дезодоранты, - улыбнувшись, подхватила Катерина. – Стесняюсь спросить, а Вы кем трудитесь?
- Уж Вы-то стесняетесь, - иронично заметил он и ухмыльнулся. – Аудитор я.
- Это что-то с бухгалтерской отчетностью связанное? – неуверенно поинтересовалась Катя.
- Вроде того, - ответил он сухо, дабы избежать изложения подробностей поднадоевшего ему ремесла, и протянул свою визитку.
Миттельшпиль без явного преимущества у какой-либо из сторон заставлял подолгу задумываться, глядя на виртуальную доску. Общение сократилось до редких формальных фраз, которыми они обменивались сразу после сделанного хода.
Его атака на королевском фланге завязла благодаря неожиданно осмотрительной тактике черных, но хуже того, стремительные неприятельские пешки и легкие фигуры стали представлять серъезную угрозу на ферзевом фланге. Ладьи не спасли атакованную белую пешку, а еще через несколько ходов он был вынужден расстаться со слоном в обмен на две неприятельские пешки.
«Дело – дрянь», - подумал он с досадой оценивая позицию. Щеки предательски покраснели; казалось, что привычный шум от работающего за бортом двигателя стал более громким и неприятным. Хотелось захлопнуть ноут-бук, прикрыть ладонями глаза и очутиться дома у родителей, за большим столом в гостинной с чашкой горячего чая.
- Уважаемые дамы и господа, - он очнулся от неожиданно прорезавшегося голоса из сетчатых громкоговорителей. – С вами говорит коммандир экипажа. Мы приступаем к снижению и через 20 минут планируем прибыть в аэропорт Гамбурга. Расчетное время прибытия – 15:30. Температура в районе аэропорта +16 градусов, идет небольшой дождь…
Холодные осенние капли падали на толстое боковое стекло экспресса, подрагивали на ветру и, сливаясь в мелкие ручейки, исчезали за резиновым ободом рамы. Он неторопливо достал телефон, прищурившись выискал номер из записной книжки.
- Привет! Да, только прилетел. Еду в гостиницу. Погода? Пасмурно, дождь идет. Ты уже дома? А Вовка как? Замечательно. Целую, завтра утром позвоню.
Он достал немного помятый блокнотик, где уже были исписаны несколько страниц всякой белибердой и рисунками, кои праздному мозгу навеяли недавние путешествия, и без промедления записал:
«Рваные тучи, угрюмое небо
Манят меня туда, где я не был.
Там, где как в детстве, без страха и боли,
Думаешь, любишь, творишь, как ты волен…»

Такая же хмурая, как гамбургское небо, меланхолия сладким ядом разлилась по его телу, обнажив
некоторую неотвратимость его забот и нереальность большинства стремлений. Он задумчиво поглядел на влажный фасад Commoder, снизу вверх, до самого козырька мокрой крыши и отворил парадную дверь.
Фрау на рецепции приветливо улыбнулась, уточнила номер его брони и фамилию, а затем отдала карточку гостя и ключ от номера на втором этаже.
Небрежно скинув пиджак, Михаил потянул плотный узел галстука вбок и вниз, пару раз мотнув головой в разные стороны, как будто вырываясь из удушливой петли, и спиной плюхнулся на аккуратно застиланую широкую кровать…

Проснулся он рано, около восьми часов. Настроение было паршивое, хотя спалось на удивление хорошо. Наскоро побрившись и приняв душ, спустился в холл позавтракать. Там уже расположилась пожилая пара, которую обслуживала молоденькая темноволосая хостесс.
Не долго думая, заказал яичницу с ветчиной и, покуда блюдо готовилось, сделал несколько глотков ароматного кофе, пролистывая субботнюю газету.

В номере он позвонил в Москву, жене и сыну, коротко поболтал ни о чем, затем раскрыл ноутбук, поглядел прогноз погоды («просыхает в этом дрянном городе, наверно, только в мое отсутствие…») и полез в электронную почту.

«Михаил, привет! Если будете свободны в субботу, приходите к 8-и вечера в McLeans. PS. Было приятно с Вами познакомиться. Екатерина»
«Этот шотландский курятник, похоже, даже московские бомжи знают, - удивился он еще раз перечитав строчки письма. И потом, откуда у нее мой адрес?!» Ах, да, они же обменялись визитками.
Гулять в такую погоду было невозможно, сидеть в номере тоже не хотелось; с некоторым смешанным чувством он недолго поразмышлял о том, что это случайное знакомство может в конце концов обернутся невесть чем, однако принял вечернее приглашение.

McLeans - уютный, но в целом ничем не примечательный шотландский бар в старой части города, на Барнерштрассе. Его хозяин, Тони, выходец из Соединенного Королевства, был мужчиной средних лет и невысокого роста с жутким акцентом, мало понятным даже для самих англичан. Помимо прямых обязанностей владельца, управляющего и бармена вышеуказанной пивнушки, он еще и, как мог, дирижировал вечерами англоязычных переселенцев-гастарбайтеров, что любили заглянуть к нему по выходным. А собрать эту публику ему помогала рыжеволосая бестия Никки, которая в каждую из таких встреч плакалась, что все ее бывшие мужики, в которых она без памяти влюблялась, оказывались геями… Ну, хорошо хоть то, что они не становились таковыми благодаря ее любви.

Глава II

Итак, Михаил сложил зонт-трость, стряхнул с непромокаемого черного купола холодные капли и отворил входную дверь.
В прокуренном левом крыле за небольшими деревянными столиками уже сидели завсегдатаи таких вечеринок. Тони радостно поздоровался с новым гостем, спросил, что он будет пить и протянул ему чистый листок бумаги с авторучкой:
- Квиз, не возражаете?
«Квиз, так квиз… Хорошо, что не на вечер скрэббла попал», - он сразу заказал бокал холодного паулайнера (сорт немецкого пива) и, приветствуя знакомых из числа присутствовавших, стал пробираться к столику, где сидела Катя.
Катерина его тоже заметила и несколько раз, пока он стоял к ней спиной, украдкой поправила волосы.
- Привет! – они почти одновременно поздоровались. У тебя свободно?

Тони вылез из-за колонады барной стойки с приоткрытой папкой меню, пролетарско-красного цвета, куда предварительно был вложен листок с вопросами предстоящей викторины.
- Дамы и господа! Время начинать наше соревнование, - не без некоторой слащавости и фальшивой торжественности сказал он, обводя взглядом все столики и подсчитывая участников. - Итого, девятнадцать гостей к данному моменту, трое, похоже, опаздывают или вовсе не придут. Ну и шут с ними. Я просил вас разделиться на комманды, придумать себе названия и написать их на листке. Готовы?
Послышалось нестройное «да» и «угу» среди болтающих, и участники, малость притихнув, повернулись в сторону самопровозглашенного конферансье.
- Как назовемся? – спросил Михаил и щелкнул шариковой ручкой.
- Late arrival (опоздание – англ.), - предложила Катя.
- Опоздавшие, так опоздавшие…
Тони продолжал:
- Вопрос номер один: сколько стран граничат с Германией?
Игроки соседних столиков чуть приблизили разгоряченные лбы навстречу друг другу, и в этих, слегка затуманенных спиртным, головах началась активная мыслительная деятельность.
- Вопрос номер два: сколько духов посетили Эбанезера Скруджа?
- А ты чего ждала?! – Михаил, посмотрел на растерянное лицо Катерины, - по русской литературе здесь вопросов не будет точно, не надейся. Эти ж недоросли кроме Стивенсона и Диккенса ничего не читали... И, похоже, только в школе, когда их заставляли такие же узколобые учителя.
- Вопрос номер три: кого японцы называют kissy-kissy-bang-bang (чмок-чмок-бах-бах – англ.)? – продолжал Тони после минутной паузы.

Через четверть часа их листок на треть вопросов имел прочерки, однако, справедливости ради, надо сказать, что большая часть из этой недостающей трети имела ответы, только разные, и они не могли принять решение, чью же версию делать официальной. Время на размышление закончилось, надо было сдавать письменную работу.

Народ стал шуметь и галдеть поперек друг другу, не стесняясь в выражениях. Как всегда, обсуждали последние новости и свои впечатления от жития-бытия на чужбине. Англо-американская диаспора была искренна в изложении причин нежелания учить язык Гете: на работе немчуры английский понимают, а в магазинах булку хлеба можно и с помощью жестов купить. Эштан, высокий худощавый молодой человек из Денвера, теперь вкалывавший в юротделе крупной страховой компании, вслух вспоминал об участии в гонках внедорожников формулы номер хрен-его-знает-какой. Каждый год они с братом ввязывались в эту авантюру на западном побережье - глотали пыль, мясили грязь и кувыркались в кюветах. Тема разговора неожиданно сменилась треклятым немецким автопромом, и тут уже хор мужских голосов стал склонять все это малолитражное немецкое безобразие, унижающее настоящего американца морально и физически.

Тем временем Тони просмотрел листки с ответами всех участников и на каждом из них ядовито-зеленым маркером проставил число правильных ответов. Первое место и четыре напитка за счет заведения было отдано паре англичан. Миша с Катей по результативности оказались где-то в середине списка.
- Девушка, а мы с Вами не законченные эрудиты, однако, - весело прокомментировал он, почесывая затылок.
- Твое мнение о жителях туманного Альбиона оказалось предвзятым, однако… -
передразнила его в ответ Екатерина.
Втягиваться в дискуссию и обобщать ему не хотелось. Несколько больших кружек паулайнера расширили его захмелевшее сознание настолько, что он вдруг живо представил себя вселенским мозговым центром, этаким тысячаядерным процессором в органической оболочке, который сыплет ответами на любые вопросы, не дослушивая их до конца…

Из сигаретного тумана выплыло улыбающееся лицо Кати, потом ее пальцы захватили правый рукав его любимой кашемировой толстовки и слегка потрясли из стороны в сторону.
- О чем задумался? – спросила она напрягая голос, так как вокруг уже царила характерная атмосфера с шумом, гамом и раскатистым смехом.
«Что русскому хорошо, а немцу – смерть?» - мысленно ответил он, но изо рта вырвалось:
- Еще по пол-литра и дичь?
Катя удивленно захлопала глазами:
- Каую-такую дичь?!
- Ту, которую я буду нести! - он откинулся на спинку стула и заразительно расхохотался…

На улице было пустынно, тихо. Моросил мелкий дождь. Они медленно шли под одним зонтом, Михаил то и дело останавливался и, забавно жестикулируя, читал короткие стихи Вишневского и Иртеньева. Катя тут же заливалась неудержимым смехом и в изнеможении висла на его предплечьи.
Устав поясничать, он как-то сник, погрузился в себя и о чем-то задумался. Озябшие белесые губы сжались, взгляд погрустневших глаз опустился на мокрую тротуарную брусчатку.
- А ты бы смогла здесь жить? – он повернулся к Кате.
- В каком смысле? Зкачем? – не совсем понимая вопроса, удивилась она.
- Ну… Жить…Жить, как если бы гражданства лишили или вынужденно пришлось имигрировать…Или если бы деньги здесь очень большие предложили, а дороги назад нет, - немного сбивчиво пояснил Михаил. – Жить, как ты живешь в своем Красногорске, есть, пить, ходить на работу, думать, смеяться, плакать, любить, в конце концов…
- Во первых, слишком много условностей, чтобы оказаться в такой ситуации, - рассудительно начала Катя. – Я же не дисседент, чтобы меня выдворять, да и времена давно не те. А бежать самой от себя – какой смысл?!
Михаил задумчиво потер подбородок большим и указательным пальцами и кивнул в знак согласия. Но было заметно, что не все было так однозначно, да и вопрос для него не был праздным.
- Знаешь, иногда кажется, что просто невозможно вырваться из привычного распорядка, - он как будто продолжал свой внутренний монолог, - пытаешься людей вокруг себя менять, сам чем-то новым увлеченно заниматься, а жизнь все равно берет тебя за шиворот и в старую рутину опрокидывает.
- А мне кажется, - Катя с участием посмотрела ему в глаза, - ты просто устал от работы. Такое бывает у всех; чем напряженне работа – тем чаще накатывает.

Промозглый ветер с непрекращающимся моросящим дождем встретил их на выходе из подземки в районе рыбного рынка. Морская свежесть ночного воздуха быстро перемешалась в легких с терпкими остатками сигаретного дыма, невидимыми молекулами просочилась в молодую бурлящую кровь и ударила в виски каким-то новым ощущением происходящего. Они поднялись вверх по сонной аллее парка, прошли переулок и оказались у дома, где компания снимала квартиру для Кати.
- Спасибо за вечер, было очень забавно, - поблагодарила Катя. То ли некоторая стеснительность, то ли нежелание расставаться сразу и сейчас, без церемоний привели к столь нам всем хорошо знакомой в таких ситуациях неуютной паузе. Миша пару раз тыкнул ступеньку лестницы ботинком и, хитро прищурившись, спросил:
- По чашке чая у тебя на посошок?
Катя улыбнулась и покачала головой:
- Нет уж… На сегодня хватит, надо выспаться.
- А зря. Вот захочется тебе ночью… ну, например, в шахматы сыграть, а будет не с кем!
Он поднял кверху голову, засунул холодные руки в карманы плаща и, неспешно, покачиваяь, сделал несколько неуклюжих шагов назад.
- У кого сосед Каспаров,
Тем не жизнь, а благодать,
Ведь с Каспаровым на пару
Можно партию сгонять! (Иртеньев)
Пока! – крикнул он улыбающейся Катерине.

Глава III

В знакомом извилистом коридоре на третьем этаже было безлюдно и подозрительно тихо. На мгновенье показалось, что Михаил перепутал день, а вдруг сегодня – суббота, поэтому офис пуст?! Он поправил галстук, переложил папку с бумагами из правой руки, чтобы ничего не препятствовало предстоящему рукопожатию, и уверенной походкой направился к самой дальней приоткрытой двери.
- Ми-и-и-и-ша! Здравствуй, дорогой, - добродушно протянул шеф и уважительно приподнялся из кресла протягивая руку. – Как долетел? Присаживайся.
Михаил пожал руку и аккуратно присел на ближайший стул.
- Спасибо, Евгений Борисович! Все хорошо. Погодка у вас, однако…А вот, когда из Москвы уезжал было солнце…
- Хорошо и солнечно, друг мой, всегда там, где нас с тобою нет, - ответил шеф и, словно готовясь воспарить, оперся локтями о массивные подлокотники своего кресла-трона. - А где мы с тобою есть, там всегда какая-то хрень происходит…
Миша был немного насторожен этой затянувшейся приветственной болтовней и ждал скорейшего перехода к делу. «Борисыч», как его называли приближенные управленцы за глаза, не любил преамбул и озадачивал подчиненных (или, как они это называли, шкурил) прямо с порога.
- Ты еще раз подумал над моим предложением? - вдруг устремив холодный испытующий взгляд исподлобья, спросил Борисыч.
«Начинается...Этот из тех, кто отказ принимают за пощечину своему самолюбию...»
- Да, Евгений Борисович. Спасибо за предложение и доверие, но не могу... - Миша виновато улыбнулся. - Семья, жена, ребенок, друзья — их же сюда не перевезешь. У меня престарелые дед с бабкой, которым постоянный уход нужен.
Шеф попытался скрыть недовольство, но подернувшиеся скулы все таки выдали начинавшие медленно закипать эмоции.
-Ты не торопись с ответом... Знаешь, мы все боимся перемен, из-за этого и плесенью со всех сторон покрываемся незаметно. Страх найдет тебе сотню причин, почему не надо менять скучный и прогнозируемый порядок вещей. Пойми, очень скоро становится противно от такой жизни... жизни премудрого пескаря.

Борисыч откинул голову назад, оперевшись лысоватой макушкой о кожаный выступ кресла и, словно в медитации, опустил на мгновенье веки. Мише эта пауза показалась вечностью. «Ну, давай, стратег, внемли. Однако ж, красиво формулирует, сукин сын».

Глаза шефа приоткрылись, он подал тучный корпус к краю стола, вспорхнул, как важный грач, локтями-крыльями и аккуратно опустил ладони, скрещенные в мясистых пальцах, перед собой.

- И вроде времени ни на что не хватает: за полночь ложишься спать, утром, ужаленый мерзким будильником, вскакиваешь, наспех позавтракав, бежишь на работу. Потом девять часов с постоянной мыслью о том, что надоела эта рутина, и скорее бы пятница... И эта вечная раздражительность еще обостряется, когда ты вдруг узнаешь, что трое твоих сокурсников, да-да, тех недоумков-троечников, которых непонятно чье покровительство удерживало в стенах вашего института, уже ворочают своими магазинами или адвокатскими бюро. Они давно позабыли, к какому месту нужно прикладывать эту бумажную карточку, чтобы через турникет в подземке пройти...

Излишняя патетика, конечно, не была свойствена Борисычу, он, по большей части, вообще избегал всяких деликатностей, говоря простыми предложениями из подлежащего и сказуемого, сказуемого, как правило, в повелительном наклонении и с матюками, но, похоже, эта тема затрагивала его интимные переживания. Его толстая и короткая шея напряглась, а хитрый взгляд удава опять бесцеремонно поглощал все Мишино естество с потрохами.

- Давай по порядку: попробуем на год, семьдесят процентов времени нахождения здесь, тридцать – там. Я готов оплачивать твои ежемесячные поездки в Москву, рассмотрим хорошую компенсацию твоей мобильной связи. Между прочим, со своими по скайпу бесплатно хоть каждый день можешь видеться и общаться... Двадцать первый век же на дворе, елки-палки, в чем проблема?!
Миша ухмыльнулся.
- А жену я тоже через веб-камеру буду любить?! Или раз в месяц во время поездки домой, Вы считаете, мне будет достаточно?!
- Как вы там говорите: Москва не сразу строилась?! – парировал шеф. - Друг мой, можно хотеть всего и сразу, но к сожалению, получить этого всего сразу нельзя! – Борисыч поднялся из кресла, торопливо обошел справа свой огромный рабочий стол и сел рядом с Мишей. – Ты посмотри на Ковалевского, на Домашова… Вначале я с ними на полу-годовой контракт здесь договаривался. А сейчас?! Сами жен перевезли сюда, одну из них, Оксану, ну, ты знаешь, я устроил в бухгалтерию, вторая дома сидит, денег хватает. И попробуй их сейчас на эту родину обратно отправить, даже в коммандировку – хрен с два, всеми четырьмя лапами, рогами и хвостом упираются! А прошло-то всего пять лет…Как и ты, помню, сидели мне здесь отнекивались, умники…

Михаил знал, что чем дальше спор, тем дольше болтовня, больше накал эмоций, и все равно без шансов. В очередной паузе он попытался резко сменить тему и поговорить о своем отчете по филиалам, который, как сразу стало понятно, был только поводом, чтобы вытащить его из Москвы:

- Евгений Борисович, Вы успели посмотреть мое письмо с итогами полугодия? В прошлый понедельник Вам отправлял. У меня с собой промежуточные цифры на бумаге, специально распечатал в двух экземплярах. Может, глянем?!

Борисыч хотел было жестко рявкнуть в ответ на наглость уйти от мозгоедства начальника столь вызывающим способом, но передумал, пусть и с неохотой осознавая, что крепость не взята уже со второго раза. Лицо шефа приняло суровый вид, полные губы недовольно скривились, и в игру был пущен козырь:

- Я удвою твою зарплату, если мы договорились…

«Впереди еще десять дней, молокосос… Все будет так, как запланировал я, все фигуры будут только на тех клетках и только в том порядке, который определю я… Рано или поздно... » - услышал бы Михаил, если б обладал способностью читать мысли своего настойчивого шефа.

Глава IV.

Чтобы описать Стасика Ковалевского достаточно использовать не более двух прилагательных. Не подумайте, что речь пойдет о таком уж пустом и неинтересном человеке, плывущем по течению; просто, скрытность его, как хитиновый панцирь, укрывала все те бесчисленные интимные переживания, бушующие страсти и угрызения еще не полностью задавленной совести, которые у других, в минуту слабости или опьянения, прорываются наружу. Неизвестно, как такие люди справляются со стрессами, но, будьте уверены, зрелище это феерическое, хотя и редкое…
У Миши в формальных планах этого визита числилась встреча с Ковалевским на предмет оптимизации затрат восточно-европейского отдела закупок компании, коим и руководил последний. Сперва планировали собраться во вторник, но Михаил был занят, потом в среду уже у Ковалевского не было свободного времени, и он извинялся, в четверг и пятницу они были на выезде у разных клиентов. Незаметно, как и всегда бывает в коммандировке, пролетела неделя.
И опять субботнее утро с неповторимой спокойной прохладой и влажным речным воздухом Эльбы (в который он влюбился с первой встречи с этим городом, пусть и и заглушая эту любовь капризами на частые дожди и затянутый небосвод) заставили его проснуться чуть раньше обычного. Через пол-часа за ним должен был заехать Ковалевский; встречу решили по его инициативе провести в неформальной обстановке, посидеть в кафе где-нибудь в центре.
Михаил успел побриться, позавтракать, поболтать в icq с Катериной, договориться с ней о встрече на воскресенье, поиграть боулинг с ее коллегами. Кэт, как фамильярно обращался он, стала восприниматься им как старый друг – так часто бывает, когда совсем незнакомый человек неожиданно врывается в твою жизнь, и ты без всяких дурацких сантиментов, сразу, в силу обстоятельств или собственного умысла, проводишь с ним много времени, и, кажется, что знаешь его сто лет. Кто-то из впечатлительных верит в чепуху с реинкарнациями и прочую метафизическую муть, что якобы в прошлых жизнях еще завязался клубок отношений, который и надо распутывать в этой, но Михаил это все объяснял простой «совместимостью», схожестью, так сказать, характеров.
Безупречно отлакированный вольксваген к этому моменту был припаркован рядом с гостиницей. Ковалевский не стал звонить на мобильный, а неторопливо поднялся в безлюдный холл и попросил, чтобы консъерж с рецепции позвонил в номер.
- Твоя? – с улыбкой спросил Миша, подходя к машине.
- Куда уж нам… - Стасик хитро ухмыльнулся. – В прокат взял, чтобы перед тобой повыпендриваться. Бабла хватает передвигаться исключительно пешком, и только по праздникам на эс-бане (нем. - метро).
Они с хохотом залезли в машину.
До площади Ратуши езды-то было десять минут, но Ковалевский предупредил, что сегодня немцы устраивали очередной массовый велосипедный заезд. Частокол из оранжевых пластиковых конусов на асфальте маячил по всему пути следования. Были заметны полицейские машины, расставленные в непривычных местах, и вот показалась длиннющая гусеница из вертящихся спиц, беснующихся ног, зажатых стопами в неутомимые педали, велосипедных шлемов и непромокаемых плащей всех расветок. Этот неожиданно появившийся живой шланг, плотный в изголовье и редеющий к хвосту, с железным шорохом прокатился мимо, потом, слегка кренясь, ушел влево и также стремительно исчез.
- Чо, пенсионеры местные ГТО сдают? – удивился Миша. – Раньше вроде ни разу такого не видел.
- У них это регулярно, - лениво ответил Ковалевский. – Да, приглядись - там и стар и млад. Не знаю, кто клич бросает, но много любителей всегда набирается. – Он пару раз перещелкнул станции на тюнере, пока не послышалась метео-сводка. – Эти спортсмены хреновы сейчас весь Альстер облепят, сесть будет негде… Ну, ладно, главное, чтобы дождя не было.

Они бросили машину у центрального вокзала, и неторопливо двинули вниз по проезжей части Мёнкеберг-штрассе, которую на этот день сделали пешеходной. И опять кругом поплыли велосипеды всех моделей и размеров, их уставшие, но радостные хозяева всех возрастов, просто зеваки и прохожие, приезжие туристы, местные полицейские, резвящиеся дети и скачущие собаки…
Кафешки рядом с набережной действительно гудели и были переполнены все той же публикой, однако протиснувшись на Юнгферштиг, свободный столик был найден.
Спустя пару минут они чокались двумя огромными запотевшими кружками, чуть стряхнув белесые шапки настырно нехотевшей оседать пены.
- Ты меня в этот хаос вытащил, чтобы я о здоровом образе жизни призадумался? – пошутил Миша.
- В каком-то смысле, - загадочно ответил Ковалевский. – А все таки, согласись, здесь как-то по-другому дышится?! - Он демонстративно шумно вдохнул через нос и расправил грудь. - Сейчас у меня ощущения того… притупились, - а когда только сюда переехали, то абсолютно все казалось другим… Глупость, конечно…- он с еле заметной грустью перевел взгляд на мелкую рябь Альстера, на парочку невозмутимых лебедей, грациозно курсировавших у пирса. - А может, оно и действительно здесь все другое?! Ты же знаешь, я там никак курить бросить не мог – и таблетки и пластыри пробывал… А здесь просто перестало хотеться.
- Стасик, не свисти, а?! – с иронией прокомментировал Миша. – Сигареты по четыре евро за пачку отобьют охоту курить даже у заядлого наркомана.
Ковалевский улыбнулся. Было почти по-домашнему хорошо и уютно в этом неродном месте, однако привкус комфорта как-то странно перемешивался с ощущением всего чужого вокруг; он наползал, наползал, а растворить в себе это чужое не мог, и болтался на поверхности, словно теплая капля растительного масла в котелке с холодной водой. Михаил, правда, и не думал копаться в причинах и истоках такой двойственности восприятия, он просто плыл по течению своего настроения, то бросая взгляд на соседние столики и шумно галдящих немцев, то пытаясь вслушиваться в то, что вещал Ковалевский, время от времени вглядываяь в мрачную арку каменного моста и зеленый козырек Ратуши.
- … плюс офисы в Чехии и Польше. Все это нужно контроллировать отсюда, и мозг, кому нужно, вправлять. Итого: карьерный, мать его, рост – это раз; шенгенская виза на неограниченный срок – это два; житие в спокойной и благополучной стране – это три; зарплата значительно больше московской – это четыре. Мы тут, кстати, прекрасно общаемся, ни на секунду не соскучешься и по Родине тосковать не будешь, - Ковалевский слегка кивнул сам себе для убедительности слов. – Не бзди, великий и могучий русский язык не забудешь!
Миша сделал небольшую паузу и, глядя прямо в глаза Ковалевскому спросил:
- Я вот одного не могу понять: зачем Борисычу столько времени тратить, чтобы меня уговаривать?! Ну неужто нельзя немца на эту должность взять?! В честь чего на мне свет белым клином сошелся? Ковалевский, - он скрестил руки на груди, что свидетельствовало уже об открытом недоверии, - не парь мозг, выкладывай!
Ковалевский в фальшивом недоумении вздернул брови:
- Миша, а я, в свою очередь, не могу понять, почему ты не веришь в то, что самый надежный сотрудник для сложных задач – это тот, кто уже трудится в компании, кому доверяют, и кто своими результатами доказал, что способен на многое?!
Лесть, упакованная в плохо маскирующую обертку третьего лица, вылезла в последовавшей опять паузе, как то шило из известной пословицы. Повисла длинная пауза.
- Ты хочешь всю правду? – наконец раздраженно продолжил Ковалевский. – Пожалуйста… - он откинулся на спинку стула, засунул в карманы руки и как-то недоверчиво, исподлобья взглянул на Мишу. - И здесь есть серые и черные схемы, и здесь, как и в любимой тобою России, пытаются любыми способами уходить от налогов. Только в России, если тебя берут за задницу, вопрос решается взяткой, а здесь – срок, и без шансов что-то замять. Поэтому здесь играют в такие серьезные игры только имея четырех тузов на руках и джокера в кармане… и только в комманде с теми, кому можно доверять на все сто…
- Слушай, Стасик… А как ты думаешь, о чем бы писал Набоков, если бы тогда, в девятнадцатом году, не уехал из России?!
Ковалевский надул гладко-выбритые щеки, закатил глаза и безнадежно, с тихим шипением, выдул нагретый легкими воздух:
- Я с тобой серъезно о серъезном, а ты тут глумишься надо мной!
- Ах, ну да… Чукча – писатель, а не читатель. Да ладно ты, и в мыслях не было, - добродушно улыбаясь, успокоил его Михаил. - Меня, сам не знаю почему, вдруг осенило – «Машенька», «Защита Лужина», «Лолита», «Отчаянье» - все то, чем русская литература гордится, и нам именно как шедевры этой самой русской словестности дорого, прости за пафос, было написано не на Родине… А некоторые - так вообще в оригинале творились даже не на русском, а на английском…

Стасик слегка нахмурил брови и призадумался:
- Ну, и к чему ты это?! А какая хрен разница, где были написаны и на каком языке?! Главное – что были написаны. Если б они не имигрировали, то их бы всех красные прихлопнули или в лагеря отправили. Так что вряд ли бы кто-то о чем-то вообще успел написать…И, слава Богу, что уехали. Кстати, мой друг, история не терпит сослагательного наклонения… А давай-ка еще по кружечке?!
- Я-то не против, но ты не забыл, что за рулем? – с удивлением спросил Миша.

Ковалевский пренебрежительно поморщился:
- Да и хрен с машиной. Эта железка меня обслуживает, а не наоборот. Пусть ночует, где бросили… А мы сейчас с тобой напьемся и на Риипербан (квартал красных фонарей) поедем!
Они рассмеялись.
- Стасик, скажи, а чем вы здесь вечерами занимаетесь? Наверно со скуки на стену лезите?!
- Щаз… Разбежался, - Ковалевский с достоинством приосанился, вытянул из-под бокала намокший пивной картонный кружок и стал вращать его, словно китайский жонглер блюдце. – Дважды в неделю мы с Ксюхой в спортзал ходим, там же бассейн. По пятницам офис вечером собирается в биллиард или боулинг поиграть – в общем, не скучаем.

Время пролетело быстро, и за этой пустой болтовней они не заметили исчезнувших в небытие велосипедистов, их железных коней, хихикающих подростков и благочинно гулявших бюргеров. Все стало привычно малолюдным и тихим, только этот воздух не менялся - черт возьми, как прочно к нему приклеились молекулы и моря и реки одновременно.
- А ты знаешь, что у гамбургеров к англичанам в крови гораздо больше ненависти осталось, чем к русским? - спросил Стас.
- Их вроде англичане с америкосами во время войны только бомбили, - ответил Михаил.
- Да, - подтвердил Стас. - В сорок третьем ночью накрыли город. Вначале тяжелыми фугасами закидали, потом зажигалками... Короче, через час образовался огненный смерч, даже асфальт горел...
- А ты откуда всех этих ужасов набрался? - Михаил удивился эрудиции собеседника.
- Да, мы с Ксюхой как-то давно в музее города побывали... Все на немецком у этих чертей, я тогда мало чего понимал, но мне Ксюха переводила. А в башке только вот это и отложилось... Сколько мостов и церквей здесь не помню, а про войну почему-то помню...Ну, так вот, - продолжил Стас, - англичане двадцать тысяч женщин и десять тысяч детей пожгли за один день...
Стасик уставился хмельным взглядом на Михаила; ему вдруг стало интересно, как тот отреагирует на, казалось бы, то, что имело однозначную оценку.
- Звери, однако, - Стасу пришлось самому прокомментировать свое короткое повествование, так как ответа он не дождался.
- Для немцев-то они, конечно, - звери, - с некоторым сомнением парировал Михаил. - А мне вот кажется, это — перст судьбы, что не русские их здесь в котле варили... Пока они в Восточной Европе тысячами уничтожали славян, им скальп содрали западные соседи... И, кстати, до конца войны англичане их продолжали бомбить. В общем, да, все это чудовищно, - продолжил Михаил. - Убийство детей и женщин с обеих сторон оправдать ничего не может. Но тебя-то что на кровожадные разговоры потянуло?
- Как-то само всплыло... Или пиво пья-я-я-ное, - протянул Стас и расхохотался.


Темнота прохладного вечера была неоднородной: в разбегающихся ровными диагоналями сонных переулках уже не различить было ничего, а вот покрывшийся рябью водоем все еще освещал набережную и играл бесчисленными искрами отраженных уличных фонарей и безупречно вымытых лощеных витрин.

- А если честно, Мишань, бывает накатывает тошнота от их менталитета, - ни с того ни с сяго вдруг разоткровенничался Ковалевский. – В кишках у меня сидят эти морды фрицевские с их политкорректностью и всегда натянутыми улыбками, - с некоторой неприязнью добавил он. – В от у нас, коли не нравится человек, ты ему выскажешь, что ты о нем думаешь, или, к примеру, здороваться перестанешь. Здесь же соседи, @уки, будут на тебя доносить, не дай бог, ты на пол-децибела музыку громче сделаешь в день своего рождения, или шавку свою без поводка пойдешь выгулять, а на следующий день, как ни в чем ни бывало, с милой улыбкой будут желать тебе доброго утра.
- Угу, - согласился Михаил, мотнув головой. – И бабы здесь страшные, как бубонная чума…

Озябнув от усилившегося ветра, они перебрались в крытый павилион кафе, где на двух деревянных этажах, стилизованных под небольшие палубы вставшего на вечную стоянку корабля, уже почти не осталось посетителей.

- Ковалевский!
- Чо?
- А у меня оба деда на войне были…
- Етитская сила!
- От фашистов Родину защищали… Один из них до Берлина дошел… На двоих, - Михаил вскинул ладони с растопыренными пальцами прямо перед носом Стасика, - десять ранений и контузий. Такое, $%ядь, видели, что этот народец натворил, что кровь в жилах останавливалась, и нервы рвались… - Руки Михаила обхватили голову, он неуклюже-сокрушенно взъерошил волосы и уставился затуманенным взором на Ковалевского. - Смотрит, наверно, сейчас дед мой, царство ему небесное, оттуда и думает: «Ну внучок, ну сучье отродье…Шнапс бессовестно на фашистской земле пьет!» Непричастное поколение, твою мать… Этих непричастных чо, в пробирке другие делали что ли? Или их с Марса завезли?

Ковалевский примерительно опустил ладонь на Мишкино плечо.
- Да ладно, Мишань, %$й с ними! А пойдем этим пи%$рам витрины побьем?!


Глава V.

- Володя! Иди скорей, открой дверь! – послышался женский голос из кухни. – Это бабушка с дедушкой. Только в глазок посмотри.
Володька, с неохотой отрываясь от телевизионного экрана и кладя недогрызенное зеленое яблоко на край стола, соскочил с мягкого нагретого дивана. Затекшая нога, на которой он незаметно просидел пару часов, увлеченный фильмом, внезапно дала о себе знать неприятным покалыванием в тысяче мест сразу и онемением.
- Ой, блин, ма-а-а! Нога отваливается, - крикнул он в ответ и тут же, потеряв равновесие, плюхнулся в стоявшее рядом кресло. – Не пойду!
- Ну-ка, быстро! – послышалось снова из кухни. – Имей совесть, в конце концов, я готовлю… у меня руки грязные.

Шумная, словно после долгой разлуки, встреча в корридоре, с чмоканьем в морщинистые озябшие щеки, сниманием одежды и ботинок, поиском двух пар самых чистых и не заношеных тапок, хохотом, откуда-то просочившимся запахом валидола и уютной старости, раздачей дешевых гостинцев и пирожных к чаю, завершилась.

- Ну, Вовка, как жизнь, как учеба? – прадед, развалившись в широком кресле, назидательно посмотрел на правнука и закинул ногу на ногу. Брючина той ноги, что оказалась сверху, нелепо укоротилась, обнажив белесую, словно из застывшего одно-процентного молока, голень, пронизанную вздутыми синеватыми венами и большим шрамом от осколочного ранения.

Вовку на мгновение уставился на дедову ногу и с недоумением спросил:
- Деда, а почему у тебя нога такая белая?

Дед усмехнулся и нацепил смешные очки в роговой оправе. Дужки, постоянно ломавшиеся то от неаккуратно положенной книги, то от прямого попадания на них ягодиц, были залиты клеем, что придавало этой оптической конструкции особую загадочность и вызывало постоянный интерес со стороны разглядывавших.
- Вот будешь старым и узнаешь отчего и почему… Ты давай мне зубы не загаваривай! Дневник неси сюда.

Вовка скорчил недовольную гримасу, но побрел за запрошенным дедом документом в свою комнату.
Неспешной походкой в гостиную приплыла бабушка с конфетами, мармеладом и, любимыми обоими семействами, заварными пирожными. Весь этот немыслимый кошмар диабетика был изысканно сервирован на матовом стеклянном подносе, который ее заботливые руки благополучно донесли до раздвижного столика и нежно на него приземлили.

- Танюша, я расставляю чашки?! – с небольшим сомнением пропел ее бархатистый голос, обращенный к внучке на кухне.

Дед внимательно листал исписанные аккуратным детским почером страницы успеваемости (или неуспеваемости – это уж зависит от строгости судящего) в дневнике внука и смешно щурил слеповатые глаза.
- Так…По русскому языку и литературе «пятерки», - бормотал дед. – Окружающий мир…Физкультура…ИЗО… Вовка! – его взгляд вдруг оторвался от дневника и, обогнув верхний край чудо-оправы, вопрошающе уставился на мальца, - почему по математике «тройки»?
- Да так… Не люблю я эту математику, - попытался оправдаться Вовка. – Я – гуманитарий, - с гордостью заключил он, не до конца понимая смысл слова, недавно услышанного от отца в свой адрес.
- Что значит «не люблю»? – не унимался дед. – А как ты будешь в магазине расплачиваться и сдачу проверять? Стыдно парню должно быть! Вот вырастишь не умеющим считать - никто тебя на хорошую работу не возьмет…Будешь дворником, гуманитарий хренов!
- А я калькулятор с собой буду носить, - с ухмылкой ответил Вовка.

Процесс воспитания был спасительно прерван вошедшей мамой.
- Дедуля, - она ловко вытянула у деда дневник, - ну, сколько можно?! Прервись наконец! Попьем чаю и потом с ним про школу поговоришь. Давайте все к столу! Володя, принеси, пожалуйста, со стола противень… Он полотенцем накрыт. Только аккуратно! – добавила она в сторону удаляющего на кухню сына.

- Танюш, а Миша когда возвращается? – спросила бабушка, раскладывая ложки на красивую пеструю скатерть. – Он звонит хоть тебе оттуда?

- Ну, конечно, бабуль. Мы каждый вечером болтаем по интернету. Во вторник вечером у него поздний рейс на Москву, прилетает в Домодедово...


Глава VI.

Желтый шар с несчастливым числом «13» на боку с грохотом покатился по лакированой деревянной дороге навстречу беззащитному клину из белых кеглей. «Ба-а-х» - вскрикнули поверженные деревянные куклы без лица и покорно разлетелись по сторонам, оголив весь левый фланг.
- Браво, Изабелла! – закричала Катя в спину полноватой девицы в джинсах и растянутом поло черничного цвета, которая с нетерпением ждала увидеть на мониторе результат недавнего своего броска.

Михаил скромно похлопал и улыбнулся, чтобы поддержать случайную удачу далеко отставшей от них соперницы.
- Ты часто мажешь от того, что кидаешь несчастливым шаром! – пошутил он, когда святящаяся от счастья, словно ребенок, Изабелла вернулась к их столику.
- Но «пятнадцатым» я кидать не могу – он очень тяжелый для меня! – оправдывалась немка-толстушка. – А «одиннадцатый» вообще со старта сразу в канавку уходит, ты же сам видел! – эмоционально добавила она и развела пухлые ладошки.

Четыре партии, сыгранные не без общего азарта в это последнее воскресенье, были позади. Компания спустилась на более тихий первый этаж, где среди множества мерцающих игральных автоматов, приютился небольшой бар в стиле «хай-тек» с красивыми столиками из толстого голубоватого стекла и чрезвычайно неудобными стульями, вогнутые спинки которых, будто пластиковые гамаки, предательски заставляли горбиться их уставшие спины.
- Эх, - с грустью начала Катя, - как быстро закончилась коммандировка - завтра уже возвращаться.
- Не плачь, - Михаил шутливо погладил Катерину по голове, - будешь хорошо продавать свои гели-шмели, тебя наверняка пригласят еще… И даже за счет компании по Альстеру покатают!
- Отстань! – Катерина оттолкнула его плечо.

Изабелла непонимающе захлопала глазами:
- Пожалуйста, ребята, дойч!
- Фотографироваться сейчас будем, иди в кучку! Гюнтер, ком аух битте! - Михаил поспешил пригласить растерявшуюся немку и ее коллегу по-немецки. – Ковалевский, громко крикни «ахтунг», прежде чем кнопку жать. А то обидно будет про две недели приключений только одну фотку в Москву привезти, да и ту с глупыми физиономиями, у которых закрыты глаза!

Стасик аккуратно запечатлил всех их вместе и по-отдельности, в разных интерьерах и позах, внимательно отсматривая каждый сделанный кадр, чтобы не допустить смазанности, и, согласно наставлению друга, всегда приговаривая «cheese!» (улыбаемся! – англ.) перед тем, как нажать кнопку затвора.

На выходе, у гардороба Катя и Михаил немного подотстали, оба не сговариваясь, замедлили шаг, как будто было еще что-то сугубо личное, что надо было сказать только наедине.
- Ну, хорошо тебе долететь… - Михаил пытался было избежать протокольных фраз, но от коварной застенчивости, которая вдруг охватила все его существо, словно первоклассника, впервые рассказывающего наспех выученное стихотворение, язык совсем стал ватным, и с губ слетела только казенная пошлость. – Кинь смску, как прилетишь, я буду ждать, хорошо?
- Бу-ду жда-а-ть, - растягивая слоги тихо повторила Катя.
- Что? – переспросил он, немного наклонившись в ее сторону.
- Да так, ничего – ответила Катерина. – А мы будем дружить там? – неожиданно спросила она и остановилась.

Глава VII.

Рано утром, еще не было семи, Михаил зевал, развалившись на переднем сиденье Пассата, который со спокойствием и мощью крейсера, ведомый не выспавшимся Стасиком, катил его в аэропорт по безлюдному автобану.
Прохладный воздух за бортом и мелкая изморось упрямо летели в лобовое стекло и также упрямо и бесшумно раскидывались по сторонам неутомимыми щетками.
- Надо нам было на пикничок выбраться в Штадтпарк, для разнооборазия, а то все кафе да пивнушки, а?! – лениво спросил Стасик.
- Расслабься, успеем еще, не последний раз же к вам приезжаю, - улыбнувшись ответил Михаил. – Спасибо тебе и за культурную программу и за внимание, все было более чем… Сам-то когда с женой нас в Москве навестишь?
- Я-то?! – Ковалевский замялся. – Даже не знаю. Через 2 недели у меня коммандировка в Австрию, в декабре вроде должен в Польшу поехать, в общем, когда-нибудь до России должен добраться, но когда?! А, собственно, зачем я тебе там, без меня что, Родине плохо живется? – рассмеялся он.
- У тебя ж контракт заканчивается скоро. Или еще на пять лет планируешь здесь остаться? – удивился Михаил.
- Если оставят, то хоть на двадцать пять, - опять с улыбкой изрек Ковалевский.
- Вы ж ребенка планировали делать?! – не унимался Миша.
- А здесь его тоже можно сделать, - Стасик с хохотом обернулся к Михаилу. - Причем все тем же старым проверенным способом!
Он снял руки с руля и под собственное озвучание, состоявшее из охов и ахов, цинично продемонстрировал Мише процесс изготовления ребенка, буквально говоря, на пальцах.
- Идиот! – не выдержал Михаил. – Он у тебя к школе по-русски с акцентом будет говорить, а к совершеннолетию Германию своей Родиной будет считать…

Ковалевский перестал гоготать и, судя по нахмурившимся бровям, погрузился в только ему ведомые размышления.
- Да, я в общем-то и не задувался над этом, - ответил он после небольшой паузы. - Ну, ты согласись, что, по-любому, Родину ребенку навязать нельзя, где бы родители не жили, и какое бы не было у них гражданство! - Ожидая поддержки вполне очевидного факта, он вновь посмотрел в сторону Михаила. - Сам будет любить ту, что ему ближе, и жить будет где хочет, когда вырастит, а пока…
- Ковалевский, это будет через много лет! – Михаил прервал Стасика, не скрывая своего негодования. – А пока вы его лишаете естественного выбора.
Стасик саркастически ухмыльнулся, но тему решил сменить:
- Да и черт с этим. Значит, буду на старости грех этот тяжкий замаливать. Достал ты меня, русофил чертов...Ты мне лучше скажи, чем твой разговор с Борисычем закончился?! Как бы не было для тебя в Москве последствий…

Михаил ничего не ответил. Он вдруг прислушался к едва различимой музыке, фоном игравшей из динамиков магнитолы, поднес указательный палец к губам и заговорчески прошептал «тс-с-с-с!». Затем, поджав плечи, осторожно полез в нижний карман своей кожаной куртки, вытащил пластиковый футляр со снежно-белыми леденцами, зажал его между большим и указательным пальцами, и, сотрясая этот нелепый искусственный маракас в такт песне, с чувством подхватил последний куплет:
- Well, it's time for us to be leaving
And it hurts so much, it hurts so much inside
And now she'll go her way, I'll go mine
But tomorrow we'll meet at the same place, the same time
Me and Mrs Jones, Mrs Jones, Mrs Jones...

( Вот и время нам прощаться,
А так тяжело, так тяжело на душе.
И сейчас она пойдет своей дорогой, а я – своей.
Но завтра мы встретимся в том же месте, в то же время,-
Я и миссис Джонс, миссис Джонс, миссис Джонс…)

Глава VIII.

Таня пыталась узнать точное время его прилета, чтобы поехать и встретить в аэропорту, но Михаил был неумолим – поздно, да и рейс могут задержать, ему будет гораздо спокойнее, если она останется дома.

На удивление, самолет прилетел вовремя. Аэрофобная часть пассажиров, преимущественно женского пола, как водится, неистово захлопала при первом же глухом тычке шасси о бетон. Он поморщился, скривил иссохшиеся губы от этой пошлой российской традиции, хотя одновременно в глубине проснулось приятное волнение и, что там скрывать, детская радость от прибытия в родной город.

Молчаливый таксист как-то особо аккуратно вел свой старенький Форд, не закладывал на поворотах, не гнал, не смотря на то, что крайние ряды шоссе были свободны. Да и ночной город показался ему более опрятным, чистым и дружелюбным, чем пару недель назад, по краней мере, та его реальность, которая была доступна сейчас через стекло автомобиля.

Без звонка проникнув в темный подъезд, он почему-то пешком потащился на верх, на долгий шестой этаж, и опять волнение от приезда заставило чаще биться его уставшее сердце. Таня, словно ожидавшая у замка давно и прислушивавшаяся, не идет ли кто в этот поздний час, открыла дверь, как только он поднялся на последнюю ступеньку своего слабо-освещенного лестничного пролета, и сразу обняла его с порога.

- Володя спит, давай потише… - тихо, с придыханием после затяжного поцелуя произнесла она.

Вещи не стали распаковывать, так их и оставив ночевать, вместе с подарками ей и сыну, в закрытом саквояже, который еще хранил казенный запах немецкого отеля и влажный бриз Эльбы.

Шум льющейся в ванной воды скрыл от посторонних ушей то, что они успели обсудить, пока Михаил, фыркая, намыливал голову шампунем, а Таня, подглядывая за его белесым силуэтом, скрытым полиэтиленовой шторкой, теребила угол широкого махрового полотенца, стоя рядом.

- Ну, вот… Я-то всем похвасталась, что супруг-умница будет большой шишкой в Германии, трижды в год будем ездить за границу, исключительно по экзотическим странам, свой участок на Рублево-Успенском шоссе купим…
- Ну, мать, ты попала, - перебил ее Михаил. – Подруги знают, что ты никогда ничего не придумываешь и не привираешь… А тут такой конфуз… Интересно, сколько тебе придется обежать зоомагазинов? – этот вопрос он адресовал и себе, и, дабы изобразить задумчивость в поисках ответа, обхватил пальцами мокрый подбородок и закатил уставшие глаза вверх.
Таня, догадываясь о подвохе, но еще не понимая, в чем заключается шутка, удивленно спросила:
- И при чем здесь зоомагазины? Мой волнистый попугайчик, который, кстати, только может чирикать и обещать, уже прилетел после двух недель скитаний, а другой живности мне и не нужно.

Миша хмыкнул, притянул супругу за талию к себе и попытался поцеловать. Но та загородилась от его настойчивых губ теплой ладонью и потребовала разъяснений.
- Любимая, ну что ж тут непонятного?! – начал примирительно Михаил. - Не хочу быть чёрной крестьянкой, хочу быть столбовою дворянкой, Гаити-Таити и прочие Рублевки лишь золотая рыбка исполняет. Я же, как в той песне, могу тебе дать только сто процентов любви…