В поисках истины

В поисках истины

1
Понарин потёр расцарапанные руки. Ещё немного и все загадки раскроются… Всё-таки интересно будет взглянуть на Челикина, когда станет ясно, что его утверждения относительно Лоры Квинт – откровенная нелепость. Да и как можно связывать последний этап жизни Осоргина с этой Лорой – столь незначительным персонажем его биографии?
Понарин поднял глаза, всмотрелся в картину художника Синёва, давно ставшую классической, «Противостояние 9 июня 20… года». «Да, – подумалось ему, – ведь более семидесяти лет прошло, а смелость этого человека, перевернувшая жизнь целой страны, изменившая ход ее истории, поражает до сих пор!»
Из учебника для средней школы «История Отечества» (издательство «Просвещение», М., 20… год):
«В стране, как и в эпоху, так называемого, социализма, установился диктат одной партии и её лидера, занимавшего также пост Канцлера государства. Несмотря на падение уровня жизни основной части населения, официальная пропаганда неустанно твердила о небывалом подъеме отечественной экономики и благосостояния граждан. Всё это вызывало у населения недовольство, создавало протестные настроения. Поводом для широких выступлений народных масс послужило преследование властями талантливого поэта и прозаика Н.П.Осоргина, ставшего впоследствии национальным героем.
9 июня 20… года на встрече руководителей страны с творческой интеллигенцией, транслировавшейся по телевидению в прямом эфире, Н.П.Осоргин был подвергнут Канцлером государства резкой критике за то, что его произведения «пронизаны духом упадничества и клеветой на реалии сегодняшнего дня». Н.П.Осоргин попытался возразить с места, но был грубо одернут Канцлером. Не желая мириться с оскорблениями, Н.П.Осоргин покинул зал, адресовав Канцлеру одно из известных идиоматических выражений. За дверями Н.П.Осоргин был взят под стражу и препровожден в тюрьму. Совершенный Н.П.Осоргиным на глазах миллионов граждан мужественный поступок вызвал озабоченность общества его дальнейшей судьбой. Попытки преследования Н.П.Осоргина спровоцировали гнев широких слоёв населения и привели, в конечном счете, к уходу с исторической сцены одиозной партии вместе с её лидером и возвращению страны в лоно цивилизованных государств».
Понарин чувствовал, он был убежден, что слово «Судокта», обнаруженное им в записной книжке Осоргина, имеет некий тайный, более глубокий, нежели полагают его биографы, смысл!
Открытие своё Понарин сделал недавно. Просматривая в очередной раз документы из архива Осоргина в Национальной библиотеке, он обратил внимание на совершенно чистый блокнот с вырванным из него первым листком. Очевидно, никому раньше не приходило в голову рассмотреть блокнот повнимательней, иначе давно было бы обнаружено это слово. Точнее его оттиск на страничке, следовавшей за вырванным листком. И сразу же возникли вопросы, первыми из которых были: что означает слово «Судокта» и зачем понадобилось листок с этим словом вырывать?
О своей находке Понарин сделал сообщение в научном журнале и поступил, как выяснилось, опрометчиво.
В отклике профессора Челикина, последовавшим на статью, высказывалась мысль о том, что запись эта связана с Лорой Квинт. Ведь «Судокта» – это городок на границе Московской и Владимирской губерний, а во Владимире Лора проживала в десятых годах нашего столетия и могла, например, снимать под Судоктой дачу.
Профессора Челикина неожиданно поддержали другие исследователи, хотя было очевидно, Понарину уж точно, что подобное объяснение – результат поверхностного взгляда на суть вопроса.
«Что ж, уважаемые коллеги, придется вас разуверить», – решил Понарин и выехал в Судокту.
2
Поистине невероятные встречаются названия на карте России! Нарочно будешь придумывать – не придумаешь! Взять хотя бы Подмосковье. Тут вам и Слёмы, и Турейка, и Дорки, и Ветчи, и какая-то Аким-Анна (а ещё Гавшино, Генутьево и т.д.). Судокта – из того же ряда.
Понарин свернул на указатель. Шоссе было неширокое, двухполоска всего, но ровное, укатанное. Известное изречение: «В России две беды – дураки и дороги» давно уже перестало быть актуальным. «Во всяком случае, в части дорог», - мысленно уточнил утверждение Понарин.
Шоссе, по которому неслась его «Онега», вкатывалось в поселок широкой улицей. По обеим её сторонам стояли старинные деревянные домики, добротные, несмотря на возраст, в кружеве наличников.
В раскрытом окне одного из них Понарин увидел удивительную старушку. Хотя нет, язык не поворачивался её так назвать. Это была пожилая дама с подведенными бровями, в яркой грубой помаде и… бейсболке. Она приветливо помахала Понарину рукой.
Название гостиницы, которую Понарин обнаружил чуть дальше, не отличалось оригинальностью. Он давно уже заметил, что гостиницы всех провинциальных городов называются именами этих самых городов. Правда, «Судокта» оказалась не гостиницей, а «отелем», что вызвало у Понарина невольную улыбку.
– Это вы по поводу «отеля»? – догадалась девушка-администратор. – У нас тут до недавнего времени ещё и «ресепшен» был, – улыбнулась она и пояснила:
– Наш Павел Васильевич, директор, родом из начала века.
«Елена Шилова», – прочитал Понарин на ее бейджике.
– Так вашему директору уж выходит…
– Да, прилично выходит, дай бог ему здоровья… Хотя у нас в городе и постарше люди есть. Какой номер брать будете? Есть люкс, полулюкс, стандартный.
«А мне ведь и в голову не приходило, – насторожился Понарин, – что с того времени мог кто-нибудь дожить до наших дней. Надежды мало, но всё-таки…»
– Хотелось бы люкс. А скажите, Лена, кто же у вас в городе самый почтенный из долгожителей?
– Екатерина Егоровна Кошелева, – не задумываясь ответила Лена. – Ей 93 года.
– Да… Возраст, конечно… Уж и не помнит, наверно, ничего, и вообще, как говорится, не дай бог дожить, – заключил Понарин, в душе желая ошибиться.
Ему повезло.
– Что вы! Ясный ум и твердая память! Молодым ей впору позавидовать. Она, между прочим, первая моя школьная учительница. Необыкновенная женщина! Она и сейчас, в свои годы, всегда ухожена, брови подведены, губы накрашены…
– И в бейсболке! – обрадовано воскликнул Понарин. – Не её ли я видел при въезде в город?
– Её, – стушевавшись, подтвердила Лена. – Там у неё дом. А бейсболка… Наверное, дань годам молодости… Говорю же вам – необыкновенная женщина!
– Вот кто мне нужен! Понимаете, Лена, я – учёный-историк, приехал в ваш город, чтобы прояснить один важный вопрос. Хотел в документах покопаться, а тут – живой свидетель! Как бы мне с этой Екатериной Егоровной повидаться?
– Очень просто. Вы же знаете, где она живет. Всё ей объясните, она не откажет, если сможет помочь. А не застанете её дома, тогда ищите в полиции.
Сияющее лицо Понарина потускнело: Лена его разыгрывает?
– Она полицейским нашим помогает… Ну, в расследованиях всяких. Как эта… мисс Марпл.
– Как кто?
– Мисс Марпл. Екатерина Егоровна рассказывала, что во времена её молодости очень был популярен сериал об этой старушке-сыщице, англичанке. Вы же знаете, они там, в начале века, все были на сериалах помешаны.
– Да, да – заулыбался Понарин, – это известный факт… А Екатерина Егоровна одна живёт?
– К сожалению, так уж вышло: она совсем одинока.
3
Понарин забежал в номер, чтобы оставить портфель с вещами, и помчался назад – к машине.
Увы, Кошелевой дома не оказалось, и значит, нужно было ехать в полицию.
– Господин подпоручик, – обратился Понарин к дежурному, – как бы мне с Кошелевой Екатериной Егоровной повидаться? Мне сказали, что её здесь можно найти.
– Екатерина Егоровна, – улыбнулся молодой русоволосый офицер, перетянутый портупеей. – А вы кто будете?
– Моя фамилия Понарин, я из Москвы, приехал в командировку от Института истории литературы.
Подпоручик внимательно оглядел Понарина.
– Что же вас здесь интересует?
– Ну, то, например, бывал ли в вашем городе Осоргин?
Парень приосанился, надел фуражку и встал:
– Подпоручик Тунцов. Прошу садиться – указал он Понарину на стул и продолжил:
– Таких данных у нас не имеется. А вы, как я догадываюсь, хотите на эту тему поговорить с Екатериной Егоровной?
– Ну да. Она ведь единственный, кто помнит о том времени.
– Понимаю, понимаю… Только придется вам подождать: она на выезде вместе с ротмистром Кудашовым. ЧП у нас: требование выкупа за заложницу.
– Не может быть! – поразился Понарин. – Я думал, такое в прошлом!
– Мы тоже так полагали… У нас ведь, в основном, кражи, да мелкое хулиганство. А тут… Правда, в заложниках – кошка.
Понарин облегченно улыбнулся:
– Ну, это пошутил кто-то.
– Не скажите. Кошка редкой породы – шотландская вислоухая – и из очень уважаемой семьи. Дело контролирует Губернская управа!
На этих словах дверь распахнулась, и появился высокий полицейский с красным, распарившимся на жаре лицом, за ним – та самая старушка в бейсболке. При ближайшем рассмотрении в левой её ноздре обнаружилась золотистая горошина – пирсинг. Да, Екатерина Егоровна явно не желала расставаться с молодостью!
– Вот увидишь, – говорила она ротмистру глуховатым, но бодрым голосом, – это дело рук её племянника, Николая… Недаром он решил сегодня домой возвратиться.
– А если нет, – вытирался платком ротмистр. – Ох и подведете вы меня под монастырь…
– Ничего, ничего, Константин, не очкуй! Возьмем его с поличным. Только бы этот, который в засаде остался, его не проср…
Кошелева осеклась, натолкнувшись взглядом на незнакомца, и изобразила приятность в лице:
– Какой милый молодой человек! Алексей, познакомьте нас.
– Вот, – Екатерина Егоровна Кошелева, – привстал из-за стола подпоручик, а это командированный из Москвы, Понарин. По вашу душу, между прочим.
– Господи, Алексей, не даму положено представлять мужчине, а наоборот. Вот помру, так и не научишься хорошим манерам. Как вас звать-величать? – повернулась она к Понарину.
– Олег Михайлович.
– Очень рада.
Она протянула руку, судя по изгибу в запястье, явно для поцелуя. Когда-то карие, но вылинявшие её глаза при этом наполнились цветом и заискрились.
«Сколько кокетства, однако, – подумал удивленный Понарин, склоняясь к её руке. – Всё-таки есть женщины, которым возраст нипочем».
– Неужели моя скромная персона кому-то интересна?
– Видите ли, дело в том, что я являюсь сотрудником Института истории литературы…
Понарина оборвала трель телефона. На дисплее, висевшем позади подпоручика, изобразился полицейский, размахивающий руками.
– Он уехал! Уехал! Я на секунду всего отлучился! Перехватывайте! Он мимо вас поедет!
– Я ж говорила: просрет! – обратила Кошелева спокойный взгляд на ротмистра и вскричала:
– Быстро в машину!
Выбежав, они вскоре вернулись.
– Не заводится! – Кудашов чуть не рыдал от досады.
– Чья там стоит «Онега»? – Ни тени растерянности не было в лице Кошелевой. – Ваша?
– Да.
– За мной! – скомандовала старуха.
В отличие от полицейского «Мерседеса» понаринская «Онега» завелась с пол-оборота. Ротмистр уселся рядом с Понариным, подпоручик и Кошелева разместились сзади.
– Вон, вон он! – Кудашов энергично протыкал воздух пальцем. – Видите белый «Сааб»?
Понарин кивнул головой:
– Догоним.
4
Конечно, догнали. Откуда злоумышленнику было знать, что мчавшаяся сзади «Онега» его преследует?
Племяш, умыкнувший тетушкину любимицу, успел лишь мимолетно изумиться, когда из перегородившей ему путь легковушки выскочили полицейские. Далее в его мироощущении произошел сбой, после которого он осознал себя распластанным на горячем капоте собственного авто.
Понарин и Кошелева заглянули в салон и на переднем пассажирском кресле увидели заложницу. Видимо, она только что проснулась, разбуженная шумом. Один глаз ещё не вполне выплыл из-за толстой щеки, второй же внимательно разглядывал происходящее, выражая всё большее и большее неудовольствие.
– Между прочим, Анфисой зовут, – поведала Кошелева.
Анфиса была, действительно, вислоухой: маленькие уши её не торчали островерхо, как у обычных кошек, а, заломанные вперед, нависали над крупной лобастой головой. Ноздреватым мехом своим она напоминала плюшевого мишку, а окраса была дымчатого, с серебристыми подпалинами. Ничего не скажешь – хороша!..
Только вот не понравились ей ни Понарин, ни Екатерина Егоровна. А больше всего полицейские, разложившие на капоте Николая.
Выскочив через открытую дверь, она с шипением взлетела на плечи ротмистра Кудашова. У того от боли закатились глаза.
Понарин бесстрашно попытался сбросить Анфису на землю, но стоило ему протянуть руки, как они тотчас покрылись кровоточащими царапинами.
Было ясно, что Аниса – серьезный зверь и что она … защищает Хозяина. Да, да, именно таковым считала Анфиса своего похитителя, поскольку был он и заботлив, и добр, а всё остальное – премудрости человеческой жизни.
Потоптавшись с выпущенными когтями на спине ротмистра, Анфиса приготовилась перескочить на Тунцова, который, бросив задержанного, по-чемпионски отпрыгнул на несколько шагов в сторону. Злоумышленник, никем более не удерживаемый, продолжал лежать не шевелясь.
– Николай, – прокричала Кошелева, прячась за Понарина. – Уберите животное!
– А ну, уйми эту гадину, – пришел в себя подпоручик. – Ей-богу пристрелю!
Все с недоумением посмотрели в его сторону, даже Николай выгнул шею: давным-давно полицейские несли службу без оружия. Тем не менее, слова Тунцова возымели действие. Продолжая лежать, Николай повернул голову, негромко позвал:
– Фиса, Фиса, иди ко мне!
И кровожадный зверь обратился в ласковую кошку! Анфиса спрыгнула на капот и, громко мурлыча, уселась рядом с лицом Хозяина.
– Да вставайте вы уж, – зло и осипло произнес Кудашов. – В участок поедем.
Надо было отдать ему должное: несмотря на пережитое, он держал себя в руках и допрашивал Николая строго, но спокойно.
Кошелева оказалась во всем права. Однако, как ей удалось вычислить злоумышленника, осталось для Понарина неизвестным.
Неясной представлялась и дальнейшая судьба похитителя. С одной стороны, он преступник, с другой…
А с другой стороны, потерпевшая была такой стервой, что даже собственная её кошка не пожелала с ней жить.
– Я и не крал Анфису. Она сама ко мне в гостевой домик пришла и там осталась. Это я потом, когда записку про выкуп написал, спрятал Анфису на чердаке. Она и не сопротивлялась. Я же не обижал её... – рассказывал Николай, племянник богатой тетки и горе-авантюрист.
Поводя израненными, пылавшими огнем плечами, Кудашов всё не мог определиться, как поступить с ним.
Анфиса дремала на стуле недалеко от Хозяина, иногда посверкивая бдительным глазом.
5
А между тем, у Понарина тоже горели раны. Запекшиеся царапины набухли и начали пульсировать, готовые снова окровавиться. Он уже несколько раз дул на руки, но боль не утихала. Заметив это, Кошелева сказала:
– Пойдемте, Олег Михайлович, зеленкой надо помазать.
В соседней комнате на стене висела аптечка.
– По-хорошему, вам укол бы сделать, от столбняка, – говорила она, смазывая царапины, – У кошек на когтях полно всякой инфекции…
– Да, – помолчав продолжила она, – измельчал народ… Кошек крадут… Так чем же я заинтересовала ваш замечательный институт?
Дослушав Понарина до конца, Екатерина Егоровна удивленно воскликнула:
– Зачем?! Вот не понимаю я, зачем вам до всего этого докапываться? Какое имеет значение, к кому он сюда приезжал и почему листок из блокнота вырвал?! Может он чем-нибудь испачкался, а платка под рукой не оказалось, или кораблик сделал? Вы знаете, что он любил бумажные кораблики пускать?
Понарин вздрогнул: старуха точно общалась с Осоргиным! Господи, только бы она разговорилась!..
– Ну установите вы истину, и что? У людей изменится представление об Осоргине?
– Разумеется, нет. Просто наши знания о его жизни станут глубже, отчего полнее раскроется личность этого человека.
– Вот от такой-то малости? Говорите, как по писанному, только дело все ваше из пальца высосано. Уж не обижайтесь, Олег Михайлович, вы – человек молодой, нашли бы себе занятие посолидней…
– Но, Екатерина Егоровна, вас же не смущает, например, труд Вересаева о Пушкине…
– А потом, – не слыша его, продолжала Кошелева, – с чего вы взяли, что вам удастся установить истину?
– В этом я очень рассчитываю на вас, – смиренно потупился Понарин.
Старуха рассмеялась:
– Всё-таки не пойму: зачем она вам – истина?! Люди прекрасно живут и так: с иллюзиями. И уверяю, нет никакого смысла разрушать эти их устоявшиеся верования, которые часто очень далеки от правды…
Екатерина Егоровна демонстрировала ясность ума и способность легко излагать мысли.
«И ей 90 лет, – изумился Понарин, – Невероятная старуха!»
– Или вот ещё: предположим, вы усердно потрудитесь, выявите правду, а потом окажется, что она совсем не истина, а только убедительное её подобие. И что вы тогда сделаете? Всё перечеркнете, признаете ошибку и объявите новую, истинную правду?
– Если я честно поработаю, то ошибки не будет.
Кошелева помолчала:
– Значит, вы хотите, чтобы я вам помогла?
– Я этого жажду.
– Тогда приходите вечером, часов в семь ко мне домой. Надеюсь, найдете. Я же знаю, что вы заметили меня, когда въезжали в город.
6
Понарин вернулся в гостиницу. На такую удачу он не смел и надеяться. Понарин потёр расцарапанные руки. Ещё немного и все загадки раскроются. А тогда…
Он взволнованно ходил по гостиничному номеру. Задержался перед столиком с графином, выпил стакан тепловатой воды и натолкнулся взглядом на картину «Противостояние 9 июня 20… года». Это полотно художника Синёва давно уже стало таким же классическим, как, например, шишкинское «Утро в сосновом лесу». Правда, в гостиничном номере последнее было всё же уместнее. Хотя стоит ли удивляться предпочтениям директора Павла Васильевича, чье детство и юность прошли под знаком этого необычайного события.
Понарин задумался и не сразу отвлекся от своих мыслей, когда постучали в дверь. Это была Лена, администратор.
– Я забыла вам сказать, что у нас в гостинице есть небольшой ресторанчик. Вы можете перекусить…
И, на секунду испугавшись, округлила глаза:
– Что с руками?
– Да кошки у вас тут – тигры какие-то!
– Зачем же вы кошек трогали?
– Да… Лучше бы уж не трогал… Всё равно ротмистру не помог. Но, думаю, о случившемся я не имею права говорить. Так сказать, в интересах следствия.
– Теперь понятно – улыбнулась Лена, и Понарин подумал: «А ведь она хорошенькая. Как же я этого раньше не заметил?»
– Вы, наверно, с Екатериной Егоровной преступника задерживали – продолжала Лена – Ну, того, который за старыгинскую кошку выкуп требовал. Весь же город знает.
– За чью кошку?
– Да Старыгина у нас тут живет. Вредная тетка, богатая и жадная…
И вдруг улыбнулась, молитвенно сложив руки:
– Олег Михайлович, миленький, скажите, кто преступник? Мы уж тут в городе все извелись…
Понарин с восхищением смотрел на Лену. Была она зеленоглазой, с нежным профилем и золотистым потоком волос, который размашистыми волнами опускался на плечи (наверно, Лена нарочно так подвивала волосы), а облегающая блузка и короткая юбочка как бы ненароком выявляли высокую грудь и стройные ноги. По загоревшимся её глазам стало понятно: Лена догадалась, что нравится Понарину, а он, от этого поначалу смутившись, вдруг осмелел:
– Может я и назову вам имя злоумышленника, если… если вы поужинаете со мной в ресторане.
– Только не здесь, – неожиданно согласилась Лена.
– Да, да, разумеется… – начал волноваться Понарин.
– И не сегодня, – добавила она.
Понарин простодушно выпалил:
– Но завтра я, наверно, уеду…
Лена усмехнулась, лицо её похолодело (но всё равно осталось милым):
– Не расстраивайтесь, Олег Михайлович, вам же просто хочется побыть в моем обществе. Больше ведь ничего? Так вот, моя смена заканчивается только завтра. Общайтесь. У вас уйма времени…
Когда Лена вышла, Понарин обозвал себя олухом. Вообще говоря, успеха он у женщин не имел. Притом, что был молод – всего тридцать два, роста выше среднего, крепкого телосложения, с открытым взглядом светло-голубых глаз, без вредных привычек и крайностей в характере. Но с женщинами Понарину не везло. Сама жизнь, казалось, подтверждала это безоговорочно. Однако вернее было бы предположить обратное: как раз женщинам не везло с ним. Он был слишком увлечен своим делом, отчего другие, внезапно возникавшие, интересы быстро проходили, и ни одной из женщин не удавалось удержать Понарина рядом с собой.
А иногда от сильного волнения находила на него какая-то скованность мыслей, и тогда Понарин непременно выставлял себя в ложном, а, главное, неприглядном свете. Вот и сейчас, того не желая, оказался он в образе столичного командированного, решившего поразвлечься.
«Невероятная пошлость!.. Как же всё глупо получилось», – с отчаянием подумал Понарин.
Он бросил взгляд на часы. Пора было ехать к Кошелевой.
7
Понарин позвонил в третий раз, но, как и утром, Екатерина Егоровна не появилась.
Калитка, к которой был прикреплен звонок, оказалась не заперта. Пройдя по дорожке к дому, Понарин постучал в дверь, потом ещё. Безмолвие. Неужели старуха его обманула?
Понарин словно отхлебнул горечи. От набежавших мыслей приготовился ещё к глотку, когда за его спиной раздались шаги. Обнадеженный, он порывисто обернулся… и увидел подпоручика Тунцова.
– Меня к вам Екатерина Егоровна послала, – заговорил Алексей. – Просила передать вам альбом.
– А где же она сама?
– В больнице Егоровна, – с неподдельным сожалением ответил подпоручик, – сердце прихватило. После всей этой нашей беготни.
– Да. – Понарин тоже опечалился. – И серьезно прихватило?
Тунцов пожал плечами:
– 93 года всё-таки… Что угодно может случиться.
После тягостной паузы продолжил:
– Так она альбом вам велела передать. Пойдемте.
Понарин шагнул с крыльца.
– Куда вы? – остановил его подпоручик и потянул на себя дверную ручку.
– Егоровна никогда двери не запирает.
Миновав небольшую прихожую, они оказались в просторной, точнее сказать, очень светлой – в два широких окна – комнате. Дощатые крашеные полы, тюлевые занавески, круглый стол под скатертью с бахромой, тяжелый, вишневого цвета комод, шкаф с зеркалом во всю створку – Понарин стоял посреди какого-то заповедного островка, на котором время, выпав из череды свершений, остановилось еще век назад. Таким, наверно, дом достался Кошелевой от ее бабки.
Всё-таки странная она – старуха с пирсингом и в бейсболке, застрявшая в своей молодости. И ведь, похоже, Кошелева вполне счастлива. Смущает только то, что счастье это сродни помрачению. Известно же, как много счастливых людей среди сумасшедших. А, впрочем, почему смущает? Может, во всем этом – глубокий смысл, непознанная мудрость?
– Егоровна сказала, что альбом лежит на верхней полке.
Тунцов открыл дверцы шкафа, поводил рукой в глубине полки и достал пухлый альбом.
На его обложке из темно-красного плюша помещалась цветная фотография какого-то здания с башней, уходящей в голубое небо. Приняв от подпоручика альбом, Понарин понял, что это снимок московского Николаевского вокзала столетней давности. Вдоль крыши двухэтажного здания вытягивалась шеренга коренастых букв, разомкнутая башней: ЛЕНИНГРАДСКИЙ ВОКЗАЛ. Ниже над входом висел кумачовый транспарант, белевший призывом: «За мир во всем мире!» На залитой солнцем привокзальной площади были различимы люди и симпатяги – авто с круглоглазыми мордами и выгнутыми, как у зверя перед прыжком, спинами. Потом Понарин вспомнит, что назывались эти машины «Победами». А тогда он только коротко взглянул на снимок и с замиранием сердца, боясь ошибиться в своем предположении, раскрыл альбом. Да! Там лежали фотографии! А что может быть достовернее фотографий?! Понарин не удержался, пролистал веером альбом, однако лицо Осоргина не промелькнуло. Это, конечно же, ничего не значило. Просто надо было успокоиться, вернуться в гостиницу и с холодной головой засесть за изучение альбома.
Понарин протянул подпоручику руку:
– Спасибо огромное. А как бы мне навестить Екатерину Егоровну?
– Больница у нас одна, на Кленовой улице, палата номер восемнадцать.
8
Всю ночь Понарин просидел за альбомом. А перед рассветом почувствовал, что вконец обессилил – от усталости и счастья.
И тогда же мозг, словно в судороге, вздрогнул памятью о Лене, а следом высветилась причудливая мысль: без Лены счастье не может быть полным. Отчего-то Понарин сразу в это поверил.
Так произошло, что накануне вечером, когда он возвращался в номер, Лены за администраторской стойкой не было – она куда-то отлучилась. А потом… Понарин забыл обо всем на свете.
Карточки поначалу располагались в хронологическом порядке. Далекие предки Кошелевой смотрели с одинаково напряженными лицами: очевидно, фотографироваться им было в диковинку. Вставленные уголками в специальные прорези, карточки легко снимались с листа. На обороте одного из фото – усатого мужчины в пиджаке и косоворотке – Понарин прочитал: «На память от сына и брата. Москва. 1912 год». Потом хронология нарушилась, и уже рядом с красавцем-военным при двух кубиках на петлицах можно было видеть саму Кошелеву в современном, так сказать, облике. А на следующей странице молодая женщина с гладкой прической и в длинном платье, облокотясь на тумбу реквизита фотоателье, внимательно всматривалась в своих потомков из 1915 года. С этим снимком соседствовало фото, запечатлевшее коммунистический субботник: смеющиеся люди с метлами и лопатами под плакатом: «Превратим Судокту в образцовый город!» Словом, никакой системы в дальнейшем расположении фотографий не наблюдалось.
Понарин удвоил внимание, рассматривая каждый снимок. Время шло, не принося успеха.
Сердце уже не билось взволнованно, и померкло предчувствие удачи, когда Осоргин возник перед его взором. То, что это именно он, Понарин осознал лишь разумом, а в груди ничего не шевельнулось.
Понарин смотрел на цветную фотографию, где рядом с Осоргиным стояли две девушки. Одна из них была статная красавица с несколько надменным лицом. Другая – невысокого роста, ничем особенным, кроме больших глаз, не выделялась. Понарин подумал: «А ведь верно подмечено: красавица обязательно выберет себе в подруги «серую мышь». Он вернулся взглядом к первой девушке. Всё на лице её было очерчено изящными стремительными линиями: стреловидный разрез глаз, крутые дуги бровей, броский рисунок крупного рта, острый подбородок – это, наверно, и придавало её лицу выражение высокомерия.
Понарин скользнул глазом в сторону Осоргина, но зацепился за что-то на лице красавицы. В ноздре её ровного, без единой ущербинки носа, сообразно моде того времени, золотилась горошина – пирсинг. Точно такая, как у Кошелевой!.. Подскочило сердце и обрушилось радостью. Свершилось!!!
Понарину не понадобилось особенно разглядывать красавицу: теперь, после озарения, сходство её и старухи Кошелевой проступало со всей очевидностью. Так вот к кому в Судокту приезжал Осоргин!
Понарин ещё раз посмотрел на красавицу. «Но, боже мой, что же время делает с людьми! И ведь до сих пор мы не научились ему противостоять…» Понарин встал и начал ходить по номеру. «Всё-таки я оказался прав. Я же чувствовал, что Лора Квинт здесь ни при чем. Но почему Кошелева столько лет молчала? Удивительная женщина!»
Понарин вернулся к столу, перевернул лист и…
О таком нечего было и мечтать! На следующих страницах Понарин обнаружил ещё несколько фотографий с Осоргиным! Располагались они подряд и относились, похоже, к одному времени. Вот Осоргин едет на велосипеде, везет на раме ту, вторую, девушку – невеличку, как прозвал её про себя Понарин. Рядом, тоже на велосипеде, – Кошелева. Осоргин что-то говорит ей, смеясь. А вот они с Кошелевой играют в бадминтон. Были ещё снимки, сделанные во время застолья. Не в ресторане, а, судя по обстановке, у кого-то дома. Осоргин обнимает за плечи обеих девушек – Кошелеву и невеличку – и, изображая удовольствие, закатывает глаза. На другой фотографии он произносит тост: улыбается сам, смеются все остальные (в кадре, кроме девушек, ещё женщина и молодой человек). А вот он один. Сидит на диване в расслабленной позе, и видно, что пьян.
«Этот снимок, пожалуй, публиковать не стоит», – решил Понарин, мысленно вырисовывая образ будущей статьи – сенсации. Он даже написал несколько вступительных фраз, но вдруг почувствовал страшную усталость…
И вспомнил о Лене.
9
В окнах гостиничного холла всё еще стоял сумрак, но уже полинявший перед рассветом. Горела настольная лампа. Лена читала. Она быстро подняла глаза и с какой-то вспыхнувшей радостью посмотрела на Понарина. Или это только показалось ему?
– Вы на меня обиделись? – спросил он.
– Да что вы! Из-за чего?
– Вообще-то я олух и совершенно не умею общаться с женщинами, – говорил Понарин, а в душе у него расцветали сады. Нет, ему ничего не показалось: Лена смотрела на него мягко и приветливо, как будто в её глазах лучилось тихое солнце.
Какое счастье!
Но что же это делается?! Ведь можно сойти с ума от такого количества счастья! И потом: так не бывает!
– Зачем вы на себя наговариваете? Какого-то олуха придумали. Вам себя винить не в чем. Это я скорее… В общем, вспылила напрасно. Хотя, – она рассмеялась, – вспыляют всегда напрасно… Или как правильно сказать: вспыливают… пылят…
– Пыхтят, – подхватил её смех Понарин.
В окна вплывала заря. Потом она растеклась светом золотистого утра.
Лена погасила лампу. Спозаранку спешивший куда-то постоялец удивленно посмотрел на Понарина и Лену и молча положил на стойку ключи от номера.
А они всё говорили. Какая-то незримая нить сразу пролегла между ними и не исчезала и, казалось, существовала всегда.
– Ой, – спохватилась Лена. – Скоро смену сдавать.
– Да и мне пора. Нужно Екатерину Егоровну навестить.
О своём открытии Понарин Лене не рассказал, хоть и переговорили они обо всем на свете: о родителях и детстве, доме и друзьях, вкусах и привычках… О Кошелевой же и Осоргине Понарин обмолвился лишь вскользь, следуя правилу добросовестного исследователя не делать никаких заявлений до окончания работы. А без последнего слова Кошелевой её нельзя было считать завершенной.
– Екатерине Егоровне от меня передайте привет. Пусть поскорей выздоравливает.
– Обязательно передам… Ну а вечером… в ресторан?
Лена улыбнулась:
– С удовольствием…
10
К Кошелевой его пустили не больше, чем на пять минут. Когда же он увидел её, понял: пять минут – это, пожалуй, даже много.
Голос её звучал еле слышно, и, казалось, она слабела с каждым произнесенным словом. Бедная Екатерина Егоровна! Когда-то блиставшая и обольщавшая красавица лежала старухой с пергаментным лицом, скованная немощью и осознанием близкого окончания жизни. И хоть она старалась держаться, говоря: «Вот ведь прихватило… Ну ничего, ещё повоюем… Как там наша заложница поживает?» – глаза у неё были потухшие.
Понарин произносил что-то ободряющее, пытался шутить, но Кошелева обессиливала на глазах.
Наконец, он решился спросить:
– Это к вам приезжал Осоргин?
Она прикрыла глаза. Потом, видимо, уже теряя сознание, прошептала:
– Там ещё… (что-то неразборчивое) есть… Вы должны…
И впала в забытье.
Понарин тут же позвал медсестру. Все засуетились, его выпроводили в коридор. Через час он узнал от доктора, что хотя сердце и удалось «запустить», состояние её тяжелое.
Через неделю, когда Понарин уже был в Москве, Екатерина Егоровна Кошелева скончалась.
11
Понарину казалось символичным, что судьба Осоргина и его судьба, скромного биографа этого замечательного человека, оказались связаны с одним и тем же местом на Земле – неприметным провинциальным городком.
Именно из Судокты привез Понарин в Москву молодую жену по имени Лена.
Понарин долго потом удивлялся самому себе. Чтобы он, да женился! К тому же зная девушку каких-нибудь пару месяцев!
Но что было делать?.. Его непреодолимо тянуло к Лене, отчего он каждую неделю ездил в Судокту на выходные. И так – до окончания того чудесного лета, решительно изменившего его жизнь и основавшегося в памяти теплым островком радости.
Удивляется Понарин и теперь. Тому, что по-прежнему очарован Леной, хоть и прошло уже три года. Оказалась она заботливой, любящей и умной тем особенным женским умом, когда – в меру интереса к делам мужа, когда он – всему голова, когда он несвободен лишь от своей привязанности к ней, а она – так и не раскрытая до конца тайна.
Два года назад дочка у них родилась, Машенька. Понарину было видно уже сейчас, что станет она такой же красавицей, как и её мать.
Процветал Понарин и на профессиональном поприще: сделанное им открытие принесло ему признание коллег и обеспечило карьерный рост. Был он уже доктором наук, зав. кафедрой и профессором. А лет-то всего тридцать пять. Чего уж тут Бога гневить!
Понарин, в отличие от большинства благополучных людей, таковым себя осознавал.
– Завтра, Алён, летим на Суматру: я недельный отпуск взял, – сообщил, улыбаясь, Понарин.
Лена обрадовалась:
– Здорово! Только я не помню: мы там раньше были?
– Конечно, два года назад.
– Мы с тобой только на Луне ещё не были. Хотя… Сидорцовы вон уже слетали.
– Да модничание это всё! Что там хорошего? Пыль да камни. А на Суматре – море, солнце – рай! И это при нашей-то «расчудесной» погоде.
Оба посмотрели в окно. В половину его тяжело висело ноябрьское небо, ниже чернели верхушки голых деревьев.
– Ты как всегда прав… – Лена благодарно обняла Понарина. В шею мягко толкнулось её дыхание и разбежалось под ухом холодком. – Машеньку с няней оставим? Или твою маму позовём?
– Как ты решишь, – тая, ответил Понарин.
– Тогда с няней.
Внезапно она откинула голову и со смеющимися глазами воскликнула:
– Олежек! Но для Суматры мне совершенно нечего надеть!
– Поехали, купим что-нибудь, – просто сказал Понарин, демонстрируя скромность щедрого мужа.
– А тебе утром посылку принесли, – крикнула Лена из другой комнаты, переодеваясь.
Посылка лежала на столе в его кабинете. Понарин издали взглянул на неё, но открыл только вечером, когда они с Леной вернулись домой.
Посылка была из Судокты. Внутри лежали тетрадь и письмо от подпоручика Тунцова. Тот сообщал, что тетрадь эту Кошелева перед смертью велела передать Понарину, но он, засунув её в спешке в дальний угол, о поручении забыл. Теперь вот он наткнулся на тетрадь и с извинениями высылает её по назначению. Также он передает привет Елене Александровне и их дочке, между прочим, будучи уже штабс-капитаном.
Понарин раскрыл тетрадь. Это был дневник Осоргина.
12
2 июля
Судокта… Долго не мог запомнить это слово. Даже в блокнот его записал. И угораздило же меня пообещать Иволгину лично передать его посылку. А, с другой стороны, почему бы для хорошего человека не сделать доброго дела? Всё-таки он мне здорово помог тогда – когда я начинающим поэтом пришел к нему в студию. Потом было всё – и дружба, и общее дело, и проводы его на ПМЖ в Америку. Теперь вот свиделись. Совсем старик. Давно не пишет, пьет. И что они все так рвались в эту Америку? И он, и Колосов, и Струнин, и другие многие, о которых теперь ничего не слышно – сгинули! «Поехали, – говорю, – Павел Викторович, назад, в Россию, вон у тебя сестра в Судокте живет, да и я помогу». «Нет, – отвечает, – с какими глазами я вернусь. Неудачливый ловец счастья…» Жаль его. И, конечно же, в Судокту я поеду. Кстати, где-то в тех краях Лора обитает. Может заехать? Впрочем, нет. Что было – то прошло.
12 июля
Я в Судокте. Она – тихая, вся в зелени, то ли городок, то ли дачный посёлок. Живу в гостинице, которая, конечно же, называется отелем. Приехал на денёк, но – застрял…
Сестра Павла – Наталья Викторовна – скончалась два года назад, поэтому посылку пришлось вручать племяннице Иволгина.
– Что же вы, Катенька, дяде ничего не сообщили?
– А я и не знала, где он, что он – мама мне ничего не рассказывала.
Катя очень хороша собой, при том, что черты её лица, не отличаясь мягкостью, придают ему строгое, даже высокомерное выражение. Но и делают его по-особенному красивым. В общении же она приветлива, часто улыбается, у неё модный пирсинг в ноздре в виде золотого шарика – всё это чудесно оживляет ее холодноватую красоту.
И что она делает в Судокте? Пропадает… Хотел написать «девка», да рука не повернулась. Она высокого роста, с волнующим телом – как у богинь на иллюстрациях к «Мифам древней Греции».
Катя познакомила меня со своей лучшей подругой Аней, которая, как бы в противоположность ей, ничем не примечательна. Только глаза большие.
Стоит ли говорить, с каким восхищением относятся ко мне эти девочки? Ведь с моим именем связано множество перемен в стране. Это так. Но, боже мой, кто бы знал, как было всё на самом деле в тот день – 9 июня?!
Собственно, началось всё 7 июня с получения мной гонорара за сборник стихов. Двое суток кочевал я по ресторанам. Одни друзья исчезали, другие появлялись. Утром 9 июня проснулся без денег и с жуткой головной болью на квартире у писателя Борьки Мурзина. Заявился я к нему во втором часу ночи с бутылкой коньяка и, по выражению Борьки, в состоянии прострации. Мурзин уложил меня спать на кухонном диванчике, и проспал бы я, наверное, целые сутки. Но Борис был также приглашен на то злосчастное совещание. Поэтому утром, наскоро умывшись и выпив пару рюмок принесенного ночью коньяка (но головная боль не прошла!), отправился я с Мурзиным в Кремль. Дальше всё было именно так, как описывалось много раз. И только один я знаю, что ни при чем здесь ни «мужество», ни «смелая гражданская позиция», – одна только головная боль. Я зверею от неё. А тут ещё Канцлер со своим ушатом помоев. Вот я и послал его… Сейчас предпочитают скромно писать: «употребил идиоматическое выражение», а раньше цитировали без стеснения: «Идите вы в ж…, господин Канцлер!» Кстати, как только за дверями меня подхватили под белые рученьки, головная боль сразу прошла. Ох и казнился я потом, сидя в одиночке!.. А теперь что ж… Надо соответствовать. Хоть я и стараюсь не распространяться о своём «героическом прошлом», всё же иногда кое-что проскальзывает, и тогда я вижу, как загораются глаза у этих девчонок.
Дни стоят ясные, теплые – настоящее лето. Мы ходим в лес, катаемся на велосипедах, купаемся в речке и пускаем бумажные кораблики. Я живу здесь уже неделю, и уезжать не хочется.
Странно, должно быть, выглядит наша компания со стороны.
(Дальше – через широкий пробел, без даты, карандашом.)
Всё-таки она удивительна! Стоит ей появиться, и взгляд мой невольно тянется к стройной ее фигуре, почти безупречной, разве что широковатой в бедрах; я поражаюсь тому, как пластичны и естественны её движения – не это ли называется грацией?.. А глаза? Из-за одних этих глаз – темных, живых, полных то влажного блеска, то бархатного мрака, то глубинного света – в неё можно влюбиться.
Я и влюбился. Незаметно для самого себя. Я покорён ею и покорён навсегда. То есть я не думаю так, а знаю это наверняка! Ничего похожего раньше со мной не случалось.
Я счастлив, хоть мне немного и тревожно. И счастлив вдвойне от того, что чувство мое, слава богу, взаимно!
(Снова пробел и тот же карандаш.)
20 августа
Мне надо возвращаться в Москву. Я и так всё забросил (даже дневник перестал вести), а в Москве полно неотложных дел.
Мы прощались. Она плакала. Заслуживаю ли я такой любви? Не знаю. Но именно меня выбрало её большое доброе сердце и нежно спеленало мою душу. Спасибо, любимая! Как замечательно, что ты мне встретилась! Почему же я сразу не разглядел тебя, Аня, Анечка, Анюта?! Я обязательно вернусь!
13
Понарин выронил тетрадь и, похолодев, замер. Он сидел так, пока не увидел на полу выпавшую из дневника фотографию. На ней была Анна – любимая женщина Осоргина. Та невеличка, которая на снимках всегда была одинаково невзрачна, но на этой фотографии перед Понариным предстало вдруг другое её лицо. Оно словно явилось из долгой тени и, озаренное этим переходом к свету, удивительно похорошело. Анна оказалась красавицей! И красавицей коварной! Распознай он её сначала – не впал бы в роковую ошибку. Впрочем, было ли это возможно? Осоргин, и тот не сразу разглядел её. И тем не менее, именно он, Понарин, подменил своим заблуждением истину. Заблуждением искренним, но что это меняет? «А ведь Кошелева о чем-то подобном говорила мне… Да, да, тогда в полицейском участке. Как будто знала, что так и получится. Что же делать? Признаться в ошибке? Но тогда… Это же конец всему!.. Крах!..»
Понарин откинулся к спинке кресла и закрыл глаза. Только услышав приближение Лениных шагов, он переменил позу – облокотился на стол, будто работал.
– Что-то ты засиделся, – Лена положила руку на его плечо, – спать уже пора.
И, увидев фотографию, воскликнула:
– А я знаю эту девушку!
Понарин изумленно посмотрел на Лену.
– Ну, я неправильно выразилась. Я знала женщину, которой стала эта девушка. Она была уже совсем старенькая и жила у Екатерины Егоровны. Подруга её юности. Одинокая и не в себе… Всё мужа своего ждала, каждый день ходила его встречать. А он куда-то уехал и там внезапно умер. (Понарин вздрогнул: ему ли было не знать, что Осоргин умер от сердечного приступа в конце того лета в Москве.) С тех пор у неё рассудок помутился. Кошелева её к себе взяла. Мы с девчонками, когда к Екатерине Егоровне забегали, часто эту женщину видели. Она всё бормотала что-то и улыбалась. А Кошелева относилась к ней как-то странно. Нет, она её поила-кормила и всё такое… Но иногда казалось, что что-то недоброе она испытывает к ней. Бывало, сядет напротив и спрашивает: «Ну что, подруга, опять своего ненаглядного пойдешь встречать?» «А как же, – отвечает та, – сегодня он обязательно приедет». И улыбается. «Ну иди, иди»… А фотография эта зачем-то у Кошелевой дома висела. Смотрела она на снимок, потом на старуху и вздыхала: «Какая же ты красавица была!..» Только не чувствовалось в этом её вздохе никакого сожаления. Ну а потом мы стали старшеклассницами и больше у Екатерины Егоровны не бывали. Старушку я иногда встречала – она всё на вокзал ходила. Потом пропала – умерла, конечно.
– Да, – горестно протянул Понарин. – История…
– Конечно, веселого мало.
– Я не об этом. Не только об этом…
– Что ты имеешь в виду?
– А то, что эта женщина, – Понарин возвысил голос в решимости говорить прямо, – и была последней любовью Осоргина! Анной её звали, а не Екатериной!
– Как?! – растерялась Лена. – Не может быть!
– Именно так и есть. Вот, – кивнул он на тетрадь, – неопровержимое тому доказательство.
И с отчаянием добавил:
– А моё открытие – полная чушь!
Лена побледнела, опустилась на стул.
– Что же теперь делать?
– Сказать правду…
Лена молча встала и вышла.
Понарину было слышно, как она всхлипывает в соседней комнате, и у него разрывалось сердце. Наконец, он не выдержал.
Лена сидела боком на диване, поджав ноги. Понарин пристроился рядышком, погладил её по голове.
– Ты, конечно, прав, Олежек, – сказала Лена, сдерживая плач, – истина должна востор…
Она сбилась и заплакала.
– Дурацкое слово!.. Ну кому от этой твоей правды станет легче?! Назови хоть одного человека! А вот нам всем – тебе, мне, Машеньке – будет только хуже!
Понарин гладил Лену по голове и молчал.
Утром Лена проснулась от телефонного звонка. Это был романист Волынин. Лена знала, что он решил написать книгу об отношениях Осоргина и Кошелевой, а потому давно хотел встретиться с Олегом.
– Тебя, – позвала Лена.
Понарин сразу открыл глаза: он так и не уснул в эту ночь.
Когда муж вышел, Лена притаилась.
– Да, конечно, приезжайте. Но не позднее трех часов: вечером мы с женой улетаем на курорт, – донеслось из кабинета.
Лена улыбнулась и, облегченно вздохнув, уснула.
2009