Казус

Казус

1
«Снег посерел, сугробы просели, небо низкое, ватное. Хорошо… Как-то уютно всегда в конце марта. Похоже делается на душе, когда, завершая что-то трудное – долгий путь, например, или тяжелую работу, – начинаешь предвкушать тепло дома, близкий отдых… А разве не малый путь у всех за плечами? – с морозами (градус их ниже нуля!), с промозглыми ветрами и надоевшей тяжестью зимних одежд. Ничего, недолго уж, скоро лето! Потому что то, что начинается в наших широтах после стаивания снега, необходимо считать летом. Таков единственный способ улучшить климат.
И еще хорошо, что сегодня пятница. Вот только голова болит… Зато какие воспоминания!»
А ведь четверг с утра обещал быть обыденно-тусклым. Сначала томление в отделе, потом обед, затем – мука мученическая! – конференция молодых специалистов. Черт возьми, как же там всегда хочется спать!
Первые ряды в актовом зале по обыкновению заполнялись лишь начальством, да докладчиками. Но и, как всегда, за несколько минут до начала мероприятия последние ряды дружно перекочевали вперед, подчиняясь мягко повелевающему взмаху руки Василия Леонидовича Камышева, заместителя директора по общим вопросам.
Вилен же сразу сел посередине зала (и на что эти, с галерки, всякий раз рассчитывают?!), приготовился дремать. Впрочем, для приличия все же послушал первого выступающего. Был это председатель научно – технического совета, который объявил Генку Воротникова из 18 отдела победителем какого-то конкурса за изобретение прибора с дурацким названием «Ариэль».
- Мы этот прибор, между прочим, уже взяли на вооружение, - загадочно улыбаясь, сообщил председатель, - и в его эффективности вы сможете убедиться в самое ближайшее время.
Потом он пригласил Генку на сцену и вручил ему грамоту, к которой полагалась еще и премия.
Все. Теперь можно было отключаться.
Когда наступил перерыв, Вилен едва сдержал себя от сладкого потягивания. Выйдя в фойе, присоединился к курящим.
Лица у всех угрюмые, глаза в пол, чтоб не щуриться от света.
- Пора просыпаться! – возник рядом с компанией Ершов, как всегда, бодрый, веселый, шумный.
Впрочем, эта его энергичность не раздражала, поскольку естественно сочеталась с обликом русского молодца, голубоглазого, белокурого, налитого силой.
- Вот что: а не свалить нам отсюда? – предложил он. – В «Пни» на Обручева.
- Ну, ты даешь! Заметят же…
- Нас тут сколько? Пятеро! Генка шестой. А в зале народу под сотню будет! Ну и как заметят, есть мы или нет?!
- А Генка-то тут при чем?
- Так ему ж проставиться положено. С премии.
Вилен усмехнулся:
- Сам-то он в курсе?
- Не бойся, сейчас озадачу… Вы давайте по одному на выход – и в «Пни», а я за Генкой. Куда он денется!..
Вообще-то «Пни» именовались «Чайкой», и нарекли в народе это кафе именно так, потому что рядом с ним и в самом деле возвышались три пня – память о спиленных когда-то липах. А заведение было вполне приличное. Более того, по многим показателям оно выделялось из общего ряда московских кафе с их пластиковыми столами, дюралевыми стульями, выщербленными солонками и неспешным обслуживанием. В «Пнях», то есть в «Чайке», даже выступал вокально-инструментальный ансамбль.
Но до его появления еще было далеко.
Вилен подошел к автомату с пластинками, достал пятачок.
- Джо Дассена давай!
- Даю! – опустил Вилен пятачок в автомат.
А вскоре пришли Ершов и Генка.
- Эх, сейчас гульнем! – потер руки Ершов. – Только мне через час убегать надо – дело срочное.
- И чего тогда всех взбаламутил?
- Вам-то никуда не нужно! Ешьте, пейте, плохо что ли? Да, Ген?
- Ясное дело. Мне же все равно проставляться. Так уж лучше сейчас, пока деньги есть.
- Мы вообще-то решили по рублю скинуться, тебе на подмогу…
Сделали заказ, и уже через пять минут принесли холодную водку.
- Вот всегда так, - взялся разливать бутылку Ершов, - водку принесут, а закусывать нечем. Тут хорошо еще на столе хлебушек есть. Передайте-ка мне горбушку. Ну что, Ген, за тебя?
Выпили, закусили посоленным хлебом.
- Ген, а что за прибор?
- Да долго рассказывать. На улавливании молекул основан, самое широкое применение…
- Ну да, вам же сказали, что начальство уже взяло прибор на вооружение. Ген, это как?
- Понятия не имею.
-Ох, не нравится мне это их «вооружение», - сказал Ершов, наливая по второй. – Чувствую, устроят они какую-нибудь пакость.
- Илья, а не любишь ты начальство!
- Да, не люблю. А еще не люблю все эти их парткомы, профкомы…
- Потише, еще услышит кто-нибудь.
- Ладно… Ну, Ген, еще раз за тебя!
Через час Ершов ушел, а застолье покатилось дальше, благо и выпивки, и закуски хватало.
Народа в кафе все прибавлялось. Уже играл вокально-инструментальный ансамбль, сокращенно именуемый ВИА. Танцевали пары.
Вилен взглянул на одну из них. И сразу понял, почему именно на эту пару: с плотным мужчиной танцевала… Вика. Он почувствовал ее еще не увидев, а увидя, сразу узнал. Сколько же лет прошло?! Вилен всматривался в Викино лицо. Вдруг - словно опрокинулось время, и он ощутил себя… в детстве.
2
Да, Вилену было двенадцать лет, когда Вика появилась в их дачном поселке. Ее младший брат Колька жил у бабушки каждое лето, как и сам Вилен у тетки, а Вика приехала тогда впервые (наверно, потому что после развода родителей Колка остался с мамой, а Вика с отцом).
Все мальчишки сразу же повлюблялись в Вику, пробудив в ее братце неожиданную склонность к шантажу:
- А вот возьму и расскажу Вике, что вы меня Фурункулом зовете, - с тихой улыбкой говорил Колька, страдавший ячменями. – Или про то, как вы у меня одежду на озере сперли…
Радостно наглея день ото дня, братец в конце концов взялся всех поучать:
- Дурачье вы, зря перед Викой воображаете, все ваши старания для нее – пустой звук!
И был прав. Шансы на взаимность даже у самого старшего из компании – заводилы Лешки, который к своим тринадцати с половиной годам имел, по его уверению, всевозможный житейский опыт, – равнялись нулю. Потому что Вике шел…девятнадцатый год.
Вилен, как и остальные ребята, не задавался вопросом, красива она или нет? Просто все обреченно понимали: в таких вот и влюбляются.
У нее был вздернутый носик, круглые щеки с ямочками и необычайные глаза. « Ишь, какая косуля!» - сказал как-то ей вслед дед Матвей Дмитрич, почти круглосуточно восседавший на складном стульчике перед своей калиткой. Это он о ее глазах – больших, влажных и с тем же разрезом, что у косуль. Но, в отличие от них, Вика смотрела совсем без робости, ясно и прямо. Такая вот смелая косуля получалась.
А ведь, и в самом деле, Вика не боялась ни в футбол с мальчишками сыграть, ни речку переплыть. А с каким азартом удила она рыбу! Так уж получилось, что вокруг не было никого, кто оказался бы близок ей по возрасту, но, проводя время в мальчишеской компании, она явно этим не тяготилась. Стоит ли говорить, как притягательно было ее общество для ребят.
Хоть еще и мальчишки, они находились в той поре, когда темная сила влечения к Женщине уже распахивает свои объятья, и вдруг узнаешь, что сердце сладко замирает не только на качелях, но и от увиденного девичьего профиля, очерченного и аккуратно, и легко, от светлого взгляда из-под челки, брошенного блондинкой на эскалаторе, или от того, например, как у кассирши с озорными глазами темнеет ложбинка в вырезе платья или как лежат одна на другой загорелые женские ноги.
Хорошо понимая происходящее с ребятами, Вика относилась со снисхождением к их глупым выходкам. Дело в том, что с каждым Викиным появлением круг ее поклонников сразу же превращался в ярмарку тщеславия. Или в птичий двор, где каждый индюк пушил хвост на собственный лад. В результате, будто бы сами собой начинали происходить такие вещи, как покорение вершины самой высокой сосны, полеты с «тарзанки» на дальность, езда на велосипеде без рук, хождение «колесом» и многое другое. Вика, конечно, пыталась сдерживать ребят, но этим лишь раззадоривала их.
И только Вилен ничем не привлекал к себе внимания: он просто терялся в присутствии Вики. Но все же и он выкинул номер! Да какой!
А началось все, как водится, с пустяка: Вике понадобилось позвонить в Москву. Сделать это можно было с единственного в округе телефона-автомата, располагавшегося на площади возле продуктового магазина. Пока Вика звонила, ее заприметили трое оболтусов из местных, которые решили немедленно познакомиться с симпатичной дачницей. А чтобы у нее не оставалось выбора, знакомиться или нет, один из них подпер плечом дверь телефонной будки. Конечно же, эта сцена не могла обойтись еще без одного персонажа – благородного героя. И он, понятное дело, появился. Волей случая им оказался Вилен, возвращавшийся с банкой сметаны из магазина. Справедливости ради нужно отметить, что по воле случая Вилен лишь оказался на сцене, а вот какую роль ему сыграть, зависело только от него самого.
Вилен долго не раздумывал. С разбегу он ударил головой в живот лоботряса, подпиравшего дверь телефонной будки. От неожиданности тот упал, и тут же два глухих разрыва обрушили покой, висевший над поселковой площадью. Это разбились два стеклянных сосуда: бутылка портвейна (вывалилась из кармана балбеса) и банка сметаны (выпала из рук Вилена). Не совладав после удара с силой инерции, Вилен последовал за своим противником. Проехавшись руками вперед по ковру из осколков, он приобрел ужасающий вид.
Обидчики Вики, лишь взглянув на него и собирающуюся толпу, быстро сообразили: нужно удирать. Что они и сделали, не проронив ни слова. Только тот, которого Вилен сбил с ног, выкрикнул, отбежав на приличное расстояние: « Псих! Лечиться надо!»
А Вика уже стояла перед Виленом, промокая его сочившуюся кровь и утирая собственные слезы одним и тем же носовым платочком. Из толпы выплыл еще один носовой платок, и кто-то сказал:
- Ему на станцию, к фельдшеру надо.
Вика, спохватившись, повела Вилена в медпункт, где его раны обработали и смазали зеленкой.
По пути домой она сказала ему с мягким блеском в глазах:
- А ты смелый…
И поцеловала. Да не в щеку, а почти в губы!
Настал его звездный час! Особенно Вилен гордился порезом на щеке (вот почему Вика приложила свой поцелуй в другое место). Но также приятно было и оттого, например, что теперь только за ним могла Вика зайти, направляясь в магазин, и только его она могла позвать к себе смотреть телевизор (который был большой редкостью для дачного быта тех лет). Да, Вика выделяла его из всех.
Ребята же, увидев это, сразу успокоились. Безумства закончились, началась прежняя жизнь. Из которой «счастливчик» Вилен оказался выключен. Потому-то и становилось ему иногда тоскливо. Впрочем, лишь иногда.
Сейчас Вилен не помнил о той тоске. Зато хорошо помнил Студента, приехавшего к родственникам в самом конце лета (решил набраться сил перед последним курсом). Долговязый, важный, скучный – ничего мало-мальски привлекательного.
А Вика стала вдруг растерянной и похорошела необыкновенно, словно что-то в ней подтаяло, и женственность проступила с какой-то истомной полнотой – ярко, волнующе. По вечерам Студент степенно сидел у костра напротив Вики и смотрел на нее блеклыми, круглыми глазами. Остальных же он не замечал. Неприятнейший был тип. Но Вика, очевидно, так не считала, и, когда все ребята расходились по домам, они вдвоем оставались сидеть у догоравшего костра.
Ну а потом Вика исчезла: уехала, ни с кем не попрощавшись. Исчез и Студент. Вилен слышал, как Викина бабушка жаловалась его тете: «Это ж надо?! Я, говорит, замуж выхожу. Я ей: Викуся, тебе же только восемнадцать лет! Да и он что такое? Ни кола, ни двора, в общежитии живет, стипендия одна, да и ту, может, еще не получает. Нет, говорит, все уже решено, и ничего не изменить. Собралась в пять минут и уехала…»
С тех пор Вилен не видел Вику и ничего о ней не слышал.
3
Удивительная вещь – память! Иной раз бессильна она перед вчерашним днем, а иногда унесет, не спросясь, человека в его давнее прошлое – даже запахи вернет, вмиг перелистает годы, а случается – и целую жизнь. Секунды, минуты или всю ночь напролет – память сама решает, сколько длиться этим путешествиям. Для Вилена все завершилось с последними звуками танца.
Он взглядом проводил Вику в конец зала, где за сдвинутыми столами сидели человек десять – мужчины и женщины разных возрастов, наверно, сослуживцы.
И будто кто-то подтолкнул его встать, чтобы направиться к Вике. Вилен, конечно, понимал, что она, скорее всего, его не узнает, но стало не до размышлений. А ведь прежде, чем приглашать Вику на танец, не мешало бы подумать о возможной реакции усатого Викиного кавалера. Поэтому для Вилена было неожиданностью, когда тот вскочил с места и грозно надвинулся на него.
- Все нормально, Аркадий, - остановила усатого Вика и негромко добавила: Что это ты себе возомнил?!
«Значит, между ними ничего серьезного», - улыбнулась у Вилена душа.
Начался медленный танец. Без слов, одной мелодией звучала какая-то очень знакомая песня-грусть, и так оказалось хорошо плыть в этой музыке, глядя на Вику и думая о ней.
То, как были подведены ее глаза, несколько изменило их форму, но все равно это были те же Викины косульи глаза. Да и во всем она, будто бы изменившись, осталась прежней. Фигурка, хоть и утратила девичью легкость, но не потеряла стройности, только приосанилась, а походка и жесты принадлежали теперь уверенной в себе женщине, и потому в ее движениях стало еще больше изящества, которое всегда - порождение внутренней свободы.
Вика улыбнулась, и от ямочек на щеках лицо ее сделалось до боли знакомым.
- Что это вы так смело разглядываете меня?
И, не дав ему ответить, сказала:
- Раньше я знала одного такого же смелого молодого человека. А звали его …
Она потянулась к его уху и, нахлынув ароматом волос, прошептала:
- Вилен…
- Не может быть! – изумился он.
- Не может быть чего?
- Чтобы ты… вы меня узнали!..
- Но узнала же! И что это ты со мной на «вы»? Очень постарела?
- Нет. Ты и сама знаешь, что прекрасно выглядишь.
- Ну знаю. А тебе трудно комплимент сделать?
- Так ведь я же говорю: ты прекрасно выглядишь. Ты всегда красивой была. И мне очень нравилась. Да и не мне одному. Помнишь?
- Помню, конечно… Ты мне тоже симпатичен был…Ты же мой спаситель! Сколько лет тебе тогда было?
- Двенадцать. А жаль.
- Что жаль?
- Что симпатичен был только потому, что спаситель.
Вика рассмеялась.
- Да я для вас тетей была, а вы для меня дети!
- Все так. Хотя и не совсем так.
У Вики заиграли смешинки в глазах.
- К чему ты, Вилен, клонишь?
- К тому, что я вырос и мне двадцать два года.
- Молодец! И все равно я для тебя взрослая женщина, - строго сказала она, но глаза ее по-прежнему весело блестели. – Ну, расскажи о себе.
- Биография короткая: школа, институт, сейчас в НИИ работаю, младшим научным сотрудником. Сегодня конференция молодых специалистов была. Мы оттуда с ребятами удрали, чтобы премию обмыть. Вон наш столик.
- Ты премию получил?
- Нет, вон тот в красном свитере.
- Ты женат?
- Что ты, я же только институт закончил.
- Ну и что? Некоторые еще студентами семьей обзаводятся…
Вика смолкла, опустив лицо.
- Я все помню, - сказал Вилен. – Не сложилось с ним?
Она кивнула.
- А брат твой как?
- В МГИМО учится, спасибо нашему папе. На последнем курсе. Все у него хорошо.
- А у тебя?
- И у меня тоже. Я вечерний закончила. Работаю тут недалеко. Экономистом. Теперь уже старшим, - поправилась она. – Пришли вот с коллегами мое повышение отметить.
- Ты замужем?
- Нет, но я не одна, - она улыбнулась, - у меня дочь. Ей девять лет.
Танец закончился.
- Если я тебя еще раз приглашу, меня тот усатый, наверно, зарежет.
- Ну, во-первых не зарежет: он все-таки зав. сектором, а не уголовник, и, во-вторых, мне уже пора домой, к дочке.
- Тогда я тебя провожу. Не будешь возражать?
- Не буду.
- А зав. сектором?
- И он тоже. Жди меня у выхода, я скоро.
Вилен кинулся к своему столику:
- Все, мужики, я испаряюсь. Генка, спасибо за угощение.
- Погоди, как тебе удалось с такой женщиной познакомиться?
- Завтра, все завтра… Пока!
Был десятый час вечера, когда вышли они из кафе. К этому времени заложенное облаками небо прояснилось и теперь, глядя на землю желтой луной, лежало в белесых росчерках, словно в следах пороши. И было душно от исхода в открывшуюся высь тепла, накопленного за день. И было чудесно оттого, что это напоминало лето.
Они пешком, неторопливо продвигались к Викиному дому, который находился в паре автобусных остановок; шли расстегнутые, с непокрытой головой, и какой-то славный разговор ни о чем лился сам собою, как тихая течь.
Когда они вошли в подъезд, все оборвалось: Вилен привлек Вику к себе, а она уперлась руками в его грудь и покачала головой.
- Зачем? Так хорошо было…
Вилен отпустил ее. И с обидой спросил:
- Я всегда буду для тебя мальчиком?
- Ну нет, конечно… Не сердись. Ты… очень милый…
Она вдруг обняла его и поцеловала в губы. Не пресно – по-дружески, - а влажно, сладко. Но коротко. Словно только подразнила юрким язычком.
- Ничего не понимаю, - прошептал изумленный Вилен.
- Я пока тоже… - отозвалась Вика и предложила:
- Хочешь, чаем напою. Только вести себя прилично! Странно, почему-то в подобных обстоятельствах всегда предлагают кофе. От него же не спят, а тут ночь на носу.
- Вот за тем и предлагают, чтобы не спать.
- Тогда это точно не наш случай.
Они поднялись в Викину квартиру. Дочка уже спала.
- Она у меня самостоятельная, - сказала Вика, - сама ложится, сама встает.
- А комнат у тебя две? – не постеснялся спросить Вилен.
- Две, но нам на кухню.
Чаю Вилену не хотелось… Осилив две чашки чаю, Вилен понял, что пора уходить. Уже стоя в дверях, он попытался снова обнять Вику, и она – о, чудо! – вдруг не стала сопротивляться. В этот раз поцелуй был долгим. Вика спохватилась только, когда руки Вилена сделались чересчур смелыми, и забилась, как птица, у него в объятьях.
- Вилен, ты слишком торопишься!
- Тороплюсь? Значит, есть надежда?
- Ну почему же нет? – улыбнулась она. – А теперь иди. Спать пора.
- Я позвоню завтра!
4
«А голова-то, кажется, уже не болит», - заметил Вилен, подходя к зданию института. Но тут же от этой приятной мысли отвлекся, увидев через стеклянные стены аквариума-вестибюля небывалое скопление народа.
Обычно каждый сотрудник шел через свой турникет, обменивая у вохровца (стрелка военизированной охраны) жетон на пропуск – и никакой толчеи. Сегодня же все проходили через один-единственный турникет, миновав который надлежало еще проследовать мимо какого-то экрана. На выходе из процесса стоял с ручкой и блокнотом вальяжный, крупный, улыбающийся Василий Леонидович Камышев, именуемый, между прочим, в народе Веселинычем.
Вилен пристроился к концу очереди.
Вскоре он увидел Ершова, который, находясь за Камышевым так, что тот не мог его видеть, делал Вилену энергичные жесты. Смысл их угадывался однозначно: не надо, не ходи! « Да как же это? Прогулять что ли?» Вилен покачал головой. Ершов в отчаянии махнул рукой: мол, воля твоя, я тебя предупреждал, но не ушел, а остался ждать.
Когда Вилен проходил мимо матового экрана, тот вспыхнул красным цветом. Веселиныч заулыбался шире прежнего.
- Представьтесь, - сказал он.
Вилен назвал себя.
- Что же это вы, Вилен Игоревич, нетрезвый на работу приходите?
- Я? – изумился Вилен. – Да я абсолютно трезв!
- А вот прибор, - Камышев кивнул на экран, - сигнализирует об обратном. И ошибиться он не может. Между прочим, его ваш же коллега изобрел, молодой специалист. «Стало быть это Генкин прибор… И вот каким образом начальство взяло его на вооружение! Но все это похоже на бред! Какая-то чушь несусветная!»
- Я сейчас объясню… Ну да, вчера вечером я был в кафе, выпивал, но вчера же!
- Объясняться вы будете не здесь. А сейчас проследуйте на свое рабочее место. Вас, когда потребуется, вызовут.
- Ну что, не послушал меня? – протянул, здороваясь, руку Ершов. – Дождался бы, когда они свою ловушку унесут, да прошел бы себе спокойненько.
- Откуда ж я знал?.. Конечно, лучше было опоздать…
И вдруг Вилен рассмеялся:
- А изобретатель наш хренов небось тоже попался?
- Зря надеешься: Генка сегодня в отгуле.
- Ну а ты, у тебя-то должно быть все в порядке: ушел рано, пил немного.
- Ага… Счас… У этого чертового прибора такая чувствительность, что ему и одной молекулы достаточно! Я тоже в списке… А ведь интуиция меня не обманула: получите, дорогие товарищи, сухой закон в отдельно взятом институте.
- Да они там что? Рехнулись?
Ершов оставил реплику Вилена в стороне.
- И будут потом радостно рапортовать наверх… А дальше, сам знаешь, - начнется распространение передового опыта в масштабах города, республики, всей страны!
- Да ладно тебе! Не сгущай краски!
- Ну и наивный же ты человек! Это ж любимое их занятие – порядок наводить… Ладно, пора по рабочим местам, а то еще опоздание до кучи припишут.
Вилен пришел в отдел, сел за свой стол и, уткнувшись в первые попавшиеся под руку бумаги, сделал вид, будто работает. Но все прекрасно понимали, что занят он только одним – ожиданием вызова к начальству, а потому не трогали, оставляя, как перед свершением казни, наедине с самим с собой.
В обед он увиделся с Ершовым и остальными ребятами из вчерашней компании. Те нервничали:
- Еще не вызывали?
- Нет…
Только Ершов не нервничал. Он был угрюм и решителен.
- А послать их к чертовой матери!
- Ты что? Беды потом не оберешься!
- А что, лучше смолчать?
Вдруг Ершов зло улыбнулся:
- Не знаете, почему у нас в маршрутных такси все платят, а билеты никто не берет? Хотим широту души показать? Или продемонстрировать доверие водителю? Мол, и так знаем, что все деньги в кассу сдаст. Но и в том, и в другом случае врем. Во-первых, мы мелочны, а, во-вторых, убеждены: шоферюга обязательно запустит свои лапы в выручку. Выходит, нам стыдно не дать водителю красть! А вот это уже из области извращений. Мне иногда кажется, что жить по здравому смыслу нам не дано. Вот, например, не любим, когда кто-то поступает не так, как все, даже если эти все законченные идиоты!..
- Что-то тебя не туда занесло…
- Занесло? – перебил Ершов. – Точно! Опять в ту же маршрутку! Ты там рискни попросить билетик. Я тебе гарантирую всеобщее презрение пассажиров до конца поездки. А безропотность перед начальством? Тут же дело просто до маразма доходит! Как в том анекдоте, если скажут, что завтра на площади всех вешать будут, то все и придут, да еще со своими веревками… Ну вот какого рожна они целому институту этот рентген устроили? По какому праву? И почему они заключение делают по показаниям какого-то прибора?
- Но ведь он же и в самом деле… улавливает.
- Улавливает. А известно вам, что состояние опьянения определяется только по результатам медицинского освидетельствования?
- Ну ладно, ладно, - вмешался Вилен. – Наверно, ты прав. Но нам-то что делать? Предлагай!..
- Я уже предложил: послать их к чертовой матери! Всем вместе.
- Ты думаешь, нас всех вместе вызовут?
- Ну, если нет, то послать их каждому в отдельности!
Вскоре после обеда вызвали всех сразу, но приглашать на «ковер» стали поодиночке.
До Вилена в кабинете Камышева побывали трое. Судя по тому, что они там не задержались, никто из них к чертовой матери никого не посылал. Вилен тоже решил не будить лиха.
Кроме Камышева, в кабинете присутствовали три секретаря: партийный, комсомольский и профсоюзный.
- Что же вы, молодой человек, такое имя черните? – со скорбью, надрывающей голос, начал партийный секретарь Никанор Алексеевич Порватов, а секретарь профсоюзный Петр Петрович Широкоряд уточнил:
- Вилен – это же от Владимира Ильича Ленина!
- Я в курсе, - негромко, но, как показалось обоим секретарям, дерзко ответил Вилен.
- Значит, вы понимаете, что с вас спрашивается вдвойне? – вступил в разговор Веселиныч, расплываясь в улыбке.
«Что он все улыбается? - раздраженно подумал Вилен. – Сколько живу, впервые слышу про особый спрос».
И ничего не ответил.
- Тогда скажите, - продолжил Камышев, приняв его молчание за согласие, - какого наказания заслуживает ваш проступок?
- А я никакого проступка не совершал, - негромко опять, но твердо ответил Вилен.
И это, в понимании собравшихся, было уже наглостью.
- Не совершал?! – покраснел от возбуждения партийный секретарь Порватов, а секретарь профсоюзный Широкоряд взвился:
- По-вашему, ходить на работу пьяным – это в порядке вещей?!
- Я трезвый был. Я же объяснил все заместителю директора сегодня утром.
Багровый Порватов и гневно дышащий Широкоряд повернулись к Камышеву.
- Ну и что вы мне объяснили? – перестал (невероятно!) улыбаться тот.
- Что я был в кафе. Но вчера, вечером. Разве это запрещено?
Наступило молчание.
- Ну, а вы что скажете? – зловеще, через очки-лупы посмотрел Порватов на комсомольского вожака.
От такого взгляда коммуниста, малого ростом и тщедушного телосложением, впору было содрогнуться. Леша Буруздин и содрогнулся (Вилен знал этого инженера из 11 отдела). А еще поперхнулся и начал было что-то лепетать, но старший товарищ его перебил:
- Да у вас комсомольцы, понимаешь, вечерами по кафе шатаются, а вам и дела нет! Где воспитательная, где культмассовая работа?!
Профсоюзный лидер, до того внезапно успокоившийся, опять занервничал, уловив отклонение от главной темы. Широкоряд вынул из нагрудного кармана пиджака ярко-желтую расческу и частыми взмахами стал зачесывать волосы, упавшие на лоб. Делая так, он все время посверкивал и косил глазками на партийного секретаря. За этим занятием Широкоряд напоминал зверька, совершающего какой-то диковинный ритуал. В конце концов, он не выдержал:
- Значит, никакой вины вы за собой не признаете?
- Нет.
- А как же показания прибора?
- А кто этот прибор тестировал, проверял?
- Да вы издеваетесь над нами?
- Знаете что? – вмешался Веселиныч – улыбка вновь плыла по его лицу. – Чтобы не было ни у кого сомнений, мы в понедельник сами, вчетвером, пройдем испытание прибором на глазах у всех. И уж если прибор ничего не покажет, а он ничего не покажет, то не обессудьте, отвечать вам придется по всей, как говорится, строгости закона.
- Какого закона? – опешил Вилен.
- Полагаю, решать ваш вопрос мы поручим комсомолу. А у него свой Устав, который что? Закон!
Вилена отпустили. Получалось, до очередного суда, который, конечно же, ничем хорошим закончиться не мог.
Следующим и последним шел Илья, который, как и намеревался, послал всех к чертовой матери. «Да, вот теперь у кого настоящие проблемы! – подумал Вилен. – А у меня так – неприятности…»
Ершов просто кипел.
- Ты сейчас только ничего не говори, - сказал ему Вилен. – Пойдем, покурим, помолчим.
С каждой затяжкой Ершов все больше успокаивался, пока не остыл совсем:
- Как бы там ни было, а покурить порой особенно приятно… Думаю, очередной их целью станет именно курение. И не потому что никотин – яд, а потому что не могут они спокойно смотреть на то, отчего человеку кайф! Для них Генкин прибор просто подарок! Дело лишь в богатстве фантазии. Можно, например, выявлять сотрудников, у которых ночью был секс. Излучает же человек после этого какие-нибудь флюиды. Настроить прибор на их улавливание, и – нате, получите порицание: что это вы, уважаемый, энергию преступно расходуете накануне трудового дня?! Я тебе точно говорю, они ни перед чем не остановятся!
- Вот что, - решил Вилен. – Надо к Генке ехать. Он этот прибор породил, пусть его… Они знаешь, чего придумали? Самим в понедельник утром, на глазах у всех пройти проверку. Чтоб никто не сомневался …
- Ну да, решили пожертвовать своими выходными. - Ершов отбросил окурок в урну. – Думаешь, они не пьют? Еще как! Только им можно. Потому что они – это они! А народ глуп, и его нужно систематически воспитывать…
- Ладно, Илья, - перебил Вилен, - что тут много говорить! Мы едем к Генке или нет?
- Естественно. Встречаемся после работы на остановке.
В начале седьмого вечера Ершов нашел Вилена в очереди на автобус.
- И охота тебе? Я, например, до метро пешком хожу. Или на маршрутке добираюсь. Вон, кстати, наша едет. Авось, не обеднеем.
Маршрутки, как известно, плавностью хода не отличаются. К свободным местам, оставшимся только в конце салона, пробирались через качку, приседая и разбрасывая руки. Наконец, плюхнулись на сиденья.
«Каждый раз такие пируэты выделывать, да еще за кровный гривенник?! Нет! Лучше уж пешком!» - решил на будущее Вилен и полез за деньгами. Но Ершов уже протянул руку впередисидящему пассажиру:
- Передайте, пожалуйста, на два билета.
«Начинается…» - тоскливо подумал Вилен.
Убедившись, что монетки добрались до водителя, Ершов немного выждал, а потом громко сказал:
- Товарищ Пиковер, а где билеты?
Вилен не сразу сообразил, что садясь в маршрутку, Илья успел узнать фамилию водителя из таблички, всегда размещаемой на «торпеде» такси. Не сразу сообразили и все остальные, включая водителя, плечистого парня с рыжей головой, который, услышав свою фамилию, резко затормозил. Пассажиры посъезжали со своих мест. И все, как один, повернули недобрые лица к Ершову. Ну и к Вилену, конечно. Который невольно отодвинулся в сторону.
Прежде чем оторвать от толстой катушки билеты, Пиковер направил зеркало заднего вида на Ершова, чтобы рассмотреть лицо этого уникального человека. Наконец, он вложил два билета в руку пассажира за своей спиной:
- Передайте тому вон… в конце салона.
И билеты поплыли по цепочке в сопровождении тяжелых взглядов. Как раньше и утверждал Ершов, всеобщее презрение было обеспечено им с Виленом до конца поездки. Удивительно, но это презрение передавалось и новым пассажирам, которые, едва усевшись, начинали с неприязнью на них посматривать.
В конце концов, приехали. На укоризненное молчание Вилена Илья ответил:
- Думаешь, я всегда билеты в маршрутке требую? Да ни фига! Только сегодня! Потому что достало все!
Вилен ничего не ответил, видя, что Ершов готов распалиться. Так и дошли они до дома Воротникова в молчании.
Генка долго не открывал. Они уже решили уходить, когда вдруг что-то шевельнулось в мертвом выпуклом глазу на двери, а затем цокнул язычок замка. Генка предстал босой, с голым торсом (если так можно сказать о его слабой груди) и в тренировочных штанах.
- Ты не один что ли? – догадался Вилен.
- Ну… в общем да… - смущенно подтвердил Генка.
- Дело житейское, - смело шагнул за порог Ершов. – Забыл, где у тебя кухня? Там, кажется?
- Нет, только не на кухню!
Но было поздно. Длинноногому Ершову понадобилась пара секунд, чтобы преодолеть крохотный коридорчик от прихожей до кухни и оказаться нос к носу с Леной Осокиной, практиканткой-дипломницей из Генкиного отдела.
Бедная девушка жалась спиною к стене и была ни жива ни мертва.
- Пардон, - развернулся Ершов с мгновенно загоревшимся глазом от вида девичьего смятения и второпях прикрытого женского тела. А еще он заметил на столе бутылку вина.
- Значит, утехам предаешься, - начал, понизив голос, Ершов, когда все трое вошли в комнату. – Наслаждаешься жизнью, Эдисон хренов… А мы там …
- Да в курсе я, - перебил его Воротников, садясь на стул.
- Откуда? Ты же в отгуле!
- А я днем ездил в институт. Позвонил Веселиныч и вежливо пригласил побеседовать по неотложному делу.
- Ну?
- Что «ну»? Дело конфиденциальное, я предупрежден. Мне неприятности не нужны… Видели? – прошептал он, скосив глаза в сторону кухни. – Я жениться хочу. А она еще замужем.
- Да брось, - не поверил Вилен. – Когда это она успела?
- На втором курсе. Ранний брак.
- Ну и…
- Веселиныч, сука, знает о наших отношениях. Обещал, в случае чего, аморалку впаять – и мне, и ей.
Установилась тишина сопереживания.
Ее прервал Вилен:
- Ты скажи, этот твой прибор хоть как-то можно обмануть?
- Нет, - покачал головой Воротников. – Вот настроить его на что угодно можно: хоть на алкоголь, хоть на никотин, хоть на колбасу любительскую… Еще можно на страх… или радость… А обмануть – нет.
- Черт бы тебя побрал! – от сердца высказался Ершов.
- Если, конечно, не изъять из него камеру.
- Так, так … - насторожился Илья.
- Ну, если камеры, то есть уловителя частиц, не будет, то и прибор ничего не покажет - все просто. Как раз об этом и просил меня Камышев. Он же вам обещал, что в понедельник вместе со всеми пройдет тестирование на алкоголь, а у него в воскресенье банкет по какому - то там случаю… В общем, просил он меня эту камеру временно изъять… Е-мое! Проболтался!..
- Не проболтался, а искупил вину перед товарищами! – заулыбался Илья.- Да нам-то что с этого? – не понял Вилен. – Ну, пройдет он тестирование будто не с бодуна, а дальше?
- Нужно думать. Чувствую, есть здесь какой-то ход… - ответил Илья.
Воротников вдруг начал смеяться.
- Ты чего? – удивился Илья.
- Хватит ржать-то, - попытался остановить его Вилен.
- А меня потом… после Веселиныча… Короче, вышел я от него, спускаюсь по лестнице и сталкиваюсь с Порватовым. Хорошо, говорит, что я тебя встретил. Зайдем-ка ко мне. Стал меня про прибор расспрашивать, ну а кончилось все… - Генка опять начал смеяться, - так же, как и у Веселиныча: попросил прибор в понедельник отключить, потому что у него в воскресенье тоже какое-то торжество!
- Вот сволочи! – обрадовано изрек Ершов. – Я же говорил…
- Да погоди! - перебил его Генка, давясь смехом. – Я еще побывал в кабинете… Широкоряда. По той же причине! Вот теперь все! Теперь – «сволочи»!
Вилен и Илья присоединились к Генкиному смеху.
Не видя больше смысла таиться, появилась Лена, одетая в строгое платье. От ее испуга, растерянности не осталось и следа. Наоборот, словно в искупление недавней слабости, стала она вызывающе хороша, совсем не похожа на ту неброской внешности девушку, какой была на работе.
Вилен замер, пораженный, а у Ильи снова загорелся глаз.
- Ну и что вы тут застряли? Пойдемте к столу, - по-хозяйски пригласила Лена. – Я с вами тоже посмеюсь.
- А они торопятся, им некогда, - решил выпроводить гостей Генка, заметя алчный интерес Ершова к Лене.
«Вот ведь кобель, - подумал Вилен, следуя за Ильей к двери. – И никакие проблемы ему не помеха!»
На пороге Ершов остановился:
- Ген, а ты не отключай в понедельник прибор. Представляешь, какой цирк будет?!
- С ума сошел? Что я им скажу?
- Ну, скажешь, что сбой случился или что-нибудь еще… Неужели не придумаешь?
- Ага, так они мне и поверят!.. И потом, камера уже не в приборе, а в моем рабочем столе.
- Ты зачем вообще эту ловушку изобретал? – посуровел Ершов. – И ведь даже не ведаешь, что натворил!
- А что я такого натворил?
- Изобрел средство абсолютного контроля над человеком, - Ершов понизил голос, отчего фраза прозвучала особенно зловеще.
- Скажешь тоже… - попытался отмахнуться Генка.
- А ты раскинь мозгами-то! Кому ж, как не тебе знать, что это так!
Погрустневшие глаза Воротникова сказали: это так! И Ершов продолжил:
- Об ответственности тех, кто создавал атомную бомбу, знаешь? Читал? Ну, у наших ученых хоть благородная цель была. А у тебя что? Насолил всему человечеству…
Генка встрепенулся:
- Еще чего придумаешь! «Человечеству»… Ничего с ним не случится. А вот мне Веселиныч с Порватовым небо в алмазах покажут! Все! Привет! Разговор окончен!
И Генка захлопнул дверь.
- Переговоры закончились полным провалом, - подытожил Ершов.
- По-моему, с «человечеством» ты хватил через край, - говорил ему Вилен, пока они ждали лифт, застрявший где-то наверху. – И потом, если уж на то пошло, от Генкиного изобретения, как и от атомной энергии, может быть не только вред.
- Да? – усмехнулся Ершов. – Например?
Лифт, наконец, приехал.
- Ну, предположим, сел пьяный человек за руль и чешет беде навстречу. А на дороге стоит Генкин прибор. Он пьяного этого раз – и вычислил, передал сигнал гаишникам, а те его тормознули. Разве не польза?
- Что ж ты наивный такой?! Тормозить-то они будут всех подряд: и тех, кто, действительно, пьян, и тех, кто кефиру попил, и тех, кто корвалолу принял.
- Ну, знаешь, так любую идею можно до маразма довести.
- И не сомневайся: доведут! Они обязательно доведут!
Вилен и Илья вышли из подъезда.
Вечер был по-вчерашнему теплый. Говорят: «на сердце кошки скребут», а у Вилена эти неизвестно как появляющиеся там зверьки просто мягко пробежали, щекоча хвостами, и в память вплыла Вика.
- Как же я забыл?! – в растерянности от внезапного открытия воскликнул он и бросился искать телефонную будку.
Вилен держал трубку, звучавшую длинными гудками, пока автомат не проглотил монету.
- Илья, дай двушку! – высунулся он из кабинки.
- Держи, пару, больше нет.
Обе двухкопеечных монеты автомат съел, даже не тратя времени на соединение с номером.
-Да что же это такое! – вскипел Вилен.
- Вон там, на углу еще один автомат, - показал Илья.
- Двушки больше нет!
- Ну, если очень надо, можно и гривенником позвонить – он по размеру, как двушка.
- Точно! Совсем из головы вылетело…
Автомат оказался исправным, монетку он не глотал, но и трубку на том конце никто не поднял.
- Чего ты так подхватился? Шерше ля фам? – поинтересовался Ершов.
- Ты, как всегда, проницателен.
- Как я понимаю, свиданье сегодня не состоится?
- Я просто обещал позвонить…
Вилен вдруг запнулся и спросил самого себя:
- Интересно, а какой телефон она мне дала – рабочий или домашний?
- Блеск! – театрально раскинул руки Ершов. – Ты даже и не подумал спросить! Такое возможно только в двух случаях: или эта девушка не очень-то тебе и нужна, или ты совсем потерял голову.
- Не умничал бы ты…
- Ладно, ладно, - примирительно сказал Илья. – Давай, пока гастроном не закрылся …
Вилен его перебил:
- Нет, после всего, что сегодня случилось, надо в себя придти… Я – домой.
- Домой, так домой… А мне послезавтра еще на воскресник. Для отдела новую мебель закупили, а дальше, как водится, собирать, расставлять – это уж наша забота. Да… Не завхоза же. Хотя у Веселиныча этих разнорабочих!.. Не понимаю, что они у него делают? Похоже, только водку трескают. Особенно Степаныч. Он же с утра на ногах не стоит!
Илья задумался.
- Да пошли они все к черту!
- Ну ладно, если хочешь – давай в гастроном, - подался навстречу ему Вилен.
- Нет, нет, ты правильно сказал: в себя надо придти.
5
Воскресным вечером Вилен, не зная зачем, набрал Викин номер.
- Алле, - неожиданно и почти сразу услышал он ее голос.
- Ну и дела! Так это твой домашний телефон?!
- Вилен, миленький! Зачем же мне давать тебе рабочий?
- Я звонил в пятницу, никто не ответил.
- Что-то на АТС случилось, звонки на телефон не проходят, тебе просто повезло. А мама испугалась, с другого конца Москвы прилетела. Ты, кстати, мог бы тоже заехать, если очень нужно было.
- А я и заеду. Прямо сейчас. Можно?
- Только ненадолго: поздно уже.
На душе впервые за эти дни сделалось светло, весело. Вилен бросился одеваться. Но его радостную суету прервал звонок в дверь.
На пороге стоял несколько пьяный Ершов с тубусом подмышкой.
- Что случилось?
- Сейчас расскажу. Дай пройти.
Илья был сосредоточен и не склонен к церемониям.
- Вот, - вывалил он из тубуса какой-то предмет. – Изъял.
Короткий рассказ Ильи сводился к тому, что сегодня, во время воскресника, он проник в Генкин отдел и, говоря по-простому, спер из его рабочего стола камеру, а с чертежной доски снял принципиальную схему прибора и тоже спер.
- В общем, так, - закончил Ершов, - все это надо спрятать. Чтобы никто ни за что не нашел.
- Закопать что ли?
- Нет, не закопать, - раздраженно - язвительно произнес Илья. – Я же говорю: спрятать. Где-нибудь, у кого-нибудь.
- И ты решил сделать это у меня.
- Я что, сумасшедший?! В случае чего у нас у первых начнут искать. Нет, тут нужно хорошенько раскинуть мозгами…
- Лучше скажи, зачем ты все это затеял? Тебе мало неприятностей?
- Но ты же знаешь, какая беда этот прибор в их руках! Их просто необходимо остановить!
- Да Генка сделает новый!
- А его никто и не попросит.
- Как это?
- Так. Надо знать их психологию. В сложившихся обстоятельствах им не до прибора будет. Для них главное – найти того, кто прибор этот свистнул … Понимаешь, этот человек больше, чем преступник. Он наплевал на них! Как говорится, надругался в особо циничной форме. А они кто? Они власть! Такого простить нельзя. Найти мерзавца и наказать, чтоб другим повадно не было! И это намного важней, чем восстанавливать какой-то там прибор. Да и забудут они в запале о нем, тем более что в настоящий вкус от его применения еще не вошли, а вот личные неудобства уже испытали.
- Здорово же ты разложил все по полочкам. А не забыл, что ты же и есть тот самый «больше, чем преступник»? Не страшно?
- Да им меня никогда не поймать! – самонадеянно воскликнул Ершов. – Если мы, конечно, хорошенько все спрячем. Короче, не отвлекайся, думай давай, раскидывай мозгами…
- Мне сейчас самое время. Ты меня, можно сказать, на пороге застал.
- А ты куда, если не секрет?
- Не секрет. К старой своей знакомой.
- Домой?
- Домой.
- Вот! – поднял Ершов указательный палец.
- Что «вот»?
- Вот у кого мы все спрячем!
- Я от твоей наглости порой теряюсь! Почему бы тебе все это просто не уничтожить?
- Ты что? Этот чертов прибор, как ни крути, - достижение человеческой мысли.
Вилен взмолился:
- Илья, мне, в самом деле, некогда! Ну спрячь пока куда-нибудь! Вон у нас во дворе гаражи стоят. Где-нибудь между ними. Там полно подходящих мест. А завтра перепрячем… Давай так?
- Ладно, пошли … - сдался Ершов, осовело моргнув.
- А ты чего выпивши?
- Пришлось со Степанычем для дела принять. А иначе, как бы я в Генкин отдел попал? Ключи-то все у него. Я еще огурец, а Степаныч – труп.
Выйдя из подъезда, они разошлись: Ершов к гаражам, Вилен – к автобусной остановке.
«Конечно, разница в возрасте – вещь относительная, - размышлял Вилен, глядя в черное зеркало автобусного окна. – Вот, скажем одному старику 76, а другому 82. Разница – 6 лет. Но это совсем не те же 6 лет, что между годовалым и семилетним ребенком. Выходит, чем старше люди, тем незаметней разница в годах… Но уже и тогда, когда одному 22, а другому 28, она совсем неощутима. Хотя потом… Ведь у женщин, говорят, года летят быстрее… Ну и что?… К чему рассуждать, если так тянет к ней!.. Теперь понятно, какого это - «всей душой»!
Только было Вилену не понять, что там, в душе, поселилось? Каприз-причуда? Очарованность? Мираж любви? Или вовсе не мираж… А, может, и не стоило понимать? Всегда ли нужно, чтобы сходились душа и рассудок? Без последнего иногда (припоминаете?!) намного лучше!
Вика открыла дверь раньше, чем Вилен поднес руку к звонку.
- Я твои шаги услышала.
Дома - когда «не на людях» - все женщины меняются, тускнеют. Вика тоже выглядела иначе. В простеньком платьице, без всякого макияжа, с выбившимися из прически прядками волос, она однако не потускнела, а будто явилась на порог из того замечательного лета. Настолько явственно показалось это Вилену, что он остолбенел.
- Что ж ты стоишь? – улыбнулась Вика. – Проходи. И приложила палец к губам. – Дочка спит, опять не познакомитесь.
- Извини, - прошептал Вилен, - цветов сейчас уже не достать. Вот, прихватил.
И вынул из пакета чудо отечественной кондитерской промышленности – вафельный торт «Сюрприз». Главное достоинство его заключалось в том, что он мог храниться вечно. Ну, если и не вечно, то очень долго. Правда, в этом случае, при попытке его разрезать он начинал рассыпаться в крошево. Но до такого редко кто доводил. Виленов же тортик, не пролежавший и месяца в холодильнике, вообще пребывал в юном возрасте.
Не удивляйся, современный читатель! Вовсе не повальная жадность царила в те времена – царил дефицит. Может и стоило бы добавить «которого ты, счастливец, не видел», да с нашей матерью-родиной не сглазить бы!..
- Вот и замечательно! – взяла «Сюрприз» Вика. – А то у меня к чаю только сушки и печенье. Проходи на кухню.
Однако не успел Вилен и шага сделать, как в дверь позвонили. Он не поверил самому себе, когда увидел в проеме… Ершова.
- Вам кого? – спросила Вика.
Ершов не ответил.
- К кому вы? – снова спросила она.
Ершов молчал, как и Вилен до этого, превратившись в истукана. И только были живы глаза, посветлевшие от восторга.
Вилена же при виде зачарованности Ильи окатило волной беспокойства, и сердце его будто глотнуло холода.
- Ты как здесь очутился? – нервно подступил он к Ершову.
Тот, наконец, отмер и, не обращая на Вилена внимания, ответил Вике:
- Я друг вот этого лгуна.
- Лгуна? – удивилась Вика. – Почему лгуна?
- Он сказал, что едет к старой знакомой, а какая же вы старая?
Вика засмеялась, и Вилену стало еще хуже.
- Мы, действительно, давно знакомы. Ну, проходите, друг Вилена, будем чай пить.
- Илья, - слегка поклонился Ершов.
Только тогда Вилен заметил у него в руках тубус. «Вот же, гад! Выследил и приперся, чтобы здесь прибор спрятать», - понял Вилен.
На кухонном столике все было готово для чаепития вдвоем.
- Я ведь к нему домой заезжал, - говорил Ершов, усаживаясь перед одной из чашек. – А он к вам торопился. Вот и выпроводил меня. Ну а я незаметно за ним увязался. В одном автобусе ехали; я все боялся, что он меня заметит. Да где там! Сидит, в окно смотрит, мечтает…
- Наверно, он вам очень нужен, если сюда пришли. Не из-за пустяка же…
Вика достала третью чашку и придвинула ее к Вилену.
- Конечно. – Илья поднял серьезный взгляд. – Я себя тоже оправдывал этим. Но сейчас причина, по которой я нагло к вам заявился, кажется не такой уж существенной. К сожалению, все происходит по дурацкому закону: пока не отважишься на поступок, не узнаешь, стоило ли его совершать. И мой случай не исключение. В общем, мне стыдно.
Вика верила и сочувствовала Ершову – это без труда угадывалось по ее разблестевшимся глазам. Илья был столь убедителен, что и Вилен оказался в замешательстве: может и в самом деле Ершов не врет?
- Ну ладно, - сказала Вика. – Пришли и пришли. Давайте чай пить.
К Илье вернулись его веселость и балагурный тон, будто кто-то другой, а не он, только что сидел с опечаленным лицом и каялся. Сомнения в искренности Ершова снова возникли у Вилена. Но не у Вики. Его непринужденность, смелая открытость подкупали, затмевали все остальное – и некоторый цинизм, и некую грубоватость, и нескромность подчас. Вика с интересом слушала его байки и с удовольствием смеялась. Вилен явно отошел на второй план.
Все-таки Илья оставался немного пьян, что придавало ему куража и отчего он, размашисто жестикулируя, опрокинул чашку чая. Пока Ершов находился в ванной, приводя себя в порядок, Вика и Вилен сидели в какой-то неловкой тишине. Вилен, наконец, решился ее прервать:
- Вижу, тебе мой друг понравился…
- Конечно. Он занятный. И не более того: знаю, о чем ты думаешь.
Вилен легко вздохнул.
- Поздно уже. Мы с ним пойдем. А я к тебе на неделе загляну. Один. Не возражаешь?
- Не возражаю.
Когда они уходили, Вилен зорко следил за тем, чтобы Илья как-нибудь случайно не забыл тубус. Нет, не забыл, так и вышел из подъезда, держа его подмышкой.
- Слушай, Илья, как тебе такое в голову пришло – подвергнуть ничего неподозревающего человека опасности! Хорошо, еще одумался.
- Опасности? Какой опасности?! У Вики никто никогда ничего искать не будет. И потом, ты же знаешь формулу: цель оправдывает средства. Понятно, не любая цель, но наша-то уж точно!
Вилен промолчал.
- Ты на чьей, вообще, стороне? – остановился возмущенный Илья. – Ты со мной или нет?!
- С тобой, с тобой, - пробурчал Вилен. – Пошли, чего встал…
- Ну а если со мной, тогда ты должен знать: прибор я у Вики все-таки спрятал!
- Как?! – теперь встал изумленный Вилен.
- Вот так! Думаешь, я чай на себя случайно пролил? Мне повод нужен был, чтобы выйти. Вот под ванной прибор я и спрятал. Туда же и чертеж засунул. Пришлось, правда, его вчетверо сложить.
- Да ты просто бес! – Вилен пнул ногою сугроб. – Сейчас вернемся и расскажем все Вике.
- Ага. И лишим ее покоя. Нет уж, как говорится, меньше знаешь – крепче спишь.
- Ну ты точно бес!
Илья улыбнулся:
- Да ладно тебе …
6
Каждому работающему известно, что утро будничного дня – худшее время суток. Если, конечно, день – не пятница, а он – не начальник. Потому что у последних это, похоже, самая пора бодрости и просветления. Того и гляди огорошат: кого невыполнимым заданием, кого выговором или всех неприятной новостью. Но также хорошо известно, что тяжелее из всех дней пережить эту пору в понедельник, который, собственно и наступил.
Сотрудники тихой очередью тянулись к единственному турникету, за которым стоял прибор Воротникова. Утренняя угрюмость поглощала всех и все, даже красоту женских лиц. Один только Степаныч после вчерашнего щедрого угощения Ершова встречал понедельник в приподнятом настроении. С легкой улыбкой, покачиваясь и оттого перебирая ногами, он высматривал на полу перед турникетом то ли гайку, то ли винт, то ли еще что-то, выпавшее из его слабых рук. Однако при виде Камышева и Секретарей Степаныч приосанился и направил взгляд на дальнюю стену вестибюля, украшенную панно с Ильичем, считавшимся изображенным в Великом Октябре (на вожде были пальто и кепка, но не было первомайского банта). Очередь же, к которой Вилен недавно примкнул, глухо заволновалась, озабоченная одновременным появлением четырех начальников.
Они остановились перед самым турникетом, и Веселиныч поднял руку. Лицо его не улыбалось и было помято, как и положено с бодуна. Такими же помятыми выглядели лица Порватова и Широкоряда. И только Леша Буруздин имел вполне здоровый вид. Да, все-таки пришлось комсомольскому вожаку наступить на горло собственной песне и провести выходные тускло, без огонька – Вилен-то знал его!
- Товарищи! – начал Веселиныч. – Напоминаю: в целях укрепления трудовой дисциплины нами взят на вооружение уникальный прибор, созданный вашим же коллегой, молодым специалистом. Этот прибор безошибочно выявляет тех, кто позволяет себе злоупотреблять спиртными напитками накануне трудовых будней. Несмотря на то, что данный шаг, в целом, нашел одобрение в трудовом коллективе, отдельные лица все же выражают сомнения в его необходимости. Они высказываются в том смысле, что прибор, якобы, может ошибаться. Так вот, я им отвечаю: нет! Не может ошибаться! Вот сейчас с товарищами, - он кивнул на Секретарей, - для которых, как вам хорошо известно, трезвость – норма жизни, мы лично, на глазах у всех пройдем тестирование прибором.
Казалось, Веселиныч еще не смотрел на себя в зеркало – так был он невозмутим. Хотя, конечно, смотрел… Просто он не сомневался, что следы вчерашнего пьянства все воспримут за отражение хронической усталости, свойственной людям его положения. Порватов и Широкоряд, каждый по отдельности, думал о себе то же самое. И, в общем-то, они не ошибались. Только Леше Буруздину подобный образ мыслей не мог явиться на ум (уж он-то их знал!), в результате чего его охватывало тревожное недоумение: как же собираются пройти они испытание?!
- Молодой человек! – Веселиныч уперся взглядом в Вилена. – Прошу сюда, за нами.
Камышев проследовал к прибору первым, за ним Порватов, Широкоряд, изумленный Леша Буруздин и, как того потребовал Веселиныч, Вилен.
Прибор, естественно, молчал.
- Ну, что скажете? – улыбаясь, спросил Камышев.
Вилен пожал плечами, не представляя, что может ответить человек в его положении.
Очередь вновь стала продвигаться. Вот и Ершов протестировался. Только он вдруг почему-то вернулся к турникету.
- Степаныч! – позвал Илья. – Ты не это ищешь?
И поднял над головой то ли шуруп, то ли винт.
- А? Где? Покажи! – метнулся к нему на нетвердых ногах Степаныч.
Илья же, чтобы не мешать очереди, переместился в пространство за прибором. Ничего особенного, если б из-за этого Степанычу не пришлось пройти, как и остальным, мимо экрана.
И тот не зажегся! При полной ясности того, что тестируемый пьян.
Конечно, Камышев и Ко не могли и помыслить, что Степаныч окажется участником эксперимента! С чего бы? В здании он бывает, если только начальство вызовет, а так – днюет и ночует в своей подсобке, расположенной в вестибюле. Какого рожна вынесло бы его к турникету? Но вот вынесло же! Чем сразу и воспользовался коварный Ершов. Да еще дважды. Поскольку Степаныч, повертев шуруп в руках, со словами « нет, не то» отправился восвояси – и снова «через» прибор.
Невнятный шорох пробежал по очереди, и вскоре стало понятно, что он – начало смеха. Смех этот был какой-то невольный, который невозможно сдержать, а раз так – то и безоглядный, всласть, пока весь не выйдет. Даже Леша Буруздин поначалу поддался ему, широко улыбнувшись, но, взглянув на старших товарищей, осекся.
А они стояли обескураженные, с красными лицами - затея их не могла закончиться более позорно, чем этот смех.
Первым дар речи обрел Порватов:
- Кто-то за это ответит! – зло пообещал партийный секретарь. – И очень серьезно ответит! Пойдемте, товарищи.
Руководство удалилось гневным шагом. Вилен и Ершов посмотрели друг на друга: ну, вот и началось!
Незамедлительно в кабинет Веселиныча был вызван Воротников.
- Это черт знает что! – накинулся на него Порватов. – Сейчас же объяснись!
- Так вы же сами сказали, чтоб я камеру из прибора изъял!
- Я сказал? – выпучил глаза Порватов, с отчаянием поняв, что в ярости выдал себя.
- Ну да, вы. И вы тоже. И вы. В пятницу, помните? – «сдал» Воротников остальных.
Все трое уставились себе под ноги, а Буруздин прошелся по ним колючим взглядом. И тоже уперся глазами в пол.
- С тобой о другом говорят! – наконец, сообразил, как вырулить на верную дорогу, Широкоряд. – Кто, кроме тебя, знал о камере? Ершов знал?
Гена Воротников героем не был, но размышлял быстро и логично. «Если сказать, что проболтался, - точно головы не сносить. А если ничего не говорить, останется им признать, что случай со Степанычем – лишь стечение обстоятельств. Нужно только, чтоб и Ершов молчал. Да он и будет молчать – не дурак же! Хотя, конечно, дурак… На фига нужно было! Но об этом потом…»
И он сказал «нет».
- Точно не знал?! Не ври нам!
Веселиныч будто бы стал другим человеком. Обычно неприятности он говорил и делал легко, спокойно, улыбчиво. Но сейчас он тяжело нависал над Геной багровым лицом и, дыша перегаром, гудел:
- Не забыл, что я о твоих шашнях знаю? Смотри! Если обманываешь, в порошок сотру!
«А, может, зря я? – струхнул Гена. – Да нет, - тут же опомнился он, - поздно отступать».
- Ну вот что, - перешел к конкретным действиям Широкоряд, пряча в нагрудный карман гребенку, которой только что нервно расчесался. – Бери, Воротников, эту камеру, прибор и дуй сюда. При нас все проверишь, а завтра утром выставишь на проходной.
- А вы-то, товарищ Буруздин, что молчите? – возмутился вдруг Порватов.
Ответа комсомольского секретаря Гена не услышал, пулей вылетев из кабинета. Но уже через пять минут энергии в нем оставалось только на то, чтобы заведено раскачиваться перед пустым ящиком стола и шепотом приговаривать: украли… украли, суки...
Так и сидел он, отрешенный, пока не появился Ершов.
- Эй, очнись, - тронул он Генку за плечо.
- А ведь это ты камеру украл, - пришел в себя Генка. – Больше некому.
- Разве ее украли? – удивился Ершов. – Но я-то тут причем?
- А кто еще? Я же только тебе и Вилену проболтался, что камеру снял и положил в стол. Значит ты. Или Вилен.
- Молодец! И Вилена уже приплел… Не натворил бы ты, Гена, глупостей. Слушай меня внимательно. Конечно, про то, что в приборе камеры нет, я знал, и потому со Степанычем – моя работа. А к краже ни я, ни Вилен непричастны. Тут уж ты сам додумывай, куда камера подевалась. Но в любом случае тебе нас замешивать – себе дороже: это же ты проболтался нам, а никто другой. Да еще обо всех причинно-следственных связях растрепал. Не простят они тебе такого. Так что твой теперь девиз – молчание – золото! И пусть они сами… как смогут… методом дедукции… или еще как… если получится… В общем, я к тебе за тем и пришел, чтоб все разъяснить. Ну, давай, держись!
Илья по-дружески хлопнул Генку по плечу и ушел, а тот поплелся к руководству.
- Нету камеры, - повесив голову, объявил Воротников в кабинете Камышева (Буруздина там почему-то уже не было). – Исчезла вместе со схемой прибора.
После этих слов Гена впал в полубессознательное состояние и поэтому помнил смутно, как все трое на него кричали, размахивали руками, то и дело подбегали, забрызгивая слюной. Более отчетливо Гена помнил себя за дверью кабинета: вот он вытирается носовым платком и все не может понять, почему его не убили…
7
А в институте, как ни странно, наступило затишье. Те пару раз, что вызывали на «ковер» и Вилена, и Ершова ни к чему не привели. Кроме мотива, им нечего было предъявить – ни улик, ни свидетелей. А на дворе все же не 1937 год. Да и глупо к такому делу органы подключать.
- Хрен-то что у этих доморощенных следователей получится, - говорил Илья Вилену. – Зато прибора у них теперь нет, и восстанавливать его, как я и предполагал, они не собираются.
Вот и цель, казалось бы, достигнута и не поплатились они за это ничем, только трещина появилась в их отношениях. Не оттого ли, что Вилен сказал как-то Илье:
- Зря ты со Степанычем тогда так… Он, конечно, пьяница и все такое… Но человек же… Не знаю, как объяснить… И вообще, какая была необходимость этот цирк устраивать? Камеру же ты, как выражаешься, изъял и спрятал, а значит конец прибору. Все было бы то же самое, что и сейчас, только Степаныча не уволили б.
- Никакого цирка устраивать я не собирался, все само собою вышло. И очень здорово вышло! Забыл, как над этими весь институт смеялся?! А Степаныч… Нашел, кого пожалеть. Ему давно было пора на пенсию.
Трещина эта стала разрастаться. Порой Вилен жалел, что она есть, и делал шаг навстречу Ершову, но тот всякий раз на шаг отступал. Почему?
С Викой у Вилена тоже не ладилось. За месяц, что миновал после той их встречи – втроем, Илья несколько раз звонил Вике, но принят был только однажды.
Странный тогда вечер провели они. В доме отключился свет, и у Вики не оказалось ни свечи, ни фонарика. Они сидели в уютной темноте, а почему-то тепло не было. Не на кухне, а между ними. Вика была где-то очень далеко, так что ни одной частички тепла не долетало до Вилена. Что же случилось? Вилен решил, наконец, прояснить все до конца.
Перед Викиной дверью он задержался перевести дыханье. Нет, по телефону он ей сегодня не звонил. Зачем? Вдруг опять окажется, что она уезжает к маме или идет на родительское собрание… А вот так – заявиться на удачу и все разрешить, одним махом, кавалерийским наскоком! Надо только сердце унять: ничего ведь, кроме пульса, не слышно.
Когда в ушах стихло, Вилен позвонил в дверь. И сразу же с той стороны странно, каким-то раздвоенным ритмом, зазвучали шаги. Вилен толком еще не успел сообразить, что это идут два человека, как дверь распахнулась.
На пороге стоял Илья. Был он в плаще. Вика его провожала.
- Привет, - обескуражено произнес он и ринулся вниз по лестнице, хотя лифт стоял на этаже.
Вилен и Вика смотрели друг другу в глаза. У нее они были мягкие, влажные, как и положено от природы косульим глазам, но только светлые и с болью на самом дне.
- Прости, Вилен. Мне и самой очень плохо. – Она приложила руку к его груди. – Ты ведь все понимаешь… Простишь нас?
Вилен опустил взгляд.
- Конечно… Да и что между нами было?
Так и не подняв на нее взгляда, Вилен шагнул в лифт.
На улице к нему пришла мысль, что скоро Первое мая, а все еще холодно, и дождь каждый день. «Ну и что? – остановился он. – Причем здесь погода?» Но на смену этой мысли пришла другая, такая же неуместная, а потом они, одинаково бесцветные, потянулись вереницей Пока не выплыла одна, горьковатая на вкус: «Вот почему Ершов меня сторонился…» А следующая оказалась еще горче: «Да какой же он мне друг?!»
8
- Вилен! Остынет все! – звала ужинать жена.
Вилен же никак не мог оторваться от экрана телевизора. Вообще-то он давно уже старался не смотреть новостных передач: поводов для расстройства хватало и так.
Хотя не сказать, чтобы Вилен постоянно находился в унынии. Иногда ему даже удавалось убедить себя, что все хорошо. Ну вот, например, дожил же он до пенсии - другие не доживают. И над головой не каплет – квартира собственная, приватизированная. Да и не пешком в «Ашан» ходит – «ласточка» его исправно бегает.
И это была чистая, как стакан воды, правда. Вот только через некоторое время в этом стакане начинали кружить темные змейки, как если б в него капнули чернил, и прежнюю правду заволакивало другой: а пенсия-то крохотная, и квартирку давно пора ремонтировать, а «ласточка» - это «Жигули» двадцатилетней давности…
- Вилен! Ты идешь? – доносилось из кухни.
С женой ему повезло, что правда, то правда! Спокойная, разумная, добрая, с ней не страшно было стареть. Сейчас другая на ее месте крикнула б в сердцах: «Ну и черт с тобой! Ешь холодное!» Да еще добавила б: «Сковородку после вымой, а то живешь, как у Христа за пазухой!» А его Аня – нет; кличет, ждет и обязательно разогреет ужин, если тот остынет.
Вилен знает, что надо идти, но не может: на экране – Илья Петрович Ершов.
Хорош! Бороду отпустил. Хемингуэя напоминает.
- Считаю, что первоочередная наша задача, - Илья сделал паузу и улыбнулся, - жить по Чехову, выдавливая из себя по капле раба. Это задача всех и каждого. Не может иначе быть свободного общества…
Тогда, сорок лет назад, их пути разошлись, похоже, навсегда. Ершов уволился вскоре после происшедшего - как только для него закончился обязательный срок работы по распределению, а Вилена и Генку Воротникова призвали служить лейтенантами - двухгодичниками. Так что история с прибором завершилась для всех благополучно.
В конце Перестройки имя Ершова всплыло в числе тех, кого называли тогда узниками совести. Потом, в начале девяностых, оно опять прозвучало, но как-то глухо, и вообще Вилен не был уверен, тот ли это Ершов. А теперь оказалось, что Илья – председатель какого-то Совета… «Ага, вот бегущая строка… Президентский Совет по защите гражданских прав. Интересно, помнит его Илья? А Вика? Что с Викой стало?»
Вилен до сих пор не забыл, как тяжело переживал он случившийся между ними разрыв. Ему навязчиво казалось, что Вике просто не хватило времени полюбить его. Он понимал: так терзаются, пожалуй, только дети от неисполненного каприза. Но ничего не мог с собой поделать – он был болен. А когда оказался в командировке в Москве (служить довелось за Уралом), едва устоял перед искушением появиться на пороге Викиного дома. Сдержался, потому что вдруг ясно осознал: дело не в том, что Вика не успела в него влюбиться, а в том, что полюбила не его.
С той минуты началось выздоровление. Все реже и реже теперь снился ему сон, в котором он умел летать, но так ни разу и не взлетел. Наутро он не помнил почему, лишь тоска по неиспытанному счастью лежала на душе. В конце концов, Вилен согласился - что Бог ни делает, все к лучшему. И зажил не оглядываясь.
Вышло, как вышло, как у всех: по талантам, по заслугам, по случаю – по судьбе.
И было ею Вилену предназначено после выхода на пенсию «бомбить» на «ласточке» - а как иначе, если не отмерила она ему богатств?
Вот и сегодня вечером, после ужина Вилен сел за руль. Хоть и накопил он кое-какой опыт, но все еще терялся, когда нужно было ехать куда-нибудь в Жулебино или Бутово. Именно один из таких адресов – Новопеределкино - назвал клиент. Тучный, с широким гладким лицом и бородавкой возле носа, как у Хрущева, он на него и походил. От гражданина несло спиртным. Конечно, Вилену никогда не доводилось видеть Первого секретаря ЦК КПСС во хмелю, но теперь ему легко было это представить.
- Вам теперь, бомбилам, конец, – сообщил новость пассажир, - закон против вас вышел. Всех заставят ездить только на такси.
- Ну, мать их! – не удержался Вилен. – А мы-то им чем помешали? Когда ж от них покой будет?
- От кого?
- От депутатов. Они же законы принимают.
- Наивный вы человек, - только и ответил пассажир, погружаясь в сон.
«Ну да, до Новопеределкино я еще доеду по Боровскому шоссе, а как я найду Родниковую улицу? - подумал Вилен, косясь на пассажира, помощи от которого ждать было нечего. – Все уже давно с навигаторами ездят, а я… Хотя, зачем он нужен, если «Хрущев» правду сказал? Дорогу от дома до «Ашана» я и так знаю».
Вилен ощутил раздражение, которое усилилось оттого, что закончилась жидкость в омывателе, и потому «дворники» лишь развозили грязь по стеклу.
При въезде в Новопеределкино пассажир однако очнулся.
- Здесь налево … Через семьдесят пять метров направо, - четко указывал он путь. - К тому дому с двумя подъездами. Все.
Расплачиваясь, «Хрущев» заметил:
- Вы, уважаемый, жидкость в омыватель долили бы, ни черта ж не видно…
«Вот пообщался с человеком, и ни одной положительной эмоции», - подумал Вилен.
Но настроение его все же улучшилось, когда открыв багажник, он обнаружил емкость с «незамерзайкой».
Вилен залил жидкость в бачок и тронулся, промывая на ходу лобовое стекло. Наблюдать, как с каждым взмахом щеток оно делалось все прозрачнее, доставляло удовольствие. Но недолго. И не потому, что короткое это удовольствие успело пройти, а потому что полосатая палка гаишника преградила путь. Спидометр показывал вполне разрешенную скорость – пятьдесят километров в час. «Так чего ж ему надо?!» - возмутился про себя Вилен.
Желтый, словно натянутый на шар, жилет придвигался к нему.
- Инспектор… - затараторил он скороговоркой, - лейтенант полиции (фамилии, конечно, было не разобрать), ваши документы.
- Пожалуйста. А что случилось?
Мельком взглянув на права, лейтенант погрузил их в карман и объявил:
- Пройдемте, гражданин, в служебный автомобиль для составления протокола.
- Какого протокола? Я же ничего не нарушил!
- Пройдемте, пройдемте…
Когда они расположились в салоне авто, лейтенант указал на небольшой монитор, установленный над приборной панелью. Монитор застывшим кадром показывал «ласточку» Вилена.
- Это ваша машина?
- Да, моя.
- А красный фон на экране видите?
- Вижу. И что?
Белесые ресницы гаишника перестали моргать, чтоб без помех лился сосредоточенный холодный взгляд. Лейтенант наверняка считал себя гипнотизером. Но Вилен оказался не внушаем, а потому опять спросил:
- И что все это значит?
Полицейский отмер.
- Красный фон означает, что вы находитесь в состоянии алкогольного опьянения.
Вилен остолбенел. Но на краю его изумленного сознания наметилась и стала прорастать невероятная догадка: в гаишной машине – прибор Воротникова!
Не в силах согласиться с этим, Вилен произнес:
- Неправда… Нет…
- Вы что ж, газет не читаете, телевизор не смотрите?
- Нет… - продолжал твердить Вилен.
- Ну тогда знайте: с начала этого года служба безопасности движения использует прибор «Лепесток» - чтоб выявлять пьяных за рулем. Согласно приказу МВД его показаний достаточно для установления факта опьянения водителя. Вот так, гражданин. И давайте начнем составлять протокол.
- Да это же нелепость какая-то! Я и не помню, когда в последний раз употреблял спиртное… Я «незамерзайкой» только что лобовое стекло поливал – вот в чем дело! Она же спирт содержит!
- Говорите, что газет не читаете и телевизор не смотрите, а про то, как работает прибор, знаете…
- В общем, я требую, - Вилен решил не отвлекаться от главного, - подвергнуть меня медицинскому освидетельствованию!
- А я вам повторяю: согласно приказу МВД показаний прибора достаточно. Никакого медицинского освидетельствования дополнительно не требуется.
Вилен отступил, уперевшись лбом в скалу. Наблюдая, как заполняются каракулями строки протокола, Вилен подумал, что для гаишника почерк не главное, главное – понимание человека. Вот, например, этот честный малый знает, что с владельца развалюхи – «Жигулей» взятки не получить, а потому и исполняет без колебаний свой долг. А еще он подумал: « Бедная наша страна…» И вписал в протокол, когда тот был готов: «Считаю приказ МВД издевательством над здравым смыслом».
И напрасно, поскольку этим очень возмутил судью Худотеплую:
- Что такое, гражданин?! Вы оскорбляете органы власти!
Не вникая в гаишные каракули, она назначилала ему год лишения водительских прав.
- Ничего, - поддержала Вилена жена, - авось с голоду не помрем.
- Не помрем, - согласился Вилен, - только, думаю, через год машина окончательно сгниет. Проще ее вообще не забирать со штрафстоянки.
Но хуже всего приходилось оттого, что в голове без конца зудел недоуменный вопрос: разве не было покончено с прибором Воротникова сорок лет назад?
Этот зуд изводил, как состриженный волос, упавший за шиворот. Вилен понимал: без Ершова ответа не получить, но не решался встретиться с ним – столько лет прошло, да и расстались они не лучшим образом, захочет ли тот увидеть его? И все-таки, когда терпеть стало невмоготу, Вилен отправился в приемную председателя Совета по укреплению… по защите… – тьфу! – никак не запоминалось Вилену это заковыристое название.
9
Ершов жал руку Вилену и улыбался:
- Проходи, проходи, садись.
Середину просторного кабинета занимал длинный стол, другой – маленький, с примыкавшими к нему двумя креслами - находился в углу.
- Чай, кофе или что-нибудь другое? – предложил Ершов, когда они расположились в креслах.
- Теперь я пью только чай.
- Я с некоторых пор тоже.
Ершов молча взглянул на секретаршу, ожидавшую указаний, и та вышла.
Оба смотрели на закрывшуюся за ней дверь явно дольше, чем обычно глядят кому-либо вслед. И тот, и другой пытались оттянуть начало неловкости, которая неизбежно возникает при встречах после долгих разлук. Предощущение этой неловкости всегда коротко и туманно, но у Ильи и Вилена оно оказалось неожиданно обострено. Оттого, наверно, что оба боялись чего-то скверного впереди.
- Да… - наконец, сказал Ершов, - сколько воды утекло… А ты молодцом! Я тебя сразу узнал!
- И я сразу, когда тебя по телевизору увидел, - продолжил тему Вилен. – Хоть ты теперь и с бородой.
- Да, пришлось вот отпустить… Из-за шрама…
- Шрама?
- Вертухаи постарались… На мою долю много чего выпало… И лагерь, и ссылка…
Он пристально посмотрел на Вилена:
- Ты же знаешь слово такое – «диссидент».
- Ну да… Довелось тебе испытать…
Вошла секретарша и расставила на столике чашки с чаем и вазочку с конфетами. Оба отпили только по глотку: было уже не столь неловко, чтобы сосредотачиваться на чаепитии.
- А знаешь, Илья, ты, получается, как раз тот человек, который на своем месте, - сказал Вилен, с удивлением недопонимая самого себя: то ли он льстит, то ли говорит святую правду.
- Вообще-то я за постами не гоняюсь. Так вышло. Президенту видней, - скромно признал свои заслуги Ершов. – Ты чай-то пей, а то остынет. Про себя расскажи. Жена, дети, внуки?
- Да, да… И дети, и внуки. Живут отдельно. Так что мы с женой вдвоем… А как у тебя?
Вопрос Вилена прозвучал естественно, поскольку было бы неестественно его не задать, но Илья заметно напрягся и замер.
- Я женат, - коротко ответил он.
Подумав, что Илья не хочет бередить раны бывшего друга, ворошить прошлое, Вилен решился ему помочь:
- На Вике?
- Нет, не на ней, - холодным тоном произнес Ершов, явно давая понять, что не хочет говорить о Вике.
Но Вилен уже не мог остановиться:
- А что с ней? Ты знаешь?
- Не знаю.
Илья отмер, но не стал прежним, а сделался неожиданно насмешливо-злым:
- Зачем тебе? Ты ее найти хочешь? Не советую. Ей сейчас, наверно, под семьдесят. Если жива, конечно.
Стало понятно: благопристойному разговору больше не продлиться.
- Что ж, - голос Вилена осел, - я мог бы и догадаться, что ты ее бросил.
- Слушай, Вилен, давай не будем выяснять, кто кого, да почему… Наш роман закончился довольно быстро. Особо и вспоминать нечего.
- Ладно, - мрачно согласился Вилен, - давай не будем. – Ты мне вот что скажи.
Он посмотрел на Ершова пристально, твердо, как бы придавливая взглядом:
- Что стало с прибором Воротникова?
- Я его у Вики забрал, - спокойно ответил Ершов.
- Это, наверно, когда ваш роман подходил к концу?
- Нет, когда я в первый раз освободился. К тому времени наш роман уже закончился.
У Ершова вдруг сделались какие-то дымные глаза, и он произнес будто про себя:
- Но она меня почему-то ждала… Странная…
И тут же отогнав непрошенную мысль, твердо повторил:
- Странная она была. Тебе, конечно, ее жаль. И себя жаль. Только не адресуй мне банальных изречений типа «ни себе ни людям»…
- Не волнуйся. Себя я не жалею. Бог послал мне замечательную жену. А Вику, действительно, жаль. Надеюсь, у нее судьба все-таки сложилась. Ты и правда ничего о ней не знаешь?
- Нет, после того, как я прибор забрал, мы больше не виделись.
- И что было с прибором потом?
- Я его снова спрятал.
- Так как же он тогда попал в руки гаишников?! – недоумение взорвало Вилена.
- Я отдал.
- Что???
- Я отдал прибор. Год назад. Ну, не гаишникам, конечно, а в НИИ МВД. Там его доработали, осовременили, потом оснастили им патрульные машины. А что тебе не нравится?
Как же он был спокоен! Не нарочито, а подлинно, как это возможно только в минуты глубокой убежденности в собственной правоте.
- Илья! – вскричал Вилен. – Разве не ты сорок лет назад был одержим идеей избавить человечество от средства абсолютного над ним контроля?! И что теперь?!
- Все правильно. Дело ведь в том, в чьих руках этот прибор. При тоталитарном режиме – он зло, а при нашей демократической власти от него только польза.
- Это какая такая польза? Та, например, что меня на год прав лишили? При том, что я был абсолютно трезв! Прибор этот, «Лепесток» чертов, уловил спирт в «незамерзайке», которой я побрызгал на лобовое стекло. И будем мы с женой теперь каждую копейку считать, потому что я на машине «бомбил» и тем хоть что-то добавлял к жалким нашим пенсиям, на которые расщедрилась ваша демократическая власть!
- А ты власть не ругай! – у Ершова загорелись глаза. – Из того, что с тобой обошлись несправедливо, ничего еще не следует. Ты посмотри вокруг! К чему люди стремятся? Чтобы только их не трогали, не мешали бы пьянствовать, нарушать на каждом шагу, жить, как хочется…
- Илья, а разве жить, как хочется, – это плохо? – тихо спросил Вилен.
- Плохо! Потому что жить надо по законам.
- Да как же по ним жить, если у нас они пишутся человеконенавистниками?! Так не любить граждан своей страны…
- Не сгущай краски. Это необходимая строгость. А как иначе? Распустился народец… Ну ничего, мы его в чувства приведем!..
У Вилена больше не жгло в груди. На душу опустилась тихая усталость, такая, которая возникает, когда после терзаний от неизвестности наступает ясность.
Вилен встал и направился к двери.
- Ты зачем приходил-то? – остановил его Ершов. – Чтоб я помог тебе права вернуть?
- Нет. Чтобы узнать, чем история закончилась.
- Какая?
- Наша с тобой.
- Узнал?
- Да. Ты Веселиныча и Порватова помнишь?
- Помню. И что? – Ершов исподлобья смотрел на Вилена.
- Ты стал таким же, как они. И, кажется, неспроста…
* * *
Из статьи в газете «Московский комсомолец» от 25 октября 2011 года «Водителей добьют «Бутоном»:
«На пьяных водителей будут охотиться с помощью нового «фоторужья». Специальный прибор, получивший романтическое название «Бутон», с легкостью определит, сколько принял на грудь выпивоха-автомобилист (…) От «Бутона» нельзя будет скрыть такую смехотворную долю этила, как 150 микрограммов. Из чего получается, что запросто можно попасть под подозрение сотрудников ГИБДД, проглотив спиртосодержащую микстуру от кашля или поцеловавшись с нетрезвой спутницей (…) Прибор будет проходить тщательную проверку на основных магистралях города (…)»
2012