Один

Лишь мёртвые дождались конца войны
Платон
…Гусеничные траки рвут в клочья гимнастёрку и тело. Танковые катки, словно мельничные жернова с хрустом дробят кости, выбрасывая
бардовые ошмётки плоти в разные стороны…

Он открыл глаза. Лес шумит листвой. По зелёному стебельку беззаботно ползёт божья коровка. На березовом стволе деловито движется муравьиная дорожка.
Это сон, и как хотелось, чтобы это так и осталось кошмарным сном. Но там, на пшеничном поле лежит его рота, раздавленная перемешанная с чернозёмом вместе с золотистыми колосками.
Поднявшись, отряхнулся, поправил ремень и резко вытащил из кобуры пистолет – обойма пуста. Потерянно оглянулся.
Ещё вчера танцевал с девушкой, купался в речке, покупал мороженное, ходил в кино.
Привычный доселе мир растворился в пунцовом рассвете 22 июня. Жестокость, боль, страх, смерть – каждую секунду, каждую минуту, каждый час. Кровавый свой хоровод водит Смерть.
Он твёрдо знал, что будет делать, если война. На полевых занятиях всё было понятно и легко. Но вот она явилась с чутьем бешеной собаки вожделенно убивать всё живое. И он даже и часа не удержал свои позиции.
Куда ни глянь немцы. Упитанные улыбающиеся в новой форме все на велосипедах, мотоциклах, бронемашинах, танках. Он никогда не думал что в Германии столько народу.
Неподалёку тяжёлая дробь пулемёта, взрыв гранаты и испуганная тишина.
На опушке перевёрнутый пятнистый мотоцикл, рядом на спине немецкий солдат с лимонно-жёлтой окантовкой на мундире, второй нелепо сидит у дерева, а в придорожной канаве красноармеец, на его груди червонная пулемётная строчка.
"Один к двум" – и старшина вырвал из рук убитого винтовку, взял патроны, нож. Но самым желанным оказался шоколад. Он торопливо разорвал упаковку и жадно откусил. Шоколад с горчинкой, но ему показался самым сладким на свете.
И в этот момент удивился самому себе. В первом своём бою его выворачивало наизнанку, а сейчас он спокойно грызёт шоколад рядом с мёртвыми, словно их нет. Как он быстро привык к смерти. За двое суток он стал равнодушно смотреть на развороченные осколками животы, на оторванные руки, ноги, на изуродованные хрипящие тела. Всё это стало чем-то обыденным и неизбежным в новой реальности, которая открылась в четыре часа утра.
Услышав рычания бронетранспортера, бросился в лес. Вдогонку засвистели пули, они впивались в стволы, срезали кустарниковые ветки, листья, выбивали в лесной подстилке земляные фонтанчики.
Скатился кубарем в овражек. Там и просидел, пока сумерки не накрыли местность серым саваном.
Артиллерийская канонада с каждым шагом к ней удалялась всё дальше и дальше от него, держась на расстоянии и не желая встречи.
Перебегая автотрассу с оттисками танковых гусениц, заметил
ГАЗ – М1. Тот стоял, уткнувшись смятым передком в верстовой столб. В его кузове сотни пулевых отверстий.
Из открывшейся дверцы вывалился водитель. На его парусиновой рубашке сплошная красная клякса с множеством опалённых дырочек. По дороге заплясали автомобильные фары. Старшина в лес. Под утро вышел к кордону. Окна разбиты, дверь на одной петле, в комнатах беспорядок, на полу портрет Сталина с отпечатком кованого сапога. Во дворе лесник, его руки в предсмертной агонии крепко сжимали вилы.
Старшина похоронил старика за сараем. И дождавшись, когда солнце зацепилось за верхушки деревьев, продолжил путь на восток.
У моста заметил двух красноармейцев. Измождённые, отрешённые, в нижнем белье они сидели и пустыми глазами смотрели в никуда, на приказы не реагировали, а на угрозу расстрелять как трусов, засмеялись будто помешанные.
Махнув на них рукой, старшина торопливо перешёл речку вброд. Не хотелось этим двоим подставлять спину.
К рассвету вышел к развилке дорог. Закоптевший щербатый бетонный колпак дота притаился меж берёз, а вокруг сожженные немецкие грузовики, штабные машины.
По ступенькам спустился в дот. На пепельном полу, обугленный гарнизон, его просто выжгли огнемётом.
Он выбежал и, хватая ртом, свежий воздух прислонился к холодной стене дота. В ушах звон, руки лихорадочно поправляли ремень.
Мёртвые, куда не взгляни мёртвые. Повсюду мёртвые с выпученными зрачками. Он среди них один, совсем один ещё живой, но уже тоже мёртвый.
Упал на колени, обхватил руками голову и, раскачиваясь будто контуженный, душераздирающе завыл. Неизвестность, больше, чем страх, пожирала его и накрывала непониманием происходящего.
Повелительный окрик. Старшина вздрогнул и поднял голову. Рядом гусеничный мотоцикл и вороненый глаз "Люгера", что плотоядно уставился на него.
Зажав губы, выхватил нож из голенища и озлоблено бросил. Рука немецкого солдата резко дёрнулась, выстрел ушёл вверх, а сам он удивлённо посмотрел на рукоять ножа в своей груди и мешковато свалился в дорожную пыль.
И только сейчас старшина приметил тупорылый грузовик за поворотом, из которого спешно посыпались пехотинцы.
Застучал свинцовый град, и донесся надрывный лай собак. Старшина обернулся, прежде чем потеряться в березняке. За него взялись всерьёз. Немцы цепью на малом расстоянии друг от друга вошли в лес.
Болото. Там и сям похилившиеся стволы деревьев. Пробежав по вязкому краю, споткнулся оглушенный увиденным.
На поляне "полуторка" с распахнутыми дверцами, автобус с прострелянными колёсами, в траве россыпи автоматных, пулемётных, пистолетных стреляных гильз. А в рыжеватой воде, над которой висела смрадная муть, лежали вздувшиеся трупы, их было так густо, что можно было по ним ходить. Иногда то тут, то там слышалось отвратительное хлюпанье, мертвец шевелился и с жутким бульканьем исчезал в бездонной пасти топи.
"Сталинские соколы" так и не поднялись на крыло" – старшина с куста снял сброшенную гимнастёрку курсанта лётного училища – "Мальчишка, думал, что вплавь на другой берег, мальчишка так и не ставший мужчиной".
Старшина смахнул слезу, а вторая затерялась в седой щетине. Бирюзовое небо с размазанными шлейфами смолянистого дыма дальних пожарищ.
Неожиданно из завитушки облачка вынырнул родной "ишачок". За ним словно вороньё четыре "Мессершмитта". С отчаянием обреченного И-16 свалил одного из них, но тут же и сам горящей свечкой вошёл в штопор.
За спиной рычание. Оглянулся. Натасканная и спущенная с поводка большая овчарка навалилась, пытаясь добраться мощными челюстями до горла.
Из последних сил старшине удалось перевернуться, подмять под себя пса и вставить палку в пасть. Нажим и рычание сменилось на жалобный предсмертный вой.
Выстрел карабина и левую руку обожгло будто кипятком. Пригибаясь, старшина с разбегу в рясковую воду. Проваливаясь и отплёвываясь от зловонной жижи, он всё далее забирался вглубь болота. Автоматы пострекотали и затихли.
Вот, наконец, под ногами мягкое илистое дно. Выбравшись на противоположный берег, устало повалился в жухлую мураву.
Неподалёку немецкая речь. На просёлочной дороге, что тянулась вдоль болота, патруль из двух солдат и офицера.
Сжав камень, старшина остервенело бросился на ближнего, разбил тому висок, другого пнул по колену, так что тот завертелся на месте и по-детски заверещал, а обер-лейтенанта повалил на землю и до хруста сдавил ему горло.
Совсем недалеко тяжелые грузовики. Старшина метнулся в поле. Выстрел, словно хлыст, порвал воздух. В спину обжигающе толкнуло. Мир размылся, и он медленно завалился в траву. Над ним склонилась участливо метёлка ковыля, которую мгновенно безжалостно срезала автоматная очередь.
Вскрикнув, старшина на локтях пополз по прошлогодней стерне, оставляя за собой кровавую полосу. Приглушённая артиллерийская канонада всё ещё настойчиво звала к себе.
Внезапно земля под ним разверзлась, и он свалился в окоп. Послышался родной мат в его адрес и старшина, погружаясь в смятенное забытье, прошептал: - "Живой".

23.02.09