Поражение

Игнорируя лифт, он поднялся пешком на пятый этаж, открыл дверь своим ключом, перешагнул через порог, переобулся и пошёл в комнату переодеваться. Всё это он делал так медленно, как не делал уже давно.
Ещё неделю назад его раздражали все, кто делал что-то недостаточно энергично. Ещё вчера он был уверен, что двигаться в таком темпе это всё равно, что спать на ходу.
Но он не спал, и сейчас не смог бы уснуть, даже если бы лёг и закрыл глаза. Каждый шаг, каждое движение всем ли телом или только пальцами на руках давалось ему с неимоверным усилием. А сил становилось всё меньше и меньше, потому, что они бесследно сгорали в топке обид и разочарований. Вот только моргать и переводить глаза, кажется, можно было беспрепятственно. Но блуждающий взгляд безучастно переплывал с предмета на предмет, ни в чём не находя утешения.
А ведь в сущности ничего не случилось. Он просто вернулся с работы, на которой не в первый раз ему наговорили всяких гадостей различные люди. Все эти люди и раньше бывали чем-то раздражены и регулярно выговаривали ему своё неудовольствие. Просто тогда он был слишком увлечён движением к намеченной цели и слишком занят делом для того, чтобы принимать это близко к сердцу.
Ну а сейчас его раненое сердце ныло и брызгало раскалённой лавой как пробудившийся вулкан. Всё те же колкости – бесцветные семена никчёмных сорняков и колючек, просто упали они на благодатную почву. И вот каких-нибудь два – три часа и обильные всходы не дают успокоиться и мешают дышать, создавая реальное ощущение нехватки воздуха.
Ничего удивительного, ведь у него отняли всё, чем он дышал последние полтора года. А он так мечтал навести порядок и наладить работу в соответствии с законами разумной логики, без всяких вывертов, исключений и чрезвычайных ситуаций. С ним могут не согласиться все эти люди, но у него уже начало получаться. И он был счастлив и даже немножко опьянён этим маленьким успехом.
Видимо эйфория была преждевременной. Сегодня ему дали понять, что он, в общем – то, особенно и не нужен на этой работе. Работе, на которой он потерял около девяти лет, и которой он щедро отдал последние полтора года.
Никто не сказал ему, что он должен уйти или бросить начатое дело, наоборот, его активная деятельность только приветствовалась. Но ему поменяли цель. Его целью всегда был конечный качественный результат, непримено приносящий удовлетворение и нынешним создателям и будущим потребителям. Новая цель формулировалась не так прямолинейно и, подобно древним богам потеряла своё истинное имя и перестала называться целью. На горизонте вместо маленькой точки результата выросла огромная грозовая туча самого процесса, причём его эффективность оценивалась, исходя из количества преодолённых трудностей. Естественно, что эту священную войну должен был возглавить выдающийся герой – большой специалист по таким преодолениям.
А он не был героем. Он был рабочей лошадкой с какой-то монастырской склонностью к покою и безызвестности.
Ему показалось, что прошла целая вечность с тех пор, как он пришёл домой. Он уже тысячу раз ухватил за хвост новую мысль и миллион раз окунулся в бурный поток изменчивого настроения. На самом деле прошло только полчаса. Уже полчаса, а он ещё не переоделся, он только спустил брюки до колен и теперь неподвижно сидел на диване, откинув голову на спинку и, устремив глаза в потолок.
Он словно раздвоился и посмотрел на себя со стороны: какой-то незнакомый желчный тип, утонувший в эмоциях обнажённый комок нервов. Вот только в способности мыслить он остался верен себе и привычно раскладывал запутанную интригу сложившейся ситуации в простые, легко решаемые уравнения.
Сейчас у него нет проблем, требующих тяжёлого преодоления. Значит, они со временем будут искусственно созданы или появятся сами, а пока его втянут в борьбу с теми, кто превращает естественные неровности в непреодолимые препятствия. А таких активистов найдётся немало, хотя за последние полтора года кого-то из них удалось выжить совсем, а кого-то загнать в угол. Они вылезут из своих углов и постараются отомстить ему за прошлое поражение.
Причём сражаться за свой отлаженный механизм ему, видимо, придётся в одиночества. Все, кто отлаживал его вместе с ним, делали это не ради результата, а ради того благополучия, которое обеспечивает спокойная, хорошо продуманная работа. В том, что его недавние соратники думали иначе, чем он не было ничего плохого. Но степень благополучия сильно зависит от средств к существованию. А деньги теперь будут платить за преодоление трудностей. Если он не прекратит сопротивляться, то превратится в главную трудность, которую остальным придётся преодолевать. А если успокоится и сложит лапки, то заживо похоронит идею, жадно отнимавшую всю его энергию последние полтора года.
Успокоиться?!
Да он объявит им войну! Он отравит своим врагам каждую каплю их и без того чёрной крови! Он не даст им почувствовать себя победителями!
Внезапный прилив злобы, словно столкнул его с места. Он поднялся с дивана, быстро переоделся и огляделся в поисках чего-нибудь тяжёлого, что можно было бы разбить, изломать или бросить.
Слава богу! Под руку ему попалась трёхногая металлическая табуретка. Холодная поверхность металла и тяжесть всей конструкции немедленно вызвали в воображении картину разрушительных последствий такой выходки.
Ему стало смешно и грустно одновременно. Ведь это будет искусственно созданная трудность, которую придётся преодолевать в стенах собственного дома. А он очень любил свой дом. И хорошо, что он жил здесь один, иначе в этот тяжёлый момент пришлось бы притворяться и делать вид, будто всё нормально. Помнится в хороших книжках, иногда пишут о любви, которая не требует притворства. Великая Любовь умеет понимать и сопереживать без слов. Раньше он читал много книг, но не встречал подобных чудес в жизни. Жена, с которой он развёлся много лет назад, кажется, любила, но совершенно не понимала его. А может быть это он не смог её понять. Сейчас это было не важно. Ему никто не нужен. Его унизили, разбили, растоптали.
Как он страдал все эти полтора года оттого, что ему не с кем поделиться своей радостью. Он умудрялся решать проблемы до того, как о них становилось кому-нибудь известно. Ходить и рассказывать о том, чего удалось избежать, это всё равно, что возродить часть проблем и украсть у себя половину победы…
Он всё ещё стоял посреди комнаты и держал в руках табуретку. Она регулировалась по высоте и была неотъемлемой принадлежностью к фортепиано. Сидя за инструментом, он часто снимал стресс и справлялся с плохим настроением в те блёклые девять лет, в которые он ходил на работу без всякой идеи, только ради заработка. Обычно помогало безотказно.
Он не был выдающимся пианистом, не мог похвастаться хорошим слухом и играл наизусть не больше десяти пьес, выученных по нотам. Видимо он был ленивым учеником, потому, что так и не научился бегло играть с листа. Кроме того, игра наизусть позволяла пальцам бежать в одну сторону, а мыслям совсем в другую.
Он отрегулировал табуретку под свой рост, сел и положил руки на клавиши. Последние полтора года он прикасался к инструменту, только стирая пыль. Наверное, уже пора вызывать настройщика. Для разминки хорошо играть гаммы. Самые простые: до-мажор и ля-минор – не надо вспоминать про диезы и бемоли…
Костяные пальцы были как будто бы чужими и совсем не слушались. Он попытался сыграть свою любимую пьесу и споткнулся на середине первой музыкальной фразы. Он повторил начало несколько раз, но так и не продвинулся ни на один такт. Та же участь постигла и следующие четыре пьесы. Он всё забыл! Ни пальцы, ни уши не подсказывали ему, как выбраться из этой ямы. А когда-то он играл, не много, но легко и вдохновенно. Он отдал своё вдохновение в жертву той идее, которую у него сейчас отобрали. Похоже, ему не дано найти покой в тёмном, полном немого укора, блеске старого инструмента.
Напиться что ли?
Он подошёл к бару, где стояла дорогая водка и несколько бутылок отборных вин. Что-то тут было тесновато! Он держал в своём доме только то, что ему нравилось. Но, кажется, последнее время он обделял вниманием даже бар. Видимо он пополнил коллекцию парочкой новых вин, но так и не нашёл время их продегустировать.…А вот это вино он пил с сослуживцами около года назад, когда праздновал свою первую победу над создателями трудностей.
Что за люди! Не дают жить счастливо ни себе, ни окружающим. И гложет их изнутри какой-то червь, и гложет. А почему они так неуязвимы и бессмертны? Зря это он надумал отравить им жизнь. Они этой отравой питаются, и жить без неё не могут.
Конечно, лучше всего бросить всё и уйти. И пусть они друг друга грызут и травят. Кто будет справляться с созданными ими же трудностями? Попытаются оправдать свои неудачи его злостными кознями? Найдут другого дурака? Или будут ждать, когда проявит себя их выдающийся герой?
Не будут и не найдут потому что, если цель в трудностях, то незачем их преодолевать. Да и идти ему некуда. Где гарантия, что где-то в другом месте не царят те же порядки? Только, вероятней всего, ездить туда надо будет дальше, и платить там будут меньше. Не стоит суетиться и создавать себе проблемы. Вот только, если свалится на голову очередная идея.
Он налил немного в рюмку и выпил – ну и гадость, наверное, испортилось - открыл свежую бутылку, попробовал прямо из горлышка – тот же эффект! Видимо, он сильно расстроен, и поможет только водка. Но водку он даже не смог проглотить, поперхнулся и потом долго кашлял в ванной комнате. Если есть он будет с тем же эффектом, то скоро заболеет, измождённый собственными мыслями.
Кстати, за эти полтора года он ни разу не болел. Вернее болел и, даже, чаще, чем прежде от сильного переутомления, но при этом не сидел дома, а продолжал ходить на работу – через силу, через болезнь. И вот благодарность, его предал даже тот, в кого он верил, для кого он готов был стать самой верной рабочей лошадкой, лишь бы вынести с поля брани победителем.
Конечно, ему легко осуждать других сейчас, когда он одинок, свободен и ни в чём не нуждается. Ему никого не надо кормить, растить, ни о ком заботиться. А ведь даже в этой ситуации он только что решил, что не будет менять работу ради сохранения принципа.
Ладно. Станет ли он тайным мстителем или просто закроет глаза на всё, пока не наступит новое озарение – неважно. Он никого не позовёт с собой. Сейчас ему даже стало жаль своего недавнего кумира. А жалость отличается от веры тем, что рано или поздно приводит к полному безразличию. Кстати, безразличие то же чувство, у него есть своя глубина и свои оттенки. Девять лет он барахтался в волнах полного безразличия и хорошо помнил, что они бывают и леденяще-холодными и убаюкивающе-тёплыми…
Чтобы не метаться загнанным зверем из угла в угол он разогрел себе ужин и поел. А мог бы и не греть, всё равно не понял, чего проглотил, и на желудке не стало ни тяжелее, ни легче, только грязная посуда свидетельствовала о принятии пищи. В этом смысле сегодняшний вечер ничем не отличался от всех предъидущих. Увлечённый своей идеей, он совсем не устраивал себе праздников и не баловал себя гастрономическими изысками. Удивительно как это оно не заработал язву желудка, ведь хватал всё наспех, бегом, не соблюдая режима, не обращая внимания на то, чем питался…
Руки не слушались, словно чужие. Он делал всё так медленно, а тарелка всё-таки выскользнула из рук, звякнула о край раковины и разлетелась на несколько кусочков. Он вздрогнул. Как ни спешил он все эти полтора года, а разбить чего-нибудь ему не приходилось.
А, может быть, это к счастью, и сейчас разлетелась на куски не старая тарелка, а та стремительно летящая вперёд капсула, в которой он замуровал себя на полтора года. Всё это время он был самой важной пружиной в каком-то не очень ответственном механизме. И никто в целом мире не заметит, что этот механизм неожиданно дал сбой. А вот быть пружиной жесткой и бездушной, пожалуй, даже непозволительно человеку.
За эти полтора года он не посетил ни одной выставки; ни разу не сходил в театр; не встречался с женщинами; не посмотрел ни одной познавательной программы по телевизору; не только не выезжал за пределы города, но даже не отклонился от бермудского треугольника – работа, дом, магазин; не прочёл ни одной книги. Длинный список всего, что он не сделал, грозил стать бесконечным и уже был похож на древнее заклинание, способное вызвать самого страшного джина.
А ведь этим разнообразием несовершенных действий были полны те блёклые девять лет, которые он уже собрался вычеркнуть из своей жизни. За это время он успел жениться и развестись, открыть для себя двух новых художников, побывать в семи городах, искупаться в шести реках и двух морях, пропутешествовать с ведущими телепередачи по всему миру и увидеть с ними же массу экзотических или знакомых с детства животных. А главное, он совершил восхождение на самую вершину человеческой мудрости. Он хорошо помнил. Что начал с романтических приключений и детективов, переключился на исторические романы, потом перешёл к психологическим произведениям, а в конце начал получать истинное удовольствие от духовной и философской литературы.
Кажется последнее, что он читал, был Конфуций. Да, ещё лежала кожаная закладка между страниц. Вспомнить бы, о чём писал этот древний китаец…
Он внимательно прочёл несколько страниц и понял, что не уловил смысла. Открыл книгу сначала и вскоре почувствовал, что его клонит в сон, а если бороться со сном, то между строчками прыгают те оскорбления, которые он наслушался за весь сегодняшний день, а на языке вертятся, не подвернувшиеся вовремя уничижительные ответы.
Господи! Какого же цветного, объёмного и содержательного себя он бросил в жертву несостоятельной идее, которая укатала его в плоскость, как асфальтный каток. Глупец, он оплакивает свои труды, сведённые на нет сложившимися обстоятельствами. А как же его душа, загнанная в угол и забытая в механическом ритме начатого дела?
Ему снова стало горько и больно оттого, что за столь непомерную жертву он получил лишь увесистый пинок под зад. Застучало в висках, перехватило дыхание. Если он немедленно не вернётся к тому ритму, в котором жил долгие девять лет, то его хватит удар или он совершит какую-нибудь непоправимую ошибку. Имеет смысл попробовать всё с начала.
Он вернул Конфуция на полку и достал Майн Рида.
Приключения пиратов отвлекли его от действительности. Сюжет развивался стремительно и не требовал сильной концентрации. Сцена, где команда сражалась за свой корабль с морской стихией, навела его на мысль о давно забытом хобби. Когда-то он клеил модели парусников - от одномачтовых рыбацких лодок до роскошных фрегатов. Всё это он раздаривал знакомым детям, потому что не допускал и мысли, что любовно сделанный и оснащённый по всем правилам корабль может пылиться где-то в шкафу, а не плавать в лужах, реках и озёрах под восторженный смех юных мореплавателей.
Кажется, где-то на антресолях должна лежать недоделанная шхуна…
Он встал на стул, дотянулся до огромной коробки, снял её и погрузился в её недра…
Вот оно! Но это не шхуна. Когда-то он даже в полусне мог назвать любое парусное судно и перечислить все его снасти. Сейчас кроме слова вельбот в памяти ничего не всплывало. Но хотя слово утратило свой смысл и вспомнилось, видимо, только из-за неудобства в произношении, он интуитивно чувствовал, что держит в руках что-то другое. Остов, палуба и обшивка. Никаких снастей, но откуда-то из далёкого прошлого выплыла непоколебимая уверенность в том, что здесь должно быть две мачты. В деревянном пенале среди буковых щепок лежала только одна готовая мачта, да и та не подходила по размеру. Неважно! Лишь бы было к чему приклеить «весёлого Роджера», чтобы вообразить себя пиратом.
Он не помнил, чтобы когда-нибудь установка мачты давалась ему с таким трудом. Он чуть не сломал лодку, чуть не порезался и два раза укололся, навешивая на реи мало подходящие паруса. Наконец он поднял получившийся гибрид на вытянутую руку, повернулся к люстре и прищурил один глаз…
Если открыть оба глаза, то этот уродец больно напомнит ему обо всём, что он потерял, увлёкшись своей работой. А так можно вообразить себя пиратом.
Настоящие пираты всегда были одноглазыми, ходили с попугаем на плече и пили ром. У него никогда не было попугая, но в баре стояла бутылка рома, а в столе – глиняная кружка с надписью «Боцман».
Сначала он плеснул совсем немного и осторожно смочил нёбо. Вступление в пиратское братство определённо изменило его отношение к алкоголю. Он налил полную кружку, выпил залпом и наконец-то получил удовольствие. Не прошло и минуты, как он почувствовал себя пьяным. Теперь щуриться на корабль было не обязательно. Но он вспомнил, что забыл приклеить чёрный флаг. Мелькнула мысль, что то, с чем он еле справился трезвый, пьяному ему будет не под силу. Тем ни менее он взял ножницы, и сам удивился тому, с какой неожиданной лёгкостью вырезал из чёрной бумаги якобы развивающийся флаг. Нарисовать на нём череп и кости оказалось ещё проще.
Он допил бутылку до конца, и его уверенность в себе окрепла настолько, что его потянуло снова сесть за инструмент и сыграть любимую пьесу. Он посмотрел на часы: начало второго. В такое время даже классическая музыка может поднять на уши весь дом.
Пора спать.
Он обычно вставал в половине шестого. Завтра встанет в шесть, но всё равно не выспится. Вот и хорошо! Впервые за последние полтора года он будет думать не о самой работе, а о блаженном времени её окончания.
Завтра пятница, а потом два выходных. У него будет время и поиграть на пианино и полистать морскую энциклопедию, что бы вспомнить, как назывался и должен был выглядеть его корабль.
Он устало огляделся вокруг. Даже в эти полтора года он ежедневно мыл полы и стирал пыль. От одного раза ничего не случится!..
Он разобрал постель, разделся, лёг и сразу же уснул. Впервые за эти полтора года ему снился цветной сон, в котором огромный белый парус над маленькой тёмной лодкой летел по лазурным волнам на встречу восходящему солнцу.