КРИСТИНА

МАЙК АДАМ

КРИСТИНА

(повесть в миниатюрах)


МИНИАТЮРА ПРОСТУЖЕННОГО ДОЖДЯ

Я давно припрятал для тебя подарок -- мякиш белого снега, -- который ты хотела получить в День защиты детей. Но дело совсем не в этом, а в том, что когда прикладешь его, словно ладонь, к своим бледным простуженным щекам, они обязательно запунсовеют, как маки. Мне не нужно искать никаких наркотиков, чтобы кайфануть, -- достаточно дотронуться губами твоих щечек. И тогда сочиниться песня с попсовым текстом, но в постмодернистской манере, с которой посмеется мой лучший друг, но подберет аккорды на гитаре к ней. Не так уж и сложно придумывать музыку. Стоит лишь выучить всего четыре основных аккорда -- и ты композитор, хоть еще не Моцарт или Бетховен, но уже маэстро.
А на звуки песни, как на Купалье, соберутся захмелевшие сельские парни с гармонью и новые русские в малиновых пиджаках, с мобилами в карманах: широченные, как шкафы, и гладко выбритые под Котовского; строгие девушки-вамп в высоких ботфортах и норковых шубках; налитые соком доярки из колхоза «Красный серп» в длинных блузах с засученными рукавами и в черных шароварах.
Они вытопчут всю траву, превратив зеленую поляну посреди леса с цветком папоротника, в полированный паркетный пол. И вдруг чего-то не поделят между собой… И тогда пойдет дождь.
Так уже было когда-то!
Я даже помню когда!
В тот вечер тоже шел дождь. Холодный и мерзко-надоедливый.
Кажется, это был Минск. Хотя нет, на Минск город совсем не был похож…
Я отчетливо помню Красный костел, а неподалеку возвышалось огромное здание в виде фиолетового автомобиля «ауди», в салоне которого во всю шумел дансинг.
Да-да, все верно. Это был Минск.
Я даже не узнал тебя сначала. Ты ведь нарядилась, как на маскарад. Зачем тебе тельняшка и брюки-клеш, на которые я совсем и не смотрел? Если быть честным, моим глазам было не до них. Шоколадная капля родинки над твоей верхней губкой гипнотизировала мой взгляд, как ствол наведенной в лицо винтовки. Я страшно боялся, как бы она не выстрелила. Зря. Бояться нужно было другого.
Кто-то с кем-то не поладил. Началась драка. Смотреть, как деруться -- неинтересно и… завидно. Поэтому давай колошматить друг друга скопом.
Наверное, ты раньше меня заметила оживленное движение, взяла меня за руку и отвела в темный угол, где усадила в какое-то непонятное кресло, а сама села мне на колени. Видимо, ты не хотела, чтобы мне пустили «юшку» или подбили глаз. Я тоже этого не хотел. Ничего прекрасного в окровавленном лице я не нахожу…
Как только к нам подходил кто-нибудь из потасовщиков, чтобы приложиться к моей физиономии, ты обхватывала меня руками и искала губами мои губы, а я думал только об одном: чтобы подольше не отходил предпологаемый обидчик, ведь ты так редко разрешала мне тебя целовать, а тут… льнула сама. Я спешил как можно больше ухватить счастливых секунд, почти как натуралист с сачком, охотящийся за бабочками.
Жаль, что все подходившие, задерживались возле нас ненадолго. Они расплывались в идиотских улыбках и, насвистывая простенький мотивчик, удалялись восвояси.
Нужно было бежать, пока не поздно. И мы побежали. Бочком-бочком по стеночке, взявшись за руки, юркнули за двери.
То ли дорога оказалась слишком длинной, то ли пол -- скользким, натуральный лед, но мне захотелось курить. Ты тоже попросила сигарету. Оглядевшись вокруг, не видно ли кого, пстрыкнул зажигалкой.
В пяти метрах от парадного навстречу нам выплыли, словно белые медведи, четверо подвыпивших рэкетира, попросили закурить. Я был уверен, что кроме сигарет, они хотели еще чего-то. Ты тоже так подумала и, не сбавляя шага, сказала им, что забрала у меня последнюю…
Дождь не унимался, разнося заразу простуды по всему городу. И тогда я понял, что наше рандеву закончилось. Чтобы ты не заболела, я одолжил тебе свой пиджак, который вместе с тобой исчез в последнем троллейбусе. Я смотрел ему вслед, а дождь мокрой рукой приглаживал мои волосы.
Дома, приготовив кофе, я полез в карманы за сигаретами, которых на месте не оказалось. Без сигарет я кофе пить не люблю, поэтому их нужно было где-то найти, в частности, слетать в ночник. Я начал искать деньги, но они не нашлись. Странно. Я был уверен, что кое-что еще оставалось с гонорара.
Дьявольщина! Что же делать? Кроме того остатка с гонорара у меня ничего не было. Хотя нет, вру. Двесте рублей по сотенной висят, приклеенные «Фениксом» к смывному бачку, но их зубами не отдерешь.
Непонятно для себя, выскочил из дома, абсолютно не обращая внимания на дождь. И, оказавшись возле Красного костела, вдруг остановился. Мне стало зябко. Я забыл одеть куртку, и легкая рубашка промокла до нитки. Чтобы не подцепить какой-нибудь вирус, вернулся назад.
Кофе остыл.
Пить холодный кофе -- глупо.
Пить холодный кофе без сигареты -- глупость в квадрате.
Рукой я залез в кухонный шкаф (иногда от себя самого прятал там сигареты, «заначку»), но пачка из-под «L&M» была пуста. Хотя нет, что-то в ней шевельнулось. Открыл пачку, а там… деньги, тот самый остаток с гонорара. Я же чуть не вышвырнул пачку в окно!..
Дождь не кончался.
Казалось, он и не собирался даже на чуточку успокоиться, а расчитывал еще на завтрашний день и ночь в придачу.
Странно, но, видимо, твои ладони будут не к твоим же щекам, и без того пунсовых, прикладывать мой подарок. Я лежу, прикованный к кровати, заболел гриппом.
Твои руки будут готовить мне и кофе.
Жаль, что твои глаза -- не кофе.
Я очень люблю пить кофе по ночам.


МИНИАТЮРА МЕДЛЕННЫХ МЕЛОДИЙ

Вечером включу проигрыватель и поставлю пластинку с композицией Эннио Мариконе. На танец, как самую прекрасную женщину, приглашу Память, и мы закружимся вдвоем в небольшой каморке, где, если честно, не пройти и не проехать из-за нагромождения мыслей в виде умных и не совсем книг да автозапчастей, которые никак не поделят места с запчастями к телевизорам и магнитофонам. Это обстоятельство нас нисколько не стеснит. Память умеет и пустыню превратить в роскошный сад. Почему бы ей не придать моей захламленной берлоге черты театральной сцены? Хотя… зачем? Мне хорошо и удобно именно здесь, в моем собственном мире, Памяти -- тоже. И в сказочном танце я прижимаю к себе Память, совсем как тебя там, в танцзале, во время конкурса, весь смысл которого заключался в обычной газете, на которой нужно было всего лишь удержаться парам, как канатаходцам на канате. С каждой минутой газета уменьшалась и уменьшалась. Ее каждый раз складывали вдвое участники собственноручно, пока она не приобрела форму аудио-кассеты. И как поместиться на ней было двоим? Кое-кто становился на одну ногу и поднимал партнершу на руки, но не каждый мог устоять. Я не стал брать тебя на руки, потому что очень хотел выиграть, кстати, как и ты. Поэтому, ступив одной ногой на смешной, аккуратно сложенный кусок газеты, крепко обнял тебя, а ты встала обеими ножками на мою ногу.
Я тихо сходил с ума от твоей близости. Твои руки, обнаженные до плечь, шелковым шарфиком легли мне на плечи, твое горячее дыхание щекотало нервы, а волосы скрывали мое лицо от завистливых взглядов зрителей, которые вытолкнули нас на середину зала. И хорошо, что я не видел их лиц, потому что чужие лица были мне до фонаря, как и конкурс, который все-таки хотел выиграть, но твоя близость и шоколадное зернышко над верхней губкой заставляли забыть о всех и обо всем, кроме той, что рядом…
-- Мы выиграли, -- шепнула ты мне на ухо, обдав жаром дыхания. -- Мы выиграли! -- громко закричала через секунду, еще сильней прижавшись ко мне, и чмокнула в щеку.
Мы выиграли… Действительно. Из двадцати пар на куске газеты удержалась только наша.
Однако почему-то тебя звали Алесей.
Почему Алесей?
Я точно знал, что Алеся, поссорившись со своим парнем, который эмигрировал в Германию, бросила театралку, вернулась в Витебск и устроилась продавцом в местный супермаркет.
Да что, я Алесю не знаю?!
А ты смеялась, запрокидывая голову от удовольствия, как настоящий пятилетний ребенок. «Пуклапа?» -- как говорят французы. Все мы дети. Мой дядька (как я мог забыть?), старший брат отца, до сих пор играет в солдатиков. Тетка Таня, его жена, говорит, что он сдетинел, а мне кажется, что дядька и не взрослел, внешне вырос, а в душе остался Питером Пенном.
Однако существенно ли то, что я тебе говорил? Ты была Алесей, хоть в это я не верил. Я вспоминал своего дядьку, у которого уже были женатые сыновья. Зачем? Что, зачем? Женатые сыновья? Алеся, которая Алесей никогда не была?
А ты смеялась и говорила, что так хорошо еще никогда себя не чувствовала. А я так хотел дотронуться, поцеловать твои глаза, что забыл о их сходстве с кофе.
Ты смеялась, слушая мой стихотворно-рифмованный бред и говорила, что уже завтра я забуду тебя. Но как я мог тебя забыть, зная еще с тех времен, когда только-только возникла жизнь на земле?..
Память обиделась, ничего не хотела слушать. Она выключила Мариконе. Ну и выключай, я поставлю другую, под которую убивали Микеле Плачидо в «Спруте».
-- Садистские у тебя музыкальные пристрастия, -- сказала мне Память.
-- Ничуть, -- возразил я. -- Просто нравится красивая музыка. Я же не виноват, что режиссеру «Спрута» захотелось убить комиссара Каттани именно под эту композицию.
И именно под эту мелодию кружились мы с тобой на репетиции исторических сцен в нашей театральной студии. Ты была дочерью д’Артаньяна, я -- русским офицером. И ты снова задиристо смеялась и говорила, что тебе очень хорошо. А я вдруг спросил, почему ты назвалась Алесей там… Ты опять засмеялась и непосредственно ответила:
-- Там я была Алесей. Здесь -- дочь д’Артаньяна, где-нибудь еще буду Земфирой… Ты же навсегда останешься Майком.
-- Стоп! -- забасил режиссер. Он ударил ладонью о ладонь и произнес: -- Спасибо. На сегодня все!
Ты быстро впорхнула в длинное черное пальто и вышла: за тобой пришел какой-то молодой человек в форме милиционера. Мне сказали, что он будущий следователь. И что? А може, я будущий президент Америки? Я тоже человек! Тоже хочу носить усы, чтобы на меня девчата западали!
На улице ты о чем-то спорила с будущим следователем, я не подходил. Пошел своей дорогой. У поворота за угол остановился, оглянулся. Ты смотрела мне в глаза, абсолютно не слушая распинающегося будущего следователя, который разгневанно бросил окурок себе под ноги, растоптал его, как змею, и поспешил прочь.
Мы сделали по одному шагу навстречу. Остановились. Это было похоже на замедленные кадры кинофильма. Еще по два шага… и… побежали друг к другу.
Стоя рядом, мы не замечали, как с карнизов зданий падали отваливающиеся толстые сосульки.
Мелодия Мариконе охраняла нас.
Начиналась весна.


МИНИАТЮРА «ПАРОВОЗИКА-ОБЛАЧКА»

Сегодня воскресенье. Утро. Такое же обычное, как и множество предыдущих.
В четверг НАТО начало бомбить Косово. Погибли мирные, ни в чем не повинные, люди.
Веет третьей мировой…
Из-за эгоизма политиков, которые думают лишь о собственных мягких креслах.
Непоседливая кусачая пуля пробьет навылет сердце будущего поэта, вторая -- вопьется в мозг гениального музыканта, третья -- лишит конечностей блестящего художника, четвертая -- выпотрошит кишки ученого-генетика…
Так уже было когда-то.
И неоднажды.
Вырисовывается своеобразный паровозик с вагонами-мыслями, что не спеша катится по колее несбывшихся мечтаний, которая заканчиватеся тупиком-ямой, исполняющей роль смерти.
Паровоз…
Миколка-паровоз…
Неоднажды так меня называла ты. Да и не только ты. Возможно, из-за того, что на всем курсе ни одного Миколы, кроме меня, не было. Майком я стал гораздо позже.
Именно тогда, когда мы с Денисом пришли к тебе в гости в общагу. (Денис присоединился ко мне, потому что хотел увидеть Алесю). Вы жили в одной комнате. К счастью, Алеся раскладывала пасьянс на кровати, Денису несказанно повезло, а Женя, третья соседка, слушала плеер в наушниках, делая домашнее задание по высшей математике.
Со стен грустными глазами на нас смотрел Джим Моррисон. Чтобы его как-то развеселить, Денис начал бубнить стихи собственного сочинения так, что очки с бержераковского носа плюхнулись в стакан с чаем, приготовленный Алесей, а Джиму Моррисону стало еще более тошно.
-- Ничего страшного, -- сказал Денис на счет очков. -- Хоть раз в жизни приняли горячую ванну с сахаром.
-- А давайте играть в паровозик! -- неожиданно предложила ты. -- Паровозом будет Микола, Денис -- семафором…
-- Кристина -- колесами от вагонов, -- перебил тебя Денис, -- а остальные -- вагонами.
-- Дети мои, -- не понимал, что происходит я, -- у вас совсем «крышу» снесло? Нам же не по четыре годика…
-- Это и важно! -- сказала ты, абсолютно не обидевшись за роль, предложенную тебе Денисом. -- Имеем мы право один раз в году почувствовать себя детьми дошкольного возраста?..
-- У меня такое ощущение, -- подумал я вслух, -- что ты только один раз в году бываешь взрослой, и то -- во сне.
Наконец, паровоз был готов к отбытию. Ты -- вагоновожатый, Алеся -- главный машинист, одним-единственным вагоном пришлось стать Жене. Она так и не сняла наушников, из-под которых доносились звуки западной экстремальной музыки.
-- Следующая станция -- Целовальник! -- чуть не на ухо мне прокричала ты и радостно потянула меня за плечо.
-- Тут-ту! Чух-чух-чух-чух! -- выдал я и одновременно заработал руками и ногами, имитируя паровоз.
Денис-семафор, шельма, уселся на широком подоконнике, сверкая в неосвещенном коридоре стеклами очков и огоньком подкуренной элэмины.
-- Друг, оставь покурить! -- попросил я.
-- Паровозам курить запрещено, -- буркнул он. -- Следующая станция -- Кухня.
-- Ту-ту! Чух-чух-чух-чух!
Из Целовальника я вырулил опять в коридор и направился аж до самого его конца, чтобы повернуть налево -- к кухне, откуда плыл вкусный запах жареной, вареной да пареной пищи.
Шестеро девчат кухарили, не отходя ни на шаг от фаерок, и с любопытством поглядывали на нас, не скрывая улыбок.
Ты безжалостно трясла мое плечо, заставляя безостановочно тутукать и чучухать. И я должен был подчиняться правилам игры.
Между тем девчонки-кухарки заходились от здорового молодого смеха, особенно с Дениса, который бегал за паровозом собачкой и никак не успевал раньше паровоза к месту назначения. Когда же паровоз уже отбывал, денис вырастал рядом и выпрямлялся буквой «Г», объявляя станцию и время стоянки.
Следующим пунктом назначения он выбрал комнату 405, обитатели которой считались большими занудами, заканчивающими последний курс.
Я не знал, чем обернется игра и каким боком нам выйдет, но она меня захватила. Хотя в принципе, расчитывал на то, что дверь в комнату 405 будет закрыта на замок, однако, к сожалению, а может, и наоборот, дверь легко поддалась. В коридоре я один раз проорал «ту-ту», а в комнате еще раз протутукал и прочучухал, поворачивая к выходу.
Старшекурсники старательно занимались, обложившись учебниками, словно забаррикодировавшись ими. Они ничего не поняли, погруженные, как водолазы в воду, в джунгли науки. Но, по-моему, в ту минуту самыми интеллектуальными и умными были мы. Особенно Денис. Он опять опоздал просемафорить, поэтому больше времени, чем мы, провел в комнате.
-- Привет от дедули Сартра! -- провозгласил он, сверкнув стеклами очков, с недокуренной, тлеющей сигаретой за ухом, в стойке буквы «Г». Не выпрямляясь, он направился к выходу, сначала, как и я, тутукнув, а потом зачучухал, забыв закрыть за собой дверь.
Где-то минут десять мы не могли прийти в себя, корчились в спазмах смеха, словно эпилептики.
-- Ребята, -- первым «отрезвел» Денис, -- а по какому поводу мы выпустили свой паровоз в люди?
-- Это был пробный этап в Сибирь, -- неудачно пошутил я.
-- А я считаю, что мы оживили песенку «Лицея» про паровозик-облачко, -- произнесла ты.
-- И кто был облачком?
-- Облачком являлась наша непосредственность и право в любое время ощутить себя ребенком и не забывать, что, как ни крути, но мы все все-таки чьи-то дети, -- сказала Алеся.
Да. Именно.
Это было, как и сегодня, в воскресенье. В День защиты детей.
А в четверг бомбили Косово.


МИНИАТЮРА МУЖСКОЙ СОЛИДАРНОСТИ

-- Я слушаю, -- произнес твой устало-безразличный голос в телефонную трубку на другом конце провода. Он, уставший и равнодушный, пока не поймешь, что звоню я. И я говорю:
-- Гм… надо же… и я тоже слушаю. -- Произношу безо всякой задней мысли. -- Приветствую вас, сударыня, -- продолжаю, представляя твое неожиданно радостное и удивленное лицо, смакуя, как глоток хорошего кофе, твой ласковый шепот в ответ. -- Это всего лишь я, -- подвожу черту.
-- Мог бы и не афишироваться, -- говоришь ты, -- я еще с первых слов узнала.
-- Что ж, это для меня плюс, -- улыбаюсь. -- Однако же я приготовился слушать. Давай поменяемся ролями. Почему я все время рассказываю о себе, когда звоню?..
-- Учусь… работаю, -- перебиваешь ты.
-- И все? -- опять улыбаюсь. -- Богатая на события жизнь! Кипит, шумит и штормит.
-- Это не телефонный разговор.
-- Я понимаю. Давай встретимся.
-- Давай. Я же не виновата, что ты три месяца где-то пропадал.
-- Извини. Я просто не расчитал собственных сил, из-за чего и задержался ненадолго.
-- Ну, а теперь ты никуда не уезжаешь? -- нетерпение и досада в твоем голосе ссорились между собой.
-- Нет. Хотя, да, завтра еду в Борисовский район.
-- Ну, вот опять! -- целая ладья убитых надежд проплыла перед твоими глазами и скрылась на подоконнике за занавеской.
-- В воскресенье я уже буду в Минске, -- уверяю тебя.
-- Тогда обязательно позвони, -- снова перебиваешь ты. -- Если что, передашь маме, я ее предупрежу о твоем звонке, где и когда встретимся.
-- Вот и ладненько, -- вздыхаю я.
Осерчавшие долгим разговором с тобой, филфаковские студентки искоса поглядывают на меня, когда покидаю телефонную будку. Я сразу ощущаю на себе мысли каждой из них. Бесплатный телефон заставляет выстраиваться очереди.
Я не обижаюсь, потому что свою ненависть студентки перенесли уже на следующего клиента телефона, забывшегося от радости, что дорвался до трубки.
На улице меня ждал Андрей Воронков -- потомок Воронцовых, -- хороший парень и усердный знаток русского языка и литературы, будущий аспирант. Его дед, в годину опасности во время революции, заменил в фамилии одну букву и успел сбежать в Койданово.
В принципе, не в графстве дело, а в том, что оба мы очень похожи. Не внешне, внутренним наполнением. Внешне мы как раз разные. Я -- патлатый, вечно небритый, с неизменной сигаретой в губах, как герой Абрамова. Хотя Андрей курит не меньше, а может даже и больше меня. Он всегда аккуратно подстрижен и гладко выбрит, ухожен, как-никак, аристократ.
… Недолго думая, взяли по бутылочке «Льва», заскочили в сквер возле филфака и сели на лавку, вернее, на спинку ее. Мы, молодые беларусы-националисты, как окрестила нас одна бабуля, выгуливающая мопса и между делом собирающая пустые бутылки.
Глотая пиво, мы затягивались сигаретами, подставляли солнцу, которое щедро раздавала тепло, то одну щеку, то другую.
И я начал читать Андрею опусы про «Молодняк». А потом сказал ему, что никак не соберусь на кладбище к поэту Павлюку Трусу, погибшему в начале двадцатого века в возрасте 25-ти лет, замерзшему на дороге, судя по официальной версии. Просто хочется молча постоять рядом, почувствовать связь поколений, что ли, и понять причину: из-за чего писатели и ученые молчат про «Молодняк» уже 90 лет? Почему? Бояться? Чего? Это же история нашей литературы, культуры!
-- Ничего, -- успокаивал Андрей. -- Вот сейчас допьем пивко и поедешь на кладбище. Придешь к Павлюку Трусу, встанешь рядом и скажешь: «Вот лежишь ты, Павлюк, не емши, не пимши и ничего не знамши, что в мире творится. А вот стою я: и пимши, и емши, но…»
Андрей развел руками.
-- В том-то и суть, -- говорю, -- что дальше только многоточие, и ничего важного и значащего быть не может.
… На кладбище однако я не попал. Кажется, и направление верное взял после того, как Андрей пошел в читалку, и выпили только по три бутылки пива на брата… Не знаю, может, устал, а может, вспомнил твой голос, глаза, когда заметил в коммерческом киоске на витрине коробочку краски для волос с лицом на ней девушки, ну, точной твоей копии.
Я вернулся назад, на то же место, где уже сидел Андрей.
-- Я как чувствовал, что ты вернешься, -- улыбнулся он.
-- Змей ты, искуситель.
-- Сам такой страшный.
И тут Андрея захватила волна ностальгии. Видимо, я человек такой, которому можно исповедаться, как священнику, а может, минута возникла удобная для доверительной беседы. О чем могут говорить мужчины между собой? Естественно, о женщинах.
Он рассказал мне про Свету. Она училась на втором курсе филфака. Пару раз я видел ее. Вся закавыка в том, что за полгода знакомства девушка ничем не показала своего влечения к Андрею. Нельзя было взять ее за руку во время свидания, а про поцелуи и заикаться не моги. Как следствие -- бесконечные ссоры, споры. А Андрей же романтик. Он пылает своими чувствами, как костер. И случайный человек поймет, глядя на него, что Андрей любит, а Света почему-то выдерживает нейтралитет. Хотя не отказывается от встреч и свиданий.
-- Понимаешь, -- делился друг, -- я нашел ту, которую искал. А самое интересное, что мой идеал женщины и близко не стоит рядом со Светой. Не знаю, чего она хочет от меня. Я человек конкретный и мобильный, мне нужно знать точно. Ты знаешь, мы чуть не поженились. В тот день реально мы были готовы идти в загс писать заявления. А утром опять поругались. Может, я чего-то не понимаю?..
Вот же мужская солидарность…
-- Тебе повезло, -- сказал я (великий психолог). -- Девушка у тебя, что надо.
-- Да я сам знаю.
-- Но она проверяет, -- продолжаю я развивать мысль.
-- Да сколько же можно?!
-- Она до последнего будет тебя проверять, потому что она не шалава, не бросается на тебя, выдерживает характер. Так и должны поступать все нормальные девчонки. Большую роль в ваших отношениях играют слухи и сплетни о тебе. А никакой другой славы, кроме славы похотливого кобеля на филфаке нельзя заработать.
-- Это болезнь. Но я уже вылечился.
И тогда мы пошли звонить. Он -- Свете, а я -- тебе.


МИНИАТЮРА НАДЕЖДЫ, СПРЯТАННОЙ В ПАЧКЕ ИЗ-ПОД СИГАРЕТ

Мы этого вечера ждали так долго!.. И вот он пришел. В общем-то, обычный вечер, как все. Хотя нет, вру. Накануне парило, как на дождь. Весь проспект был занят, буквально оккупирован молодежью. Еще бы, воскресенье. Вот тогда бы нам встретиться!.. Потому что потом, утром, пошел дождь. Парило не зря. И, глядя на небо, почти касаясь рукой ваты из облаков, похожей на тополиный пух, я думал, что ты не придешь.
Дождь перестал моросить только тогда, когда появилась ты, и выглянуло солнце.
Рядом со мной стоял молодой, но старше меня, парень в светлой куртке и с сумкой-батоном через плечо. Молодой человек часто посматривал на часы. У меня закралось подозрение, что это он, как и я, ждет тебя, точнее, не тебя, а тоже девушку. Я только опасался, что ты не придешь. Так уже случилось однажды летом.
Хорошо, что не один страдал тогда ревностью, злостью и досадой. Не тот ли парень, что и сейчас, тоже ждал? Жаль, не сильно запомнил его лица. Припоминаю, что были у него усики цвета одуванчика.
Самое интересное, что его девушка, в конце концов, объявилась. Обнявшись, они поспешили уединиться в глубине парка Челюскинцев. Я тоже хотел тебя обнять, но ты не приходила. Тебя вообще не было, и я вдруг подумал, что ты в принципе не существуешь, а твой образ только лишь плод моего воображения. А воображение мое богатое и всегда разное. Выходило, что ты тоже могла быть разной…
Сейчас я не знал, с какой стороны тебя ждать. Либо со стороны метро, либо… Но представлял, как тебя встречу. Ты появишься, я увижу -- рвану навстречу, обниму и сильно закружу, а потом, опустившись на одно колено, как средневековый рыцарь Айвенго, поцелую твою руку. Что делать, я неизлечимо больной романтик.
Однако так красиво бывает лишь в мечтах.
На самом деле я даже с места сойти не смог, когда заметил тебя, хоть стремился лететь, как на крыльях. Вместо этого душился сигаретой. Ноги не слушались, словно не родные, а протезы. И сказал хрипло и в нос:
-- А вот и вы!
-- Привет, -- произнесла ты в ответ.
В следующее мгновение мы застряли друг в друге взглядами.
-- Рассказывай, -- попросила ты.
Но что я мог тебе рассказать? Я боялся даже дотронуться до тебя, обидеть чем-либо, поскольку, оставаясь прежней, ты совсем не была похожа на ту, которую помнил я. Я мог бы рассказать, конечно, как молодой Кузьма Черный, великий беларусский прозаик, с больным желудком разгружал вечерами вагоны, потому что жить на что-то надо было, а стипендии не платили. Я мог бы почитать тебе стихи, которыми, как у кого-то деньгами, набиты мои карманы. А что толку? Вряд ли тебе будет интересно. И тогда я понял, что говорить нам не о чем. В принципе, мы все время думали, гуляя по парку, и потом, уже приближаясь к станции метро «Восток», как бы поскорее все закончилось, как бы быстрее отделаться друг от друга.
Нас резделяли абсолютно разные полюса. Ты работала где-то возле кинотеатра «Аврора» крупье навороченного казино, я был всего лишь нищим поэтом, чьего гонорара хватало на пачку сигарет, бутылку водки и батон. Между этими полюсами проходила еще параллель: богатство и бедность. Я подумал, что всех великих людей делали великими богатые женщины, но вслух этого не произнес, ведь ты могла обидеться, не считая себя достатачно обеспеченной.
Мы стали разными, но как много общего у нас было, когда мы вместе учились в театральном!.. Те дни давно минули и больше никогда не вернуться. Я помню, как ты сбегала из дому, а жила ты у сестры, которая вышла замуж за какого-то бизнесмена, к Алесе в общагу, ко мне. Теперь у тебя, видимо, своя шикарная квартира, а я, как и раньше, ючусь в общаговской комнатушке, правда, один и с отдельной кухней…
-- Как тебе мой новый имидж? -- неожиданно спрашиваю.
Ты окинула взглядом мои длинные волосы, щетину, ответила:
-- Я буду долго привыкать. Вообще-то ты ведь сам знаешь, что я не поклонница, как бы это сказать, растительности на лице.
На прощание я подарил тебе рукопись двух своих поэм. То, что сейчас разойдемся и долго, в чем оба не сомневались, не увидимся, мы знали достоверно, но опять же, не использовали никаких усилий, даже не пытались, пойти навстречу друг другу, чего-то боясь, хотя губы требовали поцелуя.
-- Звони, -- сказала ты.
И я остался один на ступеньках, ведущих в темень подземного перехода, глядя тебе в спину. Ты еще обернулась, подарив улыбкой надежду, которую я осторожно спрятал в только что початую пачку «Гродно».
Но чудес не бывает.


МИНИАТЮРА ПЕРВОГО ПОЦЕЛУЯ

Твой день рождения…
Я не помню, когда он был точно: в январе или в марте? А, может, в ноябре? Ты же знаешь, моя память -- такое странное создание… сегодня она за тебя, а завтра -- против.
Ты отмечала его в Витебске. Так было удобнее и ближе к Алесе, подальше от родственников, которых на то время ты на дух не переносила по неизвестным мне причинам.
Падал снег.
И мы с тобой шли, как два снеговика, заходили в каждый магазин, потому что ты жаждала шампанского, а его нигде не наблюдалось. Я тоже жаждал… курить. Да закурить никак не мог, поскольку руки оккупировали коробка с тортом и авоська с водкой и вином. Вещи, как сама понимаешь, драгоценные. Недолго думая, ты предложила свои услуги, как рекламный агент (почему рекламный?) фирмы по обеспечению жилплощадью бездомных собак. Я объяснил, в каком кармане лежат сигареты и как в него залезть. Ты сняла перчатку и полезла во внутренний карман моей джинсовой куртки на меху. Пальчики, как белочки, живенько пробежали по моему телу, пока победоносно не выхватили еще не распечатанную, в целлофане, пачку «Мирского замка», которую ты называла «мерзким». Эти сигареты я курил только из-за черного фильтра, кстати.
Воткнув мне в зубы сигарету, ты неумело принялась возиться со спичками. Зажгешь спичку, поднесешь к сигарете, а огонек тухнет на ветру и под снегом.
-- Ты так все спички мне испортишь, -- смеялся я, а от полного коробка действительно мало что оставалось. К тому же мы притягивали внимание прохожих. Да черт с ним, с вниманием! Я хотел курить, поэтому на время вручил бесценные авоську и коробку с тортом тебе. И тут мне странным образом курить перехотелось, в частности, опять же на вермя. Я увидел тебя абсолютно беспомощную. Делай с тобой, что хочешь, руки-то заняты. Не использовать такой счастливый случай или подарок судьбы, как не называй, не ошибешься, я не имел права.
Делая вид, будто закуриваю, быстро засунул сигарету за ухо и, коснувшись руками твоих плеч, сорвал, словно вишню, поцелуй с твоих губ. Безусловно, он не отличался шикарным длинным монологом, как в кинофильмах, но все же был поцелуем, как не крути. Потом демонстративно прикурил, искоса поглядывая на тебя, наблюдая за реакцией, который вызвал мой поступок. Однако я лишь заметил, как расширились твои ноздри и ты набрала полные легкие воздуха, покраснела… Дешевые театральные сцены не нужны были ни мне, ни тебе. Ты промолчала.
Переходя автостраду, неожиданно ухватилась за мою руку, а когда перешли улицу, вдруг остановилась. Я спросил:
-- Что случилось?
-- Тихо! -- приставила палец к своим губам и потянула меня к пятиэтажке, словно стена, выросшей перед нами.
Ты пригвоздила меня к стене и обхватила за шею.
-- Спасите! -- шутливо выкрикнул я. -- Насилуют!..
-- Помогать не надо! -- обернулась к каким-то девчонкам и бабушкам, проходящим мимо и любопытно на нас поглядывающим. Я тоже согласился, что помогать не надо.
Стоит признаться, шутки шутками, но я испугался, потому что никогда не видел тебя такой агрессивной…
-- Ну, -- выдохнула на меня, -- что сейчас скажешь в свое оправдание? Почувствуй теперь на себе мою беспомощность.
В следующий миг мир для меня перевернулся. Наши губы встретились.
Возможно, мы так бы еще долго стояли, и я был не против, только вдруг послышался голос, который обращался к тебе:
-- Гражданка, вам не тяжело одной?
-- Вы напрашиваетесь в помощницы? -- обернулась ты, встретившись с взглядом девушки в милицейской форме с сержантскими лычками. Она вышла из «уазика» и стояла, придерживая открытую дверцу машины рукой. Следом за ней высунулся молоденький сержантик с мушкетерскими усиками.
-- А если б и так? -- ляпнул «мушкетер».
-- Вы опоздали, -- ответила ты. -- Я и сама справлюсь. К тому же, -- вытащила из моей пачки сигарету и просунула мне за ухо ее, -- мой партнер феминист. Правда?
-- Угу, -- подтвердил я, идиотски усмехаясь.
Девущка-сержант рассмеялась. «Мушкетер» покраснел и спрятался в машине.
-- Шутки хорошо, -- все еще улыбаясь, произнесла сержант, -- но это общественное место, люди ходят, и все такое. Нужно быть более скромными, хотя бы на людях.
-- Мы подумаем над вашим предложением, -- пообещала ты. И, обмотав мою шею своим шарфом, взяла его за оба конца, потащила меня за собой.
К счастью, далеко идти не пришлось. Тот дом, к которому ты меня прижала, был окончательным пунктом назначения. Алеся жила в нем на третьем этаже.


МИНИАТЮРА ПЕРВОГО ЗНАКОМСТВА

Мы так давно с тобой знакомы, что сейчас, как бы, и тяжковато вспомнить первую нашу встречу. Раньше казалось, что ходили мы в один детский садик «Снегурочка». Целых три года. Нам было всего по четыре годика, когда строгая тетя в просторной комнате усадила нас за один столик, и с того времени никогда нас не видели порознь. Что это было? Чем объяснялось?
Твоя мама называла меня зятьком, а я, не понимая еще значения этого слова, обижался и в знак своей обиды не разговаривал с ней! Мой папа обращался к тебе, как к невестке, и я, опять же, не разобравшись по детской неосведомленности, обижался и на него, кричал, что ты -- моя невеста, а не папина! А он только весело улыбался в чапаевские усы.
Благодаря, видимо, тебе, я рано научился читать. Помню, первой книжкой с красочными иллюстрациями стала «Сказка о золотом петушке» Пушкина. Я прочитал ее тебе вслух, чтобы, может быть, похвастаться, возвыситься в твоих глазах, мол, посмотри, какой у тебя умный кавалер, но ты взяла эту книжку и зашвырнула обратно на полку.
-- Если ты будешь читать, -- сказала ты, -- у тебя вылезут волосы, выпадут зубы и появятся дополнительные глаза, пластмассовые и прозрачные. А такой ты мне не нужен.
После твоих слов я долго боялся подходить к книжкам, опасаясь превратиться в чудовище, нарисованное тобой и внешне напоминающее твоего дядю Петю, который сутками сидел над книгами. Тогда я еще не знал, что твой дядя Петя -- профессор и доктор филологии.
Мы отказывались кушать, когда по каким-то причинам кого-то из нас не приводили в сад. Помню, я три дня уже лежал дома и ходил с папой в какой-то стационар на лечение, потому что в моей крови нашли какую-то палочку Коха.
-- Ни о каком садике и не мечтай! -- строго предупредил папа. А сбежать я не мог.
-- Вот, -- сказала твоя мама моему папе, проходя в нашу квартиру, -- привела. Все нервы вымотала с ней. Подавай доче вашего сына и все!..
Температуры у меня не было, но лежал я под ватным одеялом, когда ты, предусмотрительно постучав в дверь моей комнаты, зашла. Твоя шубейка была расстегнута, из рукавов свисали, словно язычки, вязаные красные варежки на резиночках. Под этой самой шубкой, где-то спустя полгода, в стенном шкафу, после тихого часа нашла нас воспитательница. Так случилось, что во время обеденного сна все воспитательницы собрались где-то на кухне, видимо, отметить какой-то праздник. Нас, спящих, оставили без присмотра. Мы с тобой уже давно решили поиграть в любовников и, как только за воспитательницей нашей закрылись двери, я моргнул тебе (раскладушки наши стояли рядом) и мы бесшумно залезли в шкаф, чтобы никто не видел, а чтоб и не услышали, накрылись твоей шубкой. Ты уже и тогда носила шелковые трусики, они стали в тот день моими. Мы обменялись трусиками, чтобы остаться навечно вместе. Папа мой потом все выпытывал, откуда у меня чужая вещь, но быстро отстал, наверно, догадался.
Только, кажется, это была не ты, потому что детский сад «Снегурочка» находится в Казахстане, в городе Шахтинске. Конечно, эта была не ты, а Юлька Бондаренко, в ее честь я назвал свою младшую сестренку, когда та родилась.
Я ищу свою историю. Да в памяти все перепуталось, переплелось реальное с вымыслом.
Тогда опять была зима, такая, как в песне, которую исполняет Алсу. Я даже отчетливо помню дату: 8-ое декабря. Запомнил только потому, что ровно через месяц мой день рождения.
Я не знаю, почему пошел в тот вечер на дансинг. Возможно, виноват Денис, который приперся ко мне с бутылкой, но пить я отказался. Оставаться с ним в одном помещении не имело смысла Я оделся и вышел на улицу, под снег, как под зонт. Знакомые девчонки позвали с собой на дансинг и я согласился составить им компанию.
На тебе было красное бархатное платье от Лорана, телесного цвета колготки и красные кожаные полусапожки на шпильках.
Мы познакомились сразу, потому что, как только я подошел к тебе, зазвучала медленная композиция «Металлики».
А потом в баре выяснилось, что учимся мы в одном универе.


МИНИАТЮРА ЗАПИСКИ ПРЕКРАСНОЙ ДАМЫ

Телефон зазвонил среди ночи. Я еще не спал, дочитывал «Гамаюна», но, тем не менее, был удивлен. Поразило не то, что телефон так поздно дал о себе знать, а то, что он вообще «подал голос». Он появился у меня совсем недавно, буквально неделю назад, и об этом знали считанные люди.
Я отложил книгу, решил ответить. В трубку кто-то прерывисто и взволнованно дышал, видимо, собираясь с духом, чтобы начать разговор, но никак не решался. Зачем тогда звонить? Да еще ночью?
-- Алло! -- раздраженно, но не без любопытства, бросил я в трубку.
Несколько секунд тянулась таинственная тишина, затем зазвучал приятный женский голос, который я никак не мог узнать:
-- Я вас не разбудила, господин поэт?
Звонила не сумасшедшая, как я подумал сначала, поскольку чувствовал на уровне инстинкта, что девушка, беседующая со мной в два часа ночи, знала не только меня лично, но и род моей деятельности. И мне почему-то захотелось быть с ней по возможности искренним. О тебе, Кристина, в тот момент я вообще не думал, даже представить не мог, что ты способна мне позвонить. Откуда ты узнала, что у меня появился телефон?..
-- Я не спал… -- произнес.
-- Даже так… Чем же может заниматься в два часа ночи молодой и холостой мужчина? Совсем один в пустой квартире?
-- Читать роман о Блоке.
-- Вам нравится Блок?
-- Это лучше, чем смотреть дешевые боевики или чернуху по телевизору либо по видео, зачитываться книжонками Чейза и Агаты Кристи.
-- Вы совсем не любите Агату Кристи?
-- Совсем.
-- А могли бы вы влюбиться в Прекрасную Даму, ту самую, Блоковскую?
-- Каким образом? Невозможно влюбиться в миф.
-- А если это не миф? Прекрасная Дама сама постучится в вашу дверь ровно через 24 минуты.
-- Хоть я и отношусь к людям творческим, у которых бурно развито воображение, но в это я не верю.
-- А никто и не говорит о воображении… Тебе на русском языке объясняют, что я хочу увидеться…
Пи-ип. Пи-ип. Пи-ип.
Неопределенно вглядываясь в окно, за которым спал уставший город, я с телефоном в руке упал на кровать навзничь.
Спать не хотелось. В голову лез всякий бред. Опять-таки, тебя я исключал из списка полуночниц. Хотя почему? Ведь только у тебя одной получалось в последний момент все красивое изгадить.
Я пошел на кухню покурить. Не успел выбросить окурок в открытую форточку, как снова зазвонил телефон. Поднял трубку, чтобы нагрубить так называемой Прекрасной Даме, потому что был уверен, что эта она звонила, однако… телефон продолжал звонить. Только потом понял, что разрывается дверной звонок. Я совсем забыл, что и телефон с такой же мелодикой.
На пороге стояла девушка в голубом длинном шелковом халате.
Она закрыла дверь. Произнесла:
-- Можно пройти?
-- Пожалуйста, -- отошел я в сторонку, пропуская гостью в комнату из прихожей. Я не сомневался, что девушка эта и Прекрасня Дама -- одно и то же лицо.
Она с интересом разглядывала мое жилище и беспорядок в нем.
-- Вы и есть пресловутая Прекрасная Дама… -- начал было я.
-- Не похожа? -- с вызовом перебила девушка.
-- Не думаю, что именно в таком наряде Блок представлял свою…
-- А я уверена, что в таком. К тому же, господин поэт, вы не Блок….
Она совсем близко подошла ко мне.
-- А вы -- не Прекрасная Дама. -- Я узнал тебя по походке. Голос ты специально изменила, а под почти бесформенном шелком великоватого, как для тебя, халата черты фигуры вырисовывались… никак не вырисовывались, да еще парик…
Ты не растерялась потому, что я не удивился. Ты думала -- я узнал тебя еще по телефону.
-- Ну что ж, -- сказал, не задавая никаких вопросов, хотя очень хотелось знать, каким образом ты добралась ко мне через весь город в таком прикиде, -- раздевайся, кровать за спиной…
-- Что?.. Как?.. -- сразу стушевалась ты.
-- Что ты нервничаешь? -- безжалостно продолжал я. -- Ты же сама по телефону намекнула, чего хочешь…
Я видел, что ты вот-вот готова разреветься и забыл обо всем. Вокруг ничего и никого не существовало, кроме тебя и моей любви к тебе. Я обнял тебя, прижал к себе, гладил твои волосы, парик сорвал к чертовой матери, просил прощения за все, понимая твое состояние, переживания, которые способствовали решению приехать на такси ночью ко мне, чтобы доверить себя без остатка, моей заботе и защите. Ты шептала, что выпросила мой адрес и телефон у Дениса. Вернее, он сам проговорился.
… Когда проснулся, тебя не было уже. Рядом лежал хорошо выглаженный, без единой складочки голубой шелковый халат. А на стуле, где должны были лежать мои фланелевая рубашка в клетку и черные джинсы, расположилась записка, написанная и оставленная тобой.
« Мы опять поменялись своими вещами, чтобы не расставаться никогда. Если же так получится, что расставание нас захомутает, то эти вещи напомнят нам друг о друге, и мы, ты или я, вдруг почувствуем, что необходимы друг другу, и встреча нас не минует последним трамваем.
Кристина.»

1999 г.