18 сентября - праздник кавалергардов

ПОВЕСТЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
I
Тем далеким летом я сходила с ума от бездействия и скуки, глядя в окно на желтеющие подсолнухи.
А потом послала наугад три письма в Швейцарию по адресам, которые мне прислало украинское посольство: трем эмигрантам, потомкам наших прославленных соотечественников, о которых я писала книгу.
Ответ на первое письмо пришел почти мгновенно: меня с дочерью приглашали в гости, очень подробно и обстоятельно описывая путь до маленького Швейцарского городка Аарау.
Только вот почерк был очень странный – неровный и размашистый.
Разгадка нашлась очень скоро: «Я приеду встретить вас в Цюрих, но не смогу вас узнать - вы сами должны подойти ко мне, потому что я почти ничего не вижу».
Через несколько дней раздался телефонный звонок.
Роскошный рокочущий голос с французским прононсом произнес: «Неужели Вы готовы пожертвовать своим отпуском, чтобы приехать в Аарау? Ведь это – провинция, скука, здесь даже нечего посмотреть!»
И это мне, готовой ехать за приключениями даже на Берег Слоновой Кости!
Потом пришло официальное приглашение, а вместе с ним – фотография мужчины, который мог быть разве что разведчиком, дипломатом или киноактером.
Интуиция меня почти не подвела, я была в двух шагах от правильного ответа.
И еще одно удивительное совпадение: мы с Георгием (так звали нового знакомого) родились почти в один день – я 26, а он 25 марта. Только с колоссальной разницей в возрасте…
II
Вот и осталась позади, как страшный сон, наша украинская таможня.
Мы с дочерью парим, как птицы, в серебряной сигаре самолета.
Удивительно, что зарубежье начинается еще на нашей, украинской земле: это небольшой, огороженный тысячей проверок и формальностей, кусок территории, где необыкновенно чисто, красивые дорогие магазины и очень мало людей, которые выглядят необыкновенно вальяжно – спокойный взгляд, уверенная походка, подкупающая вежливость.
Это – кусочек Европы, за забором которой начинается зона – мир, из которого мы только что прорвались.
Я сжимаю руками холодные пальчики дочери и шепчу, стараясь успокоить самою себя: «Все будет просто замечательно»…
В самолете - почти по-европейски, пьют виски и курят, только вот «Боинг» очень старенький, изношенный, и мне все время кажется, глядя в иллюминатор, что от крыла отрывается кусок металла, и мы вот-вот развалимся в воздухе…
Что делать, покупаем то, что дешевле, нам терять уже нечего.
Вот и знакомые, покрытые снегом и облаками, Альпы.
Снижаемся.
Внизу появляется серый расплывчатый силуэт Цюриха, большого густонаселенного города.
Мы выходим из самолета и направляемся в аэропорт, где за стеклянной стеной уже ожидают прилетевших рейсом из Киева. Я тащу за собой наш респектабельный полупустой чемодан на колесиках, который пытается завалиться то на один бок, то на другой.
Много людей, кто-то держит перед собой плакат с именем, другие кричат, машут руками.
Я не сразу нахожу Георгия – он стоит в отдалении от других с отрешенным видом. Потом я догадываюсь, что он просто не видит.
Мы с дочерью подходим и целуем его с двух сторон в щеки.
- Ага! Это вы – констатирует он без особых признаков волнения, и тащит нас за собой по огромному зданию аэропорта.
Мы поднимаемся и спускаемся на эскалаторах, любуясь зданием, которое можно назвать «Сити» - столько здесь магазинов, автостоянок, ресторанов. И неожиданно оказываемся прямо на перроне, куда через несколько минут прибывает поезд. Оказывается, торопиться некуда: всего несколько пассажиров, которые садятся в него, как в такси – огромные прозрачные окна, бархатные кресла…
Неужели можно так жить?!

III

Поезд отъехал от перрона. Мы сидим напротив и осторожно, почти незаметно, рассматриваем друг друга. Точнее, разглядываем только мы с дочкой, а Георгий глядит в сторону. Намного позже я пойму, что это его единственный способ хоть что-нибудь увидеть: он ничего не видит именно там, куда, логично рассуждая, должен быть сфокусирован его взгляд.
Куда же он подевался – бывший комиссар полиции, тайный агент, киноактер?
Передо мной – седой старик в парусиновой куртке, которую носили лет пятьдесят назад, а теперь носят только миллионеры со странностями.
Прекрасный нос с горбинкой, огромные голубые глаза и отчаянная открытость ребенка.
Внешность человека, который склонил плечи под ударами судьбы, но так и не сдался ей до конца, ежедневно бросая вызов – выходя из дома на ощупь, переходя улицу, приглашая к себе чужих людей.
Мы начинаем говорить – сначала неуверенно, потом оживленно и он признается, что очень рад слышать русскую речь.
- Для меня это такое наслаждение – говорит Георгий - ведь я здесь единственный русский уже много лет…
Мы проезжаем на такси по тихим улочкам Аарау, где в тени деревьев утопают прелестные особняки, и испытываем легкое разочарование при виде современного трехэтажного дома, в котором живет Георгий. Поднимаемся на «кукольном» лифте в квартиру и все разочарования оказываются позади: прекрасная солнечная квартира с огромной террасой, под которой хозяйственные швейцарцы подстригают кусты ежевики.
Георгий показывает нам наши комнаты (у каждой будет своя!) и мы теряем дар речи от подкупающего чувства любви, с которым все приготовлено: букеты цветов возле каждой кровати, маленькие уютные ночники, полотенца с детскими рисунками в нашей ванной комнате…
Мне становится как-то не по себе – никогда меня так не встречали, ни родные, ни друзья.
- Вы отдыхайте, а потом пообедаем, я что-то устал, не выспался – честно говорит Георгий, и я его понимаю, я ведь тоже Овен и не люблю рано вставать.
Он уходит к себе, а мы еще долго бродим по квартире, разговаривая шепотом. Начинаем устраиваться в своих комнатах и тут я роняю на пол подставку ночника – массивный старинный бокал. Он разбивается вдребезги. Я в отчаянии – приехать в гости и в первый же день так все испортить! Начинаю ползать по углам, собирая осколки, а потом выкатываю из прихожей пылесос странной конструкции. За этим занятием нас и застает Георгий. Он сладко зевает и неожиданно говорит: «Мне сейчас приснилась большая белая собака, это кажется, к другу?»
Я с изумлением смотрю на него и вдруг понимаю, что все это очень серьезно: и разбитый бокал, и собака, и то, что мы похожи друг на друга, как две капельки воды.

ГЛАВА ВТОРАЯ
I

…В те дремучие времена богатство сколачивалось очень примитивным и честным способом – путем войн и разорений. Не нужно было скрываться от налоговой полиции, спекулировать ценными бумагами или подкарауливать на темных улицах своих же сограждан.
Именно в те дремучие годы рождались огромные состояния, которые положили начало династиям миллионеров, чьи потомки до сих пор просаживают нажитые предками миллионы в ночных казино Лас-Вегаса.
Род Миклашевских, предков Георгия, берет начало из казацко-старшинского рода второй половины XVII столетия. Основатель династии, Михаил Миклашевский, начал свою карьеру при дворе гетмана Многогрешного в Батурине. От него, а так же от гетманов Самойловича и Мазепы, Миклашевский получил потрясающие земельные угодья. Кроме того, предприимчивый предок был стольником царя Александра Михайловича и Стародубским полковником.
Стародубский полк в те времена считался одним из богатейших в Украине. Даже после отставки Миклашевского, Мазепа оставил ему все его обширные владения.
Бурной была и личная жизнь пращура – об этом говорят несколько детей от первой жены, дочери полковника Рубана, а так же сын Иван от Анны Швейковской.
После гибели Михаила Миклашевского, попавшего в засаду шведов, наследники начали делить его землю, и бойкая вдова Анна Швейковская умудрилась отхватить себе и своему единственному сыну львиную долю наследства. Именно от этой, младшей ветви семьи Миклашевских, берет начало род Георгия.

II

…Он поджарил нам на ощупь бифштексы и с чувством исполненного долга сообщил, что отныне передает все бразды правления на кухне мне и Тамаре.
Я очутилась один на один с иностранной моющей машиной, электроплитой и холодильником - как с вражеской военной техникой.
О, господи! – женщина-писатель, что я могла поделать со всем этим?
Георгий сказал, что сделает из меня человека.
- Вы будете горничной – сказал он строго Тамаре – А Вы (это мне) кухаркой.
Странно, но я не обиделась, это было похоже на удивительную игру в семью, какой я никогда не знала вследствие искривления всех человеческих функций нашей ненормальной системы. Во мне внезапно пробудился инстинкт хозяйки дома, а это было очень сложно и ответственно.
Важно было не перепутать последовательность действий: утром нас будили на ранний кофе, который Георгий выпивал натощак. Потом он делал утреннюю зарядку и уходил на прогулку, оббегая все окрестные поля и рощу за рекордно короткое время.
Нам хотелось есть. Мы потихоньку вытаскивали из холодильника колбаску и сыр, и начинали завтракать, несмотря на гневные взгляды Георгия: режим был явно нарушен.
Еще нам было очень интересно: что он проделывает в своей комнате во время утренней гимнастики, когда оттуда раздавалось легкое посвистывание и пощелкивание. Мы пытались заглянуть в щелку, но ничего не получилось. Однажды я не выдержала и спросила его, и тогда Георгий продемонстрировал свой потрясающий трюк: медленное сползание на пол, не отрывая головы и спины от стенки, выдыхая при этом воздух через нос.
Мы долго не могли прийти в себя.
После прогулки Георгий возвращался завтракать, в нем пробуждался зверский русский аппетит, а мы с Тамарой из солидарности сидели за столом, хотя уже плотно поели.
Дальше наступало время дневных дел. У Георгия их абсолютно не было, но он тщательно создавал иллюзию бурной деятельности: писал письма с помощью специальной оптической машины, слушал музыку, перебирал старые документы…
Однажды к нему даже пришел адвокат, который вел его дела. Они громко разговаривали на французском, Георгий весело смеялся, а после объяснил нам причину хорошего настроения: его ценные бумаги за прошедший год принесли солидные дивиденды.
- Теперь я могу позволить себе какую-то благотворительность, скажем для бездомных собак и
котов – весело сказал он.
- Этим летом бездомными котами, очевидно, будем мы – ответила я не без иронии.
Но если честно, мы были рады стать объектом благотворительности, лишь бы быть рядом с ним.
Наличие собственного поверенного сразило нас окончательно. Ради справедливости нужно заметить, что бедняга адвокат тоже был сражен нашим появлением в квартире Георгия.
Когда он узнал, что мы гости из Украины, его изумлению не было предела. Он разглядывал нас, будто мы были существами с другой планеты.
В первый день нашего приезда мы собрались идти осматривать Аарау.
- Вы куда-то уходите? Без меня? – Георгий растерянно топтался в прихожей, и мне казалось, что он сейчас заплачет.
Мы объяснили, что просто боимся его затруднять, но он тут же оделся и отправился с нами на прогулку. По улицам он шел довольно уверенно и ориентировался неплохо, но наши интересы явно не совпадали: он жаждал затащить нас в старинную башню-музей, а мы мечтали просто бродить по городу. В конце концов, мы совершенно разругались и наши совместные прогулки на время прекратились – слишком уж замордовали мы бедного Георгия, бегая по Аарау.
В пять часов наступало время чая, это было святое дело, которое соблюдалось неукоснительно.
Георгий пил чай просто так, без ничего, это было время общения и повод поговорить.
Поскольку обед (он же ужин) сдвигался на восемь часов вечера, мы с Тамарой начинали хитрить: заходили во время прогулок в McDonalds и заправлялись гамбургерами. Иногда мы забывали про чай и не успевали домой к пяти. И каждый раз за столом скорбно сидел Георгий со стаканом остывшего чая. Он ждал нас, и нам было очень стыдно. В конце концов, мы перестали опаздывать и даже приучили его пить чай со сладостями.
Так проходил день.
Ровно в восемь часов Георгий усаживался у телевизора, напоминая, что, между прочим, пора готовить обед. Он смотрел одну-единственную программу: новости – с биноклем, ужасно раздражаясь, если ему мешали. Мы с Тамарой новостей не понимали, поскольку все было на немецком языке, кроме того, мы к тому времени махнули рукой на утраченную связь с домом, и даже радовались, что до нас не доходили оттуда очередные криминальные ужасы.
В это время мы занимались обедом.
Это была вершина нашего кулинарного искусства: я варила растворимый суп из пакетика (слава богу, их было сто сортов!), терла на терке огурец с горчицей – фирменный салат Георгия, и жарила бифштексы или пекла готовую пиццу. Все было быстро, удобно и гениально.
Кончались новости, я разливала суп по тарелкам, Георгий приносил из погребка бутылку красного испанского вина, и мы усаживались обедать. Последнюю тарелку супа я наливала себе, и когда заходила с ней в комнату, все выжидательно смотрели на меня. Никто не ел.
- Мы ждем хозяйку – важно заявлял Георгий.
За столом мы пили красное вино вместо воды и совершенно не пьянели – так обедают в Испании, по словам Георгия.
Мгновенно уничтожив суп, все опять смотрели с надеждой на меня, и я мчалась на кухню, где подгорала какая-то яичница или пюре. После второго блюда Георгий выпивал крохотную чашечку кофе – только он один, и если ее не оказывалось под рукой, это было трагедией. Мы ждали, пока он приступит к десерту, но иногда после кофе он пил вино с французским сыром и мы, не дождавшись, съедали все фрукты сами. Так, подшучивая друг над другом и мелко склочничая, мы, в общем-то, весело обедали, оставляя за собой горы посуды. К концу обеда Георгий становился милым и добрым.
И тогда наступало наше волшебное время – лучшие часы, которые он однажды назвал «Репортаж с Миклашевским»…

III

Я уже не помню, когда появился первый альбом. Наверное, это случилось в первый же вечер после нашего приезда. Он был большой и толстый, и тихо ждал нас на журнальном столике возле дивана.
Каждый вечер на этом столе незаметно появлялся новый альбом, и это «затягивало» сильнее любого наркотика…
Первый из них был самый древний, и в нем обитали самые удивительные персонажи: прадед Георгия – Сенатор, Тайный Советник Михаил Павлович Миклашевский, который состоял на царской службе в Петербурге и служил генерал - адъютантом в штабе фельдмаршала князя Потемкина. Прадед был овеян ореолом тайны и вел личную переписку с такими знаменитыми людьми, как герцог Ришелье, князь Голицын, канцлер Кочубея – Ланжерон…
В этом же альбоме обреталась родня по материнской линии.
Мать Георгия, графиня Бобринская, происходила из очень известной семьи. Первый Бобринский – это незаконнорожденный сын Екатерины II и князя Орлова. По преданию, царице удалось скрыть от мужа беременность благодаря пышным юбкам того времени. Когда начались роды, один из приближенных царицы поджег свой дом, чтобы выманить царя на пожар: всем было известно, что император очень любил такие зрелища и всегда присутствовал при тушении.
И вот, во время этого пожара, родился ребенок, которого сразу же забрали, завернув в бобровую шубу. Оттуда и пошли Бобринские.
Мы смотрели фотографии, с уважением взирая на Георгия, словно именно его завернули в бобровую шкурку много лет назад. Диван был явно тесен для троих, мы сидели, плотно придвинувшись друг к другу: посредине я, а по бокам Тамара и Георгий. У меня на коленях лежал тяжеленный альбом, а Георгий перелистывал его, сопровождая каждую фотографию удивительными рассказами.
Он был явно «на коне», альбом был его гордостью и славой.
Странно было смотреть, как он преображался в эти минуты: из обличья пожилого человека проступали черты молодого красивого мужчины, знающего себе цену. Взгляд голубых глаз становился надменным, жесты – экстравагантными, это был другой Георгий, которого я никогда не знала, и который существовал в реальной действительности много лет назад.
Особенно мне нравились его руки – сильные, крупные и холеные, такие должны быть у знатных мужчин. Он был одет в бархатный халат, открывавший его запястья, а я все время потихоньку любовалась этими руками.
Так проходили наши вечера. Было далеко за полночь, когда мы расходились спать, но это не имело значения: мы попали в удивительный дом, где все было в другом измерении.
Старинные напольные часы показывали ужасную чепуху и отбивали свои удары, когда бог на душу положит. Постепенно мы перестали следить за течением времени – это прошлое властно завоевывало нас, мы сами становились частью прошлого…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
I

Аарау отнесся к нам вполне дружелюбно. Дети у подъезда нашего дома дружно замолкали при нашем появлении и очень вежливо здоровались с «руссише туристами». Все уже знали, что это гости с родины чудаковатого старика, который занимает второй этаж.
Когда заканчивалась провизия, Георгий приглашал меня сходить в магазин. Мы шли вдвоем под руку по тихим улочкам Аарау, как пожилые степенные супруги, обсуждая предстоящие покупки. Георгий приводил меня в маленькие частные магазины, хозяева который приветливо встречали нас, как постоянных покупателей. Я выбирала продукты, а Георгий платил и великодушно нес домой полную кошелку. Это были счастливые часы моей жизни – тихие, позолоченные сентябрьской листвой улицы Аарау, ласковое солнце и твердая рука, на которую я могла опереться. Нас обгоняли стайки школьников с ранцами за спиной, и во всем мире царило такое умиротворение, что хотелось плакать.
Дома нас терпеливо ждала Тамара. Она тут же бросалась разгружать сумку, потому что там для нее всегда было что-то вкусненькое. Нечего и говорить, что она любила Георгия – она его обожала.
Это был единственный мужчина, к которому она не ревновала меня, хотя понимала, что именно он – достойный соперник. Она подшучивала над ним, поддразнивала его, но любила всей душой, как доброго старого дедушку.
Георгий придумывал для нас маленькие развлечения. Однажды мы отправились посмотреть на цветочное поле. Я никогда не знала, что на свете бывает такое чудо: далеко за городом, никем не охраняемое, переливалось всеми цветами радуги поле, засаженное цветами. У дороги стояла чаша, в которую местные жители бросали мелочь за сорванные цветы. Никто не рвал их бесплатно, никому не приходило в голову украсть монетки.
Мы видели, как приехала семья с детишками на велосипедах, они срезали букет гладиолусов, бросили деньги и уехали. Это был тот коммунизм, который нам обещали много лет, но так и не построили…
В другой раз Георгий повел нас в заповедник, это была часть его ежедневной тренировки, дистанции, которую он проходил пешком. Нужно было показать нам «класс», поэтому, несмотря на холодный день и наши уговоры, он из упрямства надел короткие шорты.
- Ноги – это моя гордость – сообщил он нам – У меня всегда были красивые ноги и я до сих пор в форме, потому что всю жизнь занимался велоспортом.
Я высказала сомнение по поводу шортов, если честно, они вызывали у меня подозрения. Однако Георгий сказал, что это его любимая спортивная одежда, которую он привез из Южной Африки.
Я заткнулась. Прогулка превзошла все наши ожидания – мы шли, плотно упакованные в свитера и джинсы, впрочем, как и все коренные жители Аарау. Один Георгий плелся синий от холода, покрытый пупырышками, но довольный собой. Все проходящие мимо мужчины моего возраста испепеляли нас глазами. Я читала в их взглядах: кто этот древний бонвиван в белых шортах, который имеет наглость держать Вас под руку?
Как было объяснить этим степенным швейцарцам, что это – русское чудо с французским прононсом, один из последних могикан сгинувшей цивилизации?

II

В один из вечеров в нашей квартире появились новые жильцы: «Помпик», «Гига» и «Дядя Котя».
Они уверенно вошли в нашу жизнь, став постоянными участниками бесед после ужина. Существа воздушные и не материальные, они скользили по дому, как привидения, но мы уже не могли без них обойтись.
Начну с «Помпика», это был сын деда Георгия, который родился у него от второго брака в возрасте 68 лет. Конечно, это был феномен семьи Миклашевских, кроме того, он родился не где-нибудь, а в Помпеях, куда дедушка отправился путешествовать со своей молодой супругой, за что ребенка и прозвали «Помпиком». Это был молодой человек очень приятной наружности, который приходился дядюшкой нашему Георгию.
Дядя «Котя» был его другим дядей, который играл особую роль в семье Миклашевских. Он был неординарной личностью, а звали его Константином, от чего и пошло уменьшительное «Котя».
Когда случилась революция, и все Миклашевские покинули Россию, дядя Котя решил не уезжать.
Он был актером, окончил в Париже Императорскую Театральную Академию, и ему было жутко любопытно: чем это все окончится?
Поначалу перемены в нашей стране очень забавляли дядю Котю, и он даже принимал участие в революционных спектаклях. Но к двадцать пятому году, когда в России наступили голод и разруха, стало совершенно ясно, что ничем хорошим это кончится не может. Дядя Котя подал прошение на выезд за границу, так как он писал книгу об итальянской комедии эпохи Возрождения и ему, как это не удивительно, дали разрешение. Еще удивительней, что ему удалось вывезти из России огромный фамильный портрет родителей и массу фотографий и документов.
Весь архив Миклашеских – это заслуга дяди Коти, которого обожала вся семья, и который пользовался бешеным успехом у женщин, несмотря на свою незавидную внешность. Меняя дам, как перчатки, дядя Котя так и не женился, покинув мир бездетным при совершенно жутких обстоятельствах. В небольшой квартире в Париже, которую он снимал, внезапно отключили газ, это было ночью, никто ничего не заметил, а позже газ опять включили. Дядю Котю нашли мертвым спустя много времени.
Были в семье Миклашевских и другие домашние прозвища, которых я сейчас не помню. Но до сих пор ощущаю острую печаль, что это время прошло безвозвратно: в нынешних наших семьях уже не встретишь «Помпика», «Котю» или «Гигу» - мы стали какими-то безликими.
Остается «Гига». Чтобы рассказать, кто это такой, я должна вернуться в те далекие времена, когда мать и отец Георгия были совсем молодыми людьми. У меня есть фотография, где мама Георгия, жеманно отвернувшись, протягивает руку для поцелуя сидящему у нее в ногах офицеру – это его отец. Вся семья с умилением взирает на молодую пару.
Чуть позже родился сам Георгий – ужасно хилый золотушный младенец. Чтобы поправить его здоровье, Георгия отправили на Кавказ, и с этого момента начался его увлекательный долгий путь по разным городам и весям. Из этого эмбриона спустя несколько лет и появился «Гига» - белокурый синеглазый мальчишка, который отчаянно старался стать настоящим французом, чтобы не чувствовать свою неполноценность перед французскими подростками, которые звали его «Ля русс». Это было в Ницце, как ее тогда называли – Ривьере, где жила семья Миклашевских в двадцатые годы.
У меня перед глазами всегда будет стоять лазурный берег моря, песок, палящее солнце и компания загорелых, обкатанных морем, как галька, подростков. Среди них выделяется один, это Гига, мальчик, которого мне не суждено было встретить, но который сумел разбить мое сердце через пространство и время. Он это сделал легко и небрежно, а теперь сидел возле меня на диване, уютно посапывая – этакий невинный старичок! – и мне иногда казалось, что он хитро прищуривает глаз, как бы говоря: «Я все знаю – ты любишь меня!»



III

Не нужно думать, что Гига (как мы его теперь звали между собой) был совершенно лишен женской опеки: местные дамы настороженно следили за нашим вторжением в его личную жизнь.
Первой появилась Роз-Мари, «Розочка» - как он ее называл, десятая вода на киселе, жена двоюродного брата покойной жены Георгия.
Розочка давно овдовела, и никакие родственные связи с Георгием ее не связывали – только чувство долга и соседство по дому. У нее хранился дубликат ключей от квартиры Георгия на случай, если он рухнет на пол и некому будет его спасти.
Розочка пришла чуть ли не в первый день избавить Георгия от проходимцев, но мы совершенно развеяли ее тревогу. Я произвела на нее впечатление почтенной матроны и университетской училки, а Тамара вызвала симпатию.
Мы подарили Розочке коробку украинских конфет, привезенных для Георгия, которую он потом долго оплакивал. Взамен получили приглашение на обед, рассказ о церковном хоре, в котором пела Розочка и подробности о работе в госпитале на общественных началах.
Розочка была протестанткой, носила твидовую юбку, жилет и очки, и была очень самостоятельной дамой, которая виртуозно водит машину.
Выполнив свой долг, она вручила Гигу в наши руки, как беспомощную птичку в лапы кошки.
Она не понимала, что такое русские люди, и какому утонченному разврату мы втихоря предаемся.
- Ты только посмотри, что делается у меня в холодильнике! – пытался предостеречь ее Георгий.
Розочка заглянула в холодильник и пошатнулась, увидев нашу обжорку. Но и это не смогло разрушить ее симпатию к нам.
С тех пор Гига не пытался жаловаться на нас.
- Вот идет Розочка и несет свою водочку из подвала – пошутил он как-то, столкнувшись с ней в подъезде.
Мы буквально подавились.
- Да, да она любит выпить – продолжал ехидничать Гига, такой уж у него был характер.
Второй дамой, появившейся в нашей квартире, была приходящая прислуга – итальянка, которая нелегально зарабатывала себе «на мелкие расходы».
Я представляла себе приходящую прислугу убогой забитой женщиной, каково же было мое изумление, когда в один прекрасный день к нашему дому подрулил элегантный автомобиль!
Из него выскочила крошечная брюнетка и деловито направилась в кухню, где немедленно обхаяла на итальянском языке всю нашу уборку. Затем она надела резиновые перчатки до локтей и вытащила из недр Гигиной квартиры супермоющие средства и приспособления.
- Нам лучше уйти на время уборки – боязливо сказал Георгий, было заметно, что он побаивается свою прислугу и очень ею дорожит, поскольку обзавестись прислугой в наше время не просто.
Сначала мы не понравились итальянке, думаю, что у нее закралось подозрение, что я хочу отбить у нее кусок хлеба. Но, видя нашу полную неприспособленность к швейцарской жизни, она решила познакомиться с нами поближе. Через какое-то время мы уже разговаривали с ней на ломаном немецком языке и она, крича и жестикулируя, как все итальянцы, рассказала нам, что уборка – ее хобби, мелкий заработок «на шпильки», а всю многодетную семью кормит ее муж.
Было удивительно, что Швейцария буквально наводнена итальянцами, сербами, албанцами, хорватами и другим заезжим людом. Все искали здесь дешевую работу и находили ее.
Только мы – украинцы и русские – имели пожизненный «волчий билет», потому что в сознании швейцарцев каждый первый из нас был коммунистом, а второй – мафиози.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I

В один из вечеров мы добрались – таки до самого главного альбома. В нем обретался папа нашего Георгия, Илья Михайлович Миклашевский, который был кавалергардом, принимал участие в первой мировой войне и командовал полком улан Ее Величества матери Государя Николая II.
После революции полк, естественно был распущен, а во время гражданской войны Илья Михайлович воевал в войсках барона Врангеля, с которым был очень близок.
Папа был небольшого росточка, голубоглазый, носил небольшие усики и производил впечатление очень надменного человека. Одним словом, он был из тех, кого наши славные революционеры немедленно «ставили к стенке», но он не стал этого дожидаться.
В том же альбоме хранились фотографии матери Георгия – графини Бобринской.
После рождения Георгия она переехала из Петербурга в Финляндию, но местный климат Гиге не подошел, поэтому в 1916 году он очутился вместе с матерью и старшей сестрой на Кавказе, в Кисловодске.
Отец в это время воевал в белой армии. Однажды он прислал письмо, что дела идут совсем плохо и нужно покинуть Россию, пока не закончится вся эта «котовасия» с революцией.
Миклашевским повезло: в Кисловодске они встретили сестру графини Бобринской – жену графа Шереметьева. В это время выехать из России было уже практически невозможно, но дядя Шереметьев помог им отплыть из Новороссийска на пароходе «Афон», где они смогли достать одну маленькую каюту для служанки. В этом закутке их было восемь душ, среди которых – новорожденный брат Георгия Павел.
Прибыли в Константинополь почти без средств, потому что ничего с собой не вывезли. Жили в гостинице, где Гига спал на полу, поэтому самое яркое его воспоминание – ноги, которые ходили мимо него туда - сюда.
Миклашевские долго не уезжали из Турции в надежде на какие-то перемены, и лишь когда дед Георгия по материнской линии уже был в Европе, отплыли с французскими войсками в Тунис.
Среди детских воспоминаний Георгия – ужасная буря в Средиземном море, когда люди на корабле молили бога о спасении.
Дальше корабль поплыл в Сардинию, что было очень комично, потому что, начиная с Константинополя, Миклашевские всю дорогу ели сардины – самую дешевую еду.
Прибыли в Марсель, а потом в Париж, где их уже ждала родня. Лето 1920 года семья прожила в доме, который бабушка Георгия снимала под Парижем для своих собак. Курьезно, но это было именно так! Дом был большой и красивый, и Гига запомнил то лето, как одно из самых веселых и счастливых в своей жизни. Приехало много семей, жили как на даче под Петербургом, никто не верил, что война в России – надолго.
Однако вести с Родины приходили одна страшнее другой: бабушка, которая воевала в частях Красного Креста белой армии, трагически погибла.
Узнав об этом, хозяин дома выставил Миклашевских на улицу, так как нечем было платить за жилье.
Переехали в Ниццу, где к тому времени было уже около шести тысяч эмигрантов.
В 1921 году к семье присоединился отец. Он был профессиональным военным, и жизнь во Франции начал с того, что разорился: взял в аренду пансион, который прогорел тем же летом. Позже купил на паях с другим офицером кабриолет и развозил товары по ярмаркам в окрестностях Ниццы. Это была унизительная работа, но со временем отец окончил автошколу и стал директором гаража, дела пошли в гору.
В сравнении с жизнью в России, это все равно была бедность. Особенно страдала мать, которой тоже пришлось работать.

II

Стоит ли говорить, что эти воспоминания производили глубокое впечатление на нас с Тамарой?
Привычный мир ломался и рушился на глазах, заученные с детства аксиомы о добре и зле становились фальшивыми и бутафорскими. Из этих обломков возникал, как величественный айсберг, выплывающий из тумана забвения, странный новый мир, о котором мы ничего не знали.
В этом мире молились, садясь за стол, ходили по воскресеньям в церковь, отмечали удивительные праздники, например, 18 сентября – праздник Кавалергардов.
С каждым вечером мы становились ближе друг другу, и однажды я ощутила, как Георгий положил свою руку на спинку дивана, как бы обнимая меня за плечи. Думаю, что он это сделал непроизвольно, но меня пронзило прикосновение его руки.
Я давно заметила, что он плохо видит фотографии и рассказывает по памяти. Когда возникал спорный вопрос, ему приходилось наклоняться над альбомом, который я держала на руках.
Пока он пытался рассмотреть фотографию, я касалась его волос, испытывая трогательную нежность. Это было случайностью, но со временем я стала хитрить, предлагая ему разглядывать фотографии. Не знаю – догадывался ли он о моем маленьком лукавстве?
Возможно, ему тоже было приятно ощущать мое тепло, но он делал вид, что ничего не замечает.
Это было наваждение, но в моем сознании образ старика уже слился с образом Гиги – мальчика из далекого прошлого. Со временем в этот образ начал вторгаться третий Георгий – красивый зрелый мужчина, которого я ждала всю жизнь, но так и не встретила.

III

Было бы неправдой сказать, что я бездумно плыла по течению, или сознательно ввергла себя в омут безрассудства. Я пыталась бороться за свой статус гостя, чужого человека, который спустя месяц навсегда покинет этот предательский мир грез.
Гость – особа священная, ему издавна принято оказывать уважение и соблюдать дистанцию.
В первый же день после приезда мы с Тамарой заперли на ночь двери наших комнат. Сделали мы это скорей оттого, что не привыкли спать в чужом доме.
Гига был потрясен. Сначала он молчал, а потом сказал с иронией: «Я очень польщен, что меня считают опасным мужчиной. В доме запираются две двери – нижняя в подъезде и дверь квартиры, неужели этого мало, чтобы спастись от взломщиков?»
Мы страшно смутились, но продолжали упорно запираться в своих комнатах, а со временем я начала чаще уходить из дома.
Больше всего мы с Тамарой любили бродить по магазинам, это было для нас своего рода экскурсом в незнакомую жизнь. Георгий не понимал этого.
- Ну, много драгоценностей вы купили сегодня на свои миллионы? – издевался он над нами.
Мы были бедны, как церковные мыши, и он это отлично знал. Иногда он давал нам деньги на продукты, и тогда мы надолго исчезали в «Мигро» (так называется система швейцарских супермаркетов) и возвращались домой лишь поздно вечером.
- Все, больше денег не будет! – вопил возмущенный Гига, но потом проходило время и все повторялось сначала.
Мне очень нравились маленькие старинные магазины, где продавался антиквариат или что-нибудь необыкновенное. Однажды мы набрели на частную шляпную мастерскую, там делали женские шляпки ручной работы, которые стоили безумно дорого. Видели бы вы эти произведения искусства с вуалью, цветами и птичьими перышками! Я долго стояла с раскрытым ртом в этой мастерской, потому что не могла представить жизнь женщины, которая носит подобные шляпки.
Это было прекрасно, как сон, но это была совсем другая жизнь, недоступная нам.
В другой раз мы отправились бродить по неизвестным улочкам Аарау и увидели прозрачный дом. Это было последнее слово строительного искусства: сквозь прозрачные стены была видна женщина, которая читала в гостиной, и мы еще долго спорили – приятно ли, что тебя видит любой прохожий человек?
Это был непривычный мир, полный загадок и неожиданностей.
Начав с малого, мы замахнулись на большее: самостоятельно отправились путешествовать по Швейцарии поездом. Явившись утром на вокзал, мы очень долго объясняли кассиру, что такое перрон и выясняли: во сколько отправляется поезд до соседнего города? Купив таки билеты и благополучно сев именно в тот поезд, мы почувствовали себя ужасными авантюристами, потому что шансов вернуться в Аарау у нас было немного. Однако мы успешно посетили ряд городов и выяснили, что все они очень похожи друг на друга – словно сделаны под копирку.
Куда бы мы ни заехали – нас тянуло назад, в Аарау, потому что там был Георгий, а без него Швейцария уже не была Швейцарией. Георгий довлел над нами, он притягивал к себе, как магнит.

ГЛАВА ПЯТАЯ
I

Итак, - дипломат, разведчик, киноактер?
В двадцатые годы в Ницце стало модным увлекаться театром. Старшая сестра Георгия организовала детский любительский театр, в котором играли дети русских эмигрантов. Это было первым увлечением Гиги, который мечтал о карьере киноактера. Кроме уже известного дяди Коти, еще один дядя по линии Бобринских работал актером на английском телевидении. Именно он рекомендовал Георгию поступить в кинематографическую техническую школу в Париже.
Это был более надежный кусок хлеба, потому что можно было работать фотографом.
О судьбе актеров хорошо сказала мать Гиги: «Если ты не станешь гениальным, то очень легко проведешь свою жизнь под мостами Парижа»…
Нужно было помогать родителям, и Гига не мог рисковать – три года он осваивал профессию кинооператора, приютившись в полукилометре от Парижа у сестры своей матери, княгини Волконской. И хотя он был родным племянником, за угол приходилось немного приплачивать, потому что Волконские жили очень бедно.
Сразу после окончания школы Гига попал в армию - он имел французское подданство.
В то время дела в Европе были совсем плохи, началась «маленькая война 1938 года», Гитлер вошел в Сюте, и срочно состоялась конференция в Мюнхене с участием Чемберлена. После нее мобилизованных распустили по домам, и Гига успел сделать три фильма, когда внезапно снова началась мобилизация – наверное, чтобы напугать Гитлера. Это было в преддверии второй мировой войны.
Сначала Георгия послали на границу с Италией, затем – с Бельгией… Они бездельничали в окопах, так окончилась юность и наступила зрелость.
После войны Гига уже навсегда связал свою жизнь с «Синима». «Крутил» (выражаясь языком кино) с великим Чарли Чаплином, Бриджит Бордо, Мишель Симон, Фернанделем, Даниель Дарье.
Работал со знаменитым режиссером немого кино Абель Гансом и известным американским режиссером Евгением Шуфтан.
Со старых пожелтевших фотографий на меня смотрел уже другой Георгий – сильный, уверенный в себе, вызывающе красивый. Он носил модную стрижку с коротким затылком и длинной челкой, широкие костюмы и курил дорогие сигареты. И по-прежнему – синие глаза и русые волосы.
Ля-русс…
Думаю, что женщины никогда не играли главную роль в его жизни: он умел влюблять в себя, но сам влюблялся редко. Главным в жизни была его работа, ведь он был Овном, как и я.
Признаюсь, я с ревностью начала замечать на страницах его альбомов женщин, это были русские княгинюшки, цвет эмиграции, подружки Георгия.
- На какой-то из них мне следовало жениться – однажды признался Георгий – Всю жизнь жалею, что не женился на русской женщине.
Но среди женщин на фотографиях были и другие – те, кто оставил след в его сердце: известная французская балерина и талантливая французская художница. Я любовалась прекрасным портретом Георгия в голубых тонах, который висел на стене кабинета - так могла нарисовать только влюбленная женщина.
Это была богема, мир Георгия, о котором лучше всего рассказала одна из его фотографий: он улыбался обворожительной белозубой улыбкой, танцуя в роскошном ресторане с бокалом шампанского в руках…
Таким был Париж, сердце мирового кинематографа, где ежедневно снимались сотни кинолент…

II

Однажды после ужина и просмотра очередного альбома Георгий уселся в кресло на террасе.
Стоял прохладный сентябрьский вечер, звезды сияли с чистого неба необыкновенно отчетливо и ясно, а мой Гига наслаждался сигарой в гнезде из шерстяного пледа…
Он безмятежно встретил мое появление на балконе, конечно же, не подозревая о том, что я хотела ему сказать.
Я присела на подлокотник кресла и просто сказала ему, что мне никогда не было так хорошо и счастливо, как в Аарау, рядом с ним.
Мой Георгий буквально подпрыгнул в кресле, прошептав: «Боже мой, так ты бы согласилась остаться вместе со мной?»
Он пытливо смотрел мне в лицо, а потом сказал: «Я верю, что все это очень искренне», и крепко обнял меня, как это бы сделал Георгий, который жил много лет назад.
Я была смущена его реакцией – у него был счастливый вид, но не обрадованного старика, который нашел родственную душу, а вид счастливого молодого человека.
Я ушла на кухню убирать после ужина, а Гига топтался возле меня с выражением лица преданной собаки. Не выдержав, я бросила все и ушла, а он побрел в свою комнату.
Интересно, о чем он думал? Георгий часто называл меня смеющейся красавицей и, несмотря на плохое зрение, всегда замечал новое платье и умел делать комплименты, чего давно уже нельзя ждать от современных мужчин. Было ясно, что он испытывал симпатию ко мне и Тамаре, ведь у него не было своих детей. Он очень трогательно относился к нам, но не более того.
Я не выдержала и на цыпочках подошла к его кабинету, чтобы заглянуть в приоткрытую дверь.
Он сидел, сгорбившись, с трагическим лицом, выражавшим полное отчаяние. Мне даже показалось, что ему плохо с сердцем, ведь он был, в общем-то, серьезно болен.
За что я его любила, так это за его оптимизм, с которым он относился к своей болезни.
- Я счастливый человек, потому что у меня больное сердце, не каждому дано такое счастье – умереть от сердечного приступа – шутил он.
Милый Гига, он не любил говорить о печальном и жил полноценной жизнью, несмотря ни на что. И вот теперь я причинила ему такое страданье.
Выйдя на следующее утро в гостиную, я увидела непривычный беспорядок – дверь в спальню Георгия была распахнута, чего раньше никогда не случалось. Все валялось, как попало, что говорило о полном смятении чувств хозяина. Впервые за все время Георгий проспал, он вышел к утреннему кофе очень мрачный, помятый, со строгим выражением лица.
После завтрака он подошел ко мне на кухне и сказал, что всю ночь думал о нас с Тамарой: он очень стар, болен и может каждую минуту умереть, что же будет с нами в чужой стране? Ведь мы не знаем языка и не сможем найти работу.
Я поразилась, с какой ответственностью он отнесся к моим словам.
А еще Гига сказал, что он, конечно, нас любит, но до конца своих дней хранит память о жене. Последнее было сказано совсем уже фальшивым тоном. Выполнив свой долг, он глубоко вздохнул.
Я молча выслушала Гигину тираду, не став его убеждать в обратном. Заметила беспокойные взгляды и топтание по кухне вокруг меня – Гига хотел, чтобы мы остались, это уже не подлежало ни малейшему сомнению…
Тот день, когда Георгий прочитал мне мораль, был к тому же еще и рыбным днем, это был своего рода пост раз в неделю по пятницам: так жили люди в старое время.
Однако Гига даже не подозревал, что именно день рыбного поста был нашим любимым днем.
Мы заранее посещали супермаркет, чтобы купить продукты на выходные, в том числе и рыбное меню.
- Что будем брать? – строго спрашивал Гига – и мы наперегонки мчались к витринам, где лежала расфасованная и аккуратно нарезанная семга, лосось и осетрина. Нашвыряв в тележку, сколько хватало совести дорогостоящих продуктов, мы, потупившись, ждали.
- Это на троих? – с сомнением говорил Гига.
Он очень любил рыбу и с расходами не считался. Иногда случалось, что рыба исчезала еще вечером в четверг. Открыв в пятницу холодильник, Гига сокрушенно вопил: куда девалась рыба? И, махнув рукой, начинал поедать запас рыбных консервов.
За постной пятницей наступала суббота – день воздержания и очищения души и тела от всего бренного. По субботам Гига был особенно неприветлив – он готовился к воскресной службе в русской православной церкви в Цюрихе. В этот день он мало общался с нами, принимал долгую ванну и менял все постельное белье, включая полотенца.
Но в эту субботу привычный режим был нарушен вторжением Сильвии, еще одной родственницы Георгия, которая позвонила нам из Кюзнахта.
Сильвия была в некотором роде мачехой Георгия, если в это можно было поверить: отец покойной жены Георгия, Карло, которому исполнилось девяносто пять лет, до сих пор был жив. Он намного пережил собственную жену и однажды познакомился с привлекательной девицей из Австрии в стиле «секси» (так ее охарактеризовал Гига). Сильвия была моложе Карло на пятьдесят лет, но согласилась стать его женой и возить беднягу в инвалидной коляске.
Карло был баснословно богат и спокойно доживал свою старость после того, что всю жизнь отмывал сицилийские деньги в одном из швейцарских банков.
Итак, позвонила Сильвия, она изнывала от тоски и жаждала увидеть украинских гостей. Ради этого она не поскупилась купить билеты в Оперный Театр на всю компанию, а каждый билет стоил больше ста швейцарских франков.
Гига был полон ответственности, он взял с нас слово, что мы поедем в Цюрих, несмотря на любые погодные условия, как будто мы были самолетами. Он разработал наш маршрут по минутам, дабы не опоздать на утреннюю службу.
Мы пытались торговаться и требовали такси на вокзал, но его обуяла такая неожиданная скупость и вредность, что нам пришлось согласиться на трамвай. Поднявшись в воскресенье ни свет, ни заря, и, закутавшись во все наши вещи, мы поплелись пешком к трамвайной остановке. Сзади шел Георгий и понукал нас, как непослушных ослов. Основательно замерзнув, потому что ночи и рассветы были уже холодными, мы пересели из трамвая в поезд, а затем снова в трамвай, и добрались до русской эмигрантской церкви в Цюрихе.
Собственно, это была не церковь, а подвальное помещение многоэтажного дома, которое после эмиграции снимала одна богатая русская дворянка из числа прихожан. С тех пор здесь и разместилась «церковь в изгнании», которая не признавала русскую церковь Московского Патриархата, тоже имевшую в Цюрихе свой приход.
В полуподвале было тепло и собралось много людей – от глубоких стариков до маленьких детишек, пришедших сюда с родителями. Служили на русском языке, хотя пастырем был немецкий священник. Посреди службы по рукам пошла чаша для пожертвований, на эти средства и жила церковь. Мы с Тамарой тоже бросили туда свои монеты.
Георгий стоял с отрешенным лицом по стойке «смирно», и я залюбовалась его осанкой. Великие люди были все-таки наши предки: они могли часами стоять во время службы, не уставая, не падая с ног, чего мы – ничтожные их потомки, уже не в состоянии сделать.
Впереди стоял Георгий, за ним – мы с Тамарой, и все мы вместе были очень похожи на интеллигентную семью дореволюционного времени.
Все с любопытством разглядывали «новеньких» в своем небольшом приходе.
Вдруг слова священника вернули меня к действительности: он что-то говорил о святой Наталье.
Георгий обернулся ко мне, широко улыбаясь. Господи, да сегодня же 8 сентября – мои святые именины…
Воистину удивительно – приехать в Швейцарию, чтобы узнать, что твой день ангела отмечается в сентябре…

III

Еще ни разу в жизни я не праздновала свои именины, у нас это было не принято, в отличии от бурного дня рождения, совершенно не совпадавшего с днем ангела.
Георгий рассказал нам, что в русских семьях до революции все было наоборот: святые именины очень почитались, а детей называли преимущественно именем того святого, в чей день они появлялись на свет.
Между нашими поколениями образовался зияющий провал, полное забвение традиций…
В Оперном Театре нас уже ждали Сильвия и Карло. Мы расположились в буфете за столиком и начали знакомиться. Карло был еще совершенно здоров, но беспомощен из-за крайней старости. Он знал много русских слов и пытался с нами говорить. Это был очень типичный сицилиец, которому не повезло с детьми: он пережил свою дочь, а единственный наследник – сын – постоянно жил в лечебницах для людей, страдающих депрессией. Это были очень дорогие роскошные лечебницы, куда сын уходил добровольно, жизнь его раздражала.
Разговор о депрессии этого миллионера вывел меня из себя потому, что я бы, конечно, этим не страдала, будь у меня швейцарское подданство и его капитал.
Сильвия оказалась живой, экзальтированной женщиной, просто одетой и почти без косметики.
О ее материальных возможностях говорили только драгоценности – черный жемчуг и бриллианты.
У нее был вид очень ласковой сиделки, знающей свое дело.
- Такой палец в рот не клади – сказал мне Георгий, и я полностью с ним согласилась. Иногда Сильвию выдавали глаза – они были очень печальные и в них застыло ожидание того часа, когда она будет богатой свободной женщиной.
Мы понравились друг другу, я обняла и поцеловала ее за королевский подарок к именинам – оперу, которая была просто роскошной. Она тут же оттаяла, и мне стало ее еще больше жаль, ведь у меня была Тамара, а у Сильвии не было детей.
После спектакля они с Карло предложили нам поехать в Кюзнахт на чай. Мы с радостью согласились и втиснулись в небольшею машину Сильвии, рассчитанную на двух человек.
Чтобы как-то сэкономить место, Георгий обнял меня за плечи, (кстати, во время спектакля он несколько раз брал меня за руку с видом гимназиста на галерке).
Сильвия метнула в нас красноречивый взгляд, она решила, что бедняжка Георгий пристроил свою старость. Как она заблуждалась! Ведь мы с Георгием были не европейцы, а полные идиоты со своим «Что делать?» и вечной загадкой славянской души.
Кюзнахт оказался окраиной Цюриха, которая еще называлась «деревней миллионеров», потому что там жили богатые швейцарцы, ушедшие на покой.
Из дома Карло открывался вид на Цюрихское озеро. В маленьком дворике, который плавно спускался к воде, росли фиговые деревья и пели экзотические птицы – Сильвия кормила их с руки. Все это было очень необычно даже для Швейцарии.
Внутри дома все было не менее фантастично: сигнальная система против грабителей, которая при малейшем приближении к дому оглашала окрестности лаем «искусственного» дога, лестница с перилами, по которым ездило вверх-вниз кресло для Карло, огромный плоский японский телевизор во всю стену и антикварный клавесин.
Сильвия включила нам послушать записи Моцарта, исполненные именно на этом клавесине.
В гостиной стоял огромный рояль, к которому я тут же устремилась – захотелось что-нибудь сыграть, очень соскучилась по своему домашнему пианино. Не скажу, что я очень хороший пианист, зато потрясающий импровизатор, к тому же пишущий музыку.
Все, включая Карло, буквально остолбенели: я играла русские романсы, эмигрантские песни, даже музыку из фильма «Крестный отец»…
Георгий сидел с «большими глазами» и в эти минуты выглядел особенно молодо: он смотрел на меня с интересом, как смотрит избалованный мужчина на внезапно поразившую его женщину.
Я была ужасно довольна, что утерла ему нос.
Нас позвали к столу, это был удивительный ужин по-европейски: орешки, крохотные огурчики, маслины, паштет, десерт, и еще всякая мелочь. Раздраженный вконец Георгий прошептал мне: «Пора уходить, хочу домой – поужинать по-человечески. Каждый раз эта Сильвия «травит» меня таким угощением»…
После ужина Карло переместился в специальное кресло, принимающее любое положение, принял горизонтальную позу и сладко заснул.
Сильвия отвезла нас машиной до пригородного вокзала в Цюрихе, сделав круг по городу. Мы увидели ночную столицу, которая была просто прекрасна: в озере отражались многочисленные кирхи и соборы, по старой части Цюриха еще бродили туристы, и все это было залито неоновым светом реклам…
Мы сердечно простились с Сильвией и, полусонные, побрели к своему поезду.
- Безумно хочу есть! – сознался Георгий – Кроме того, сегодня Ваш день ангела и мы должны его отметить, отрываем икру и шампанское!
Он имел в виду наши подарки, которые в то время еще дешево стоили в Украине.
Наша поездка закончилась совсем уж удивительно: когда мы сошли с поезда и зашагали по пустым ночным улочкам Аарау, в небе начали происходить невероятные вещи – высоко над нами, переливаясь разноцветными бортовыми огнями, пролетали неопознанные объекты. Их было много, и они сопровождали нас всю дорогу, то исчезая, то появляясь, меняя курс и высоту полета.
Мы с Тамарой были в ужасе и восторге, стараясь убедить Георгия, что видим летающие тарелки.
- Зелененькие человечки! – ехидно бормотал Гига – Пора спасаться, запирайте все окна!
Он нам так и не поверил, но мы никогда не забудем ту волшебную ночь. В конце мы пили шампанское и ели икру ложками, а потом попадали и уснули.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
I

Находить работу во Франции становилось все труднее, поэтому Гига занялся документальным и рекламным кино, что давало возможность путешествовать по всему миру. Много снимал в Германии, Бельгии и Голландии, один раз полгода работал в Риме, и это произвело на него огромное впечатление, ведь все свое свободное время он отдавал знакомству с великой итальянской культурой. Побывал в странах восточного блока – Югославии и Болгарии, но мысль посетить Россию тогда еще не появлялась.
И вот однажды насмешница – судьба забросила Гигу со всей его «экипой» (выражаясь языком киношников) в Цюрих. Швейцария была задворками мирового кинематографа: если во Франции снимали в год сотни кинолент, то в Швейцарии – одну – две, что само по себе говорило о том, какая это была скучная страна с точки зрения кинооператора.
Гига томился в Швейцарии, где они снимали рекламный ролик о какой-то фирме, и неожиданно познакомился со скромной секретаршей кинопродукции, сыгравшей в его жизни главную роль.
Эта девица была дочерью очень богатых родителей, решившая вести самостоятельный образ жизни.
Русский дворянин, да еще царских кровей, да еще такой красавец! – Роз-Мари немедленно захотела получить в собственность этого аристократа. Но заполучить Гигу было не так-то просто, милый Гига был не из тех, кого легко женить на себе.
Слушая из уст Георгия историю его брака в совсем другой интерпретации, мне всегда было искренне жаль эту Роз-Мари, которая, по всей видимости, была доброй и славной женщиной.
Кончилось тем, что секретарша вернулась в Париж вместе с Гигой. Она снимала квартирку, где провела семь лет в борьбе за свою фатальную любовь. Иногда Гига жил у нее, один раз даже принес котенка, но его непреодолимо тянул к себе мир богемы, в который скромная Роз-Мари совсем не вписывалась. Это была типичная Швейцарка с крепкими ногами, кудрявая и веснушчатая, очень добропорядочная на вид.
Интересно – думала я: каково это – посвятить свою жизнь, свои лучшие годы бессердечному идолу, без всякой надежды на взаимность? Жить с разбитым сердцем, подбирая крохи с чужого стола? Неужели это и есть великая любовь?
Я никогда не давала мужчине разбить свое сердце – ненавидела красавчиков и обходила их, как ядовитых гадюк, десятой дорогой. Я была Гигой в юбке, ведь мы родились почти в один день.
И все-таки я не чувствовала себя счастливой. Иногда в отсутствие Георгия я заходила в их спальню, чтобы понять. Это была особая комната, куда Георгий нас не приглашал – большая и солнечная, где всегда, даже ночью, были настежь открыты окна. Посреди комнаты стояла кровать, на старинном комоде теснились всякие безделушки, среди которых было несколько чудесных семейных фотографий в серебряных рамочках. На этих фотографиях Георгий и Роз-Мари смеялись, они были счастливы. Так неужели это и есть любовь? – битва, в конце которой ты получаешь то, чего желал всю жизнь?

II
В 1960 году Георгию исполнилось сорок пять, и он немного устал – от беспорядочной жизни, поездок по всему миру и вечных поисков новой работы. Захотелось стабильности.
Родительская семья потихоньку распалась – состарились отец и мать, старшая сестра вышла замуж за потомка именитых, но обедневших Епанчиных, родила троих сыновей и уехала за океан, в Америку, в поисках лучшей жизни. Они уплыли на пароходе – худые, плохо одетые, вечно голодные. Младший брат Павел уехал в Канаду.
Георгию выпал «счастливый билет» - контракт на несколько лет работы в Южной Африке.
Йоханнесбург был в то время современным высокоразвитым городом, который ему очень нравился. Гига начал собираться, но то ли страшно было отправляться одному надолго в такую даль, то ли возраст брал свое – он неожиданно женился.
Георгий объяснил это так: «Я должен был уехать, и она знала, что больше никогда не увидит меня. И вместо того, чтобы устроить скандал из-за семи лет, выброшенных на ветер, она стала заботливо упаковывать мои чемоданы. Меня это потрясло! Неужели, эта женщина так любила меня?»
Честно говоря, я не очень поверила в эту версию. Возможно, все было именно так, потому что Роз-Мари не представляла свою жизнь без Георгия, но немаловажную роль в этом браке сыграл возраст, вечное отсутствие денег и желание иметь надежный тыл за плечами. А «тыл» у Роз-Мари был королевский: сицилиец папа Карло и дедушка Шпрехер – владелец одной из крупнейших фирм в Швейцарии.
Роз-Мари повезли в пожарном порядке в Ниццу – показать родителям, оттуда – в Йоханнесбург.
В Южной Африке Гига чувствовал себя, как рыба в воде: киноиндустрия процветала, богема тоже.
Но там они прожили всего около года: теперь уже командовала жена, которой не подошел высокогорный климат.
- Это ей-то, коренной швейцарке! – негодовал Гига.
Контракт пришлось разорвать и вернуться в Швейцарию, оттуда Георгий отправился к сестре в Нью-Йорк, где восемь месяцев искал работу. За это время он успел снять фильм на Багамских островах, а затем нашлась работа в Буффало, неподалеку от Ниагарских водопадов. Там они с Роз-Мари прожили шесть лет.
Позже Георгий немного снимал в Голливуде. Находить работу становилось все трудней, поэтому, когда Карло предложил им переехать в Швейцарию, Георгий согласился и работал в рекламном отделе большой фирмы, которая принадлежала родителям жены.
Они поселились в Аарау, в квартире тещи, которую та купила, чтобы вложить куда-то личные деньги. Позже квартиру унаследовала Роз-Мари.
Георгий не любил Аарау, который был в его глазах скучной деревней, часто ездил в Цюрих, чтобы общаться с русскими эмигрантами, играл в любительских спектаклях.
Иногда уезжал высоко в горы, где у родителей Роз-Мари было свое шале.
Так незаметно подкралась старость, а вместе с ней – отчаяние, потому что откуда-то взялась ностальгия по России, а в Аарау не с кем было поговорить по-русски. Георгий ненавидел немецкий язык, а вокруг все говорили по-немецки, не было даже французов. Но самое главное – не было детей, наследников фамилии Миклашевских, брат Павел тоже был бездетным, а дети сестры носили фамилию Епанчиных.
Не было ребенка…

III

Иногда Георгий приглашал нас к себе в кабинет послушать музыку – у него была чудесная коллекция звукозаписей, некоторые из которых были просто уникальными, например, записи Вертинского, который был невероятно популярен во времена юности Гиги.
- Моя сестра, как и другие девицы, сходила от него с ума и даже падала в обморок – рассказывал Гига с отвращением, но Вертинского слушал.
Любили мы знаменитое «Поручик Голицын» и другие эмигрантские песни.
Часто я садилась возле него, положив загорелые ноги на поручень кресла. Это было нечестно с моей стороны.
- Я видел такие ноги только у одной актрисы, Греты Гарбо – говорил Георгий, чтобы сделать мне комплемент, но мне хотелось верить ему, потому что он знал всех актеров и актрис старого времени.
Иногда мы пили аперитив, а однажды даже устроили танцы – Георгий танцевал со мной какой-то замысловатый фокстрот, в результате чего выбился из сил, но веселья было много.
Подозреваю, что Розочка и остальные обитатели дома уже сходили от нас с ума, но мы были счастливы, как будто нам было семнадцать лет.
Гига старался изо всех сил – он хотел нравиться и даже подарил мне настоящие «Армани», а потом повел нас на экскурсию в банк, где хранились шкатулки с украшениями Роз-Мари. Это был всего лишь один из банков, в которых хранились ценные бумаги Георгия, ставшего на старости лет состоятельным человеком.
Мы никогда не были в знаменитых швейцарских банках, поэтому были потрясены системой охраны. Молчаливый служащий повез нас на лифте в подземное хранилище, где в огромном зале за металлической решеткой находились сейфы с кодами клиентов. Георгий вытащил свой бронированный ящик, и нас препроводили в отдельную комнату, там мы могли рассматривать драгоценности Гиги. Он щедро предложил нам выбрать что-нибудь на память, Тамара взяла прекрасный перстень, а я – браслет. Считая свою жизнь не вечной, Гага уже раздарил часть украшений Роз-Мари дальним родственницам.
Из банка мы отправились выпить чашечку кофе. Стояла настоящая осень, и было уже холодно.
Георгий повел нас в их любимое с Роз-Мари местечко, которое он называл «мышиная норка» - это было крохотное кафе в подземных переходах между супермаркетами, там курили, и было ужасно тесно. Потом мы купили вагон продуктов, и Гига заявил, что понесет все один. Он нанизал кошелки на свой старинный зонт и перекинул его через плечо, как отважный портняжка. Это был очень интересный способ, но бедный Гига падал на все изгороди и заборы, пока не донес всю поклажу до дома. Отдать мне часть груза он отказывался категорически – он хотел выглядеть джентльменом.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ
I

Что значит старость для красивого мужчины? То же самое, что для увядающей красавицы.
Не стоит заблуждаться на этот счет: у мужчин такая же ранимая душа, как у женщин, а если они, к тому же, люди искусства и внешность их единственный капитал – это трагедия.
Думаю, что Гига очень страдал. После ухода на пенсию ему стало безумно скучно – жена занималась хозяйством, а он докатился до того, что часами бродил с любимым котом, выгуливая его на поводке. Кот стоял, как вкопанный, у каждой клумбы, а рядом с ним терпеливо стоял Гига…
Совершенно неожиданно появилась возможность увидеть родину: в августе 1991 года в Москве состоялся первый Конгресс Соотечественников. И, несмотря на то, что Гига был уже полуслепой, он поехал туда вместе с братом Павлом в Россию.
Когда я узнала об этом (ведь я тоже была участницей Конгресса!) то буквально потеряла дар речи: быть целый месяц в двух шагах друг о друга и не заметить, не познакомиться – какая же все-таки злая штука судьба!
Но Гига - то был слеп… Наша встреча состоялась спустя пять лет и мы, перебивая друг друга, делились восторженными воспоминаниями, листая альбом «Москва – 91».
Поездка на родину потрясла Георгия: все, что он ненавидел в течение многих лет, теперь манило его, как магнит.
Через год Павел, живший в Канаде, поехал с туристической группой осматривать исторические памятники Украины, откуда позвонил в Аарау с приглашением приехать в Киев. Гига немедленно откликнулся. Осмотрев столицу, братья поехали в бывший Екатеринослав искать свое имение «Беленькое» - у родителей было тридцать тысяч гектаров земли и большое поместье.
Дом родителей братья помнили по фотографиям. Во время гражданской войны отец известил семью, что дом сгорел, разрушен, его больше не существует. С этой мыслью семья Гиги жила семьдесят лет в эмиграции.
И тут братьев ожидала сенсация: их дом был цел!
А нашелся он совершенно случайно - осматривая окрестности, они встретили местного священника и спросили у него: где стоял дом Миклашевских?
- Почему же стоял? Он и теперь стоит! – ответил удивленный батюшка.
Гига с Павлом буквально сели в траву. Они бежали до самого дома, и нашли его совершенно не изменившимся, таким, как на старых фотографиях. Теперь в доме Миклашевских размещалась школа.
В Украине братья быстро «обросли» друзьями и единомышленниками. Одним из них был игумен Выдубицкого монастыря Георгиевского собора отец Севастьян, ставший идейным вдохновителем совместной борьбы за освобождение монастыря от архивов Академии Наук и возвращения ему статуса действующего храма.
У Георгия появилась новая цель в жизни, он вел переписку с Киевской администрацией и украинскими академиками во имя спасения собора, построенного его пращуром полковником Стародубским.
Это была святая цель – восстановить историческую справедливость в отношении своей семьи, пожертвовать средства на реставрацию собора, добиться народного покаяния.
Это была надежда на «амнистию» на небесах, потому что он был уже очень болен и очень стар…

II

Незадолго до нашего отъезда домой Георгий предложил нам поехать завтракать…в горы!
Мы давно мечтали об этой экскурсии, но все как-то не получалось, а этот день, это утро, как нельзя больше подходили для завтрака в горах
Мы сели в почтовый автобус, который развозит письма и пассажиров в высокогорные селенья, и тронулись в путь. Доехали до небольшого ресторана в горах, где кроме хозяина и официантов, никого не было. Заказали сказочно вкусное блюдо – кажется, жареную форель и пирог с чаем, а потом отправились на вершину горы.
Невозможно забыть этот маленький высокогорный ресторанчик, во дворе которого была детская площадка с каруселью, качелями и горкой. Мы затолкали рослую Тамару на горку, и она с восторженным ревом скатилась оттуда пару раз, извалявшись в пыли. Потом все катались на качелях, даже Георгий. Мы вели себя глупо, как счастливые дети.
Я и не подозревала, что у нас хватит сил подняться на такую высоту. Дорога вверх шла плавно, но стук в ушах сигнализировал, как давление растет вместе с подъемом. Пугал ветер, который в некоторых местах просто гудел и сбивал с ног. По дороге мы нарвали букет горных цветов – эдельвейсов, изящных и благородных, как величественная красота гор.
Наконец, мы поднялись на такую высоту, что под нами плыли облака, и Георгий показал нам Германию вдали, которая была видна с этой вершины. Затем пошел спуск – мы буквально бежали вниз, таким он был резким. Никто из нас, даже Георгий с его больным сердцем, не подумал – как мы вернемся назад? Ни разу за всю дорогу мы не встретили человека, мы были одни в этой горной стране. И вдруг нашим глазам открылась волшебная картина: внизу, в защищенной от ветра долине, прилепилась маленькая деревушка с вполне современными коттеджами, утопающими в цветах. Подойдя поближе, мы прочитали название этого селенья, начертанное на деревянном указателе, оно звучало примерно так: «Сердце гор». Я села на камень у дороги и долго не хотела уходить, несмотря на уговоры Тамары и Георгия. Это место было и моим сердцем, моей мечтой - остаться здесь, в этой долине, навсегда, с дорогими мне людьми.

III

Оставалось несколько дней до нашего отъезда. Георгий подарил нам пятьсот франков, чтобы мы купили себе что-нибудь в дорогу. Мы поступили странно с этими деньгами: не пошли, как наши обездоленные соотечественники, по дешевым распродажам и не потратили эти деньги «с умом» - мы захотели хоть раз в жизни почувствовать себя полноценными людьми, которые могут позволить себе что-то, не считая каждую копейку. Мы прошлись по магазинам, покупая то, что понравилось, бросилось в глаза, иногда не очень нужное и дорогое. Но мы впервые чувствовали себя счастливыми, расплачиваясь за покупки.
Было решено, что зимой я приеду на Рождество, чтобы встретить его вдвоем с Георгием.
Мы обсуждали всякие мелочи: то, что ему трудно ходить по льду и мне придется самой справляться с покупками, что непременно будет сосна или елка, и мы ее вместе украсим…
Мы составили список книг, которые я должна привезти Георгию и читать вслух долгими зимними вечерами: «Собачье сердце», «Бег», «Мастер и Маргарита» Булгакова. Мне казалось кощунством, что он до сих пор не читал эти книги.
Я представляла эти зимние вечера уютными и счастливыми: Георгия в бархатном халате в кресле около старинной настольной лампы и себя на маленькой скамеечке возле него. Жаль только, что Тамара не сможет приехать в Швейцарию зимой, слишком холодно для перелетов.
Перед отъездом я приготовила настоящий украинский борщ. Мы одолжили огромную кастрюлю у Розочки, и пока он варился, весь дом наполнился непривычным для швейцарцев запахом цибули, чеснока и других элементов этого экзотического блюда.
На торжественный обед явилась Розочка, и я так славно всех накормила, что они с Георгием долго не могли прийти в себя. Гига еще три дня упивался борщом, который мы потихоньку оставляли для него, потому что он утверждал, что это – последний борщ в его жизни.
Последний день перед отъездом был совсем уж заполошным: мы с Тамарой паковали огромные сумки с подарками, которые натащили нам Розочка, Сильвия и Георгий.
Гига сидел у себя в кабинете и отрешенно слушал музыку – как назло, русские песни. Через распахнутую дверь с любопытством следил за нашими передвижениями, подавая иногда какие-то реплики, например: упаковали ли мы все его столовое серебро? Он был настолько доверчив и добр, что нам ничего не стоило увезти с собой все его имущество, но мы оставляли здесь нечто большее, чем материальные ценности…
Под занавес Гига поставил «Прощание славянки», и тут уж я не выдержала и ворвалась к нему в кабинет, чтобы прекратить издевательство. Я заплакала, потому что не было сил собираться под эту музыку.
Гига перепугался и объяснил, что просто хочет поднять наш дух.
У меня кружилась голова, не было сил двигать тяжелые чемоданы, наваливалась странная тяжесть.
В восемь часов утра мы должны были выезжать из Аарау.
В пять утра, я проснулась от странного жара, бросилась мерить температуру: почти тридцать девять! Позвонила по междугородней домой, потом разбудила Гигу и Тамару.
Георгий настаивал отложить отъезд, но я на отрез отказалась – дома и стены помогают!
В восемь утра мы выехали в Цюрих, перепуганные, не подозревая, какую шутку сыграет со мной судьба.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
I

Я смутно помню дорогу домой, возвращение, навалившуюся, как камень, усталость.
Пришедший доктор нашел у меня нелепую, и даже неприличную в моем возрасте болезнь: ветрянку. Я не знала – смеяться мне или плакать, все-таки заразилась от наших маленьких швейцарских соседей…
Узнав последнюю новость, коллеги «выпали в осадок» и долго кричали по телефону, чтобы я не являлась на работу как можно дольше, чтобы не заразить остальных…
Меня тут же изолировали в отдельную комнату, и я лежала, вся обмазанная зеленкой.
Я чувствовала себя так, будто мне перекрыли кислород – я не могла без Георгия, без его шуток, без наших вечеров…
С ужасом рассматривала себя в зеркало, представляя, по глупости, что отметины останутся на всю жизнь, и Георгий никогда уже не увидит меня такой, как этой осенью.
Потом я решила, что после такого потрясения души, должны остаться шрамы, иначе не может быть, и, осознав это, даже немного успокоилась.
В первый же день написала Георгию письмо. Не помню, что в нем было, должно быть, такой крик души, что немедленно пришел ответ. Георгий писал, что когда прочел мое письмо, у него случился сердечный приступ, он просил пощады.
Я понемногу выздоравливала, стали заживать, вопреки моим страхам, отметины, ко мне начали пускать Тамару.
Наступило бабье лето. Мне разрешили выходить из дома, и мы с Тамарой каждый день гуляли по парку. Это был тот парк, где я «выгуливала» Тамару в колясочке, когда она была маленькой – теперь роли поменялись, я была очень слаба и Тамар вела меня по аллеям, усыпанным золотыми листьями…
Пошли серые осенние дожди, и неожиданно пришло письмо от Георгия. Наверное, он писал его в минуты отчаяния, ведь он был человеком настроения. Это была какая-то чушь, но жестокая: в таком возрасте невозможно думать о будущем, чувства притупляются, человек живет прошлым.
Чтобы как-то забыться и доставить радость Георгию, я написала статью о его семье, а потом поехала в Киев к академику Петру Толочко, который занимался архивами в Георгиевском соборе.
Академик оказался очень симпатичным человеком. Думаю, что он надолго запомнил мой визит, вряд ли кто-то говорил с ним о подобных вещах в такой неожиданной форме.
Я вошла к нему в кабинет и очень просто, без церемоний, сказала, что Георгий - наш одинокий соотечественник, что он совершенно слеп и для него освобождение собора от архивов значит очень много. Еще я добавила, что у Георгия него нет детей, внуков, вообще ничего в жизни, и это его единственная надежда на царствие небесное.
Академик, который знал Миклашевского только по его письмам, был потрясен. Он пообещал мне приложить все усилия, чтобы до весны архивы вывезли из собора. На прощание он крепко пожал мне руку, и мы расстались, как друзья.
Я написала о своем визите Георгию, и он просто ликовал.
Приближалось Рождество. Я ломала голову над подарками и ждала приглашения, а его все не было. Ни письма, ни открытки – ничего…
На телефонные звонки никто не отвечал, и только в конце января пришло письмо: Георгий лежал в госпитале. Ему стало плохо, и заботливая Розочка подобрала его, вызвав «скорую». Все праздники Гига провел в больнице, вышел оттуда слабый, не было даже сил ходить в магазины. Я предложила приехать, но Гига был слишком гордым, чтобы показать свою слабость, да и оформить приглашение было трудно.
Итак, мы ждали весну. 26 марта Гига поздравил меня с днем рождения. Он позвонил по телефону и очень долго говорил о том, как ему одиноко без нас с Тамарой, без украинского борща и наших вечеров. Не хотел вешать трубку, хотя я протестовала, ведь это безумно дорого. Думаю, что у него было какое-то предчувствие, недаром он говорил с нами, будто прощаясь.
Через две недели раздался пронзительный междугородний звонок – звонил мой друг из Швейцарии Эдуард Александрович Фальц-Фейн. Когда он заговорил, я уже поняла, что он скажет. Медленно сползла по стенке на пол и заплакала. Гига был прав – для него все кончилось очень быстро.
Позже, когда пришли письма от Сильвии и Розочки, я узнала, что Гига был в гостях у Карло, когда ему стало плохо. Он пролежал в госпитале без сознания почти две недели и прилетевший из Канады Павел так и не смог с ним поговорить.
Альбомы с фотографиями «Последнего из Могикан» были перевезены в Америку, к одному из племянников, их ждет скучная жизнь на чердаке. Павел отказался быть хранителем летописи семьи, ибо считает свой век недолгим. Квартира в Аарау выставлена на продажу.
Мы с Тамарой часто вспоминаем Гигу. У меня перед глазами – заросшее зеленью кладбище в центре швейцарского городка. Оно похоже на парк и мимо него снуют взад-вперед школьники с ранцами. Гуляя, мы часто проходили возле этого места, где покоится жена Георгия, а теперь и он сам. Очень по-человечески то, что это место не вытеснено за черту города, а находится в мире живых.
Милый Гига! Ты прожил прекрасную жизнь, полную приключений. Я бы отдала многое, чтоб так же прожить свою.
Возможно, настанет день, когда я смогу прийти и положить цветы на холмик земли, где лежит этот удивительный человек.