«Мой дядя самых честных правил...»

                              Лариса Ян

             «Мой дядя самых честных правил...»

        Иногда кажется, будто не люди выбирают себе дома, а дома сами их порождают.
        Вот особнячок в таком забытом богом месте большого города, где время как бы застыло ещё сто лет назад. Когда-то этот старинный дом окружал роскошный сад, о котором теперь мало что напоминает, потому что земля была отдана давным-давно под безликие доходные дома. Строили их, экономя более чем, потому они очень обветшали. Дороги меж ними до сих пор земляные, бугристые. Спасибо, хоть электричество есть. На стене одного домика, обращенной на большую улицу, ещё проступает надпись «КЕРОСИН». Наверно поэтому здесь так часто снимают кино про старину.
        Здесь есть дома ещё хуже, которые ремонту не подлежат, но люди в них ещё живут. Свежо здесь выглядят лишь разве что надписи на заборах: «АМФИК», «ГЕРОИН»... Мама Роберта брезгливо называла такие кварталы «клоачными», а если приходилось, то проходила их торопливо, как бы опасаясь, что более долгое пребывание повлияет на неё в худшую сторону. И ведь были основания: однажды маме Роберта пришлось обойти лужу, где прорвалась вонючая труба, а также очень неприличную дамочку, которая сидела на голой земле у стены клоачного домика и о чём-то грезила наяву. Одна её нога была босая. Внезапно дамочка вскочила, догнала маму Роберта, огрела её по спине сумкой и, крикнув: «Сама дура!», швырнула вдогонку остававшуюся туфлю и успокоилась.
        Что поделаешь... Было время, и здесь когда-то текла достойная жизнь. Хорошо б ей вернуться, но та молодёжь, что могла выпорхнуть из этих разваливавшихся гнезд, была уже неуловимой и предпочитала вить новые там же, где и кормилась. Самыми характерными обитателями этих кварталов являлись пожилые люди, и люди одинокие, такие, по которым давно плакала психушка.
        И казалось, что где же ещё, как не в просторной и светлой, но скудно обставленной старой мебелью комнате упоминавшегося особняка мог стремиться закончить свой век этот реликтовый старикашка, двоюродный брат робертовой мамы? Высокий, тощий, сгорбленный старик с топорными чертами лица. На жёлто-бледном морщинистом лице торчал нос сапогом, а на носу три больших бородавки. Маленькие прячущиеся глазки, кустистые брови и подбородок лопатой на нескладно ромбовидном лице. Сияющая плешь в ореоле седых патл да нетленный халат. Ещё бы подсвечник в руке, когда старичок внезапно возникал в узком коридоре! Он напоминал какого-то персонажа из русской или даже французской классики. Он и в молодости был замечательно некрасив - так, как наверно бывают некрасивы только очень большие аристократы.
        Это и был знаменитый дядя Роберта.
        Старик занимал самую дальнюю комнату из шести, имевшихся в особняке, в которую никого не пускал.
        Кроме дяди в этой своеобразной, от всего остального мира обособившейся коммуналке проживала тётя Роберта, то есть дядина родная сестра, по манерам старорежимная, однако по взглядам вполне передовая старушенция. Она занимала аж целых две комнаты. В одной из них был телевизор, и дядя Роберта иногда заходил его смотреть, а также брать почитать у тёти книги и свежие газеты.
        В трёх других комнатах были прописаны, но лишь изредка наведывались словно в гости мама Роберта, папа Роберта и старшая его сестра. С не очень давних пор родители его постоянно жили на отапливаемой даче в двадцати километрах от города, а сестра уже десять лет пропадала сначала на учёбе в Москве, потом на раскопках на юге, где устроила своб личную жизнь, справив бомжеватую археологическую свадьбу. Появляясь, сестра привозила удивительные сувениры и гостинцы: дохлости, красивости и битости. Всё это складировалось и на книжные полки, и в ящики шкафов, и вообще куда угодно, где потом когда-нибудь внезапно обнаруживалось. Самые неприглядные черепки были по словам сестры самыми древними из тех, что она душевно копала, но понять это можно было только при сильном нагревании. Из любопытства папа Роберта брал черепки на завод.
        Интеллигентскую небрежность обстановки довершали подарки богемных приятелей Роберту и его сестре в виде картин и других вполне художественных произведений, гитара и диванные подушки, сшитые мамой Роберта из шёлковых заводских вымпелов и знамен - красного мусора только что отшумевшей эпохи.
        Роберт занял маленькую комнату сестры под свою кипучую деятельность. До этого посетители попадали к нему в «девичью» с чёрного хода прямо через кухню. Такая у старой допотопной жилплощади бывает примета. Парадный вход был забит давным-давно и был сразу превращён жильцами в дополнительную кладовку.
        Пахло в доме всегда вкусно, потому что мама прекрасно готовила, и в то же время затхло - из-за обилия старинных вещей. Конечно, комнаты были с огромными потолками и мебелью довоенной поры. Про чердак и говорить нечего – он был захламлён ширпотребом ещё более давнего времени. Там же были обнаружены ящики с книгами на нескольких европейских языках и старинное медицинское оборудование, которое со временем Роберту удалось неплохо пристроить. 
        Даже холодильник на кухне был немецкий тридцатых годов – и работал! Когда дядя Роберта выходил на кухню возиться с чайником, всякий раз бросалась в глаза удивительная, ничем не нарушенная гармония старого дома с его обстановкой, состоящей почти сплошь из старинных и прекрасно сохранившихся вещей. Гармония странного беспорядка, невольно поддерживаемого всеми обитателями дома, когда кастрюли вместо крышек папа Роберта накрывал блюдцами, а Роберт почему-то забывал убрать с кухонного стола школьные дипломы и почетные грамоты, - и этого не по-простому уродливого дядиного лица, словно принадлежащего последнему отпрыску старинного рода... Так оно и оказалось, когда наконец-то заинтересовавшийся Роберт выспросил у старорежимной тёти про историю их семьи.
        Теперь заинтригованным посетителям Роберт рассказывал, что у его мамы в роду были предки из очень хорошей фамилии, которая звучала не менее звучно и благородно, чем, скажем, фамилия Нащокиных или Небольсиных. Когда-то это был достойный, многочисленный, но в конце концов разорившийся род. Приехали их бабушки и дедушки с детьми сюда, где находится окно в Европу, жить сразу после войны, потому как оставаться, где они раньше жили, было невозможно. Устроившись на простых и очень нужных стране работах, они тут же поменялись так, чтобы жить всем вместе. Тетя и дядя семьей так и не обзавелись. Правда у старорежимной тёти был сын, он уехал жить куда-то далеко. А вот дядя… 
        Судя по тому, что рассказывал Роберт тем клиентам, что перешли в разряд добрых старых знакомых, дядя его был самый настоящий скряга. За всю жизнь он никогда ничего не справлял и сам ни к кому и никуда не ходил, даже не ездил отдыхать! Книги, газеты и что-нибудь по хозяйству брал у «соседей» - сам так выражался. За всю жизнь подарка никому не подарил, даже любовнице! Та на него просто жаловалась: хоть бы цветочек когда какой принес!
        Высшего образования дядя почему-то не получил, хотя английский выучил в совершенстве, и не только читал на этом языке бульварные романы, изъятые с чердака, но иногда свободно отвечал что-то заблудившимся в городе интуристам, вызывая зависть у тех советских граждан, что случайно услышали разговор. Но похоже, кроме этих ничтожных случаев, знание иностранных языков по-настоящему за всю жизнь ему так и не пригодилось.    
        Работал дядя на том же заводе, что и папа, но не ведущим специалистом, а самым простым рабочим, причем специально устроился на такую низкооплачиваемую работу, чтобы государственным служащим не было с чего удерживать подоходный налог государству. Выдумка это или правда, но сослуживцы однажды ему подарили лотерейный билет. Тот оказался выигрышным, но дядя и тут не изменил себе!
        За всю свою скудную жизнь трудового человека дяде каким-то немыслимым образом удалось скопить сорок тысяч рублей - и он ещё жаловался родственникам, что при советской власти нельзя деньги одалживать под проценты! 
         А когда настало новое время, и дядя услышал по радио, что кооперативный банк обещает восемьдесят процентов годовых, а затем своими глазами увидел рекламу по тётиному телевизору, то взволновался настолько, что не мог заснуть до утра. Он раз по десять пересчитывал всё на Робертовой логарифмической линейке, и погружался в волнительные мечты о том, как он придет утром в банк, получит, заполнит и несколько раз проверит документ договора, сдаст деньги, и всего лишь через год, который он протянет на безмолочной овсянке и ромашковом чае, получит фантастическую сумму, - и тогда уже он будет думать, положить ли ещё раз, чтобы деньги принесли новую прибыль. Он будет спать уже не мучимый всю жизнь ему самому непонятными кошмарами, не будет считать дня от пенсии до пенсии, а погрузится в спокойный умиротворяющий сон будущего миллионера.
        Он представил, как шиканет на эту сумму, купив новый велосипед, на котором будет, не торопясь, передвигаться по городу, не трятя на муниципальный транспорт ни копейки. Он мечтал ни о власти, ни о женщинах, ни о походах в ресторан. Его воображение привлекала жизнь, полностью независимая от общества, в котором он вынужден влачить свои дни.
        «Живя в обществе, нельзя быть свободным от общества... Господи, и какой осёл это выдумал?»
А дядя всё представлял велосипедные прогулки среди парков и скверов города, наполненного ароматами сирени и жасмина...
        Роберт тоже решил не отставать от времени.
Он был очень способный молодой человек, причём настолько, что родители с горшка постарались создать ему все возможные условия для развития и при этом не мешать быть собой. В детстве Роберт долго листал разные справочники и энциклопедии, которыми были забиты старинный шкаф в девичьей и секция в гостиной (единственная современная мебелюшка, не считая тётиного и папиного телевизоров), пока не выбрал себе физику. И может быть, на его выбор повлияли не столько его успехи в школьных олимпиадах и журналы «Квант», а одна необыкновенная драгоценность, найденная вместе с другими старинными украшениями соседской девочкой, игравшей в скверике, что окружал их дом.
        Девочка учила Роберта делать в земле игрушечные «секреты». Такое яркое воспоминание детства: надо всего лишь вырыть ямку в чёрной земле, расположить в ней цветочки, обертки, обрывки журнальных картинок и лоскутки так, чтобы получилось что-то необычное; накрыть стеклом, присыпать землей, а потом землю чуточку разгрести... Вырытая девочкой ямка оказалась для детского «секрета» слишком глубока. Они ещё ничего ещё туда не положили, но там что-то блеснуло...
        Маленькому Роберту золотая игрушечка на цепочке так понравилась, что он выменял ее у девочки за коллекцию фантиков от импортных «жевачек», которую для этого заполучил у друга, пожертвовав книжку русских народных сказок с цветными картинками.
        Уединившись, Роберт долго разглядывал удивительную шестиконечную звёздочку, которую образовывали два правильных треугольничка, наложенные друг на друга. В серединку звёздочки и вовнутрь каждого ее лучика были вставлены разноцветные драгоценные камни. Центральный был прозрачен словно вода и искрился.
        Мама сразу убрала звёздочку подальше. Её никому не показывали, только иногда Роберт доставал её, разглядывал, словно пытаясь отгадать заключенный в ней тайный смысл, и прятал обратно. Со временем он узнал про этот различающийся смысл всё, что только можно узнать, но ещё долгое время звёздочка казалась ему символом зарождения жизни на Земле – сцепившимися молекулами воды и углекислого газа. Или моделью атома. Образом какой-то далёкой звёздной системы.
         На самом деле их семье не сохранилось ничего, что подходило бы под понятие фамильных реликвий, но как бы демонстрация небыкновенной драгоценности не могла польстить его самолюбию или поднять в чьих-то важных глазах, что оценивали обстановку его дома и, словно вещь, зрительно взвешивали его самого, Роберт почему-то прятал звёздочку от чужих глаз и считал её своим талисманом.
        До самых выпускных соседскую девочку мама обшивала бесплатно.
        На астрофизику Роберт по конкурсу не прошел, правда конкурс был – всего два места на страну в две сотни миллионов. Правда он мог бы поступить на другой поток и потом перевестись, но глупо-гордо отступился. Стал учиться здесь, потом решил, зачем ему надо вообще учить физику пять лет, чтобы потом за десять условных денежных единиц преподавать один раз в месяц урок астрономии... Поступил на медицинский, опять бросил - потому что медицина не показалась ему наукой. Репетиторствовал, мыкался по фирмам, при этом трудовую книжку так ему и не выдали. Обещали выдать, если он подпишет непонятно что якобы как ревизор... 
         Наконец, пройдя всяческие передряги, Роберт стал бывалым посредником, бравшим в этом деле весьма широкий диапазон. Экономил он уже не меньше дяди, сейчас смог бы взять на себя весь объём по сделкам, но для этого недоставало некоторой суммы. Наклёвывался хороший вариант.
Не без колебаний Роберт вынул звёздочку из тряпичного тайника, взвесил на ладони и долго смотрел, как солнечные блики играют в глубине многокаратных драгоценных линз...
         Роберт сразу пошёл в гору. Сперва сделал приличный ремонт в комнатах родителей, и стал уже подумывать о том, что хорошо бы так же облагородить и весь особняк - чтобы всем было видно, что в этом солидном старинном доме, стоящем на небольшой возвышенности, окружённой большими деревьями, живёт и общается человек, принадлежащий к настоящему среднему классу по всем его статьям. Дяде и тёте Роберт уже присмотрел хорошенький домик с удобствами, садиком и огородиком в одном довольно удалённом городке, скорее смахивавшем на посёлок. Эх, скорей бы развернуться по-настоящему!
        Дядя Роберта и тётя Роберта продолжали жить в прежнем ритме, читали газеты и смотрели передачи уже другого государства, что в глазах Роберта делало их ещё более похожими на людей, общающихся с потусторонним миром - правда сам Роберт не был знаком ни с такими людьми, ни и с такими мирами. Просто ему так казалось.
        Уютный домик в заплесневелой провинции, где жизнь замерла, и население всё уменьшалось, как раз подошел бы для отдыха на хорошую трудовую пенсию, но у родственников долги всё росли и росли: тётя любила поболтать по телефону, а дядя откладывал с пенсии сумму, которую в конце года присоединял к лежащему в банке вкладу.
        Дядя не выбирал свои сбережения до сих пор, пока не прошло ровно три календарных года с того момента, когда он их положил на депозит. Наросли сложные проценты, и сумма хорошо округлилась. Даже когда дядя случайно простудился и высокая температура не позволила выходить ему на улицу, он болел необычно. Его вдохновляла мысль о том, что за эти дни, когда он лежит в постели, на его счету прибавится ещё несколько сотен, если считать по-прежнему в старых рублях. Но и по-новому это всё равно хорошие деньги. В этом лишний раз он убедился с помощью тёти, которая пересчитала ему всю сумму на калькуляторе. Но в один из последних дней болезни дядя будто бы сквозь сон услышал голос новостного диктора, объявлявшего о том, что банк признан неплатежеспособным. Но так как дядя Роберта был закалённым жизнью человеком, его нервная система смогла выдержать даже такую информацию, в которую он просто поначалу не поверил. 
        Все эти дни родственники по очереди дежурили у его постели. Когда дядя не спал, казалось, что он как бы смотрел внутрь себя, спрашивая о чём-то, на что не могло быть ответа, но так ничего и не сказал. 
        Когда дядя стал ходить, не было заметно, что он изменился внешне или привычки его изменились. О злополучном банке при нём старались не говорить, меж собой этой темы касались всё реже, и скоро дядино несчастье было забыто ещё и потому, что Роберт наконец-то расселил коммуналку и стал владельцем всего дома и прилегающей земли. Он отремонтировал особняк, отреставрировал ценные вещи, а в бывших комнатах своих родственников открыл офис. Дом обрел былой солидный вид, да и вся округа тоже менялась: убогие людские гнёзда сносились под автостоянки, съезжали или бомжевали соседи, а их былые обиталища доводились до ума, и яркие вывески оповещали, что в них начиналась совсем другая совсем новая жизнь.
        С дядей и тётей Роберт не общался. Ведь онн стал ещё более занят, и времени не находилось даже навестить родителей, но мама как-то съездила в городок проведать родню и привезла кое-какие новости про дядю.
        Велосипед дядя купил и каждое утро и вечер объезжал живописные окрестности, наслаждаясь свежим воздухом и красотами восстанавливавшейся после массового закрытия советских производств природы. К тому же в провинции передвигаться на велосипеде выгодно, особенно, когда нужно съездить в собес, который находится в районном центре. Тётя спрашивала у дяди велосипед, и дядя на удивление охотно его давал. По телефону они теперь почти не говорили, потому что за переговорное время приходилось дорого платить. Кому нужно тётя писала письма. В остальном их интересы оставались прежними – газеты, книги, даже спутниковое телевидение – они недавно накопили на «тарелку».
        Что же касается судьбы злосчастных дядиных накоплений, то самым удивительным оказалось то, что хотя спустя несколько лет всё-таки были изысканы средства для возвращения сбережений пока только одной категории вкладчиков – одиноким пенсионерам, дядя Роберта только отмахнулся от этой новости, продолжая как ни в чем ни бывало ковыряться на огороде.
        Мама Роберта решила, что это все оттого, что добираться из городка стало очень дорого, звонить тоже, да и документы необходимые собрать ведь тоже траты! А если бы дядя всё-таки поехал ходатайствовать за накопления всей своей жизни, к выдаче ему причиталась лишь сумма в размере месячной зарплаты Робертовой барышни на телефоне.