Иеромонах дядя Ваня

Иеромонах дядя Ваня
«Человек измеряется не от земли
до головы, а от головы до неба».
Китайский философ Конфуций
В страстную неделю Великого поста старый иеромонах Иоанн, с новоиспечённым бомжем Володей, с трудом шли в монастырь. С утра моросил настырный февральский дождик. Вершины гор покрыли белоснежные тучи, которые медленно сатанились по серым склонам к реке, превращаясь в грешный вражеский туман.
– Всё больше не могу! – застонал Володя, сев на камень возле горной речки. – Зачем я c тобой проперся в такую даль? Лучше бы на вокзале или в теплотрассе перекантовался.
Володя, странный человек интеллигентного вида и пенсионного возраста. Отсидев в колонии строгого режима, вернулся домой, лысым и больным. Его уже давно не ждали. Жена пригрела возле себя молодого мужичка, который отметелил его так, что он забыл как его фамилия и откуда он родом. Сломанные рёбра причиняли страшные муки. Голова часто болела, что даже не было мыслей, как жить дальше. Возле железнодорожного вокзала, он познакомился с Иваном, который и позвал его в монастырь оклематься.
– Ладно, успокойся, грешная душа! – громко сказал монах, стараясь перекричать воды бурлящего потока, стремительно несущегося по ущелью. – Сейчас в горку поднимемся к святому источнику, а там рукой подать до мужской обители. Кончится наконец-то пустыня тоски и одиночества. Батюшка там хороший. Мой земляк из Сибири. Большую духовную силу имеет. Он твою израненную душу обязательно вылечит. А я тебя научу печки и камины класть. Только не ленись и жизнь наладится.
– Я что душевнобольной? – с обидой спросил Володя. – Так мне значит не в монастырь надо, а в дурдом!
– Ошибаешься приятель! Это тебе больная голова покою не даёт. В психушке голову лечат, а в монастыре душу. Хотя всё взаимосвязано… – засомневался монах, и продолжил рассказывать дальше.
– Наместник монастыря мой тёзка. Только я после посвящения в монахи наречён в честь Иоанна Воина, а он рангом выше: в честь Иоанна Златоуста.
Инок Иоанн принял постриг, будучи в зрелом возрасте. В мучениях умерла его любимая жена, которой он пообещал, что уйдёт в монастырь. Доведя до ума двоих детей, выполнил свой обет. Во времена советского лихолетья монашество было почти полностью уничтожено. Но он тайно стал монахом, за что и угодил в тюрьму.
– А тебя, за какие грехи посадили? – с издевкой спросил Володя. – Ты ж чист, как лист, коли монах.
Зыбь, от нахлынувших воспоминаний, прошла по душе монаха. Как будто под дых острой заточкой, в изношенное сердце, уколол злой товарищ.
– Было бы желание посадить, а статья всегда найдётся. А насчёт моей чистоты, ты ляпнул, не подумав. Хотя именно в тюрьме из моей головы вытравили последних красных тараканов сомнения, что ещё сильней укрепило меня в Православной вере. Возле монаха всегда три беса крутятся и хлопают в ладоши, прыгая выше головы от радости, если инок, хоть по мелочи оступится и согрешит. А я не лыком шит. Я на каждый грех оправдание с подробным пояснением имею. Я им брешу, а они верят. «Монах во Христе, алкаш в миру, и если даже я умру, не верти больше никому – я снова вру!» Чертей обмануть не грех. «Непролитыми слезами вновь сверкнёт дорога в Рай. Все равно ведь бросят камень, сколько их не собирай».
– Ты дядя Ваня поэт и артист, – удивился Володя. – Так складно сказки рассказываешь, как будто с чертями коньяк на брудершафт пил. Если черти мерещатся – это первый признак белой горячки. По себе знаю: «нашу волю не сломить – пили, пьём и будем пить!»
– Да я их с детства вижу, но брататься с ними не собираюсь! – спокойно сказал батюшка. – В каждом человеке есть плохое и хорошее. Вот и сейчас у тебя на плечах два ангела сидят, а на голове бес смеётся и хулиганит, почём зря. Глянь, что вытворяет: ручонки свои лохматые в фигушки сжал и у твоих висков крутит, а ты даже не догадываешься. Впрямь как в сказке «Вечера на хуторе близь Диканьки». Кузница Вакулы на них не хватает.
Смеркалось. Показалась луна и тут же скрылась за тучи, как будто кого-то боясь. Завыли собаки, напоминая людям о смерти. С ними заспорил ветер, пронзив мужчин, до самых костей своей ядовитой сыростью. Подпевая им, заголосили шакалы, которые вышли на окраину маленького серого посёлка в надежде на лёгкую добычу. Дико замяукали кошки, заставив души грешников окончательно оглохнуть и уйти в пятки. Стало не по себе. Странники быстро встали и ускорили шаг.
Было совсем темно, когда Иоанн и Володя подошли к железным воротам монастыря. Мужская обитель, как ковчег возвышалась перед людьми, упираясь храмовыми сводами в звёздное небо. К счастью калитка была не на замке. Они прошли к высокому крыльцу, на котором сидели две большие собаки и весело смотрели на мужчин. Паломники, поднявшись по каменным ступенькам, постучались в массивные двери трапезной. Одна из собак лизнула батюшку, в надежде на милость. Другой пёс слегка прижал Володину руку клыками, и начал осторожно покусывать, требуя еды. Напуганный мужчина чуть не упал с крыльца. К счастью спасительная дверь распахнулась, и свет из монастыря освятил гостей. В просторной трапезной с двумя длинными столами и лавками, сидел у камина настоятель монастыря отец Иоанн. При виде паломников он встал и засиял светлой ангельской улыбкой.
– Мир этому дому! – сказал странствующий монах. – Благослови батюшка православных христиан пожить в столь благостное время года в замечательной обители.
– Благословляю, иеромонах дядя Ваня! – радушно сказал настоятель и троекратно обнялся с ним. – Проходите к столу. Откушайте, что Бог послал.
– А кто ж я есть? Дядя Ваня и есть… – прошептал гость.
– Это мы его так зовём между собой, чтоб не путаться, – пояснил настоятель монастыря отец Иоанн, удивлённым насельникам, смотрящим, на благообразного вида монаха: без рясы, в камуфляжной куртке, спортивном трико и кроссовках. – Что думаете братья, какой странный гость?.. Все мы на земле гости, а истинный наш дом в Царстве Небесном! – добавил он. – Все проблемы не вокруг, а внутри нас, из-за того, что не умеем друг друга любить по-настоящему.
Помолились. Медленно сели за стол. Откушали картошки в «мундире» с хлебом и солью, запили всё это дело чаем с сахаром и, прочитав благодарственную молитву, пошли устраиваться на ночлег. Послушник Серафим отвёл их в келью и выдал постельные принадлежности. «Батюшка, не мне вам рассказывать монастырский устав. Сами всё знаете. Объясни своему сотоварищу, что да как, а я побежал по делам», – сказал староста и быстро ушёл.
Зазвонил колокол, призывая на церковную службу. После чтения молитв вечернего правила, братья обители попросили друг у друга прощения и разошлись по своим кельям. Дядя Ваня с Володей вышли за ворота монастыря, сели на бетон и закурили сигареты.
Удивлённые послушники Григорий и Альзор, подошли к монаху и молча, посмотрели на старика. Седые с желтизной длинные волосы были зачесаны жилистыми мозолистыми руками назад. Густая борода аккуратно ложилась на крепкую грудь коренастого мужчины среднего роста. Славянское круглое лицо, покрытое глубокими морщинами, украшали удивительно голубые глаза. Курносый крупный нос, слегка зашевелился вместе с подпаленными пышными усами, когда он первым заговорил, выпустив кольцо дыма:
– Что братья удивились, что монах курит?
– Так грех же это батюшка! – подтвердил его слова Гриша.
– Так ещё Иисус говорил, что будут люди выращивать траву и жечь её, – заливал дядя Ваня. – И если на то пошло не то грех что в уста, а то грех что из уст… Мне сказали, что если я курить брошу, то сразу умру. Вы, зря не курите.
– Так значит, водку и вино пить можно, а курите вы для здоровья? – спросил Альзор и улыбнулся.
– Конечно можно: водка из хлеба, только жидкая, а вино тот же сок, только просроченный и забродивший, – весело ответил старик. – И если на то пошло в любом городе люди дымом дышат. А если в пост меня пригласят к столу миряне и поставят на стол жареного поросенка, я не откажусь. Почему они должны для меня отдельно готовить? Бывает, я так долго голодаю, что не до правил. В том монастыре, где я служил, порой не то, что хлеба, маковой росинки не было. Хотя винный погреб был… А сейчас, только несколько «винных скважин» осталось, где мне с удовольствием нальют полную чарку и составят компанию.
– Вот я и говорю, что за монастырь без вина! – радостно воскликнул Альзор. – Надо обязательно винный погреб сделать. Речка рядом, камней там много. Вот булыжниками и обложим погреб. В Грузии в монастырях обязательно вино заготовляют. Оно так сближает братию. Пока своего винограда нет, надо с Кубани завести. Или дай Бог с Грузией отношения наладятся, так можно будет от них трубопровод проложить и Хванчкару качать в обмен на нефть.
– Я в жизни всё попробовал, – продолжил рассуждать Альзор, сверкнув в темноте карими глазами и шмыгнув большим носом с горбинкой.– Про спиртное я вообще молчу и так ясно. Как не пить, когда дома вино и чача постоянно на столе стояли? Косяки с анашой забивал, чтоб раскумариться. Кололся героином. Я вот одного не понимаю батюшка, что за «кайф» такой – Божья благодать?
– Ни один писатель, никакими словами, не опишет это состояние! – воскликнул дядя Ваня. – Лёгкость, радость, счастье. Такое замечательное чувство, что обо всём на свете забываешь. Душа вырывается на свободу из грешного тела, и, стряхнув с себя грязь, возвращается обновлённой, приятно согревая сердце и разум.
– Со мной точно такое же было ещё в Грузии. Еду на машине. Начался ураган. Крест стоял на месте строительства будущего Храма, так его на моих глазах вырвало из земли. Я затормозил, выскочил и бегом к кресту. С невероятным трудом поставил его на место, встал на колени и начал голыми руками закапывать его. Поднялся после этого и ног не чувствую, как будто к солнцу лечу.
– Ты батюшка лучше встань с бетона, а то заболеешь, – забеспокоились послушники. – На Бога надейся, а сам не плошай.
– Вот эти слова для ублажения бесов. Только на Бога надо надеяться. Да ничего мне не будет. Я пешком, по замёршему Енисею, от одной охотничьей избушки до другой, до Спасо-Преображенской обители дошёл. Мне на яблочный спас семьдесят лет исполнится, и я почти всегда летом сплю на земле, где ночь застанет… Всю Россию матушку обошёл. И ничего – жив здоров. Дайте лучше денег на морожено, а то сигареты закончились, – попросил он и продолжил:
– Бывало, спишь в лесу и слышишь, как змея к тебе по сушняку подползает. Встанешь, шугнёшь её и дальше спать. Я обычно дихлофосом попшикаю и они не лезут. Меня эти чёрные червячки несколько раз кусали за руку и даже в живот. А у меня иммунитет выработан на всю гадость в этом мире после молитв и пчелиного яда, который в несколько раз сильней змеиного, и не убивает только потому, что его мало. Но однажды ели отмолился от Кавказской гадюки с полтора литровую бутылку толщиной. От этой твари никакой иммунитет не спасёт. А желтобрюхов вообще с рук кормил. Бывало, жаришь на костре сухарики, а они голодные так и прут на запах. Так я их прямо с рук потчую. Хватают, шипят, обжигаются и смотрят на меня, что кутята. Вы сейчас думаете: убивать надо этих гадов… Нельзя братцы делать этого ни в коем случае. Если вы лежите и вам на ухо наступят, что вы будите делать? Давить можно только вампиров: клопов, вшей, комаров и клещей. А тот же безобидный таракан пусть живёт себе с миром. Любить надо любую тварь Божью. Когда на Сахалине был, соболей с рук кормил. Они там как ручные. Людей не боятся. Правда, зубки у них, как лезвия. Пальцы в кровь искусали.
А если заболею в больницу не пойду. Что будет, то будет. Я смерти не боюсь, потому что уже был мёртвым и знаю что это такое.
– Так расскажи, дядя Ваня, про чудеса, которые с тобой были.
– Самое первое и важное чудо, что я появился на этой прекрасной земле, – воскликнул старик, – для того чтобы любить!
Монах мысленно пробежался по жизни и неожиданно сменил тему: Еле
– Первый раз умирать легко, – продолжил рассказ дядя Ваня. – Убили меня бандиты, еще, когда моя жена Машенька была жива. Отвезли меня с травмой головы в морг. Пришла жена, сразу опознала меня, и, рыдая от горя, пошла домой готовиться к моим похоронам. А душа моя полетала по моргу, посмотрела сверху на своё голое тело и прямиком к себе домой. Прилетаю в дом, семья ещё не спит. Я обнимаю своего сынишку, целую свою доченьку, а они ноль эмоций. Подлетел к супруге, прижался к ней, а она хоть бы что. Пикирую в собачью будку, и кручу Тузику нос и уши. Он даже глазом не моргнул и хвостом не пошевелил. Вдруг какая-то неведомая сила засасывает меня в небесную трубу и поднимает в небо. Вспыхивает яркий свет, которого я на земле не видел, и слышу я строгий голос: «Рано тебе ещё уходить! Ты ещё не всё сделал на земле, что тебе предначертано». Очнулся я в морге – в своём теле. Холодно, страшно, голова болит… Я к выходу. Заперто. Кричу. Без толку. Выламываю окошко и бегом в чём мать родила. Люди шарахаются. Смеются от неожиданности и удивления. Я в кусты. Там пьяная женщина спит. Снял с неё трико, натянул на себя и двинул дальше. Смотрю, плащ во дворе сушится. Хватаю его, на ходу одеваю на плечи. В таком виде прибегаю к себе домой и стучусь в дверь. Моя благоверная, как меня увидела в женском трико и с милицейскими погонами на плечах, так и упала в обморок прямо в сенях. Плащ милицейским оказался.
– Курить – бесам кадить! – тихо сказал внезапно появившийся монах Алексей. – Курево – это кадило на радость демону! Если ты опускаешься, враг танцует вприсядку от радости, думая: «Наш он, нерадивый монах». И ловит его на каждом шагу! Что ж это за строгий пост, когда всё можно. И что это за монах, который поста не держит. Пойдём Володя со мной в храм, поговорю с тобой перед причастием, а то тебя бесы не только на молитву в храм не пускают, но и в трапезную. Целый день уже не ешь. Запомни брат, духовный голод гораздо страшней телесного.
– Так меня никто кушать не зовёт, – сказал Володя и подошёл к монаху Алексею.
– Чует моё сердце: выгонят меня из монастыря, – прошептал дядя Ваня и смял, чадящую в кулаке сигарету. – «Курение радует душу, а сердечный совет друга сладок!» – процитировал старый монах библейские слова из книги притчей Соломоновых, и добавил от себя: – Главное в пост – друг друга живьём не есть!
– Не путай батюшка Иоанн, Божий дар с яичницей, – ответил ему монах Алексей. – Соломон имел в виду совсем другое действо. Курением называли сжиганием в лампадке сероматических веществ и благовонного масла во время церковной службы. Благовонные воскурения – не имеют ничего общего с курением табака.
Монах с Володей ушли. Собеседники задумались. Через минуту на крыльце появился, в чёрных тапочках, в подряснике и с головным убором, настоятель монастыря. Все всё поняли без слов: отбой – как в армии, строго по расписанию. Послушники, не попрощавшись друг с другом, быстро пошли по своим кельям.
На следующее утро любители празднословия дружно проспали начало утренней молитвы. Монах Алексей, с улыбкой разбудил нерадивых послушников лёгкими ударами чётками по опухшим лицам. Грише даже понравилось такое наказание, от которого стало стыдно и в то же время радостно. Послушник потрогал лицо и ощутил лёгкую дрожь от утреннего урока.
Он, как когда-то в армии, быстро соскочил с самодельных нар и пошёл на утреннее правило. Ему больше всего нравились короткие службы утром и вечером. На улице было темно, а в храме горели лампадки и свечи, освящая лики Святых, которые имели не только большую силу исцелять и помогать в жизни. Святые великомученики улыбались или хмурились, в зависимости от людских помыслов, как казалось Григорию. Было таинственно и тревожно, как в сказке из далёкого детства. После молитв, послушники получали благословление от отца Алексея и с поклоном, обнявшись, приветствовали друг друга по очереди: «Доброе утро, брат!» Вечером, на братском молебне, послушники просили друг у друга прощения: «Прости меня грешного, брат!» После этих слов, забывались все обиды, предрассудки и злость. На душе становилось хорошо, от облегчения и осознания братства.
Наместник монастыря, вместо наказания, подарил монаху дяде Ване икону Божьей Матери – «Неупиваемая чаша»: для утоления духовной жажды. Он решил прочитать сорокоуст о здравии, для помощи от недуга пьянства, курения и наркомании. Довольный монах со слезами счастья на глазах с воодушевлением рассказал, что он давно мечтал об этой чудотворной иконе, которая лечит вообще от всех болезней. Необходимо сорок дней подряд, читать перед иконой нужную молитву, и вылечатся все, кто истинно верит в Бога. Он был просто на седьмом небе от подарка.
– На Байкале это было, как сейчас помню, – начал тут же рассказывать об очередном чуде, дядя Ваня, трепетно прижав к груди икону. – Иду вдоль озера. Холод зверствует от воды так, что мочи нет терпеть. Омуль серебрится возле берега, как будто издевается над моим голодом. Захожу в посёлок погреться. Тут из крайнего дома бежит ко мне пожилая женщина и зовёт в гости: «Зайди батюшка к нам, не побрезгуй. Спаси доченьку от мучений. Хоть в доме Божьим духом будет пахнуть». Я не разумею её толком. Какой дух от меня, если я могу в зиму три раза помыться, и только елеем буду благоухать. Захожу в комнату, смрад стоит – дышать нечем. Лежит на койке красавица лет восемнадцати и умирает. Исхудала бедная, вся в пролежнях, лицо мертвецки бледное, вокруг глаз чёрные круги, а сами глаза блестят от слёз, хоть свечи от них зажигай.
«Как звать тебя милое создание?»– тихо спросил я девушку. «Светлана» – простонала она. И стало мне от её слабого голоса и имени так светло и хорошо на душе, что решил я спасти её от неминуемой гибели. Выгнал прежнюю сиделку и начал лечить её сам. Через некоторое время пролежни исчезли. Сидеть стала самостоятельно и даже изредка улыбалась. Кормил её через силу чайной ложечкой, а потом она сама стала кушать, с трудом поднося, трясущейся ручкой, суп к безжизненным губам. Обливается порой едой, а я счастлив, что у неё через раз, но получается ложкой в рот попасть. Через некоторое время, с трудом стала вставать. А когда она на костылях во двор вышла, счастливей нас с ней на всём белом свете никого не было.
Говорит мне: «Дорогой ты мой человек, люблю тебя больше всех на свете и хочу за тебя замуж! Никто мне кроме тебя не нужен!» Я, конечно, растерялся от такого неожиданного предложения. Перекрестился и говорю ей: «Милая моя деточка, я ж монах и обет дал не только, своей жене Машеньке, умирающей на моих руках, что никогда не женюсь!» Она в слёзы. Я ей и говорю: «Готовлю тебя Светочка на постриг в монашки. Монастырь настоящая школа любви. Не отдам тебя на поругание этим бритоголовым, безусым, новым жителям России. И даю тебе новый обет – буду скитаться по свету до тех пор, пока полностью не вылечишься». Развернулся и ушёл. Когда через год вернулся, не поверил своим глазам. Бежит ко мне Светочка, словно лучик солнышка в узкую щелочку. Правда, с палочкой. Кинулась на шею, плакала, смеялась и целовала, целовала меня, никакого спасу не было. До сих пор помню вкус её солёных слёз благодарности. Монах живёт, чтобы любить по-настоящему… Бог даст, будут силы, пойду к ней, а потом можно и домой к детям и внукам в родную деревню – на покой.
В первую неделю Великого поста службы в монастыре шли по девять часов в день. На утренней службе паломников и прихожан было очень мало. Они сидели по краям на стульях, для слабых людей. Толком, не понимая, старославянских слов молитв, вспоминая, все новые и давно забытые грехи для исповеди. Все думали о своём. Сгорбленный старичок небольшого роста, который представлялся при знакомстве каждый раз под новым именем, с лукавым взглядом изредка смотрел по сторонам, беспрерывно отбивая поклоны возле поминальных свечей, обязательно доставая правой рукой пола. Он дал обет, без благословления настоятеля монастыря, беспрерывно кланяться во время служб весь Великий пост. Послушник Григорий, стыдясь того, что больше всех сидит, то и дело, глядя на часы, насчитал одиннадцать поклонов в минуту, неугомонного старика, тут же прикинув, что это примерно шестьсот шестьдесят шесть раз в час. «А сколько же за день он поклонится? А до Пасхи? Он же в отцы мне годится. Как бы ни упал от таких нагрузок. Я стоять не могу из-за больных ног, а он как маятник. Молодец: держит данное слово!..» – со стыдом думал Гриша, растерянно посмотрев, на сидящего рядом дядю Ваню.
– Сиди сынок, не переживай, – прошептал мудрый монах. – Не о ногах и поклонах надо думать, а о Боге и молитве.
– Сверху храма, из клироса, служащие послушники, душевно наполняли своим пением и прекрасными, благополезными, благопотребными молитвами храм. Бронзовая восьмиконечная конструкция в виде круга – хорос, выполненная в древнерусском каноническом стиле и прикреплённая к потолку цепями, слегка зашевелился под куполом храма, как от ветра, символизируя корабль Православия среди всего мира. Массивное бронзовое паникадило то же медленно стало вращаться. Гриша, стараясь подпевать церковному хору, удивился новому, удивительно мощному звучанию своего голоса…
Худощавый отрок лет четырнадцати, одетый, как монах, в подрясник и чёрную шапочку то и дело проходил по храму. Давид с раннего детства не просто ходит в храм молиться, но и помогает монахам проводить службу. Мальчик мечтает стать священником. Когда он пришёл в школу одетым, как монах, вызвал удивление учеников и негодование учителей. Ему запретили приходить на занятия в таком виде. Позвонили батюшке Иоанну, чтобы он поговорил с мальчиком. Давид никак не мог понять, почему он не может придти в школу в подряснике, а другие ученики, могут, ходить на уроки в полуобнажённом виде в майках.
Два новых послушника стояли в притворе, то и дело, выскакивая на паперть. Они постоянно думали о еде и о том, как было хорошо в монастыре в масленицу. Они боялись, что их прежде времени выгонят, и рьяно молились, подскакивая, как черти на сковородке, когда настоятель отец Иоанн, словно ангел, пролетал мимо. Одного из них, кто постарше, выгнали из своей обители «протестанты» и он тут же, придя в монастырь, назвался «православным». Тот, кто моложе, даже мыслил матом, постоянно посматривая на большие церковные часы, беспрерывно думая о курении и о жене, которая в воскресенье должна была привести ему наркотики. А Гриша изводился от злобы, вспоминая, как поругался с ними, из-за того, что они устроили бардак в келье и разлили сок на Библию. Цоканье сатанинских копыт в голове, мешало ему успокоиться и молиться.
– Один послушник для Иисуса, остальные для хлебокуса! На службе три послушника, зато в трапезной во время обеда сесть негде. Монастырь – школа человеколюбия, а люди учиться ленятся или не желают. Знали бы грешники, какая жизнь ждёт монахов в Царстве небесном, все бы здесь на коленях в очереди стояли. Прости их грешных. Сразу почувствуешь облегчение. Их и так побил мир. Сюда идут не в монахи, а чтобы переждать, пережить трудные времена, – сказал на ухо Грише дядя Ваня, встал и вышел из храма.
«Он что мысли мои читает? Не успел подумать, а монах уже знает о чём!» – подумал Григорий и размашисто перекрестился, упав на колени. Изморозь пробежала по спине послушника и на висках выступили холодные капельки пота.
Не причаститься – как не помыться!.. Перед исповедью от свечей в Храме было светло как на пожаре, на котором с треском сгорали грехи. Легкая дымка сомнений в Православной вере медленно выходила из храма, соединяясь с сизым туманом, который беспощадно уничтожала огненным мечом заря. Гриша со стыдом вырывал из своей памяти, давно забытые всеми, кроме него, греховные страницы жизни в надежде на прощение. Прихожане, паломники и послушники с трудом умещались у алтаря. На столе медленно росли две стопки записок: о здравии и за упокой.
Молодые родители принесли больного ребёнка и украдкой, смахивая слёзы с уставших покрасневших глаз, усердно молились, прикладываясь губами, к иконам, лежащим на аналое. Подошёл дядя Ваня и подарил, убитой горем матери, икону – «Неупиваемая чаша». Он подробно рассказал, что надо делать и, достав миро, помазал лобик больной девочки. Лицо ребёнка слегка дрогнуло, и на чуть заметной улыбке показался слабый румянец. Ветерок на улице чуть заметно колыхнул ветви деревьев. Закружились птицы. Одна из них коснулась языка колокола, нарушив тишину божественным звучанием.
– Вам эта икона нужней будет! – сказал он родителям, отказавшись от денег. – Мелочь никогда не зазвенит колокольным звоном
Монах ласково посмотрел мудрыми, переполненными слезам сострадания, глазами на икону, и прошептал, перекрестившись:
– Боюсь я, что уже не успею в полной мере помочь людям.
Дядя Ваня осторожно достал из кармана золотисто-янтарную маленькую свечку. Её он сам сделал, из пчелиного воска и хлопковой нити, когда по осени жил на пасеке в Абхазии. Осторожно поджёг свечу от красной лампадки. Неуверенно загорелся слабый тусклый огонёк. Синие свечение перешло в ярко-жёлтый свет, напоминая частичку солнца. Старый монах, вздрогнул, от единственной упавшей горячей слезинки, от склонившегося чёрного фитилька. Он нежно поцеловал горячий воск на своей морщинистой, трясущейся руке. Тёплая глубокая вера с божественным запахом мёда согрела душу. Свеча уверенно сияла перед Богом, говоря людям, что не один огарок не пропадёт даром. Свечи, изготовленные из них, горящие за престолом, перед главными иконами иконостаса и в паникадилах священников, будут радовать, и исцелять верующих людей. Благодаря святым свечам, строятся храмы и монастыри, в которых помогут людям обрести Божью благодать и жить вечно в Царстве небесном…
Иеромонах Иоанн Воин встал на уставшие колени и тихо прочитал неусыпаемую мытареву молитву отшельника:
– Господи, помилуй меня грешного!
Сочи – Солохаул. 15-20.02.2010 год.