ЗЕРКАЛО

Мой друг, земляк и сосед по комнате Вова Соколовский женился. Это, конечно, с каждым может случиться. Более того— свадьба явление, как правило, неизбежное и рано или поздно мы все помаленьку созреваем до уз Гименея. Но Вова женился действительно рано, можно сказать раньше всех. Женитьба его неожиданно повлекла за собой массу мелких и крупных неудобств. Начиная с варений, которые он привозил в огромных количествах—они для обитателей нашей комнаты закончились-- и завершая просто предметами обихода, которыми все мы пользовались, как своими. Теперь все эти вещи принадлежали молодожёнам и, следовательно, должны были покинуть нас в ближайшем будущем. Однако, Вова человек деликатный, очевидно, не хотел травмировать нашу нежную психику, приходил каждый день и брал что-то одно – то кастрюльку, то обувную щётку. А может, ему было просто приятно вырваться на свободу хоть на пять минут в комнату, где прошла его юность, вспомнить как ещё совсем недавно он был вольный казак... не знаю. Вещи надо отметить были действительно его. Но повинуясь неписанному закону общежития—то что больше двух часов в нашей комнате—становится нашим, Вова чувствовал некоторую неловкость. Хотя, повторяю, вся эта утварь изначально принадлежала ему. Вот и сейчас он зашёл и, немного потоптавшись, спросил -- помню ли я, чьё это зеркало висит на стене. «Ну, конечно—говорю—твоё. Забирай!» Он уже начал снимать его, и тут я задумался: «Погоди, погоди...» Достал большой красный карандаш, аккуратно обвёл контур и посреди написал огромными буквами-- «Зеркало». Позже если, кто-то спрашивал –« Что это у Вас?» – я невозмутимо отвечал – «Зеркало! Не видишь, что ли?» Ну, посмеялись и забыли. Прошло пара-тройка месяцев. Наступал Новый тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. Я собирался пойти в ресторан с друзьями. Декан со своим замом и ещё какие-то представители администрации, очевидно, тоже решили поехать в ресторан, но перед этим заглянули в общежитие родного факультета, чтобы лично убедиться в том, что всё в порядке. Буквально перед выходом, повинуясь какому-то тёмному инстинкту, я снова взял большой красный карандаш и крупно вывел в контуре обведенного зеркала—« Мы на новый год не нажрёмся!»—и расписался. Боря Денисов тут же добавил свой автограф. Потом Пахом, Васька ... короче заполнили всё зеркало. К моему счастью, с деканом мы благополучно разминулись. Дальше рассказ со слов очевидцев...
Заходит, значит, Комаровский – это декан, для тех, кто не в курсе, и вся его свита. Обводит критическим взглядом нашу комнату. Надо сказать, что проживал я тогда с тремя братьями Денисовыми. Средний --Боря был нормальный, а два других фанаты чистоты и порядка. В общем, комната, что называется, тип-топ... Декан уже хочет поблагодарить жильцов от администрации и от себя лично, а старший Саша Денисов хочет сказать—« Служу Советскому Союзу...» как зам.декана заметил моё художество. «Что это? »-- говорит. «Зеркало...» -- автоматом выдаёт Саша.— Комаровский подошёл, и недовольно так говорит: «Странное у Вас зеркало». Никто ему, разумеется, не возражает— чего возражать-то? – с непривычки всем поначалу странным кажется. Декан стоит и думает. А думать есть о чём. Официально придраться не к чему. Вот в том году на педфаке был плакат – «Если пьянка мешает учёбе—на хрена нам такая учёба!» А тут люди наоборот -- борются с зелёным змеем. Но, с другой стороны— видно, опыт в этом деле у ребят есть и опыт немалый... Раз люди такие клятвы на стенах пишут... «Кто писал?» – нарушил тишину Комаровский. Запираться нечего, но мараться тоже никому не хочется, тем более что кое-кто там лично расписался. Тогда декан упростил задачу: «Чья кровать?» – сказал он и указал на кровать стоящую под зеркалом. Но к этому времени зам.декана вышел и прочёл на двери мою фамилию. «Рубинчик...» – говорит, и снова в тень. Комаровский поморщился. Мы с ним были знакомы лично. Удовольствия от наших встреч он не получил. Кстати, взаимно. А самое главное, у него не было рычагов влияния -- стипендию я не получал, но сессии и зачёты сдавал в срок, в драках не участвовал, в пьянке уличён не был. А что маленько дерзил преподавателям и ему лично—это , конечно, раздражает, но недостаточно для показательной экзекуции. Более того моральный перевес был у меня. Так, например, если я в словесной дуэли проиграю то и ладно. Какой со студента спрос. А если за мной останется последнее слово... его авторитет, или, как говорят сегодня, имидж пострадает.
Короче, Комаровский развернулся и направился к выходу. На внутренней стороне двери висел ещё один небольшой, но симпатичный плакатик –«Сдадим свои посредственные знания—на хорошо и отлично!» Надо ли говорить, что написан он был тем же злополучным карандашом. Но декан махнул рукой и вышел, не поздравив с Новым годом и не пожелав успехов в учёбе и личной жизни. Я там не был, но почему-то мне кажется, что в тот новогодний вечер он маленько взгрустнул. Вопрос нажраться или не нажраться в Новогоднюю ночь у него лично давно был снят с повестки дня. А в деканат меня так и не вызвали, что сильно удивило окружающих... но я имел на этот счёт свои соображения...
Дело в том, что примерно в начале осеннего семестра деканат развернул очередную компанию за посещаемость. Вместо того, чтобы бороться за успеваемость, а ещё лучше за качество лекций решили бороться за посещаемость. А заодно и за дисциплину труда. Труд – в нашем, конкретном случае—учёба, дескать, приложится к посещаемости сама собой. Хотя древняя восточная мудрость нагло возражает, говоря, что два человека могут притащить ишака к водопою, но заставить его пить не сможет и десять человек. Но поскольку добиться стопроцентной посещаемости легче, чем стопроцентной успеваемости, то соответственно выбран был первый путь. Старостам групп было дано строгое указание считать студентов отсутствующих на лекциях и докладывать куда надо. То есть в деканат. Ну, мы, то есть студенты быстро решили эту проблему. Лекции состояли из двух часов. Так называемая пара. Так вот приходит человек на первую пару, на второй час. Был ли он на лекции? Разумеется! Ведь не спрашивается – был ли он на первом часу. А другой, посидев на первом часу, мог спокойно уйти – ведь он уже отмечен старостой, как присутствующий. Посещаемость лекций улучшилась значительно. Деканат был доволен, и нас оставили в покое. И вот однажды... Конечно, рано или поздно это должно было случиться, декан шёл мимо нашей аудитории и, вероятно, решил посчитать нас лично. А может, кто из лекторов пожаловался на слабую явку — он то видел живую аудиторию, а не список присутствующих. Не знаю... А только открылась удивлённому взору Комаровского полупустая аудитория и сиротливо бубнящий сам себе лектор. Не знаю, что подумал декан, а только обижено засопел, полез на трибуну и начал объяснять нам, какие мы плохие, нудно взывая к нашей совести. На что Федя Кравцов, который проснулся на мгновенье мстительно прошипел -- « У меня там, где совесть была, член вырос»... и снова впал в летаргический сон. С задних рядов отчётливо донеслось-- «Предупреждать надо, что проверка будет—вот и посещаемость получше станет!»--Это кто-то озвучил общее мнение. Комаровский, правда, спорить не стал. Развернулся и ушёл, по-английски не прощаясь. А после этого начался террор. Теперь, если студент не был на одном часу – не засчитывалась вся лекция. Больше того, тот, кто опоздал на пять минут, уже не должен был заходить и автоматически пара не засчитывалась.
Я был, что называется, серийный прогульщик с первого курса, когда большинство ещё просто панически боялось пропускать занятия. То, что я попадусь, было лишь делом времени. Захожу, значит, в аудиторию минут на десять после начала лекции. Извиняюсь, конечно. Прямёхонько на последний ряд, сижу спокойно, читаю Антон Палыча Чехова. Дело в том, что я давно разочаровался в наших сангиговских лекциях. Скучный пересказ учебника. Увы. Времени потраченного на них было безумно жаль. А присутствовать, хотя бы физически, надо. И я решил читать классику. За пятый-шестой курс перечёл всего Достоевского, Толстого, Гончарова, поэтов золотого и серебряного века и многих, многих других... Ничто не предвещало грозы. Я читал рассказы, смеялся, и был доволен собой и жизнью. И тут Антон, но отнюдь не Чехов, а староста курса встаёт и говорит на чистой трасянке: «Усе, хто апаздау на першы час – пишыте абъяснительные у деканат. Я занясу». Честно говоря, меня эта мышиная возня всегда сильно раздражала. Во мне бурлило врождённое чувство справедливости, плавно переходящее в протест. Но делать нечего. Думаю – таковы правила игры. Скрипя зубами, пишу:

Прошу простить великодушно за моё небольшое опоздание. Впредь не повторится.
Поставил дату и час с минутами и секундами.

Посидел, поскучал, как сейчас помню, лекция была по статистике. И рука сама дописала...

Но возможно всё-таки опоздаю, ведь всё может случиться — может поломаться автобус, будильник тоже, в конце концов, кто знает «нам не дано предугадать, что день грядущий нам готовит»

и снова проставляю точное время с разницей в несколько минут.

Посидел маленько – развиваю мысль:

Но не подумайте— я буду сильно стараться не опаздывать. Буду раньше ложиться и раньше вставать. Вот. Только не ругайтесь. А то я расстраиваюсь.

Снова точное время с разрывом в несколько минут.

Уже прозвенел звонок, когда я дописал:

Из-за Ваших объяснительных не смог сосредоточится на лекции по статистике и пропустил несколько ключевых моментов. Теперь просто не знаю, как буду дальше жить и работать. Эх, мне бы ваши заботы, а вам мои...

И подпись --

Рядом мирно спал Федя Кравцов. Добродушный толстяк с красным лицом и золотыми зубами. Голова, как у рака плавно переходила в грудь и образовывала Cephalothorax*. Шеи, как таковой, не было. Поэтому спал он, склонив голову на грудь со сложенными на животе руками, как на партсобрании. Он пришёл на первый час вовремя и проспал, не вставая на перемену всю лекцию. «Вставай – говорю – пошли курить». «Я храпел?» – озабоченно спросил Федя. Этот единственный вопрос он задавал после каждого пробуждения. А перед началом лекции всегда просил разбудить его, если будет храпеть. «Не очень» – отвечаю, а сам думаю – ну разве это не счастье – спит, где сядет, пьёт всё что горит... ну и так далее. Всеядное животное... прости меня господи. А тут и Антон подходит—за объяснительной. «Написал?»— спрашивает с сильным сомнением в голосе. «А как же – говорю — держи!» Он удалился, на ходу читая моё послание. Через минуту вернулся и говорит – «Давай я верхние строчки оторву и только их отдам. А то много шуму будет...» – «Нет!— говорю – из песни слов не выкинешь. Так и передай – в целости и сохранности». Антон пожал плечами, внимательно посмотрел на меня и понял, что спорить бесполезно...
На следующий день, встретив меня, он усталым голосом сообщил, что меня вызывают в деканат. «Я же тебе говорил...» --начал он. Ну что я мог ему ответить? Есть люди, которые не могут сказать, когда следует, но ведь есть и такие которые не могут молчать, когда не спрашивают. И первые, как впрочем, и вторые, никогда не понимали друг друга. «Ладно – говорю – зайду как-нибудь...». Видно было, что моё «как-нибудь» его не убедило, но он своё дело сделал и отошёл...
Это был уже пятый курс... Я администрации и на первом курсе не боялся, а теперь и подавно. В общем жил по правилу— «Выговор—не сифилис, благодарность – не премия». Сам себе думаю -- чего идти-то? Извиниться не смогу... А ругаться – ничего не докажешь... и не пошёл. Антон несколько раз напоминал о моём обещании, на что я отшучивался народной мудростью «обещанного три года ждут»... и уже почти забыл об этом.
Однако декан оказался более злопамятным, чем хотелось бы. Попрошествию примерно месяца он смекнул, что добровольно я к нему не приду. А выговориться всё-таки хотелось. Ну, не идти же ему самому ко мне. И тут он вспомнил, что моя родная сестра Инночка учится в нашем институте, да ещё на нашем же факультете. Вызвал он её, невиноватую ни в чём, в деканат. Сестричка моя, мягко говоря, удивилась. И греха за собой не чуя, спокойно направила свои стопы прямо в кабинет к декану. Заходит, значит, она к нему— и так осторожно –«Здрасьте?» –может перепутали чего-- думает.—«Здравствуйте, здравствуйте!—говорит Комаровский .--Садитесь...» и без предисловий сообщает: «Ваш брат артист!»— Она удивилась в очередной раз и посмотрела на него как первоклассник на родителей, когда они рассказывают, о том откуда дети берутся. То есть знает что врут, только не понимает зачем. Обычно Инна с начальством не спорила, но тут она была твёрдо уверена, и отбросив сомненья, смело сказала—« Да нет... он учится на сангиге на пятом курсе.» «А вы полюбуйтесь»–он протянул ей мою объяснительную, потом передумал, отдернул руку и... зачитал её сам, что называется с выражением. Слово в слово. Видно, в нём тоже жил артист разговорного жанра. Инна стала тихо хихикать. Как всякая нормальная младшая сестра, она не только любила меня, но и гордилась. В общем, декан, не заметив признаков солидарности, сказал: «Передайте своему брату, что я не потерплю такого отношения к себе, как к декану и как к человеку...» -- и так дальше... Ничего конкретного, правда, не обещал. Так стипендию он мне снять не мог, у меня её в тот период не было. А выговора он мне уже давал. Воспитательный результат достигнут не был. Более того, я всегда снимал их на память и до сих пор храню в большой коробке для фотографий... На этом Комаровский, очевидно, решил, что он свою миссию выполнил, пожелал моей сестре не брать с меня пример и холодно попрощался. Я думаю, что исключительно благодаря этому инциденту история с зеркалом была благополучна забыта...



Cephalothorax*(лат.)— Головогрудь-- отдел тела некоторых членистоногих, образующийся в результате слияния головных и грудных сегментов.

Трасянка** — смешанный язык на основе белорусского языка, преимущественно с русской лексикой и белорусскими фонетикой и грамматикой. Короче человек говорит по-русски с тяжёлым белорусским акцентом. Коренные белорусские жители не замечают этого, а россиян это почему-то дико веселит...