РАЗГОВОРЫ С ВИЛЛИ

Мы знакомы с Вилли уже три года. Тогда я только что получил заговскую (SAGA – одна из организаций, сдающих недорогое жильё жителям Германии) квартиру, завёз свои нехитрые пожитки и, стоя посреди пустой комнаты, прикидывал, сколько понадобится светильников, минимально необходимой мебели и где всё это подешевле купить.
В дверь постучали. Передо мной стоял среднего роста крепкий сухощавый седой мужчина. Без лишних слов он прошёл в квартиру, осмотрелся и так же молча вышел. Через пару минут он явился с запасом электрических лампочек, инструментарием, стремянкой и наладил освещение. Потом принёс несколько стульев, стол для кухни, повесил на окна шторы, устроил на лоджии сушилку. Всё это он делал с профессиональной сноровкой, по-деловому, без малейшего намёка на благодеяние и угомонился лишь тогда, когда убедился, что и я умею выполнять необходимые работы по хозяйству. Он же подарил мне тостер, пылесос и велосипед, собранный им из нескольких брошенных машин. Мне импонировала его ненавязчивая манера держаться, искренность и доброта души без демонстративной щедрости: с детских лет человек труда, Вилли ценил копейку и никогда не разбрасывался деньгами. Мы подружились.
Мой сосед Вилли – немец. Он приехал в Гамбург из Казахстана десять лет назад. Сейчас ему шестьдесят девять лет. До девятилетнего возраста он жил в немецком селе на Украине. Семья была бедной, без обычного для немецких колонистов достатка, тем более что отца, колхозного пастуха, в 1937 году арестовали за „антисоветскую агитацию“ и вскоре расстреляли.
В первый же месяц Великой Отечественной войны немецкие семьи вывезли на ближайшую железнодорожную станцию, погрузили в теплушки и отправили на восток. Несколько немецких семей, в том числе семья Вилли, не смогли втиснуться в переполненные вагоны и остались на перроне ожидать следующего состава. Но немецкие солдаты заняли станцию и велели оставшимся разойтись по домам. В 1943 году в преддверии возвращения Красной Армии немецкие семьи были эвакуированы в Польшу, где, не испытывая особо тягот войны, жили у местных немцев-колонистов. Женщины посильно работали в поле, мужчины, годные к несению военной службы, были мобилизованы в немецкую армию, некоторые – в войска СС, дети обучались в немецких школах. В течение года Вилли тоже посещал школу, а в свободное от учёбы время охотно маршировал в отряде гитлерюгенда.
Затем пришла Красная Армия. Советских немцев поголовно отправили в Казахстан. Семье Вилли повезло: они попали на рудник, где добывали железную руду. Мать направили на работу в прачечную, а одиннадцатилетний Вилли начал работать в подсобном хозяйстве рудника, где пас скот и наравне со взрослыми пахал и сеял. Удача состояла в том, что он получал рабочую продовольственную и промтоварную карточки и вместе с матерью приносил в дом еду. Это позволило семье пережить голодную послевоенную пору. В пятидесятые годы он смог окончить шоферские курсы и окончательно встал на ноги. Удивительно, как, по сей день почти не владея ни русским, ни немецким письмом, он много читает. Он свободно и правильно говорит по-немецки, изредка сбиваясь на привычный с детства баварский диалект. Приобщившись к просмотру и чтению политических новостей, стал горячим патриотом Германии.
По выходным мы собираемся то у меня, то у него и, откупорив по банке пива, ведём бесконечные разговоры о нашем житье-бытье, о людских судьбах, о политике прошлых лет и дня сегодняшнего. Тут мы частенько оказываемся на противоположных позициях и, не будучи в состоянии переубедить друг друга, расходимся, неудовлетворённые несовместимостью взглядов. При новой встрече сблизить позиции опять не удаётся. Нет, мы не ссоримся, но именно эта несовместимость взглядов на события в мире и безрезультативность попыток найти общую точку зрения показалась мне знаменательной и типичной для нашего здесь общения.
Итак... Вилли уютно устроился в кресле. Я рядом, на диване. Приняли по банке отменного немецкого пива, заели хрустящими чипсами. Настроение благодушное. Смотрим по КTVi программу «Сегодня в Израиле». Теракты, кровь в Иерусалиме. Разрушение подпольных оружейных мастерских и домов террористов в Палестине. Стрельба. Трупы. Вилли переполняется гневом.
- Зачем вы туда влезли? – спрашивает он, имея в виду образование еврейского государства и алию.
Его вопрос не является для меня неожиданным. Но я не спешу отвечать – хочу дать наиболее точный, наиболее убедительный ответ. Причём желательно, чтобы к нему Вилли пришёл сам. И я спрашиваю:
- Скажи, Вилли, а ты считаешь нормальным, что у евреев не было своего государства и они были рассеяны по всему свету?
Нет, Вилли считает, что это было неправильно. Не давая ему возможности отклониться от темы, задаю второй вопрос:
- Тогда где же, по-твоему, следовало евреям создать своё государство?
Всесторонне обсуждаем этот вопрос и, наконец, приходим к выводу, что больше и негде, как на Ближнем Востоке. Но Вилли по своей природе ярый спорщик и последнее слово должно остаться за ним.
- Но ведь там теперь живут арабы! Так зачем вы туда лезете? – почти кричит он.
Разговор явно идёт по кругу и я меняю тактику.
- Вилли, а зачем вы, немцы из бывшего СССР, лезете сюда, в Германию? Причём, здесь ведь густо населённая страна, а не полупустынная до начала алии евреев Палестина, – провоцирую я его.
- Это наша историческая родина! – гневается Вилли.
- Но Израиль такая же историческая родина евреев, как Германия – родина немцев!
- Нет, – рубит Вилли, – вас там не было две тысячи лет! Какая там ваша родина?
В запале он не заметил, как оказался в логическом капкане, и я не упускаю представившийся случай:
- Видишь ли, Вилли, евреи с бoльшим правом называют своей родиной Израиль, нежели немцы из СНГ своей родиной Германию.
И, не давая взъерошенному Вилли прервать меня, добавляю:
- Более двухсот лет назад немцы пошли в Россию добровольно. Шли ради обещанной им лучшей жизни. В России они бесплатно получали большие наделы пахотной земли, леса и водоёмы. Им давали на льготных условиях ссуды. Им предоставляли льготы при экспорте сельскохозяйственной продукции за границу. Их освобождали от налогов и рекрутчины. Русская армия и полиция защищала их от набегов кочевников и разбоя в то время, как через Германию прокатывались многочисленные войны. Им предоставлялась свобода религиозного исповедания и культурная автономия. На них никоим образом не распространялось крепостное право, тяготевшее над коренным населением европейской части Российской империи.
- Ничего подобного евреи не получали нигде. Насильно лишённые родины, изгнанные и рассеянные по всему свету, они подвергались преследованиям и унижению во всех странах рассеяния. Во многих странах под страхом смерти запрещалась религия. Их принуждали к ассимиляции. Во многих странах евреям запрещали приобретать землю и даже работать в сельском хозяйстве. А знаешь ли ты, что в первой половине девятнадцатого века, когда немцы в России были освобождены от воинской повинности, рекрутчина среди евреев была по одному мальчику девяти-одиннадцати лет с десяти дворов, тогда как славяне, татары, прибалты обязаны были поставлять одного взрослого рекрута с двадцати дворов? Через 25 лет службы такие еврейские солдаты начисто забывали язык и традиции евреев, обрусевали, становились христианами и не возвращались в свои семьи потому, что и не к кому было, и незачем – они становились для своих родственников совершенно чужими людьми. А уж о бытовом антисемитизме практически во всех странах рассеяния и говорить не приходится: еврейская диаспора испытывает его постоянно и повсеместно.
Вилли изумлён. Он ничего подобного не слышал и не читал. И я, не щадя самолюбие Вилли, режу правду-матку:
- Вот почему, Вилли, другие страны не могли стать и так и не стали для евреев их безусловной Родиной. Вот почему массы евреев всегда мечтали о возвращении на свою историческую родину и о воссоздании своего еврейского государства. Вот почему они готовы ради этого идти на любые жертвы и лишения, преодолевать любые трудности и опасности. И в этом, Вилли, принципиальное отличие еврейской эмиграции в Израиль от возвращения немцев из СНГ в Германию. Ваши предки уходили в Россию за лучшей долей, ради „сладкого куска“, покидали Германию в трудные для неё годы. И, как говорят коренные немцы, возвращаетесь вы в Германию тоже потому, что здесь более сытая жизнь, более обустроенная, более лёгкая и спокойная. Вот ваша любовь к Родине, вот ваша готовность жертвовать всем ради неё.
Столь резкого отпора Вилли не ожидал и берёт тайм-аут. Мы сухо прощаемся, но я уверен – через неделю меня ждёт очередной раунд жаркой полемики по национальному вопросу. И правда, в следующее воскресенье мы опять собираемся за банкой пива. Угощает Вилли, и я вижу, что он основательно подготовился.
- А зачем вы приехали сюда? – не без ехидства спрашивает он и, торжествуя в предвкушении непарируемого удара, взвинчивая себя, добавляет: – Ехали бы на свою историческую родину, а не в Германию. И какого ... ты приехал сюда, если твой отец – Герой Советского Союза, подводник – топил немецких солдат и моряков?!
Выпад неблаговиден, и я рассержен. Но я не намерен реагировать на этот демарш, как на удар ниже пояса. В подобного рода спорах выпады собеседника нельзя расценивать подобным образом, как бы неблаговидны они ни были. Их нужно аргументированно и обстоятельно опровергать. Но прежде надо укротить эмоции, сконцентрировать логику и найти наиболее точные и неопровержимые доводы.
- Видишь ли, Вилли, – говорю я, – мой отец топил не просто немцев, а одетых в военную форму фашистских захватчиков, которые вторглись в пределы Советского Союза. И не просто вторглись, а стали безжалостно и поголовно уничтожать евреев не только в России, но и во всех других оккупированных ими странах. Более того, геноцид евреев фашисты превратили в эдакое садистское развлечение для немецких мальчиков в форме. Именно поэтому вместе с другими советскими бойцами мой отец и полмиллиона евреев в Красной Армии и в партизанских отрядах уничтожали фашистских садистов-захватчиков, защищая свободу и жизнь своего народа и народов других стран. Тебе ли этого не знать, Вилли? А если знаешь, то не опускайся в серьёзном разговоре до словоблудия.
Конечно, всё это Вилли знает, но выдвигает следующий аргумент:
- Ну, положим, коммунистический режим в Союзе угробил побольше ни в чём невиновных людей, чем фашисты в Германии. И потом вместо фашистской неволи СССР навязал народам Восточной Европы коммунистическую несвободу. Какая разница кого защищать? И разве депортации, проводимые большевиками, по отношению ко многим народам, в том числе к советским немцам, не являлись таким же геноцидом, как геноцид евреев в Германии и в оккупированных землях?
Аргумент, в общем-то, известный. Однако однозначным ответом тут не обойтись. Прерывая затянувшуюся паузу, начинаю издалека:
- Ты ведь знаешь, Вилли, что во время Второй мировой войны СССР потерял на западном направлении, по некоторым данным, до 26 миллионов бойцов и гражданских лиц. Приплюсуй сюда миллионы евреев, уничтоженных в Европе фашистами, да потери среди военных и гражданского населения в захваченных фашистами странах, да немцев, погибших в фашистских застенках. Так что подсчёты жертв этих режимов не дают какому-нибудь из них шансы на индульгенцию.
Перевожу дыхание после длинной тирады. Вилли открывает рот, чтобы сказать что-то едкое, и тут меня заносит. Отбросив всякую политкорректность, я не выбираю слова:
- В журналах твоего землячества часто пишут о геноциде советских немцев в годы войны. Да, вам крепко досталось. Да, убивать безвинных людей ужасно, преступно, недопустимо. Но всё-таки, мне думается, вы, приехавшие из СНГ немцы, понятия не имеете о геноциде. И раз уж ты завёл о нём речь, давай обратимся к фактам. По вашим немецким эмигрантским данным в СССР военного времени погибло около 450 тысяч высланных советских немцев. Это, действительно, страшно. А напомнить тебе количество уничтоженных фашистами евреев в оккупированных зонах? 6 миллионов! Ты представляешь себе, сколько это шесть миллионов? Это совокупное население нынешних Берлина, Гамбурга и Мюнхена. Поголовно всех: младенцев и стариков, женщин и мужчин, солдат и моряков, полицейских, пожарных и железнодорожников, врачей и их пациентов. Всех до единого. Вот что такое холокост!
У меня срывается голос, я замолкаю. Молчит и Вилли. Потом идёт в кухню и приносит початую бутылку водки. Мы молча выпиваем и долго сидим в потёмках, всматриваясь каждый во что-то своё, потаённое. Наконец я обретаю голос:
- Мне хочется сказать тебе ещё кое-что, Вилли. По истечении полутора-двух десятков лет после победы над фашистской Германией дети советских немцев стали поступать в вузы и техникумы, смогли приобрести престижные профессии и должности. Сейчас в России есть министры и замы министров немцы. Есть немцы, занимающие в экономике страны видные, ключевые посты.
Вилли кивает головой: имена Грефа, Коха, Миллера и некоторых других ему хорошо известны.
- А теперь представь себе, Вилли, что победила гитлеровская Германия и в России установился оккупационный фашистский режим. Смогли ли бы дети евреев пойти учиться в вузы и техникумы, рассчитывать на посты в руководстве хотя бы оккупационной зоны, не говоря уж о Германии?
Вилли не ожидал такого поворота разговора и собирается с мыслями. Мне же нужен чётко очерченный финал.
- А почему не смогли бы, а, Вилли? Уж не потому ли, что и дети, и родители, и вообще все евреи, и даже дети от смешанных браков были бы поголовно уничтожены? Да, с советскими немцами поступили несправедливо и жестоко, но вопрос о поголовном уничтожении немцев не ставился никогда. Вот что получается при попытке приравнять отношение фашистского режима к евреям и коммунистического режима к немцам.
Но Вилли органически не приемлет такую концовку беседы. Он помнит тяготы детских лет в Казахстане, бедствия своих родственников. Он прочитал множество немецко- и русскоязычных публикаций о судьбе советских немцев после 1941 года и не может поступиться своими взглядами. Иная расстановка акцентов, тем более иная точка зрения при любой степени убедительности доводов для него неприемлема.
- А как же насчёт Эренбурговского „убей немца!“? – с напором нашедшего неопровержимый аргумент спорщика форсирует он голос. Но мы оба понимаем, что позиция Вилли провальная.
- Брось, Вилли! – миролюбиво говорю я. – Тебе ли не знать, что призыв «убей немца» в СССР даже в самые тяжёлые годы войны всё-таки относился к немецкому солдату, с оружием пришедшего завоевать страну и творящего на ней насилие.
- Но и после войны – парирует Вилли, – мальчишки кричали нам «фашисты» и „смерть немецким оккупантам“.
- Кричали, – соглашаюсь я, – кричали, как и мне кричали „жид“. Но мы говорим не об эмоциях уличных мальчишек, а о политике государства, об организованном в государственном масштабе тотальном геноциде.
- А теперь, почему мы приехали сюда. Если немцы решили покинуть Россию, познав унижение и преследования на протяжении полувека, то представь себе, как устали евреи от двух тысячелетий гонений, преследований, погромов, Холокоста, террора. Особенно евреи старшего поколения. Они, перенёсшие дискриминацию и геноцид, безусловно имеют право на спокойную жизнь, на благополучную старость. Еврейская молодёжь нуждается в получении образования и работы наравне с представителями других национальностей. Но главное - безопасность. Все эти условия гарантирует современная Германия. Евреи верят Германии. Верят, что фашисты никогда снова не завладеют Германским государством. Верят, что антисемитизм не станет государственной идеологией немецкого народа. Что касается России, то в последние пятнадцать лет в ней крепнут националистические тенденции. Более того, в России не видно реальных препятствий пропаганде фашистской идеологии. Организованы и ищут пути легализации профашистские и откровенно фашистские организации и партии, планирующие истребление евреев. Еврейский народ уже испытал геноцид, развязанный фашистами, и покидает Россию в первую очередь именно поэтому.
- Ну, ладно, пусть так, – раздумчиво говорит Вилли, – всё же скажи, – в голосе Вилли усталость, – разве на Советской власти мало бессмысленно пролитой крови? Мало безмерной жестокости? А нынешний национализм в России разве не из Советских лет?
Ну что на это возразить? Много пролито крови в СССР, и текущие события в России, действительно исходят из тех жестоких времён.
Опять мы с Вилли „отмокаем“ от повседневных хлопот за банкой пива. Аппетитно хрустим чипсами. Смотрим последние известия. Германия готовится к парламентским выборам. Кипят страсти, подогретые спадом экономики, сопряжённым с введением евро ростом цен, безработицей, проблемами эмигрантов, внешнеполитическими коллизиями. Благодушное настроение Вилли заметно портится, и он исподволь начинает:
- Экономическое положение Германии в последние годы заметно ухудшилось.
Это, к сожалению, правда. Газеты и телевидение полнятся размышлениями по этому поводу.
- Да и с введением евро заметно понизилась покупательная способность населения, – продолжает он. – А кто виноват?
Я молча жду продолжения, уже догадываясь, что за этим последует.
- Все лезут в Германию пожить на халяву. И негры (сидели бы у себя в Африке!), и турки, и цыгане, и евреи. И всех должны содержать немецкие налогоплательщики! Сколько можно?
Голос Вилли дрожит от возмущения. Он искренне переживает за Германию и не скрывает этого. От такого заявления не отмахнёшься. Так думают многие аусзидлеры и многие местные немцы, не один Вилли. Здесь нужна точная аргументированная формулировка ответа.
- Ну что тебе сказать на это, Вилли? Одного довода, однозначного ответа тут нет, – говорю я.
Вилли согласно кивает головой. Он полагает, что его доводы неодолимы, и несколько успокаивается. А я продолжаю:
- Ты знаешь, что уровень социального обеспечения граждан Германии весьма высок. Это привело к тому, что социальные гарантии позволяют местным жителям отказываться от низкооплачиваемых должностей. Выгоднее получать Arbeitslosengeld, Arbeitslosenhilfe или, на худой конец, Soziаlhilfe. Кстати, эти высокие социальные гарантии в немалой мере привели к росту безработицы. Во всяком случае, так считает ряд авторитетных немецких экономистов и политологов.
Вилли это знает и опять согласно кивает головой.
- Но ведь низкооплачиваемые работы всё равно остаются и, если их не хотят выполнять немцы, их надо делать кому-то другому, – подбираюсь я к сути его вопроса. – Вот и принимает Германия африканцев, азиатов и восточных европейцев, для которых эти небольшие по немецким меркам деньги являются хорошим заработком по сравнению с уровнем оплаты в их странах. И Германии хорошо - не надо повышать тарифы на неквалифицированный труд, и приезжие довольны, и уровень безработицы от этого существенно не зависит.
Вилли такое заключение не устраивает и он, отмахнувшись от моих доводов, решительно возражает:
- А сколько приезжих паразитов сидит на социале? Ни хрена не работают и работать не будут, а жрут на деньги немецких налогоплательщиков! Они сюда и своих стариков привозят, да ещё наркотиками торгуют и проституцию разводят. СПИД от них...
- Есть и такие, – соглашаюсь я, – и с ними должны строго по закону поступать полиция и эмигрантские службы. Но есть и другая сторона этой проблемы. Вот ты всю трудовую жизнь провёл в Казахстане, а пенсию получаешь здесь, палец о палец не ударив на благо Германии. И такие аусзидлеры довольно дорого обходятся Германии.
- Я – немец! – взрывается Вилли. – На меня работают мои дети, а на тех паразитов кто?
- Да, ты – немец, приехавший из бывшего СССР. По законам Германии тебе выплачивают пенсию, и немалые деньги. Но ведь приезжие, которые признаны беженцами, получают отнюдь не пенсию, а много меньшие деньги, минимально достаточные, чтобы не голодать, одеться в уценённые или подержанные вещи и иметь крышу над головой. Германия безусловно заслуживает благодарности за это. Но такие деньги выплачивают принятым беженцам все цивилизованные и благополучные страны, не одна Германия. По сравнению с другими статьями бюджета расходы на беженцев не столь велики, чтобы сколько-нибудь существенно ущемить интересы местных жителей. А высокий престиж Германии, взявшей на себя такие расходы! К тому же имеется весомый довод в пользу беженцев. Многие из них получают право на работу и работают, как правило, на низкооплачиваемых работах. А их дети работают практически поголовно, если соответственно возрасту не учатся.
Вилли не согласен со мной, но возражений по существу не находит, и спор сам собой понемногу угасает. Я уже торжествую победу, но вдруг совершенно спокойным голосом Вилли говорит:
- Всё, что ты сказал, вроде бы, верно. Но скажи, положа руку на сердце, сколько трудоспособных евреев не работает, а хитроумно уклоняется от предлагаемых рабочих мест? Паразитируют в наглую, заявляя, что немцы виноваты перед евреями и потому им обязаны. Скажи, сколько? А ведь их кормят не участники той войны, а нынешние немцы, в общем-то ни в чём не виноватые. И евреи трудоспособного возраста тоже не жертвы войны. Родились они после войны и немецких жестокостей не испытали. А немцы, хоть и молчат, но всё видят.
Чёрт возьми, к сожалению, это правда, и я не нахожу, что сказать. Молчу, мучительно размышляя над его словами. Молчит и Вилли, грустно раздумывая о чём-то своём...
Снова мы вместе. Выпито пиво, отхрустели чипсы. За прошедшие недели Вилли опять накачан политическими выкладками германских СМИ. Выработанное в Советском Союзе умение читать между строк он здесь постепенно утратил и безоговорочно принимает за истину всю доступную ему информацию. Разговор постепенно смещается к палестино-израильскому противостоянию и резонансу в мире на эти события. Неожиданно Вилли говорит:
- Скажи, почему вас везде не любят?
„Ваc“ – это, понятно, евреев. Я озадаченно смотрю на Вилли. Он мой друг, и этот его вопрос по меньшей мере бестактен. Но слово не воробей - вылетело и требует осмысленной реакции. Молчание затягивается. Ясно, что ответь я тирадой, адекватной деликатности вопроса, проиграет дело взаимопонимания, которого надеюсь всё-таки достигнуть. Конечно, можно всё свести к шутке, но я не хочу убегать от проблемы и, собравшись с мыслями, начинаю издалека:
- Назови, Вилли, хоть одну страну, где искренне и безоговорочно любят иноземцев.
Вилли от неожиданности кряхтит. Таких стран он не знает.
- Вот видишь, Вилли, – говорю я, – не знаешь. И я не знаю. Вообще, всегда легче третировать людей, которые в силу тех или иных обстоятельств не могут ответить тем же.
Вилли согласно кивает головой. Возможно, вспомнил свою жизнь в Союзе.
- Чтобы выжить физически, сохраниться как народность, и не быть раздавленными морально, иноземцам, вынужденным жить среди дистанцирующегося от них коренного населения, приходится самим обособляться от местных жителей. По этой же причине они вынуждены браться за любые работы, в том числе непрестижные в глазах окружающего большинства и добиваться в этой нише успеха. Так евреи, как народ склонный к оседлой жизни, брались за аренду кабаков и винокурен, мелочную розничную торговлю, становились менялами. Цыгане – любители кочевой жизни – нашли нишу в подвижных развлекательно-цирковых и эстрадных мероприятиях, а также в оккультной сфере, включая гадание, ворожбу, снятие сглаза и т.п. Достигая в пределах доступных им занятий высокого профессионализма, переселенцы вносят значимый вклад в экономику, науку и культуру страны пребывания, тем более заметный, что он подчеркивается их национальным колоритом. Причём, это свойственно всем переселённым народам. Аналогичным образом немцы в России внесли немалый вклад в торговлю, экономику, промышленность, науку и искусство. Если рассматривать этот вопрос непредвзято, то можно увидеть сходный образ действий у негров в Америке, у турок в Германии. Да мало ли подобных примеров. И что типично, их успехи у всех лентяев и неумех из местного населения вызывают тоже типичную и одинаковую реакцию, а именно, взрыв национализма. Они считают себя обойденными, ущемлёнными в своих исконных правах, для осуществления которых они, тем не менее, даже не пошевелились. А когда такие настроения, возникшие на социальном дне общества, овладевают большинством населения, то они рано или поздно заражают и его верхи. Скорее всего срабатывает не голос крови, а боязнь за своё руководящее положение, особенно если оно не заслужено.
Вроде бы сказано всё по существу дела, и я смолкаю. Молчит и Вилли, долго думает и наконец говорит:
- Так-то так, да не совсем. Ведь евреи владеют мировым капиталом и домогаются владычества над всем миром.
Меня разбирает и смех, и злость. Националистически настроенные журналисты и политики постоянно озвучивают эти штампы, стараясь идеологически обосновать животный антисемитизм. Я смотрю на возбуждённого Вилли и, выдержав паузу, говорю:
- Ага! Это отчётливо видно на примере Израиля, отдающего свои древние библейские города арабам. Открой глаза, Вилли! Если сосчитать арабский нефтяной капитал с банковским нееврейским капиталом в Европе, в Америке и в процветающих странах Азии, то о засилье еврейского капитала попросту не придётся говорить, так он окажется мал. В наши дни очевидны претензии террористических объединений, прежде всего – питаемых нефтедолларами мусульманских, на главенство в мире. Отнюдь не иудеев. А Израиль только борется за выживание.
Но последнее слово непременно должно остаться за Вилли. И он говорит:
- Всё же не любите вы работать ни на земле, ни рабочими на шахтах или заводах.
И я взрываюсь.
- Ты же сам мне рассказывал, – ору я, – что рядом с вашей деревней на Украине был еврейский колхоз и дела у них шли не хуже ваших. Ты же сам говорил, что на руднике с тобой работали еврей-рабочий и еврей-шофёр А в израильских кибуцах кто выращивает для продажи во всём мире овощи и фрукты? А кто производит израильскую химию? А бытовую и военную технику? Какого же чёрта ты сейчас несёшь эту ахинею?
Вилли огорошенно смотрит на меня: ведь и вправду – рассказывал.
- Вот видишь, – уже спокойно говорю я ему, – как пропаганда может задурить голову.
- Задурить? – в голосе Вилли слышится горечь. – Но ведь без американской помощи Израиль не смог бы проводить нынешнюю политику. Скажешь, Израиль всегда прав, а арабы всегда не правы?
- Стоп, Вилли! Израиль не грозится уничтожить всех арабов, а вот палестинцы не раз заявляли, что их цель вырезать всех евреев. И ведь не только заявляли...
- Ну, а среди евреев – не соглашается Вилли – разве нет несанкционированно занимающих палестинские земли и готовых применить силу ко всем, кто будет им мешать? А проблема возвращения изгнанных? Разве израильско-палестинский конфликт не в тупике? Скажи, что это не так! Забыл, за что убили Рабина?
Приходится признать, что израильско-палестинские отношения действительно в тупике. Льётся кровь и конца этому не видно.
А пиво уже выпито. Мы долго сидим молча – двое постаревших мужчин, приехавших в Германию из другого мира, где их народы долго и последовательно третировали, третировали безжалостно и умело, на государственном уровне. Да и судьбы наши чем-то похожи, хотя столь разнятся в деталях. И у каждого своя правда...