Баллада о ночном стороже

Иду по улице. Зима метёт февральскою метелью, пронизывает стужей тьма, сугроб растёт пред каждой дверью. Но мне до стужи дела нет, я друг печали одинокой...
Не радует фонарный свет, и снег на слух скрипит жестоко.
И вдруг – кто это? – У ворот старик маячит на проходе. меж пальцев козью ножку мнёт и разговор со мной заводит:
«Послушай, парень, огоньком, случаем, не могу ль разжиться? Зайдёшь?.. Побалую чайком. Я ж вижу, брат, тебе не спится...»
Я соглашаюсь - и вхожу за ним в стеснённую сторожку. Сначала скованно сижу, потом оттаял понемножку. Старик привычно раскурил и затянулся с наслажденьем. Давно ни с кем не говорил –
забалагурил с рассужденьем: «Не ночь, скажу тебе, беда. Что басурман, лютует стужа. Куда ж мы катимся, куда?..» –
Был риторическим, досужий, но не случайным был вопрос, всегда в России безответный.
Хоть сизый дым от папирос почти затмил источник света, но как уютно стало нам
вдвоём пройтись непринуждённо по всем заботам и делам, для русского не посторонним!
Сидели долго. И часы над головой устали тикать! На все лады, на все басы, – мы доходили с ним до крика! – руководили всей страной, и, - по-чапаевски, - планетой! «Зачахнет мир! Весь мир больной! Подохнет в гонке за монетой!..» – Кричал старик, совсем забыв, что месяц не было зарплаты. Он был и в крике незлобив, мой оппонент седой, патлатый.
А тут звонок. Старик: «Жена...» Сначала горько плачет в трубку, потом сгустилась тишина, слеза упала в самокрутку.
«Внучок болеет у меня...
Кончается..." И дед заплакал, весь мир со злом его кляня, и стол скребя, покрытый лаком.
Я спохватился, – полетел, скользя и падая в сугробы: я вызвать «скорую» хотел, унять рыданья деда чтобы...
Потом сидел я до утра, объект забытый «охраняя», и в печь душевного костра
переживания роняя.
Себя спасти и сохранить сумеют ли дедуля с внуком, пока я буду сторожить весь мир - с таким сердечным стуком?..