Ну что же ты робеешь, дружок?

- Как ни приду, они лежат. – Жаловалась Сережиной маме сослуживица. И это была правда. Дочка сослуживицы недавно вышла замуж и они с мужем поселились в дочкиной комнате. А что же им еще делать? – удивился Сережа, проходя мимо собеседниц в туалет. Повезло. Есть где лежать. Вот им с Виолкой… Впрочем мама о ней даже и не догадывалась. – Я хочу всегда, - говорила Виолка. И это тоже было правдой. Где попало и в любое время, она просовывала свое колено между его ног и слегка поддавливала. И обязательно смотрела в глаза. Выпускала свой коронный луч. Сережа мысленно представлял себе ее заветное место – тугое, резиновое, всегда чуть-чуть влажное от желания. И он всегда помнил, что у нее под кофточкой прохладная грудь. – Маленькая, но стоит, - кокетничала Виолка, оттопырив животик и скосив глаза – Да? – взмах ресницами, губы в складку, еще чуть-чуть и прозвучит: брррь. И мелкие брызги изо рта. Как у детей, когда они балуются.

Репетировали концерт для фортепиано с оркестром Кабалевского. Вот-вот должен был приехать сам Дмитрий Борисович – лауреат Сталинской премии, народный артист СССР, член Академии педагогических наук. Оркестром руководил Ваксман – короткий, лысоватый старичок в кургузом пиджачке, с глазами, как у брошенной собаки. Ваксман постоянно ходил грустный и говорил тихим голосом, как будто извинялся. За ним, неотступно следовал кларнетист Коля Король. Коля взял на себя роль библиотекаря – раскладывал и собирал папки с нотами.
– Кому не хватает партий, можете взять домой и переписать – тихо разрешил грустный Ваксман.
- Только, если они принесут их обратно, - вынырнул из-за спины Коля Король и улыбнулся как Иуда. Виолка, откинув голову, громко рассмеялась. Все обернулись на ее искрящиеся зубы. Ваксман недоуменно открыл рот. – Приехал! – закричали в дверь. – Вон машина! – Топоча как стадо, все ломанулись на выход, первым кинулся Коля Король. Зал опустел.
- Успеем? – облизнула губы Виолка? – глаза ее полыхнули дьявольским огоньком.
- А дверь? – оторопел Сережа, – но колено уже въехало между ног. Рояль оказался рядом. Волосы тыкались кончиками в крышку, полировка сначала отражала ее лицо, но, вскоре покрылась пятном от дыхания и уже ничего не отражала. Потом она присела на корточки и посмотрела, как нашкодивший ребенок. – Неужели писает? – ужаснулся Сережа. Встала, виляя ногами, натянула трусы, оправила юбку. Между ступней появилась блестящая студенистая горка. Горка медленно оплывала, превращаясь в крохотное озерцо. – Ловко, - подумал Сережа. – Ну и правильно, - воды-то нет. - Наскоро затянулся сигаретой, отбросил щелчком в распахнутое окно.

Стремительно вошел Кабалевский, окинул взглядом оркестр, что-то сказал Ваксману. Ваксман кивнул, покорно отошел в сторону и как новобранец сложил руки по швам. Некоторое время Кабалевский смотрел в партитуру, видимо вспоминал свое сочинение, затем выгнул руки: правая крючком и вверх, левая на уровне груди, но тоже крючком. Лицо вытянутое и слегка перекошенное набок, рот приоткрыт. Он напоминал богомола на ветке. Вскинул голову, взмахнул палочкой и переступил ногой. Оркестр дружно взял первые ноты. Только Сережа не смог выдавить ни звука. Он смотрел на левый туфель маэстро. Из-под подошвы вылезало и пузырилось. Кабалевский бросил руки, постучал палочкой о пюпитр. Повернулся к Сереже. Он был друг детей и у него были добрые глаза. В полной тишине, мягко, по отечески спросил: - «Ну, что же ты робеешь, дружок?»