Ух ты, мы вышли из бухты...

1. Эх, жизнь моя моряцкая


Да-а, было времечко!.. Молодым был, здоровым, как лось. Организм быстро адаптировался к любому климату, перепады температур от минус пятьдесят до плюс пятьдесят (фифти-фифти) были даже в радость. Кроме одного случая...
Около месяца выгружались мы на Мысе Шмидта своими силами. Была уже середина осени, ледовая обстановка стала быстро осложняться, и это был наш последний рейс в полярку по доставке продовольственных товаров, предназначенных жителям Чукотки для их благополучной зимовки. Наш пароход пошёл в порт погрузки Вишакхапотнам, что на восточном побережье Индии.
Мы все, конечно, обрадовались. Надоела уже эта холодрыга, хоть пузо на югах погреть. К тому же мимо Гонконга или Сингапура мимо не пройдёшь, всё равно пресной водой где-то заправляться придётся. А там всегда очень выгодно валюту отоваривать - всё намного дешевле, чем в других странах. Напокупаешь всякого шмотья, что в Союзе в дефиците - и фарцонуть можно.
Казалось бы, зачем ещё прифарцовывать, если и без того не хило выходило? Так ведь жадность человеческая. Как в народе-то говорят - денег много не бывает. А ты сходи, поплавай по шесть, а то и более месяцев без захода в Союз. Многим никаких денег не надо, свои последние отдадут, лишь бы всегда с семьёй быть, а не болтаться щепкой в океанах, кидая смыки во время штормов.
Надо сказать, что проверка здоровья моряков в торговом флоте проводилась тогда достаточно часто, весьма тщательно и серьёзно. Не как у космонавтов, конечно, но какие-либо язвенники и трезвенники в это сито не пролезали. Вёлся строгий искусственно-естественный отбор, и судовой медик на торговом судне являлся практически пассажиром - лечить некого. Бездельник, в обязанности которого вменялось ещё и снятие пробы с варева, парева, жарева... -короче, с жорева, приготовленного коком для экипажа. (Ну, бездельник, это я шибко грубо выразился. Без доктора на судне, конечно, не обойтись. Мало ли какие несчастные случаи могут произойти - травмы, например. Хоть и редко, но случаются. Это ж я так, утрирую. Не приврёшь, говорят, и рассказа не получится). Надегустировавшись по своей профессиональной обязанности всех блюд, Док обычно приходил в кают-компанию уже чисто для символики, чтобы только поприсутствовать и пожелать всем приятного аппетита. Ещё следил за санитарией, травил-ловил крыс и тараканов, которых, чем больше он ловил-травил, тем больше их появлялось. Проработав несколько лет в таких суровых по трудоёмкости условиях, Док уже так успевал дисквалифицироваться, (как казалось мне, наблюдая за ним со своей высокой колокольни), что даже в очень редких случаях появления на борту пациента, например, с повышенной температурой, он давал ему единственные таблетки, название которых ещё остались у него в памяти. Держал их наготове от всех недугов и назывались аспирин. И что интересно, больные сразу как-то вылечивались и больше никогда не жаловались на своё здоровье доброму Айболиту.
Лекарем у нас была фельдшерица, Федосья Марковна, которую все звали просто Фёкла. Это была женщина лет сорока с небольшим, полная, невысокого роста. Колобок, одним словом. Самое важное, что сразу бросалось в глаза при взгляде на неё спереди, был большой живот. Можно было даже подумать, что Фёкла каким-то образом остановила свою сорока недельную беременность на всю оставшуюся жизнь. (Да простят меня все знойные женщины - мечты поэтов за такой не совсем справедливый шарж. Уж больно я был обижен именно на эту самую Фёклу). А при взгляде сзади, кроме самого широкообъёмного зада, очень похожего на две огромные круглые подушки, сначала вообще ничего нельзя было заметить. У любого, кто видел её с кормы впервые, сразу выпячивались глаза, и самопроизвольно изо рта издавался протяжный звук, напоминающий что-то среднее между буквой Ё и Ю. Только через некоторое время уже можно было ещё заметить две коротких ноги, выросших оттуда, и носящих на себе всю тяжесть как самого зада, так и живота. Все остальные части тела занимали не более пятнадцати процентов от общей массы и не особо привлекали внимания.
И что самое главное, для Фёклы на судне нашёлся-таки добровольный любовник в лице помполита - помощника капитана по политической части. Должность, открыто надо сказать, ни с какого боку-припёку к морю даже близко не относящаяся.
Если Фёкла была дармоедом женского, то Филипп Арсеньевич (подпольные клички: «Помпа», «Филиппок», «Плешь», «Пузо», «Ромео») - соответственно мужского. Обладатель ленинской плеши имел к Фёкле некоторые отношения, которые они оба уже практически и не скрывали. Как выдал во всеуслышание однажды свой знаменитый перл бывший самый главный шпион ЦРУ о секретах между США и СССР: "Мы знаем, что они знают, что мы знаем", Ромео с Фёклой тоже знали, что весь экипаж знает, но делали вид, что не знают. Мы знали, что они знают, что мы давным давно знаем, но тоже делали вид, что ничего не знаем. Когда никто ничего не знает, всем как-то крепче спится. Для всех нас от этих взаимоотношений двух животястых дармоедов была очень большая выгода. Филиппок - Помпа был очень большой шишкой на судне, и от этого коммуняги до мозга костей любому и каждому легко можно было поиметь огромную кучу неприятностей. Вплоть до закрытия визы на загранплавание даже из-за самого пустяшного (в кавычках) нарушения дисциплины, как например, групповая пьянка в чьей-нибудь каюте с игрой в карты, или притаскивания с берега во время стоянки в порту в свою каюту женщины, совсем не являющуюся даже очень дальней родственницей для хозяина самой каюты. А так как два дармоеда своими отношениями тоже уже замарали гордое имя моряков Советского флота, то главная партийная Плешь на нашем судне на всякие замарания остальных членов команды смотрела уже сквозь пальцы, а то и вовсе закрывала на них свои коммунистические глазоньки.
Экипаж был дружный, ребята все компанейские. Никто никому никогда не отказывал в просьбе, но все были разбиты на ещё более спитые тесные маленькие компании. Мы больше дружили вчетвером.
Старпом Валера имел кликуху Ковёр за то, что всегда отоваривал свою валюту только в Японии, тратя её исключительно на покупку ковров, которые потом выгодно сбывал в своей родной Сызрани. Молодой мужик, лет на десять постарше меня, дважды уже имел счастье жениться на сызрянках и столькожды с ними развестись, не прожив ни с одной из-них и пары лет. Первая по приезду его домой в очередной отпуск спела ему свою любимую песню из кинофильма Человек-амфибия - "Эй, моряк, ты слишком долго плавал...", подарив Ковру вместе с песней и первые рога. Вторые у него выросли с песней "Море зовёт" в исполнении второй жены, которой он выплачивал алименты за дочь.
Второй штурман, по прозвищу Климакс (Какую ещё более простую кликуху придумаешь, если его звали Клим Аксенович?). Он был старше меня всего на три года и имел тогда только одни рога, которые привез из Кустаная, где после развода не бывал уже четыре года. Родители у него нежданно-негаданно умерли один за другим, когда он швырял окурки в Тихий океан и даже не смог прибыть на их похороны. Кроме двоюродной сестры у него там больше никого не осталось, но после нынешнего рейса он уходил в отпуск, во время которого планировал рискнуть получить вторые панты. Его невеста во Владивостоке уже считала часы до дня долгожданной свадьбы.
Третьим из нашей четверки мушкетеров был мой шеф, начальник радиостанции, Фатих Бурамбаевич по кликухе Чуваш, родом из Чебоксар. Мы были с ним самыми закадычными, всё было общее, кроме документов и женщин, не считая мелочи. Оба не торопились официально стать сохатыми, хотя Чувашу давно было пора рискнуть, так как он на два года уже перешагнул за возраст Христа. На ключе он работал, мягко говоря, не ахти. Таких радистов обычно называли ковырялками. Он всегда сильно потел, высунув язык во время связи. В общем, как говорится, не дано. Я бы, наверное, коленкой быстрее и чище отстучал радиограмму на любом ключе. Но он был хорош, как специалист по радионавигационным приборам, чем я похвастаться тогда не мог. По работе мы взаимно компенсировали друг друга.
По пути следования наш теплоход должен был зайти на двое суток в свой родной порт Владивосток для погрузки угля, предназначенного для выгрузки в японском порту Фукуока, а потом уже порожняком шлёпать в Индию.
За пару суток до подхода к Владику у меня вдруг непонятно отчего заболел коренной зуб на нижней челюсти. Друзья, заходя ко мне на вахту для пообщаться, наблюдая мои муки, давали свои проверенные советы.
- Это у тебя из-за акклиматизации. После севера в тепло попал, вот и заныло маленько, - высказал свое мнение Ковёр, - у меня сто раз такое было.
- Какое маленько? - шепелявил я в ответ сквозь зубы. - Каждая точка и тире прямо по нерву бьёт, спасу нет.
- А ты лимонные корки вокруг него распихай. Я так делал, помогало, - советовал Климакс, с которым мы одновременно несли свои вахты, заглянув ко мне в радиорубку с мостика на пару минут.
- Ну вы тут насоветуете, знахари. Не слушай их. Какой лимон? Это же кислота. Наоборот, ещё сильнее нерв раздражится. Его заморозить надо, я думаю. Хочешь, я сейчас принесу из холодильника ледышек? - предложил Чуваш.
- А-а, мне уже всё равно. Тащите всё подряд, экспериментировать будем. Не к Фёкле же за аспирином идти, - отреагировал я на все их предложения.
Но, что удивительно, намазав горчицей десну, напихав в рот возле больного зуба лимона, чеснока и ледышек из морозилки, через двадцать минут зуб прекратил болеть. От радости я готов был хоть в пляс.
- Друганы, никогда вам этого не забуду. Всё, по приходу идём в кабак, я угощаю.
Ну, Климакса, понятное дело, невеста с нами не отпустила, но мы и втроём неплохо погуляли. Даже тёлок сняли и ночевали прямо всеми тремя парами в апартаментах двухкомнатной квартиры, хозяйкой которой была дама Ковра. Старпом с шефом ещё оставались на хате, когда утром я побежал проходить очередную медкомиссию, срок которой у меня уже кончился два месяца назад.
Обходя с бегунком всяких врачей в нашей поликлинике, наполучав в заднее место достаточное количество уколов в виде различных тропических прививок, я встретил одного моториста с нашего парохода, Витальку, по прозвищу Тетеря.
- Тебе сколько уже навтыкали? Четыре? А мне ещё только два. Последний такой болючий, гадство - правая жопина вся отнялось. А тебе ещё много врачей проходить?
- Только зубного осталось. Чё-то боюсь я в этот последний кабинет заходить, у меня недавно зуб болел из-за смены климата. Найдут кариес какой-нибудь, заставят лечить, а это дня на два минимум. С мышьяком ходить придётся, потом сверлить да иголки всякие втыкать будут - пароход уйдёт. Меня ведь ждать не станут, другого радиста возьмут. У тебя как с зубами?
- Зубного я прошел нормально, а я боюсь, меня ушник завалит. Они там шепчут чего-то, а я не слышу, оглох совсем в этом машинном отделении. Слушай, нас с тобой прямо судьба вместе свела. Давай я за тебя зубы пройду, а ты за меня ухи. Мы с тобой даже мордами здорово похожи.
Преступная операция прошла удачно, врачи даже в медицинские книжки не заглядывали, чтобы сличить наши фотоморды с подлинниками. Вечером следующего дня мы отходили на Японию.
Уже в Юго-Восточной Азии, в Малаккском проливе, по пути в Индию нам разрешили зайти в порт Сингапур для пополнения запаса продовольствия и забора питьевой воды, а также снятия льяльных и фекальных вод. К причалу нас поставили только на несколько часов, а затем судно должно было отойти на внешний рейд. Все свободные от вахт и работ могли сойти на берег до шести вечера по местному времени, но возвращаться на борт нужно было уже рейдовым катером.
Город-государство Сингапур по своему географическому расположению находится на самом перепутье морских дорог. Все суда, идущие с запада на восток и наоборот, проходящие мимо, пополняют здесь свои запасы. С середины двадцатого века бывшая колония Великобритании, Сингапур, стремительно превратился в крупнейший мегаполис мира сплошь застроенный небоскребами. Как крупнейшая мировая перевалочная база, этот порт стал самым любимым местом для наших моряков, так как именно здесь можно было очень выгодно отоваривать свою валюту.
Парча, кримплен, трикотин, крепдешин, джинса (джинсовая ткань) - стоили сущие копейки. Мода на такие ткани в странах загнивающего капитализма давно прошла, а у нас ещё только начиналась, и стоила вся эта тряпча до неприличия дорого. Знаменитый в Сингапуре Малайбазар был настоящим раем для моряков-фарцовщиков.
Нам выдали валюту. В Сингапуре я уже бывал несколько раз и знал, что наш рубль - это, примерно, три местных доллара. Никто не сомневался, что нам разрешат сюда зайти и на обратном пути из Индии. Поэтому тем, кто уже вдоволь наглазелся на этот город-базар, где специальных магазинов для русских было больше десятка, и все они носили названия русских портовых городов, как например, Владивосток, Находка, Ленинград, Одесса и других, было даже лень стаптывать пятки, блондя по этим магазинам, экономя валюту на последний заход.
Никто из друзей в город идти не захотел. Чуть ли не силком они выпроводили меня, как самого младшего, гонцом за пивом в банках.
- Давай, давай, мы уже по сто раз здесь бывали, а ты только три. Пивка выпьешь, ноги разомнёшь - полезно.
За границей в увольнение всегда положено выходить группами, не менее трёх человек. Помпа назначил меня старшим в нашей группе, в которую входили ещё Тетеря и самая большая радость - Фёкла. До Малайбазара от причала было не менее трёх километров, поэтому на выходе из порта Тетеря поймал тачку. Я уже прыгнул на заднее сидение, как Фёкла начала качать права.
- Мальчики, вы что, такие богатые? Я на такси не поеду, прогуляться хочу.
Стало сразу ясно, кто в нашей группе старший. Пришлось отпустить такси и шлёпать пешкодралом по такой несусветной жаре в ста с небольшим километрах от экватора. Фёкла напялила на себя какое-то старомодное цветастое платье, на ногах - белые туфли на каблуке. Выглядела она, как фура с прицепом, еле-еле передвигающаяся между нами - двумя фонарными столбами.
К Малайбазару добрались только ближе к обеду. По лицу Фёклы тёк пот в три ручья, и она уже замучилась отжимать свой носовой платок. За два часа мы не успели пройти даже двадцатой части пути по базару. Фёкла останавливалась у каждого лотка, перещупывала своими толстыми короткими пальцами каждую шмотку, торговалась с китайцами до цента. Мы с Тетерей выполняли миссию грузчиков и охранников одновременно, как две рабочие пчёлки, оберегающие пчеломатку. У нас уже не хватало рук, чтобы держать её пакеты, коробки и свертки. Похоже, она решила истратить всю свою валюту, что накопила, депонируя за полгода. Мы уже отчаялись её оттаскивать от этих лотков и терпеливо ждали, когда у неё наконец кончатся деньги. У одного лотка она перемерила больше десятка халатов, но на её стройную фигуру подобрать что-либо было невозможно. Торговка-китаянка предложила тут же на месте что-то подшить, где-то распустить, и когда эскулапша померила последний халат, осталась довольной.
- Ну как мне, мальчики? Нормально, правда?
И дёрнуло же Тетерю за язык высказать свое мнение в самый неподходящий момент, когда можно было просто поддакнуть.
- Так-то хорошо, вроде, только он вас слишком полнит, мне кажется.
Переварив эту ценную информацию, Фёкла скомкала халат и бросила в руки торговки. Та вдруг взбесилась, стала что-то орать по-своему, доказывая, что, она, мол, столько времени угробила, всё подгоняла, подшивала, всю лавку сто раз перешвыряла, а ты, мол, такая неблагодарная.
- Руська жопа! - крикнула в гневе торговка и - хрясь Фёкле пощечину по толстой роже. У нас с Тетерей от такой неожиданности даже все коробки из рук попадали. Пока мы их собирали, наша соотечественница, задыхаясь от возмущения, заорала, как недорезанная свинья.
- Ах, граждане, русских бьют! Чё щуришься тут, китаёза неумытая, - и так толкнула торговку руками, приложив всю свою массу, что та перелетела через лоток, снеся с него всю кучу шмоток. Тут из-за шторки сразу возникли два китайских дуба, внешне похожих на японских сумоистов, весом на прикид под два центнера каждый. Фёкла хотела было и им задать трёпки, но мы смогли удержать её от такого героического поступка. Кулак у каждого из этих дубов был размером с наши головы.
- Давайте лучше вежливо уйдем отсюда, Федосья Марковна. Зачем нагнетать международную обстановку?
Выбежав на улицу, мы сложили в большую кучу все Фёклины шмотки и закурили.
- Ну, вы покурите пока, а я пойду ещё прошвырнусь маленько. Я быстренько, здесь рядом, - на потной щеке у неё красовался багровый след пятерни. Мы молча кивнули в знак согласия.
- Фёкла, она и в Сингапуре Фёкла, - сделал философский вывод Тетеря, - Да-а, попили мы с тобой пивка...
Тут к нам подошел молодой китаец с двумя худющими, молодыми тайками, которые чего-то изображали из себя, пытаясь строить глазки и улыбаться. Сутенёр с проститутками, оказалось. Пока мы на пальцах объясняли аборигену, что, мол, нельзя нам, мы из коммунистической страны, да и товар у тебя, мол, с душком, подошла наша пчеломатка. У этого китайского сутенёра, когда Фёкла повернулась к нему кормой, из гортани вырвался звук, непохожий ни на одну гласную букву уже китайского алфавита. Что-то среднее, между Э и Ю, после чего местные аборигены быстренько ретировались.
На пароход мы прибыли самыми последними. Естественно, без пива.
Из Вишакхапотнама, где нас загрузили во все трюмы какими-то костями, которые прели на жаре и воняли, как на скотобойне, хоть нос зажимай, мы двинулись в Японию в порт Осака. На второй день хода, ночью, попали в приличный шторм, а у меня, как назло, снова разболелся тот предательский зуб. Сначала просто ныл, отзываясь в мозг тупой болью, потом всё чаще из него стали простреливаться импульсы, словно током в мозг пробивало. К середине вахты пришлось пристегнуться к креслу, чтобы не улететь и не ботнуться о переборку из-за сильной качки. И так-то все нутро выворачивало, да ещё и этот зуб, как с ума сошел. К концу вахты я уже ничего соображать не мог, зуб болел так, что хоть на стенку бросайся. У Климакса в каюте нашлось полбутылки водки, которой я стал полоскать рот, стараясь сдержаться, чтоб не проглотить. Опустошив бутылку себе внутрь, выждав полчаса на процесс рассасывания обезболивающего и убедившись в абсолютной неэффективности этого мероприятия, мы все вчетвером стали думать, что же делать дальше. Мазание десён горчицей, обкладывание больного зуба чесноком, лимонными корками и прочее в этот раз почему-то не помогало.
- Чё, и водка не помогает? - удивился Ковёр. - Да-а, тяжелый случай. Иди к Фёкле, чего ещё остается? Может, она сжалится, даст что-нибудь болеутоляющее?
К завтраку шторм почти утих. В девять утра я уже не выдержал, побежал к Фёкле.
Она открыла дверь каюты на маленькую щёлку.
- Чего тебе?
- Федосья Марковна, не будет ли у вас случайно какой-нибудь болеутоляющей таблетки? Зуб что-то заболел, спасу нет никакого.
- Только аспирин. Надо?
- А больше ничего? Тогда не надо, спасибо.
Когда дверь захлопнулась, из её каюты послышался голос Ромео-Плешнера.
- Кто это к тебе?
- Да радист, придурок. Зуб у него, видишь ли, заболел. Понабирали рахитов...
- ... Ну, чё? Дала?
- А-а, пошла она... Не вовремя сунулся, у неё Плешь в гостях засел. Вот, плоскогубцы у токаря взял. Продезинфицировать бы чем, в масле все.
- Чё, без наркоза будешь? У меня бутылка Сакэ-Этиго есть, в прошлый рейс в Токио брал, сорок шесть оборотов. Могу дать, только в Осаке купишь мне такую же, - предложил старпом.
- Давай, тащи...
Рвали сообща. Сначала, как самый сильный, дёргал Ковёр, но у него с первого раза не получилось, обломал только. Я взвыл, как раненый слон.
- Ты чё делаешь? Костолом! Под самый корень надо было захватывать.
- Ну дак я так и захватил. Извини, у меня что-то руки трясутся.
Я уже сидел почти пьяный, но после первой неудачной попытки пришлось выпить ещё стакан Этиго, на всякий случай, чтобы успокоить нервы. Следующим дёргал шеф, перед операцией предварительно отглотнув из моей бутылки приличную дозу для храбрости. Но и он весь измучился, не меньше меня самого.
- Не хочет вылазить, гад такой, крепко засел. Надо прямо за десну цеплять, а то опять обломится.
- Дайте-ка я, костоломы. Такого пустяка сделать не могут, - вызвался Климакс. Он уперся ногой мне в грудь и шатал зуб во все стороны. У меня уже кровь ручьем хлестала изо рта, даже орать не мог, был на грани потери сознания от боли. Но второй штурман проявил садистское упорство и выдернул- таки этот зуб. Мне показалось, что Клим Аксёнович вырвал у меня не только этот больной, а сразу все зубы на правой стороне нижней челюсти, а вместе с ними и язык, и всякие гланды с аденоидами. Ахая и мыча я кое-как допил содержимое бутылки.
- Всё, спасибо! Теперь валите все на хрен, я привык умирать в одиночку...

***
Эх, жизнь моя моряцкая. Неужели ты взаправду была у меня? Или ты просто часто стала сниться под старость лет? Вернуть бы то золотое времечко, да пожить бы хоть с недельку снова молодым, полным сил и добрых надежд...



2. Ностальгия


"Счастье не действительность, а только воспоминание: счастливыми кажутся нам наши минувшие годы, когда мы могли жить лучше, чем жилось, и жилось лучше, чем живётся в минуту воспоминаний.
(Василий Ключевский)
Закончился очередной трамповый рейс (без определённого расписания, по перевозке попутных грузов). Тогда в середине зимы пароход уходил в первый порт назначения, Йокогаму. Дальше ничего известно не было. После Японии были заходы в страны Юго-Восточной Азии. В свой родной порт Владивосток сухогруз вернулся лишь в начале июня. Рейс получился почти пять месяцев.
На причале возле трапа всех моряков встречали родные и близкие. Долгожданная встреча, обнимания-целования со слезами радости. Павел наблюдал за этой трогательной картиной с крыла мостика. Встречать его было некому. Все родные: мама, папа, старшая сестра и бабушка, а также многочисленные дяди, тёти, кузены и кузины - все жили в далеком городе Горьком, что стоит на слиянии Волги-матушки с её сестричкой Окой.
Вон забавная девчушка с огромным бантом на голове от нетерпения быть взятой на руки, чтобы обнять за шею своего папку, дёргает его за штанину. Это старший помощник капитана, Олег. Но молодая мама никак не может оторваться от крепкого поцелуя мужа. Бедная дочурка уже готова заплакать от такого невнимания со стороны её самого родного, близкого и долгожданного мужчины.
А вон нарядно одетый шестиклассник, держащей в руках огромный букет цветов, с радостной улыбкой во всё лицо тоже терпеливо дожидается своей очереди пожать мужскую руку и обнять родного отца, второго механика.
Через сорок минут от причала уже отъезжала последняя машина такси, увозившая в родной дом прибывшего из дальних странствий моряка, багажник которой был битком набит первой партией заграничных покупок. У Павла комок к горлу подступал от такого наблюдения за счастьем друзей по команде.
- Ну что, насмотрелся? Я на такое стараюсь не глядеть. Слеза, зараза, прошибает, - подошел к нему Витёк, третий механик, ровесник Павла. - Мне даже сон как-то приснился, будто наш пароход пришвартовался к речному причалу моей родной Рязани. Вся родня встречала, даже мой дед, Иван Тихонович, который давно умер. Обнимаю Наташку, сеструху младшую, слёзы глаза застилают, а у самого мысль мозги сверлит. Как это, думаю, мы по Оке-то с такой осадкой умудрились пройти? У нас же высота борта в два раза выше дебаркадера. Нет, думаю, что-то здесь не так. Проснулся, вспомнил, что мы только вчера из Манилы вышли, и чуть было слезу не пустил, как девушка. Скоро два года, как дома не был, соскучился. А ты сколько?
- Да и я столько же. Когда из Таунсвилла выходили, ровно два года исполнилось. Не могу больше, сейчас же в кадры пойду. Если в отпуск не отпустят, уволюсь на хрен, - высказал своё похожее состояние Павел.
- Ага, верю. Себе-то хоть не ври... уволится он. Говорят, это последний рейс у нас будет. У железяки всё днище ракушками обросло. Видал, как сюда чапали? Из-за этого даже семнадцати узлов не могли выжать. В Совгаванском доке чистить планируют. Вот тогда уж точно всех отпустят. Последний-то рейс как-нибудь вытерпим. Я сегодня ещё и за Валерку, второго механика, вахту тащить буду. Видал какой букет ему сынуля вручил? После восьми вечера получаю полную фридом до завтрашнего обеда. Везет вам, радистам, на стоянках вахту не несёте. Пойдём вечером в кабаке посидим. Может, девах каких снимем, - предложил третий механик, холостой весельчак и кутила.
- Мы ещё вчера с Толиком, вторым штурманом, насчёт кабака договорились. Он наш третий собрат по несчастью, из Ярославля. Тоже за Олега на вахте до шестнадцати торчать будет.
- Пошли тогда к Толяну, обсудим это мероприятие.
- Некогда, Витёк, сходи сам. А чего там обсуждать-то? Собрались да пошли. Мне за эти четыре дня погрузки надо успеть на главпочтамте все покупки авиа посылками домой отправить. Скоро нас на угольный терминал перетаскивать будут, а оттуда очень далеко по угольной пыли до проходной шлёпать. Пожалуй, прямо сейчас и побегу. Может, ходки три-четыре до вечера успею сделать. На почте очередь, наверное, как всегда. Посылки долго зашивают, а у меня только одной тряпчи посылок на восемь. Давай тогда, до вечера...
Все четыре дня у Павла пролетели, как один. С самого утра с больной головой после вечерних расслаблений, без которых праздник окончания рейса был бы уже не праздник, ему приходилось до обеда отправлять на почте многочисленные посылки в Горький. Очередная медкомиссия с целым набором всяких прививок в заднее место, ругань в отделе кадров, беготня по многокилометровой территории порта по всем конторам, получение пополнения ЗИПа, переписывание навигационных извещений и предупреждений по районам Юго-Восточной Азии и Тихого океана, чтобы не запрашивать их в море.
Пароход вышел в рейс с углем для выгрузки в японском порту Кобе. Затем с контейнерами в порт Ванкувер, под погрузку зерна для Кубы. Дальше ничего не было известно,
"Вот и повидали родные берега. Словно сон хороший увидел. Если прикинуть, то рейс тоже будет не меньше четырех месяцев. Значит, дома будем не раньше середины осени. Теплоход перевозит шестнадцать тысяч тонн зерна. Это, примерно, два состава поездов по сто пятнадцать вагонов в каждом. Интересно, сколько в пересчёте буханок хлеба мы повезем кубинцам? - прикидывал в уме Павел, упражняясь в арифметике. - Хотя Гавана - это просто перевалочная база".
Если до Японии моряки ещё как-то общались друг с другом, вспоминая и пересказывая по несколько раз события этих четырёх дней береговой жизни, то по выходу в Тихий после вахт каждый уже сидел в своей каюте наедине с грустными мыслями и тоской по родному дому. Общение проходило в основном по делам службы. Пустая болтовня стала даже раздражать, все искали уединения. Паша в который раз перечитывал свои девять писем, что получил на главпочтамте в окне до востребования, хотя уже знал их почти назубок.
«Дорогой сынок, как ты там, милый? Мы все по тебе скучаем. Вчера папа в фотоателье сделал цветной и увеличил твою фотографию, на которой ты в морской форме. Я повесила её над кроватью у себя в изголовье. Надо было сделать их несколько. Бабушка обиделась на меня, хотела повесить её у себя в комнате, рядом с иконкой...
"Всё, перекур, потекли, заразы. Что ж я таким слабым-то стал? Закрыться, разве, а то зайдет кто-нибудь, увидят", - стесняясь красноты своих глаз, рассудил Павел.
" …Месяц назад у Тани с Сашей была свадьба. Вчера Саше присвоили звание капитана. Через неделю они уезжают жить в подмосковье, в военный городок поселка Видное. Его направляют туда служить. Вот и останемся мы с папой одни..."
" Кажется шторм начинается. Тьфу, невезуха! Надо сходить в радиорубку, принять свежую карту погоды", - ворчал про себя Паша.
К вечеру третьего дня хода по Тихому океану шторм достиг одиннадцати баллов по шкале Бофорта - жестокий шторм с высотой волны до шестнадцати метров. Павел смотрел в лобовой иллюминатор, вцепившись пальцами в его раму, широко расставив ноги. "Мамочки родные, спаси и сохрани нас, Господи", - бормотал он себе под нос.
Волна резко поднимала пароход, разворачивая его на некоторый угол, сбивая с курса и швыряя, как какую-то щепку под большим креном и дифферентом в бурлящую пучину. Скатываясь с гребня волны, судно заныривало носом в океан, а винт на корме вхолостую работал в воздухе, как пропеллер, вибрируя корпус с частотой звука. Паша наблюдал, как изгибался в разные стороны длинный корпус парохода. Контейнера на крышках трюмов ходили ходуном, жутко скрипя железом. Через некоторое время волна с такой же скоростью выталкивала судно вместе с Пашкой чуть ли не вертикально вверх, и он снова видел грязное злое небо.
" ...Есть ещё радостная новость, мы купили машину «Запорожец». Такая хорошенькая, синего цвета, с ушками. Маленькая для моей комплекции, но бегает шустро. Теперь в сад на ней ездим. Сейчас в саду всё в цвету. Такая радость, если б ты видел. Красота..."
- Ты чего, Витёк? Укачало? Ну и видок у тебя, - зашёл к Павлу третий механик.
- Слушай, Пашк, дай бутылку водки до Ванкувера. Такая тоска обуяла, блин, впору хоть за борт.
- У самого состояние не лучше. Тоже бы нажрался с удовольствием, да на вахту через два часа. На, конечно, не вопрос. Только уж совсем-то не расслабляйся, вон штормяга какой.
- Наплевать, мне сейчас главнее свой душевный шторм успокоить. Всё будет ОК!
" ...Спасибо тебе за подарки. Из материи, что ты прислал, пошили всем платьев и костюмов. Твоя тётка Шура связала из мохера всем кофты, джемпера и свитеры. Из джинсовой ткани молодёжь нашили себе джинсов и курток. Ребятня на радостях уже всю жвачку изжевали. Гошка последнюю жвачку целую неделю изо рта не вынимал. Конечно, где они видывали такое. Гудрон - вот и вся их жвачка была. А из-за твоего журнала с голыми девками у нас с отцом одни скандалы были. Он всё ругался, кричал, чтоб духу его в доме не было. А тут сосед с четвертого этажа пришёл, пронюхал как-то, попросил продать за двести рублей. Ну я и продала от греха подальше. Ты уж больше такие журналы не присылай, срам же один. Здесь весь двор уже знает, что ты у нас моряк, почтальонша раструбила. Конечно, вон сколько она нам твоих телеграмм приносит. Мы с папой купили карту мира, на которой отмечаем точки на городах, в которых ты бывал, и соединяем их линиями шариковой ручкой. Вся карта уже исчеркана, живого места не осталось..."
" Вот гадство, не уснуть никак. Шторм ещё как назло, - крутился с боку на бок Паша. - Сходить, разве, на мостик, мозги развеять. Там сейчас Олег с Петрухой рулят. Всё равно не усну"...
- О-о, Паша! Не спится? Чай, кофе? Вода в кофеварке ещё не остыла.
- Да, что-то никак. Крутился, крутился - бестолку. Вроде стихает помаленьку.
- Всё уж, последние издыхания, считай. К обеду полный штиль будет. Я всё вон за тот красный контейнер переживаю, на третьем трюме. Вон, верхний справа. Видишь, как его раскорячило? Надо утром боцману сказать, чтобы хоть тросами стянул. До Канады ещё шлёпать да шлёпать. Чего хоть в эфире-то слышно, какие новости?
- Ничего не слыхать, глухо, как в танке. Один треск на всех диапазонах из-за атмосферных помех. Вчера закрытие Олимпиады в Москве было. Поймал на семнадцать мегагерц Льва Лещенко, про Олимпийского Мишку пел. Слышно еле-еле, другие радиостанции забивают, самого вестибюлярка мучает, а я сопли, как дурак, глотаю. Скажи мне раньше кто-нибудь, что я от Лещенко слезу умиления пущу, не поверил бы.
- Э-э, брат, это ностальгия. Болезнь есть такая - тоска по Родине. Она может и всю душу наизнанку вывернуть. Сейчас-то как раз все ей и болеют. Вон и Петруха, наверняка, только о доме думает. Эй, Пуля, ты о чём сейчас думаешь в темноте? Не уснул ещё там?
- Уснёшь тут, стоя-то. Скорее бы шторм кончился, авторуль бы включили. Хоть на диванчике посидеть, ноги уже устали, - жаловался молодой матрос-рулевой, прибывший на это судно в прошлом австралийском рейсе. Получил кличку Пуля за добровольное согласие быть гонцом-золотые пятки. Когда в обществе назревала какая-либо пьянка, он тут как тут, "Давайте я сбегаю, я пулей. Только у меня грошей нема". Родом из под Харькова, после трёхлетней службы во флоте остался работать на Дальнем Востоке.
- А о своей Украине ты думаешь? Домой-то хочется? - подтрунивал его Олег.
- А то! У нас там сейчас самый напряг. Батя пишет, картошка хорошо уродилась. Ему через две недели полтинник стукнет. Горилки нагнал, говорит, двадцать пять литров семидесяти градусной, хряка колоть собирается. Вся деревня, четырнадцать домов, никого трезвого не будет. Старшая сеструха второго хлопца родила. Груздь в лесу, наверное, пошёл. Эх, в баньке бы попариться, по-чёрному. Почти полгода дома не был, - разошёлся Петруха.
- Ну, заканючил уже. Полгода... Пашка вон третий год без отпуска, и то ничего.
- Ага, ничего себе, ничего. Реву, как корова, по каждому пустяку. Тут как-то крысёнка на палубе поймал, даже пожалел за борт выкинуть, у него тоже мамка есть. Тебе хорошо, недавно дома побывал. Наблюдал здесь с крыла, как тебя жена с дочуркой встречали. Сколько ей?
- Шестой пошёл. Эх, Пашка, это всё показуха одна. Изменяет она мне, и давно. Или рогов у меня не видишь? А уж любовничка-то себе нашла - на десять лет меня старше. Плешивый уже, как Плешнер. Главбухом у них там, крыса канцелярская.
- Дык чего же ты? Настучал бы ему по плеши-то, - возмутился Пуля.
- А ему-то за что? Он же её не принуждал, не насиловал. Это ей бы надо. Только ради Надюшки и не развожусь, а то и видеться с ней не дадут. Будете жениться, лучше сразу море бросайте. Ни одна баба долго ждать не будет.
- Сие счастье мне тоже знакомо. Нормальная девчонка, и всё хорошо у нас с ней было, - заикнулся было Пуля рассказать свою похожую историю.
- Ну, сравнил. Девчонок вон сколько, а дочка одна на всю жизнь. Даже и домой теперь возвращаться не хочется. А мать с отцом я уже больше пяти лет не видел. Я ж родом с Байкала. Эх, через час вахту сдам и последнюю бутылку водки откупорю...
= ДОРОГИЕ МАМА ПАПА БАБУШКА МЕНЯ ВСЕ ХОРОШО ИДЕМ ВАНКУВЕРА СЬЕНФУЭГОС ЗАХОДОМ КРИСТОБАЛЬ ПАНАМСКОМ КАНАЛЕ МЕНЯ НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ БЕРЕГИТЕ СЕБЯ ОЧЕНЬ СКУЧАЮ ЦЕЛУЮ ПАШКА=
"... Привет моряку-дальневосточнику! Пишет тебе твой брательник, Гошка. Я закончил седьмой класс с одной тройкой по биологии. После школы хочу тоже поступать в мореходку на радиста, как ты. Только мамка ругается, говорит, что не отпустит, а я всё равно уеду. Спасибо тебе за пласты Юрай Хип, Лед Зеппелин и Дип Пёрпл. А пласты с Бони-М и Джо Дассеном у меня сеструха отняла. Сказала, что ты их прислал для неё. Так нагло врет, главное. В следующий раз пришли мне, пожалуйста, концерт группы Пинк Флоид. А джинсы присылай только фирмы Леви Страус, а сеструха просит юбку Монтана.
Не хотел тебе говорить, но, думаю, что лучше тебе знать правду. Твоя Лариска, с которой ты гулял в последний раз, тебе изменяет с твоим другом. Я забыл, как его зовут, вы с ним ещё вместе с городского трамплина прыгали. Я сам видел, как они в подъезде целовались. Приезжай скорее, я очень соскучился. А когда приедешь, дашь мне на твоём мотоцикле покататься? Привет от мамки и Маринки. Целую, твой брательник, Гошка..."
" ...Продолжаю своё письмо. Вторую неделю стоим на рейде порта Мария Ла Горда в ожидании причала. Спускаем шлюп и ездим по очереди на острова. Жара страшная, загорел, как негра. Ныряем за кораллами, вода очень чистая, дно видно. Но такая солёная, что я даже глубоко нырнуть не могу - выталкивает. Все увлеклись нырянием за караколлами - ракушки такие, большие, с футбольный мяч. Жаль маски нет, от солёной воды у всех глаза красные. Внутри ракушки живёт слизняк, и его никак из неё не выковырять. Додумались поддевать его кончиком за рыболовный крючок и подвешивать. Через пару дней под весом тяжести он сам вылезает, как бычий язык. Из-за этого везде вонища страшная. Гниёт этот слизняк, что ли? Весь пароход провонял. Я поймал зыбкой большую рыбину, больше нашей щуки, прилипала называется. Приляпал себе на грудь и еле отодрал. Потом синяк на груди остался, как от банок, что ты мне, (помнишь, мама?), в детстве от простуды ставила. В общем, разгоняем тоску. Так домой хочется, хоть бы на денёк..."
" ...Мы все здоровы, работаем. Папа зимой получил КАМАЗ, работает в карьере, возит глину на кирпичный завод. А в апреле с ним беда приключилась. Грязища была, он забуксовал, да ещё и колесо заднее проколол. Стал менять и надорвался. Делали операцию паховой грыжи. Сейчас всё хорошо, бабушка только беспокоит. Недослышивает, один глаз ослеп совсем, вторым тоже еле-еле видит. Забываться стала. Бывает, что и меня не узнает..."
= ДОРОГИЕ МОИ ИДЕМ МОНРЕАЛЯ БАРСЕЛОНУ МЕНЯ ВСЁ ХОРОШО ОЧЕНЬ СКУЧАЮ ЦЕЛУЮ ПАШКА =
- Чего, Витёк, опять ностальгия? Завтра в Чивитавекью приходим, это всего километров шестьдесят от Рима. Поедешь Рим смотреть? Может, самого понтифика, Папу Римского в Ватикане увидим.
- Плевать я хотел на все эти Римы с Колизеями, домой хочу. У тебя выпить есть чего? Нажрусь лучше, нервы успокою.
- Поехали, дурак, хоть развеемся маленько. Когда ещё в Риме-то побываешь? Есть у меня пузырь кубинского рома, отцу хотел подарить.
- Куплю я тебе в городе этого кубинского, не дай сдохнуть от ностальгической тоски. Всё письма перечитываю. Юлька, сестра средняя, забрюхатила от курсанта какого-то, только вот успела школу окончить. Влюбилась, дурёха, а он воспользовался, гадёныш. Беспокоюсь очень за маму. Одна она, а нас четверо, отец пять лет как умер.Увольняться надо хватит, наморячился.
- Ты давай держись, друган, немного осталось, скоро домой. На, держи, раз такое дело. А может, поедешь?
- Не-е, не поеду. Знаешь, такое состояние, что хочется зашхериться куда-нибудь и вылезти уже дома. Ладно, всё будет ОК, спасибо!
= ПАВЕЛ УМЕРЛА БАБУШКА ПОХОРОНЫ ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ СИЛЬНО СКУЧАЕМ ЦЕЛУЕМ МАМА ПАПА =
Пашка сам себе на ночной вахте принял эту радиограмму. Даже записывать не стал, просто прослушал и дал подтверждение о приеме. "Удивительно, даже слезинки из себя не выдавил. Наверное, уже был готов. Двух месяцев до восьмидесяти четырех не дожила. Пирожки с капустой вкусные пекла, - стал горестно вспоминать свою бабушку Павел. - Какие сказки интересные рассказывала, в детский садик водила"...
" ...А друзья твои тоже все поразъехались кто куда. Санька Федотов после военного училища служит где-то на границе с Афганистаном. Генка Волошин уехал строить БАМ. О Ларисе ничего не знаю. Пару раз забегала, как ты уехал, а теперь давно не заходит. Недавно встретила Ольгу Голубину, с которой ты в балете занимался. Красавицей неписаной стала, учительницей литературы в школе работает. Всё про тебя расспрашивала, просила передать тебе большой привет..."
= ДОРОГИЕ МАМА ПАПА МЕНЯ ВСЕ ХОРОШО ИДЕМ БЕЙРУТА ЛАТАКИЮ ДАЛЬШЕ НЕИЗВЕСТНО ОЧЕНЬ СКУЧАЮ КРЕПКО ОБНИМАЮ ЦЕЛУЮ ПАШКА =
- Алло, Витька, лети ко мне в каюту быстрее, дело есть.. Садись, давай выпьем.
- Что за повод? Я в завязке до Владивостока, сам себе слово дал.
- Ну тогда посиди со мной просто. Я радиограмму получил, разглашать не имею права. Если проболтаешься, у меня неприятности будут.
- Могила! Я когда-нибудь тебя подводил? Чего там? Не томи.
- После Сирии в Одессу идём. Там нас с тобой замена будет ждать.
- Братан, вот уж спасибо тебе за такую добрую весть. А я уж с ума сходить начал, впору хоть пешком через Дарданеллы с Босфором домой шлёпать. Ну тогда наливай, за такую радостную весть грех не выпить...
=ДОРОГИЕ МОИ КОНЦЕ ОКТЯБРЯ ПРИХОДИМ ОДЕССУ ДАЮТ ЗАМЕНУ ЕДУ ДОМОЙ ОТПУСК СРОКОМ ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА ЖДИТЕ БУДУ ВЫЕЗЖАТЬ СООБЩУ ЦЕЛУЮ ПАШКА=
Эти четыре месяца пролетят у Пашки, как четыре дня. Снова позовет его море, и снова будет болеть у него душа по родному дому. Но пройдёт время, и захочет он уже любоваться не красивыми экзотическими берегами с моря, а наоборот, любоваться на море с берега. Но это будет уже другая ностальгия...


3. Рубить концы


Закончился очередной рейс. Поздно вечером судно, гружённое зерном под завязку, стало на якорь на внешнем рейде порта Владивосток. Уже через час с катеров поднялись на борт погранцы и санитарно-карантинная служба. Таможенники прибыли только ближе к полуночи и шерстили до самого утра, да так тщательно, будто доподлинно знали, что на борту имелась контрабанда.
Давно это было. Прошло уже несколько лет, как Джимми Картер сменил Джеральда Форда на посту президента США. Один бакс стоил тогда всего семьдесят шесть копеек, а за рубль давали три сингапурских доллара. В Союзе пузырь водки "Экстра" стоил всего четыре шестьдесят две, а докторская колбаса по два двадцать даже пахла так, что у обожравшегося кота Васьки слюнки текли.
И без того до подхода больше суток не спал, да ещё эта таможня всю ночь покоя не давала. Только отошёл от борта последний рейдовый катер, не раздеваясь брыкнулся на диван и сразу отрубился. Даже не слышал, как судно пришвартовалось к зерновому терминалу.
- Вовка, хорэ харьку щемить, всё счастье проспишь. Половина толпы уже в город слиняла, только вахта осталась. На вот, держи, новая спецификация по экипажу, - зашёл в каюту Витёк, третий помощник капитана, мой ровесник. - Судовая роль увеличилась на один организм. Наше семейство стало численностью аж в двадцать три рыла, должность дневальной перестала быть вакантной. Какая-то Татьяна Волошина. Слушай, мне навигационные предупреждения нужны, у тебя уже восемь штук пропущено.
- Будут тебе и предупреждения и извещения. Ещё выгрузка не началась, впереди целых четыре дня стоянки, успею, - буркнул я, нехотя поднимаясь. - А сколько хоть время?
- Скоро девять. Кэп тоже на берег собирается, к нему жена с дочерью приехали. Партийный комиссар самым первым укатил. Так что пора нам готовиться к иксчейнджу - я тебе твои полтора килограмма мохера, а ты мне мои пласты. За тобой Пинк Флойд и Тройник Цепилинов.
- Перепутал, у меня твой Дип Пёрпл, Смоки и Роллинг Стоун, а Лед Зеппелин ты Толяну отдал, у него спрашивай. Ну чё, как у тебя с порнографическим журналом прошло, нормально?
- Не-а, в последний момент что-то зассал, за борт выкинул. Не хватало ещё из-за каких-то голых баб визы лишиться. А ты свой бангкокский нож провёз? Куда хоть запрятал?
- Такая же фигня. Крутился-вертелся, не зная куда заныкать, да так и булькнул в залив Посьета. Жалко до слёз, с выкидным лезвием был. Такой изящный, в ладонь как влитой ложился. Словно задом чуял - видал, как нас таможня шмонала? Такие ищейки обязательно бы нашли. Здесь уже не визой, а сразу тюрьмой пахнет.
На этот пароход я пришёл сразу после отпуска. Целых четыре месяца отдыхал дома у родителей. Школьные друзья после окончания институтов тоже все поразъехались в разные края. Через месяц я уже заскучал. Мама сразу это заметила и подговорила Маринку, мою двоюродную сестру, студентку третьего курса пединститута, познакомить меня с какой-нибудь своей подругой, после чего моя береговая жизнь сразу забурлила. Но почему-то ни одна из этих девчонок мне особо не нравилась. Я мечтал повстречать скромную, умную и душевную девушку. Такую, которая бы уважала старших, любила детей, была в меру симпатичной и могла бы стать мне верной женой. А эти, я как-то чувствовал, были обыкновенными вертихвостками с единственным желанием сходить куда-нибудь на танцы подрыгаться, посидеть в кафешке с бокалом шампанского. Все разговоры велись лишь о модных шмотках и закордонных тряпках.
Это был мой второй пятимесячный рейс на судне после отпуска. Как-то быстро подружился с Виктором и Анатолием, третьим и вторым помощниками капитана. Виктор родом из Петрозаводска, после армии окончил ленинградскую мореходку, на этом судне проработал около полутора лет. Толик, грузовой помощник, на два года постарше нас, жил во Владике, оканчивал местную высшую мореходку. Ему оставалось сделать последний рейс, после чего планировался отпуск, во время которого ему светило повышение. Капитан подал на него рекомендацию в старшие помощники.
Мы, трое молодых холостяков, на стоянках таскались по кабакам, снимая легкодоступных дам, глаз на которых у каждого уже был хорошо намётан. На судне жили в соседних каютах на верхней палубе, рядом со штурманской и радиорубкой. Нам нравилось, проснулся - и уже на работе.
Во Владике мы с Витюхой снимали маленькую комнату у родной тётки Толика. Та овдовела четыре года назад, жила одна в двухкомнатной квартире на Второй Речке. Два года как вышла на пенсию, но ещё продолжала работать, преподавала литературу в школе. И ей выгода - лишние деньги, и нам было где хранить своё заграничное шмотьё, которое за время стоянок не успевали отправить посылками домой. А это шмотьё быстро накапливалось с каждым рейсом у обоих.
По таможенным нормам за один рейс, к примеру, разрешалось провозить всего полтора килограмма мохера, килограмм жвачки, одну пару джинсов и прочее.
Зарплата у моряков загранзаплыва и без того была не хилая, плюс тридцать процентов за отдалённость от столицы, плюс двадцать два процента от зарплаты в валюте, плюс бесплатное четырёхразовое питание на убой. Эти таможенные нормы были придуманы специально, чтобы по материальному благосостоянию мы не сильно вырывались вперёд от основного советского народа.
Синтетические ткани, типа кримплена и трикотина, ткани из натурального шёлка, типа крепдешина и гипюра, на которые в Союзе в те времена был особый спрос, разрешалось провозить не более пятнадцати метров разрезами по пять метров. Такая тряпча в Сингапуре и Гонконге стоила сущие копейки, и рейсы с заходами в эти порты считались самым лакомым куском, особенно для тех, кто занимался фарцой. Для одесситов, ленинградцев и мурманчан таким лакомым куском были Канары, порты Лас-Пальмас и Санта-Крус, где цены на эту тряпчу были соизмеримы с нашими дальневосточными.
Но, как говорится, голь на выдумку хитра. Толик фарцевал японскими коврами, привозя их по три штуки вместо одного, я отсылал домой многочисленные посылки с мохером и материей, закупая всё по три нормы, а Витюха специализировался на виниловых пластах. Конечно, всем было известно, что на каждом судне обязательно имелся один или несколько тайно завербованных стукачей, но мы втроём уже были одной добротно спитой и спетой командой, обманывающей таможню, активно и уверенно занимаясь этим иксченджем (обменом).
С каждой зарплаты пятьдесят рублей, а по тем временам эти деньги были вполне приличные, я автоматом клал на книжку, а остальные переводил домой родителям. Да и снимать с книжки мне приходилось только один раз, когда уезжал в отпуск. Зачем снимать, когда прямо в порту любой тальманше можно было легко толкнуть по дешёвке какую-нибудь шмотку типа джинсов рублей за двести? Этих денег вполне хватало на все четыре дня стоянки.
Новые рейсы у нас обычно начинались с Японии с грузом угля или щепы. Официально судно считалось лесовозом-пакетовозом, но могло перевозить и сыпучие, и генеральные грузы, а также могло взять на борт более четырёхсот контейнеров. После выгрузки угля мы порожняком шли в Брисбен под погрузку зерна. Зачистка трюмов после угля под зерно производилась силами экипажа. Пока переходили экватор, все, кроме капитана и женщин, в свободное от вахт время мыли, чистили и красили трюма и твиндеки. В Австралии в то время у докеров были очень сильные профсоюзы, которые отказывались грузить своим зерном не очень чистые трюмы судов, предлагая услуги для их зачистки, давая тем самым возможность заработать местным грузчикам. Эти услуги, конечно, обходились судовладельцу в крупную копеечку. Валютой платить нам не полагалось, а за деревянные рубли на такую работу дураков найти было негде, поэтому в добавку к основной зарплате за зачистку трюмов нам платили ещё и чеками ВТБ (внешторгбанка), а по-нашенски - бонами. Боны отоваривались только в специализированных магазинах, типа Берёзка, а втихаря при желании их можно было толкнуть в отношении один к десяти. За один бон фарцовщики давали по десять-двенадцать рублей. За рейс у каждого, кто работал на трюмах, накапливалось по несколько боновских книжек по двадцать пять отрывных рублей в каждой. Из книжки можно было оторвать даже одну копейку. ГАЗ-21, например, стоила тогда пять с половиной тысяч рублей, да за ней ещё и очередь была длиной в три-четыре года, а в бонах - только тысячу двести и безо всякой очереди. Бонами платили ещё и в странах с неконвертируемой валютой. Заходы в порты Индии, Вьетнама, Кубы или Северной Кореи считались у нас невезухой, потому что ничего ценного там не купишь. А с визой на валюту на выгодных рейсах любой матрос за год мог даже без фарцовки и всяких махинаций с таможенными нормами свободно накопить приличную сумму.
Сегодня только пожилые люди ещё помнят, что за кордон из-под нашего железного занавеса в те далёкие времена без намордника никого не выпускали, обязательно нужна была отличная характеристика и чистая родословная, вплоть до третьего колена. Мне крупно повезло, что я, по сути сущий разгильдяй, смог просклизнуть через это суровое сито. Благо, никто из моих родственников за границей не проживал, а все прадеды, деды и родители всегда жили истинными пролетариями, никогда ранее не были судимы и не интернированы. Чисто случайно свезло, что за время учёбы в мореходке я как-то исхитрился охарактеризоваться с положительной стороны, а главное - политику партии и правительства понимал правильно.
Сам я тогда считал себя уже достаточно мудрым человеком, опытным моряком, прошедшим все четыре океана и побывавшим в полутора десятков различных стран мира. Это было, пожалуй, самое счастливое время в моей жизни. Молодость сама по себе уже с избытком наделена счастьем, когда ты полон сил и надежд, а все эти шторма и долгие разлуки с родными и близкими тебе людьми являлись лишь временным неудобством, как вынужденные издержки в любом деле. Лишних людей в экипаж судна не брали. Каждый, и я в том числе, чувствовал себя на морском судне важным и нужным винтиком одного общего механизма, без которого он нормально функционировать не сможет. Пусть и в таком маленьком коллективе, но эта самая нужность давала некую уверенность в себе, заставляла всегда быть ответственным за свои деяния, вселяла гордость за то, что именно мне доверено представлять за границей такую великую страну, как Советский Союз. А тот факт, что мы брали тряпчи сверх нормы, для нас особым грехом не считалось. Ну какой это грех, если у меня осталось полно валюты, а купить на неё что-то нужное не дают?
Поначалу, конечно, глаза разбегались от вида всяких заморских безделушек, и в первом же порту я спускал всю валюту, возвращаясь на судно с пустыми карманами. Только потом, после рейса, глядя на собратьев, как они целыми машинами выгружают домой всякое шмотьё для продажи, удваивая, утраивая или даже учетверяя свои кровные капиталы, утешался тем, что эти купленные безделушки останутся со мной навсегда для памяти. Со временем мы стали опытными, и у Толика с Витьком была такая же фигня. "А не пошли бы вы куда подальше, уважаемые таможенники, со своими нормами", - пришли мы к окончательному выводу. Вот так, непосильным трудом у меня уже было кое-что накоплено в кубышку для старта при вступлении на новый уровень жизни в качестве главы будущего семейства. Оставалось самое главное - найти себе подходящую кандидатку в жёны.
***
Первый раз я её увидел, когда по отходу в рейс она пришла убираться у меня в радиорубке. "Ба-а, вот это клуша! Такая молодая, а уже старая, - удивился я, снимая наушники с головы, в упор разглядывая нового члена экипажа. - Настоящая Марфушенька-Душенька из фильма-сказки Морозко. И чё тебе дома-то не сиделось, красотка? Торговала бы себе квашеной капустой на местном базаре ".
- Здрасьте! Я новенькая, Таня зовут, убираться к вам пришла. Решила сверху начать, в штурманской уже убралась, - улыбалась она во всё мордастое веснушчатое выражение, занося в рубку веник, ведро с водой, швабру и прочие причиндалы.
- Здрасьте! Володя, радист, очень приятно, - поприветствовал я в ответ. - А чего здесь убираться? У меня всё чисто, вчера всю угольную пыль вытер. Знаешь какой слой был?
- Положено, старпом велел. Я ща, быстренько, подотру только, - выплеснула она больше полведра воды на пол и принялась развозить шваброй мокроту по полу.
- Ты чего делаешь, сумасшедшая? Вода же под передатчик протечёт. В нём почти киловатт мощности, а внизу как раз силовой транс находится - взорвёмся все на хрен. А ну, вали отсюда быстро, я сам всё сделаю.
Улыбка моментально слетела с лица дневальной. Она только хлопала веками, готовая разрыдаться.
- Ну чего стоишь, давай быстро воду собирать. Нельзя допустить, чтобы она на передатчик попала, - командовал я, крича на всю палубу. - Давай в две тряпки, скорее...
Стали мы, как сумасшедшие, собирать воду тряпками и отжимать их в ведро. Управились за несколько минут, аж вспотели оба. Запыхавшись, уселись на диван.
- Кто тебя учил так убираться? Ты же не палубу драить пришла, - отчитывал я её. - Больше не приходи сюда, сам у себя убираться буду. Тем более, над дверью написано - "Посторонним вход воспрещён".
- Ну я же не знала, - начала она оправдываться, выпучив глаза.
- В штурманской можешь, а сюда я тебя больше не пущу. На кой мне нужна такая уборка?
Девчонка ушла чуть не плача, а я подумал: "Мало того, что крокодилица, так ещё и курица безмозглая. Жиденькие светлые волосы, собранные в пучок, толстые щёки. Вместо носика приляпана маленькая ляпушка с двумя дырками. Глазки, как две щёлки, почти без ресниц, открытый узкий лоб, толстые губы. Да и стать не лучше - рост метр с кепкой, короткие ноги-бутылки, талии почти нет, мощная грудь свисала до пуза, величиной до приличной стадии беременности".
Минут через десять зашёл старпом, моложавый мужчина лет сорока, добродушный дядька.
- Ты чё её выгнал? Она первый раз, новенькая. Объяснил бы сначала, как надо, чё орать-то сразу? Бедная, аж похудела на пару кило, рыдает навзрыд. Нельзя же так, она ещё и в наших каютах убираться будет. Надо бы как-то повежливее с ней, девчонка же совсем.
- Всё понимаю, но, Михалыч, поставь себя на моё место. Врывается какая-то глупая баба, выплёскивает ведро воды прямо под работающий передатчик, а там триста восемьдесят внизу и полторы тысячи вольт выправленного в середине. Так шандарахнет, мало не покажется.
Потом я уже сам сожалел, что так грубо с разбегу набросился на дурёху, даже виноватым себя чувствовал.
Через три дня пришли в порт Кобе, где нужно было выгрузить только два трюма, а остальные планировалось выгружать в Токио. Вернувшись из города, я искал Толика, второго штурмана. В город всегда выпускали группами по три человека, назначая старшего тройки, который отвечал за всю группу, приглядывая за остальными. Нужно было следить, чтобы все соблюдали "облико морале", не связывались с контрабандой и не потерялись, не приведи Господи. А главное, чтобы никто не попросил политического убежища. Это тогда считалось предательством родины, а старшего группы, у которого оказался перебежчик, запросто могли на пожизненно лишить визы. Такие случаи являлись, конечно, большой редкостью, имена изменников клеймили позором во всех советских газетах.
В Кобе мы с Толяном были назначены старшими троек и лазили по городу везде вшестером. Толик, как обычно, по взаимовыгодной договорённости прилюдно купил мою норму мохера, якобы для себя, а я для него ковёр, на который он заблаговременно указал мне пальцем...
- Э-э, толпа, грузового не видели? - обратился я к собравшимся в курилке у трапа.
Мой вопрос повис в воздухе, все были увлечены общением с японскими докерами и ржали при этом на весь пароход, как лошади.
- Скажи "буль-до-зер", - просила повторить слово Таня Волошина какого-то аборигена.
- Бурдозера, - улыбаясь, отвечал японец, и вся толпа снова ухохатывалась, а громче всех, конечно, Таня - наивная и простая, как сибирский валенок. Так откровенно мог смеяться только ребёнок, сохранивший чистоту души и доверчивость. Именно это и подкупало в молодой девушке. Даже я, глядя на неё с умилением, засмеялся от души.
- Чё пристали к бедному японцу? У них в языке совсем нет буквы Л. Второго штурмана не видели? - повторил я свой вопрос.
- Там, на трюмах где-то лазит, - соизволил отмахнуться вахтенный матрос.
В Токио в мою группу записали Волошину. Валюты у неё за эту неделю накопилось - кот наплакал, да и ту она уже почти всю в Кобе потратила, накупив всяких безделушек. "Я просто прогуляюсь с вами по городу, на Токио хочу посмотреть", - сообщила она, даже не догадываясь, что повиснет обузой на наших плечах. Мы опять объединились тройками, но на этот раз уже с группой старпома. Михайлович, как и я, ещё ни разу не бывал в филиале лондонского музея восковых фигур мадам Тюссо, что находился под токийской телебашней, в котором, по рассказам очевидцев, были собраны самые страшные монстры в истории мистики - Дракула, маркиз Де Сад, Призрак оперы, Франкенштейн и многие другие. За тачку и за билеты в музей за молодую русскую даму нам со старпомом пришлось расплачиваться из своего кармана, деля непредвиденные расходы пополам. По-японски никто из нас, конечно, не шпрехал. Хай-хай, бакаранай, банзай и харакири - вот и все наши познания. По-английски японцы тоже ни бельмеса не понимали. Вот сайз, вот прайз - всё остальное общение происходило на пальцах. Торговля шла по обычной, проверенной ещё за долго до нас схеме. Торговец рисовал на бумаге цифру стоимости товара, мы её зачёркивали и ставили свою. В конце концов, торговец выкрикивал : "А-а, шалтай-балтай, сколька?", что означало конец терпению с японской стороны. Мы рисовали окончательный сумму, на которую уставший от наших препинаний торговец лишь кивал головой.
Только уже в музее попался экскурсовод, владеющий английским. Мы очень удивились, когда наша Танюша вдруг стала свободно с ним общаться. Они так легко и быстро говорили, что мы с Михайловичем едва успевали ухватить лишь отдельные фразы. Девчонка потом рассказала, что училась в школе с уклоном на английский, дважды поступала в иняз, но не смогла набрать для поступления необходимых баллов.
Впечатлений от этой экскурсии у всех, конечно, было много, а уж у нашей Тани эмоции вообще выплёскивались через край. Мы со старпомом потом замучились выслушивать слова благодарности за нашу великую щедрость, что потратили на неё где-то по тысяче йен каждый. В ответ, корча из себя истинного джентльмена, я даже зачем-то пригласил эту дуру к себе на чашечку кофе.
После ухода лоцмана вышли в нейтральные воды. В Токио на крышки трюмов были погружены и надёжно стянуты тросами несколько десятков контейнеров, по пути следования предназначенных для выгрузки в Маниле. Было уже за полночь, когда я, приняв и передав всю необходимую информацию и доложив обо всём капитану, который в это время как раз нёс вахту на мосту с четвёртым помощником, спустился в свою каюту.
На судне было не принято запирать свои каюты на ключ, находясь на борту. Воровать нечего, валюта, документы и все ценности всегда сдавались на хранение в сейф третьему штурману - в судовую кассу. О воровстве даже речи не было. Закрывать на ключ, конечно, не запрещалось, скорее это делалось на добровольных началах, чисто из противопожарных соображений.
Взял кофеварку, зашёл в туалетную комнату налить воды, раздумывая, не принять ли душ перед отбоем. Растворимый кофе тогда почему-то действовал на меня, как снотворное. Вдруг заметил, что в кровати кто-то шевелится.
- Волошина, ты? Ты.. ты чё здесь, а? - удивился и даже как-то перепугался я, раздвинув занавески над кроватью. - Ну ты ваще-е!.. Ты хоть знаешь, сколько время?
Таня лежала на моей постели в одной ночнушке и виновато улыбалась. Свесив ноги, она тихо пробурчала:
- Тсс! Я не могу уснуть одна. Боюсь, мне вампиры всякие мерещатся. Сам же на кофе приглашал, - стала она быстро одеваться. - Ты же мужик, - вдруг ляпнула она в избыточном откровении, - а как я ещё могу тебя отблагодарить? Михалыч уже старый, а ты молодой. Ты мне даже нравишься. Можно я сегодня у тебя заночую?
"Ну ни фига себе, сюрпрайс, - подумал я, отстраняясь от поцелуя, не зная чего ответить дурёхе. Была бы хоть маленько посимпатичней, а то корова коровой. Ляжешь с такой, а потом потенция на всю жизнь пропадёт".
- Погоди, Тань, давай поговорим, кофейку попьём, - предложил я, не желая обижать несмышлёную девчонку. - Прости, но у меня есть девушка на берегу. Мы любим друг друга и собираемся скоро пожениться, - врал я искренне, как умел. - Не могу я ей изменить, понимаешь?
Она молча глотала кофе и смотрела на меня как-то непонятно. Её взгляд можно было принять и за укоризну, и за сожаление, и за стыд. По соседству за стенкой располагалось жилище капитана. Благо, он был на вахте. Сначала мы оба долго молчали, не зная чего сказать, потом стали потихоньку шептаться. По моей просьбе она немного рассказала о себе. Родилась в Ангарске, воспитывалась без отца. Около года назад стала круглой сиротой, мать скоропостижно скончалась на заводе, прямо на рабочем месте. В институт больше поступать не захотела, окончила ШМОньку (школа мореходного обучения) во Владике, потому что давно мечтала посмотреть мир.
- Ты хорошая девушка, Тань, и очень мне нравишься, но извини... моё сердце, к сожалению, уже занято, - продолжал я играть свою лживую роль, чтобы не обидеть девушку. - А знаешь, в тебя Витюха, наш третий штурман по уши втюрился. Да-да, не смейся, он сам мне на днях проболтался.
Короче, выпроводил я её тогда, умудрившись при этом не только не обидеть, а даже уверить бедную девчонку, что она симпатичная и ничем не хуже других. Про Витьку я, конечно, наплёл, прекрасно зная, что тот от природы такой заядлый охотник до женского пола, что не упустит возможности переспать даже с негрой, лишь бы у неё самое главное имелось.
После пополнения запасов в Сингапуре, мы наконец пошли в Брисбен под погрузку зерна. Началась жаркая страда по зачистке трюмов. Все очень уставали, отвыкнув от физического труда. В тропиках выдавалось сухое вино для акклиматизации, каждому всего по одному пузырю на три дня. Многие из толпы вечерами собирались на корме, подкопив этого сухаря, чтобы скоротать время пустой болтовнёй под слегка развязавшиеся языки. Я же уставал настолько, что под вечер прямо-таки валился с ног и спал, как убитый младенец.
В Австралии, кроме гастрономических товаров, всякое шмотьё стоило раза в три дороже, чем в Сингапуре. Надо быть набитым дураком, чтобы отоваривать здесь валюту. Только уж в крайнем случае, когда точно известно, что других заходов до Союза уже не будет, а карманы распирает так, что валюта не лезет и сыплется из них на палубу. Брисбен - достаточно крупный город штата Квинсленд. Субтропики, очень тепло, но не жарко. Широта соответствует Майами в северном полушарии, где, кстати, небесный Ковш Большой Медведицы, когда я там был, черпал воду из Атлантики. Здесь уже ни Ковша, ни Полярной звезды на ночном небе не отыщешь, впрочем, как и Южного Креста в родном небе. Мне всегда нравилось любоваться ночным небом в разных странах. В такие минуты как-то понимаешь, что такое вечность. Хорошо мечтается и верится, что ты всегда будешь жить таким же максимально свободным, что жизнь только начинается, что и твоё великое счастье не пройдёт мимо, а обязательно когда-нибудь постучится в твою дверь. Нужно только немного подождать, всему свой срок.
Уже вечером, возвращаясь из города, мы, все три группы - моя, Витькина и Толика, сидели на открытой площадке маленькой таверны неподалёку от порта, потягивая кто пивко, кто винцо, болтая ни о чём и неся всякий вздор, любуясь красотой мысов Золотого побережья.
- Ну чё, мужики, пора двигать на коробку, - взглянув на часы, констатировал второй помощник. - Седьмой час. Лучше пораньше прибыть, а то помполит скоро икру метать начнёт. Не хочется, а надо. А где Татьяна? - оглядев толпу и не обнаружив глупую девчонку, записанную на этот выход в его группу, Толик сразу встревожился. - Куда эта дурёха делась? Кто её видел в последний раз? - посмотрел он внимательно на Витьку, потому что ни для кого уже не являлось секретом, что они давно сожительствуют.
Витюха сам удивился не меньше, что было прямо-таки написано на его морде.
- Недавно вот тут с краешку сидела, рядом со мной, - пробормотал третий, оглядываясь вокруг. - Может, до ветру убежала? Чё-то я даже не заметил, когда она сдёрнула.
- Ну что за дура?! Вечно с ней приключения на заднее место случаются. Сиди здесь, не давай толпе разбежаться, а мы с Вовкой пойдём официантов поспрашиваем, - распорядился Толик.
Расспросы ничего не дали. Кто-то видел, как минут двадцать-тридцать назад какая-то молодая толстуха садилась в тачку, отъезжающую в центр города. Вся наша толпа сразу занервничала, не зная, чего делать в такой ситуации. Прождали ещё минут двадцать - безрезультатно.
- Всё, больше ждать нельзя. Надо двигать, а то все опоздаем. Ну ё... - выругался Толян многоэтажным матом.
Прихватив коробки с баночным пивом, которых каждый понакупал здесь минимум по паре, все вприпрыжку побежали на пароход. Помполит встретил толпу с красной мордой, обнеся каждого отборным матом, хлеще самого боцмана. А услышав о пропаже Волошиной сразу заткнулся, словно кадык с перепугу проглотил. До отправления оставалось около трёх часов - хоть маленькая, но надежда пока оставалась. На счастье, наш шипчандлер (поставщик продуктов) ещё разбирался с последними документами, не успев покинуть борт судна. Капитан схватил его за шкирку и с комиссаром они быстро куда-то рванули на машине коммерсанта. Через час у трапа скопилась целая куча машин - портовые, посольские, полицейские, телевидение и прочие. Вскоре все узнали страшную новость - Татьяна Волошина стала предателем родины, попросив политического убежища в этой стране.
Когда возвращались с зерном, настроение в экипаже было мрачнее тучи - как говорится, упало ниже ватерлинии. В кают-компании и в столовой команды за обедами стояла гробовая тишина. По пути на пару суток зачем-то зашли в северокорейский порт Нампхо, где в первый же день Толик нажрался так, что не смог выйти на вахту. Ему было уже всё по-барабану - ни должности старпома, ни визы больше не светило. Витюха тоже прекрасно понимал, что его ждёт долгий, а может быть, даже пожизненный каботаж (рейсы без захода в иностранные порты). Кто его выпустит за кордон, если рыльце в пушку? Самый главный предлог - вероятная возможность слинять за кордон к своей невесте.
Во Владике по приходу мы в последний раз разделили шмотьё по отработанному иксчейнджу и пожали друг другу руки на прощание. Представители КГБ по несколько раз допрашивали каждого члена экипажа по отдельности. Через пару дней объявили, что наш экипаж подлежит расформированию. Капитану, конечно, влетело здорово, но помполиту повезло больше всех - с флота ему сделали пиком под зад, чуть было партийный билет не отобрали. Толику, естественно, хлопнули визу на пожизненно, а Витькину хоть и не закрыли совсем, но, как у нас говорилось, положили под сукно сроком на один год. Заработав за исправительный срок положительную характеристику, у него была возможность получить визу снова, хотя сам Витёк в это совсем не верил.
- Вот же невезуха, первый же пароход - и сразу оверкиль, - встретились мы с Витюхой как-то через год в Находке в одном кабаке, вспоминая последний австралийский рейс. Он полгода уже ходил вторым помощником, но продолжал каботажить на задрипанном судёнышке, бороздя воды Охотского моря.
- А Танька-то не такая уж и дура оказалась. Видать, притворялась просто, гадина. На подходе к Брисбену она знаешь мне чего заявила? Сказала, что уже три дня, как залетела. Я, конечно, не поверил, да и эти три дня ещё мало о чём говорили. А теперь хрен знает, может, у меня и в самом деле дочь или сын в Австралии есть?! Ох, даже подумать страшно, что у этой гадины змеёныш от меня родился. Всё, последний рейс делаю. Если визу не получу - уволюсь на хрен, спиваться начинаю в этом каботаже. Домой поеду, женюсь на нормальной бабе - и прощай моя тельняшка.
Мой тебе совет, Вовчик - не вздумай связываться с какой-нибудь бабой из экипажа. Это, как приказ капитана - "Рубить концы" ...


4. Пароль Одесса


Теплоход «Донецкий шахтёр» грузился в Ильичёвске пустыми мешками для выгрузки в порту Пуэрто-Манати на Кубе, после чего должен был порожняком следовать в порт Монреаль под погрузку генгруза, попутно загрузиться асбестом на Ньюфаундленде для некоторых портов в странах Европы и Ближнего Востока.
Это была моя первая индивидуальная морская плавательская практика. Судно оказалось совсем не таким, о котором я мечтал. Маленький, задрипанный какой-то ржавый пароходишко.
В четырехместной каюте мы жили вдвоём с ещё одним парнем, практикантом с четвертого курса одесского водного института. Кэп сразу предложил мне вакантную должность матроса-уборщика по совместительству. Я, конечно, с радостью принял это предложение. Подумаешь, два раза в день подтереть трапы и палубы в надстройке - лёгкая валюта.
Мы как-то быстро подружились со вторым радистом, Володей. Это был молодой мужик, лет сорока. А с ШРМом, начальником радиостанции, Львом Нахшоновичем Левандович, рыжим евреем под полтинник, худосочного телосложения, с постоянно трясущимися руками, визгливым голоском, у нас как-то не сложилось с самого первого дня. Плюс ко всему он ещё и картавил так, что порой оставалось лишь догадываться, что он сказал.
- Не повезво тебе, Ковька, со мной. Все гововят, шо я не подавок. Можешь считать, шо на катовгу сюдой попав. Я звой, очень звой чевовек, настоящий вев. Вахты будешь товчать с Вовкой, на мои даже не суйся. Устав я от вас, пвактикантов. Вот твяпочка, каждый день с утва будешь пвотивать всю аппаватуву. И учти, есви ты мне не понвавишься, я тебе такую хавактевистику напишу, шо тебя даже в тювьму не пвимут...
В Гибралтарском проливе зашли ненадолго в испанский порт Сеута, что на африканской стороне, для пополнения пресной воды перед выходом в Атлантику. Увольнения на берег никому не было.
- Колян, слышал новость? К нам в Сеуте сел капитан-наставник Федулов. Зверь, гроза всей Одессы. Завтра в Атлантике будет проверять нас по всем тревогам, - сообщил мне четвёртый штурман, Толик, идя на вахту в штурманскую рубку, когда я домывал верхнюю палубу. Полтора года назад Толик окончил нашу мореходку. Он даже помнит, если не врёт, мою морду, когда я на втором курсе стоял дневальным на КПП.
- И чё? Чё за тревоги-то?
- Все подряд будут - и Пожарная, и Человек за бортом, и Химическая. Может, и Шлюпочную даже сыграет. Короче, всем достанется, никому мало не покажется. Так что, готовься, намыливай задницу и учи инструкции по тревогам, пока не поздно.
В инструкции для радиста всё было просто - всегда находиться в радиорубке, обеспечивая радиосвязью судно с берегом и внутрисудовой связью, а вот расписания по тревогам для матроса-уборщика нигде не нашлось. К обеду старпом ворвался в нашу с Борькой каюту весь потный и запыхавшийся.
- Чего разлеглись? Через час начнётся. Вот вам инструкции и расписания по тревогам, и чтоб как Отче Наш выучили. Учтите, все зубья вам повышибаю, если лохонётесь. Боцмана найдите, пусть он сам, лично, определит вам места по тревогам и носами вас в них натыкает. И напомните этому полудурку, что я и ему всю харю разобью, если что.
Инструкции у нас с Борькой были одинаковыми, буква в букву. При пожаре - уничтожаем очаг возгорания огнетушителями, при химической - надеваем противогазы и моем из шланга в душевой членов экипажа, заражённых ядовитыми веществами, при шлюпочной - выполняем указания старшего помощника капитана. Мы уже истомились в ожидании тревог.
- Не бзди бояться, Колян. Мы всего лишь практиканты, чего с нас взять? Навалять им на нас, - успокаивал Борька больше самого себя. - Детские игрушки. При настоящем пожаре быстренько бы все в спасательных поясах в шлюпки попрыгали. Показуха...
Через некоторое время послышалось, как машина сбавила обороты, потом двигатель совсем застопорился, и судно легло в дрейф. Прогудела общесудовая тревога. Капитан объявил по трансляции: «Пожарная тревога! Экипажу занять места согласно штатному расписанию»
- Ну вот, началось, - буркнул Борька. - Бежим!
Я прибежал на своё место - правый борт нижней палубы надстройки, куда меня перед этим тыкнул носом боцман Хлыщ (фамилия Хлыщёв) - молодой, здоровенный детина, лет тридцати пяти. Здесь, на переборке, висел пожарный щит с багром, топором, ведром и огнетушителем. Под щитом стоял металлический ящик с песком. С утра всё было дважды окрашено красной краской на старые слои. Я уже оставил свои пальчики на топоре, переляпав все руки. Слышалась беготня, шум, гам, ругань с многоэтажным матом. Через полчаса всё стихло. Сходил на левый борт поглядеть, что делает Борька. Он сидел на корточках около такого же пожарного щита, как у меня, и кунял носом. Я уже был уверен, что скоро услышу отбой пожарной тревоги, как вдруг послышались шаги целой толпы по трапу, спускающейся к нам. Полудрёму как рукой сняло. Вскочил, не зная, чего делать, позабыв с перепугу всё, что учил по инструкции.
- Пронеси, Господи, - взмолился я. - Пусть лучше к Борьке идут.
Но не пронесло. Впереди, разрезая пространство огромным пузом, раза в два больше, чем живот у беременной женщины перед родами, шёл капитан-наставник Федулов. У него на погонах была всего одна, но очень широкая полоса. Белая рубашка с короткими рукавами, одетая навыпуск и пошитая не иначе, как на заказ, была на нём вся мокрая от пота, на животе прилипла к пупку, который, просвечивая через мокрую рубаху, находился на самой верхушке пуза. Пупок почти весь вывернулся наизнанку от растяжения кожи. За Зверем, как обозвал Федулова Толик, следовала вся его многочисленная свита - капитан, старпом, помполит, главмех и боцман. От удивления я уставился и не мог оторвать взгляда от этого пупка, потому что ничего подобного в жизни не видел. Старпом, как личный слуга, подставил Федулову раскладной стульчик, который таскал во время сопровождения своего суверена, под его очень объемный зад. Федулов был в белых шортах со штанинами ниже колен, из которых выглядывали худые, как две палки, волосатые ноги.
- Так! Это что у нас здесь за чудо? - садясь на стульчик и оглядываясь на своего слугу, спросил Зверь с красной мордой, похожей на бульдога, постоянно вытирая её носовым платком, размерами с полотенце. - Ты кто?
Я уже приготовился было рапортовать, но меня опередил слуга.
- Это Колька. Гм! Это у нас практикант радист тире матрос-уборщик.
- Ну! Давай, туши пожар, Колька!
- Где пожар? В каком месте тушить? - вопросительно уставился я на старпома.
- Очаг пожара... предположительно... ну, пусть... как-будто вон в том углу будет, - указал старпом пальцем в дальний правый угол. Правильно всё поняв, я приступил к тушению. Как настоящий театральный артист, как-будто снял огнетушитель со щита, как-будто стукнул его башкой о палубу, направил рупор якобы на очаг пожара и начал тушить.
- Пшшии-и-и, пшшии-и-и... Всё, очаг пожара уничтожен, товарищ капитан-наставник.
Федулов заржал, как конь. Вслед за ним прыснул капитан и помполит. Старпом из-за их спин показывал мне кулак, а боцман, гладя на меня, крутил пальцем у виска.
- Артист! Ну, посмешил старика. Вот, все учитесь, как пожары тушить надо. Понарошку.
- Старпом сказал как-будто, ну, я как-будто и затушил.
- Ну, а теперь давай по-настоящему. Э-э, дай-ка! - капитан-наставник взял у старпома одну из тряпок, пахнущую бензином, которые тот услужливо таскал с собой для таких вот случаев, поджог её от зажигалки и бросил в тот самый угол. - Туши, давай!
Испугавшись, что от этой горящей тряпки в углу может всерьёз начаться пожар, я сначала подбежал и затоптал её ногами. Потом снял со щита огнетушитель, дважды хорошенько стукнул его о палубу и, направив рупор на дымящуюся тряпку, нажал на рычаг. Из огнетушителя что-то фыркнуло, пошипело пару секунд и перестало, ничего так и не выпустив из себя на свободу. Отшвырнув ногой ещё немного дымящуюся тряпку из угла на середину палубы, я окончательно затоптал её ногами.
- Огнетушитель неисправный, похоже, товарищ капитан-наставник, - пробормотал я в оправдание, выставив ладони рук с растопыренными пальцами, перепачканными красной краской.
- Так, концерт окончен. Кэп, давай отбой. Пойдём на мостик, сейчас я вам устрою разбор полёта...
Расходясь, старпом врезал мне подзатыльник. Борька, выглядывая из-за угла, ехидно ухмылялся.
- Не понимаю, зачем нужно было так смачно красить неисправный огнетушитель, старпом? - услышали мы с Борькой, как капитан-наставник начал раздавать втыки прямо на ходу.
По химической тревоге мы с Борькой около получаса только напяливали на себя костюмы химзащиты, прорезиненные комбинезоны и сапоги которых были нам, как со слонов на муравьёв. Подобрав более менее по размеру противогазы, старпом показал перед очками нам обоим по кулаку и убежал к другим участникам этого шоу. Мы тут же стянули с себя противогазы, чтобы не задохнуться, и стали ждать. Через полчаса мне уже стало немного дурно. Изойдя весь потом, я задыхался, как рыба на суше. У Борьки состояние было не лучше. Через десять минут послышался топот толпы. Мы быстренько снова напялили на морды противогазы, надели на руки резиновые перчатки с раструбами до локтей и взяли в них шланги. В таких же костюмах, как и у нас, двое бедных матросов, выбиваясь из последних сил, тащили на носилках Хлыща, весившего всяко больше центнера. Они с десятой попытки как-то умудрились развернуться с этими носилками в узком проходе к душевой команды, но, как ни корячились, в дверь носилки не пролезали - мешали широченные плечи боцмана, играющего в этом спектакле роль потерявшего сознание члена команды. Когда выбившиеся из сил матросы в противогазах, ободрав о косяки дверей все плечи Хлыщу всё-таки уронили боцмана на палубу, тот вжился в свою роль настолько, что мастерски сыграл временное прояснение сознания, во время которого успел самостоятельно на корячках переползти через порог двери, мыча и мотая головой при этом, как бык. Доползя до наших с Борькой ног, артист вернулся к сценарию, и снова потерял сознание. Мы с Борькой начали поливать из шлангов под большим напором бедолагу, угораздившего в этом акте спектакля каким-то образом попасть под вредное химическое воздействие, направляя струи, словно сговорившись заранее, прямо Хлыщу в морду, метя в самый рот. Губы Хлыща трепетались от мощного напора струй. Нахлебавшись воды, артист не выдержал и вскочил на ноги, крича и обкладывая нас с Борькой нецензурными словами, после чего капитан-наставник махнул рукой.
- Стоп, хватит! Спасибо артистам за спектакль. Кэп, труби отбой...
После обеда к нам в каюту, матерясь хлеще боцмана, снова ввалился бешеный старпом.
- Так, юнги, морды я вам сейчас бить не буду, потом как-нибудь. Чтоб больше я вас на палубах во время тревог не созерцал. Поняли? Теперь, по всем остальным тревогам - ты, в свою радиорубку, к Рыжему, а ты, Борька, в машину, к своему Деду. Живите пока.
- Фу-у, слава тебе, Господи! Хоть отдохну в своей радиорубке.
- И мне уже эти спектакли во где сидят. Лучше в машинном отделении отсидеться. Целый день этот боров нас мучит своими тревогами, как только ему самому не надоело?
Где-то через час прозвучал сигнал общесудовой тревоги. Капитан по трансляции объявил шлюпочную тревогу. "Экипажу занять места, согласно штатному расписанию! Боцману приготовить шлюпки левого борта к спуску на воду!"
- Не наигрались ещё, видимо, - недовольно бурчал Борька. - Вечереет уже, скоро темнеть начнёт, а они Шлюпочную надумали.
Володя с Лёвой были уже в радиорубке, когда я туда прибежал, согласно инструкции. Они, похоже, и не вылезали из неё, как из убежища, чтобы их случайно не ранило, попавшись на глаза бешеному начальству.
- А ты чё сюдой? Тебя исчо здесь не хватаво. Тут и без тебя дыхнуть нечем, - стал сразу возмущаться шеф.
- Старпом велел тут торчать. Мы только мешаемся везде, видишь ли.
- Можно подумать, шо ты тута мешаться не буэшь.
Начальник радиостанции велел нам с Володей притащить из кладовки переностную радиостанцию "Шлюп".
- Кто-то из вас всё вавно в шьвьюпку повезет. Вучьшье я вас обоих-двух на шьюпку отпвавью. Попваваете вечевком в Атвантике на водочке...
По шлюпочной тревоге все члены экипажа, кроме капитана и начальника радиостанции, должны покидать борт аварийного судна, пересаживаясь в шлюпки, в одной из которых должен находиться второй радист с переносной радиостанцией "Шлюп" для аварийной радиотелеграфной связи со спасателями. Это довольно надёжная радиоаппаратура, многократно проверенная на практике. Выглядит, как цилиндр, высотой в полметра и диаметром основания в четверть метра. Имея достаточный запас плавучести при собственном весе в двадцать пять кило эта радиостанция не утонет, и за неё можно даже держаться в воде, как за бревно. Правда, имелся и один важный недостаток - генератор с приводом для вырабатывания электропитания у неё был ручным. Крутить педали одному - быстро выдохнешься, а крутить нужно было достаточно долго и быстро. Притащив её в радиорубку, заметили, что бедная радиостанция не проверялась несколько лет. Попробовали прокрутить генератор - фига с два. Быстренько смазали редуктор. Даже не успели проверить комплектацию, как к нам вошёл капитан.
- О, все в сборе. Привет радистам! Ну что, мужики? Настал и ваш черёд показать, на что вы способны. Лёва здесь, со мной, остаётся, а тебе, Володя, и тебе, Николай, придётся в шлюпку. Где ваша бандура? Ага, вижу, готовы, значит. По идее, старпом должен там у вас руководить, но он мне здесь нужен. Не мне же перед Федуловым на цырлах прыгать. Поэтому я второго штурмана командовать парадом назначил, вы уж помогайте ему. Хотел на двух шлюпах всех отправить, да вот, у боцмана огрех получился - первый шлюп при спуске застрял между второй и третьей палубой, блок заело. Придётся всех во втором шлюпе отправлять. Сейчас матросы туда сухие пайки, пресную воду, одеяла всякие грузят. Тащите и вы свою радиостанцию. Задача такая - отползти на пару миль в сторону Канарских островов, после чего вскрыть пакет, в котором написано какое-то волшебное слово - пароль, который никто, кроме капитана-наставника не знает, даже я. Вы с Николаем передаёте этот пароль Лёве по радиостанции и, когда мы его получим, заберём вас на борт. Заберём, конечно, в любом случае, но, если вы не сможете справиться со связью, наша встреча состоится только на рассвете. Поэтому оденьтесь потеплее, спасательные пояса ещё раз проверьте. Волна уже сейчас до трех метров. Сами понимаете, океан шутить не любит. Ну, давайте, мужики, с Богом!
- ...Значит, как догововивись, на пятьсот кивогевц свежу постоянно. Безо всяких вызовов, пвямо павовь. Усвышите мой ОК, значит, всё, сваботави - сматывайте удочки. Ковька, надень мою ветвовку с капюшоном, она бвезентовая, не пводувает. Возьми, гововю, пвидувок. Это мой тебе пвиказ, чучево.
Вёсельный гребной открытый шлюп был рассчитан на тридцать человек, а нас в нём было всего шестнадцать. На судне остались только, в штурманской - Федулов с Кэпом и старпомом. Там ещё суетился, мешаясь под ногами и суясь своим коммунистическим носом с дурацкими советами помполит (Помпа). Этому дармоеду было просто в лом вместе со всеми болтаться в лодке вечером посреди Атлантического океана.
В шлюпе под носовым настилом разместили судового медика - Елену Александровну, женщину лет сорока, полную, изнеженную, довольно невзрачную. Клуша, как её прозвали в команде, постоянно боялась, что кто-то из экипажа вдруг нечаянно заболеет, а она не сможет качественно выполнить свою работу, хотя кроме её самой никто давным давно ничем не заболевал. У неё постоянно прыгало давление, она плохо переносила как жару, так и прохладу, поэтому безвылазно торчала в своей каюте, как добровольная затворница.
Врачиху хорошо упаковали, обложив одеялами с боков. Рядом с ней посадили Марью Петровну, весёлую, здоровую, всегда оптимистичную и компанейскую одесситку. Петровна работала поваром давным давно, могла из топора суп сварить, а из дерьма конфетку сделать. Хлеб всегда пекла такой вкусный, что все после обедов и ужинов брали по паре кусочков с собой в каюту.
Боцман со вторым помощником (кликуха - Секанд) обосновались на корме у руля. Мы с Володей заняли место в середине шлюпа, где была самая широкая банка (лавка), чтобы надёжно закрепить на ней радиостанцию. Остальные, молодые и здоровые, расселись на лавках у вёсел.
Поначалу все смеялись и радовались, и даже Клуша слегка улыбалась. Хоть какое-то разнообразие, в кои-то веки удавалось всему экипажу вдруг в одну лодку в океане усесться.
Буквально через пятнадцать минут наш пароход скрылся из вида. Уже заметно темнело, ветерок задувал слева, да и на воде уже была далеко не зыбь, и всем стало как-то неуютно. Парни на вёслах гребли, как было приказано, в сторону Канарских островов, до которых греби не греби, всё равно не догребёшь. Две положенных мили с такой скоростью - это три часа, как минимум. У нас с Володей всё никак не получалось наладить радиостанцию. Крутить ручки генератора Секанд приказал по очереди, сначала двум матросам, потом двум мотористам, третьему штурману с третьим механиком, затем четвёртым, и последним - электромеханику с Борькой.
- Это чегой-то? Мы будем крутить, а Хлыщ, значит, руль тебе поддерживать будет, с такой-то мордой, - возмутился третий штурман.
- Чё ты сразу разорался-то? Может, до тебя и очередь не успеет дойти, как радисты отстреляются?
- Ага, отстреляешься тут. Надо как-то воздушного змея запустить, чтобы антенна была. Хрен чего тут запустишь при такой погоде. Мы уже четыре попытки сделали - не взлетает, зараза, - возмутился Володя. - Давай, вскрывай пакет, посмотрим, что там этот боров нацарапал.
- Пакет велено вскрыть, когда две мили покроем, а мы ещё и двух кабельтов не нагребли. Давай, мужики, веселее гребите, не до ночи же нам здесь на лодочке кататься.
- Ты чё тут раскомандовался, шкипер, твою мать? А если к вечеру связь пропадет на хрен? Давай уж мы отстреляемся, и греби себе сколько хочешь, - начал тоже возмущаться мой Володя.
- С какой радости она должна пропасть-то у тебя? А вы с Колькой тогда здесь по кой хрен? Вскрою только через два с половиной часа.
- Ты чё, Секанд? Какая разница когда они отстреляются? А если шторм начнётся? Они сейчас-то, пока совсем не стемнело, ни змея запустить, ни связь наладить не могут. А в темноте, да ещё и при волнении? Ты башкой-то думай хоть иногда. Заставь дурака Богу молиться, - продолжал возникать третий штурман.
И он был прав. Все понимали, что случиться может всякое, и лучше будет, если передать этот пароль заблаговременно. Поэтому все сразу зароптали, перекрикивая друг друга. Даже Клуша высказалась.
- А может, они нас там пожалеют и заберут сразу, как только этот пароль получат. Я уже замёрзла вся.
- Бунт на корабле? Ладно, хрен с вами, вскрываю... Пароль - Одесса, можете передавать.
- Ну спасибо, осталось только змея Горыныча запустить. Разбег нужен. Или хотя бы шлюп направь против ветра. Капитан, едрёна вошь, - поддел Секанда Володя.
Змея запустить никак не удавалось. Бумажный, он уже весь намок, отяжелел, и ветер совсем не хотел его подхватывать. Потом на воде вдруг почему-то образовался густой туман - в двух метрах ни хрена не разглядишь, который рассосался лишь минут через сорок. Боцман дважды не смог удержать руль, и мы схватили пару хороших волн, которые окатили всех нас с ног до головы, нахлебали шлюп водой чуть ли не по колена. Одеяла и все шмотки начали плавать в шлюпе. Все в панике принялись вычерпывать воду за борт, кто ведром, кто кружкой, а кто и просто ладошками. Когда туман рассеялся, стало уже темно. Где-то на горизонте мелькнули огоньки нашего "Донецкого шахтёра". Все смотрели с грустью, тоской и надеждой на эти огоньки.
- Ну чё там у вас со связью-то? Давайте, делайте чё-нето, специалисты хреновы...
Я уже задубел напрочь, да и Володя тоже весь посинел. Всех, на кого ни взгляни, трясло и мандражировало. Когда начался ещё и дождь, надежда на запуск змея рухнула совсем. К радиостанции должна была придаваться ещё и мачтовая антенна, но её в ЗИПе не оказалось, была только змейковая. Саму радиостанцию всю тоже залило сто раз морской водой, и никакой уверенности уже не осталось, что и при нормальной-то антенне удалось бы наладить связь. Пытались несколько раз работать с антенной, накинутой на весло, которое двое матросов держали вертикально, но приборы показывали, что в неё отдачи мощности не поступает. Парни уже выдохлись крутить рукоятки генератора, никто давно никуда не грёб ни на какие Канары. Все сидели скукожившись с посиневшими трясущимися губами, обречённые ждать рассвета, хотя и двух часов не прошло с тех пор, как мы сели в этот шлюп.
В носовой части начался скулёж. Сначала завыла Клуша. Тоненько так запищала вначале, а потом всё громче и громче. Глядя на неё, и Петровна занюнила.
- Ну, началось. Чё ревете-то? Скоро подъедут, небось. Не даст наш Кэп этому Зверю нас здесь сгноить. Только два часа всего катаемся-то, - начал успокаивать женщин Секанд, как умел.
- У-уу, я бою-у-усь. Вы все теперь разболеетесь, а мне и лечить вас нечем буде-ет.
- Кто заболеет? Ну-ка, э-э, толпа, кто тут болеть намылился, а? Все слышали, чё Клу... гм... Елена... это, - забыв отчество, выкручивался словами местный командир судна, - ...врачиха, короче, сказала? Таблеток нет и не будет. Кто заболеет, тому Хлыщ лично морду намылит, - сделал объявление Секанд, пытаясь успокоить женщину. - Слышь, Хлыщ, подтверди!
- А то! - подтвердил боцман.
- Может, мы чего не так делаем, а, Коль? Я ведь схем не знаю, забыл всё ещё сто лет назад, а ты, может, чего помнишь?
- Конечно, неправильно. Идея с веслом была неплохая, но сечение же у змейковой антенны в десять раз меньше.
- Да? Так давай сложим десять обрезков в один, вон она какая длинная. В чём проблема-то?
- И заземления нет, которое вот к этому зажиму радиостанции крепится.
- И всё? Чё ж ты молчал-то? Давно бы уж сделали.
- Так антенну же всю изрежем, нам потом за это по башкам настучат.
- Потом будет потом. Эй, толпа, кто на пароход хочет? Надо вот этот провод нарезать, сделать из него десять отрезков по... По сколько метров резать-то?
- Режьте метров по шесть, чтобы от вершины одного весла - на носу, до вершины другого - на корме, с небольшим запасом хватило. Ещё от кормового весла нужно опуск метра три сделать, чтоб до радиостанции достало. Всё, что останется, надо нарезать на десять частей, к одному концу привязать груз, типа болта какого-нибудь, и выкинуть его в воду, чтобы не всплывал, - командовал я впервые в жизни.
Все как-то воодушевились, появилась надежда, забегали, начали измерять. Через двадцать минут всё было готово.
- Толпа! У нас последний шанс. Надо кому-то быстро крутить ручки генератора не менее трёх минут без перерыва. Есть возможность малость согреться.
Вызвались боцман и Секанд, как самые сильные. Остальных Володя распределил в очередь, но им уже не досталось.
- Е-е-есть! Урра-а! - заорал радостно Володя. - Есть ОК, получил подтверждение. Сказали, сейчас подъедут.
Все запрыгали от радости, словно в Одессу приплыли. Стали отжимать и собирать шмотки, а через десять минут подошёл и наш родной дом. Ещё через пятнадцать мы с Володей наконец-то сделали по первой долгожданной затяжке сухих сигарет.



5. Заварушка


Володька Грибов, друг мой со школьной скамьи, тогда ещё молодой и неженатый, работал начальником радиостанции на сухогрузе "Донецкий Комсомолец", бороздя моря и океаны под советским флагом. Судно было приписано к Черноморскому пароходству и предназначалось в основном для трамповых трансатлантических рейсов по перевозке генеральных грузов на канадской линии. На обоих его бортах крупными буквами было написано - BLАSCO-KANADA LINE. Сравнительно небольшая осадка позволяла теплоходу заходить в крупные реки - Амазонку, Святого Лаврентия, Миссисипи. Приходилось ему помотаться по земному шарику, хаживал и на Юго-Восток, в Австралию, в Японию и в другие страны тихоокеанского бассейна, даже кругосветки пару раз бывали.
Как рассказывал мне сам Вовка, такие долгие трамповые рейсы - это в основном удел как раз вот таких молодых да неженатых авантюристов, морских бродяг, жаждущих посмотреть мир, потоптать земли различных заморских стран, получая острые ощущения от путешествий, и, порой, находя в них, как говорится, приключения на своё заднее место.
Осуществляя перевозки военных грузов помощи, например, на Кубу, в Никарагуа, Вьетнам, Сомали и другие жаркие страны, эти суда часто попадали в зону боевых действий и подвергались сильным повреждениям, а то и полностью выводились из строя. За участие в таких рейсах многие моряки награждались орденами и медалями бывшего СССР. Некоторые – посмертно.
Тогда, в семидесятые-восьмидесятые годы развитого социализма, тёртые калачи среди тысяч мариманов-черноморцев старались попасть на суда с короткими линейными рейсами по Европе, чтобы успеть полностью отоварить свою накипевшую по однорейсовым таможенным нормам валюту и скорее вернуться домой.
Этот грибовский рейс, начатый ещё в начале февраля, уже подходил к концу. "Донецкий Комсомолец" успел постоять под погрузкой-выгрузкой у причалов портов Бейрута, Сеуты, Гаваны, Квебека, Монреаля, Валенсии, Барселоны, Тулона и Чивитавеккьи. Оставалось выгрузить последние грузы в Бейруте (Ливан) и Тартусе (Сирия), после чего всему экипажу предстояла долгожданная, но очень недолгая встреча со своими семьями, родственниками и друзьями.
Родители Володи жили и работали в городе Кинешма Ивановской области, и он точно знал, что никто из родных встречать его в Одессе не будет - слишком далеко и накладно. Из близких людей в жемчужине у моря была лишь девушка Тоня, балерина Академического театра оперы и балета, с которой у него были близкие отношения. Но Антонина принимала предложение Володи только на одном непременном условии - навсегда расстаться с морем и жить сухопутно, как большинство нормальных людей.
Сегодня мы с Грибом уже второй год как пенсионеры. Последние лет десять вместе в телеателье работали. Да вот он, напротив меня сидит. Сосед по лестничной клетке, компанейский пацан, в гости пришёл, в шахматы с ним режемся. Сам-то я даже моря никогда не видел, хотя в детстве, конечно, мечтал быть и космонавтом, и лётчиком, и моряком, да всё так и осталось в дымке мечты. Слушать его рассказы, пусть и неумелые, без прикрас и преувеличений, без каких-либо сюжетных линий, с матом через каждые пару слов, для меня всегда было и есть чистое наслаждение. Передо мной сидел настоящий мариман, прошедший все моря и океаны, тонувший и горевший, и вообще, куда его только за жизнь задница не таскала?! Постоянно вытягиваю из него разные истории о морских похождениях, развесив ухи-локаторы, чтобы хоть мысленно побывать и прочувствовать какую-то долю того, что испытал он, мой друг. Зная, что Гриб начнёт воспоминания только после того, как в его утробе укомплектуется пузырь водки с закусью, дождался момента истины, предварительно выставив на стол ещё красивый графинчик, начал задавать вопросы, интересующие лично меня, чтобы не пропустить ход истории всей его подноготной.
- Не-е, чё там этот спирт?! Раньше на северах он в магазинах продавался. Как сейчас помню - девять рублей. Не-е, девять с копейками, кажется. Не-е, брат, не помню, извини. Во всяком случае, на свою зарплату мог тогда купить этого спирта аж восемь ящиков. Девяносто шесть градусов, мать ё... Сначала, конечно, разбавляли, а потом у всех без разбавки шло, как по маслу. Даже интересно было, попьёшь воды - и опять пьяный. Это в Певеке было, на самовыгрузке...
- Не-е, Гриб, давай про свои севера ты потом мне расскажешь, а сейчас давай про свой "Донецкий Комсомолец". Раз уж начал и раздражил - доканчивай.
- А-а, ну, слушай тогда, - начал он свой рассказ:
***
- Эх, сейчас в Бейруте куплю своей Тоне золотое колье с бриллиантом или гранатом с фианитами. В одной ювелирной лавке в районе Хамры заприметил, совсем недорого, - мечтательно высказывался я перед Сергеем, своим другом из Херсона, вторым штурманом. - Если хватит валюты, какое-нибудь золотое колечко ещё куплю. Хотел в прошлую стоянку, да пожадничал что-то, тряпчи всякой понакупал.
- Потому и дёшево, что у этих арабов всё золото низкой пробы. Надо было тебе золото в Канаде брать, - советовал Серёга, мой ровесник, но уже женатый и даже имеющий трёхлетнюю дочурку.
- Смотрел я в Квебеке - дорого. Да она у меня всё равно ничего в золоте не понимает, блестит - и ладно. Ну что, ещё раз Гимн Восходящего Солнца сбацаем, да обедать пойдём? Только давай теперь попробуем сыграть - я на ритме, а ты на соло.
В Гибралтаре, перед выходом в Атлантику, мы купили себе дорогие испанские акустические гитары со спаренными струнами и широкими деками. В свободное от вахт время играли в две гитары, разучивая новые музыкальные вещи. Сергей в школьные годы параллельно учился ещё и в музыкальной школе по классу фортепиано. Хоть и не закончил её, но достаточно хорошо разбирался в нотах и музыке, став моим наставником. За время рейса у нас накопился уже достаточно широкий репертуар, и мы часто по просьбе членов команды демонстрировали свои способности в кают-компании или на корме главной палубы. Гитары звучали так хорошо, что казалось играют не две, а сразу несколько струнных инструментов, как небольшой ансамбль.
- Самый разгар мая. В ближневосточной Средиземке всюду штиль, субтропическая жара под тридцать с лишним градусов. На палубу в тапочках на резиновой подошве не выйти - плавятся. Все с нетерпением ждали вечеров, чтобы посидеть на корме, приятно ощущая ласковый, тёплый и влажный ветерок, вдыхая целебные запахи цветущего из-за многочисленных зелёных водорослей моря, любуясь сказочными закатами, - рассказывал мне Гриб. - Ближе к ночи на горизонте должны были уже появиться огни Ливанской столицы. Радиограмма о точном времени прихода была подана ещё за сутки, и уже был получен радостный ответ о постановке судна к причалу сразу по приходу. Нужно было выгрузить всего-то около сотни длинных ящиков зелёного цвета, в каких обычно транспортируют боеприпасы или военную технику.
В час ночи "Донецкий Комсомолец" прошёл на внутренний рейд Бейрута и бросил якорь. Человек семь самых заядлых рыбаков из членов экипажа уже успели наладить на корме свои удочки и опустили к воде мощную люстру.
Мелкие рыбёшки, кальмарики и всякая морская живность, обычно в больших количествах скапливается на свет от люстры, и их можно было ловить даже на голый крючок, подцепив за бок или брюшко. Конечно, ловили не для ухи или засолки к пивку, а чисто из любопытства. Иногда попадались такие диковинные на вид рыбки, что сами рыбаки побаивались их даже в руки взять - вдруг ядовитыми окажутся.
- Я в прошлый раз здесь какую-то абракадабрину непонятную за бочину подцепил, - начал рассказывать свои рыбацкие истории главный рыбак, боцман, по прозвищу Дрын. Это поганяло он заслужил за то, что всегда с берега притаскивал всякие дубины и коряги, валяющиеся у причалов, приговаривая: «Во-о, какой хороший дрын нашёл. Будет чем пойманную акулу по башке шандарахнуть в случае чего». - Мы с доктором эту рыбину даже в каталоге на картинках не нашли. Витёк утверждал, что это была обыкновенная Скорпена Плюмьера. Рожей-то, вроде, и похожа, такая же страшная - не дай Бог приснится, да уж больно брюхастая. Только мы ей в брюхо формалину из шприца вкололи, как она раз, и сдулась совсем, одна харя с хвостом остались, выкинуть пришлось. Если кто сейчас такую мерзопакость поймает, мне отдайте, я её через башку заформалиню.
- Ты ещё долго в радиорубке торчать будешь? – спросил у меня второй штурман, час назад освободившийся от вахты. – Пойдём на корме посидим, на гитарах потрянькаем.
- Не могу пока, Серёга, что-то берег на вызовы не отвечает. На мосту по УКВшке Мастер на вызывном канале целых полчаса звал - никто не ответил. И я вот целый час уже ору - ни в телеграфе, ни по телефону докликаться не могу.
«Бейрут-рэдио, Бейрут-рэдио, ай эм юниформ – папа – джульет - хотэл, юниформ – папа – джульет – хотэл. Оувер» – вызывал я в телефонии на вызывных частотах радиооператоров Бейрута.
- Ладно, я тогда один пока поиграю. Освободишься, приходи с гитарой на корму, я там буду...
- Ну что, Маркони, не отвечают? - зашёл с мостика в радиорубку Мастер, капитан судна, Дмитрий Александрович, чтобы узнать новости. - Куда они там все запропастились, мать иху за ногу? Что-то здесь не так. Далековато встали, даже в бинокль мало чего разглядишь. Похоже, какая-то заварушка у них тут началась. Я пару раз видел следы пролётов трассирующих снарядов слева от города, похожих на миномётный огонь. Ты тогда, Володя, продолжай вызывать на своей аппаратуре, а я пока пойду в штурманской на вызывном канале УКВшки советские суда покличу, может, кто-то из наших на внешнем рейде стоит, - отдал мне распоряжение капитан.
- Дмитрий Александрович, надо срочно яшку вирать и на внешний рейд сматываться, - ворвался в радиорубку запыхавшийся Дрын. - По нам с берега из миномётов шмалять начали, снаряды буквально в меньше кабельтова не долетают. Мы с мужиками только-только на корме рыбалку запотроили, я ещё даже ни одного вшивого кальмара не успел поймать, как вдруг - бабах-бабах...
Следом за Дрыном в радиорубку влетел мой Серёга, держа в одной руке гриф, а в другой разбитую в щепки деку от своей испанской гитары.
- Ты чё, Дрын, медведь косолапый, на мою гитару своей кирзовой сапогой наступил? Ослеп, что ли, совсем? Дмитрий Александрович, там это…там…
- Да что они, с ума там посходили, что ли?! Дрын, быстро буди третьего штурмана! Хотя, стой! Его пока-то добудишься. Беги, Серёга, тогда ты с Дрыном на бак, так быстрее получится. Брашпиль готовьте, будем сниматься на внешний, ядри их в три Гваделупы...
- Ты чё, коряга шворногая, без гитары меня оставил? – ругал Серёга Дрына на баке у брашпилей.
- А чёво ты мне её с заду-то под ноги подсунул, когда я у лееров в берег всматривался? Как я твою бандуру в темноте-то увижу? Чувствую, чего-то под ногой хрюкнуло, побежал на мостик и мызнулся, чуть было харю себе о кнехт не разбил - деревяшка со струнами на сапог обулась. Ну, прости, раз так, я ж не нарочно...
Капитан отдал приказ старпому погасить все огни на судне, даже топовый.
- И чтоб у меня даже искры от прикуренной цыгарки нигде не сверкнуло!..
- Мостик - бак! Правый якорь в клюзе, - доложил Сергей по внутрисудовой связи.
Снаряды к этому времени стали рваться совсем близко.
- Добро, бегом в надстройку! Всё, поехали, право руль, малый вперёд! Ты гляди, чего делают, а? Пристреливаются, видать - то недолёт, то перелёт, - возмущался капитан. - Ничего себе, арабское гостеприимство! Даже не разобрались, что за гости к ним с визитом вежливости пожаловали... Ты гляди, чего вытворяют, а?!
Несколько снарядов разорвались буквально перед носом судна. Потом вдруг почувствовался резкий толчок в корму, послышался взрыв и грохот.
- В корму, видать, попали, гады, - предположил вслух Кэп. - Машина, самый полный вперёд! Старпом, возьми с собой боцмана и сходи, пожалуйста, на корму. Посмотрите только, нет ли опасности пожара, и быстро сюда. Пока перезаряжают, мы уже уйдём, больше они нас не достанут.
Вскоре старпом с боцманом доложили капитану, что снаряд разорвался в воде совсем близко от кормы слева.
- Опасности пожара нет, корпус судна не повреждён. По крайней мере, мы ничего не заметили. Если только ниже ватерлинии, но течи нигде не обнаружено, - докладывал старший помощник. - Мне показалось, что у якорного ящика кормового якоря имеется небольшая вмятина. Темно, Дмитрий Александрович. Может, показалось, а может, и в самом деле деформация от взрыва получилась, - докладывал старпом на мостике. - Боюсь только, не пострадал бы танк запаса пресной воды. У нас её и осталось-то всего на пару дней, в Тулоне же не пополняли. Это всё, что у нас после Испании осталось. И опреснитель рядом находится, мог пострадать. Но без света там делать нечего.
С рассветом было видно, что на внешнем рейде из десятка судов никого из СССР не было.
- Одни чужие, ядри их в три Аддис-Абебы через Канберру. Шаланды какие-то, язви их в Тринидаду Тобаги мать Барбуды, - ругался капитан, рассматривая в бинокль флаги на мачтах и гербы на трубах пароходов, стоящих на внешнем рейде. - Ни единого европейца даже, одни арабо-турецкие авианосцы с крейсерами стусовались. Армада, блин! - ходил он с биноклем от одного крыла к другому, матерясь на чём свет стоит. - Полный Пномпень! Даже спросить не у кого, никто по-английски не Копенгаген… Так, быстро ко мне сюда Марконю с Помпой, Гондурас их в три Санты-Доминги, - приказал он вахтенному рулевому позвать радиста с помполитом. - Значит так, помощнички, даю вам ровно час. Где хотите ищите, хоть по "Маяку", хоть по "Би-Би-Си" с "Голосом Америки", но узнайте мне все новости. Что вообще в мире творится, и что конкретно здесь, в этой Титикаке, вдруг зачесалось. Приторчали тут, как глухо-немо-слепые кутята, ни бзднуть, ни пёрнуть уже не можем, - видно было, что капитан сильно рассержен, таких выражений от него никто давно не слышал. - Так, третий штурман остаётся здесь, на мосту, командовать. Зри на все триста шестьдесят, нюх и слух чтоб как у собаки. А ты Чиф, бери с собой Серёгу, всех механиков и идите осматривать корму. Посоветуйтесь там, как и что лучше сделать, а я пока в радиорубке, если что, новости по радио слушаю.
Помпа, помощник капитана по политической части, Максим Ефимович, маленький, пузатенький мужичок-боровичок, КПССкий морячок, пожрать-поспать не дурачок, слушал в наушниках на всеволновом приёмнике советские радиостанции, частоты которых были известны всем радистам, а я искал "Голос Америки" на коротковолновом приёмнике методом тыка.
- Ефимыч, что-то, грешным делом, я всё забыл про арабов. Шарона с Арафатом путаю, Камиля Шамуна с Натаньяху. Кто у них сейчас самый главный-то тут? - спросил я, закуривая сигарету.
- Ты чего, с Луны, что ли, свалился? Шарон и Натаньяху вообще израильтяне, а Арафат - это лидер так называемой Организации освобождения Палестины здесь у них. Да-а, тёмный ты человек, видать. После событий чёрного сентября, когда его люди неудачно попытались сместить иорданского короля Хусейна, Арафат перебрался в Ливан, - начал свою лекцию Помпа.
- Ну, Ефимыч, пошёл мозги пудрить. Ты бы мне без всяких этих чёрных сентябрей объяснил. Будь проще, скажи только, он вообще за кого, за нас или за американцев?
- В общем-то наш, - сняв наушники и тоже закурив, продолжил Помпа свою политинформацию, найдя добровольного слушателя. -Охотно сотрудничает с нашими спецслужбами, его ООП получает от нас финансовую и военную поддержку. Наши инструкторы обучают их боевиков военному делу, обеспечивают поддельными документами, лечат раненых бойцов в закрытых медицинских учреждениях. Тебя это, что ли, интересует?
- Ну, а чего же тогда он сегодня ночью напал на нас, как думаешь? Я где-то слышал, что он террорист даже.
- Да хрен их тут разберёшь, этих арабов. У них здесь уже получается что-то вроде государства в государстве. Этот Ясер, если я сам правильно понимаю… только, Вовка, это всё между нами, ладно?
- Да мне-то чё? Ты только объясни популярно, чтобы понять, каким галсом нам нос свой теперь держать.
- Террорист-то он, конечно, террорист, да только ведь и террористы разными бывают. Даже Ленин в своё время от террора не отказывался. Политика, как всем известно - дело грязное, и в ней для победы все методы хороши. Так что можно считать, что Арафат, хоть и террорист, но нашинский, а значит, хороший. Он всегда подчёркнуто не религиозен, носит куфию и ходит в полувоенной одежде. Люто ненавидит евреев, за что консервативные арабские режимы прощают ему всё, включая даже нерелигиозность, в результате чего он всегда желанный гость во дворцах саудовских шейхов. Ну, и в комплексе зданий ЦК КПСС, понятное дело.
Здесь, в Ливане, уже давно назревает гражданская война. Многие христиане и мусульмане не довольны такой активностью лидера ООП. Вполне возможно, что у христиан-маронитов и фалангистов уже лопнуло терпение.
- Так бы сразу и сказал. А как Сирия к Арафату относится? У нас же следующий порт Тартус.
- Точно не знаю, но по-моему Хафез Асад, сирийский президент, тоже уже начал опасаться установления господства в Ливане этой палестинской организации. Страна раздирается противоборствующими сторонами на куски по конфессиональному признаку...
- Ну, чего надыбали, слухачи? Чего нового в мире сотворилось, и за что вдруг так резко нас Ливан не взлюбил? – зашёл капитан в радиорубку.
- Ничего пока. На "Маяке" одни симфонии Шумберта со Страусом битый час пиликают, другие радиостанции в новостях про Ближний Восток ничего не говорят, - докладывал Помпа. - Может, до Москвы эхо ещё не докатилось, а может, спят там все пока. Время-то только пятый час. Вовка вон вражьи голоса на том приёмнике в наушниках ловит, ни одного супостата битых полчаса поймать не может.
- Ага, где бы я их частоты-то взял? Наугад по всем диапазонам шарюсь. С пионерской вахты , считай, отсюда не вылезаю, - оправдывался я.
- Ясно. Ладно, Володя, иди отдохни малость, а мы с Ефимычем сейчас пойдём ко мне в каюту сочинять шифровку в Одессу. Как напишем и зашифруем, тебе нужно будет сразу её отправить с грифом "Весьма срочно".
Так 13 мая 1975 года со столкновений в Бейруте между палестинскими боевиками и отрядами христианской партии Катаиб началась гражданская война. Вооружённые столкновения между мусульманскими и христианскими общинами Ливана, а позже ещё и осложнённые вмешательством Сирии и израильским вторжением, продлились на целых пятнадцать лет...
***
- Ну и чё, Гриб? Чё дальше-то было? И куда вы это оружие потом дели? - просил я Володьку продолжить свою байку. Рассказчик он, конечно, совсем никакой - каждое слово из него клещами приходится вытаскивать. Тыр-пыр - двух слов связать не может без мата.
- А чего тут сделаешь? Простояли на якоре больше двух недель. Опреснитель-то сломался, какая-то охлаждающая жидкость из него вытекла, - продолжал рассказывать бывший радист. - Вода пресная кончилась - ни попить, ни супа сварить. Потом, через пару дней такой всеобщей жажды, один ленинградец, что мимо шлёпал, отписял нам водички чуток, чтобы только-только до Сирии хватило. Когда в Москве наконец-то расчухали, что эта заваруха в Бейруте надолго, дали нам добро идти в Сирию.
- И чё? А там чё? - специально уподоблялся я Вовкиному чёканью, тоже вставляя иногда матерное словцо, чтобы создать ему привычную обстановку для беседы.
- Да ни чё. У входа в бухту Тартуса вся наша толпа вывалилась на открытую палубу. Слева по борту хорошо и без бинокля можно было разглядеть наш ЧМПский притопленный грузовой теплоход "Илья Мечников", весь корпус которого был погружен в воду, сильно накренённый на правый борт. Над водой торчали только фок и грот, и немного выглядывала из воды крыша надстройки с иллюминаторами штурманской рубки. Кто-то рассказал, что во время недавней сирийско-израильской заварушки евреи смертельно ранили нашего "Илью Мечникова" двумя ракетами, выпущенными с военных катеров. Якобы за то, что он прятал за своим бортом какой-то маленький сирийский буксиришко. Ракеты взорвались внутри трюмов, возник пожар, ликвидировать который своими силами было невозможно. Тогда капитан горящего судна принял решение посадить его специально на мель. Никто из экипажа теплохода тогда не пострадал, слава Богу.
- Как же так? Ну? А мы чё евреям ответили? - не унимался я.
- Наше правительство, говорят, выразило Израилю ноту протеста.
- И всё? Это чё ж получается? Они наш пароход полностью буль-булькнули, а мы им всего лишь бумажку с протестом в нос сунули? Тебе не кажется, что здесь несправедливостью попахивает? - возмутился я.
- Откуда же мне знать, чё там в этой ноте было написано? Я чё тебе, дипломат важный? Не всё так просто, друган. Любое судно, заходящее в иностранные порты, можно считать маленькой территорией страны, под флагом которой оно ходит. Если "Илью Мечникова" буль-булькнул Израиль, значит, он напал на нашу страну, я так считаю, - разъяснял он мне свою позицию. - Но не войну же из-за этого объявлять?! Наверное, задарма евреи не отделались - это уж всяко.
Вот представь, что в твой вшивенький "Жигулёнок" врезался гружёный КамАЗ. Ему ничего, а твоя любимая машинка - в гармошку. Хорошо хоть сам не погиб и уродом не стал, - для лучшего понимания рассказывал он мне, применяя сравнения. - По страховке тебе выплатят положенные пять тысяч рублёв, чтобы твоя обида была реабилитирована. Больше-то твой "Жигуль" всё равно не стоит, правильно? Если ты, конечно, ещё докажешь свою невиновность при аварии. Ну, и Израиль, наверное, нам чего-то выплатил. На эти свои пять тысяч ты новую машину себе уже не купишь, но ведь сделано всё по закону и справедливости. Вот сиди теперь и не вякай. Да-а, и такое бывает. Ходи давай, шах тебе.
- Ну, а чего дальше-то у вас в Сирии было? - уже не обращая внимания на шахматы, приставал я к нему с расспросами.
- А ничего, выгрузились и домой потопали, - прикуривая сигарету, спокойно продолжал свой рассказ сосед. - Колье пришлось покупать уже в Тартусе, но оно, к сожалению, не пригодилось - моя балерина успела за это время замуж выйти.
- Да наплевать мне на твоё колье. Лучше ещё чего-нибудь интересного расскажи. А до этого ты на каких судах работал? - спрашивал я, взбесившись от такого его спокойного тона.
- Тебе наплевать, а я тогда готов был на край света слинять. Считал, что у меня незаслуженно рога выросли, не будучи даже женатым.
"Интересно, все ли мужчины пенсионного возраста помнят и правильно оценивают ту свою глупость, когда в двадцать пять каждый непременно считал себя уже достаточно мудрым, хотя даже и в пожилом ещё не всяк может рискнуть назвать себя таковым, - задумался я. - Сколько же нужно прожить среди людей, чтобы действительно почувствовать, что стал достаточно мудрым? Наверное, это из-за того, что мудрость - понятие всё-таки относительное".
- Ну, а как дальше сложилась судьба твоего "Донецкого Комсомольца"? - вытягивал я подробности из своего друга.
- Про его судьбу ничего не знаю. После отпуска я как раз во Владивосток, на этот самый край света, работать перевёлся, - с некоторой неохотой продолжил рассказывать Гриб. - Первые рога всегда получать трудно, сам, наверное, знаешь. Это только уже в зрелом возрасте начинаешь их адекватно воспринимать. Что ж это за мужик, у которого рогов нет?! Его даже козлом-то обозвать у бешеной дамочки язык не повернётся, - улыбаясь, выложил он передо мной свою мудрость. - А до этого я в Ждановском пароходстве трудился, тоже на таком же - "Комсомолец Калмыкии" назывался. Больше года проработал и в отпуск на четыре месяца ушёл. А из отпуска приехал, его уже не стало.
- Кого это не стало? Парохода? А почему? - стряхнув шахматы с доски, выпытывал я у Грибова о его морских приключениях.
- Потому что утонул. Ты чего шахматы-то смахнул? Моя бы партия была, тебе мат через два хода светил.
- Да сдался я, успокойся. Какие тут шахматы? Давай лучше водочкой с тобой попотчуемся слегка, а? И ты мне расскажешь, как этот твой пароход погиб, ладно? - заманивал я Гриба на эпитомы своих морских баек всеми возможными способами. Для меня даже такое его либретто самих фактов было уже интересно.
- Святое дело, наливай! Заодно и восьмерых хороших моряков помянем, что тогда погибли, - потирая руки, быстро согласился он. - В те годы, видишь ли, основными причинами гибели судов такого класса чаще всего являлись военные грузы и желание перевыполнить план. К тому же, суда серии "Комсомольцев" очень длинные, узкие, высокие, а потому и неустойчивые. Про них ещё говорили: «Комсомольцы от тумана качаются», - выпив пол-стаканчика, хрустя малосольным огурцом, Гриб начал рассказывать уже более охотно.
- Дело-то было как раз тридцать первого декабря, на Новый год. Они выходили из итальянского порта Кальяри, что на Сардинии, с грузом соды и арматурной стали. Не знаю, мне так друзья рассказывали, встречался потом с некоторыми. С одним парнем через полгода после этой трагедии случайно в одесском Гамбринусе хорошо так схлестнулись, дня два из кабаков не вылезали, пока он в рейс не ушёл. Но все они рассказывали почти одинаково. Экипаж состоял из тридцати шести человек, пять из которых были женщины. Каустическая сода в металлических бочках, около тысячи восьмисот тонн погрузили в трюм, а весь металл, почти пять тысяч тонн прутков - в твиндеки. За перевыполнение плана тогда сыпались неплохие почести, и о риске, понятное дело, мало кто задумывался. Парни рассказывали, что погрузка в последние сутки велась слишком быстро. Мало времени было для проверки надёжности крепления груза, особенно прутковой стали. За погрузку всегда второй штурман отвечает - его обязанность, но с Кэпа спрос за всё. Из пароходства и из самой Москвы сыпались радиограммы об обязательном выходе в море именно тридцать первого декабря. Нужно было успеть до официального конца года - там же тоже, понятное дело, все медалей хотели. В результате судно вышло из порта с креном в шесть градусов.
- И чё это означает, шесть градусов? - уточнял я, перебивая рассказ Гриба, подливая между делом.
- В принципе, ничего страшного, конечно, если бы в полный штиль. Ходили и под ещё большим креном, - продолжал не спеша рассказывать Грибов, закусывая. - Оверкиль такое судно делает при выше пятнадцати. Но им-то надо было чапать аж в Керчь, путь не близкий. Снялись с якоря, вышли, дали радиограмму, что план перевыполнен. Если бы встали на рейде акватории порта, да хоть вообще уже за портом, всё равно бы считалось, что они уже в рейсе. Но судно пошло в открытое море, - задумался на минутку Гриб.
- Давай третий тост за них, - стоя выпил он рюмку водки. - Ну вот, а возле острова Коваля у них произошло смещение груза на правый борт. Забортная вода стала прибывать в корпус. Пока остров прикрывал, пароход ещё плыл, а как только вышли из Кальяри, первая же волна положила его на бок. Судно начало разворачиваться, но это же не автомобиль, пароход быстро не развернётся. Вторая волна… третья… Крен уже достиг двенадцати градусов. Подали сигнал SOS, но тот, кто его принял, лишь рассмеялся: «Вот Комсомолец даёт! Допраздновались до того, что сигнал бедствия подают». Не поверили - Новый год как-никак. Толпа стала покидать борт на лодках и спасательных плотах. Агония судна длилась всего двадцать минут и затонуло в четырёх милях от берега. В течение пяти часов потерпевшие бедствие боролись с холодным морем. Восемь человек спасти не удалось.
- Не-не, погоди, а от чего они умерли-то? - недоумевал я. - Четыре мили - это же всего семь с половиной километров.
- Вечером, когда стемнело, девяти морякам на полуразбитой шлюпке удалось добраться до скалистого берега мыса Карбонара, - не обращая внимания на мою реплику, продолжал рассказывать Володя. - Один парень поднялся наверх к маяку, весь израненный о скалы и кактусы. Его встретили вооруженные автоматчики. Кое как объяснившись со смотрителем и охраной, те поняли что произошло и направили телефонограмму в Кальяри. Через два с половиной часа оттуда вышла спасательная экспедиция. Нашим пришлось барахтаться в холодной воде ещё два с половиной часа до прибытия на место буксира. Уже потом, в госпитале, куда доставили и живых, и мёртвых, дали заключение, что несколько человек погибли на спасательном буксире от асфиксии.
- Чё такое асфиксия?
- А хрен ё знает. Это так утопление, наверное, по научному называется, - ответил Гриб, разводя руками. - Погибли семеро - четвёртый штурманец, начальник рации - я его не знал, два моториста, электрик, токарь, буфетчица и один матрос.
- Они чё, плохо плавали? - снова спросил я.
- Ага, попробуй, поплавай. Это тебе не в бассейне с тёпленькой водичкой - высота волны с трёхэтажный дом, и температура воды чуть выше десяти градусов. Семь километров пёхом-то не всякий прокостыляет. Погиб ещё и сам капитан. Закрылся в каюте и ушёл на дно вместе с судном, - как-то наигранно спокойно, словно специально выпендриваясь передо мной, закончил он свой рассказ.
- Ах, хороши огурчики! Сам солил?
- Не, а чё капитан-то в каюте заперся? Чё он в шлюпку-то не полез, как все? - не унимался я.
- Хороший мужик был потому что. Честный, настоящий моряк. Не стал начальство подводить, а то там знаешь сколько бы тяжёлых погон с плеч полетело?! Такова уж система была - кому-то погибать, а кому в кабинете постановку на вид по партийной линии получать. Ладно, пошли теперь ко мне. Жена к младшему сыну уехала, с внучкой в куклы и дочки-матери играть. Часа четыре в нашем распоряжении точно есть. И бутылочка у меня найдётся. Огурчиков своих прихвати малость.
- А чем тебе здесь-то плохо? Тащи сюда пузырь - и все дела.
- Пойдём, пойдём, я тебе ещё столько лапши на ухи навешаю и фотографии для достоверности покажу. Правда, они у меня все разбросаны как ни попадя, никак всё альбомы не сделаю.
- И фотографии тащи, я тебе помогу их по альбомам распихать.
- Э-э нет, брат, альбомы я сам составлять буду. Раньше-то мы всё мечтами о счастливой жизни жили, а теперь всё больше воспоминаниями о ней. Это как букет полевых цветов составлять, с душой надо обязательно. Порой и цветок-то - ерунда сущая, сеном пахнет или полынью голимой, а воспоминания приятные. Пошли, говорю, я тебя жерехом вяленым угощу, сам на Оке на спиннинг поймал. Здоровенный гад, как лошадь.
- Хочешь за мудрых козлов выпить? - убирая со стола, хотел я ещё разок подковырнуть Гриба. - А тебе от жены не влетит?
- За себя мы всегда успеем, сначала нужно "За тех, кто в море", - подмигнул мне Володька, забирая со стола трёхлитровую банку с малосольными огурцами.
- Что у тебя за вредная привычка такая - любую мою хорошую идею со всех сторон рассматривать, даже с плохой? Влетит, конечно, но это же будет потом. Ах, хороши огурчики у тебя. На закусь - только в путь...
P.S. Эпизод в рассказе с тх «Комсомолец Калмыкии» взят из коллекции статей «В нашу гавань заходили...» журналов «Морской флот» и «Огонёк». События реальные.


6. Время лечит


Отчётливо помню один маленький, но весьма весомый для меня фрагмент жизни, связанный с Международным женским днём. До сих пор сей прекрасный праздник ассоциируется с нижеизложенным эпизодом.
Был я тогда ещё сравнительно молодым, не женатым. Помыслы, конечно, были, но жениться особо не торопился. Хотелось на мир поглазеть, потоптать собственными ногами тротуары заморских городов. Ну, и чисто меркантильно, поднакопить малость деньжат.
После очередного отпуска получил назначение на хороший, большущий грузовой теплоход Дальневосточного пароходства. Проработал на нём, никуда не дёргаясь, до следующего отпуска, около двух лет. Судно было почти новое, современное. Дружный экипаж, тридцать два человека, и каждый жил в отдельной каюте. У меня даже был небольшой холодильник, прикрученный ножками к полу и пристёгнутый ремнями к переборке. Имелся мощный кондиционер, свой туалет с душевой кабиной. Деревянная кровать стояла вдоль киля. Если умотает бортовая качка с бока на бок, можно было перелечь на диван, стоящий перпендикулярно кровати под двумя прямоугольными лобовыми иллюминаторами, и поменять болтанку на голова-ноги.
Ходили сравнительно короткими трамповыми рейсами по четыре, пять месяцев. На север выше Охотского моря не поднимались, на юга ниже Австралии не опускались, на запад дальше Адена не лазили. Пару раз за это время переходили Тихий, возили зерно из Ванкувера.
Рейсы начинались чаще всего с Японии, и дальше блондили в основном по Юго-Восточной Азии. В каждом рейсе старались пополнять провизию и пресную воду либо в Сингапуре, либо в Гонконге, чтобы экипаж мог выгодно отоваривать свою валюту. Даже японская аппаратура там была дешевле, чем в самой Японии.
Шли из индийского порта Мадрас в Тайланд, и, как раз в канун праздника, ранним утром седьмого марта, причалили в порту Бангкока. В экипаже были две женщины - повар, Галина, и судовой врач, Анна Григорьевна. После завтрака все мужчины собрались в кают-компании.
- Ну, чего будем дарить нашим женщинам? - спросил капитан.
Кто-то предложил купить по дешевенькому переносному магнитофону, кто-то настаивал подарить чего-нибудь из парфюма.
- У Галины магнитофон уже есть. Недавно в Японии покупала, сам ей выбирать помогал, она в моей группе в Осаке была. А Анна Григорьевна, насколько я знаю, парфюмерией вообще не интересуется. Купим ещё чего-нибудь не то. Может, лучше скинемся валютой? Пусть сами себе купят, чего хотят, - здраво рассудил помполит.
Вечерком, после вылазки в город, вся команда втихаря отмечала женский праздник, кучкуясь по каютам небольшими группами по интересам. Мы втроём заперлись в каюте второго штурмана. Она у Витюхи находилась на нашей (шлюпочной) палубе дальше всех от каюты капитана.
- Чё-то в этом Бангкоке все бабы какие-то страшные, - сервируя стол фруктами, высказался хозяин каюты, по кликухе Секанд. - Все худые и плоские, как доски. Обезьяны какие-то.
- Не скажи, - встрял в полемику Толик, старший помощник капитана. - Я в Храме Золотого Будды видел пару штук. Очень даже ничего. М-ва, жопастенькие и грудястенькие обе две. Таких сиамских кошечек в Европе не увидишь. У тебя просто, наверно, аллергия на узкоглазых. А ты на табло-то не смотри. У одной тайки, на базаре Чатучака видел, такая корма - глаз не оторвать. Еле удержался, чтобы руками не помацать.
- А тебя в тётеньках что, только корма интересует? - вспылил сразу Секанд. - У женщин, между прочим, кроме задниц, ещё много кое-каких прелестей имеется.
- Это каких таких кое-каких, интересно?
- У дочерей Евы, если ты раньше не замечал, кроме физической, ещё и духовная красота бывает, - всё глубже влезал в спор Витёк. - Ну, тупому мужлану такие качества, как широта души, чувственность, эстетичность, интеллектуальность и прочее, вряд ли знакомы. Тебе бы только вымя у тёлок мять да крупы у кобыл оглаживать, - с ироничной ухмылкой начал поддевать Витюха Толика. - А я своей Наташке сегодня такой офигенный халатик прикупил, - обращался он уже ко мне, игнорируя мнение старпома. - С дочкой, наверно, к тёще на праздники уехала, - разливая виски Меконг по стаканам, с умилением высказался Витюха.
- Она как у тебя, красивая? - поинтересовался Толик.
- Нормальная, - как-то нервно огрызнулся в ответ второй штурман, и выпил залпом содержимое стакана. - Фу-у, мерзость какая, тьфу! Как только аборигены пьют эту гадость? В рот ведь не вломишь.
- Нормальная женщина - это беременная женщина, как утверждает наш мудрый боцман, - продолжал подтрунивать над Витюхой старпом. - Уж кто-кто, а Михалыч знает толк в женщинах. Считает, что нормальная жена должна сразу родить, потом отдохнуть чуток - пару месяцев, и снова забеременеть. И так всю жизнь.
- Ха, мудрец, тоже мне. Четырежды был женат, и ни одна от него не родила, - высказался Секанд - Теоретик! Женщине достаточно быть красивой и умной, всё остальное само приложится.
- Ну, скажешь тоже. В жизни таких совпадений не бывает. Либо красивая, но с куриными мозгами, либо страшная, но с семью пядями во лбу, - набив полный рот дольками ананасов, пробубнил Толян. - Бывают, конечно, ещё и страшные дуры, но, чтобы умная красотка - это нонсенс.
- Много ты понимаешь в женщинах, Дон Жуан-перехватчик, - подковырнул старпома Витёк. - Тебе скоро тридцать пять по лбу стукнет, развёлся больше десяти лет назад, а ещё не женат до сих пор.
- Я что, на идиота похож? Мне и одних рогов достаточно, лишние без надобности. Моряку жена, что некурящему сигарета - сам не курит, а других угощает, - парировал старший штурман. - Моя будущая жена сейчас ещё только в девятом классе учится.
- Вот скоро дома будем, я тебя во Владике со своей Натахой познакомлю, - начал было доказывать свою правоту Витёк, развивая начатую тему.
- Насчёт скоро - это вряд ли, - оборвал я восторженные Витькины планы. - Могу вас обрадовать, на подходе радиограмму получил. Только языками не треплите, а то меня Кэп за такие дела на убыток спишет. После Тайланда во Вьетнам пойдём, в Дананг, а потом в Корсаков.
- Ё-моё, вот это радость! Курица - не птица, Вьетнам - не заграница, - аж вскочил со стула Витюня, услышав такую новость. - Вот, блин, невезуха попёрла. А на Сахалине-то мы какого хрена забыли? Чё бы им нас во Владике-то не выгрузить?
- Да-а, умеешь ты, Марконя, приятные сюрпризы подкидывать. Давненько я в пролив Лаперуза с крутого бережка камушки не швырял, - с раздражением зачесал свою шевелюру старпом. - Считай, ещё на месяц с гаком рейс продлился, дай Бог к первому мая домой приехать. Ладно, давайте хряпнем тогда за то, чтобы безболезненно вытерпеть этот дурацкий рейс.
- После Сахалина-то всё равно во Владик пойдём, - продолжил начатую тему Витюха. - Вот тогда ты сам убедишься, что бывают на свете и умные, и красивые одновременно, - настаивал на своём Секанд, эмоционально жестикулируя руками.
- Если она у тебя действительно такая красивая, то наверняка просто притворяется умной перед тобой, - продолжал спорить Толик. - Дурачит она тебя, а ты и уши развесил, как лох.
- Это умная может дурой прикинуться, а наоборот не получится, - парировал второй штурман с гневом на лице.
- Ладно вам, чего разорались на всю палубу? - стал я урезонивать спорщиков. - Хотите, чтобы Кэп сюда постучался? Тогда нам всем, считай, по дырке в дипломах обеспечены.
Только я это сказал, как в дверь каюты постучали. Мы лихорадочно бросились убирать со стола орудия преступления, пряча бутылки со стаканами и тарелки с закусью куда ни попадя - в шифоньер, под подушку, в письменный стол, успев переляпать всё соком свежих фруктов. Вошла врачиха, Анна Григорьевна - приятная женщина лет сорока с небольшим, по фигуре немного уже склонная к пышности, но многие "сорокопятки" из команды, даже сам Кэп, давно положили на неё свой вожделенный взгляд, хотя и понимали прекрасно, что бесполезно.
Все доподлинно знали, что у врачихи со стармехом имелись некие отношения. Безусловно, сладкая парочка изо всех сил старалась их скрывать, но утаивать что-либо в таком маленьком коллективе было не проще, чем шило в мешке. Стармеха все уважали, и никто поэтому к Аннушке особо не клеился, приняв её личный выбор абсолютно справедливым.
- Ага, вот вы где заныкались. Я почему-то так и подумала, - улыбаясь во всё милое личико, разглядывала эскулапша наши застывшие в ужасе физиономии. - А я тебя, Маркони, ищу, хочу маме поздравительную радиограмму послать.
- Фу-у, напугала! Мы тут твой женский праздник обмываем, чуть в штаны не обделались, думали, это Кэп ломится. Чё, позвонить не могла, что ли? - выговаривал Толик, доставая из-под подушки тарелки с нарезанными мангостинами, личи и ананасами. - Из-за тебя всю постель Витюхе перепачкали. Присаживайся, укрась наш стол своим присутствием, - заулыбался сразу старпом, корча из себя галантного джентльмена.
Анна Григорьевна была женщиной совершенно бесхитростной, доброй и надёжной. Несмотря на солидную разницу в возрасте, а я ей почти в сыновья годился, мы, все трое, были с ней в дружеских, компанейских отношениях.
- Извини, Ань, радиограмму смогу отправить только по выходу в море. В портах всем судам работать на передачу запрещено законом. Мне местные власти даже радиорубку опечатали, - выразил я ей своё сожаление. - Действительно, посиди с нами. Чего тебе налить? Есть вискарь, ром, винца можем бутылочку откупорить...
- Ну, давайте. За женский род, ибо всё прекрасное на Земле родилось от женщины, - величаво произнёс торжественный тост наш Витюня.
Через полчаса у всех мужчин уже развязались языки, начались откровения. Каждому хотелось чем-то выпендриться перед дамой, выпирало желание казаться мужественными героями, обладателями недюжинного ума и тонкого юмора, этакими покорителями женских сердец.
Толян с Витьком как-то быстро снова затеяли полемику, хвастаясь перед Анной, будто они давно, каждый по-своему, ещё в юношеском возрасте разгадали все женские тайны. После очередного высказанного мнения, сами того не замечая, просили у женщины подтверждения своих мыслей. "Скажи, Ань, ведь я прав", "Вот и Аня может тебе мои слова подтвердить", - перекрикивали они друг друга...
- ... и нет никакой любви. Это всё сказки для детей школьного возраста, - распинался Толик. - Есть лишь физическая тяга к противоположному полу, заданная природным алгоритмом для продолжения рода и вида. Всё как у обыкновенных животных и зверей - самый сильный самец имеет связь с самой красивой самкой. А красоту эту они нюхом чуют. Чем больше шансов у самки родить жизнеспособное потомство, тем она и красивее. Вот и Аня не даст соврать. Скажи, Ань!
- Поэтому ты ничем от животного и не отличаешься, - брызгая слюной и активно жестикулируя руками, как итальянец, спорил с ним Витюха. - А человек от зверя отличается тем, что у него есть ещё душа и высокоразвитое сознание, которыми тебя, похоже, природа обделила. Не хуже тебя в женщинах разбираюсь. Гляди-ка, великий психолог дамских душ выискался. Скажи, Ань?!
- Оба вы не правы, мальчики, - мило улыбнулась Анна Григорьевна. - Чтобы познать тайну женщины, нужно, как минимум, ей родиться. Обязательно побыть девочкой, упоённо играть в куколки, радоваться, наряжаясь в новые платья и юбочки. Потом робкой девушкой постоянно мучиться застенчивостью от собственных мечтаний о встрече с принцем на белом коне. Каждая проходит эти стадии по-своему, но никто без этого разбега настоящими женщинами не становится. Как, собственно, и вы - только из хулиганистых мальчишек можете превратиться в настоящих мужчин.
- А о любви что можешь сказать? Любовь есть, обязательно! Правда ведь?! Может, не у каждого она до сильного полыхания возгорается. Она разная бывает, и у каждого своя.
- Конечно! Обязательно! Без любви никто прожить не может, - вся раскрасневшись от выпитого, с волнением в голосе говорила женщина. - Сама однажды чуть было не погибла из-за любви. Сейчас я уже в таком возрасте, что совсем не стыдно рассказывать об этом.
Однажды была очень сильно влюблена в парня, курсанта военно-морского училища. Больше двух лет просто дружили с ним. Дружба постепенно переросла в сильную любовь. Я тогда только-только медицинский окончила, в интернатуру поступила на травмотологию. А он окончил училище и уехал служить куда-то на север, не попрощавшись. Даже не успела ему сказать, что забеременела.
Мир сразу рухнул, жизнь потеряла всякий смысл. Мама успела спасти. Намеренно пришла домой в обед, словно предчувствовала. Нашла меня в ванной, я себе вены на руках вскрыла. Больше полугода белого света видеть не могла. Мама боялась оставлять меня одну.
"Безответная любовь - это как болезнь, даром что каждый готов испытать её на себе, - говорила мне мама. - Кто-то быстро выздоравливает, кто-то дольше болеет. Бывает, когда эта болезнь переходит в хроническую стадию. Время обычно всех лечит. Или залечивает. Хоть и редко, но бывает так, что болезнь становится неизлечимой, и человек может погибнуть. Вот и ты теперь на поправку пойдёшь, - успокаивала она меня. - Уж такая наша женская доля. Жизненная миссия женщины как раз и заключается в том, чтобы родить себе подобных. Выкормить грудью для развития и укрепления иммунной системы, правильно воспитать, поставить на ноги и выпустить в жизнь. А после такого счастья и помирать не страшно. Вот и ты, доченька, перед Богом, перед самой природой обязана думать теперь только о ребёночке, должна родить и до конца выполнить свою миссию".
Мудрая у меня мама, словно провидица. Всё сбылось, как предсказала. Болезнь была тяжёлой, но время вылечило. Сын в этом году военное авиационное училище в Краснодаре оканчивает, на истребителях летать будет. Вот, не утерпела до Сингапура, на подаренную вами валюту сегодня ему испанскую гитару купила, с широкой декой и со спаренными струнами. Давно он о такой мечтает. Ещё в школе параллельно окончил музыкалку по классу фортепиано, но может и на скрипке, и на гитаре. Даже из саксофона такие блюзовые композиции выдувает, порой до слёз даже. В следующий раз накоплю и обязательно куплю ему или немецкий "Кейвелрт", или французский "Селмер". В прошлый раз в Гонконге видела, да денег не хватило - очень дорого. Ой, мальчики, совсем я здесь с вами заболталась. Пойду, пожалуй.
- Боишься, что твой стармех от ревности икру метать начнёт, - ухмыльнулся Толян со свойственным ему нахальством. - Ничего, ему полезно.
- Не-не-не, Анна Григорьевна, скажите последний тост, пожалуйста, - начали мы дружно упрашивать мудрую гостью.
- Давайте выпьем тогда за самых лучших женщин. За самых красивых и умных, которые умеют ждать моряка, храня домашний очаг, за самых верных... Спасибо вам, мальчики, за такой приятный праздник. Вы такие хорошие у меня, настоящие мужчины. Хотя бы только потому, что безнадёжно пытаетесь разгадать наши женские тайны. Открою вам самую главную. Женщине достаточно одного мужчины, чтобы понять весь мужской род, а мужчина, сколько бы много ни было у него женщин, никогда не способен понять до конца ни одну из них. Любая женщина навсегда останется для него загадкой...
... Врачиха ушла, а мы продолжали калякать о женщинах, перемывая им косточки, пока спиртное не кончилось.
- Ладно, спать, пожалуй, пойду. Ну и дурак же был тот её курсант военмор, - произнёс напоследок старпом. - От такой женщины добровольно отказался.
- Эх, прибавить бы сейчас годочков двадцать, - задумчиво высказал я свои мысли вслух. - Всю жизнь можно такую искать и никогда не повстречать больше.
- Ну, теперь ты понял, что я прав?! Вот тебе наглядный пример красивой и умной женщины, - тыкнул Витёк старпома носом в свою сермягу. - Ба-а! Да вы, я гляжу, уже успели немного заболеть, холостяки. Или это тайское пойло на вас так подействовало? - с издёвкой улыбался Секанд. - Ну, ничего, Аннушка же сказала, что время всех лечит. Вот и вас вылечит, только маленький шрам в памяти останется.


7. Бэ-Бэ


Был у нас на судне один главный механик, Борис Борисович. Специалист - знал машинное отделение, как свои пять пальцев, настоящий моряк. Причиной случая, о котором хочу немного рассказать, послужила принятая мной радиограмма для него.
= ДРОГОЙ ПАПОЧКА ТЧК МАМА НАВСЕГДА УЕХАЛА ДЯДЕ ВАЛЕРИЮ КУЗЬМИЧУ ЛЕНИНГРАД ТЧК МЫ МАКСИМКОЙ ЖИВЕМ ТЕПЕРЬ БАБУШКИ МАШИ ТЧК ПРИЕЗЖАЙ СКОРЕЕ ДОМОЙ ТЧК МЫ ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЖДЕМ ЦЕЛУЕМ ТВОИ ЛЕНА МАКСИМ БАБУШКА МАША ДЕДУШКА БОРЯ =
Такую радиограмму я просто не мог сам вручить адресату, духу не хватило. Её, конечно, не дочка отправляла, а бестолковая баушка, мать Бэ- Бэ. Написала бы просто, мол, бросай срочно море и приезжай.
Тогда на всех судах загранплавания существовала специальная должность помощника капитана по политической части. Обычно это были коммуняги до мозга костей без каких-либо морских специальностей, практически - дармоеды. Один раз в неделю читали команде лекции о международных отношениях, но основная их работа заключалась в том, чтобы строго следить за дисциплиной и жёстко наказывать любого за её нарушение. Каждый Помпа обязательно вёл и скрупулёзно записывал в свою чёрную тетрадочку все негативные поступки членов экипажа. Одного его слова на берегу, сказанного шёпотом куда надо, было достаточно, чтобы тебя уволили с флота навсегда или лишили визы на выезд за границу, без которой ты будешь морячить по Охотскому, Берингову и Чукотскому морям до Сахалина, Камчатки и мыса Шмидта.
Конечно, всем нам иногда приходилось ходить и в Магадан, и на Курилы, в Холмск, Авачу и Петропавловск-Камчатский. Для разнообразия можно недолго пожить и на одну голую зарплату.
Мне, как второму радисту, например, Помпа вменил в обязанность настраивать судовой приемник «Волна» на советскую радиостанцию и следить за частотой сигнала, чтобы она не уходила, чтобы не было помех в приёмнике, и чтобы каждый член экипажа мог всегда слушать свежие новости по трансляции. Знал бы этот Помпа, что уже около Китая на этот приёмник невозможно было поймать советскую радиостанцию ни на какой частоте. Мне приходилось часами, даже после вахты, крутить ручки настройки этого допотопного приёмника.
- Генрих Иосифович, я не могу поймать советскую радиостанцию ни на каких диапазонах. Мы же в Папуа-Новая Гвинея, а это очень далеко от СССР.
- Ничего не знаю, ты же радист, свои точки и тире принимаешь? Вот и новости для нас прими. Ты комсомолец, а значит, будущий член партии.
Вот дубинушка, - ругал я Помпу мысленно, - знал бы ты, сколько раз я переспрашиваю у берегового радиооператора при связи каждую точку и тире. Пока сквозь атмосферные и прочие помехи, напрягая весь свой слух, вжимая наушники в уши, еле-еле с десятого раза услышишь и примешь правильно информацию, с тебя сто потов сойдёт. А когда ляжешь спать, тебе в каждом шорохе, в каждом отдалённом скрипе уже начинает мерещиться морзянка. Мне легче отремонтировать радиолокатор, эхолот или любую радиостанцию, разобрать эти приборы на детали по несколько раз и снова собрать. Я досконально знаю схемы всех электро и радионавигационных приборов, которых на судне более полусотни, и в каждом приборе по тысяче различных радиодеталей, собранных в схему. Нас хорошо учили, поэтому я хорошо знаю назначение каждой детали. Знаю, что будет с прибором, если изменит свои параметры хоть одна из них. Вот для чего я здесь нужен, для чего меня здесь держат, кормят, поят и платят валюту - для безопасности судоходства, Помпа ты лысая, - ругал я его чуть ли не матом, настраивая приёмник на советскую радиостанцию.
Однажды, когда шли Тихим океаном, нас назначили судном-посредником по связи. Мы с начальником радиостанции несли круглосуточную вахту по Гринвичу, меняясь через каждые четыре часа, без учёта своей положенной вахты по Москве. Из-за плохого прохождения электромагнитных волн в некоторых зонах Земли, прозванными мёртвыми, связь с берегом установить на коротких волнах бывает практически невозможно. Весь океан поэтому делят на отдельные зоны. Переходя из одной зоны, где нет связи, в зону, где связь можно установить на коротких волнах, тебя назначают посредником. Через твою радиостанцию, как через ретранслятор, все суда, находящиеся в мёртвых зонах, могут передавать свою информацию берегу в средневолновом диапазоне. Четверо суток нам приходилось безвылазно торчать в радиорубке. Не то что поспать, бывало не было времени даже сходить пообедать, а тут ещё Помпа со своим комсомольским поручением.
Я так устал после вахты, так невыносимо хотелось вздремнуть хоть часок, что, настраивая этот ненавистный приемник и услышав в нём на какой-то волне русскую речь, пустил эту радиостанцию по всем каютам и пошёл спать. Буквально через час Помпа организовал срочное комсомольское и открытое партийное собрание всего экипажа. Меня не просто пропесочивали, а решался даже вопрос об исключении из рядов ВЛКСМ, что было равносильно полному увольнению с флота с позором.
- Товарищи! Среди нас завёлся один такой псевдокомсомолец, который пропагандирует среди нашего советского экипажа чуждую каждому из нас ложную и враждебную информацию радиостанции "Голос Америки"… позорить флаг Родины...считаю не достоин... ВЛКСМ... нашей партии и правительства во главе с... Предлагаю исключить его из рядов ВЛКСМ и ставлю этот вопрос на голосование. Товарищи, поднимите руку, кто "За"?!.. Так! Получается, что я один такой безжалостный, а вы все тут добренькие сидите? Хорошо, кто хочет выступить? Начальник радиостанции, коллега, что ж, прошу.
- Товарищи, мы все, конечно, осуждаем поступок второго радиста, но хочу информировать, что наше судно три дня назад Владивосток назначил дежурным по связи по второй зоне Тихого океана. Нам с Николаем приходится нести круглосуточную вахту по Гринвичу. После основной по Москве, мы обязаны принимать ещё и всю информацию от других судов, находящихся в мёртвой зоне связи. Мы просто не высыпаемся, товарищи. Из-за усталости, услышав по радио на первой же попавшейся волне русскую речь, Николай, не убедившись, что это вражеская для нашей страны радиостанция, нечаянно пустил её по трансляции. За халатное отношение к своим комсомольским обязанностям предлагаю объявить ему строгий выговор без занесения. Я, как член партии, знающий Николая, как хорошего специалиста, прошу не исключать его из рядов ВЛКСМ.
- Так, кто еще? Ага, сам капитан хочет выступить. Прошу!
- Исключить из рядов ВЛКСМ, значит, с позором выгнать с флота к чертям собачьим. За что? Кто из членов экипажа, интересно, кроме вас, Генрих Иосифович, слушает это радио? Там же один треск и помехи. Я хоть и далёк от радиосвязи, но прекрасно понимаю, что наш "Маяк" в середине Тихого океана не поймаешь. Да и некогда нам всем, мы работаем, потому и устаём. Не дам, не дам я вам, Генрих Иосифович, выгонять с флота хороших моряков. Как председатель партийного комитета нашего судна, предлагаю возложить на моего помощника по политической части, то есть, на вас, Генрих Иосифович, обязанность настройки судового трансляционного приемника на волну советских радиостанций для получения свежей информации о политической жизни нашей любимой Родины. Кто «За»? Кто «Против»? Принято единогласно!
Хороший у меня капитан. Хоть и строгий, но справедливый - не дал на растерзание. Пусть теперь Помпа сам крутит эту ненавистную мне ручку приёмника.
***
Ну да ладно про меня, я же о Борисе Борисовиче рассказываю. Так вот, стал я репку свою чесать, что делать с такой радиограммой? Если я принял радиограмму и дал подтверждение о приёме, то должен лично доставить её адресату. Но зачем убивать хорошего человека сейчас? Можно вручить эту радиограмму при подходе домой, всё равно же он не сможет пешком по океану домой поспешить. Решил сначала капитану её показать.
- А чего ты мне-то её впихиваешь? Сам принял, сам и вручай.
- Это непростая радиограмма, сами понимаете. Вы, как капитан, из целесообразных и гуманных побуждений имеете право положить её под сукно до лучших времён. До подхода во Владик, например. Наш главмех хороший мужик, но при таких обстоятельствах у любого может гирокомпас одну из степеней свободы потерять.
- Кто тебе сказал, что я имею такое право? Это же частная радиограмма, а ты не имеешь права разглашать частную информацию. Даже мне. Так что иди и делай свою работу!
- Я знаю, что вы с ним дружите. Ладно, пошёл я тогда.
- Стой! Знаешь что? Ты её Помпе отдай, пусть он на свою душу грех принимает. Здесь не дружба, здесь служба главнее. Ну да ничего, думаю, наш Дед крепкий мужик, выдержит.
"Эх, капитан! Вот раньше, всего сто лет назад, капитан имел право в целях безопасности отдать приказ даже вздёрнуть на рее любого. Прошли те строгие времена, скоро и самого капитана, как обыкновенного матроса, будут наказывать, - горестно рассуждал я, направляясь к Помпе. - Наш Генрих любит такую работу выполнять. Хлебом не корми, дай грязными руками в чужой душе покопаться".
- Это ты правильно сделал, что не стал сам ему вручать. Тут дело непростое, морально человека подготовить нужно. Ну иди, ступай, Николай, я сам ему вручу...
Запил наш Бэ-Бэ, ушёл в запой глубоко и надолго. Затарился в Мельбурне спиртным под завязку. Мы уже экватор перешли, а он всё никак не просохнет. Возле Филиппин как-то ночью пьяный вдрызг пришёл ко мне на вахту в радиорубку.
- Это ты, Колька, принял мою радиограмму? Как ты мог? Ну как ты мог, а?
- А что было делать? Сам пойми, Бэ-Бэ, это моя работа. Не ты один такие радиограммы получаешь, бывают и хуже.
- Надо было не давать её мне до прихода во Владик. Хочешь выпить?
- Я на вахте, Бэ-Бэ, извини.
- Всё равно сам бы скоро на берег списался. Пора уже, хватит, наплавался. Кэп всё уговаривал - мол, куда я без тебя? Вот и доплавался. Пацан ещё только во второй класс ходит. Рога не жмут, наплевать, давно знал, что с рогами живу. Вот сука, детей бросила, не дождавшись. А этот её хахаль даже старше меня лет на десять. Ладно бы с молодым ушла, ещё бы понятно. В оперном театре у нас в Волгограде пел, тенор хренов. Вот же сука! Брось на хрен эти свои наушники, давай фыпьем.
- Не могу, Бэ-Бэ, сам понимаешь, вахта. Шёл бы ты спать, утром поговорим...
Ещё до прихода в Манилу Борис Борисович так нажрался, что пришёл в кают-компанию, едва стоя на ногах. Увидев Помпу, схватил его одной рукой за грудки и стал трясти, как грушу. Видно, Помпа хорошо его морально подготовил.
- Я из тебя сейчас всю душу твою поганую вытрясу, слизняк. Присосался тут, пиявка, червь навозный.
- Вы... как вы себя ведёте? Как вы смеете? Хотите поговорить как мужчина с мужчиной?
- Это кто, ты, что ли, здесь мужчик? Посмотрите-ка на этого мужичонку, люди добрые. Какой же ты мужик, если у тебя даже рогов нет? Если с похмелуги ни разу не страдал? Если грыжу не надрывал, ничего тяжелее авторучки за всю жизнь не поднимал? Насрать мне на твою партию, понял? Хошь я тебе сейчас от имени народа всю твою харю коммунистическую растворожу?
Никто его не стал останавливать, удерживать и успокаивать. Отлично знали, что Бэ-Бэ никогда даже мухи не обидит, хотя силищи в кулаке на любые две рожи хватит для глубокого нокаута. А если бы и вдарил Помпе разок, никто бы не возражал. Генрих, мягко говоря, струхнул, а попросту - обвалялся. Все понимали, что в лице нашего Помпы он от отчаяния проклинает всю тяжёлую социалистическую систему жизни на флоте. Терять главмеху уже было нечего, с флота всё равно уходить - воспитывать своих детей, брошенных матерью. С золотыми руками он на берегу и без партийного билета себе на хлеб всегда заработает, а вот лизать зад ему больше никогда и никому будет не нужно.
- Из-за всяких таких Помп мне всю свою моряцкую жизнь в рейсах приходилось под одеялом водку пить, когда по дому тосковал по своим ребятишкам. В Брисбане мы с поляками борт в борт стояли; видел ты, Помпа дармоедная, как там польские моряки живут? С жёнами своими плавают, по одному могут на берег выходить, а не как мы, по тройкам, чтобы каждый за каждым приглядывал. Значит, каждый третий у нас в экипаже шестерит на тебя, сволочь. Поляки тоже при социализме живут, но они всю ночь по городу гуляли, виски пили, а не как мы, до семи вечера. А опоздай я на минуту, так ты меня сразу в изменники Родины, в свою чёрную тетрадь запишешь. Они свободны, а ты, червь навозный, нас всех здесь в тюрьму засадил. У-ух, ненавижу, коммуняга вонючая...
Сто лет, можно сказать, прошло, а мне до сих пор помнятся эти справедливые слова нашего Деда. Отчётливо вижу удовлетворённые лица членов команды, радующиеся в глубине души, что нашёлся всё-таки хоть один свободный и гордый человек, не побояшийся высказать прямо в лицо главному представителю партийных органов откровенную правду. Слишком уж горькой она была для всех нас.



8. Тропическая депрессия


Когда заходит разговор о дикой природе, мне всегда сразу представляется жестокий шторм на море или какая-нибудь тропическая депрессия, когда скорость ветра достигает до тридцати узлов.
Конечно, это опасно и неприятно, только за всю свою морскую жизнь у меня и было-то всего пяток таких опасных случаев, о которых и вспоминать-то даже не хочется, потому что сам тогда был далеко не героем.
Однажды, помню, шли мы из Брисбена с зерном во Владивосток. Уже входили в Торресов пролив, огибая мыс Кейп-Йорк, ползя вдоль побережья Австралии милях в двухстах по Большому барьерному рифу черепашьим шагом в узлов пятнадцать, не больше. Утром меня разбудил на завтрак начальник радиостанции. Шкубало уже прилично, перед завтраком успел уже пару смык кинуть.
- Давай, Николай, крепи всё, как полагается. Наш Кэп рискнуть решил, через депрессию прорваться хочет, а это жопа полная для всех будет. Готовься, дело серьёзное.
По-нашему осень, а на пятом континенте весна, стало быть - самое время жестоких штормов. Аппетита нет совсем, но надо заставить себя набить желудок жратвой, чтобы было чем блевать. Карту погоды уже сам отовсюду берешь, безо всякого распоряжения свыше. Да, вот он, прямо из Папуа выходит. Мы из центра на периферию попали. Волна накрывает с головой и выше.
В штурманской рубке забегали, все штурмана сбежались. На полу одна блевотина, того и гляди поскользнёшься - и мордой в непереваренный омлет. Кэп уже и сам не рад, что рискнул.
К штурвалу привязался сам старпом, а что толку? Против волны всё равно не удержишь, они отовсюду прут, не дуром. Уже крен на правый борт схватили, градусов восемь всяко. Зерно в трюмах ссыпается на этот борт. Шестнадцать тысяч тонн сыпучего груза - дело серьёзное.
- Уйди на хрен с руля, волну, что ли, не видишь? Пусть Петруха лучше привяжется. Ещё пару таких волн схватим, и готовься к оверкилю, твою мать, - капитан забегал по мостику, как бешеный, крича и матерясь так, что на нижних палубах его мат слышали. - Вот же припёрло, и спрятаться уже некуда, одни островки кругом. Ты чего, Петруха, делаешь, твою в гонолулу через канберру в адис абебу? С ума сошёл, что ли? Ты ж нас потопишь, засранец. Ну всё, уже градусов десять на правый борт точно схватили. Надо срочно где-то яшки бросать.
Шеф тоже бегает от одного локатора к другому.
- Только бы рупоры не сорвало. Надо было, Колян, нам резину на редуктора наложить. Не дай Бог вода туда попадёт, заклинит на хрен.
- Надо как-то правый борт под волну подставить, да разве тут угадаешь? Пока разворачиваешься, сломаешь железяку пополам... А вы чего все сюда сбежались, ну-ка ушли все лишние с моста! Ещё доктора мне тут не хватало. Тебе что, больше смыки кидать негде? И ты, радист, давай, дуй к себе в радиорубку. Объяви там всем, чтобы спасательные жилеты напялили. Кого увижу без жилета, в морду дам, так и передай.
- Коль, можно я у тебя в каюте посижу. У тебя хоть иллюминатор на палубу смотрит.
- Иди, Док, только на кровать не блевани. Там у меня уже человек пять в иллюминатор пялятся...
Бросили якоря с подветренного бока какого-то островка, но волна гуляла по нему, полностью перекатываясь через его жидкую растительность. Яшки не держали, судно срывало мористее. Трясло при ударе волны так, что на ногах не устоишь. Слышно было, как на камбузе, четырьмя палубами ниже, все баки и кастрюли со сковородками летали и бились с грохотом о перегородки. Через полчаса оборвало левый якорь, и буквально через минуты три и правый.
- Полный вперёд! Петруха, только на восток держать, только на восток! Третий штурман, Валерка, стой и смотри на эхолот, докладывай о глубине постоянно. Не дай Бог ещё на меляку напороться... Ты чего, Секанд, в окно всё пялишься? Кто сейчас на вахте, я или ты? Отмечайся постоянно! Мы, похоже, идём полным вперёд, а отмечаемся почему-то на двадцать кабельтов сзади...
Вот так, почти целые сутки экипаж боролся за непотопляемость. Страшно было, чего и говорить. Все коммунисты вдруг о Боге вспомнили, молитвы себе под нос бубнили. Особенно страшно было, когда пароход с гребня волны в пучину скатывался. Винты на корме воздух месили, а хлебнув моря, утапливали судно вглубь. В иллюминатор, как в аквариум можно было смотреть. Блевать уже было нечем, желчь одна. Тогда без жертв обошлось, только поварихе, Татьяне Фёдоровне, ногу в коленке раздробило.
Опасности и на берегу бывают, и на заводах трагические случаи происходят. Ну поблюёшь, смыки покидаешь, как говорят моряки. Все блюют, даже собака наша блевала. Кто-то притащил её на борт ещё кутёнком. Выросла на пароходе, стала настоящим моряком. В шторм ложилась на самой нижней палубе, на середине её ширины, где качка наименьшая. Никто её этому не учил, сама догадалась. Потом она сбежала с парохода где-то в Индонезии. Предательница Родины, удрала с каким-то иноземным кобелем, будто русский был для неё хуже.
Не опасности составляют главную трудность в работе моряка, а что?.. Правильно! Разлука и долгое ожидание встречи с родными и близкими. Болезнь может привязаться, ностальгия называется. А болезнь души намного серьёзнее всякого испытания, даже в условиях дикой природы, всем это известно.


9. Боцман Клешня


С ранней весны до поздней осени многие суда Дальневосточного морского пароходства делали рейсы в полярку. Для жителей Крайнего Севера доставлялись на зимовку промышленные и продовольственные товары, солярку в бочках для работы береговых дизельных генераторов и другие генеральные грузы. С запада такое обеспечение проводили суда Мурманского пароходства, а с востока - суда Дальневосточного. Оба пароходства имели большой ледокольный флот.
Большая часть побережья Северного Ледовитого океана была тогда недостаточно обеспечена портами и причалами, поэтому выгрузка обычно производилась силами членов судовых экипажей. Несмотря на приличную прибавку к зарплате северного коэффициента и хорошие доплаты за самовыгрузки, мало кто из моряков обожал такие каботажные рейсы. И дело здесь не столько в том, что им приходилось морозить сопли, в то время как более везучие моряки ходили рейсами на юга, где можно было и пузо погреть, и получать двадцать два с половиной процента от зарплаты в валюте. Наверное, как я сам думаю, им не нравились слишком долгие стоянки, когда за бортом наблюдалось лишь мало приветливое ледяное однообразие. Хотелось постоянно куда-то двигаться, плыть, путешествовать по всему земному шару, делать кругосветки, открывать для себя какие-нибудь новые экзотические места, которыми так богата наша прекрасная планета.
Мы уже радовались, что наконец-то заканчивается наш последний рейс на Мыс Шмидта, что скоро пойдём домой, в родной порт Владивосток, обнимем своих родных и близких людей. Всем хотелось после этого севера сходить куда-нибудь в Японию или Индию, кто-то мечтал снова перейти экватор и посетить Австралию или страны Южной Америки. Но неожиданно нам пришла радиограмма следовать в порт Мурманск, где наш дизель-электроход ледокольного типа должен был остаться в аренде сроком на один год вместе с экипажем.
- Вот радость привалила, - негодовал Кэп, Виктор Фёдорович, молодой ещё мужчина, крепкий, как дубовый верстак, хоть сто лет на нём кувалдой стучи - не расшатается. - Опять наш радист приятную новость принял, везунчик.
В порт Диксон мы должны были следовать своим ходом и прибыть не позднее пятнадцатого января, где нас должен был ожидать атомный ледокол «Ленин» для дальнейшего сопровождения каравана с ещё тремя теплоходами.
Чистой воды практически уже не было, и мы часто застревали во льдах на несколько суток. Перекачивали балластную воду с борта на борт и с бака на корму, ломая корпусом судна лёд вокруг себя. Двигаясь такими темпами, мы встретили Новый Год только на выходе из Восточно-Сибирского моря.
- В самую зимищу попали, ядрёна в кнехт. На улице за пятьдесят и темнотища, хоть глаз выколи, ядрёна в клюз, - возмущался наш боцман по кликухе Клешня.
Руки у него были, как клешни у краба. Он всегда их стеснялся, не зная куда деть. Да и куда их можно было спрятать, такие грабли? На своей робе он пришил огромные накладные карманы, как чехлы для совковых лопат, и вынимал из них руки лишь в случае необходимости. А случаи эти были практически постоянными за время рабочего дня, не считая частых авралов для палубной команды. Это был мужик уже зрелого возраста, по имени Матвей Данилович, невысокого росточка, кривоногий, как медведь-кавалерист, широкоплечий - настоящий морячилла, отработавший на морских судах уже лет двадцать. Обыкновенные рабочие рукавицы на его руку не налазили, как детские варежки на мужскую ладонь. Кроме кувалды, никаких молотков не признавал, в ладони их не чувствовал, как сам говорил. Никогда не пользовался гаечными ключами. "А зачем? - удивлялся он, - Сломаю ещё ненароком. Я и без ключа любую заржавевшую гайку откручу". Моя ладошка в его руке казалась чайной ложечкой в сковородке.
Все двери в надстройку мы задраили для сохранения тепла, оставив лишь одну на корме, чтобы наш повар мог иногда выносить помои. Над штурманской рубкой постоянно светил вперёд мощный прожектор, освещая путь. Это был единственный свет, режущий густую темноту, бьющий чуть ли не на полкилометра так, что белые медведи разбегались. А свет из иллюминаторов кают до кормы не доставал. Поэтому, если выйти без фонаря, сделать несколько шагов и покружиться на месте, можно было вообще не найти входную дверь в надстройку. Так и тыкался бы на ощупь, как слепой, пока не замёрз напрочь.
За полтора суток до подхода к проливу Вилькицкого, после которого до Диксона оставалось бы пройти всего ничего, начался тяжёлый лёд с мощными торосами. На этот раз мы вляпались так хорошо, что уже пятый день, как говорится, ни тпру ни ну. Все попытки раскачаться, перекачивая балласт с борта на борт и с бака на корму, ничего не дали. Судно прочно вмёрзло в лёд, толщина которого была, наверное, не меньше метра. Виктор Фёдорович ходил мрачнее тучи. Все понимали, что его вины никакой нет и быть не может. Разве угадаешь, когда на льды напорешься? Но он капитан, и никто с него ответственность не снимет. Авторитетный лидер, каким и положено быть капитану на флоте, где без дисциплины не выжить. Но, как мудрый человек, он прекрасно понимал, что в экипаже судна, как в наглухо замкнутой системе, установление чересчур жёсткой дисциплины создаст невыносимые условия для жизни экипажа. Он старался отдавать свои приказы так, чтобы их исполнители понимали, что они не какие-то чёрные козы, а единственные специалисты, способные выполнить этот приказ. Был, скорее, законодателем общественного мнения, часто позволял своим штурманам вступать с ним в дискуссии, не навязывая, а доказывая правильность своего мнения. Всегда выслушивал пожелания исполнителей, чтобы максимально облегчить им выполнение своих задач. Все уважали капитана не только за такую демократичность, но и как хорошего, мудрого человека. Обращались к нему строго на "вы". Кроме боцмана. У Клешни в лексиконе вообще не существовало такого личного местоимения. Он тыкал всем, будь перед ним хоть сам министр морского флота СССР. Все это знали, и в силу искреннего уважения к такому добросовестному труженику моря, легко прощали ему эту мелочь, даже сам капитан.
Штурмана ходили понурыми, с опущенными головами, словно чувствовали за собой вину. Да вообще, у всего экипажа настроение упало ниже ватерлинии.
- А может, мы на меляку напоролись каким-то краешком? - выдвинул своё предположение помощник капитана по политической части, а попросту Помпа, когда ни у кого из комсостава уже не осталось сколь-нибудь ценных предложений. Никто даже не засмеялся, доподлинно зная, каким бывалым моряком является этот Помпа. - А что, разве не может такого быть? Ну хорошо, давайте так тогда... я предлагаю выйти всем экипажем с ломами и обколоть весь лёд по периметру.
- А-а, делайте, что хотите, - махнул рукой Виктор Фёдорович в отчаянии и вышел из кают-компании.
Все напялили на себя казённые овчинные полушубки, завязали уши шапок на подбородках, обулись в валенки и вышли с ломами на долбёжку.
- И кто это додумался до такой дури, интересно? На улице минус пятьдесят пять, - возмущённо вопрошал Клешня у рядом работающего с ним матроса.
- Во-во, полный идиотизм, толщина-то с метр. Два часа уже дубасим, а даже лунку не наковыряли, - подтвердил его слова рулевой матрос.
- Легче было бы в бетоне отдолбошить. Может, к будущей весне и доковыряемся. Считай, пилим сук, на котором сидим, ядрёна в брашпиль.
Помпа с ломом был где-то поблизости и не мог не услышать упрёка в свой адрес. Доложил капитану, тот вызвал боцмана к себе на ковёр.
- Вы чем-то недовольны, Матвей Данилович? - спросил капитан боцмана, переминающегося с ноги на ногу у входа в каюту, не зная, куда спрятать свои клешни. Когда Помпа вышел из каюты капитана и закрыл за собой дверь, Виктор Фёдорович смягчил тон.
- Проходи, Данилович, присаживайся. Да, согласен, идея не из лучших, но других нет, к сожалению. Лёд сжимает корпус, и кто знает, чем всё это может закончится. Ближайший ледокол в неделе хода от нас, да и занят он, караван в Тикси ведёт. Знаю, вы бывалый моряк, весь Севморпуть не один раз проходили. Нет ли у вас каких-нибудь идей? Нам сейчас любые предложения могут пригодиться.
- Ну, не-е! Я могу только троса плести да палубу красить, - виновато пробасил боцман. Он непривычно чувствовал себя, так как не очень часто к нему за советом обращался сам капитан. - Хотя, не знаю, поможет ли тебе, вам, то есть, - поправился Клешня, смущаясь. - Могу рассказать один подобный случай, который с нами однажды в Карском море произошёл. Мы тогда тоже надолго застряли, и капитан распорядился якоря на самодельные деревянные сани смайнать и оттащить их вперёд на парочку смык. Затем выдолбить или подорвать под якорями лёд и утопить их. А потом, когда они вмёрзнут, вытравливать якоря, работая машиной на малый вперёд. Но ничего у нас тогда не получилось, сил не хватило. Якоря с цепью очень тяжёлые, сани ломались, не скользили. Да и народу у нас было всего четырнадцать человек. А потом, когда я, работая уже на другом судне, впервые увидел, как наш пароход ледокол на усах тащил... меня удивило, что мы по чистой-то воде больше шестнадцати узлов не давали, а тут аж двадцать. Словно нас этот ледокол себе на горб взвалил. А ведь эти усы - обыкновенные троса, только толщиной с мою клешню.
- Так-так, интересная идея. А у нас тросов хватит? Вы сможете их в такую толщину сплести?..
Утром, сразу после завтрака (хотя, какое утро в полярную ночь?), всех собрали на общесудовое собрание. Присутствовало сорок восемь человек команды, четверо несли вахту. От меня, как от радиста, толку в этом мероприятии было не больше ломаного гроша, только небольшая добавка к общей тягловой силе. Чтобы не мешаться под ногами, меня оставили нести свою родную вахту в радиорубке. Суть предложения заключалось в том, чтобы оттащить как можно дальше по курсу сплетённые Клешнёй и его помощниками стальные троса усов, привязать на конце толстую охапку брёвен и там утопить это всё под лёд. Виктор Фёдорович назначил командовать парадом самого Клешню.
- Идея ваша, Матвей Данилович, вам её и реализовывать. Командуйте, я в вашем подчинении...
Работа спорилась. Клешня оказался довольно неплохим командиром, только слишком часто орал матом на подчинённых. Часов через восемь знатоки-пиротехники и поджигатели костров смогли булькнуть самодельный якорь в воду. А ещё через вахту ко мне в каюту ворвался возбуждённый до предела судовой врач, Валька, мой друг.
- Чего лежишь? Вставай скорее, сейчас начнётся. Вся толпа уже лучшие места по бортам облепила, встать некуда...
- Не, не выйдет ни хрена, зуб даю, - слышались возгласы в толпе. - Слишком много скруток у Клешни.
- Не каркай, Клешня знает, чё делает. Все троса, какие были, в ход ушли.
- Эх, ещё бы хоть метров десять, тогда бы под более острым углом вытягивали.
- И так сойдёт, ща увидишь...
Опробовали машину на малый вперёд. Клешня со вторым штурманом на баке работали брашпилем, выбирая всю слабину усов, чтобы постоянно было внатяг.
- А-а, не видать ни хрена. Хоть бы Северное сияние вылезло, - ворчал Валька.
Клешня гаркнул в микрофон по-гагарински: «Поехали!». Пароход затрясся на одном месте, как лихорадочный. Все затаили дыхание, оборвёт — не оборвёт? Через пару минут бронированный нос судна начал немного подниматься, залезая на лёд.
- Дыбится! Пошло дело, дыбится коняга, - ликовал Валька.
А ещё через пару минут толстый лёд перед баком с грохотом треснул, и судно закачалось с борта на борт, как на чистой воде. Впереди образовалась кривая трещина метров в десять.
На общесудовом собрании экипажа Виктор Фёдорович вручил Клешне почётную грамоту за доблестный труд и заявил перед всеми, что в будущем никуда боцмана от себя не отпустит. А Помпа пообещал даже сделать запись благодарности в его трудовой книжке.
В Диксон мы прибыли на трое суток раньше срока. Я тоже отличился. На подходе к Мурманску принял радостную радиограмму, в которой говорилось, что аренда нашего судна отменяется. В Мурманске мы встали под погрузку генгруза назначением в канадский порт Монреаль.
- Ну-ка, Данилыч, сожми свою клешню в кулак... Во! Вот так и ходи по Монреалю, пусть знают наших, - подшучивали мы над боцманом.


10. Распустившаяся роза


Я тогда ещё вторым радистом работал. Начальнику было уже под сорок, хотя выглядел он гораздо моложе, я чувствовал себя с ним, как с ровесником. Шеф был уже трижды женат, трижды разведён, и даже дети имелись. Сидим как-то с ним в радиорубке, языки чешем. Не всё же о работе говорить.
- У каждого мужика по жизни не менее двадцати баб должно быть, как минимум. Только на двадцать первой можно жениться, когда опыта накопишь. Некоторым и этого мало бывает - не в коня корм. Не верю я, чтобы жених только в первую свою брачную ночь мужчиной становился, да при этом, чтоб всю жизнь с одной своей женой прожил, ни разу ей не изменяя. Не бывает таких. Мы по природе своей самцы. Закон природы! Это природа велит нам своё семя повсюду разбрасывать, пока здоров. Даже старый и дряхлый волк, не может ничего, вот-вот издохнет, а всё равно на молодую волчицу лезет. Я в твои годы драл всё, что шевелится. Девиз был: «Бог увидит, лучше даст, а пока и эта сойдёт», - распылялся он передо мной.
- Ага! Чего же ты, Михалыч, с таким-то опытом, а до сих пор алименты бывшей жене выплачиваешь?
- Да если б на берегу жил, от меня бы ни одна вовек не ушла. Не умеют бабы долго ждать, хоть тресни. Приходит момент, когда у них в одном месте так сильно зачешется, что и семья им по-боку. Хлеще кошек некоторые. Раньше даже мысли не держал, что имея детей можно гулять налево. Ну, я-то ладно, мужик. Иногда нашему брату даже необходимо подтверждать для самих себя, что не перестали быть таковыми. Природа, опять же, своё берёт. Не зря же она создала на каждого мужика по две-три нужных нам по жизни особей противоположного пола. Ну гульнул разок-другой, подумаешь. Кому от этого плохо? Так шифровался, что само ЦРУ бы ни единого следа не нашло. Ещё неизвестно, как она сама-то свою целомудренность блюла всё это время? Бывало, по году не виделись. Я, здоровый самец, с бешеными деньгами, изголодавшийся настолько, что Баба Яга уже красавицей желанной казаться стала. Можно сказать, своего ребёнка ей доверил, как лебедь лебедихе, улетая за пропитанием, а она леблядем оказалась, дочь отца лишила. Зато я опять свободен. Вольный самец в самом расцвете сил и с толстым лопатником, набитым валютой, а с валюты же алименты не берут. Эх, скоро в Находке будем, вот уж я оттянусь, оттопырюсь. Пошли с тобой в кабак в Находке сходим, покажу тебе, молокососу, как надо тёлок снимать.
- Хочешь наставником не только по работе стать? Извини, Михалыч, но боюсь, ты с годами уже нюх потерял на женщин. В этом деле я сам могу для тебя наставником оказаться. Ладно, давай, сходим...
***
- ...Ну, пока выпиваем да закусываем, не спеша осмотри зал, выбери себе, какая по вкусу подходит... Да-а, выбор здесь не велик. А может, время ещё не подошло?!
Михайлович для себя просто так, от нечего делать, всегда оценивал внешность женщин по пяти бальной системе.
- Вот четвёрочка идёт, на пятёрку не дотягивает, но четвёрочка твёрдая... Ну-у, это трояк явный, - потягивая шампанское, шеф изучал обстановку, комментируя подробности. - Что за ресторан? Пятёрочку не увидишь даже... Ох ты, какая рыбинка всплеснулась, ни себе чего! Вах-вах-вах, какие мы?! Ну-ка, ну-ка, продефилируйте, мадам! Неплохо, очень даже неплохо! Есть значит и в Находке принцессы. Ах, хороша Маша, да жаль не наша, с кавалером пришла. Ну что, ещё здесь посидим или в другой махнём?..
- …Во-о! Надо было сразу в этот идти. Смотри, сколько товару - аж глаза разбегаются. Только мельком взглянул, а уже штук восемь пятёрочек заметил. И на нас уже некоторые глаз положили. Видишь, вон за тем столиком, где два мужика и целых четыре сыроежки?
- Ну и вкусы у тебя, Михалыч. Какие сыроежки? Это же кони настоящие. К тому же, старые.
- Какие кони? Какие старые? Бальзаковский возраст, самое оно! Не понимаешь ты толку в женщинах. Какой интерес с девочкой возиться? А эти лошадки объезженные, всё умеют, и тебя, молокососа, ещё кое-чему научат.
- Ну уж нет, сам учись. Иди, приглашай, веди сюда хоть весь этот табун объезженных лошадей, но я тебе только компанию могу составить. Правильно ты говоришь, товара много, а вот выбрать нечего, к сожалению. Попробую лучше закинуть удочку на нашу официанточку. Она, пожалуй, самая молодая и симпатичная из всего женского контингента этого ресторана.
- Ха! Раскатил губищу. Может, тебе ещё Софи Лорен подать? Да она даже взора своего на тебя бы не обратила, повстречайся ты ей где-нибудь на улице. Здесь да, ты клиент, а это её работа. И за столик с клиентами ей нельзя присаживаться, сам знаешь. Ну, флаг тебе в руки тогда, попробуй. Уговор только не забывай - вместе пришли, вместе и выйдем. Ну, раз ты не против составить компанию, то я пошёл...
У нас в команде всегда существовал устный договор - выходить из кабака всем вместе, чтобы никому обидно не было, если кому-то не пофартит снять женщину. Договорились следить друг за другом. Частенько бывало, когда кто-то, оставшись в кабаке в одиночестве, напарывался до потери памяти.
***
- Принесите, пожалуйста, ещё графинчик этого коньяка. А какие фрукты вы можете предложить?
- Есть апельсины, бананы, груши, виноград. Чего бы вы хотели?
- Меня Володей зовут. А можно и мне вас по имени называть?
- Наташа!
- Очень приятно! Наташ, а правда, что официантам нельзя к своим клиентам за столик присаживаться?
- Да, правда, если не хочешь быть уволенным. Так что из фруктов?
- А нет у вас ананасов, случайно?
- Нет, такой экзотики у нас не бывает. Даже не знаю, на каких деревьях они растут.
- Они растут не на деревьях, Наташенька, это кочанное растение. А мы как раз сегодня вам в Находку целый пароход ананасов из Панамы привезли. Уже выгружают.
- Ну, это для Москвы, мы их не увидим. Простите, Владимир, но мне нужно работать. Так что ещё вам принести?
- Гм! Даже не знаю. Принесите тогда груш и винограда.
- На двоих?
- На четверых, пожалуйста...
***
- Всё о-кей, они наши. Моя вон та, с короткой стрижкой. Видал, какая грудь? Спать как на подушке можно. Марина - морская, значит. А тебе так и быть, достаётся помоложе, Викой зовут. Вон та, в белой кофточке. Они бухгалтеры в местном рыбколхозе, а эти два мужика - какие-то ихние начальники. Те две тёлки, что рядом с мужиками - это ихи. Может, жёны, может, любовницы, не узнавал. Они все с одного колхоза. Ну чё, нормалёк?
- Да мне по барабану, Михалыч. Можешь тащить сюда хоть даже жён этих начальников колхоза, только тебе придётся с ними одному спать, со всеми... Выйдем вместе, не волнуйся - я же обещал.
- Ладно тебе харчами перебирать, Бог увидит, лучше даст. Только они не хотят за наш столик идти, к себе приглашают.
- У них там другой официант, а я с этого стола уйти не могу. Ты же мне сам флаг в руки дал, а теперь отбираешь. Я уже сделал первый шаг, узнал её имя. Таких, с грудями-подушками, любой дурак снимет, а ты вот официантку нашу сними, попробуй... Или зови их сюда, или иди снимать других, более покладистых. Наставник, тоже мне.
- Да- а, с тобой, я гляжу, каши не сваришь. И на хрена я тебя с собой взял? Надо было с Валеркой, вторым механиком, идти.
- У них что-то в машине сломалось. Все механики сейчас ремонтом занимаются - аврал у них.
- Ладно, говнюк, пойду уламывать. Пригласи тогда хоть эту Вику на танец. Чё я один-то крутиться должен...
***
- Ваш коньяк и фрукты, пожалуйста.
- Спасибо, Наташ! Минуту! Слушай, мы двенадцать дней по Тихому океану к вам в Находку шли. Будем стоять всего четыре дня. Скажи, чего интересного можно увидеть в вашем городе?
- Володя, не заигрывай со мной. Я ведь всё понимаю, но... мне же влетит. Ты этого хочешь? Я пошла, ладно?
- Подожди! Принеси ещё две шампанского, пожалуйста. К нам сейчас две женщины подсядут, но я просто составляю компанию своему другу... Как же мне с тобой поговорить? А, Наташ? Хоть пять минут.
- Всё, я пошла...
- Минуту, Наташ! Если честно, я поспорил со своим другом, что сниму тебя сегодня. Скажи, я уже проспорил?
- Володя, вы что, совсем юноша? Здесь не официанток снимают, а желанных дам. Я здесь только обслуживаю ваши знакомства.
- Да? Покажи тогда хоть одну желанную даму, что-то я не созерцаю.
- Мне надо идти, извини...
***
- Добрый вечер! Разрешите пригласить на этот медленный танец одну из ваших прекрасных дам.
- Гы-гхы-гхы... Ладно тебе, парень, садись, давай! Выпьем, познакомимся, гхы- гхы...
- И всё же?! Такая музыка, это же Джо Дассен, одна из его лучших - «Если б не было тебя»! Жаль, если такой танец пропадёт. Можно вас пригласить?..
- Спасибо! Вы так хорошо танцуете, было очень приятно.
- Мне тоже, Владимир. Пойдёмте, правда, посидим за нашим столиком.
- Вика, милая женщина, у вас слишком весело, а когда за столиком много мужчин, они обычно забывают, что рядом с ними сидят представительницы слабого, но прекрасного пола - только много пьют и много говорят. Я уже заказал для вас с Мариной шампанское и фрукты. Уж не откажите нам, пожалуйста, в приглашении.
- Хорошо, только давайте сначала немного у нас посидим, ладно? Должна же я вас с друзьями познакомить...
***
- Ваше шампанское, пожалуйста!
- Наташа, я пошутил насчёт спора, прости...
- Володя, ты за кого меня принимаешь? Мне без разницы, шутишь ты или всерьёз, только больше, чем на возможную дружбу можешь не рассчитывать.
- Прости, Наташ, честное слово, я ни на что больше не рассчитываю. Можно, я тебя домой провожу? Поболтаем, познакомимся. Вот увидишь, я не какой-нибудь наглец, я... я хороший.
- Смешной ты какой-то, даже интересно самой стало. Если хочешь, жди полчаса после закрытия ресторана. Только учти, ждать нисколько не буду...
***
- ... Ты чё делаешь, а? Чё выкобениваешься? Она влюбилась в тебя, дурака набитого, чуть не плачет. И моя из-за неё со мной на железяку идти не хочет. Это не по-мужски, даже не по-дружески. Не знал, что ты такой, честное слово.
- Пойми, Михалыч, я уже с Наташей, официанткой нашей, договорился. Обещал проводить её после работы, а тебе обещал только, что мы из кабака вместе выйдем. Я своё обещание выполнил. Лучше бы я один пошёл. Учитель, тоже мне, Софи Лорен у него, видишь ли. Сам ни хрена в женщинах не понимаешь, а учить собрался. Не нравятся мне твои бальзаковские дамы. Провести с ней всю ночь? Нет уж, лучше надрызгаться в дупель.
- И надрызгайся. Я пять пузырей коньяка взял. Мало, ещё возьму. Ну хочешь, я твои вахты от Владика до Японии отстою? Чего хочешь проси у меня. Да будет ещё у тебя полно всяких Наташ, а я, может быть, первый раз в жизни влюбился по-настоящему. Завтра пойдёшь в этот кабак и снова снимешь свою официантку. Извинишься, так мол и так, на вахту надо было. Ну пойдём, пожалуйста, а?
- Ах, Михалыч! Первый раз в жизни... по-настоящему... Не уважал бы я тебя, не знал бы, как облупленного... Ты ведь на полгода зло на меня затаишь. Только учти, я нажрусь специально, чтобы она меня ничему в постели научить не смогла.
- Наконец-то. Всегда надо выручать друг друга в трудные минуты.
***
Так все три дня мы и просидели в своих каютах на железяке, со своими дамами бальзаковского возраста, никуда не выходя. Официантка Наташа подумала, наверное, что я просто идиот, но мне было уже всё безразлично. Лишь отложил себе в долгую память, что вот, и официантку в кабаке можно снять, если желанных дам не окажется.
Только в понедельник эти дамы сходили на берег позвонить, чтобы отпроситься с работы. Мы с шефом тем временем пополняли запасы спиртного.
- Ну чё, как? Нормалёк?
- Михалыч, я влюбился, она такая... такая хорошая.
- А я чё говорил? Бальзаковские дамы в постели - это супер!
- Тьфу! Причём здесь постель? Постель, конечно, тоже не последнее дело, но она... она, понимаешь... она как распустившаяся роза. Всё, решено, женюсь.
- Ты чё, придурок? Да твоя невеста ещё в девятом классе учится. Очухайся! Она же на десять лет тебя старше.
- На восемь. Всего лишь на восемь. Ну и что? Причём тут возраст? Она... я... мы... мы оба любим...
- Ну и дурак же ты, оказывается. Она же просто хорошая учительница для тебя. Вела свои уроки так, словно они у неё последние в жизни. Распустившаяся роза! Да хочешь, я на спор её у тебя уведу? Свою выгоню, а сегодня твоя роза со мной ночью будет.
- Да ты... да я тебе сейчас морду разобью и не посмотрю, что ты мой шеф.
- Тьфу, придурок! Ладно, вон они идут, потом договорим...
***
- Осталось каких-то два часа до прощания... и всё, счастье кончится... Спасибо тебе, мой мальчик, за всё, за всё. Можешь не верить, но я буду помнить тебя всегда. Если вдруг когда-нибудь ты снова будешь в Находке и захочешь увидеть меня, только дай знать - всё брошу и прилечу к тебе, как на крыльях.
Я давно живу одна в своей двухкомнатной квартире, как в келье. Была замужем. Видишь, шрам от кесарева? Ребёночек родился мёртвым. Потом мы с мужем расстались навсегда. Сейчас мне тридцать два, а я считаю себя уже старухой. Детей у меня больше никогда не будет, не судьба.
- Вика, я...я хочу сказать тебе, я... люблю тебя! Выходи, пожалуйста, за меня замуж.
- Ты плачешь? Милый мой, спасибо тебе. Ну вот, у меня тоже слёзы потекли. Ты не торопись, я никуда от тебя не денусь, буду ждать тебя.
- Я приеду за тобой, обязательно приеду, только жди. Мы возьмём малыша из детдома и будем воспитывать, как своего сына. Он даже не узнает никогда...
- Да! Я буду ждать тебя. Даже, если ты не придёшь больше ко мне, знай, ты за эти три дня и три ночи подарил мне столько счастья, что его мне теперь хватит до конца жизни. Я уже и не надеялась, не думала, что ещё способна быть женщиной. Ты разбудил её во мне. Спасибо тебе, добрый мой...
***
Доживя до седого возраста, вспоминая иногда своё прошлое, я уже не сомневаюсь, что это была самая настоящая любовь. Много солдат, таких же молодых парней, как и я тогда, погибали... и сегодня продолжают погибать на войне, ни разу не испытав никакой любви к женщине, кроме материнской. А мне за что-то свыше было послано такое человеческое счастье? Где ты сейчас, моя "распустившаяся роза"? Вика, прости меня, что не приехал за тобой. Не смог, так получилось, прости...