Бытие и сознание. Рассказы.

Бытие и сознание. Сборник рассказов на тему "О жизни"

Аннотация: Как бы ни была трудна жизнь, редко кто осмеливается оборвать её раньше времени. Потому что и в тридцать, и в пятьдесят, и в семьдесят все живут надеждой на более счастливое будущее. "Умирать не собираюсь, я ещё и не живал ни разу", - скажет любой старикан. О судьбах, которые мы сами себе строим, о тяжёлых, порой даже невыносимых периодах жизни людей, о попытках выкарабкаться с самого дна - вот о чём эта книга.


1. ВОЛКИ

Вовка - это мой брат, старше меня на шесть лет. Правда, мы не полнородные, у нас одна мать, но разные отцы. Правильнее будет сказать - единоутробные. Отцов своих мы даже на фотографиях не видели. В детстве наивно верили, что Вовкин отец действительно был лётчиком, а мой моряком, и что оба они героически погибли, исполняя долг перед Родиной.
Мать посадили, дали десятку за разбой, лишив родительских прав. Мне тогда было десять, в четвёртом классе на второй год остался. Сначала нас определили в детский приёмник, а вскоре перевели в костромской детский дом. Через четыре года мать умерла на зоне от туберкулёза.
Смутно помню отрочество. Мы и раньше-то никогда сытыми не были, судьба не баловала. Со временем как-то прижились в этой новой жизни. Брат всегда заступался за меня, в обиду не давал. Природа в наследство от отца подарила ему эндоморфное строение тела - широкую кость, как в народе говорят. Мой же отец-моряк подарил мне натуру под народным названием - хоть соплёй перешиби. Первую сидку по малолетке Вовка получил из-за меня. Заступаясь, порезал одного хмыря и подсел на три года.
После детдома он забрал меня к себе, в Москву, где работал матросом на дебаркадере. Не виделись больше двух лет. За это время братан как-то умудрился заиметь свою однокомнатку в малосемейке.
Даже не представлял, что можно жить в раю - делать, чего хочется, идти, куда вздумается, вставать и ложиться спать, когда собственная лень подскажет. Брательник выдавал мне на карманные расходы, но я и без хрустов с великим удовольствием блондил по ГУМам и ЦУМам с выпученными глазами, никогда в жизни не имевший таких экзотических предметов первой необходимости, как наручные котлы, лопатники из натуральной кожи, золотые или серебряные белуги-портсигары и прочее. Даже подстаканника никогда раньше не видывал. Вынул из него стакан, сидя как-то в кафе, и через дырку в дне рассматривал людей как в монокль.
Помню, как-то осенью Вован запихал меня на курсы машинистов электропоезда при центре метрополитена. Хотел до мужика унизить, да не получилось. Уже через месяц меня оттуда сделали пинком под зад, уличив в воровстве дамской сумочки и дали год. Не успел выйти я, как снова сел мой Вовка по примерно такой же статье. Так и жили - то он, то я. Встретились, короче, когда мне уже сороковник по башке трахнул.
После очередной отсидки Вовик опять приютил у себя, но уже в Балахне, районном городке Нижегородской области, где за какие-то три года жизни на воле исхитрился купить на окраине небольшой частный домик с участком, с банькой, даже с газом, водопроводом и центральным отоплением. Заимел старенький "Жигулёнок" с пристроенным металлическим гаражом перед домом. Официально нигде не работал, жил на то, что скупал в местной рыбартели по дешёвке свежую рыбёшку, солил её, вялил, крупного леща ещё и коптил, и всё оптом сдавал в пивные ларьки в Нижнем.
Пьянствовали до одури, обмывая мою свободу. Брательник, чтобы я смог быстрее адаптироваться к полноценной жизни, откуда-то даже притащил в дом пару местных "сыроежек", с которыми мы не хило поизвращались в баньке.
- Всё, хорэ развлекаться, - заявил брат через неделю, - пора дела делать...
***
"Жигулёнок" припарковали во дворе, на въезде в Нижний. В машине переоделись, нарядившись под седых стариков. Пешком дошли до остановки, где сели в маршрутку и доехали до Дворца Спорта.
- Вот эта девятиэтажка. Так... без пятнадцати девять, скоро его любимая программа "Время" начнётся. Уходить будем чердаком через последний подъезд, - объявил братан. - Ключи к замку на крышке люка этого подъезда я ещё две недели назад подобрал, а на последнем подъезде крышки на чердак вообще нет.
Он резко дёрнул за ручку входной железной двери подъезда, оторвав её от электромагнита домофона, и мы пешком тихонько поднялись на четвёртый этаж.
- Вот его квартира. Выкрути лампочку, чтобы на лестничной клетке темно было, - командовал брат, - а я сейчас на электрощите выключу его автоматы защиты. Как только вылезет, а он вылезет обязательно... захочет убедиться, что только его автоматы выбило, я воткну ему в шею шокер и быстро войду в квартиру, чтобы вырубить его бабу. Они вдвоём с женой здесь живут. Ты берёшь его за подмышки и затаскиваешь волоком в квартиру. Только тихо, чтобы соседи не вылупились. Свяжем, а потом я схожу, снова автоматы врублю. Не в темноте же шарахаться...
***
В зале со связанными за спинками стульев руками, с заклеенными скотчем ртами, сидели хозяева. Вован прибавил громкость телевизора. Пока пленники не пришли в себя, мы шмонали хату. Кроме пятнадцати штук, найденных в лопатнике фраера и мелочи в сумочке его Пенелопы, ничего не нашли.
- Ну что, гнида, очухался? Жить, наверное, хочешь, контрацептив штопаный? - тихо, прямо в ухо хозяину проговорил Вовка. - Сейчас я отклею тебе хлебало, и ты тихо, без кипеша, скажешь, где хранишь деньги, мразь. Если вздумаешь сказать, что денег в доме нет - сразу замочу обоих. Если их действительно здесь нет, вы тем более оба сдохнете. Значит, судьба у вас такая.
Брат зажал пальцами ноздри тухлому фраеру, а когда тот начал задыхаться, мыча и дёргаясь на стуле, прошептал ему в ухо.
- Если готов сказать, где деньги - моргай часто глазами. Если нет - кончишься первым, а потом и бабу твою грохну.
- Письменный стол... в спальне, - едва маленько отдышавшись, с расширенными от ужаса глазами на красной морде, дрожащим голосом начал пищать хозяин квартиры, под стулом которого уже успела образоваться целая лужа. - Нижний ящик имеет двойное дно... Но там только пять миллионов, остальное у меня на счетах в банке.
Вовка дал мне команду кивком головы, и через пяток минут я выложил перед ним на круглый стол увесистые пачки денег, туго связанные резинками. Рот фраера был снова заклеен.
- Давай, мочи эту старую курицу, а я пока этого пидора задушу. Забираем бабло и линяем, - спокойным голосом, рассовывая пачки по карманам, нехотя, распорядился Вован, словно сигаретку у меня попросил.
- Ты чё, совсем с резьбы съехал? - вылупился я на него. - Зачем нам мокруха? Давай просто слиняем, он же бабло отдал.
- Делай, чё говорю! Зажми ей ноздри, и все дела. Другими дырками она всё равно дышать не сможет.
- Я тебе чё, Чикатило?!
Жирная свинья снова громко замычала, часто хлопая моргалами. Вовка ненадолго отклеил ему рот.
- Не убивайте, мужики! У меня в гараже, на стеллаже справа в жестяном ящике ещё пятнадцать лимонов припрятаны, жена не знает. Всё берите, ключи от гаража в барсетке. Гараж рядом, за домом, номер триста два, на воротах написано. Не убивайте, мужики! - со слезами на глазах упрашивал толстяк.
- Нам твои подачки не нужны, - заклеивая снова рот хозяину, ответил Вовка с некоторой гордостью в голосе. - Я тебя, гада ядовитого, ни за какие бабки не пожалею. Всё равно бы удавил, даже за бесплатно...
Пятнадцать лямов из гаража мы, конечно, тоже забрали. Домой добрались уже глухой ночью. Шёл сильный дождь. Машину брат замаскировал в лесочке, рядом с поворотом на Балахну. Промокли до нитки, продираясь козьими тропами пешкодралом, по колена увязая в грязи. Переругались тысячу раз.
***
- Пойми, брат, дело здесь вовсе не в деньгах, - доказывал мне Вовка свою правоту. - Эта жирная тварь сидит на горбу народа, высасывая из него последние соки. Все эти бухгалтеры-Корейки лишь притворяются невинными овечками с рыльцами якобы в лёгком пушку, а копни поглубже, там раковая опухоль последней стадии сидит, пуская метастазы во все здоровые органы. Её необходимо срочно вырезать под корень, иначе кирдык всему будет. Наплевать мне на тебя, если так, я только за себя базарю. Недавно этот гадёныш меня в открытую на двести штук хотел обуть. Я не какой-нибудь баклан. Хоть и не в законе, но вор честный. Не на того нарвался, шелупень грёбаная. Нанял себе каких-то двух гомиков-коллекторов, приезжали тут пару раз, запугать пытались. На третий оказались у автовокзала с проломленными черепами. У нашей братвы справлялся, никто их не знает, на киче ни разу не парились. Какая-то борзая гнида хотела отнять часть моей свободы, опетушить, раскорячив раком у параши. А я, значит, должен молча утереться и продолжать притворяться, что живу, словно ничего такого и не было вовсе? Это сугубо личное дело, братишка. Кто как хочет, тот так пусть по жизни и кандыбает. Простишь это скотство над собой один раз, можешь потом и до самой смерти бараном блеять. Большинство так и живут, блеют да мумукают, давая возможность этим гнидам жиреть и ещё больше наглеть. Это моё личное убеждение, оно как вера в истину, никому её из меня уже не выбить. Принять эту мою веру я тебя не призываю, у каждого должно быть своё жизненное кредо. Что касается убийства - таковым оно является лишь для нашего сегодняшнего гнилого общества. Я всего лишь прокурор и исполнитель смертных приговоров в одном лице...
Мы спорили до самого утра. Раза два у нас чуть было до драки не доходило.
- Терпилой никогда не был и не собираюсь, а своё дело я способен разработать так, что процент риска сведётся до минимума. Конечно, осуществить задуманный план на сто процентов - что в будущее заглянуть. Но это такая же работа, как и любая законная, только отличается тем, что при плохом её выполнении тебя ждёт суровая кара. Так выполни её чётко и правильно, кто мешает? Насильно идти со мной этой дорогой дальше я тебя не заставляю. Вот твоя доля - десять лямов. Бери, и можешь валить хоть завтра. Только советую - подумай, не торопясь, на досуге.
- Не понимаю. Скажи, когда ты успел стать таким жестоким палачом? А жену его ты за что кончил? Нас же теперь лучшие сыскари искать будут. И найдут, не сомневайся.
- Она, лярва, этими грязными деньгами тоже сорила. К тому же - она свидетель. Я не дурнее ментов, алиби нам обеспечил. Валька Прохорова, подружка моя, в областном оперном театре гримёром работает, засвидетельствует, что мы с тобой в это время у неё на хате в Нижнем гуляли. Не первый раз с ней такое прокручиваем. Думаешь, откуда весь этот маскарад с седыми усами и бородами? Уж не подставит, не боись. Сама тогда сядет как соучастница. А в первом часу ночи нас её брат, Витюха, на своей тачке в Балахну отвёз. Понял?! Это ему я на тачку денег дал, когда его семья с голоду подыхала. И за лицензию на право заниматься частным извозом заплатил. Все расписки у меня, так что, он тоже намертво на моём крючке сидит, не сорвётся.
Пальчиков мы своих нигде не оставляли. Если где-то нас и зафиксировала видеокамера, то на записях там не мы, а какие-то седые старики. Не бзди, братишка! Если что, всю мокруху я на себя возьму, ты ж меня знаешь. Всё равно мне уже терять нечего, двенадцать жмуров на счету.
- Ё моё, какой ужас! Всё, я ничего не слышал, а ты мне ничего не говорил. Пошли спать, завтра я от тебя уеду. Надеюсь, навсегда.
***
Пил по чёрному. "Кем я стал? Во что втянул меня мой Вовка? - мучился я вопросами всю ночь. - Как дальше жить, что делать?".
Проснулся только в третьем часу дня. Башка трещала с похмелуги - того гляди, расколется. Кое-как умывшись и слегка приведя в порядок свой видок, спустился с мансарды на кухню.
- Ну, наконец-то, - радостно воскликнул Вовка. - Знакомьтесь, это Толик, мой родной младший брат, прошу любить и жаловать...
Оказывается, брат времени зря не терял, успел уже и за "Жигулёнком" в лес сходить, и привезти на нём из рыб артели целую гору свежей рыбёшки, и даже всю её засолить. За столом на кухне сидели и выпивали, как выяснилось после знакомства, та самая Вовкина подружка-соучастница, Валентина, её брат, Виктор, и Наташа, подруга Вали - молодая симпатичная женщина. Я уже ни о чём не мог думать, быстро похмелился здоровья для, но, хватив, видимо, лишка да на старые дрожжи, сразу захмелел и самопроизвольно начал типа ухаживать за Наташей. Очухался только на следующее утро, проснувшись, лёжа с ней голышмя в одной постели. Даже не помню, было ли у нас с ней хоть чего-нибудь. Часа через два после обеда гости уехали домой.
***
- Хватит собачиться, - начал Вовка. - Вон какую я тебе невесту подсудобил. Дочь начальника следственного отдела Нижегородского района, не хухры-мухры. Бабёнка хорошая, Валька зря хвалить не станет. Давай вас поженим, а?! Свой мент в родственниках будет. Я хазу тебе в городе куплю. А хочешь - дом в Балахне. Соседями будем, братишка. Готов даже эту свою хату тебе отдать, сам на гастроли уеду.
- Отстань! Какой дом, какая хаза? Эта Натаха - обыкновенная шлюха. Нам с тобой скоро опять тюремными шконками скрипеть. Может, даже на пожизненно.
- Не каркай! Чего рассопливился, салага? Всё будет нормалёк. Пошли-ка лучше в баньке попаримся. Пива в холодильнике полно, рыбёшки вяленой два мешка. Не ссы, братишка, прорвёмся...
***
- Люди, люди, - разглагольствовал Вовка, выйдя из парилки в предбанник, чтоб пивка с рыбкой попить. - Что мне твои люди? Стадо овец и баранов, которым дают возможность лишь малость травки пощипать да размножаться. Им даже знать не положено, куда их пастух ведёт. Может быть, к пропасти? Этот пастух не всегда ещё и истинным хозяином отары является. Силовики-собаки не дают баранам выбиться из стада. От волков они всё равно всех не уберегут, а потеря в день пары блеющих для хозяина - тьфу, даже не заметит. Мы с тобой, брат, как раз и есть те самые волки - в волчьей стае родились и воспитались. Мне самого жирного барана подавай, который отожрался, выпихивая слабаков-сородичей с сочных трав, не давая им возможности жирку поднакопить. Ух, ненавижу толстосумов, разбогатевших на горбу трудяг.
- Сытые волки, между прочим, на стадо не нападают. Если волк и зарежет барана, то исключительно, чтобы голод утолить. Ты восемь хаз взял, а намочил аж двенадцать трупов. При этом, из восьми баранов деньги тебе отдали только шестеро, но ты почему-то всех загубил, безо всякой пользы для себя. Называется, обманул кондуктора - купил билет и не поехал.
- Не путай волка с шакалом. Я порядочных людей не трогаю, хотя сегодня их не так много и осталось. Это для беспредельщиков они являются лохами, лёгкой добычей. Нам с тобой по судьбе выбирать дорогу жизни самим не пришлось, она у нас одной единственной была. Сверни с неё в сторону - сразу тупик. Я волк! Буду резать всех жирных оборзевших баранов при первой же возможности. Ненавижу! Готов их убивать даже за бесплатно.
- Волк? Ты волк? Да ты просто маньяк-убийца! Отморозил себе голову напрочь.
- Уймись, сопля голландская! - заорал Вовка на всю баню. - Я же образно говорю, чтобы ты лучше понял. Я не маньяк, я... я волк, санитар общества, убиваю только больные особи, чтобы эта их зараза генами не передавалась потомству в будущем. Я... я, может быть, даже революционер. Убиваю только тех, которые за свои поступки не заслуживают жизни. Кто, кроме нас их накажет? Собаки таких жирных овец никогда не тронут, а наоборот, будут оберегать для хозяина, чтобы они как можно больше мяса нарастили, чтоб шерсть у них была богатой, не как у паршивых, с которых она клочками с худых рёбер свисает. Я ещё и Робин Гуд, если хочешь знать. Себе оставляю не больше десятой части. Общак уважаю, а всё остальное в детские дома вкладываю. Горы игрушек для малышни привожу, оргтехнику для старших. Ты хоть раз после выхода из нашего детдома был в Костроме? А я постоянно. И никогда с пустыми руками к своим братишкам и сестрёнкам не приезжаю. Мне теперь наплевать, пусть хоть пожизненно, хоть расстрел, но я всё равно этих фурункулов давить буду. И никто мне не судья, понял? Для этого Бог есть, пусть он меня и наказывает...
***
Нас взяли в Саратове. К тому времени я уже полностью принял Вовкину веру, ненавидел барыг-миллионеров, чинуш-взяточников и прочих врагов народа. Маниакально выискивал всякую сволочь, копал на них неопровержимый компромат. Чувствовал себя на седьмом небе от счастья, зачитывая гадам смертные приговоры. Видимо, Вовка так сильно заразил меня своей верой, что мне уже никаких денег не нужно было, дай только возможность уничтожать всю эту мерзость.
Года три мы гастролировали, а здесь что-то загостились. Давно уговаривал Вовку сделать ноги из этого красивого города, словно очком чувствовал. Да куда там. "Здесь столько жирных баранов пасётся, нам с тобой на всю оставшуюся хватит", - твердил он каждый раз одно и то же.
Жирных баранов здесь было действительно много. Мерзкие твари жили без страха и особых тревог, купаясь сырами в масле, даже не удосужившись обзавестись маломальской охраной своего бабла. Вот мы и увлеклись, в раж вошли, бдительность притупилась.
Брали нас под утро, тёпленькими, целым отрядом ОМОНовцев. Ребята здорово нашумели, я проснулся первым. Была ещё возможность уйти огородом через подпол, но Вовка обезумел спросонья, начал отстреливаться и получил пульку в живот. Уйти одному, бросив раненого брата, у меня даже мозгов не хватило. Вовку залатали, а вскоре нас осудили. Брат, конечно, все мокрые дела взял на себя. Ему дали пожизненную, а меня пожалели, получил всего пятнашку строгого.
Однако, сидельщиков в нашей стране всё прибывает и прибывает. Видимо, жизнь такая пошла, худые бараны стали чаще превращаться в волков. Кого ни спросишь, отвечают: "Не я такой - жизнь такая!"
Года за два до освобождения получил маляву, что брат Вовка умер в Торбеевском централе. Удивился тогда, как он вообще смог там столько лет продержаться. На зоне я был в авторитете, вертухайские особо не домагивались. Отмотав двенадцать, появилась перспектива откинуться досрочно. Всё думал, чем буду заниматься на воле. Денег мы с Вовкой награбили и капитально заныкали в разных городах столько, что мне одному теперь на три жизни с лихвой хватит. Решил продолжать дело, начатое братом. Волк-одиночка, санитар общества - звучит! Больше-то я один хрен ничего не умею. Жизнь практически вся обосрана, отчищаться бесполезно, да и жалеть уже нечего. Но соскочить по УДО мне не обрыбилось, оттянул весь срок от звонка до звонка...
Вот она, долгожданная свобода! Обосновался в Саратове, прикупив небольшую избушку на курьих ножках на окраине. Обжился, огородик с грядками развёл, с полгодика наслаждался жизнью пенсионера-рецидивиста. Прекрасно понимал, конечно, что живу под колпаком и нужно стараться работать максимально аккуратно. Неугасающая мечта - тряхнуть остатком жизни, а там уж как карта ляжет. Может, на следующий же день повяжут, а повезёт, успею ещё малость покуролесить.
Помню, нас с Вовкой в народе некоторые даже героями считали. Радовались, когда слышали из газет, что кто-то ещё одну жирную сволочь покарал. Деньги мне были уже совсем не нужны, осталось лишь нестерпимое желание мочить эту сволочь, как врагов народа. Разумеется, если найду на них неопровержимые доказательства вины. Копая грядки, каждый день мечтал: "Эх, натворю делов, отведу душеньку напоследок. Ну, жирные бараны, ждите!"
Как-то от одного надёжного кореша по зоне услышал новость, что в его Волгограде появилась банда, обманным путём вынуждающая пенсионеров продавать свои дорогие квартиры, переселяя бедолаг в дома престарелых, и что в этом деле якобы была замешана ещё какая-то нотариальная контора.
Сразу поехал к нему разузнать подробности. Витя-Штуцер был тоже уже не молод, имел шесть ходок, но сроки тянул небольшие, в основном за мелочёвки. Местная братва давно махнула на него рукой, считая лишней обузой. Нашёл его обречённым доживать свой век впроголодь в какой-то вонючей малосемейке, где он перебивался с хлеба на воду. Купил ему однокомнатную хату, обул-одел немного, деньжат подкинул на первое время. Я испытывал к Штуцеру некую симпатию за его природную смекалку. Он всегда много знал лишнего, имел к этому знанию какое-то своё особое чутьё, но его постоянно останавливал инстинкт самосохранения, отчего вся эта добытая информация оставалась для него лишней и абсолютно бесполезной.
От него узнал, что эта шайка-лейка, вплотную занимающаяся опусканием в дерьмо заслуженных пенсионеров, состояла всего лишь из десятка молодых отщепенцев, среди которых добрую половину составляли девушки. Главарём являлся один молодой да ранний выродок, сынок какой-то шишки в областном УВД. Его молодая жена была икряная на шестом месяце и имела добренького папочку, владельца частной нотариальной конторы. До Штуцера также дошли слухи, что между тестем и зятем в последнее время начались разногласия, связанные с деньгами и долевым участием каждой из сторон в этом мероприятии.
- Это же полный беспредел, - высказывался Штуцер. - Ну стриги ты деньги, рыжьё и всякие драгоценности, но зачем же выкидывать на помойку стариков?
- Сначала нужно столкнуть их лбами. Посмотрим, что из этого получится, - предложил я Витюхе...
***
"Мне тебя заказали. Срок исполнения - две недели. Получил предоплату всего пол-ляма деревянных. Могу сработать в твоего заказчика, цена вопроса - один лям. Если согласен, сегодня же отнеси бандероль с миллионом на главпочтамт до востребования на имя... Не дёргайся понапрасну, постоянно держу тебя на прицеле".
- Нужно как-то доставить эти два одинаковых письма по назначению. Одно - папаше-нотариусу, а другое его новоиспечённому зятьку. Лучше подложить малявы каждому в их машины на сиденье водителя. Найди какого-нибудь бомжа с паспортом. Сам на почту не суйся, там может оказаться ловушка. Вряд ли, конечно, кто-то из них клюнет на эту удочку. Просто посмотрим, что из этого выйдет. Хоть нервы им потреплем.
Через неделю БОМЖ принёс две бандероли по одному миллиону в каждой. Штуцер за каждую бандероль расплатился с БОМЖом ящиком водки.
- Поеду я домой, пожалуй. Рано или поздно они сами перегрызут глотки друг другу. Деньги оставь себе, пригодятся. Если надыбаешь ещё что-нибудь интересное, звони или сам приезжай, - порадовал я Штуцера.
***
Уже в середине осени он приехал ко мне в Саратов, сообщив о трагической кончине сначала мужа дочери нотариуса вместе с его отцом - полковником обласного УВД, а через два дня и самого нотариуса. Вдова главаря - дочь покойного нотариуса, получила четыре года колонии общего режима за соучастие, где вскоре и родила девочку-сиротку. Другие члены банды получили разные, но примерно такие же сроки. Эту новость я уже успел сам увидеть по телевизору. Штуцер также сообщил и о своих новых наработках, которые меня очень заинтересовали. Завтра поедем опять к нему в Волгоград.
"Зачем самому пачкаться? - решил я. - Пусть сами жирные бараны друг другу рога отшибают. Жаль, что раньше до этого не допёр".

2. СТАРЫЙ КОЗЁЛ

На вид ей было лет двадцать пять, не больше - настоящая русская красавица. Глядя на женщину некоторые мужчины смотрят первым делом на ноги, кто-то сначала оценивает зад, кого-то больше интересует грудь, а я почему-то всегда смотрю на лицо. Пусть даже все части тела женщины будут идеальны, но если мне не понравится лицо, то остальное просто перестаёт меня интересовать. Я, конечно, не физиономист, но полностью согласен с определением Цицерона, что лицо является зеркалом души.
Личико несколько худоватое, кожа чистая и нежная, маленький, курносый носик с тонкими, чуть ли не прозрачными и чётко обозначенными ноздрями. Маленький рот с довольно пухленькими, никогда полностью не смыкающимися губами, за которыми белели ровные зубки. Верхняя губка была очаровательно вздёрнута. Но самое главное место на лице занимали глаза - огромные, как у куклы Барби, и чисто зелёные. Ресницы длинные-предлинные, чуть ли не до самой переносицы, и густые, как волосяной фильтр в моих сигаретах. Сколько уличной пыли, наверное, собирают за день эти «опахала». Бровей почти нет. Так, тоненькая, едва заметная ниточка. Волосы не сказать, что некрасивые, просто она, видимо, совершенно не следит за ними. Да и причёска какая-то непонятная. Вернее, прически вообще нет как таковой. Цвет волос жёлто-белый. Сразу видно, что искусственно крашенные перекисью водорода. По мере отрастания, у самых корешков волосы показали свой натуральный тёмный цвет. Но все эти недостатки, на фоне таких глаз, превращались даже в достоинства.
- Что, отец, на свеженькое потянуло? Могу предложить свою сестрёнку, - подошёл ко мне парень лет тридцати с нахальной улыбкой во всё лицо. - И квартирка найдётся. Не ахти какая, конечно - унитаз не работает, краны заржавели, но диван нормальный. А хочешь, к себе веди, если есть куда. Не дорого, полторы штуки деревянных за час.
- А? Чего? - опешил я от такого неожиданного предложения. Никогда ещё в жизни у меня даже мысли не возникало покупать женщину, тем более, которая в дочери годится. Накинув маску бывалого в таких грешных делах, заикаясь, ответил:
- Н-нет, спасибо! Слишком молода для меня, да и не по карману. Но хороша! Только вот брутто на ней, мне кажется, далеко не соответствует нетто. Хоть и не видел, но представляю. Плащик весь мятый и в пятнах. Такому "бриллиантику" и оправу бы получше. Что-то плохо ты следишь за своей "сестрицей", сынуля. Она что, действительно тебе сестра? - тоже скривил я губы в улыбке, изучая лицо наглеца. Где-то я уже видел эту морду с "волчьей пастью", но не мог вспомнить.
- Давай, дуй отсюда, папаша! Любопытный слишком, - толкнул меня в грудь молодой подонок, одарив гневным взглядом.
Здесь неподалёку есть рынок. Пока шёл, всё думал об этом казусе: "Неужели дожился до такого состояния, что стал похож на возможного покупателя эдакой «свежести?". Стало даже интересно, на каком таком основании этот "сынок"- сосунок вдруг увидел во мне старого страдальца по женскому телу? Тут вдруг вспомнил, как лет пятнадцать назад, зимой, спускаясь по лестнице с мусорным ведром, на втором этаже поймал двух подростков, поджигающих газеты в почтовых ящиках. Схватил их за шкирку, грозил отвести к родителям, но пожалел. У одного из них была "заячья губа" - разрыв в средней части нёба. Мальчишка так горько заплакал, что я просто отпустил обоих, выведя на улицу. Меня он, конечно, узнать не мог - тогда я был ещё мужиком, полным сил и здоровья, а сейчас уже последние седые волосы выпадают. "Ах вот ты каким стал, наглый "зайчонок"! Тоже мне, сынуля выискался, прости меня Господи!"
Сходил, купил три розы. Взял в магазине бутылку водки и пяток свежих огурцов. Они по-прежнему сидели во дворе, на трубах теплопровода, спрятавшись за кустами от прохожих.
Выставил на газету свою водку с огурцами. Старая, пожелтевшая газета служила для этой компашки «шведским столом», на котором стояли две початые бутылки дешёвого «Портвейна-777» с двумя огрызками яблок и одним на всех пластиковым стаканчиком.
- Разрешите преподнести вашей сестре этот скромный букет в знак преклонения перед красотой природы.
В компании, кроме «сестры с братом», сидели ещё две молодые прошмандовки с помятыми физиономиями, по которым даже приблизительно нельзя было определить их возраст. И ещё один парень, все руки которого были в наколках. "Успел, видать, уже две ходки сделать в места не столь отдалённые", - догадался я, судя по двум перстням, наколотым на пальцах левой руки.
«Сынок» сначала оскалился по-волчьи, сверкнув на меня злыми глазами, собираясь, видимо, обложить матом, но, увидев пузырь водки, даже выдавил из себя подобие улыбки.
- Ну присаживайся, папаша, раз такое дело. Рассказывай, кто таков?
- Угощайтесь, пожалуйста! Местный я, вон из того дома. С похмелья малость, а выпить не с кем. Посижу с вами маленько, если не против. Я безвредный, Дмитрий меня зовут.
- Да без проблем. Я Джека, а это вот твой тёзка, кликуха - Малыш.
Урка слегка приподнялся, чтобы пожать руку ради знакомства. "Этот, похоже, у них самый главный" - прикинул я.
Рост оказался полной противоположностью его погоняла - под два метра и весом, наверное, не меньше центнера.
"Сидят здесь как БОМЖи, дешёвую бормотуху пьянствуют. Но БОМЖами не рождаются, ими становятся, а это типичные представители нашей "передовой" молодёжи. Легко понять, что перспектива стать БОМЖом в двадцать пять - тридцать лет мало реальна. Детдомовцам государство хоть какую-нибудь бы общагу, но выделило, а эти - обыкновенные молодые тунеядцы, не пожелавшие получить даже плохенькую профессию. Общество махнуло на них рукой, родители задолбались их воспитывать и плюнули на это дело, пустив всё на самотёк. В таком молодом возрасте всегда имеется ещё достаточно много сил, чтобы не шлёпнуться окончательно на самое дно жизни, опустив усталые руки".
- Слышь, отец, может, красненького дёрнешь для рывка? По себе знаю, как с похмелья водка лезет, - предложил тёзка.
- Спасибо за понимание, сынок! Красное с детства не пью, башка потом трещать будет.
"Сынков что-то у меня сегодня много объявилось, - подумал я с грустью. - Прямо-таки какая-то долгожданная встреча отцов и детей. Не приведи, Господи, иметь таких сыночков".
***
Пьянка пошла полным ходом. Красавицу звали Светланой. Её большие глаза уже не казались мне такими красивыми. Слегка улыбнулась, приняв букет, понюхала один раз и бросила в траву за трубы. Потухли глаза, стали какими-то отрешёнными и безжизненными, как у наркомана.
"Да, наверняка, колется. Убить бы гада, который испортил такую прекрасную особь человеческого рода. Скоро совсем отцветёт, а там и до могилы рукой подать, - печально рассуждал я, наблюдая за девушкой. - Как же могло случиться, что в наш век наивысшего развития, цивилизация допустила такой промах? Конечно, молодость всегда отличается избытком энергии. Она будет высыпаться через край, если не найти для неё отвода в нужную и полезную сторону. Сам когда-то с друзьями гонял с грохотом на мотоцикле по ночным улицам, энергия выпирала дурью изо всех щелей. Но у нашего поколения была возможность строить БАМ, осваивать целину, возводить новые города. Кажется, ещё совсем недавно наркомания была редкостью в нашей стране. Да, мы слышали, что где-то в Америке есть хиппи, в Италии есть мафия, Коза-Ностра, и всё такое, но до нас это никогда не доберётся. У нас пили, пьют и будут пить, но наркотики - это не для русских. А теперь почти в каждом подъезде валяются шприцы со следами чьей-то крови. Наркомания прогрессирует так быстро, что становится страшно за детей, за всю молодежь нашу, и, как вывод, за всё наше будущее. Высшей мерой нужно наказывать за распространение наркотиков. Хотя, что толку наказывать? Людей, наверно, в природе стало слишком много, расплодились. Вполне возможно, что сама природа стала контролировать уровень воспроизводства людских рас. Идёт естественный отбор, где выживает сильнейший. Или умнейший, а может, более везучий. Даже сильные и умные не защищены от этого злого рока. Вот и эта девочка, Света, может быть, из любопытства, присущего всем молодым, попробовала разок, другой. А может, помог кто-то втянуться, заработал на ней чуток. Деньги-то не пахнут".
- Светка, тебе налить? Будешь?
- Бухну, пожалуй. Плескани соточку. Закуси не надо, розами занюхну.
- Она у нас балерина... была раньше. В оперном театре имени Пушкина плясала.
"Стал замечать, что к нам через каждые десять-пятнадцать минут подходили какие-то молодые люди и что-то шептали на ухо Малышу. После этого он вынимал свою мобилу и кому-то звонил. Один раз удалось подслушать.
- Алло, Тюря, это я. Тут Рыжий подошёл, говорит, что за "Герыч" тебе уже заплатил. Секи сюда! Значит так, "Герыча" у меня осталось только на две шмали, больше не продавай. Травы полно, "Марьиванна" с "Гашем" сегодня что-то плохо идёт. Подъезжай сюда через пару часиков, тут четыре тёлки к нам прибились. Сейчас им дам носики припудрить. Отвезёшь их к "мамочке", пусть поспят чуток. Вечером сам за ними заеду, в ночной клуб отвезу, пусть отрабатывают. Да, и пусть "мамка" им прикид подберёт. Давай, пока!..
"Так и есть - выродки, сутенёры и проститутки, молодые алкаши и наркоманы, прожигающие свою жизнь. Подонки-сыночки не желающие честно трудиться, устраивающие свой преступный бизнес, подсаживая на иглу молодых девчат, как эту красивую балерину театра, вынуждая их за очередную дозу заниматься проституцией. Как поганые пауки, медленно высасывают жизненные соки из бедных красивых бабочек, запутавшихся в их паутине. Таких тварей-пауков нужно безжалостно давить и размазывать кирзовым сапогом по асфальту, всех до единого.
До чего же скотская и паскудная стала жизнь, ничего святого - ни интереса, ни смысла, ни цели. А у этой Светки, наверное, родители есть, моложе меня. Прозевали, а теперь стало поздно воспитывать. Она их, наверное, просто на три буквы посылает.
У всех проблемы, времени ни на что не хватает. Надо работать, пахать, вкалывать, чтобы зарабатывать деньги, иначе быстро окажешься на дне, как у Максима Горького. Какая на фиг душа? За день так напахаешься, что доползти бы до дивана да попялиться в ящик, где чуть ли не на каждом канале стреляют, насилуют и убивают. Без острых сюжетов от нынешней жизни с её заботами не отвлечься. Первоклашки, идя в школу, пересказывают фильмы друг другу:
- Этот, значится, замочил мента из пистолета, а потом его свои же зачистили, чтобы следов не оставлять. Живьём в бетон сбросили...
Первый класс, семь лет пацану. Смерть человека, насильственная смерть, воспринимается уже как совсем обыденное дело. Ещё и сказки-то, наверное, ни одной сам не прочитал"...
- Вот, только на один пузырь хватило. Восемнадцать рублей надо. Эй, Бичёвка, у тебя, вроде, было сколько-то...
"И пьют не хмелея, курят одну за одной. Это уже четвёртая бутылка водки. Да плюс ещё две красных, практически не закусывая - и ни в одном глазу. Да-а, цивилизация, твою мать! Уехать бы в глушь, в деревню куда-нибудь. Чистый воздух, природа, но где там работу найдёшь, на что хлеб покупать? - грустные мысли не унимались в моей захмелевшей голове. - Все судачат о скором конце света. Многие даже не сомневаются в этом. Всем миром умирать не так страшно, все давно готовы к этому. Чего ж дёргаться-то перед смертью? Пей, гуляй, наслаждайся, лови последние моменты счастья на этом свете...
Что-то совсем я здесь засиделся, всё любовался на эту девочку Свету, как на удивительно красивый элемент природы. Она совсем спьянилась, огромные глазищи стали настолько безжизненными, даже страшными и отталкивающими. Начала много болтать, несёт всякий вздор неприятным голоском, срывающимся на визг, как у маленького недорезанного поросёнка. Через каждое слово мат, хлеще матроса Балтийского флота. Смотреть и слушать стало уже неприятно, даже противно. Надо двигать домой".
- Света, вам же плохо. Вам обязательно нужно сейчас же идти домой. Я вам советую, дочка...
- Пошел ты на х..., старый козёл. На, забери свой сраный веник, папаша! Подари его своей мымре. И чтоб я никогда тебя здесь больше не видела.

3. ГРЫЖА

Больница, в которую Володьку направили из поликлиники на хирургическую операцию по удалению паховой грыжи, оказалась старым четырёхэтажным строением сталинских времён на окраине горда. Облезлая и осыпающаяся штукатурка на внешних стенах здания открывала целые куски красного кирпича, который уже давно не выпускается. Именно таким кирпичом реставрирован Нижегородский кремль ещё, наверное, сто лет назад. В приёмном покое, когда он вошел, была очередь - человек восемь.
«Что снаружи, что внутри - такая же тоска по Родине», - с огорчением констатировал он, заняв очередь и усевшись на жёсткий топчан, обитый протёртым до дыр дерматином.
- Васька! - послышался женский окрик где-то в конце длинного коридора. - Помоги Михалычу жмурика из сорок третьей палаты в морг перетащить. Носилки возьмите, лифт что-то опять не работает.
После услышанного, к тоске по Родине у него сразу прибавилось удручающее чувство обречённости. Никогда раньше он в больницах не бывал и даже представить себе не мог, что когда-нибудь хирурги будут разрезать ему живот и копаться в кишках.
***
- Это самая лёгкая хирургическая операция изо всех, даже проще аппендицита, - подбодрила его родная сестра перед отъездом в больницу. - Мы тебя навещать будем, фруктов всяких принесём. Возьми какую-нибудь книжку, будешь там лежать и читать. На вот, очень интересная книга - Колин Маккалоу «Поющие в терновнике». Такая любовь! Зачитаешься и обо всем забудешь. Не читал?
- Вот мне только твоего Макалолы в терновнике не хватает. Я, может быть, на смерть иду, а ты тут со своей любовью, - грубо пробурчал он, собирая пакет с туалетными принадлежностями.
***
- Алло, Семёновна, к вам сейчас паховая поднимется... Да, мужчина, двадцать два года... Так, вас предупреждали, чтобы не завтракать сегодня? - спросила крикливая женщина в белом халате, застиранном до желтизны. - Тогда поднимайтесь на третий этаж, сорок третья палата. Готовьтесь, через час уже операция...
«Ну вот и всё, сейчас займу место жмурика в порядке очереди. Как здесь оперативно, однако, - поплёлся он на третий этаж с мрачными мыслями. - Какой воздух спёртый везде, даже непонятно, чем и пахнет. Йодом, гнойными бинтами, потом людей, мучающихся от боли».
Двери в палаты везде были открыты. Володька с любопытством заглядывал в них, идя по коридору. В одной палате увидел молодого парня на костылях. «Ногу оттяпали бедняге, а ему хоть бы хны. Улыбается даже». В другой лежал на специальной кровати, весь в бинтах и гипсе, мужчина, у которого только глаза и нос были не перевязаны. На правой ноге, подвешенной тросом через блок с грузом на конце, был надет какой-то цилиндр со спицами. «Видать, в хорошую ДТП мужик попал. По кусочкам, наверное, собирали. Ну, а меня через час просто зарежут. Хорошо, что хоть усыпят». Он уже и мысли в голове не держал, что выживет после этой операции.
- Что так долго идёте-то? Вот ваша кровать, вот тумбочка, располагайтесь! Тапочки из дома не забыли взять? О-о, а почему именно белые? Через десять минут жду вас в перевязочной. Нужно готовиться к операции, бриться будем.
- Да я, вроде, уже побрился с утра. Или это у вас ритуал такой перед смертью?
- Ритуал, ритуал, да ещё какой. Давай, парень, короче, жду в перевязочной.
***
В четырехместной палате никого не было, лишь на одной кровати у окна он увидел разбросанные газеты, и на подушке лежали очки в очечнике.
«Интересно, на какой кровати сегодняшний жмурик спал? Куда торопятся? Даже настроиться на предстоящую смерть не дают, - недоумевал он, выкладывая в тумбочку своё барахло. - О-о, всё-таки запихала мне сестра свою "любовь в терновнике". Извини, дорогая сестрёнка, не успею я прочесть в этой жизни твою настольную книгу».
- Наконец-то! Ну давай знакомиться, я Зинаида, старшая сестра!
- Очень приятно, Владимир!
- Вот и познакомились. Раздевайся скорее, я на ключ закрылась.
Бедный Вовка, настроившись на предстоящую скорую смертушку, полностью перестал мыслить реально.
"Не может быть! Неужели сейчас в больницах такой сервис? Исполнение последней воли умирающего, Боже мой! Уже халат снимает", - совсем потеряв мозги, стоя в одних трусах, густо покраснев, Вовка топтался возле топчана, покрытого простынёй. Зинаида была старше его более чем лет на десять, маленького роста и полная, как колобок.
- Чё мнёшься-то, как трёшница перед сдачей? Снимай трусы, короче!
- Извините, Зинаида. Если можно, я бы хотел иметь дело с младшей.
- Не поняла. С какой младшей?
- С младшей сестрой.
- Стесняешься, что ли? Вера Константиновна сейчас в отпуске. Ты что, с тётей Верой знаком? Одна я здесь пока. Ложись на топчан, промежности будем брить.
«Фу-у, слава тебе, Господи, ну и оконфузился. Хорошо, что она не поняла о чём я губами прошлёпал. Что у меня с мозгами? Совсем набекрень съехали».
Когда он вошёл в свою палату, там уже кряхтел, лёжа на спине, какой-то старичок лет восьмидесяти.
- Здравствуйте, я новенький, Владимир!
- Здорово, тезка! Я тоже Вовка, даже в квадрате, только старенький.
- Владимир Владимирович, вы не знаете, а перед операцией усыпляют?
- Смотря какая операция. У тебя чего?
- Грыжа... паховая.
- Не смеши меня, Вовка, а то швы на брюхе разойдутся. Я десять минут, как после этой операции. Зачем усыплять? Под местным наркозом. Меньше часа делов-то.
- Так всё равно же чувствуется. Можно ведь и умереть от боли.
- Умереть? От боли? Ой, не смеши, прошу. При смехе живот трясётся. Если швы разойдутся, придётся снова зашивать. От какой боли? Я сейчас чуть было не заснул прямо на операционном столе.
- Ну как же? Бывают же случаи. А вдруг у хирурга рука дрогнет, и он нечаянно перережет какую-нибудь сонную артерию. Или зашьёт, а зажим там оставит. Я слышал, такое часто бывает.
Вовка произносил эти слова с очень серьёзным лицом, на котором любой мог безошибочно прочитать отрешённость от жизни и полное смирение с несправедливой судьбой.
- Ах-хах... уй, батюшки! Не сме... ихи-хи... Уй, больно, ведь...
Дед, прижимая ладонь к правой стороне нижней части живота, весь покраснел от смеха. Вытирая кулаком слезы с глаз, он нечаянно прихватил волоски своей длинной седой бороды, которые немного поцарапали ему веко, из-за чего тот стал усиленно тереть глаз.
- Изыйди, дьяволёнок, хи-хи-хи! Уйди в коридор хоть на пять минут, умоля...ха-ха... Уй!
- Так... это что за истерика здесь? - вошёл в палату операционный хирург в сопровождении старшей медсестры. - Ты чего это, Владимирыч, смехом зашёлся? Смотри, швы разойдутся. Опять на операционный стол хочешь?
- Да вон, Вовка, сосед мой новенький, помирать собрался. У него грыжа, как у меня. Ха-ха-ха, ой, батюшки!
- Ага, значит, я за тобой пришёл? Ну давай, показывай, Вовка, свою грыжу. Где надорваться-то успел?
- На картошке. Нас половину факультета в колхоз посылали. Спрыгнул с кузова с мешком на плече. Неудачно получилось.
- А без мешка тебе спрыгнуть что, в лом было? Студент! Здесь нажимаю, больно?
- Не очень. Терпимо. А вот когда спрыгнул с мешком, такое ощущение было, будто у меня в промежности что-то оторвалось. В душ пошёл, гляжу - вот... шняга вылезла.
- Помирать, говоришь, собрался? А что как плохо побрито, а? Зинаида?!
- Дык, не даётся. Стеснительный больно, как девственница непорочная. Всё ладонями своё хозяйство драгоценное закрывал, чтобы я не сглазила.
- Ладно, на столе добреем. Это хорошо, что ты с операцией не стал волынку тянуть. Ну пошли, студент! Не дрейфь, поживешь ещё...
***
Вовка шёл в операционную, как в пытошную избу. Ноги подкашивались, того гляди упадёт. Зинаида сопровождала его до самого стола, держа под руку. В операционной Вовке сразу бросились в глаза лежащие на столах и тележках, везде и всюду, многочисленные страшные хирургические инструменты - скальпели разных размеров, пилы, зажимы, кусачки всякие. Он даже лицом побелел. «Эх ай-яй, вот это шпри-иц! Насквозь проткнуть можно такой иголочкой».
Его положили на большой холодный хирургический стол на спину, привязали ноги и руки специальными ремнями, чтобы не дёргался. Отгородили какой-то простынёй от хирургов, и он мог видеть только мощные лампы на потолке, светящие так ярко, как прожектора. «Ну вот и всё, вот он - момент истины! Последний вздох, последнее биение сердца, - мысленно настраивался на смерть Вовка. Он даже стал про себя молиться Богу. Ни одной молитвы он, конечно, как член ВЛКСМ, не знал. Стал вспоминать, как его старая бабушка когда-то молилась, но вспомнить удалось крайне мало. "Господи! Спаси и сохрани ради Христа и Святого Духа!.. Да, и ещё Отца, кажется. Чё-то ещё она там бубнила... Еси на небеси, да сохранится воля твоя! Как бы не сбогохульничать. Короче - Аминь! Бедная моя мама, как она переживёт такое горе? - эти печальные мысли не выходили у него из головы, наверное, больше получаса. После уколов заморозки он уже давно ничего не чувствовал. - Чего они тянут столько времени? Ожидание смерти страшнее самой смерти, - вспомнилось ему чьё-то справедливое высказывание. Хирурги тихо разговаривали между собой на отвлечённые темы. - Баланду травят - фильмы обсуждают, цены на рынке, и наплевать им всем на меня".
- Как ты там, студент? Жив ещё?
- Можно вас попросить? Вы когда резать начнёте, будьте, пожалуйста, аккуратнее, не перережьте мне ненароком сонную артерию. Коньяк за мной, обещаю.
Все хирурги от такой просьбы заржали, как лошади.
- Чего смешного-то? Может, вы усыпите меня лучше, а?
- Главное - вовремя коньяк пообещать. Всё, операция закончена! Сам в палату пойдёшь или тебя на тарантайке прокатить? А? Студент?..
- ... О-о, Вовка, никак с того света приехал? Ну и как тебе там? Куда хоть определили-то? В рай, наверное... ха-ха-ха! А чего это у тебя слезы-то на глазах? Из рая уезжать не хотелось, что ли?
Вовку, конечно, до койки довезли на тележке. У него всю дорогу сами по себе текли слёзы. «Ну и дурак же я, Господи. Спасибо тебе, милостивый, не дал ты мне сгинуть вот так, по-глупому, безо всякого смысла», - радовался парень, по-своему прославляя Бога. Вскоре он уснул, и его разбудили только к ужину.
***
- Хорош дрыхнуть, тёзка. Сейчас нам с тобой надо хорошо и регулярно питаться, силы накапливать. Да и мне что-то скучно, поговорить не с кем. Не женат ещё?
- А? Не-ет, даже пока и не думаю об этом. Институт надо сначала окончить, на работу устроиться, обжиться.
- Верно мыслишь, дураков голозадых никому из девушек не надоть. Но думать можно. Почему нет? Никто ж теорию не запрещает, да и практика не во грех для молодых. Я бы на твоём месте нашел себе какую-нибудь повариху добрую, чтоб на довольствие поставила, и практиковался бы без отрыва от производства. Или уже нашёл себе?
- Охота вам с нашими грыжами на такие темы говорить?
- Причём здесь наши грыжи? Да и нет их у нас больше. Ты молодой, здоровый, через две недели всё у тебя заживёт. А ещё через пару месяцев снова будешь прыгать с мешком картошки на плече.
- Ну уж не-ет, на фиг. Даже порожняком меня больше прыгать не заставишь. А у вас из-за чего грыжа?
- Да тоже по-глупости. Только не смейся, помни о швах. Проснулся как-то, а встать не могу. Старый совсем стал, сил не осталось. Решил брюшной пресс себе подкачать немного. Лёжа в постели стал ноги поднимать. Три раза поднял, а на четвёртый - как пукнул только, вот грыжа и вылезла. Ха-ха-ха! Ой! Самому до сих пор смешно.
Вовка не удержался и тихонько захихикал, накрывшись одеялом. Боли он никакой не чувствовал. Ему не терпелось снять бинты и посмотреть на шов.
- Смешно тебе?! Вот доживёшь до моих годов, поймёшь, что такое старость-не радость. Эх, покурить бы.
- А вы что, ещё и курите? Зачем?
- А-а, по-молодости дурную зависимость приобрёл. Ещё на фронте. А теперь, чего уж бросать? Жить-то осталось - на пару сигарет выкурить. Придётся терпеть. Завтра, наверное, уже ходить будем с тобой. Долго лежать нам нельзя, чтобы не получилась спайка кишок.
- Вы и на войне были?
- Я много где был. И до Берлина дошёл, и десять лет в тюрьме после этого.
- А в тюрьме-то за что?
- По-молодости. Дураком был. Когда Берлин поделили на три зоны, я нечаянно на американскую с одной фройляйн зашёл, в ресторанчике посидеть. А к ней один америкашка, наглый такой, приставать стал. Ну, драка! Я ему челюсть сломал нечаянно. Всего разок и вдарил-то, слегка. Как сейчас помню, двенадцатого мая это было. Хорошо я День Победы отметил! Потом трибунал, все награды отобрали, словно и не воевал. Десять лет в тайге кедра валил. Славное времечко было.
- Чем же оно славное-то? А дальше как?
- Молодой был, здоровый, всё нипочём. Потом на Сахалине больше полжизни матросом на лесовозах каботажил, да на рыболовных траулерах. Женился, троих сыновей воспитал. Когда овдовел, десять лет назад, меня мой младший сын к себе сюда жить забрал.
- Да-а, ну и судьба у вас! Целую книгу написать можно. А я ничего такого не совершил. В институте на четвёртом курсе учусь, в строительном. Прорабом на стройке буду. Ни войны, ни тюрьмы, ни моря! Никакого смысла жизни у меня нет и не будет.
- Ну, от тюрьмы да от сумы не зарекаются. Не дай Бог, конечно, ни тюрьмы тебе увидеть, ни войны, тем более. Хорошую ты профессию себе выбрал, Вовка, завидую я тебе. Строить благороднее, чем разрушать. А смысла жизни всё равно ни у кого нет.
- То есть, как это нет? Что вы такое говорите-то?
- А ты что, не знал? Плохо, видать, у вас с философией в институте. «...Карп должен жить в пруду, ибо именно там карп на своём месте, гармонично сливается с придонной тиной, и нечего ему, карпу, делать в быстрых водах горной речки. Возомнивший себя форелью, карп не имеет шансов исполнить своё природное предназначение. Надобно делать то, что умеешь, и быть на своём месте, в этом и состоит естественность, порождающая гармонию...» Это, конечно, не мои слова. Запомнилось просто.
- Не-не-не, не говорите так. Человек же не рыбина. У него обязательно должен быть смысл жизни. Как же жить-то без него, а?
- Как-как, откуда мне знать? Я же как-то прожил без него. Тоже, как и ты, всё время мучился над этим вопросом, зря только время угробил. Может, тебе ещё в паспорте штамп поставить с указанием твоего смысла? Это, брат, философия - наука всех наук, против неё не попрёшь! Эх, покурить бы. Сам-то не куришь?
- Курю иногда, только сигареты сюда не взял. Помирать, дурак, собрался. Думал, что больше они мне не пригодятся. Можем и покурить втихаря, всё равно к нам никто теперь долго не заглянет. Что-то я весь разнервничался из-за вашей философии.
- У меня сигареты в тумбочке, не дотянусь. Попросить бы кого, так никто не заглядывает, как назло.
- Ща я встану, у меня уже всё зажило. И в туалет заодно схожу, еле терплю. Не в утку же мне.
***
Так Вовка первый раз после операции стал ходить. Медленно, коротенькими шажками. Вечером к нему приходила навестить сестрица, принесла груши, винограда. Они сидели в коридоре.
- Надо же, как быстро тебя прооперировали. Я думала, дня через два. Ты молодец, даже ходишь уже, на тебе как на собаке. А как тебе моя книга?
- Слушай, забери её, пожалуйста, и принеси мне что-нибудь по философии. Канта, например, или лучше Шопенгауэра - «Мир, как воля и представление». Меня интересует всё о смысле жизни.
- Ба-а, чёй-то тебя на такие темы прорвало? Смысла жизни нет, все это знают.
- Не твоё дело. Так принесёшь?
- Принесу, конечно! Странный ты стал какой-то после операции. Ну ладно, поправляйся скорее. Завтра после работы зайду.
Вовка любил свою сестру. «Что ж её замуж-то никто не берёт? Двадцать четыре уже! Добрая, весёлая, далеко не уродина. И умница, вдобавок. Преподает английский в старших и литературу в средних классах школы. Встречается, правда, с одним хмырём, курсантом из военного училища. Ну, если он её обманет... убью!»
Он уже сам ходил в столовую, а дед Владимирович всё не вставал с постели. Как-то раз даже сказал Вовке: «Не встану я, похоже, больше. Зря на операцию пошёл, дожил бы и с грыжей свой срок». Они постоянно разговаривали и спорили на одну и ту же тему - о смысле жизни. Вовке очень интересно было общаться со своим мудрым тёзкой.
- Вот, деда, послушай, что один умный человек говорит: «Важно не то, что мы сделали, а то, что мы делаем, пусть никогда не достигнув никакого результата. Важно не то, что мы есть сами по себе, а важен тот терпкий путь, которым мы вихляем в мешанине прочего мира...». Ах, как красиво!
- Да, здорово сказано, не поспоришь.
- А вот еще цитата: «Жизнь не имеет смысла. Смысл - это всегда несвобода. Смысл - это жёсткие рамки, в которые мы загоняем друг друга. Говорим - смысл в деньгах. Говорим - смысл в любви. Говорим - смысл в вере. Но всё это - лишь рамки. В жизни нет смысла - и это её высший смысл и высшая ценность. В жизни нет финала, к которому ты обязан прийти, - и это важнее тысячи придуманных смыслов». Знаешь, кто сказал? Сергей Лукьяненко, наш, российский.
- Во-во, правильно он говорит. Несвобода! Несчастье! А ты всё какой-то смысл ищешь.
- Несчастье? К чему ты это приплёл, а, деда? - Вовка сидел в ногах на кровати своего тезки. Уже была глухая октябрьская ночь, за окном шумел дождь. - А что же тогда счастье по-твоему? Ну не спи, деда, ответь.
- Счастье в моем понимании должно состоять из трёх компонентов. Первое - это отсутствие несчастья. Второе - здоровье. Какое может быть счастье у меня, например, когда всё болит? Эхе-хе, скорей бы отмучиться. Ну, а третье - это счастливые случаи. Они бывают у людей, когда цель достигается. Счастливым всегда бывает только дурак, а у тебя вскоре появится новая цель, и ты опять будешь не до конца счастлив, пока её не добьешься. Вот так всю жизнь мы и живём в погоне за своим счастьем.
- Ну, деда, ты просто философ. Как здорово сказал, надо будет запомнить.
- Всё, Вовка, устал я от твоей болтовни. Спать давай, завтра продолжим.
Но Вовка никак не мог уснуть. Думал о смысле и цели жизни, о счастье, о любви и о других людских понятиях, таких, как долг, честь, совесть. Под утро его позвал Владимир Владимирович.
- Вовка, Володенька! Проснись, мой мальчик, умираю я. В тумбочке у меня сотовый, позвони сыну моему. Там в списке телефонов написано: «Сын», его Юркой звать. Скажи, пусть приедет попрощаться.
Вовка трясущимися руками кое-как дозвонился.
- Алло, это Юрий? Я сосед по палате вашего папы. Он просит вас срочно приехать, плохо ему.
- Что? Что случилось? Что с ним? Позовите срочно врача к нему, я сейчас приеду.
Вовка нашёл в коридоре дежурную медсестру, спящую сидя за столом. Та побежала за врачом. Вовка побежал в палату к деду.
- Ну как ты, деда? Сейчас врач прибежит, укол тебе сделает - и всё будет хорошо. Юрий уже выехал, держись!..
***
Владимир Владимирович умер, не дождавшись врача, сердце не выдержало...
- Мой отец умирал на ваших руках. Какие были его последние слова?
- Он сказал, что смысл жизни заключается в его вечном поиске.
- И всё?
- Это самые главные слова, которые я слышал за всю жизнь, - утирая слезы, произнёс Вовка.

4. БЕСТАЛАННЫЙ

- Пап, а ты всегда добиваешься своих целей? - спросил меня однажды младший сын, учившийся тогда ещё в школе, классе в пятом-шестом. Что я мог ответить, чтобы не потерять авторитет в его глазах? Да и в плане воспитания, как я полагал, нельзя было по-другому.
- Конечно! Как же иначе? Смешно даже. Что ж это за мужчина, который не способен своей цели добиться? А чего это ты вдруг такие вопросы задаёшь?
- Я себе цель поставил, хочу стать командиром подводной лодки.
- А-а, понятно! Жуль Верна, что ли, читаешь, про капитана Немо? Молодец, хорошая книга! Только ведь подводная лодка, это не простой вид транспорта, как велосипед какой-нибудь, хотя и его тоже гений изобрёл. Субмарина - очень сложный аппарат, нужно много чего знать, изучать всякие науки. А чтобы много знать, надо хорошо учиться. Так что, учись сынок, и всё у тебя получится!
Помогал я своим детям, как мог, но чаще морально - сочувствием и состраданием. Эхэ-хэ, сказать-то легко, да вот как достичь-то её, эту свою цель? Бывало, бежишь к ней сломя голову по бурелому, не обращая внимания на ушибы и ссадины, добегаешь из последних сил и ударяешься вдруг лбом о бетонную стену. На лбу шишка, как рог, выросла, а на стене, бесконечной ввысь, вширь и с неизвестной толщиной - ни следа, ни царапины. Понимаешь, что головой её не пробить, а ни отбойника, ни перфоратора, ни даже молотка с зубилом взять негде. Поначалу не можешь поверить своим глазам, а убедившись, пнёшь в неё со злости, выругаешься, как умеешь, а то даже и обидную слезинушку пустишь на свою горькую судьбу. Посидишь немного, отпыхаешься, да и поплетёшься назад, придавленный грузом стыда, спотыкаясь на каждом шагу. А когда пройдёт положенное время, вспомнишь ненароком и засмеёшься над собой, дураком, потому что и не цель это вовсе была, а просто нестерпимое желание, сиюминутное и кратковременное, необдуманное и плохо прочувственное душой и сердцем. И только наступив положенное количество раз на одни и те же грабли, наконец понимаешь, что цель, хоть и является тоже желанием в конечном итоге, но таким, без которого, если не умрёшь физически, то останешься в этом мире живым трупом, до самого гроба влача своё несчастное существование. Цель - это такое великое желание, от которого никогда невозможно отказаться и в достижении которого ни на миг не усомнишься. Её можно и за всю жизнь не достичь, а только лишь постоянно двигаться к ней, радуясь преодолениям каждого препятствия на пути.
Кем я только не хотел быть? Эстрадным певцом, Эдуардом Хилем номер два, но, как потом выяснилось, у меня не было ни голоса, ни музыкального слуха. Хотел стать боксёром, но, как оказалось, я имел слишком слабый нос - чуть дотронься и разобьёшь. Куда ни сунься, везде на моём пути стояли закрытые шлагбаумы. В космонавты, моряки и лётчики меня тоже не брали по состоянию здоровья. То плоскостопие найдут какое-то, то немного заикаюсь я, видишь ли, а то вдруг весь мой вестибюлярный аппарат врачи признают не шибко качественным. Хотя, между прочим, все эти физические недостатки не помешали мне отслужить два года в армии, в строительном батальоне, где, к сожалению, у меня также не проявились какие-либо способности. Даже до ефрейтора не дослужился, так и ушел на дембель рядовым. Старшина, когда я ещё в учебке был, сказал мне однажды с сожалением: «Ну что ж ты какой бесталанный уродился, штукатурить и то никак не научишься? У тебя даже раствор с мастерка на стену не стряхивается. Вот тебе лопата, копай траншею вон от того забора и до обеда, а после обеда до заката снова её закапывай. Все с этого начинали, а некоторые этим и заканчивали». Вот так и копаю я всю жизнь эти траншеи, только не лопатой уже, а обучился на экскаваторщика. Могу и на тракторе, и на бульдозере - на всём теперь могу.
Тяжело жить бесталанным на белом свете. За что ни брался -ничего сразу не получалось, хоть тресни. Уж таким, видимо, бездарным уродился. Мама рассказывала, что когда она ходила беременной мной, всё папу спрашивала: «А если сына рожу, чему ты его учить будешь? Кем ты хочешь чтобы он стал?» А папа ей отвечал: «Какая разница кем? Главное - чтобы мужиком был!»
Как напророчил. Ну мужиком-то я стал, да только так ничего за всю жизнь и не достиг. Всё поверхностно везде, серо, бесцветно и пресно. Задумаю чего-нибудь и сразу начну сомневаться - смогу ли? А вдруг только время и силы зря потрачу? Всё хожу вокруг да около, сомневаюсь, пока это желание совсем у меня не угаснет.
Бывало, влюблюсь в девчонку, с ума схожу, а сам даже близко к ней подойти боюсь. А вдруг я ей не симпатичен, вдруг она засмеётся мне прямо в лицо? И помирай тогда от страданий и мук. А потом глядишь - девчонка эта замуж выходит. Я её поздравляю, а она меня почему-то дураком обзывает. Значит, прав я был, другого она любила.
Даже жену мне моя родная сестра нашла, свою подругу, которая часто к нам домой приходила. Ничего так девчонка-то, такая же тихоня, как и я. Однажды сестра приказала нам: «Целуйтесь!» Покраснели оба от стыда, но подчинились. Потом даже и не помню, как умудрился ей предложение сделать. Поженились, детей она мне троих родила. Как же я люблю её за это! Какое это счастье - воспитывать своих детей! Мы оба с ней всегда радовались их успехам, как своим, словно садоводы-огородники, собирающие добрый урожай с грядок. Чем ещё и гордиться-то, чем похвастаться перед людьми добрыми, как не своими детьми?
Старшая дочь балериной стала, заслуженной артисткой РСФСР, сейчас в театре балетмейстером работает. Старший сын - чемпион СССР по плаванию, заслуженный тренер. Младший сын пока только капитан второго ранга, как и мечтал на подводной лодке служит на Дальнем Востоке. Теперь вот внуков со своей женой-старушкой нянчим. Уж чего-чего, а это я хорошо научился делать. Наверное, потому что не сомневался никогда, да и за цель это не считал даже. Под старость лет все мечты и желания стали вдруг сбываться. Сам не смог своих целей добиться, так детям и внукам их по наследству передал.
Вчера внучонок вдруг меня прямо врасплох застал.
- Деда, а за что тебе медаль на работе дали? Ты теперь герой, да? Достиг своей цели в жизни? А что такое цель жизни?
Я так и опешил. Это ж надо? Ещё только осенью в первый класс пойдёт, а уже такие вопросы его интересуют. Думал, думал, чего сказать, как ответить?
- Ну, если не знаешь, так и скажи. Пойду тогда у бабушки спрошу.
- Погоди, присядь-ка, белобрысик! Бабушка тебе тоже на такой вопрос не ответит. Цель жизни у каждого человека должна быть своя, мой милый. Маленький ты ещё, чтобы такие вопросы задавать. Вот когда подрастёшь, накопишь много знаний и опыта, поймёшь, на что ты больше всего способен, чтобы пользу людям принести, тогда и сможешь разглядеть вдали эту свою цель.
- Ты что, деда? Я уже большой, я же космонавтом буду.
- А-а, большой! Ну тогда понятно! А меня-то хоть прокатишь на своей ракете? До Луны хотя бы?
- Ты мне на вопрос не ответил, деда. Достиг ты своей цели в жизни или нет?
- Гм, как тебе сказать? Почти достиг, ещё немножко осталось. Эта медаль, что мне на работе дали, очень хорошая, конечно, но самую главную награду я ещё не получил. Видишь ли в чём дело, милый... целей в жизни бывает много. Кем стать и работать всю жизнь - это ещё не самое главное. Можно поставить себе целью, как ты - стать космонавтом, например, или как я - траншеи всю жизнь копать. Но самая главная цель, которая должна быть у каждого - это до конца своей жизни Человеком оставаться!
- Так я и буду человеком-космонавтом до конца жизни. Если хочешь, могу тебя своим штурманом взять.
- Ну, спасибо, мой милый! А бабушка, как же? Я же без неё никак. Кто же нам с тобой пирожки-то печь будет?
- А она не забоится? Ну ладно, по рукам! Получай тогда свою главную медаль - и полетим все вместе! Только, дед, давай быстрее, а то мне некогда...

5. ДЕД СЕМЁН

Семён Ильич с супругой Верой Николаевной на две недели ездили в Ивановскую область, в забытую Богом глухую деревеньку Решетовку, где он имел счастье родиться семьдесят восемь лет назад. Давно дед не бывал на своей малой родине, ездили на семидесятилетний юбилей его родного младшего брата. Там же, в соседней деревне, жили ещё и две его старшие сестрёнки, Ольгуня с Варенькой - обоим за восемьдесят. Вернувшись домой в конце августа, на следующее же утро сразу поехали в свой любимый загородный сад.
- Батюшки, Царица Мать Небесная! - причитала баба Вера, увидев родные пять соток, усыпанные яблоками, ахая и хлопая своими маленькими ладошками по широким бёдрам. - Куда ж нам столько-то, солить, что ли? Целый самосвал нагрузить можно.
***
В разгар лета по выходным в их саду было людно и весело, приезжали на шашлыки дети с внуками. Для таких случаев под двадцатилетним штрейфлингом дед Семён соорудил широкие качели. В особо жаркие дни для детворы на небольшой площадке перед верандой он наливал воду в надувной бассейн. Воды было всего по колено, но ребятня безвылазно, как лягушата, барахтались в нём, брызгались и визжали от радости. Днём на веранде пили чай из самовара, а вечером под шашлычок могли позволить себе и кое-чего покрепче. Беседовали на разные темы, спорили о политике, философствовали...
- Ишь на какую тему замахнулись, - всегда подводил дед итог каждого диспута, долго и терпеливо выслушивая разные мнения. - Все эти ваши совести, справедливости и прочие свободы являются понятиями относительными, а потому и говорить нужно не свобода, а степень свободы. Вот гирокомпас, например, имеет только три степени свободы, а вы можете пойти аж на все четыре стороны, но только до границы России.
- Ну, пошёл огород городить, философ, - вмешивалась баба Вера, хозяйничая за столом. - Не слушайте вы его, козерога старого. Он как выпьет, так и начинает околесицу всякую нести.
- Один умный человек, не помню, к сожалению, его фамилию, однажды сказал, что свобода - это стремление максимально использовать свою энергию...
Дед любил поболтать с молодёжью на философские темы. В своё время много читал классики, интересовался научно-познавательной литературой.
- Не понял, - снимая жирные куски шашлыка с шампура, заспорил с ним сын Александр. - Какая может быть связь между свободой и энергией?
- Самая прямая и прочная. Вот, например, пятьдесят лет лежит на краю крыши высотного дома кирпич. Он обладает потенциальной энергией и все эти годы мечтает о полной свободе, свободном падении, - наслаждался дед Семён вниманием благодарных слушателей к своим философским мыслям, поглаживая бороду. - Хочет всю её превратить в кинетическую, чтоб выполнилась его единственная, на что он только способен, большая работа - упасть и проломить башку какому-нибудь террористу проклятому, - рассуждал дед, прикуривая сигаретку прямо за столом, будучи уверенным, что его за это никто не попрекнёт в такой ответственный момент. - Вот ты, Санёк, сожрёшь сейчас этот шашлык, запасёшься потенциальной энергией и захочешь чего-то такое сотворить. О-о, здесь у тебя, в отличие от кирпича, выбор огромный - от набить морду американскому призиденту до полёта на Марс. Только фигушки тебе с маслом, дорогой сынок! Нет у тебя такой степени свободы. Поэтому, если ты и заимел кое-какую энергию и захотел, например, дом построить, то лучше ляг поспи - и всё пройдёт.
- Фу, глупость какая, - снова вмешалась супруга, шлёпнув деду по плеши полотенцем, которым вытирала посуду. - Ну что ты ерунду-то городишь, пенёк старый.
- Для этого одного шашлыка маловато будет, - не обращая внимания на выходки супруги, продолжал дед, - нужно гораздо больший запас энергии накопить. В виде денег, например, - скосил он глаза на дочь, ожидая её поддержки.
- Действительно, что-то ты, батенька, не то говоришь, - встала в позу оппонента ещё и дочь. - Свободу за деньги не купишь.
- Ну, это смотря за какие деньги, милая доча, - не сдавался дед Семён. - Купить и продать можно всё, только у каждого товара своя цена имеется. Деньги - это эквивалент труда, а труд - это работа, которая измеряется в одних физических единицах с энергией - в джоулях, ватт-часах, лошадиных силах в час и прочее. Поэтому деньги вполне можно приравнять к энергии. А ваша свобода, как я уже сказал - это стремление к максимальному использованию своей энергии...
***
- Да-а, ядрёна Фруся, нападало, аж ступить некуда. Только давай без паники! Гнилые в выгребную яму свалим, а что получше - соберём в мешки и раздадим добрым людям. Сваты сколько-то возьмут, всем подругам твоим по паре мешков отвезём, чай не откажутся. Насушим, соков наварим, пусть внуки зимой витамины пьют, - командовал дед по-хозяйски, запустив толстые кривые пальцы в свою седую, широкую, как совковая лопата, бороду.
Несмотря на годы, он всё ещё выглядел достаточно стройным и крепким, как дуб - патриарх леса. Широкоплечий до непропорциональности, все его пальто и куртки трещали по швам, когда он напрягался. Высокий, под два метра. Баба Вера лбом упиралась ему в солнечное сплетение, выглядела рядом с ним, как он в шутку говаривал, маленьким колобочком - что поставить, что положить - одинаково.
- У сватов свои сады. Сами, наверное, не знают куда деть. Год-то какой нынче урожайный выдался. Мало яблок - плохо, а много - ещё хуже, - ворчала она, тайно всё равно радуясь такому обилию. - Нужно детей звать, сами не управимся. Это только десятая часть нападала, а основной урожай, глянь, весь на деревьях висит. Господи прости и помилуй! - покатилась она мелкими шажками к домику.
Добродушная, совершенно бесхитростная, наивно верящая всем и каждому, всю жизнь до пенсии проработавшая медсестрой, и после пенсии ещё восемь лет санитаркой в городской больнице.
- Ага, дозовёшься их, пожалуй. Наташка опять на сносях, ей сюда противопоказано, - обречённо рассуждал дед. - А муж её, гомнюк, уплыл опять в Астрахань на своём танкере, приедет только в октябре-ноябре, когда навигация закончится. Сашка наш всё деньгу зашибает, вваливает по двенадцать часов без выходных и проходных. Невестка с двумя ребятишками нянькается, умаялась Настюшка, бедная девочка. Нечего ни на кого надеяться, самим всё делать надо, - уверенно продолжал командовать дед Семён. - Давай начнём сортировать по кучам. Из тех, что похуже, я вот в этих двух бочках вино забатварю. Будем бредни с кульвадосами пьянствовать аж до следующего урожая. Постелю на дно полиэтиленовые мешки, яблоки домкратом надавлю, и пусть они там бродят хоть до белых мух.
Каждый день с утра до позднего вечера они вдвоём сортировали яблоки, резали, давили прессом, сушили на солнышке. Соковыжималки, скороварки и мясорубки практически не выключались. Подушечки пальцев на руках у обоих давно почернели и заскорузли от кислоты яблочного сока. У деда на большом пальце правой руки лопнула мозоль от ножа. Для скорости он стал резать яблоки острым топором всего на четыре части и бросать под самодельный пресс вместе с зёрнами.
- Глянь, какое здоровенное яблоко - почти с башку, - притащил дед подмышкой огромный плод антоновки из дальнего угла сада. – Вот такое, наверное, сэру Исааку в конце семнадцатого века на голову и брякнулось.
- Чё ещё за сэр Исаак? – усталая, но с довольной улыбкой спросила баба Вера.
- Сэр Исаак Ньютон, милая! Вот такое яблочко брякнет тебе по кумполу, сразу мысля и осенит, что масса есть мера инерции.
***
«Ах ты ж, канделябра проклятущая, вот невезуха! И угораздило же меня, дурака старого, лезть на эту расшатанную, гнилую лестницу, - ругался дед сам на себя. - По кой хрен вообще мне потребовалось эти яблоки с дерева снимать? Вон их сколько нападало, все целёхонькие, только собирай. Вуй-вуй, больно-то как, встать невозможно».
- Верка, мать твою перемать, скорую вызывай, - кричал дед Семён прокуренным басом, валяясь под деревом. - Треснуло что-то у меня, не пойму где. Ногу сломал, кажысь... Каку, каку? А вот таку, что из задницы выросла...
Врачи констатировали диагноз, как приговор – перелом шейки бедра. В больницу отвозить не стали, сразу домой. Бабе Вере сказали, что операция в таком возрасте уже бесполезна, всё равно не срастётся, да и стоит она бешеных денег. Баба Вера не хотела верить словам врачей. "Да как же так можно? Неужто операция не поможет? Вон какой он у меня сильный, всё выдюжит!" Но врачи уверили её, что такую сложную операцию не каждый молодой ещё выдержит, а у стариков, так вообще - единичные случаи. Хирурги, мол, операцию проведут, но заранее предупредят, что гарантий никаких давать не будут. А если вы, дескать, будете их требовать, то могут и вовсе отказаться от операции. Большинство пожилых пациентов с таким переломом помирают прямо на операционном столе. Эту страшную информацию сообщили ей на ушко, а под конец сказали, что жить ему осталось полгода, не больше. Посоветовали больному об этом не говорить, попрощались и уехали.
Баба Вера сама слегла от горя на несколько дней. Беременная дочь, Наталья, с двумя маленькими детишками временно переехала к ним, чтобы ухаживать. Настя, жена сына, отводила в садик и забирала каждый день всю ребятню - и своих, и Наташиных. Тоже часто навещала в свободное время, постоянно бегала по магазинам и аптекам, помогала, чем могла. Поздно вечером приходил с работы сын, Александр. В маленькой двухкомнатной хрущёвке в это время становилось очень людно и шумно. Дети со своими важными проблемами настырно лезли в комнату, где лежал дед.
- Деда, я к тебе хочу. Мама с бабулей фимль смотрят, а Маринка не хочет со мной играть. Давай с тобой мячик катать, ты мне – я тебе! Тогда вставай и садись на пол напротив меня...
- Деда, смотри какой я рисунок нарисовала. Это мама с животиком. Там у неё ребёночек ножкой пинается. Это вот папа в шляпе, это наш глупый Лёнька, а это вы с бабулей. Ой, забыла шарики вам в руки нарисовать…
- Ну что, батенька? Как ты? Давай быстренько супчику поешь горяченького! Сейчас я тебе подушки повыше подложу. Это бульончик куриный, а потом я тебя гречневой кашей с тушёнкой покормлю. Такая вкуснятина!..
Баба Вера в восьмом часу вечера всех разгоняла по домам, давая мужу отдохнуть в тишине. Он уже сам давно всё прознал о своём переломе шейки бедра, вычитал в Интернете по нетбуку.
"Вот и всё! А жить-то как хочется, Господи Боже! Никогда, наверное, так не хотелось. А мог бы ещё пожить годок-другой. Вон сестрёнки-то, старше меня, а всё как новенькие, ещё и самогонкой потчуются, - комок горечи подступил к горлу, и тяжёлые солёные слезы самопроизвольно выкатились из глаз. - А ведь кажется, совсем недавно на спор с парнями из окна со второго этажа спрыгнул. В техникуме тогда учился, дури в башке много было. Прямо на асфальт - и ничего, а тут со второй ступеньки - и на тебе… Как же быстро и безжалостно исчерпалось моё время! "
Он прекрасно понимал, что дни его сочтены, что все эти оставшиеся несколько недель или месяцев будет сильно мучиться и страдать физически. Уже сейчас он не мог самостоятельно даже на бок перевернуться. Правая нога стала заметно короче, стопа как-то неуклюже вывернулась наружу, пятку от кровати не оторвать.
"Скоро начнётся кровоизлияние в тканях, появятся пролежни. Уж лучше бы сразу помер, чтоб и самому не маяться, и Веруню свою не терзать. Бедная моя Вера! Всю жизнь бок о бок прожили, а я тебе так мало ласковых слов сказал", - горестные думы и ноющая боль в паху не давали деду Семёну уснуть по ночам.
- Будь прокляты все эти яблоки, пропади они пропадом, – причитала в слезах баба Вера, оглаживая ногу мужу. – Это я виновата, не доглядела. Я бы тебе в жисть не позволила на лестницу лазить.
Слёзы градом полились у пожилой женщины. Она закрыла лицо мокрым от слёз платком, хрупкие плечи её вздрагивали. Глядя на неё, дед едва сдерживался, чтобы тоже не заплакать. Боялся, что у жены может начаться истерика.
- Да брось ты, Веруня, яблоки-то тут при чём? Это судьба, дорогая моя, любимая! Прости меня, дурака старого, за всё плохое, что я тебе наделал за нашу с тобой жизнь. За то, что пьянствовал по молодости, матом частенько ругался в нервных состояниях. Спасибо тебе за всё! За детей, вон какие хорошие они у нас выросли, уж не сравнить с некоторыми. За то, что терпела меня всю эту жизнь, – гладил дед свою Веруню по коленке.
- Не говори так больше, словно помирать собрался. Ты поправишься, обязательно поправишься! Слышь? Чего же я делать-то без тебя буду? Как жить? – навзрыд заголосила баба Вера…
***
За два месяца дед сильно похудел, ел очень мало, аппетит пропал совсем. Гнетущие мысли о своей близкой смерти были мучительны. Он старался больше спать, чтобы не думать о ней.
- Ну как ты спал сегодня, Сёмушка? Натальку вчера поздно вечером в роддом увезли. Схватки начались, я скорую вызывала. Тебя уж будить не стали. Час назад я ей по сотовому звонила. Воды, говорит, уже отошли, скоро рожать будет. Радуйся, дедушка, ещё один внук у тебя будет...
Во время бодрствования он настраивался на добрые воспоминания в молодости - свадьбу со своей Веруней, как занимался школьными домашними заданиями с детьми. Старшая дочь, Надя, недавно сама стала бабушкой. Вышла замуж за турка, когда заканчивала университет в Москве. После свадьбы сразу уехала с мужем в Стамбул. Своих трёх внуков дед видел всего один раз, когда те ещё в школе учились. "Ни хрена по-русски калякать не научились, турки турками выросли, - брюзжал он. - Старший-то вообще в Америку укатил, совсем из нашенских вычеркнулся, в супостаты записался. Умру, Надежда и на похороны-то не приедет".
Старший их сын, Андрей, погиб в афганскую кампанию, даже жениться не успел. Сразу после рязанского военного училища попал в самое пекло. Через полгода получили груз двести.
"Там и хоронить-то нечего было, - вспоминал с горечью Семён Ильич, - семеро в БТРе на мине подорвались, одни головешки остались. Уезжал летёхой, а приехал капитаном в цинковом гробу, но с орденами и медалями".
Остались рядом только младший сын, Александр, да младшая дочь, Наталья. "За Наташку-то уже не страшно, настоящая бабёнка выросла, на училку русского языка выучилась, - рассуждал дед, как бы подводя итоги своей жизни. - Мужика себе нашла вполне нормального, жаль только - капитанит по полгода. Приедет зимой, обрюхатит Наташку, а весной опять уплывёт до осени. Малина! Хрен ли так не жить!"
Весь вечер дед Семён в подробностях вспоминал, как года три назад они вдвоём с младшим сыном ездили на рыбалку...
- С ночёвкой поедем, там такое место - просто мм-ва, дикое. Тихая заводь метров в триста, а рыбы в ней - видимо-невидимо, – нахваливал отец. - На голый крючок клевать будет, вот увидишь. Я ещё когда в мужиках ходил, а ты соплёй голландской под стол пешком пролазил, это местечко облюбовал. Дорогу туда мало кто знает, а пёхом, без машины, пятнадцать вёрст с гаком от трассы - никого никакой рыбой не заманишь.
Приехали на речку Керженец ещё засветло, чтобы застать вечерний клёв и успеть сварить уху к ужину. Поставили палатку, разожгли костерок, закинули удочки и на червя, и на опарыша. Уже стало темнеть, а поймано было всего пара ершишек и один полосатый окунёк.
- Вот так рыбалочка, ядрёна Фруся, – бурчал дед. – На уху даже не поймали. И стоило ехать в такую даль? – закинув в последний раз на ночь удочки, он полез в свой рюкзак. - Ладно, давай консервами ужинать. Может, утренний клёв будет более удачным. Я тут термос маленький прихватил. Веруня думала, что в нём чаёк, а там водочка.
Они выпили, закусили макаронами с тушёнкой по-флотски, разговорились у костра…
- ... Я ведь сразу тогда неладное почуял. Это ты матери можешь в любой момент лапшу на ухи навесить, а мы с тобой одного дуба жёлуди, как под копирку – две сапоги на одну ногу. И тугомыслим в одном направлении, и на одни и те же грабли по сто раз нам наступать, что плюнуть. Думаешь, я в твои годы умнее был? Такой же пентюх! С виду-то по мне, может, никто бы и не сказал, что я лох лохом, а бывало частенько, нет-нет да и оконфузишься…
Года за два до этого разговора Александр брал в банке приличную сумму под большие проценты. Накопленных денег на новую машину не хватало, а купить средство передвижения уже сильно прикипело. Ездить на отцовских стареньких «Жигулях» с протёртыми скрипучими сидениями, с проржавевшими порогами, ему было немного стыдно перед друзьями.
«Не-е, пап, извини, но я на твоей коробушке ездить не хочу. Без магнитолы, без сигнализации. Как ты можешь ездить без навигатора и видеорегистратора? У тебя же вообще никаких прибамбасов нет. Домкрат дореволюционный, коврики резиновые самодельные. А багажник на крыше тебе зачем? И вообще, на ней можно ездить только летом в ясную погоду и на короткие расстояния. Если зимой печку включишь, то быстро задохнёшься от вони из моторного отсека».
Купил дорогую иномарку, а выплачивать в срок долги никак не получалось. Тут как раз второй ребёнок у него народился, работать сверхурочно не мог. В конце концов, через полгода пришлось ему эту машину продать, потеряв при этом почти двести тысяч. Но и с этой продажи денег всё равно не хватило, чтобы полностью рассчитаться. В это самое время дед Семён и почуял неладное с сыном, вызвав его на серьёзный разговор. Тот сначала врал и изворачивался, стесняясь и боясь опозориться перед родителями. Но отец ему, как сейчас у костра, просто и по-семейному сказал: «Мы тебе с матерью, чай, не чужие, Санёк. Твоя радость – наша радость, а твоя беда – это наша общая беда. Так должно быть всегда в нормальных семьях, запомни это на всю жизнь и своих детей так воспитывай. Не выкобенивайся больше перед нами. Был бы ты холостой, я б и бровью не повёл - выкручивайся сам, как хочешь, если тяму в башке не накопил. А на твою Настюху с ребятишками уже смотреть больно, словно заморыши какие в чужую тарелку залезли. Дадим мы с матерью вам с Натахой по триста штук, есть у нас. Не последние, не волнуйся. За свой счёт, если что, хоронить вам нас не придётся. Знали, что рано или поздно кто-нибудь из вас, а то и оба, вляпаетесь в эту натуральную жизнь по самое не хочу, накоплено и отложено специально на такие случаи. Благодарностей мы с матерью от вас никаких не ждём, надеемся только, что когда-нибудь всё-таки поумнеете, мудрости житейской накопите"...
- Ах, хорошо то как! А, Санёк? А воздух то какой! Слышь, как лягушки-то раскукарекались, уснуть не дадут, – восторгался дед Семён, подкладывая в костёр.
- Ага, а небо какое чистое, – соглашался Саня. - Пап, у меня тоже четвёрочка есть, на всякий пожарный прихватил. Не желаешь добавить?
- Молодец, запасливый! Конечно, тащи. В палатке душно, и комарьё там злющее, целыми табунами нападают. Похоже, всю ночь у костра торчать придётся. У меня сала шмат есть, копчёное, сам коптил, - снова закопошился в своём рюкзаке дед Семён...

- ... Они там за это бешеные деньги получают, а людям легче жить что-то не становится. Только и стараются побольше налогов с народа содрать, - немного захмелев, начал роптать сын, недовольный внутренней политикой.
- Опять на своего любимого конька уселся? - укладываясь поудобнее возле костра, приготовился отец выслушивать пессимистические речи сына. - Ну-ну, валяй, постараюсь вникнуть в твоё нытьё.
- А что? На воду счётчики уже поставили, жди, скоро и на воздух поставят. Один вдох - двадцать две копейки, выдох - двадцать три, чтобы атмосферу своими выхлопами не загрязняли, - нервно продолжал Александр негодовать, отмахиваясь веткой от комаров. - Налогами обложили - вздохнуть уже невозможно стало. Совсем забыли, что природные ресурсы являются общенародным достоянием, а мы за бензин платим чуть ли не дороже, чем в Европе.
- Ты социалистическую формацию только до студенческой скамьи нюхал, а ведь уже взрослым мужиком стал, - прикуривая от головешки, ввязался в полемику отец. - Тогда да, и законы были более справедливыми, и честность у людей на целый порядок выше была, а сегодня извини, капитализм у нас. Это мне, пеньку старому, по мере своей наивной испорченности ещё простительно по привычке надеяться на честность и справедливость, а тебе давно бы пора уже реальное бытие и сознание обрести. В капитализме, как в джунглях, выживают лишь сильные особи. Ты всего лишь представитель обыкновенной народной массы, один из ягнят огромного стада баранов. Так не вылазь на край, щипай свою травку где-нибудь в серёдке этого табуна, авось волки до тебя не доберутся. Глядишь, и до моих лет дожить умудришься.
- Ну уж нет, не хочу я бараном быть. И не буду, – возмущался сын, уплетая сало с ржаным хлебом. – Мы живём в цивилизованной стране, никакому дикому зверью среди нас места нет и никогда не будет. У всех магнатов-олигархов, что разбогатели и сидят на народном горбу, нужно отнять все деньги и раздать каждому в равных долях.
- Какой же ты ещё наивный у меня, как малый ребёнок. Когда же ты мудрости хоть чуток накопишь? Зависть, что ли, гложет? Овца ломовой лошади позавидовала. Та, видишь ли, одна в своём дворце-стойле проживает. Никто её, как овцу, до самой глубокой старости не зарежет. А знает ли баран, каково ей бывает, когда хомут на шею надевают да пахать от зари до зари заставляют? Ещё Некрасов в своей поэме спрашивал: «Кому живётся весело, вольготно на Руси?», помнишь, наверное, в школе проходили. Помещиков с царями не стало, а всё остальное, экскьюз ми, без изменений. И так будет всегда. Во всяком случае, ещё очень долго, пока кто-нибудь мудрый не придумает что-то лучше капитализма. Жаль только, что в эту пору прекрасную...
- Законы, папа. Пусть и дурацкие, но они для всех писаны, нарушать никому не позволено, вот что главное, - продолжал спорить сын.
- Тьфу ты! Уймись, погляди же вокруг, – дед Семён уже нервно ходил вокруг костра, размахивая руками. - Помнится, мы уже как-то раз поднимали эту тему в саду, а ты опять за старое. Если ты не лев, не тигр, и даже не волчара поганый, то ты всего лишь нищая Моська, и если будешь много тявкать на слона, то тебя раздавят, как дождевого червяка, и скажут, что так и было. Посадят в каталажку, чтобы одумался и сравнил, где у тебя больше этой свободы было. Только затявкай, уж найдут за что посадить, не беспокойся.
- Тогда, может, нам самим сделаться этими львами, волками и тиграми? Что нам мешает? - словно назло отцу, продолжал упорствовать в споре сын.
- Если ты родился не в прайде, то и нечего корчить из себя царя зверей, - снимая свитер, продолжал свои нравоучения отец. - Что-то я аж вспотел весь из-за тебя. Конечно, и собака может скатиться до жизни волка, но лишь тогда, когда хозяин её из дому в лес выгонит, только ради выживания. Ты думаешь, так легко из цивилизованного человека в дикого зверя превратиться? Ну станешь ты каким-нибудь гангстером, грабителем, наворуешь богатство, а приобретёшь ли ты после этого своё желанное счастье и свободу? Украв однажды, человек словно заболевает неизлечимой болезнью, ему уже не хочется честно тратить свою энергию, сиречь, свободу. Такие люди становятся самыми несчастными. Они уже никогда не поймут самого главного, что свобода, это возможность максимального использования лишь своей собственной энергии. Только преобразовав свою личную потенциальную энергию в кинетическую и совершив при этом максимальную работу, человек может почувствовать себя счастливым. Любую работу нужно доводить до уровня творчества. Счастлив может быть только творец. А какое чудо может сотворить вор? Он способен только красть чужое, не имея никакого смысла в жизни.
- Умеешь ты, папа, логически пропихивать своей физикой в непропихуемое. - не унимался Александр. - Действительно, что-то жарко. Пойду-ка я окунусь, остыну малость и удочки перезакину... Знаешь, у нас с тобой, наверное, разные взгляды на понятие счастья. А о каком смысле жизни ты говоришь? Всем известно, что его вообще нет. Это иллюзия, и ты сам прекрасно об этом знаешь. А что такое счастье, по-твоему? - задумчиво спросил сын, стараясь расположить свою мощную фигуру у костра так, чтобы ничего не подпалить.
- А чего тут особо мудрить-то, сынок? Как вот ты сейчас себя чувствуешь? Ничего у тебя не болит, случаем? - продолжал философствовать Семён Ильич, оглядывая мощное тело сына. - Здоров, как бык! И я таким же бычарой был в твои годы, если не здоровше. Однажды зимой у меня мотоцикл с коляской заклинило. Что-то в коробке передач сломалось, заднее колесо у моего "Урала" ни туда, ни сюда не крутилось. Так я его волоком километра три с лишним по сугробам до дома пёр. Ну, это я так, к слову, - довольно улыбаясь, продолжал отец. - А горя какого-нибудь на твою буйну головушку в данный момент случайно не свалилось? Тоже нет! Ну, значит, ты самый, что ни на есть, счастливый человек. Вот оно, это счастье, смотри, везде вокруг нас с тобой. Не видишь, что ли? Ой, бляха муха, комарьё поганое, даже у костра кусаются. Комарьё не в счёт... Пройдут годы, и ты будешь вспоминать эту ночь, как самое настоящее тихое счастье. Много ли человеку надо для этого? Всего лишь чуточку здоровья да отсутствие несчастья. А все эти мелкие передряги, что никогда не позволяют нам расслабляться, это лишь очередные препятствия на пути к выбранной цели. А по поводу смысла жизни спорить с тобой, пожалуй, не стану. Могу сказать лишь то, что сам чувствую. Да, может быть, в жизни отдельно взятого человека его и нет, но и свою жизнь обозвать полной бессмыслицей у меня язык как-то не поворачивается. На каждого, кому посчастливилось родиться на этот свет человеком, неважно когда и где, обязательно была, есть и будет возложена своя, особая миссия. Мы есть мелкие частички живой природы, которая тоже разумна. И смысл жизни каждого из нас как раз и заключается в том, чтобы вносить свой посильный вклад в развитии этого всемирного разума. До бесконечности, до самого угасания Солнца!.. Ну, это моя личная теория, и тебе принимать её за истину вовсе не обязательно. У каждого должны быть свои убеждения...
***
Дед Семён стал уже задыхаться, внутри у него что-то хрипело и булькало. Временами даже переставал узнавать жену и детей, находился в состоянии какой-то прострации. Все женщины ходили с угрюмыми, заплаканными лицами, детей в его комнату не пускали. Казалось, что и весь воздух здесь пропитался надвигающейся неотвратимой трагедией. Вот-вот наступит тот самый роковой момент и принесёт всем неминуемое горе.
- Ну как ты, пап? Ты держись давай, ладно? – зашёл с работы сын. На работе он всё время думал, чего бы такого хорошего и важного сказать отцу, чтобы тот был абсолютно спокоен за его будущее. Александр очень любил и уважал папу, но увидев его умирающего, в таком жутком, леденящим кровь, состоянии, душа у сына свернулась в комок, и все заготовленные слова как-то самопроизвольно вылетели из головы.
- С работы? Устал, наверное? – едва слышно прошептал умирающий отец, пытаясь улыбнуться и приподняться на локоть. – Я сегодня целый день о тебе думал. Помнишь, как мы с тобой на рыбалку ездили? Ни хрена, правда, не поймали, зато наговорились по душам вдоволь.
- Помню, конечно! Я твою жизненную философию теперь всю жизнь помнить буду.
- Слышь, Санёк, я тут от матери на балконе две бутылки водки заныкал. Открой балкон тихонько, чтобы бабы не увидели. Там, на полочке, где её пустые банки всякие стоят. Притащи одну, а то что-то так выпить захотелось, хоть смерть.
- Ты что, пап? Тебе же нельзя ни в коем случае, сразу умереть можешь. Хочешь, чтобы я, твой сын, собственными руками тебя убил?
- Да брось ты пургу-то гнать передо мной. Не умру я сегодня, не бойся. Я ж немножко, мне только легче станет, вот увидишь. Не Веруню же мне просить. Я тебя сегодня весь день жду. Ну иди же, будь мужиком, ядрёна канитель...
***
- Батенька, дорогой мой! Ты узнаёшь меня? Это я, Наташа, дочь твоя. Я тебе внука ещё одного родила, Валерку. Вот он какой, видишь? Хочешь я тебе его на грудь положу? Ну, видишь? Весь в тебя, вылитый прямо… Сикает! Ой, батенька, он тебе всю бороду обдул. Ты чего же своего дедульку обсикал, безобразник эдакий...
В этот вечер перед сном дед Семён долго разговаривал со своей Веруней. Снова, как перед образом, молил у неё прощения за все прегрешения, высказывал много благодарственных слов, словно специально копил их всю жизнь для этого момента. Ночью он спокойно уснул и умер.
***
- Отмучился! - говорили соседи, знакомые - все, кто знал Деда Семёна и пришёл проводить его в последний путь. Баба Вера плакала всю дорогу. А когда на кладбище опускали в могилу гроб, у неё случился обморок. В столовой, где проводились поминки, она сидела бледная, руки тряслись так, что даже кутья, которую каждый по религиозной традиции должен был немного попробовать, выпала с её ложечки на пол. Только дома, в кругу детей и внуков, она понемногу стала отходить.
- Мам, а какими были его последние слова? - спрашивала дочь Наталья, вытирая платком красные от слёз глаза.
- Он просил только, чтобы сад не продавали, пока у вас самих внуки не появятся, - отвечала добрая баба Вера, нацеживая в свою чашку очередных пятнадцать капель корвалола. - Сказал, что внося частичку своего посильного труда, каждый из вас будет невольно сплачивать вокруг него нашу семейную дружбу. Тебе, Наталька, он наказал весной клубники побольше насажать, чтобы всем ребятишкам до отвалу навитаминиться хватило, да ещё и на варенье всем семьям осталось. А тебе, Санёк, велел крышу на большом сарае починить. Да, вот ещё что, чуть не забыла... Санька, принеси-ка его табакерку. Она в туалете, на верхней полке, а то мне не достать... Вот, как-то умудрился, хитрец, скопить в тайне от меня. Здесь вам обоим по сто тысяч. Сказал, что для расширения своих степеней свободы. Философ старый, прости меня, Господи!

6. Я НЕ УБИЙЦА

Раньше мы жили на окраине города в старых домах барачного типа, а когда их стали сносить, переехали сюда, в этот микрорайон железобетонных пятиэтажек. Здесь начал учиться с пятого класса, а за это время успел уже пройти суровую школу мужества и жестокости, в духе которых нас, мелюзгу, воспитывали в старом дворе старшие пацаны.
Естественно, я быстро стал главарём в новом дворе, вся пацанва ходила подо мной, боясь слово поперёк пикнуть. И в школе, и во дворе слыл отпетым хулиганом. Родителям постоянно приходилось выслушивать жалобы на моё плохое поведение, за что мне, конечно, частенько перепадало. Но, то ли меры воздействия были мало эффективными, то ли сладость ощущения лидерства среди сверстников перевешивала все побочные невзгоды, только я тогда ещё долго не мог встать на путь исправления. Луки и арбалеты для меня уже считались детской забавой, за пазухой всегда носил заряженный поджиг, хотя расстаться с классической рогаткой сил всё ещё не хватало.
В конце лета во дворе вдруг объявился какой-то чужак. По виду, вроде, ровесник, такая же мелкая сикильда, ростом в метр с кепкой, но выглядел уж чересчур интеллигентно. Чистые брючки, пиджачок застёгнутый на все пуговки. Одним словом - ботаник.
Понятно, что таких потенциальных конкурентов с голубой кровью в своём дворе я терпеть не имел права. Подкараулил его возле помойки, выпрыгнул из кустов репейника, как чёрт из табакерки. Вообще, я правша, но в том положении удобнее было бить с левой. Сам не ожидал, что так удачно получится. Попал точно в рыло, прямо в пятак, из которого сразу брызнули красные сопли. Быстро подскочил вплотную, долю секунды наблюдал, хорошо ли сработал эффект неожиданности. В глазах противника прочитал, что тот ещё не сломлен. Пацан быстро очухался, а у меня уже не оставалось времени для замаха. Резко снова двинул ему в сопатку, но уже лбом, тем самым местом, откуда у нормальных мужиков обычно рога вырастают. Чужак сразу рухнул пятой точкой на землю. Кажется, искры, сыплющиеся из его глаз, увидел даже я. Вражеский нос превратился в кровавый комок, а в глазах, кроме страха и ужаса, уже нельзя было ничего прочитать. Уверен, что в тот момент он напрочь позабыл не только корень квадратный из восьмидесяти одного, но и всю таблицу умножения, которую зубрил в младших классах.
- Ой, извини, пацан, я, кажется, обознался, - нахально улыбался я, глядя ему прямо в глаза. - Это ты или не ты?
От такой наглости парень даже забыл про своё разбитое лицо, хотел было резко подняться, но не успел. Такой прыткости я от него не ожидал и ногой, обутой в дырявую кеду, лягнул ему пыром в пах, жестоко и безжалостно, от чего тот сразу согнулся буквой "Г" и заорал от боли, будто его режут. Чтобы окончательно не размазать пятак по всему мурлу, я ткун ему в морду коленкой лишь слегка. "Вот невезуха! Теперь придётся штаны от его кровавых соплей застирывать. Как бы мамка это пятно не заметила".
- Сиди так, не дёргайся, а то доделаю, - схватил я его за грудки. - Говори, это ты три дня назад у меня велик увёл? Голубенький такой "Орлёнок", без заднего багажника? - придумал я на ходу вескую причину для избиения, хотя никакого велика у меня и в помине никогда не было.
- Какой "Орлёнок", ты чё, придурок? - уверенно возмутился враг. - Я такими вещами не занимаюсь. И вообще, мы только два дня назад сюда переехали, в другом городе жили.
- Да? Ну извини тогда! А похож. Как хоть зовут-то тебя, убогий? - подал я ему руку, помогая подняться.
- Саня! - прогнусавил пацан, вытирая рукавом разбитую сопатку. - Разобрался бы сначала, прежде, чем нападать, - попрыгал он на месте несколько раз, чтобы окончательно стряхнуть боль в паху.
***
Так я познакомился со своим лучшим другом, Саней Смирновым. Через неделю, первого сентября, учительница представила его всему нашему седьмому "В" классу и посадила за мою парту. Морда у него ещё оставалась весьма опухшей и переливалась фиолетовыми подтёками под глазами.
По началу, конечно, дрались по три раза на дню, но со временем, видимо, обоим надоело постоянно ходить с фингалами, стали жить более-менее мирно. Нашлись кое-какие общие интересы, оба записались в секцию бокса и через пару месяцев, получив по паре глубоких нокаутов от опытных боксёров, одновременно сменили данную секцию на шахматную.
Первыми хорошо подружились наши отцы, будучи соседями по гаражу. У моего был горбатый "Запорожец", а у его - "Москвич-Комби". Частенько наши папы привлекали нас то колёса разбортировать, то помочь им снять двигатель. Вскоре мы с Саней подружились так, что уже не могли обходиться друг без друга. Даже однажды поклялись в вечной дружбе на крови. В старших классах, когда бесшабашное детство окончательно ушло, уступив место любознательной юности, мы всерьёз увлеклись радиотехникой. Начинали с детекторного приёмника, потом собирали в мыльницах простенькие супергетеродины. К окончанию школы уже могли собрать усилитель для электрогитары, отремонтировать телевизор и прочую бытовую радиоаппаратуру. Как ни уговаривал меня Саня после школы поступать вместе с ним в высшее военное училище связи, я всё же выбрал себе чисто гражданскую профессию.
***
Так разошлись наши пути-дороги. Встретились чисто случайно, только когда у обоих уже дети в институтах учились. Радости было - не описать. Сразу забыли, кто куда и зачем шёл, бросили якорь в первой же попавшейся забегаловке.
После военного училища Саня попал на войну. Афганская кампания тогда только набирала обороты…
- ... Какая радиотехника? До неё ли там было, что ты? Всё из башки вылетело, как и не бывало, мог только убивать. Как-то в одном кишлаке зачистку проводили. Там один душман, этакий боров, больше нас с тобой вместе взятых весил... Сам нам сдался и свой калаш добровольно отдал. В его руке автомат, как пистолет выглядел. В сарай к нему заглянули, на всякий случай, а там два духа огонь по нам открыли, троих моих парней завалили. Так я вот этими руками того борова забил насмерть, такая злоба обуяла. Одними кулаками бил, пока не выдохся. Минуты две бил уже мёртвого, а ты говоришь - радиотехника!
Ещё за год до вывода войск, я тогда только-только капитана получил, приняли мы бой, который оказался для меня последним. В самый разгар меня раненого друзья из-под обстрела вытаскивали, своими жизнями рисковали. Представляешь, осколком от снаряда мне всё брюхо разворотило, кишки с носилок свисали. Нас в том бою от батальона только третья часть осталась. Шанс выжить был, может, какие-то проценты, а я выжил и семью имею, дочь воспитываю, как могу. Такая вот она, моя судьба.
С войны вернулся, больше года на плечах родителей обузой висел. Старики выходили, хоть какую-то трудоспособность приобрёл. С работой туго было, заводы тогда закрывались один за другим. Хоть и высшее образование, но как специалист, я давно дисквалифицировался. Женился, учиться и переучиваться поздно, семью нужно было кормить, а на военкомовское пособие, сам понимаешь, на поддержку штанов не хватит.
Где только не довелось на хлеб зарабатывать. Раз в три-четыре года на операцию приходилось ложиться - то спайка кишок, то ещё чего. Весь ливер по сто раз перебрали. Последние годы, вроде, нормально всё. Весной и осенью, правда, обострение бывает, но это уже мелочи жизни...
Встречались с ним ещё пару раз, но с семьями друг друга знакомить не торопились. Сидели и выпивали в дешёвеньких кафешках, с деньгами у обоих было не густо. Даже простую "Приму" без фильтра тогда оба курили. Сошлись в оправдании, что от сигарет с фильтром не накуриваемся, хотя оба прекрасно понимали истинную причину.
- ... Года два назад целых два месяца вообще без работы сидел, нигде не пропихнуться было. Благо, брат жены поспособствовал, заместителем начальника районного домоуправления пристроил. Какой-никакой, а начальничек. Зарплата, конечно, не ахти какая, но хоть что-то. Сам видишь, какое время наступило - не до жиру. Подвалы да пристройки в аренду богатеньким Буратинам начали сдавать. За взятки, конечно. Риск большой, а от этих взяток мне, дай Бог, десять процентов достаётся, остальное всё начальству уходит. Да чего мы всё про меня, сам-то как?…
Потом пропал куда-то мой Саня. Встретились снова только лет через шесть, опять же чисто случайно. Как-то после Пасхи на Радоницу всем семейством на кладбище ходили, родителей поминали. Саня один был, еле узнал его. Вся морда в страшных шрамах, переносица переломана так, что по всему лицу размазалась, от лба до ноздрей всё было ровно и гладко. Даже удивился, как он таким носом вообще дышит. Очки, если бы он их носил, на таком носу вряд ли бы держались. Конечно, познакомил его с женой и детьми, но получилось всё как-то холодно. Успели перекинуться лишь парой ничего не значащих фраз, обменялись сотовыми номерами и разошлись.
- Что это за тип? Страшный какой, - начала допытываться жена. - Чего у тебя может быть общего с таким экземпляром?
- Друг детства, в одном дворе жили, в школе за одной партой сидели. Так дружили, некоторым родным братьям во снах не снилось. После военного училища в Афганистане воевал. От летёхи до капитана дошёл, но под конец войны был тяжело ранен. Комиссовали под чистую по инвалидности. Такую дружбу до смерти не забудешь, я ему многим по жизни обязан.
- А нос у него с детства такой? - не могла угомониться супруга.
- Говорю же, на войне был, - повторил я ей веские аргументы, на которые она отреагировала лишь лёгким подёргиванием плеч.
***
Саня позвонил на следующий же день, договорились о встрече. Взяли литровину, сырков плавленых да шмат колбасы для занюхать и обосновались у него в металлическом гараже, чтобы лишних ушей не было. Начали с воспоминаний о счастливом детстве. Немного захмелев, Саня уже охотно рассказывал о себе.
- ... Подловили на взятке. Подозреваю, сам начальник меня тогда и подставил. Думал, наверное, что я его на каждом бакшише кидаю. Всё мечтал ему в глаза после отсидки взглянуть, да не успел - он кончился ещё за полгода, как мне откинуться. Долго, больше полугода до суда в СИЗО мурыжили. На тюрьме, конечно, не жизнь. Дали три года колонии общего, но я бы лучше все шесть на зоне оттянул, чем на тюрьме полгода париться. Столько унижений, глумлений и разных издевательств пришлось пережить, сколько, наверное, рабы за всю историю древнего Рима не испытывали.
Когда в замкнутом пространстве всем одинаково плохо настолько, что хуже уже некуда, даже мелкий, никчемный человечишко начинает по возможности специально делать гадости, чтобы у него самого в сознании закрепилось ощущение, что ему хоть чуточку лучше, чем кому-то. Всё ведь в сравнении познаётся. Если кому-то хуже, чем ему, значит, не всё так плохо, есть ещё куда опускаться. Подселили к уркам, словно кому-то выгодно было меня обязательно сломать. Почти каждый день били так, что боялся в полного калеку превратиться. Порой казалось, до зоны не доживу. На морду было наплевать, живот всегда прикрывал.
- Как же так, Саня? Ты же войну прошёл, приёмчики всякие знаешь.
- Народец там ушлый, пером или заточкой никого не запугаешь. Они всей оравой всегда наваливались. С десяток в общей сложности поломал, конечно, но на их место новых в камеру сажали, со свежими силами. Практически не спал, только дремал, как собака. От каждого шороха приходилось просыпаться, чтобы врасплох не взяли. За пару месяцев до суда, правда, отступились, сами устали, наверное. Даже маляву на зону отправили, что курс молодого бойца, мол, выдержал стойко. На зоне дали малость оклематься, хотя и там жизнь была тоже не сахар. Три года - не такой уж и большой срок, но некоторые там и года не могли выдержать. По началу, конечно, были мелкие прецеденты. То кто-то в твою шлёмку с кашей старается незаметно плюнуть, то специально-нечаянно подтолкнёт на рабочую пилу-циркулярку, чтобы конечность отхреначилась. Подстрекатели, мелкие сошки, с такими провокаторами я особо не церемонился. Одному, помню, в укромном местечке лишь слегка хукнул, он башкой о бетон, и аля-улю. Эти гнусы жить мешают. Вреда от них, вроде, и не так много, но когда комарик возле уха постоянно жужжит, уже не уснёшь, пока не прихлопнешь. Сколько я таких морд об стенку размазал, не сосчитать.
- Что, и убивать приходилось? - вылупился я на него.
- Бывало, чего греха таить. Убить человека легко, трудно лишь на это решиться. Особенно в первый раз.
Как-то однажды сам смотрящий к себе вызвал. Мол, ты так всех моих людишек перекалечишь. В обмен на спокойную жизнь предложил работать на него. Отказаться было страшно, после мучений на тюрьме уж очень выжить хотелось. Успокаивало, что мочить приходилось только отпетых подонков.
- Так ты убийцей стал, что ли? Ну, Саня, не ожидал я от тебя такого, - обиделся я на друга детства. Даже собрался было домой уехать.
- Чё ты так испугался-то сразу? Какой я убийца, полно-ка тебе. Ну, приходилось раза три-четыре, но это же полные отморозки были. Садисты, насильники, детоубийцы и прочая нечисть - не знаю, как их только земля носила. Я не убийца, пойми друг. На зоне свои законы, суровые и страшные. На воле они, может, и непригодные, но в системе ограниченной свободы других законов нет. На них, можно сказать, вся дисциплина держится, а иначе бы все друг друга давно перемочили. Я всего лишь выживал, другого выхода не было.
Когда откинулся, этот смотрящий, вор в законе, дал мне адрес одного нашего местного авторитета, Бори-Тарана. Маляву ему отписал, чтобы тот меня под своё крыло принял. Вот бомблю теперь потихоньку, таксую частным извозом на своей развалюхе. По вечерам на Тарана работаю, проституток по саунам развожу. Вроде и как охранник, и как сутенёр в одном лице.
Жена, как только сел, со мной сразу развелась, квартиру продала, сама в Москву с дочерью переехала. Бомж с тощей котомкой на плече и афганскими наградами на груди, но на воле. Тарану спасибо, принял по маляве. Сразу вот этот рыдван для работы приобрёл, домишко на курьих ножках в деревеньке купил. За три ломаных гроша, конечно, больше-то он не стоил, а жить всё равно где-то надо было. Здесь недалеко, всего двадцать километров от города. В деревне даже магазина нет, в соседнюю ходить приходилось. Кое-как перезимовал в этом доме-сарае, кое-что успел накопить, да Таран малость подсобил. Купил однушку-хрущёвку по дешёвке, после пожара. Обжился малость, ремонт кое-какой сделал, но всё равно до сих пор от тела гарью пахнет. Ну, а ты-то как?..
Откупорили второй пузырь. С непривычки я что-то быстро закосел, всю колбасу один сожрал. На ящике с газеткой остались лежать лишь плавленые сырки.
- Слушай, а ты ствол можешь достать? - задал мне Саня вопрос, от которого я чуть водкой не захлебнулся, а прокашлявшись, моментально протрезвел. - Очень нужно, поверь.
- Ты чё, охренел? Откуда? Я пистолета с молодости в руках не держал. Только по телеку видел, как из них шмаляют. А тебе зачем? Опять убить кого-то хочешь? - вылупился я на него, мысленно проклиная себя, что согласился встретиться с таким другом юности.
- Влип я по самые не балуй, брат. Всё из-за этих проклятых денег. Тарану оставался пол-ляма должен, он из меня уже почти все жизненные соки выжал, грозился на счётчик поставить. А тут пару месяцев назад Дыба - Толян Шипов, с зоны откинулся. Пятерик отмотал, и сразу ко мне. Вместе в одной колонии кандыбачились. В общем-то нормальный кореш, три ходки. Хоть и урка, но надёжный. А к нему ещё и приблудный Маза - Толян Хромов, примазался - конченый отморозок. Раньше нигде не пересекались, Дыба познакомил. У них у обоих по ляму с лишним на кармане, деньги ляжки жгут. Свой деревенский дом им отдал на время. Гуляют пацаны, деньгами сорят, ну и мне малость перепало. Гладишь, хоть с Тараном наконец-то рассчитался. Своих девочек им подкладываю, жратвы с пойлом привожу постоянно. А тут недавно одна из тёлок наводчицей у них работать стала.
Пару раз я Дыбу с Мазой на дело возил. Они, видимо, грабили кого-то, я это только потом понял. Ну, моё-то дело маленькое, привёз-отвёз и хлебало на замок. Они мне, конечно, отстёгивали по мере своей жадности, я в претензии не был. Тут позавчера ночью, в районе Сенной площади, опять их забираю, гляжу, а Маза с пером в бочине. Кровища из него - весь салон мне перепачкал. По пути за Тамаркой, моей подопечной деве заехали, раньше фельдшером где-то работала. Благо, у неё выходной был, а другого-то лепилу где найдёшь?!
Отвёз их всех в деревню, потом до утра бинты с шприцами да всякими лекарствами доставал, все круглосуточные аптеки объездил. Вчера после кладбища к ним заезжал. Маза живой, на кровати весь забинтованный лежит. Оклемался, похоже, даже водки попросил.
Дыба как-то по пьяне трепанул, что они в ту ночь на хате двоих замочили. Ничего не взяли, сами еле ноги унесли, на каких-то крутых нарвались. У Мазы ствол с глушняком и пара обойм в запасе, голыми руками их не возьмёшь. Маза даже спит со своей пукалкой в обнимочку, под подушку прячет. Менты, конечно, рано или поздно это дело раскрутят, к гадалке не ходи. Шесть трупов на них уже, мне паровозом придётся по мокрому за соучастие, а это уже строгач. Могут лет на восемь, как минимум, натянуть, если не больше. Я на зоне уже не выживу, легче сразу самому вздёрнуться. Так бы и задушил этого Мазу. Вот же гнида, мразь, ничего святого уже не осталось, только убивать и грабить может. Грохнуть бы их всех, и концы в воду. Вот такие, брат, дела у меня.
- Да-а, Саня, ну и судьба у тебя. Вляпался в такую страшную жизнь по самые уши, и меня за собой тащишь? Знаешь, а я ведь до конца жизни тебе благодарен буду. Если б не ты, не твоё влияние, не наша крепкая дружба в юности, я давно бы таким же бандитом был, как этот Маза. Детство - оно же всегда глупое, наивное и доверчивое. Отец на самосвале в карьере по двенадцать часов в сутки вкалывал, каждую добытую копейку в дом тащил. Мать почтальоншей работала, чуть ли не каждый день её собаки кусали. Практически миеня улица воспитывала, а дворик был - как вспомню, так вздрогну. Старшие пацаны в нас, мелкоте, жестокость прививали. Вроде как школу выживания придумали. Мы своим кумирам в рот заглядывали, а они нас голубей, собак и даже крыс жрать заставляли, принуждали безжалостно драться до крови друг с другом. В первом классе меня уже на дело брали, я в форточки хорошо мог пролазить. Эх, Саня, забыть бы всё это, да уж не получится.
- Надо же?! А чего ж ты раньше-то мне о своём детстве ничего не рассказывал? Неужели меня стыдился? А я ведь от тебя тоже много чего нахватался, передалось стремление к лидерству. И в училище лучше всех учился, старшиной роты до самого выпуска был. И воевал толково, награды имею. Если б не это ранение, как минимум, полковничьи погоны сейчас бы носил.
- Ладно, Саня, не падай духом, чего-нибудь придумаем. Этих отморозков, конечно, найдут, это без вариантов. Третий грабёж всё-таки, наверняка наследили больше некуда. Потом и на тебя всяко выйдут, даже если те молчать будут. Их мочить - это тоже не выход. А может, лучше всё-таки явка с повинной, а?
- Исключено. Срок всё равно какой-никакой дадут, а на тюрьме мне в первый же день заточка в печень прилетит. Мало того, я ещё с дуру Тарану про них ляпнул. Думал, может, он их сам как-то под крыло примет, а он от такого предложения, как чёрт от ладана сразу. Чё делать, как быть? Впору хоть в бега.
- Ладно, сиди пока тихо, не дёргайся. И не кисни плесенью, может, как-то всё само рассосётся. Тут с кандачка не получится, подумать хорошенько надо, причём обязательно на трезвую голову. Поеду-ка я домой, пожалуй, проспаться надо. Позвоню сразу, как чего-нибудь придумаю...
После этой пьянки у меня с женой, как назло, ругань пошла, хоть из дома беги. Вескость причины Людке не объяснишь, да и бестолку, всё равно ей никогда нашей дружбы не понять.
"Ночую у друга. Мне не звони, пока не остынешь", - буркнул себе под нос, хлопнул дверью и ушёл...

- Алло, Саня, ты дома? Я с женой поцапался. Можно у тебя пару дней перекантоваться?
- Конечно, приезжай прямо сейчас, жду! Да, слышь, прихвати по пути пару пузырей и чего-нето остренького, типа банки маринованных огурчиков. На всякий пожарный, а то жратвы полно, а чисто на закусь нет ни хрена.
- Тьфу! Я убежал, даже денег не взял. В кармане голяк, на пузырь не наскребу.
- Ладно, давай приезжай, сейчас сам сбегаю. Успею, у меня рядом...

Выпили по сто пятьдесят и застопорились, у обоих что-то больше не лезло.
- У тебя в том деревенском доме другой выход есть? - перешёл я сразу на деловой разговор.
- Со двора ещё можно на огород выйти. А что? Ты чего-то придумал? - наморщил сразу лоб Саня, выражая сосредоточенность. - Мой дом с самого края. За огородом дорога, а за ней сразу лес начинается.
- Есть одна идея. Не знаю, как она тебе понравится, но других у меня нет. Самый лучший вариант - это, конечно, их всех троих замочить, но сделать это так, чтобы ты к этой мокрухе ни с какого боку-припёку не касался.
- Это как это? Ты чё, сам их мочить хочешь, что ли? Не-е, я тебя под танк бросать не стану. Лучше я в бега подамся на всю оставшуюся. Не-не, даже не заикайся. Спасибо, конечно, но такой вариант отпадает сразу, - замахал на меня руками Саня.
- Они, конечно, тоже люди, но мне этих извергов почему-то совсем не жалко. Вряд ли они уже на путь истинный встанут, лишь могила исправит горбатого. Нужно просто помочь им умереть. Сделать так, чтобы они нечаянно грибочками отравились. А эта твоя Тамарка водку тоже с ними пьёт?
- Не то слово - в три горла жрёт, пока не упадёт. Может, ещё и колется, не знаю. Падший ангел. А ведь когда-то клятву Гиппократа давала. А что?
- План такой. Надо съездить в лес, найти там с десяток бледных поганок. Ты же им водку с жратвой сам всегда привозишь? Где-то читал, давно правда, что отравление бледной поганкой смертельно на сто процентов. Одной шляпки этого грибочка вполне хватит, чтобы умерщвить всю троицу. Разомнём грибы и выжмем из них сок. Он у этих поганок без всякого цвета, вкуса и запаха. Добавим шприцем в бутылки с водкой, и все дела. Привезёшь им подарочек, пусть лакают, только пальчики свои на бутылках не оставляй. Купи им на закусь ещё и маринованных грибочков у какой-нибудь бабуси с рынка. Мол, двоюродная тётка троюродной кузины на двадцать третье февраля подарила. Это чтобы при вскрытии в их желудках грибы обнаружились. Привезёшь, дождёшься, когда они начнут пьянствовать. Сам, конечно, не пей, сошлись, что, мол, за руль ещё надо садится. Каждому по сто грамм будет вполне достаточно, чтобы у них печень напрочь разложилась. Часа через три-четыре все трое коньки откинут, можно не сомневаться. Когда они выпьют по первой, сразу как-нибудь дай знать мне, я рядом буду. Горшок с цветком или ещё чего на подоконник поставь. Я вас всех напугаю, начну стучать в дверь, орать благим матом, типа : "Открывайте, полиция! Хромов, Шипов, мы знаем, что вы здесь. Сложите оружие и сдавайтесь, если жить хотите!"
Ты их уводишь двором, прихватываете недопитые пузыри с отравой и через огород чешете к лесу. Усадишь их в свою колымагу, которую заранее припаркуешь на обочине дороги за огородом, и на ней увезёшь своих лепших корешей подыхать куда-нибудь подальше. Куда именно, нужно ещё придумать.
- Здорово! Ты просто гений, я бы сам ни в жизнь до такого не додумался. Найдут три трупа с бытовым отравлением грибами. Какие-то бомжи. Кто, чего, почему? Ментам такая задачка будет явно не по зубам, - лыбился Саня, будто только что с зоны откинулся.
- Тю-у, про такой способ умерщвления любая тёща знает. Погоди радоваться, надо всё продумать до мелочей. Одна ниточка всё же остаётся - Тамарка твоя. Она хоть и падший ангел, но лишения жизни не заслуживает. К тому же, по ней могут и на Тарана выйти, а через него и на тебя. Было бы лучше увезти её от них в этот роковой вечер. Когда твой Маза с постели вставать начнёт? Думаю, дня через два уже ходить будет. Вот и приедешь к ним утром, скажешь, что, мол, Таран Тамарку ищет. Её увезёшь, а вечером пообещаешь им пойла привезти. Времени, чтобы всё как следует подготовить, у нас с тобой в обрез, но вполне хватит, если Ваньку валять не будем.
***
Всё тогда получилось у нас, как и планировали. Саня утром увёз Тамарку домой, моральные уроды с ней расплатились не жадничая. Вечером, после разыгранного мной спектакля с полицией, все обструхались и резко сдёрнули. Саня отвёз Дыбу с Мазой в пустующую деревню, находящуюся километрах в пятнадцати от его деревенского дома. В ней было с десяток весьма подгнивших хат - выбирай любую и живи, пока совсем не развалится.
Саня приехал к своим друзьям на рассвете, за ночь трупы уже успели остыть. Оба лежали, скрючившись в неудобных позах с искажёнными от боли лицами. Видимо, сильно мучились перед смертью.
Саня, конечно, собрал все пустые бутылки, уничтожил даже мельчайшие улики, всё собрал и вместе со стволом выкинул по дороге в какую-то речушку, тщательно перед отъездом ошмонав трупы. Забрал больше пяти лямов деньгами, и на пару лимонов потянуло рыжьё, добытое грабежами. Уговаривал меня взять половину, но я, конечно, наотрез отказался.
- Нет, Саня, я и так ради тебя тяжкий грех на душу принял, а с этими деньгами до конца жизни буду душой маяться. Лишь одна просьба к тебе, дружище - давай распрощаемся навсегда. Уезжай, пожалуйста, из этого города, чтобы мы никогда больше не встретились. Надеюсь, ты нормальным человеком станешь. Во всяком случае, желаю тебе этого от всей души...

***
С женой мы, конечно, помирились, и трёх дней не прошло. Знала бы моя самая дорогая женщина, на что способен её муж ради мужской дружбы. Двадцать лет прошло, держит Саня своё слово - до сих пор о нём ни слуху ни духу. А может, уже и полностью сдержал, отойдя в мир иной, Бог его знает.

7. КРЕПКИЕ КОРНИ

- Отцу твому всё недосуг, работа у него, вишь ли, - жаловался дед Илья внуку. - С прошлого года у вас клянчу, да всё как от стенки горох. Будь хоть ты человеком.
Дед просил свозить его на Новогодние праздники на свою малую родину, деревеньку Лямиху, брата родного повидать да могилку родителей посетить.
- Людмилка твоя в тягости, только к весне приплодит. Всё одно ей токма дома сидеть. Она роднее вас с отцом оказалась, сразу добро дала, чтоб тебя со мной отпустить.
- Ладно, деда, отвезу, не переживай. Только чего нам на автобусе восемь часов трястись, когда своя машина есть? Ты вон одних подарков насобирал три мешка. С такими баулами в автобус-то не пустят. С комфортом ехать будешь, я тебе музыку включу. За пять-шесть часов доберёмся. Ночью выедем - утром на месте будем, - выдвигал он деду свои заманчивые предложения.
***
- Генератор, похоже, накрылся. Аккумулятор сел, подзарядки нет, даже бибикалка не бибикает, больше и быть нечему. Может, конденсатор какой сгорел, может ещё чего, поди разберись, - долго копошась под крышкой капота, влез на своё водительское место замёрзший Михаил.
- Ну? И чево теперича, замерзать прикажешь? - сидя на заднем сидении старенького "Жигулёнка", в салоне которого температура уже стала не намного выше уличной, весь скукожившись от холода, ворчал дед Илья. - Делай чё нето, хрен ли сиднем-то сидеть. Окочуримся ведь скоро.
- Ага, сделаешь тут. Гаечный ключ к ладони примерзает, - оправдываясь, бубнил внук, дыша на руки. - Градусов за тридцать уже припёрло, да ещё ветер, словно с ума сошёл, до трусов продувает.
- Говорил тебе, нехрен на этой старой тарантайке в эдаку даль ехать. Не слушашь деда никогда, вот и погибай теперя. Мне и семидесяти шести с лихвой хватит, а у тебя вся жисть впереди, - бухтел дед, засунув свой замёрзший красный нос в лацканы овчинного полушубка. - Бросай свою тарахтелку, давай скорея пёхом двигать отседа. Так по дороге и пойдём, мож, кака попутка подберёт. Чай, не дадут сгинуть-то.
- Какая попутка? Время только шестой час, спят все. Может, лучше костёр запалить? У нас же целая канистра бензина в багажнике, двадцать литров. Если машину здесь бросить, до обеда её махом по частям разберут, - рассуждал внук, предлагая свой вариант, не желая расставаться с родным "Жигулёнком". - Да и как ты пойдёшь? Так-то еле ходишь, да ещё и задубел весь. Ща я бумажку найду, каких-нибудь деревяшек быстренько насобираю. Запалим костерок, хоть погреемся чуток, - начал он шарить в бардачке и в карманах чехлов за спинкой сидений. - Тю-у, вот невезуха, ни одной вшивой бумажки. А у тебя спичек нет случайно?
- Откуда? Я уж тридцать лет не курю. Это ты у нас куряка чокнутый, здоровье гробишь.
- Да-а, влипли мы с тобой. Я тоже три недели назад бросил. Чего же делать-то? Неужели из-за каких-то спичек будем горе мыкать? - снова перевернул он содержимое бардачка. - Всё, нету, не судьба, значит. Придётся действительно пёхом топать.
***
Михаил взял из багажника спортивную сумку с провизией, сунул в боковые карманы пальто две бутылки водки, обвязал деда за пояс буксировочным ремнём, и они тронулись в путь.
До ближайшей деревни было больше четырёх километров. Сильная вьюга пуржила, бросая в лица бедолаг колючую снежную крупу. Им приходилось наклоняться вперёд для уменьшения парусности. Шли очень медленно, внук тащил деда за пояс, постоянно останавливаясь, чтобы его подбодрить.
- Ничего, ничего, деда, дойдём. Ещё каких-то полтора километра осталось. На -ка вот, глотни разочек. Как ты, не устал?
- Всё, Мишка, не могу больше. Ног не чую, отморозил, видать. Бросай меня, один беги. Авось дойдёшь, не сгинешь. Отогреешься когда, за мной и придёшь. Мож, не успею совсем-то окочуриться, - еле слышно прохрипел старик.
На дороге было ещё темно, ни луны, ни звёзд на небе. С обоих сторон дороги угадывались голые ровные поля, покрытые снегом. Только на самом горизонте тускнел слабый огонёк, как ориентир к спасению.
- Чего выдумываешь, неужели я тебя брошу? С ума-то не сходи, - удивлённо возразил внук. - Давай я тебя на кошёлки возьму, цепляйся мне за шею. Прокачу лошадкой, как ты меня в детстве носил. Помнишь?
Но дед отказывался его слушать, присел сначала на колени, а потом стал медленно заваливаться на бок. Его седые усы и борода были густо покрыты инеем, лицо выражало стыдливую улыбку, словно он извинялся перед внуком за свою слабость. Михаил перепугался, не зная чего делать. Сумка выпала из рук, он упал на колени рядом с дедом, из груди вырвался крик ужаса.
- А-а! Нет, деда, нет! Не умирай, прошу тебя, пожалуйста.
Он поднял старика, прижал его лицо к своей груди и весь затрясся в рыданиях. Даже не заметил, как к ним подъехал старенький УАЗик "буханка".

- Вы чё тута, а? - вышел из машины шофер в фуфайке. - Чё случилось? Как ваще оказались-то здеся? - засуетился он сразу около них.
Михаил в двух словах объяснил ситуацию.
- Выручай, браток! Все деньги отдам, только довези до ближайшей больницы, - взмолился он. - Дед замерзает, ноги, похоже, обморозил.
- Дык, конешна! Каки дела?! Давай ево в машину. У меня, правда, тама не больно жарко, но хоть ветра нету, - потащили они старика к машине за руки-за ноги.
В салоне Михаил сразу снял с деда зимние ботинки, носки и стал растирать ему ноги водкой.
- Слышь, братишка, куды ж так помногу льёшь, добро переводишь? Чутка ить надыть, на ладошку всего. Дай хоть глонуть разок, а то с похмелуги сёдни, еля-еля жинка добудилась. Мне, кровь из носу, к шести утра уже в совхозе быть, а ближайша больница у нас тока в Решетихе, двадцать пять вёрст отсюды. Деду-то в тепло надыть скорея, могем и не успеть. Давай я вас к своей тётке отвезу. Её изба акурат тута, рядышком...
***
Ангел-спаситель в фуфайке даже денег не взял, попросил лишь остатки из бутылки и сразу уехал, пообещав вернуться ближе к вечеру.
Баба Варя, хозяйка избы, уже давно встала к этому времени, растопила печь, начавшую уже остывать за ночь. Успела дать еды поросёнку в хлеву, подсыпала зерна в курятник. Приветливо встретила незнакомых гостей, словно давно их ждала. Дед в тепле быстро отошёл, уже сидел на диване, свесив босые ноги, и улыбался хозяйке, желая, очевидно, произвести на неё впечатление. Внук был на седьмом небе от счастья.
- А меня Ильёй Тихонычем величают. Ты не смотри, что я замёрз, как зяблик. Зимища-то вон кака, не грех и сгинуть. Я ишшо мужик-то ого-го. Знать, сама судьба хочит нас вместе свести, - шутками-прибаутками приставал он к хозяйке. - Раз уж спасла, дык обязана таперича супружницей моей стать. Я уж шышнацать годов, как свою схоронил. Мишка тады тока под стол пешком ходил. Всё могу - и щи, и кашу сварганю. Любу вещь заштопаю так, что латку не заметишь. Чай, я тожа деревенский, в город перебралси тока, кады с войны пришёл.
Баба Варя, как бывалая знахарка, намазала какой-то вонючей мазью на гусином жире ноги деду и натянула на них толстые шерстяные носки. Заметив белые пятна на щеках Михаила, заставила и его помазать обмороженные места. Напоила обоих крепким травяным чаем и ушла на кухню печь блины.
- Ай хороша бабёнка-ти. А? Как она тебе? - завеселел дед от выпитого "лекарства".
- Ладно чудить-то, бес тебе в ребро - седина в бороду. Ты лучше подумай, что нам дальше делать. Сотовый здесь не берёт, я уже много раз пытался. Скоро и твой брат, деда Витя, и моя Людмила в панику бросятся - ни там, ни там нас нет...
К обеду пурга заметно поутихла. На термометре за окном показывало минус двадцать семь. Михаил всё беспокоился за свою машину.
- Пойду дойду я, дед, ладно? Здесь всего-то четыре километра. Может, не всё растащили, хоть самое стоящее заберу.
Баба Варя предложила померить Михаилу валенки, оставшиеся ещё от её покойного мужа. Оказались в самый раз, даже немного великоваты. Он надел дедов тёплый полушубок и ушёл. Через час с небольшим его "Жигуль" уже стоял во дворе дома бабы Вари. Проезжавший мимо водитель на грузовике за небольшую плату согласился притащить на буксире.
Во дворе с хлевом было достаточно тепло, машина за пару часов оттаяла. Баба Варя копошилась на кухне, пекла пироги к праздничному столу. На календаре было тридцать первое декабря. Илья Тихонович только мешался, топчась на пятках, морально помогая хозяйке. Михаил к вечеру нашёл-таки причину неисправности. Радостный, вбежал на кухню, чмокнул обоих стариков в щёчки и схватил горячий пирожок с противня.
- Всё, дед, нашёл я в чём дело. Вот же зараза, всего лишь провод отгорел, который как раз от генератора к аккумулятору идёт. Темновато там, еле заметил, - уселся он на кухонную табуретку с радостной улыбкой во всё лицо. - У-у, какие вкусные! Никогда в жизни ничего вкуснее не едал. Можно, баб Варь, я ещё один возьму? Нам бы кусок медного провода потолще, и могли бы хоть прямо сейчас ехать.
- Да ну тя на хрен. Куды ехать, Новый год на носу?! Да я и ботинки-то не напялю, пальцы все опухли, не отойдут никак.
- Конешна, кудысь вы намылились в праздник-та? И не пушшу я вас никуды. В кои-то веки мне с женихом подфартило?! Хи-хи-хи! Нешто мне одной праздник пьянствовать?! Не пушшу, и всё тута, - аж ножкой топнула хозяйка, изображая гнев.
- Да я не против, баб Варь. Может, вам помочь чем по хозяйстьву, а? Вы нас, можно сказать, спасли, приютили, обогрели, и даже денег за беспокойствие брать не хотите. Ну, дрова там поколоть или ещё чего. А то нам с дедом как-то неудобно, честное слово.
- Ничево не нады. Дров у меня на две зимы запасено, лимортировать тожа неча. Так шта не беспокойтеся, гости дорогия, отдыхайтя. Скоро за праздничный стол все усядемся, вечерять будем весело. Вы мне токма в радось, как сюприс на Новый год.
- Спасибо вам большое, баб Варь! Добрая вы женщина, даже слов не подберу. Нам ехать-то осталось меньше ста километров, совсем рядом, да вот авария случилась. У вас здесь низина, видать, даже сотовый не берёт. Мне бы хоть жену как-то предупредить, чтоб не волновалась. С ума ведь сойдёт, у меня самого уже вся душа изболелась. Может, Юрий, ваш племяш, наш ангел-спаситель чем-то помочь сможет? Обещался заехать к вечеру - шестой час, а его всё нет.
- Юрка-та? Да он уж, поди, пьяный дома валяца. И как тока ево Нюрка вытерпливат, эдаку пьянь? А ты к соседу добеги, через три дома от меня живёт. Милицианер наш околотышный, у нево дома и телефон с проводом есть. Мы все к ему бегам, кады приспичит. Он мужик хороший, ни в жисть никому не откажет...
- Ну, слава Богу, дозвонился, гора с плеч, - ворвался Михаил в избу, притащив за собой холоду. - Во, деда, живём! - показал он кусок толстого медного провода. - Участковый дал, у него в сенях полно валялось. И аккумулятор свой обещал дать, чтобы "прикурить". Ну всё, завтра же с утра и поедем.
***
Дед с хозяйкой сидели на кухне, смотрели праздничный концерт по телевизору. После боя курантов Михаил вышел во двор, чтобы впустить в открытую дверь Новый год. Постоял немного, вдохнув полной грудью морозного воздуха, и ушёл спать. Баба Варя постелила ему на полу в горнице, а на диване постелила деду. За окном завывала вьюга, а в комнате было жарко, пахло сушёными грибами и банными вениками. Михаил быстро заснул с улыбкой на устах. Столько переживаний у него было в этот день, но всё, слава Богу, благополучно обошлось.
Проснулся рано, ещё шести не было. В комнате уже стало довольно прохладно, по полу гулял сквозняк.
"Вот дед молодец, раньше меня встал", - зевая и потягиваясь, заметил он аккуратно заправленный диван.
Быстро оделся и босиком прошлёпал на кухню. Там никого не было, на столе стояли две большие плошки с пирогами, покрытые полотенчиками. Он быстро схватил один, словно своровал, и тут же проглотил. Бросив жадный взгляд на румяные пирожки, нехотя снова прикрыл их ручничком и легонько прихлопнул ладонью - мол, так и было.
"Хм, шесть утра, а их нет. Странно!"
Не успев обдумать последнюю мысль, Миша заметил ухмыляющуюся физиономию деда, высунувшуюся из занавесок на печке.
- Дед? Ты... ты чё там, а? - заикаясь от удивления, спросил внук. - А баба Варя где?
- Тсс! - показал старик указательным пальцем, прислонённым ко рту поперёк губ. - Тихо ты! Тута она, спит, умаялась вчерась. Я уж на двор сходил, поросёнка покормил да курям дал. Иди давай, поспи ишшо чуток.
- Как же так?! - потерял способность адекватно мыслить от такой новости внук. - Нам же ехать... - попытался он было перечить. - А что, она... она ... тоже там?
Дед мотнул головой в знак подтверждения и, убрав голову вовнутрь, зашторил занавеску. Михаил ещё некоторое время постоял истуканом перед печкой с глупым выражением лица, часто хлопая ресницами, и поплёлся в свою комнату.
"Ну и дела! Ещё вчера чуть было не помер, а сегодня вон чего. Да-а, живуч наш род, однако. Какие крепкие корни! Семьдесят шесть - с ума сойти. Неужели и мне когда-нибудь столько будет? Не-е, вряд ли. Лучше даже не думать об этом", - продолжал он удивляться, засыпая одетым уже на диване.