После четверга на пятницу

О снах или как Степанида собралась помирать



"...Двадцать пять , двадцать шесть, двадцать семь... Надо бы картошку наверх поднимать, к посадке готовить. Тьфу, дура старая, я ж помирать собралась. Двадцать восемь. Чего-то не помирается..."
Прошлой ночью Степаниде приснился сон. Нет, может для вас, в этом нет ничего необычного, но Степаниде они снились редко. За свою долгую жизнь посетили ее ровно трижды. И все были вещими. Первый предвещал расставание на веки с любимым, второй - к полету Гагарина в космос, а после третьего коза Машка перестала давать молоко. Причем сны начали сниться ей после того, как она чуть не погибла от удара молнии, будучи уже зрелой девицей. А до этого вообще не видела никогда ни цветных, ни даже черно-белых сновидений. Об этой особенности знала вся деревня. Из-за этого Степанида относилась к ночным видениям очень серьезно. На этот раз ей приснилось, что она легла вечером спать, сосчитала до ста и умерла.
Степанида поёрзала устраиваясь поудобнее, расправила натруженными руками праздничное покрывало, которое застилала только по большим праздникам, сложила руки на груди и продолжила счет: " двадцать девять, тридцать...шестьдесят семь... а Анька-то соседка, так и не отдала мне безмен! Брала аж неделю назад, и чего она там взвешивала. Дети вроде не навещали, да и в район не ездила. Зачем безмен брала. Вот ведь скрытная какая, прям не лежится даже... семьдесят один, семьдесят два, семьдесят три... Петровна вот, померла в одночасье, никто и не думал - крепкая старушка была, и младше меня лет на семь. Ну, на четыре уж точно. И забрал ее Господь без мучений, не болела вовсе. Утречком не проснулась однажды, и все дела. Не то что Ляксандровна. Та уж и сама мучалась, бедная и дочь свою всю извела заботами - пять лет парализованная в потолок проглядела. Токма глазами пилькала. Свят, свят, не приведи Господи! Ох, чего это мысли такие неприятные в голову лезут. Чего-то не помирается и все тут. А ведь сон с четверга на пятницу приснился. Да отчетливо та-а-а-к...
На чем я остановилась? Не помню. Начну с начала - один, два, три, четыре, пять...Вышел Петька погулять... Вот уж неугомонный паразит. От Петровны при ее жизни все на сторону гацал. А как она ему, царствие небесное, руки то развязала (да и не руки то ж) так совсем с катушек скатился, черт беззубый. После того как я его граблями огрела, он ко всем одиноким бабам подвалить успел. Да кому он нынче нужен. Пенсия махонькая, зубы плохонькие, за душой ни шиша, а гонору, на троих хватит, да еще останется. Вот молодой был...ажно дух захватывало. Сзади подойдет и на ушко ласковым голосом, низким таким, то ли пропоет, то ли прошепчет: "Ну, здравствуй, голубушка, заждалась поди?"...Голова кружила-а-ась, ноги сразу ватными делали-и-ись, сердце так колотилось, что в ушах звенеть начинало. Не хочешь виду подать, как организьм на него реагирует, да не очень то и скроешь. Не одно сердечко от этого террориста пострадало, разбилось. Вот он до сих пор и хорохорится.
К слову сказать, и я девка видная была, головы кружила всем. Гордая очень только была. Вот от этой гордыни одна теперь и кукую. Все ждала своего прынца на белом коне, да не дождалась. Не нашлось во всей округе мужика по моим запросам. То мямля, то ленивый, то выпивоха. А то еще чего - похлеще... Если бы Петрович не был таким любителем женской плоти - женила бы на себе. Да ветреный он был, ненадежный. Как уж покойница с ним намаялась... Правильно видать я удержалась - не поддалась на его чары. А может и нет. Пущай он на других заглядывался, да видать и Петровне ласки хватало. Уж помню, как у нее глаза светились. А улыбка такая загадочная и довольная была, сытая. Завидки брали, ей Богу!
Тьфу, опять мысли не в ту степь повернули. На смертном одре разве об этом думать надо. А кто знает, о чем перед смертью думать то надо.
Десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать...Чего-то в прошлый год у меня морковь плохая уродилась. Весной навозу подбросить надо бы. Семена другие, не свои сеять. А то придется у Танюши моркву опять просить. У нее морковь - ну кажный год, как заговоренная нарастает. А я бьюсь с ней, проклятущей, день-деньской, а толку, честно говоря, маловато. И что за напасть.
Шестнадцать, что ли. Пусть уж лучше двадцать будет. Для ровного счету. Двадцать один, двадцать два, двадцать... Умора, чего вспомнилось вдруг! Ой, не могу, прям, как вспомню, так и хохочется, не остановиться! После Пасхи это было, аккурат в апреле. Весна ранняя выдалась. Буренка тогда за мою честь вступилась. Повела я свою коровенку на выпас, а тут этот черт старый, непроспавшийся, с песнями, свою Пеструху провожал. Да и начни он куражиться, шлепками мое мягкое место охаживать. Я ему по-хорошему - уймись, душа твоя, грешная, иди спать. Нет, окаянный, задело его, что по рукам щелкнула, давай всяческими словами меня и Буренку крыть. А моя-то кормилица не будь тварью бессловесной - добро то помнит. Как взбрыкнет, да замычит, головушку низко опустит, рога грозно так на обидчика наставит. И пошла, пошла, как будто на смерть забодать. Испугался Петрович, побледнел - в одну сторону дернулся, в другую. Пометался так из стороны в сторону, понял, что шутки кончились, развернулся, и быстренько на близлежащее дерево вскарабкался. Буренка мигом подскочила, вокруг дерева круги наворачивает, Петрович благим матом орет, просит избавить от напасти рогатой. А все, кто скотину на выпас вывел, во весь голос от смеха заливаются, ржут, как скаженные! Ох, и долго потом Петровича в деревне - "тореадором" дразнили. По вечерам на баяне местный Паганини - Андрюха Смирнов, красивую мелодию из "Кармэн" наигрывал. Ее еще раньше по радио часто передавали, из какой-то оперы известной...
Нет. Не идет сон и помирать расхотелось. Вот те раз - и петухи запели. Вставать пора. Буренку доить, рассаду сажать, картоху для посадки готовить. Да и жить столько, сколько отмеряно. А нужно ли в сны верить - я об этом следующей ночью подумаю. А может еще чего вспомнится...."
Выйдя во двор, Степанида вздохнула полной грудью, пытаясь расправить свои некогда красивые гордые плечи...
20 апреля 2009

Фото thebestofrussia.ru