Бесстыжая

1

Утром Янина Станиславовна заметила, дочь ведёт себя после первой брачной ночи как-то странно. Но в доме ещё находились родители жениха, старики самой Янины Станиславовны, оставшиеся после свадьбы ночевать, и ей было не до разговоров с дочерью. Когда же Светка и на третий день явилась к завтраку подавленной, с заплаканными глазами, а её "Спортсмен" не пришёл к столу вовсе, Янина Станиславовна почувствовала, что происходит что-то неприятно-непонятное. Властная, не привыкшая к каким-либо дискомфортам, она подумала, однако, сначала не о себе: "Хорошо, хоть нет дома Кирилла, в первую смену сегодня. Сразу расстроился бы, рукой - за проклятые сигареты, и – собачий взгляд. Бр-р!.. Да и сватья со сватом, слава Богу, уехали. Разберусь как-нибудь уж сама". Вслух же произнесла:
- Ты чем-то расстроена? Поссорились, что ли?
- Да нет, так… ерунда. - Дочь опустила голову.
- Ну, я же вижу, что не ерунда. Что произошло, Света?
- Ну, ма-а!.. Ничего особенного.
- Почему же нет тогда Мити?
- Он ещё спит. Ему к 11-ти, а мне, как всегда, к 8-ми. Всё тебе надо знать!..
- Хорошо. Не хочешь, так и скажи. Ты же знаешь, я никогда не настаиваю. - Янина Станиславовна не то чтобы обиделась на дочь или там губы надула напоказ - это тоже не в её правилах, а просто вспомнила снова, как 10 дней назад дочь оглоушила известием, что выходит замуж. И тут же, своим нежеланием быть откровенной, расстроила до такой степени, что и теперь всё восставало в душе и против дочери, и против её высоченного мужа, и против их скоропалительного брака: "Ну, зачем всё, зачем?!".
Чувствуя, что аппетит уже пропал и есть не хочется, Янина Станиславовна тоскливо подумала: "Видно, беременная уже месяца 2, хочет сделать аборт, да боится. А ведь так и не призналась тогда, сказала, что торопится замуж не поэтому. Врала? Но опять - зачем?!.."
Чтобы не расстраивать себя - всё равно ничего не изменится, раздражение лишь прибавит морщин – Янина Станиславовна поднялась из-за стола и прошла к любимому окну. С высоты 9-го этажа "Барской улицы", как называла она место в городе, занятое самым высоким начальством, где тоже, наконец, выбила себе 4-комнатную квартиру в новом доме, вид открывался на всю городскую панораму. Глядя на неё, она всегда успокаивалась. Особенно утром, когда белые прямоугольники других высотных домов, возвышавшихся над дальними холмами города и над тысячами других домов, становились из белых розовыми от утреннего солнца, а стёкла в их окнах зеркально-золотыми. Внизу - по балкам и улицам – шла общая жизнь: люди, троллейбусы, чужие судьбы. А здесь, надо всем этим - ты, с конкретной личной судьбой, волнующей тебя ежесекундно. Что тебе до тех, кому и ты не нужна? Даже городской шум от них почти не доносится – водопад неконкретной жизни. Как миллионы звёзд на общем небе: они есть, но своя-то звезда - единственная. Всё это не объяснить словами, но хорошо, когда ты - высоко, и тебе далеко всё видно. Это надо чувствовать, тогда успокаивает. Кому хочется быть козявкой внизу?..
Стоя возле окна, Янина Станиславовна почувствовала спиной, как Светка торопливо накладывает еду для "Спортсмена", кладёт на его тарелку вилку, наливает в кружку, сделанную из "тёплого" японского фарфора, кофе со сливками и убегает к себе в спальню. А она, мать, вновь расстраивается и вспоминает тот разговор с дочерью:
- А что же тут такого?!.
- Ну, во-первых, тебе - ещё нет 18-ти.
- Ма, ты же знаешь: через месяц будет!
- А во-вторых, ты меня с отцом - спросила?
- О чём?..
- Согласны ли мы? Мы ведь твоего… как его у тебя хоть звать?.. даже не видели, и не знаем! Кто он, что он?.. И так далее.
- Знать "и так далее" - вам не нужно. А вот "кто он?" - пожалуйста. Аспирант института физкультуры. Кафедра - "лёгкой атлетики". Скоро исполнится 27. Звать - Митя. Фамилия, правда, Малышко, но рост у него - 186, и - во! – вот такенные плечи! - дочь восторженно развела руками.
- Короче, "спортсмен"? Рост, плечи… А как у него – с этим? - Янина Станиславовна постучала себя по лбу. - Есть что-нибудь?
- Что-нибудь - есть. А тебя, что именно, интересует? Количество стихов в его памяти или умение добывать деньги?
- Све-етка, оставь этот тон! Не паясничай. Откуда он? Кто родители? - "Слава Богу, хоть аспирант, не учащийся техникума!" - А умение добывать для семьи деньги - да! - пока ещё никто из нормальных людей не относил к знаку "минус"!
- Ма, ну чего ты взъелась?.. - Светка попробовала схитрить, смяв подвижное лицо в маску скорби. Это более всего и возмутило Янину Станиславовну, любившую ясность, а не притворство:
- Ничего себе! - взорвалась она, взмахнув обеими руками. - Сообщаешь мне, что выходишь через неделю за… совершенно незнакомого мне человека! И считаешь, что я - не должна о нём ничего знать?! Так, что ли? Нет, милочка! Я пока ещё нормальный человек. Да!
Зная характер матери, Светка переменила тактику:
- Ма, я же люблю его! Ты бы посмотрела, какой он весь милый, красивый. Им – любуются все! - Голос у дочери потеплел, а чернющие глаза сделались лаково блестящими.
"Кстати, глаза у тебя - мои, материнские, - подумала Янина Станиславовна, собираясь охладить дочь. - Только не на льняной голове, как у меня, что очень эффектно, а… на тёмной, как у отца. Хотя мы и назвали тебя после рождения - Светой. Думали, что и волосы будут, как у меня, светлые". Только после этого заметила, прервав восторги дочери о внешности своего жениха:
- А вот это как раз - и не в твою пользу!
- Почему, ма?
- Потому. Ты ещё и мясом-то, как следует, не обросла. Одни лишь косточки. Ну, правда, миленькая. Ну, есть прехорошенькие глазки. А вот волосёночки - уже так себе, ширпотреб.
- Не у всех же, как у тебя - копна льна! - Губы у Светки задрожали, а в сузившихся глазах затвердели злые точки. - Надо же кому-то и ширпотреб носить. Не всем же - с городской базы!..
"Ах, так? Ну, получай же!.."
- И женской задницы у тебя нет! - Не пощадила Янина. - А мужики любят, чтобы была!
- Мой Митя - любит лицо! Потому что - не мужик, а человек интеллигентный!
- Много ты понимаешь в этом! И запомни: спортсмены - не бывают интеллигентами! Как и женщины-товароведы, - смягчила она пилюлю. - Да!
- А я думала, - не унималась дочь, - ты и себя причисляешь к интеллигенции. И одеваешься всегда по моде, и книжки на работе читаешь, - подколола она.
- На работе - я не только читаю! - Янина чему-то усмехнулась, мысленно сравнивая себя с дочерью и побеждая на этом конкурсе. - А причисляю себя, в отличие от тебя, да - не к интеллигенции. Просто к красивым женщинам. Это - ценится на мужском рынке дороже! И ещё - я причисляю себя… к женщинам самостоятельным. Не зависящим от тех же мужиков. То есть, выше их! Поняла?
- Ух, ты-ы!.. Уж не папу ли ты имеешь в виду?
- А хотя бы, и его. Кто у нас лидер в доме?
- Ты, мамочка, ты, кто же ещё! Папа - человек мягкий, добрый. Куда уж ему!..
- А твой спортсмен-интеллигент?..
- Тоже добрый. Интеллигенты ведь ценят в людях – не лидерство, а интеллект.
- Вот сделает он тебе ребёнка, а потом рассмотрит, что вместо задницы - один интеллект, и куда вся доброта его денется!
"Как в воду смотрела! - отметила Янина Станиславовна, отрываясь памятью от неприятного разговора. - 3 дня только прошло, а уже плачет. Наговорила мне гадостей, теперь и пожаловаться не смеет. Впрочем, и сама хороша: тоже ей наговорила…" Янина опять нырнула в свой ушедший разговор - пёк до сих пор:
- Оставит тебя с ребёнком, а сам… куда-нибудь в другой город! У спортсменов - ведь много знакомых городов…
Дочь обиделась на это уже по-настоящему, даже слёзы выступили:
- Вот поэтому я тебе ничего и не говорила! Знала, сразу начнётся: "Сделает ребёнка, оста-авит!.. А тебе ещё надо учиться!.."
- А что же ты думала? Не надо, что ли? Могла бы посоветоваться… хотя бы с добрым своим папочкой! Ты не представляешь, чего мне стоило пристроить тебя потом в техникум?! Ты же… на интеллекте-то - провалилась! Хотя всё лето потратила на поступление в университет. А в техникуме - уже все экзамены были окончены, люди - набраны. Умные люди стремятся в товароведы, а не в интеллигенцию? Одна ты - не хотела! В нищенскую филологию стремилась. Потому - что на всём готовом росла!
- Ну, конечно же, я – ещё и жизни не знаю! - прибавила дочь ехидно.
- Не знаешь! - отрезала ей. - Знала бы, не торопилась так… без ума… в замужество! Поняла бы, что рано. Так ведь на дурочек - уголовного кодекса нет!
- А сама? Ты же в 18 - уже меня родила! И - не на дурочек, а - на глупость…
- У нас - было другое время. Мы росли самостоятельными. Я и тебя нянчила, и училась в техникуме. Кстати, в этом же самом! И закончила его с отличием. Иначе мне бы не устроить тебя туда после экзаменов. Просто пошли мне навстречу…
- Тебе - или твоим дефицитам? Ты - как опытный товаровед городской распределительной базы… товарищ Гребенюк…
- Ну, и стерва же ты, Светка, если по-честному!..
- Может быть. Зато я - не горжусь, как ты, что коммунистка!
- Так ты - и не можешь, ты - только комсомолка пока. А горжусь я - и ведь ты это знаешь, паршивка! – только для вида! Потому - что так надо.
- Кому?
- Нашему благополучию с тобой. Гордиться-то мне - как раз нечем, я человек грешный, и хватит об этом! Да. Нашла чем уколоть! Это же - перед чужими всё… И - не я сейчас лицемерю перед тобой, а ты! Ты же у нас всё знаешь, развитая, зачем же дурочку-то из себя?.. А?
- Так это же ты меня… в дурочки записала. - Уверенности в тоне дочери уже не было.
- Вот и опять!..
Дочь закричала:
- Ну, чего тебе надо от меня, чего?!
- Это не мне надо, тебе. Есть у твоего аспиранта квартира? Где он живёт?
- В общежитии, и что? - почти заплакала дочь.
- Значит, жить собираетесь у нас, так?
- Если вы против, будем жить в Новомосковске, у Митиных родителей. У них - большой частный дом.
- Так! Значит, час будете добираться вечером туда, час утром оттуда. Да и в ожидании автобуса 2 раза по 30 минут. Что получается в итоге? 3 часа? А кто же будет с ребёнком каждый день по 7-8 часов сидеть? Значит, учёбу в техникуме - по боку?! Родители твоего Мити, небось, ещё не на пенсии?
- Ну, поехала!.. - махнула дочь, надув пухлые, почти детские, губы.
- А я - тоже не буду тебе пелёнки стирать! Я - тоже ещё работаю. Мне - и 36-ти пока… нет! И я – не хочу превращаться, по твоей милости, в "бабушку", поняла!
- Поняла. Можешь не объяснять дальше.
- Что не объяснять?
- Что ты - своих решений… никогда не меняешь. Как Сталин. Так ведь?
- Ну, о Сталина ты, положим, только слыхала. А вот от себя - добавлю: кто меняет свои решения, тот тряпка.
- И что из этого следует?
- Значит, свадьба - на 3 года… откладывается! Согласна?
- А вот уж и нетушки! Поняла? Я - тоже не буду своих решений менять. Не хочу быть тряпкой.
- А на что же ты, в таком случае, рассчитываешь?
- Лучше - 3 года не буду рожать. Но потерять Митю из-за твоих доводов - ни за что!
- Да ты хоть знаешь, что от беременности не бывает гарантий? И аборты в твоём возрасте… и при твоём здоровье - опасны. Можешь навсегда лишиться сразу: и здоровья, и способности рожать!
- Если рожу, переедем жить к дедушке с бабушкой. У них тоже свой дом. И бабушка - нигде не работает. Так что будем даже… в одном городе.
- Хочешь бабушку "осчастливить" своими пелёнками? А ты знаешь хоть дедушку Закревского? Как он на всё посмотрит, если увидит, что ты - ни за холодную воду! Он ведь - в меня: такой же…
- А может быть, это ты - в него?
- Неважно. Ты отлично понимаешь, о чём идёт речь.
- Зато ничего не хочешь понимать - ты! Разве нет?
В общем, разговор кончился тем, что Светка разревелась до истерики, а через 10 дней всё-таки расписались. Деваться было некуда - не выгонять же в самом деле в Новомосковск или к своим родителям. Но привычный домашний комфорт был нарушен, и Янина Станиславовна считала теперь виновником всего этого бедлама своего появившегося зятя Митю. Хотя с виду парень был, вроде бы, и неплохой, действительно, интеллигентный, а внешне даже приятный - этакий атлет, накачанный мышцами, выпирающими из-под белой майки. Но уж таков у Янины характер. Всё, что причиняло ей дискомфортные ощущения, становилось ей либо ненавистным, либо делало её безразличной: что ты есть, что тебя нет. Раз уж нельзя избавиться, то воспринимала как дома’ вокруг или столб на привычной дороге, возникший по чьей-то невидимой воле.
Правда, перед свадьбой она всё же провела беседу и с Митей, приказав Светке привести его в дом. "Должны же мы с отцом хоть взглянуть на него, прежде чем выдавать ему тебя? Вдруг какой-нибудь хам или ещё что-нибудь!.."
Светка, разумеется, привела, не побоялась. И Янина осторожно стала прощупывать и зятя:
- Митя, а почему вы не хотите подождать со свадьбой, ну, хотя бы годика 2?
- А зачем, Янина Станиславовна? Мне ведь уже 27!
- Ну и что?
Митя порозовел:
- Как это что? Я же - не монах. Разве для вас будет лучше, если мы со Светкой начнём, как муж и жена, а не зарегистрировали свой брак?
Довод был серьёзным, но всё же спросила:
- А без этого разве нельзя?
Посмотрел, как на дурочку, отвёл глаза в сторону:
- Светочке, вероятно, можно.
Кажется, был неглуп. Да и, похоже, не очень-то терялся. Значит, баб уже знает, повидал. Хорошо хоть не тряпка, как свой, а, видно, с характером, только умеет себя держать. И она, вырвав у молодых обещание (не перекладывать на неё свои хозяйственные проблемы), капитулировала, дав согласие:
- Хорошо, женитесь. Только не заводите преждевременного ребёнка! Сначала узнайте, что такое жизнь!
Насчёт "преждевременного" было, конечно, не интеллигентно, понимала. Но, ладно, коль уж всё равно этот Митя будет теперь лишь её неудобством, а не человеком, с мнением которого она захочет считаться. Значит, не придётся и в интеллигентность играть, лицемерить. Тем более что и дочь в тот вечер высказалась враждебно о ней, сама слышала: "Не обращай ты на неё внимания! Ей - до лампочки всё на свете. Кроме личной свободы и красивых тряпок. Вот и ты так же к ней. А если что - лучше к папе. Он хотя и неинтересный, как человек, зато добрый".
С той минуты дочь стала чужой окончательно. Янина и в юности не хотела иметь детей, Светка появилась на свет случайно: из-за ненависти к абортам. И когда появилась, то любви к ней не возникло - той, материнской, о которой пишут в книгах и которая у многих действительно есть. У неё сначала ничего не было, а потом, когда девочка стала ходить и лепетать, чувство родилось, но было спокойным и ровным. Пока не подросла и стала хамить, жалить. Вот и пропало. Что с этим поделаешь? Ничего. Значит, надо как-то сосуществовать, приспосабливаться друг к другу, иначе будет хуже.
Правда, в первое мгновение хотелось выйти из кухни и сказать дочери, что она не справедлива. Всё-таки вырастила её без оскорблений, без унизительных порок - шлепки по заднице в детстве не в счёт! Хорошо одевала. А какую библиотеку для неё создала! Так за что же такое?..
А потом передумала: "За отсутствие материнской любви". Правда, тут же и оправдала себя: "А чем я виновата, что не умею сюсюкать, лизаться с ней! Если я такой родилась? Лицемерить, что ли? Хватит и того, что перед партией!.. Пусть, что хочет, то и думает. Зачем что-то доказывать? Но - и живёт пусть теперь тоже своим трудом! Да".
Легко сказать - да! А на самом деле обида ещё долго не затихала в душе. А теперь вот у Светки началось что-то с её "Спортсменом"… Или даже стряслось, неизвестно. Получается, не "до лампочки"! Не безразлично, выходит? Зачем же было аттестовывать так чужому человеку?.. Господи, до чего же неразумно мы устроены! Ну, к чему эта мягкотелость теперь?

2

Нет, всё-таки за "мягкотелость" она себя не осуждала - не было этого в ней, от рождения. Просто понимала умом: без сострадания к ближним тоже нельзя. Люди погибнут, если начнут жить одними неприязненными чувствами, каждый сам за себя. Надо и помогать, поддерживать. Но ведь этим все годы только и занимается. Своим старикам - помогает сама, не братья, которые разъехались и даже письма присылают только по праздникам. Дочь приучила к чтению серьёзных книг - тоже сама, муж читать не любит. Но и его, хотя и сильный пол, поддерживала всегда и во всём, пока… Пока не убедилась, что "не вырастет он над собой", бесполезно. Так и останется красивым примитивом. Правда, теперь уж и красоты почти не осталось - ссохся, сморщился. А ведь всего 40 лет.
А вот собой гордилась. В душе, конечно. Потому, что в свои годы всё ещё смотрится, как теперешняя новая подруга, которой… только 27. Много ли в городе найдётся таких женщин? И дело тут не в наследственности. Отец и мать - рано состарились. Ну, отец, правда, прошёл всю войну, 3 ранения. Матери тоже досталось много невзгод. И всё-таки дело в том, что сама, всю жизнь, строго следила за собой. Не переедала, занималась интенсивными зарядками, обливалась холодной водой и зимой и летом. Массировала мышцы лица, а потом напитывала их кожу витаминизированными кремами. Понимая, что сама создает себя именно такой, какую видит в большом зеркале, она с изумлением обнаружила недавно, что фигура у неё в 10 раз лучше, чем у дочери. Раньше не сравнивала себя с ней и не понимала этого, а теперь, когда взгляд на дочь стал объективным, увидела. Да и лицом не уступит, хотя и старше. Светка - миленькая, пошла в симпатичного в молодости отца. Но - ни бёдер, ни попки. Тоже в отца: плоскодонка и дохлячка. И не следит за здоровьем. Надолго ли хватит ей одной молодости при её лени? Значит, как Кирилл: к 40 годам превратится в сморщенный стручок от акации. Но у Кирилла хоть оправдание - работа тяжёлая. Впрочем, мог бы и другую найти, если бы захотел. Нет, что скажут о нём люди на другой работе? Откуда, мол, такой неумелый взялся! Так что страдает из-за дурацкого самолюбия. Сотворил себе не жизнь, а сплошные недомогания от ядовитых паров. Зато всё знает про травление труб, всё умеет. И у Светки характер такой же. Противный. Упёрлась на своём, а теперь вот плачет. А в чём дело, не говорит, дура.
Мужа Янина Станиславовна давно разлюбила. Как-то быстро прошло то молодое чувство, когда слабо что понимала да училась. Потом стала работать, увидела других мужчин и стала изменять мужу. Сначала в отпусках, в которые старалась уехать одна, зная, что Кирилла не отпустят отдыхать летом. Летом из цехов трубного завода, на котором он работает, отпускают только начальство. А такие, как он, мастера, могут поехать либо ранней весной, либо поздней осенью. Правда, всегда по путёвке, с лечением. Дома - тоже почёт: президиумы, золотистые грамоты. Молчит, терпеливый, ну, и уважают. А вот она - уже нет. И не любит, и не уважает: мямля! Да и про неё - догадывается же?.. А молчит, по сей день терпит. Значит, будет терпеть и дальше.
Янина ездила в свои "загульные" отпуска под предлогами оздоровления ребёнка - к морю всегда, к солнышку. Но оздоровлялась, конечно, сама. Для души – ничего уже не поделаешь, так пусть хоть плоть укрепляется. Иначе, зачем тогда и жить? Чтобы медленно чахнуть?.. Кирилл вон накурится, надышится кислотными парами, и ничего уже не надо ему. А если и надо, то способен только на один раз в месяц. Да и то вызывает отвращение своим проникотиненным дыханием с кашлем. Какие уж тут чувства, помилуйте!.. Одна обязанность, как у проститутки. Так ведь не проститутка же! Сама зарабатывает, ещё и побольше в 3 раза. С тех пор как выдвинулась в номенклатурные товароведы, не стало ни забот, ни хлопот - деньги и товары сами текли теперь к ней. Надо знать только, в какие магазины и универмаги распределить дефицит. Остальное - не её забота. Подлость? Нет. Подло обвешивать, спекулировать. Да и не смогла бы. А распределять, когда есть к тому же конкретные указания сверху, это не её порок, такова система. Вот почему могла позволить себе не только курорты на Чёрном море, но и дорогие массажи, приёмы вне очереди у "своего" гинеколога, если появлялся "свежачок" для оздоровления, от которого не хотелось по-глупому забеременеть. Абортов по-прежнему боялась, как чёрт креста, хотя и не испытала ни разу. Но знала: это ужасно, подрывает здоровье и старит. Так что идти против системы, значило бы потерять всё, но в самой системе всё равно ничего не изменится – тебя выбросят, и примут другую, "свою". Какой же смысл?..
Последние 2 года у неё завязалась связь постоянная, с 45-летним обкомовцем, который курировал торговую базу и не износился на своей партийной "работе". С ним было удобно и для тела, и для работы - одно не мешало другому. Конспирация у него была сверхнадежной. Раз в неделю он звонил, она выходила на тихую автобусную остановку чуть в стороне от своей базы, и он забирал её там в личную чёрную "Волгу", на которой увозил в какую-то вечно пустую квартиру в огромном панельном доме на третьем этаже. В этой однокомнатной квартире был подключён газ, свет, вода, но не было никаких вещей, никакой мебели - только обеденный стол, 2 стула, огромный широкий диван и на окнах висели плотные тяжёлые шторы. Она не спрашивала, что это за квартира, чья - всё равно про обкомовские тайны, о которых была наслышана, никто из них правды не скажет. Жили, как хотели, но не напоказ. Кто засвечивался, того загрызали сами – волчий партийный закон. Иначе вся система развалится. Она это понимала, а потому и не касалась - чужое.
Потом этот Николай Антонов отвозил её снова, назад, на остановку, и всё оставалось в тайне. Это устраивало и его, тоже семейного человека, и её. Впрочем, она его не любила. А он, кажется, любил. Потому что ревновал к мужу, не зная, какой это хиляк по сравнению с ним. Но мужа она никогда не порочила перед чужими, как и ни в чём их не разубеждала. Хочешь ревновать? Ревнуй. Даже приятно. И половая связь со "свежаками", как правило, была ей приятна. Кстати, этот обкомовец предложил ей себя сам, лично она никому не навязывалась. Увидел её в одну из контрольных проверок-ревизий, ну, и дал потом понять, что готов ради неё на всё, так распалился. 4-комнатную квартиру на троих, да ещё в таком районе и в таком доме, ей не дали бы, если бы не его решительное содействие. С кем-то там поговорил, кому-то что-то дал, на третьего надавили, и - вселяйтесь, уважаемая Янина Станиславовна. Система!.. Всё продают, всех покупают.
Правда у неё на "низу" всё-таки есть выбор: захочет - засмеётся, не захочет - промолчит, не ответив. А у них там, "наверху", иногда и этого нет - как у проституток. Но с нею этот высокий чин был просто счастлив, и отношения продолжались, как говорится, пока без проблем.
Не было проблем и с мужем. Он даже свою язву 12-перстки лечил сам - не надо было "организовывать" для него ни специалиста-врача, ни заграничных лекарств. С тех пор, как он эту язву нажил - года 4 уже – и побывал в Кисловодске, стал применять опиум, который разводил на водке. Познакомился там с каким-то китайцем, и за большие деньги - высылала ему "телеграфом" - купил у китайца целый кусочек этой тёмно-коричневой отравы. Когда приехал и прятал эту гадость в коробочку, предупредил: "Смотри, Яничка, много не используй, если вдруг что-нибудь у тебя заболит! Надо всего вот столечко, с маковое зёрнышко… тогда это лекарство. Любую боль снимет, я уже пробовал. А если больше, можно отравиться! И Светочку предупреди…" Дочь она, конечно, предупредила, чтобы та нечаянно не лизнула или не проглотила, а сама и не думала пользоваться всякими непроверенными лекарствами. Но про мужа подумала: "Лучше бы ты сам с этой дозой ошибся!.. Избавилась бы от твоих запахов и от тебя заодно". Кирилл, однако, не ошибался, да и редко применял это сильнодействующее средство. Сама же Янина не смогла бы пойти на преступление. Понимала, бесится с жиру, да и не любит никого, зачем же посягать ещё и на чужую жизнь? Знала, треть населения живёт двойной жизнью в семье - имеет любовников или любовниц. Ссорятся, доходят до разводов. Но не отнимают же самое дорогое у тех, кого перестали любить. Хватит и того, что калечат души детей, когда ссорятся. Она избрала другой путь - как у французов: в личных удовольствиях никогда себе не отказывай, но семью не позорь и не ломай! Вечной любви всё равно не бывает.
Самодовольной она, пожалуй, не была, хотя и любила себя. Особенно ей нравилось, чтобы на её тело, фигуру заглядывались мужчины - хоть весь город. Впрочем, город как таковой - с домами, абстрактным населением - как бы и не существовал для неё. Крыши, стены домов, правда, асфальт внизу - это же не замечается, потому что одинаковое. Одинаково неконкретными были и люди в городе - с общим озабоченным лицом. А вот когда происходит конкретное восхищение тобой, чьи-то конкретные глаза и улыбка, это прекрасно! Но это же не эгоизм, не самодовольство. Просто повезло с родителями, как считает наука.
А если по-честному?.. Ну, природа природой, наследственность наследственностью, да ведь другая на её месте могла бы и растолстеть от дефицитной жратвы. Или покрыться морщинами. А она вот - зарядочку каждое утро! Да не такую, чтобы только попрыгать или руками помахать, а интенсивную, с бегом по улице в любую погоду. А потом под душ, и холодное обливание. Даром человеку ничего не даётся, сам обязан следить за собой. А попадёшься на незаконном удовольствии - тоже имей мужество: за всё в жизни надо платить! Вот её главные правила.
Платить ей пока не приходилось. Однако надеялась, что унижаться и просить прощения не станет – найдёт какой-то выход, чтобы и заплатить (нате вам хоть всё!), и сохранить своё человеческое достоинство. А вот следить за собой, следила всегда, ощущая себя молодой женщиной.
Летом носила короткие платья в обтяжечку, и не боялась – фигура позволяла. Мужчины чувствовали её талию, волнующие бёдра. А если надевала вечером длинные платья, то уж непременно с глубоким вырезом на груди. Юбку, так уж непременно с загадочным разрезом на правом или на левом бедре. Чтобы когда шла, разрез этот приоткрывал длинную загорелую ногу. Знала, мужчин волнует женская "тайна", поэтому приоткрывать её следует только на миг. И всё, аривидэрчи!..
Ещё она знала, что у неё великолепный крутой зад, напоминающий налитое яблоко из двух половинок. Грудь, правда, уже не была столь упругой, как в молодости, Светка (хоть и давно, 17 лет назад) всё-таки сосала её целых 10 месяцев. Но ладно, жить можно и с такой: не коровья, аккуратненькими комочками. И она, следуя современной моде городских "тёлок", не укладывала их в отечественные силосные ямы лифов, а держала под кофточками голенькими, но так, чтобы и тут интимный вырез "сердечком" приоткрывал тайну мужским, умело запущенным, взглядам. Но без "стоп-кадра"! Только в движении. Ибо застывшая тайна уже не волнует. Это - что крыши, дома’. Безликость.
Ой, да всё уже знала Янина и про себя, и про жизнь, про "мужиков". Но не пресытилась. Любила ходить летом на городской пляж, где речной песок, тысячи людей. Ходила без мужа, конечно - чтобы не компрометировал. Она уже не только не любила его, но и стыдилась.
Видимо, стыдился и он себя. Немощный, не всегда мог, с белым и некрасивым телом, впалой грудью, с кашлем заядлого курильщика. Куда уж тут настаивать на равноправии. Только терпеть, не навязываться, когда у тебя такая жена, да ещё и не бунтует, что ты у неё такой и редко бываешь с ней близок. Начнёшь настаивать, и редкое оборвёт. Это ведь хуже.
Она и это знала. Вернее, чувствовала ход его рассуждений. Но не использовала своё преимущество для насмешек или пренебрежения. Напротив, при гостях проявляла знаки внимания и уважения, подчёркнуто заботилась о нём и даже слушалась. Хозяин! Глава семьи. А уходили, старалась жить лишь "мирно", догадываясь, что и он догадывается про её неверность. Но ведь не "ловит" же, даже не пытается. Значит, не глуп. К чему же обострять всё?
Не обостряла своих отношений и с дочерью – тоже выяснили всё без крика и оскорблений. Зачем? У каждого своя жизнь. Родительский долг она выполнила, а дальше, лети, птичка, сама.
Ловила себя теперь даже на том, что было приятно слышать, когда знакомые бабы ей говорили при встрече: "Яна, а ты всё цветёшь! Лучше дочери уже выглядишь. Что с ней?.." Или: "Какая-то она у тебя… Больная, что ли? А ты – ну, просто цветёшь, тьфу-тьфу!.." Было не горько, а приятно, сладко. Хотя и пугало: "Неужели я такая бессердечная?" Пробовала даже казнить себя: "Подлая, подлая!.."
Несколько дней после этого старалась заботиться о дочери по-матерински, готова была лизаться с ней, проявлять, непонятную самой себе, нежность. А та вдруг холодно останавливала: "Ты чего, ма?.." И смотрела печальными большими глазами, готовыми расплакаться.


Сегодня Янина Станиславовна не выдержала:
- Светочка, ну что у тебя с ним, что?! Кому же ты ещё, как не матери?..
И дочь, разрыдавшись, ощутив сочувствие, выложила, наконец, всю правду. Оказалось, что у неё после замужества стало развиваться отвращение к половой жизни.
- Мне всё время больно, больно! - жаловалась она, заливаясь слезами. - И неприятно. Даже печёт, когда он мне там натирает. А он всё равно требует от меня каждую ночь…
- Да ты что?! - изумилась Янина, выслушав. – Такой видный парень, а тебе - неприятно?..
Она хотя и была равнодушной к зятю - впрочем, как и ко всем, кто вносил в её жизнь хоть какой-нибудь неудобство - но умом-то понимала, что Светка и десятой доли такого парня не стоит, что этот её Митя мог бы составить счастье любой красивой тёлки, не то, что какой-то дохлятины. Парень взял всем: и умом, и ростом, и внешностью. Ну, какого ещё рожна надо, извините за выражение, когда с тобой в постель ложится такой породистый, "племенной" экземпляр. И она спросила:
- Да что неприятно-то, Светик?
Янина притянула дочь к своей груди и, стоя так и поглаживая её по спине, почувствовала вдруг, как от Светки пошёл в ответ непривычный тёплый ток. Мужиков дома не было - Светкин "Спортсмен" хмурился последние дни и задерживался по вечерам "у приятелей", свой, "Кашель" - был во второй смене, явится только к 11-ти - и они сели вдвоём на диван и посмотрели друг на друга одинаковыми глазами, тёмными и родными. А потом опять обнялись, и дочь, откликаясь на ласку, призналась, дыша Янине в плечо:
- Понимаешь, ма, у него - очень большой! А когда он начинает мне его глубоко засовывать, мне становится больно, сухо, и я вырываюсь. А он тогда начинает рычать, как зверь. И вообще он сильный, как зверь: готов прямо сломать всю.
- Грубый, что ли?
- Да нет, слова-то ласковые. А сам - готов растерзать своими толчками.
- Ой, Светочка, - замурлыкала Янина дочери в затылок, - какая ты ещё дурочка у меня! Ведь это же прекрасно! А ты…
Дочь рывком отстранилась:
- Что, что прекрасно? Я просто в ужасе каждый раз, когда приближается ночь! Неужели ты не понимаешь этого?
- Ну, хорошо, хорошо, только не плачь, пожалуйста. От этого ещё никто не умирал. Свожу тебя к моей знакомой в больницу, она тебя посмотрит, ты ей всё расскажешь, и, я думаю, она поможет тебе. У неё опыт!
- Да ты что, ма?!..
- Не бойся: Ирина Владимировна - не старуха, ей только 27-й год, тебе нечего её стесняться.
- А ты ей сама, не можешь?.. Раз знакомая, говоришь.
- Могу, конечно, и я, если ты не возражаешь.
- Не возражаю, ма. Я не смогу ей про это…
- Ну, а в чём всё-таки у тебя это? Объясни тогда толком мне, если не можешь ей.
Дочь снова прижалась головой к груди, обняла Янину за шею, чтобы не смотреть в глаза, и зашептала:
- Понимаешь, у него такая толстая колбаска, как детская ручка. И кулачок на конце.
От наивного сравнения дочерью детской руки с членом мужчины Янина чуть не рассмеялась. Но сдержала себя и, улыбаясь, подумала: "Вот дурочка-то! Наверное, мне - это было бы приятно. А ей, глупой - страшно. Значит, надо скорее родить, и все страхи закончатся. Но я-то, - тут же испугалась она, - стану… "бабушкой". Вслух же ничего не сказала. А на другой день уже звонила своей подруге-гинекологу:
- Ирочка, доброе утро! Узнаёшь?.. Ну, спасибо. Я тоже тебя из тысячи… Тут такое дело: ты сможешь завтра меня принять, чтобы без очереди?
- Что, хочешь, чтобы я сняла твой "колпачок"? - весело неслось из трубки. - Решила передохнуть? Или тебе теперь "спиральку"?..
- Да нет, хочу привести к тебе дочь. Ты завтра в какую смену?
- Во вторую. А что у неё?..
- Ты сейчас там одна? Или у тебя клиентки?
- Одна.
- Хорошо, тогда можно и по телефону… - И Янина чётко и толково, как умела делать всё, изложила проблему своей дочери.
- Сколько же ей лет? - удивлённо спросила подруга.
- 18, а что?
- Странно…
- Что же тут странного?
- А то, что она - не попробовала его до замужества. Теперешние девчонки выходят замуж, когда уже забеременеют или поживут с мужчинами всласть. А твоя - как-то наоборот всё. Ты же говорила - современная, а?
- Ой, да она у меня из застенчивых дурочек. И здоровьем не блещет - так себе. Но языкастая, когда дома, со мной! Главное для неё - любовь. Жизни-то не знает.
- Слушай, Яня. Я, конечно, посмотрю, в чём там дело. Приводи. Но, мне кажется, тебе надо с ней не ко мне - к психиатру.
- Ты думаешь?..
- Да. Ну, так что, договорились?
- Хорошо. К скольки подойти к тебе?
- Давайте к 7-и. Я буду заканчивать, останусь заполнять "истории", и посмотрю её.
- Ладно, жди. А пока - целую тебя, Ирочка!
Янина Станиславовна повесила трубку, а на другой день, в назначенное время, была уже в кабинете "нужной" подруги. Настоящих подруг, "для души", у неё не было - были только "нужные". Одна - "гинекологическая", другая - "аптечная", третья - "дефицитно-продуктовая", четвёртая - "закройщицкая", чтобы красиво одеваться. Себя же считала для всех этих подруг самой ценной - по "шмоточному дефициту". Отношения со всеми были ровные, по-настоящему дружеские, почти без осложнений. Все они друг другу были необходимы, как воздух. Такое уж государство - коллективное.
Красивая и сочная брюнетка Ирина, слегка полноватая, но зато "страшно сексуальная", как сама говорила о себе, успела побывать замужем и развестись "без последствий", то есть, без ребёнка, и теперь пробавлялась, как и Янина, "свежей рыбкой", то есть, случайными, но зато радостными, по личному выбору, связями. Как и все медики её профиля была она несколько цинично-откровенной и, когда "бабий разговор" заходил о "мужиках", в выражениях не стеснялась. Вот и теперь, осмотрев дочь Янины и отправив её погулять в коридор, заявила на правах подруги без обиняков:
- Ты знаешь, я просто удивлена: в кого она у тебя такая? Ты, помнится, говорила, что у тебя… такой темперамент, что не можешь остановиться, если даже просыпается дочь. И что…
- Господи, - перебила Янина, краснея, - когда это было!.. И комнатёнка была одна, и муж ещё мог и был желанным. А теперь такое бывает, только когда появляется "свежачок", да и то не всегда. Так что ты…
- Ну вот, а твоя дочь, - перебила и подруга, - вообще что-то недоразвитое. У неё - мелкое влагалище, и матка близко расположена, и узкий таз. Не представляю себе, как она будет рожать!..
- Да, попки у неё, к сожалению, нет - в отца вся пошла.
- Ну, мужику, положим, задница и не нужна. Разве что для сидения, чтобы копчик не болел. А тут - полная противоположность тебе! А выбрала, говоришь, жеребчика? Из себя-то хоть ничего?
- Хо-рош!.. Всё при нём.
- Мне бы такого. Уж не орала бы, что больно и не хочу! Кричала бы: давай ещё, сладко! А ты сама-то - видела его член?
- Ты что-о, луку наелась?! Где же бы я это могла?..
- Мало ли. В одной квартире живёте. Могла в ванную нечаянно залететь, а он там под душем. Или ещё где.
- Нет, не видала. Но Светка мне очень точно его обрисовала. - Янина передала слова дочери.
Ирина звонко, весело рассмеялась:
- Боже, какая красота!
Янина заулыбалась тоже, но тут же погасла: судьба дочери не располагала к веселью. Ирина почувствовав это, заговорила деловым тоном:
- Ты всё же своди её к психиатру. Раз уж у неё отвращение к главной бабьей радости, это, я скажу тебе, ненормально. Какое-то отклонение в психике. Не настолько она у тебя недоразвита, чтобы не мог поместиться мужской член! Своди, посоветуйся… - И что-то вспомнив, принялась наставлять: - Умная Европа, прежде чем идти под венец, отдаётся женихам, чтобы заранее убедиться в совместимости: подходят ли друг другу физиологически. Что человеку дороже: целка или испорченная жизнь?
- Ну, ясно же, что! – кивнула Янина.
- Вот твоя дочь и налетела на "кулачок", который испортит ей сначала жизнь, а потом… всё равно бросит! Впрочем, сейчас полно и молодых мужчин-хиляков, не пригодных к семейной жизни. Я бы против курильщиц – издала закон: либо стерилизация, либо курение. Потому что беременность и курение приводят к тому, что рождаются ни к чему не пригодные в будущем мужчины, которые и сами несчастны, да ещё приносят несчастье и жёнам.
- Ну, у моей дочери как раз другой случай. Ты скажи, что нам-то делать? Как ей сохранить такого мужа? Она же любит его.
- Я тебе уже сказала: веди её к психиатру!

3

Психиатр, сухонький седенький старичок в белом халате, особых отклонений у дочери Янины Станиславовны не нашёл. Но причину, видимо, понял схода, потому что почти не раздумывая сказал, тоже отослав Светлану в коридор:
- Она у вас девочка абсолютно нормальная, запомните это! Даже хорошая. Но - очень застенчивая, это видно сразу, так как теперь это крайняя редкость.
- В отца, - заметила Янина.
- К сожалению, её молодой супруг, - продолжал врач, - видимо, отличается от неё в противоположную сторону. Я имею в виду душевную нетонкость и грубую физическую активность. Подошёл к девочке – 27 ему, вы сказали? - как сильный мужчина к здоровой и опытной женщине. Чем и напугал её, вероятно, в первую же ночь. А в последующие дни только развил у неё страх. А затем уже появилось и отвращение. Травмированы не столько женские органы, сколько психика. Девочку надо не лечить, а просто осторожно и бережно к ней относиться. Больше ласки, внушений, что близость по любви - это прекрасно. И всё наладится, я полагаю.
- Спасибо вам, доктор!
- Да не за что пока. Просто жаль девочку, вот и всё.
- За добрые слова спасибо, за сочувствие.
- Нежная, видимо, натура. Мягкий человек.
- Ну, мягкая-то она не совсем, есть и моё. Но…
- А супруг у неё - что? Только о половых удовольствиях и думает, что ли? Грубоват, настроен агрессивно?
- Да нет, доктор. В жизни - он парень ничего, не хам. И развитой, неглупый.
- Ну, тогда просто ваш муж должен поговорить с ним. Объяснить ему…
Янина представила себе Кирилла, разговаривающего с Митей, и чуть не рассмеялась. Один - мощный, грамотный, современный, а другой - не смотрит ему в глаза, мнётся, что-то робко лепечет. Да ещё произношение… О, господи! Нелепость, да и только.
По дороге домой решила, что поговорит сама. Не трудно же образованному человеку деликатно напомнить, что Светка не корова, с которой нужно вести себя по-бычьи! А на душе было грустно. Уходила своя молодость. Как вот эти последние листья, срываемые ветром почти с голых и уже почерневших деревьев. Шли как раз через больничный парк. Каркала одинокая ворона. В вылинявшем небе клубком вились полевые галки. Тишина везде. И к самому горлу Янины вдруг подкатила необъяснимая, непонятная тоска. Почему-то бессмысленной показалась и своя жизнь.


С Митей она решилась поговорить, когда муж пошёл во вторую смену. Дочери же, чтобы не мешала, посоветовала сходить в кино.
- Хочу поговорить о тебе с твоим "культуристом".
Светка сразу всё поняла, согласилась, но пошла не в кино, а к любимой подруге, которую не видела с самой свадьбы. Уходя, попросила:
- Ма, ты же с ним только не как со мной!.. Он обидчивый - ужас!
- Не учи, без тебя знаю, как надо. - Янина вздохнула. "Вечно чьи-то проблемы! Вечно за всех сама!.."
Митя сидел в гостиной перед телевизором, каменея из белой майки мускулами, выпирающими на шее, плечах, руках. Хорошо хоть не снял свои спортивные шаровары, как любил это делать по утрам во время зарядок. Не раз она видела, не в силах отвести взор, станет на ковре во весь рост и, расслабляясь, словно перед разбегом к прыжку, начинает трясти мышцами на ногах, как легкоатлеты, разогревающие себя на стадионах. А "разогревал" этим, получалось её - Янина ловила себя в такие мгновения на желании близости с ним. Чёрт знает что! Возмущалась собой, ненавидела, но была бессильна перед природой, которая так неожиданно просыпалась в ней.
На этот раз, чтобы не церемониться ни с ним, ни c собой, решила начать разговор не откуда-то издалека, а напрямую. Так и сделала, войдя в гостиную:
- Митя, мне надо с тобой серьёзно поговорить.
Видимо, почуяв в её голосе что-то недоброе, он насторожился:
- О чём?
Вспомнив просьбу дочери и немного сбавив тон, Янина произнесла уже без раздражения:
- О том, что происходит у тебя сейчас со Светой.
Он ощетинился:
- А что у меня происходит? У нас как раз всё наоборот - уже ничего не происходит. Раз уж до жалоб дошло.
- Да нет, Света как раз не жалуется. Просто тихо плачет.
- Я думаю, надо не плакать, а быть в постели женой. Вот и всё. При чём же тут я? Это, Янина Станиславовна, знаете, как называется? С больной головы да на здоровую!
- Не хорохорься. Я-то как раз - всё это понимаю. Но ведь и ты не мальчик уже - должен понять кое-что!
- Например? - он повернул, наконец, голову от телевизора к ней.
- У тебя же были до женитьбы женщины?
- Ну, знаете ли!.. - Он даже вскочил с дивана. - Вас это… не касается.
- Да погоди ты ершиться! - оборвала она. - Я же об этом не в осуждение тебе! А к тому, что ты - уже опытный. Должен знать, что она - ещё девочка. А не корова, на которую надо сразу, без подготовки. Надо женщину приласкать, подготовить…
- А я, что же, по-вашему? Бык? И глажу, и целую. И Светик, и миленький Зайчик! А как доходит, простите, до близости, ей прямо челюсти сводит. Я же вижу! Думаете, меня это не травмирует? Я скоро сам вместе с ней плакать начну! Женат, а живу - как уголовник в тюрьме. Что мне теперь прикажете? Мастурбировать себя, что ли?..
- О, Господи!.. - Янина Станиславовна приложила к вискам пальцы. - Что же делать-то?
- Вот и я не знаю, что делать, уважаемая Янина Станиславовна! Может, мне - по старым адресам теперь? Вместо жены…
- Я понимаю тебя, понимаю, - бормотала она, не зная, что сказать. Словно оправдываясь, принялась объяснять, не глядя ему в лицо: - Водила Свету 2 дня назад к психиатру. Говорит, отклонений от нормы нет, здорова. Застенчива, мол. Надо внушить ей любовь…
- Так ведь говорит, что любит!
- Да, мне тоже говорит. Но близости с тобой - боится. Так и сказала.
- Почему? - удивился он.
- Говорит, что у тебя… - Янина Станиславовна запнулась, но покраснев, опять не глядя могучему зятю в лицо, решительно договорила: - Что у тебя слишком большой член для неё.
- Ну, знаете ли! - снова вспыхнул он возмущённо. - У меня были до неё женщины. Да, были. И ни одна из них… ни одна! - повторил он, - ничего подобного мне… А скорее, напротив.
- Да я понимаю, что напротив. - Она посмотрела на его мускулистый торс и с восхищением отметила про себя: "Конечно, "напротив"!" - Но она мне говорит, что прямо-таки… детский кулачок! Вот и вбила себе страх в голову. Ой, ты извини меня, пожалуйста, за такой разговор! Я пойду. Поговорим как-нибудь в другой раз… - Янина опять, как при мигрени, поднесла пальцы к вискам и пошла из гостиной в свою комнату, чтобы раздеться и лечь, так ей стало жарко от всего и стучало в висках.
В комнате она сняла с себя домашний халат, в котором была, капроновые чулки, трусики - всё собиралась ослабить резинку, да забывала - и, оставшись в короткой нижней рубашке, которую надевала всегда, уходя на работу - вдруг позвонит Николай и приедет! - раздумывала, приподняв её на себе и почесывая на животе рубец от тугой резинки: "Надеть ночнушку, что ли, да прилечь уж по-настоящему?! Или ещё кино буду смотреть по телеку?" И тут в комнату прямо влетел Дмитрий:
- Нет уж, давайте договорим, раз вы это начали!…
Она только и успела, что выпустить из руки конец розовой батистовой рубашки. А он хоть и осекся от неожиданности, но как человек интеллигентный продолжал, делая вид, что ничего не заметил и не замечает:
- Что значит в другой раз?..
Тут Митя почувствовал, что наливается краской и жаром, видя перед собой тёщу после свадьбы впервые по-другому, не так, как прежде, по-родственному, а мужским взглядом, поражённым и восхищённым одновременно. Он, правда, и с самого начала, когда только здесь поселился, отметил про себя молодость и красоту тёщи. Ещё подумал как-то: "Была бы такой Светка, вот было бы здорово!" Но это было мельком, по-хорошему и в сознании не застряло, как вот теперь, когда смотрел на неё во все глаза уже по-плохому, с эротической занозой в душе. Никто не сумел бы, наверное, объяснить того, что с ним происходило в эти мгновения. Волна горячего, безумного желания овладеть её прекрасным телом, достигшим мощи и расцвета всех женских сил, буквально захлестнула его. Такие же волны или невидимые биотоки он почувствовал и от неё - они шли к нему. Поэтому договаривал он уже то, что хотел ей сказать с обиды, лишь по инерции, как в бреду, только бы скрыть своё изумление и восхищение ею - не молчать:
- Так и будем, что ли, играть в прятки друг от друга? Света - не говорит полной правды мне, я - ей. А теперь и вы… включились в эту игру…
- Да я что же, я - не собираюсь играть…
От него мощно шло что-то к ней, словно магнитные волны - накатывало. И она, как опытная и чувствительная, ужаснулась себе: "Господи! Да я же хочу его…" Но и сознавая всю кошмарность своего безумного желания, продолжала на него смотреть, как на красивого и полного сил любовника. Не могла уже скрыть ни восхищения, ни желания вступить с ним в запретную связь. Изумлялась, как могло такое мощное чувство возникнуть внезапно, без предварительных грешных мыслей о человеке или грёз. А вот он явился в раскрытую дверь, отдёрнул портьеру, и нате вам! Нечем уже дышать, и одна только и мысль на уме… Чокнуться можно от такого пожара! А может, если он согласится, я удержу его в нашей семье и для Светки?..
Тем не менее, с ума Янина не сходила и не стыдилась своего почти что "неглиже". Видела: в нём тоже загорелось всё - словно бензина плеснули в костёр. Вон, как горит его лицо, и взбугрилось всё внизу. И тогда, полураскрыв горячие, сочные губы, прошептала:
- Подойди. Я хочу… посмотреть, что у тебя там? - Она кивнула на его взбугрившуюся под спортивным трико плоть.
Пылая, он послушно подошёл. Она залезла к нему туда рукой и, чувствуя, что сходит с ума от желания, потрогала. Он обхватил её и, прижимая к себе, жадно принялся целовать в губы, а потом правой рукой начал спускать с себя спортивные шаровары вместе с трусами, упираясь в её нагое тело своей взбунтовавшейся плотью. Безумея, она принялась помогать ему, задирая свою рубашку и направляя его плоть. Он повалил её, как стояли, поперёк широкой кровати, сладко вдавливаясь в неё и входя всё глубже.
Она постанывала:
- Что же мы делаем, что же мы делаем, какой ужас!. Ведь это же… Какое счастье, ой, какое счастье!.. Не бойся, я не забеременею… Митенька, мне хорошо с тобой! Можешь изо всей силы, мне не больно.
Подкидывая его на себе и распаляясь, просила:
- Сильнее, сладенький мой, сильнее! Хочу тебя, сильнее! Ой, умираю!.. Какой ты вкусный, я умираю…
У неё наступил такой сладкий, сотрясающий всё её тело, оргазм, что она подумала, будто находится под самим Аполлоном. И тут же её сотрясло в другой раз. Такого с ней никогда не было. Увидев, что он встаёт, а сама она лежит в некрасивой позе, она закричала на него:
- Уходи! Уходи сейчас же отсюда, не смотри!..
Он растерялся от неожиданности и, торопливо натянув на себя трусы вместе с шароварами, направился к двери. А в спину ему всё ещё неслось:
- Уходи, Митя, мне стыдно! Я с ума тут с тобой сошла! Это всё потому, что я одинока, муж только числится…
Откуда ему было знать, что она лжёт со стыда, чтобы он не думал о ней, как о шлюхе. Он ушёл, а она всё ещё не в силах была привести себя в порядок. Её охватила блаженная нега, словно была она кошкой или тигрицей на солнце. А потом уже и не верилось, что всё, что произошло, не приснилось. Так быстро? Так прекрасно? Да не может быть…

4

Несколько дней Янина не могла поднять на Митю глаз. Не смотрел и он на неё - тоже стеснялся. Но и он, и она радовались тому, что ни Светлана, ни Кирилл Петрович не замечают ничего и живут, как и жили - смотрят телевизор, жуют бутерброды и даже шутят иногда. Тогда стал шутить и Митя. А Янина облегчённо вздохнула: "Значит, продолжает Светку любить. Ну, и хорошо, ну, и спасибо ему за это. И за ту минуту тоже… Век не забуду!"
Она не осуждала его. Но, что было самым удивительным, не осуждала уже и себя. Напротив, всё чаще ловила себя на мысли, что хочет спровоцировать зятя на близость ещё раз, только не знает теперь, как это сделать. Если предложить прямо, он может подумать, что она шлюха, каких ещё не видывал свет, и начнёт презирать. А может, и за первый случай уже раскаивается. Но вот её-то он как раз и распаляет теперь. Всё произошло так быстро, что и вспоминать-то нечего и можно определить про себя лишь общим впечатлением: "Это было безумно прекрасно!" А вот "раскушать", посмаковать не успела, и теперь это потому и стало мечтой, что хотелось "протяжённости" чувства, чтобы запомнить.
Нет, тут надо что-то такое придумать, чтобы он не раскаивался потом. Или как-то… ну, не знал, что ли, что она этого хотела. Чтобы новая "случайность" исходила от него самого. Чтобы он сам… "напал", что ли…
"Господи! Какая же я всё-таки тварь! У родной дочери хочу соблазнить мужа. Просто чёрт знает что! Прости ты меня, грешную. Сама не знаю, чего хочу, не ведаю, что творю".
Нет, знала, чего хочет. Хочет страстно, невыносимо, только действительно "не ведает", как это сделать. Потому и стонала: "Ну, хоть разик ещё! Но - чтобы заранее всё знать, а не как тогда - в сумасшествии, спешке какой-то. Надо, чтобы по-настоящему, несколько раз подряд или всю ночь. Единственную, но длинную! После этого - всё, на этом я прекращу. Но ещё раз побыть с ним я должна обязательно, иначе просто с ума сойду!"
Знала, не сойдёт, просто уговаривает себя, ищет себе оправдание. И не перед Богом, и не за грех. И понимает: нельзя же, в самом деле, надеяться на большее. Всё-таки - дочь, подлость - до краёв души". Но один-то раз - коль уж это было - можно? Чтобы было ещё. Ведь можно же, коли уж было!… Но как, как? Вот, в чём вопрос".
"Нет, сам он - больше не бросится", - решила она дней через 10, сгорая от желания и любуясь зятем исподтишка, когда он тряс мышцами во время зарядок. И придумала: "Надо вот что… дать снотворного. Чтобы ничего не знал. Может, опиума?.. Светку - опять отправить куда-нибудь, а самой… раздеть его, когда уснёт, и - на него… Даже знать потом ничего не будет".
Решение её крепло с каждым днем - иного пути уже не видела. Смущало только, возникнет ли у сонного Мити возбуждение? Как сделать, чтобы ему приснилось то, что нужно именно ей? Взять в руку его плоть и поглаживать? Что ещё приснится, кроме желания?…"
Решилась на свой поступок Янина окончательно, когда достала через "гинекологическую подругу" снотворных порошков. На использование опиума не пошла: вдруг даст лишнего, и случится беда? А просто снотворное, это другое дело. Трудно было только достать. Пришлось врать про бессонницу, что измучилась, нет сил, зато порошки лежали уже в сумочке. Осталось дождаться второй смены у мужа, да спровадить к подруге дочь. Но Светка в нужный момент сама улетучилась, и не на пару часов, а на 3 недели - слёгши в больницу после осложнения от гриппа. Стояла уже слякотная зима, все простужались, грипповали. Подхватила воспаление лёгких и дочь.
Придя от неё вечером из больницы, Янина решилась. Её даже трясло в тот день, когда муж должен был идти "во вторую", а потом ещё раз, когда Митя пришёл домой после работы. Воображение её так распалилось, что дрожь стала появляться откуда-то изнутри, будто там подключили к ней ток.
Собрав на стол ужин, она выставила и бутылочку армянского коньяка. Наполнив рюмки, произнесла:
- Давай, Митя, за то, чтобы, кто старое помянет, тому… Ну, в общем, ты меня понимаешь, да?
Он смутился, но кивнул: ладно, мол, что же поделаешь. А когда стал закусывать, она вдруг "вспомнила":
- Ой, у нас же в холодильнике чёрная икра в баночке! Принесла, а забыла поставить. Сходи, пожалуйста.
Пока Митя ходил, в его следующей рюмке уже растворялись сразу 2 порошка снотворного. Он выпил их вместе с коньяком и, ничего не почувствовав, принялся намазывать на бутерброд икру. А когда поужинали, вдруг заявил, что ему страшно хочется спать.
- Иди, приляг, - просто сказала она. - Тебе постелить или ты сам?..
- Не беспокойтесь, не маленький. - Он поднялся и ушёл.
Янина не знала, что Митя расстроился из-за того, что так некстати захотел спать. Понимая, что остался в доме с нею вдвоём, он втайне мечтал о том, чтобы всё повторилось как-нибудь, как тогда. А сам, шляпа, выпил всего 2 рюмки и раскис, как последний сосунок. Поэтому, уходя из гостиной, он прошёл сначала не к себе в спальню, а на кухню. Желая спасти положение чашкой растворимого кофе, который, возможно, разгонит ему это неожиданное желание спать, и он, может быть, ещё сможет вернуться к Янине Станиславовне, если придумает какой-то удобный предлог, Митя налил из чайника горячей воды и, насыпав двойную порцию коричневого порошка, размешал и выпил. Однако спать по-прежнему хотелось мучительно, и он не стал придумывать никакого предлога, а пошёл к себе, разделся и лёг.
Дальше всё происходило так, как и рассчитывала Янина. Заглянув к Мите и увидев, что он спит, она пошла в ванную и приняла душ. Надев махровый халат прямо на голое, растёртое полотенцем, тело, смело пошла в комнату дочери.
- Митя, ты спишь?..
Митя не отозвался. Тогда она подошла к нему и потрогала за плечо. Если проснётся и спросит: "Чего вам?", ответ у неё был готов: "Забыла тебя спросить, ты пойдёшь завтра к Свете? Если пойдёшь, захвати, пожалуйста, для неё икорки, я приготовлю…" Но Митя не проснулся и от более грубых толчков. После этого она уже ничего не опасалась. Стянув с него одеяло, осторожно принялась стягивать и трусы. Всё-таки было немного страшно - понимала, никакой заготовкой уже не отделаться, если спросит: "Вы что?" Но он не спрашивал, и она залюбовалась его мускулистым телом, загаром, всё ещё сохранявшимся на коже, которая была идеально гладкой и чистой. Мужественное лицо, красивая шея, а на груди - прямо не мышцы, а выпуклые плиты из чугуна: большие, широкие. А трусики он носил голубенькие - под цвет глаз, с белыми вертикальными полосками. Они удивительно гармонировали с его загаром, подчёркивая нежность и чистоту кожи. Ей нравилось снимать их с него и прикасаться к его ногам, тоже словно отлитым.
Опять её затрясло изнутри. Дрожа от желания, она сбросила с себя халат, взяла в руку его мощную прелесть и, осторожно сжимая и разжимая, начала охватывать его бёдра своими ногами, согнутыми в коленках. Мите, видимо, уже что-то снилось. "Кулачок" его бурно напрягся, и она осторожно стала вводить его в себя, ощущая горячее блаженство, радуясь своей изобретательности.
Никто не мешал ей наслаждаться, растягивая и запоминая блаженство. Некого было стесняться, не нужно было подстраиваться - подстраивала всё только под свои чувства и ощущения, двигаясь то плавно и осторожно, то неожиданными инстинктивными толчками, чтобы сладость вошла поглубже. Разве могло быть такое с обкомовцем, который вечно чего-то боялся, куда-то спешил и которого она напугала недавно так, что и не звонит больше, и не напоминает о себе вообще… А ведь и сказано-то было всего несколько слов: "Не звони больше и не приезжай! Мужа кто-то предупредил, и он следит теперь за каждым моим шагом". И всё, как отрезало. Страх потерять в обкоме место - у них дороже самых любимых женщин, самых нежных чувств и страстей. Смеялась после этого: если бывшему любовнику предложили бы выбор - кастрация или партбилет, выбрал бы кастрацию.
Неожиданно Митя открыл глаза и проговорил:
- Спасибо вам! А я думал, вы больше не хотите, и только и мечтал об этом. А вы…
- Ладно, Митенька, помолчи. Тебе хорошо?..
- Очень хорошо! Только, давайте, я сам…
Она охотно поменялась с ним, после чего началось такое, что опять она не могла удержаться и приговаривала со сладкими стонами:
- Ой, какой же ты вкусный, вкусный! Хочу с тобой потом ещё, ладно? Несколько раз…
- Да, да, конечно. Я тоже хочу.
- Спасибо тебе, Митенька! Ой, как хорошо мне с тобой, милый. Ой!..
Она обняла его за плечи и, бурно помогая ему, снова испытала, как и в тот раз, двойной оргазм. И удивлялась опять: "Какое же чудо послала мне судьба! Никогда у меня такого не было, ни с кем. Хочу его, хочу! Всегда буду хотеть. Теперь он мой, мой!" И спросила:
- Ты сейчас мой, да?
- Да, да, ваш! Я люблю вас!
- Спасибо тебе… - У неё наступил оргазм в третий раз.
Потом, когда они отдыхали и нежно целовались, Янина, дыша ему в шею, врала:
- Не осуждай меня, Митя! Кирилл Петрович уже несколько лет как болен и не может. У него язва, слабые лёгкие. А я без мужчины схожу вот с ума. К тому же ты ещё и такой красивый! Я влюбилась в тебя.
- Вы любите, правда?
- Ну, конечно же, разве ты не чувствуешь этого?
- Чувствую. Я не осуждаю вас, и даже не думал о таком. Я как раз всё понимаю. Один - больной и не может. Света - не хочет. А мы ведь тоже не мёртвые. Что же нам теперь?.. Я очень рад, что у нас так всё вышло.

5

2 недели пролетели для Янины и Мити, как одно счастливое мгновение. Пока Кирилл Петрович протравливал для государства трубы в своем цеху, они тоже успевали не мало - то в горячей постели, то на кожаном кресле, куда Янина усаживала Митю, а сама садилась на него и, держась руками за высокие боковые поручни, двигалась, а Митя целовал соски на её груди. 2 недели только и слышно было: "Митенька, Митя, я умираю, ты - чудо!.."
Она действительно любила его и умирала от счастья каждый раз. Любила, оказывается, впервые в жизни, поняла лишь теперь, на 37-м году, что такое любовь. То не замечала вокруг себя ни людей, ни их улыбок, ни жизни – дома’ кругом, асфальт, деревья, какие-то люди. Одинаковое всё. А теперь видела, младший товаровед Людочка - ей улыбается: "Как вы похорошели, Янина Станиславовна! Ну, просто красавица, просто девушка!" И она ей улыбалась тоже. Стала помогать бухгалтеру Клавдии Васильевне Онищенко, чтобы местком выделил ей квартиру на расширение как многодетной. Любовалась румяными ребятишками на улице, катавшимися на санках - выпал снег. Увидела вдруг, что деревья в снегу прекрасны - как невесты в фате. С огромной силой почувствовала и поняла, что счастлива. Что жизнь бесконечно прекрасна. И что в этой жизни, на "Барской улице", в доме номер один "а", на 9-м этаже, есть Митя - неповторимое синеглазое чудо, которое принадлежит теперь ей, и которое она никому не уступит, даже дочери. Зачем он Светке? Плакать? Жаловаться потом, что больно? Всё равно ведь потеряет его. Или уже потеряла бы, если бы на месте Янины оказалась другая женщина. Так почему же тогда не может его забрать себе она? Ведь она любит Митю так, что может прыгнуть ради него в огонь, с 9-го этажа, чтобы спасти. От кого? Ну, конечно же, от Кирилла, если вдруг задумает что-то сделать с Митей. Не пожалеет его самого, хоть и больной - опиума ещё хватит!.. А лучше всего – на тот случай, если в доме возникнет опасность - уйти с Митей к Ирине-гинекологу. На время, пока подыщут себе жильё. Родители, конечно, не пустят - особенно отец. А у подруги квартира из двух комнат, почти в центре города. Не откажет, если пообещать что-нибудь дефицитное. В собственном же доме - всё бросить как есть. Оставить Кириллу и Светке, чтобы не считали, что жадная и думала только о себе. Ой, да ничего ей не надо теперь, кроме Мити! Только пожить бы с ним хоть 5 лет, пока будет любить, а сама ещё сумеет держаться и сохранять форму. А там, что будет, то и будет, чего загадывать. Счастье, что молоко, надо пить сразу, а не ждать, пока скиснет.
В этот вечер, когда Кирилл после "первой" был уже дома, и спешить к Мите с работы было бессмысленно, Янина решила поехать не домой, а сначала к Ирине, чтобы договориться, на всякий случай, если придётся "эмигрировать" к ней. Но, перед тем как ехать, зашла в телефонную городскую будку и позвонила. Ирина была дома, одна и охотно согласилась на встречу. В небе, продираясь сквозь осевший на город туман, светила загадочным светом луна. Всё показалось Янине расплывчато-таинственным, притихшим.
Притихшей и умиротворённо-счастливой явилась к подруге и сама. Увидев её при электрическом свете, Ирина восхищенно воскликнула, чмокая в щеку:
- Что это с тобой? Просто расцвела, словно вишня!
- Вишня-то вишня, а пришла я к тебе именно из-за этого - чтобы цвет сохранить, если вдруг ударят морозы. - И как всегда по-деловому в смысле формы, но с неожиданным для самой себя восторгом, поведала подруге и свою просьбу, и о том, что произошло у неё с Митей.
Ирина ахнула:
- Да ты с ума сошла, Яничка!..
Согласилась с ней:
- Сошла, что же с этим поделаешь. Хотела бы я посмотреть, как повела бы себя ты, когда он прикасается к тебе, снимает с тебя рубашку, всё остальное. Да я и сама люблю раздевать его. Господи, какое это чудо - мужская красота! А когда ещё у него начинают перекатываться под кожей мускулы, выгибается литая чугунная грудь, увидишь длинные ноги - не налюбуешься! А как примется гладить своими руками по обнаженной спине, животу - да я с ума просто схожу! Нет, моя дорогая, я не способна отказаться от такого счастья. Даже если бы знала, что это всего на один раз. А тут – нас, ну, просто кидает друг к другу, когда остаёмся одни. Бросаемся сразу в объятия, и - только бы успеть до прихода Светки! Посылаю её то в магазин за чем-нибудь, то в аптеку. Иногда она берёт и посылает его вместо себя. Так я не нахожу тогда себе места! А на другой день - "задерживаемся" из-за этого утром, рискуем.
- Представляю себе.
- Да ничего ты, прости, не представляешь! Это просто безумие какое-то. Я и сама не знала, что так может быть. Мы - просто не можем насытиться нашим счастьем! Представляешь, я с ним… пока он один раз - по 2, по 3… И он тоже говорит, что никого ещё так не любил!
- Да, твоей дочери нужно было искать паренька подохлее. А теперь…
- Не надо сейчас о ней, ладно? Хватит. - Янина поникла.
- Не надо, так не надо. - Ирина пожала плечами. - Но ведь всё равно теперь тебе никуда от этого не уйти! Наверное, думаешь об этом и дни, и ночи?
- Потому к тебе и пришла. Ты приютишь нас на месячишко-другой, если вдруг придётся бежать из дома?
- Что за вопрос, конечно же! А что ты испытываешь, когда смотришь на свою дочь?
- Господи, да что же ещё, кроме вины! Виновата я перед ней, разве не ясно? А вот в чём - даю тебе честное слово! - не знаю. Только потому, что мать, да? Мне её жалко до боли в душе. Но ведь и она… тоже виновата.
Ирина удивилась:
- В чём же её-то вина?
- Что не по себе парня выбрала. Сама же говоришь, надо было сопляка найти: помельче, послабее. А, главное, я предупреждала её ещё до свадьбы, когда она сказала, что Митей просто любуются все. Сразу сказала ей, что это как раз не в её пользу! Что надо рубить сосну по себе. А она…
- Ой, ну, Яничка, ну, кто же из женщин добровольно откажется: от красоты, от любви? Отнять - можно только силой. Добровольно - ни одна не уступит.
- А я, что же, по-твоему? Не женщина? Я тоже не хочу уступать!
- Но ведь ты не имела права и влюбляться в него.
- А я что, нарочно, что ли? Само получилось. Да так неожиданно, что и опомниться не успела! А теперь "нельзя", "нельзя", только и слышу везде! И ты тоже.
- А ты что, ещё кому-то? - ужаснулась Ирина.
- Да нет, просто к слову. У нас же - на всё запрет! Или стандартное клише: муж должен быть старше. А люди всё равно любят и не останавливаются ни перед чем. Мазепа соблазнил юную Марию. Гёте женился на целке. Кому теперь станет легче, если мы расстанемся?
- Не надо было начинать, Яничка. Знала же, что нельзя? Царь Эдип не знал, и то ослепил себя, когда узнал правду. У греков мифы - не для забавы были, для назидания.
- Да говорю же тебе, неожиданно произошло всё! Не собиралась я… А теперь - если по-твоему… или там по-гречески - так, выходит, любовь - это жестокость, что ли?
- А разве нет, если ты готова отнять мужа у дочери!
- Значит, по-твоему, и я должна, что ли, как ваш Эдип?..
- Ну, зачем же сразу так!..
- А как же ещё понимать? За всё - надо платить? Но справедливо ли платить одной мне? Ведь есть вина и других. Я думала - вернее, поняла это теперь – любовь делает людей добрыми. Готовыми отказаться ради любви от всего на свете. Но и…
- А от самой любви? Значит, не хочешь? Какая же тогда это доброта? Истинная любовь, как пишут писатели всего мира, готова даже на самопожертвование.
- Ради Мити - пожалуйста! Ради него - я готова на всё. А ты же про другое… Или твои писатели. Да и не путайте вы книги с жизнью! - раздражённо заметила Янина. - Может, никакого Эдипа и не было вовсе! А и был, так от позора - чего не сделаешь!..
- Но, зачем-то же его придумали? А ты, что думаешь делать теперь? Что?!. Если хочешь добра от любви. Кто поймёт твою страшную "философию"?!
Янина растерялась:
- Выходит, двое красивых и любящих… должны пожертвовать… ради гнилушек? А по-другому, так уже и - "страшная"?
На этот раз пришла в раздражение Ирина:
- Ты как-то не так ставишь вопрос! Винишь не себя за то, что отнимаешь, а мужа и дочь за то, что они - больные. Согласись, это смахивает…
- Да я дочь и не обвиняю, как себя. Но ведь всё равно Митя, рано или поздно, уйдёт от неё! Только и радости ей, что не ко мне, да? А по существу, какая же разница? Причина-то - самая первая! - не во мне! Может, мне - подождать?.. Пока он уйдёт от неё.
- А не боишься, что уйдёт потом и от тебя?
- Пока нет. Но когда-то, понимаю, настанет и мой час. Так я - готова к этому.
- А, - досадливо отмахнулась Ирина, - так все говорят. А как дойдёт…
- Я - не все! У меня слово - кремень. Только вот не знаю, как мне сейчас жить и вести себя? Рано или поздно - дома кто-нибудь догадается. Думаю, что Светка. У неё кожа тоньше.
- Ну, и что тогда?
- Вот и не знаю. Спрашиваю тебя: приютишь?
- Я же сказала: не возражаю.
- Зачем тогда читаешь мораль? Значит, в душе - всё-таки возражаешь. Но мы - недолго пробудем у тебя. Пока подыщу себе жильё или куплю какой-нибудь домишко. Деньги у меня есть.
- Ты - хоть покажи мне этого Митю.
- Зачем?
- Просто интересно. Как мог такой парень жениться на неприметной девчонке?
- Думаешь, что поймёшь? Мужчины этого сами не понимают, потому что безглазые! Как только какой видный или красивый, так… обязательно свяжет свою жизнь с пигалицей. Или с каким-то обмылком. На такую, как говорят, отворотясь не наглядишься, смеются все, а он - берёт в жёны.
- Ну, и наоборот - тоже полно. Сама - красавица, а живёт с каким-нибудь "уксусом"!
- В мой огород, что ли? Нет, Кирилл в молодости – всё-таки смотрелся. Его вина только в том, что перестал следить за собой. Ну, и речь, конечно, ужасная - не развивался.
- У тебя - просто все виноваты, одна ты!..
- Да не оправдываю я себя! Но и таких - тоже. Не хотите развиваться нормально, заниматься зарядками, следить за собой - уходите с дороги сами! Курите там, пейте, что хотите. Хоть травитесь, но - не мешайте другим! Тем, кто не ленится и не хнычет. Здоровым.
- Ох, ты какая! А если сама заболеешь?
- Если так, что и нельзя уже выбраться? И Митя мне не поможет? Я - цепляться не стану: аривидэрче, господа! Навсегда.
- Да ты что, Яничка?! - испугалась Ирина, увидев её остановившиеся глаза.
- А что? Жить ради издевательства над собой? Зачем? У тебя есть чай? Во рту от нашего разговора пересохло. - Превращаясь опять в счастливую женщину, Янина обворожительно улыбнулась.
Когда прощались, Ирина напомнила:
- Ты всё-таки зайди с ним как-нибудь. Вдруг понадобится? Хоть дорогу ко мне будет знать.

6

Весной, когда город покрылся цветением фруктовых деревьев, Светлана почувствовала в цветущей матери врага. Поняла это, перехватив взгляд Мити, который стал почти равнодушным по отношению к ней. А на мать смотрел взглядом, полным любви и восхищения. И сразу понятными стали его двухнедельные "перерывы" в супружестве. Да и само супружество уже напоминало прикосновения ангелов, а не близость. А она-то принимала это за нежность, боязнь причинить ей боль.
Новая боль, которую Митя вогнал ей в душу, была мучительнее физической. И Светлана, начавшая было цвести и выправляться, снова стала печальной и потускневшей и, ненавидя мать, думала только об одном: что же может быть между нею и Митей? Неужели мать тоже его любит? Почему так похорошела? А может, они уже и целуются?..
Нет, сколько ни выслеживала Светлана предателей, слава Богу, кажется, не целовались. Начала даже сомневаться: "Может, показалось?" Мать вообще ничем себя не выдавала, вела прежний образ жизни, но Митя был всё-таки подозрителен. И когда однажды уклонился от прямого ответа на вопрос: "Скажи, Митенька, ты меня не разлюбил?", а только погладил по голове и дежурно поцеловал куда-то, даже не в губы, Светлана поняла: всё кончено. В душе у неё помутилось после этого, но чтобы не выдать себя, сразу ушла из дому - раньше всех, ещё до завтрака, сославшись на неотложное дело в техникуме. И ни Митя, ни мать, занятые пробуждениями, зарядками, ничего не заметили. А отец ещё спал, так как никуда не торопился – в тот день ему надо было заступать "во вторую".
Днём Светлана позвонила матери на работу и спокойно сообщила:
- Ма, я сегодня вечером приду очень поздно, так вы там - не беспокойтесь. У нас в техникуме генеральная репетиция самодеятельности перед майскими праздниками. 1-го мая выступаем вечером и 9-го - днём.
- Ты хоть пожевать-то чего-нибудь взяла с собой? - спросила мать.
- Взяла, - ответила ей. - Да и деньги есть: и на столовую, и на буфет. Приду, наверное, к 11-ти, как папа.
Еле договорила всё это привычно-бодрым тоном - откуда только силы взялись и воля. А про себя думала: "Ну, уж сегодня-то я тебя, гадину, подловлю! Больше не будешь мне: "Доченька, доченька!.." И папке всё расскажу…"
В ответ раздалось тоже спокойное:
- Хорошо, Светик, только позвони, пожалуйста, если вдруг не будешь долго задерживаться. Мы тогда с ужином подождём. - И положила трубку. Шли только гудочки: "Ту, ту, ту" - как сигнал тревоги.


Янина явилась вечером к Мите в одной рубашке, но в чёрных туфлях на высоком каблуке, без чулок, с пышной причёской на голове. Тёмные лаковые глаза влюблено блестели:
- К тебе можно в таком виде?..
Он видел, вроде бы, и в самом деле стесняется – и щёки горят от румянца, и руками готова прикрыться. Да и вошла как-то полубочком, словно бы отворачиваясь и опуская голову. И в то же время это было кокетство, рассчитанное на "завлекушечки". Но кокетство было красивое, естественное, от которого ещё больше хотелось любить эту длинноногую женщину, сошедшую будто с цветной обложки американского журнала о сексе. Всё в ней было радостным, зовущим - и волнующие, приоткрытые, бёдра, и крутой зад, женственные руки, сочные губы. Даже брови, слегка подкрашенные в тёмный цвет, настолько оживляли её цветущее счастливое лицо, что казались тоже естественными, как и её движения. Хотелось носить её на руках, целовать. И он, срывая с себя майку, шаровары, бросился к ней, чувствуя, как пожаром охватывает его тело. Целуя, прижимая к себе свою неожиданную любовь всё теснее, он вдруг выпустил её и, сказав: "Подыми руки", снял с неё лёгкую, скользнувшую по телу рубашку. Янина, очутившаяся снова в его объятиях, ощущая его взбунтовавшуюся плоть, вдруг воспротивилась:
- Только не здесь, Митенька! Здесь - ни за что! Идём в гостиную, на кресле… - И подняла с пола свою рубашку.
Перед креслом он снял с себя всё тоже и, бросив на диван последнюю тряпку, сел на прохладную весной (из-за отключённого отопления) кожу кресла. Несколько секунд, и он почувствовал, как Янина, опираясь руками на полукружья кресельных подлокотников, стала обволакивать его таким блаженством, что разум его помутился от счастья.


Светлана, поднявшаяся в лифте на площадку своего этажа, заранее приготовила ключ от английского замка. Тихо вставила его в прорезь и, осторожно повернув, ещё осторожнее приоткрыла тихую, даже не скрипевшую дверь. Затем, плавно удерживая ключом язычок замка, закрыла без металлического щелчка дверь и только после этого бесшумно опустила ключом затвор. Потом сняла с себя туфли, надела войлочные тапочки и, неслышно ступая по паркету, пошла по коридору к двери, ведущей в гостиную. Осторожно открыв и эту дверь, она застыла в потрясённом изумлении. А потом сдавленным, перехваченным голосом, вскрикнула:
- Ма-ма-а!.. Что ты делаешь, бесстыжая?! Какой кошмар!..
Но мать не обернулась к ней, не вскочила, а тоже крикнула:
- Не смотри!.. Уйди сейчас же, потом всё!..
Светлану трясло. Выбежав назад в коридор и, скрывшись в своей комнате, она упала на диван лицом вниз и зарыдала. А Янина, потрясённая тоже, схватила свою рубашку и, проговорив Мите: "Оденься, возьми все свои документы, и - к Ирине! С которой я тебя познакомила, когда ездили к ней. Жди меня там…" - убежала в свою спальню, и было слышно, как закрылась там на задвижку.
Пока Светлана выговаривала одевающемуся Мите: "Ты… ты - чудовище! Уходи от меня! Немедленно, слышишь?.. Немедленно! Я презираю тебя, презираю… Боже мой, какой стыд!..", Янина тоже презирала себя: "Теперь - только никаких рассуждений о страхе! Действовать, немедленно! Всё равно хуже такого позора уже нет ничего. Никаких колебаний! Никаких. Поздно…" - И, действительно, действовала, как автомат, не останавливаясь ни на секунду. Нашла коробочку с опиумом. Отвинтила металлический колпачок с бутылки коньяка. Достала с полки серванта хрустальный бокал и налила в него. Находясь всё ещё в трансе, стуча зубами о край бокала, в котором был коньяк и уже растворившийся опиум - целых полкуска откусила - бормотала:
- Господи, какой позор, какой позор! До чего же невыносимо, за что?!. Только потому, что и мне, и ему хорошо, а не ей? И за это надо такой ценой?.. Но ведь и в библейские времена: отец – сожительствовал с дочерью, брат – с сестрой. А что творилось в Содоме?!. А гарем царя Иудеи Соломона Мудрого – свыше тысячи детей там наделал этот мудрец! А религия мусульман – разрешает многожёнство, которое существует до сих пор, и никакого ханжества… Почему же нет прощения мне? Тысячи лет так живут люди, да и звери тоже; у льва, например, тоже целый гарем… Но мы-то – люди, не звери! – одёрнула она себя. – Что, трусишь, шлюха, да?! – А в голову ударило несогласие: - Но я же – по любви, при чём тут… А против любви – никакие правила не устоят! Любовь – это не выдумка, а самой природой заложена. Значит, люди не виноваты в том, что влюбляются и хотят близости, которая, наверное, и есть высшее проявление любви. Это у животных – только инстинкт, а мы, мы же мыслящие, говорящие! Какие слова у любви, разве это – грех? Струсила, да? Пятишься?.. Не-ет, не-ет! Плевать мне на такую жизнь, где казнят за любовь, плевать!..
Выпив из бокала до дна и пряча оставшийся кусочек опиума в коробочку, в которой он всегда лежал, Янина заплакала. Хотела спрятать коробочку на место, откуда брала, но забыла, сев писать на листочке, выдранном из блокнота: "Прошу меня не вскрывать, я выпила опиум. Простите, если можете. Я.Гребенюк". Поставив подпись, она услышала, как где-то далеко щёлкнула входная дверь. В душе у неё всё оборвалось: "Ушёл! Даже не попрощались…"
Не умевшая жаловаться и почти никогда не плакавшая, Янина заплакала ещё горше, отчаяннее. Но тут к её двери подошла дочь и стала выкрикивать:
- Ты не мать!.. Тварь… шлюха!
- Прости, Светочка, я плохая. А теперь уходи. Я приняла снотворное, и буду долго спать. Приходи завтра…
- Да никогда я больше не подойду к тебе! Я не хочу, не могу тебя видеть! Змея!.. Обрадовалась, что красивая, да?
- Ну, тогда, прощай, дочка. Я тоже думаю, что мы не увидимся больше. Уходи. Не надо обзывать меня, я искуплю свою вину перед тобой.
- Бесстыжая!.. Пусть отец с тобой разбирается. Искупит она!.. 5 лет уже отдельно спишь от него. - Дочь удалилась.

7

Хоронить Янину Станиславовну не захотели ни дочь, ни муж. Кирилл Петрович, хотя и не шумел возле двери, как дочь, узнавшая, что произошло, но обиделся так, что и допытываться от жены ничего не захотел: "Проснётся, стерва, завтра, там видно будет…" А она не проснулась. Пришлось утром выламывать дверь, звать "скорую", стариков. Заварилась такая круговерть – милиция даже приезжала - что не хотелось уже никуда выходить и на следующий день. Тем более что отец Янины, всё ещё работавший столяром на мебельной фабрике, узнав о происшедшем, забрал дочь домой и хоронил её потом со своей красивой роднёй сам. И хотя был он по религиозной вере прилежным католиком, в душе не осуждал дочь. Была для него самой красивой из всех и любимой. Всегда помогала, не хныкала никогда. Ну, а что полюбила мужа своей дочери, это ужасно, конечно, а всё ж таки - затмение, а не подлость. Да и заплатила за всё. Сам этому научил всех детей: "За всё надо платить! Даром ничего брать нельзя". Может, не прав, что так научил, но теперь ничего уже не поправить - поздно.
Не был на похоронах и Митя, живший у Ирины и узнавший всё на другой день, когда звонил Янине, чтобы узнать, почему не приехала до сих пор. В ответ ему был только всхлипывающий голос жены, какая-то испуганная невнятица, из которой с трудом понял, что Янины уже нет больше на свете. Это его так потрясло, что даже ноги стали дрожать. Но с помощью Ирины он выправился довольно быстро. Как-то она сумела ободрить его своим сочувствием, не гнала. А потом и вовсе затянула к себе в постель. Через полгода он развёлся с женой – не потребовалось ни суда, ни свидетелей. Детей у них не было, брак расторгли в том же ЗАГСе, в котором был и зарегистрирован. А ещё через год, привыкнув к Ирине, Митя женился на ней и был, кажется, счастлив. Она родила ему дочь. Но он хотел мальчика, и тогда она подарила ему и сына. Янину никогда не припоминала ему. Но сам Митя помнил о ней до боли в душе, особенно первый год после её смерти, и был настолько благодарен ей за всё, что в годовщину гибели разыскал её стариков и ездил с ними на кладбище.
На суровом и прямом католическом кресте была прикреплена, изготовленная методом обжига на белой эмали, фотография беловолосой красавицы, открыто смотревшей на Митю. Это была Янина. Мите показалось, что в её взгляде было что-то от роковой судьбы, словно, когда фотографировалась, уже знала всё наперёд. А может, так только казалось. Но Митю это потрясло. Потрясла и надпись под фотографией: "Закревская Янина Станиславовна. 1946-1983. Простите!"
Мать Яни, Дарья Богдановна, сказала, утирая слезы, что смерть дочери была, видимо, лёгкой, потому что умерла она со счастливой улыбкой на лице. "Все ещё удивлялись, когда её хоронили: "Смотрите, улыбается!.."
Над кладбищем в высоком и чистом небе кружили тёмным клубком галки. Медленно уходили к горизонту белые барашки облаков. Может, туда, за горизонт, ушла от всех и душа Янины Станиславовны? А на земле жизнь продолжалась, как и сто, и тысячу лет назад. Митя вздохнул.
Старики молчали, глядя на бездонное небо. Что сказать?..
Светлана жила, словно ушибленная - сохла, чахла, потеряв и вид, и цвет кожи. Ей казалось, что это она виновата в том, что мать отравилась. Замуж ей уже не хотелось больше, да и никто её не любил. Не влюблялась и она ни в кого. В душе она ненавидела мать, хотя никому, кроме отца, не признавалась в этом.
А вот Митя, несмотря на пролетающие годы, вспоминал Янину всё чаще. Была у него спрятана и её фотография, добытая у стариков. Но теперь он не грустил, когда смотрел на неё, тайно любуясь ею, а оживал, возвращаясь мыслями в далёкое, но прекрасное прошлое. Воспоминания эти доводили его до горячего пожара в груди и на щеках. Он не стыдился этого. Знал, не было в его жизни ничего прекраснее, чем Янина. И не будет. Это знал тоже. Жестокая штука любовь, оборванная с позором. Для таких людей, как Янина, это было страшнее смерти.

Конец

1993 г., Днепропетровск