Разве вы не согласны?

Если бы можно было бы заглянуть под черепную коробку к дяде Васе, вахтёру нашего института, и попытаться увидеть воочию мыслительный процесс, происходящий под ней, то мы врядли увидели бы привлекательную картину.
Я думаю, мы увидели бы что-то вроде густого киселя, или студня, сверху пожиже, книзу погуще. Цвет этой среды был бы, пожалуй, сверху оранжевато-коричневым, постепенно темнеющим. Переходящим, в самом низу, в темно-коричневый, а затем – просто в откровенно чёрный слой. Не слишком толстый, впрочем.
И каждую, медленно текущую, и редко встречающуюся мысль – можно было бы в этом студне отследить. Вот, загорелась она светло-оранжевым огоньком, блеснула, и медленно пошла книзу, принимая цвет среды, и бесследно скрываясь в черноте нижнего слоя.
Наружу эти мысли – пробивались в виде фраз, но чаще – восклицаний и выкриков, почти всегда негативного, требовательного, а чаще – просто ругательного содержания.
Обычным эмоциональным состоянием дяди Васи было недовольство.
Он был недоволен:
1. Общественным строем.
2. Своей работой.
3. Своей семьёй
4. А так же каждым, кто имел наглость проходить мимо него, что-нибудь просить у него, или, не дай Бог, попытаться заговорить с ним на отвлечённую тему.
По первому пункту…
С общественным строем всё было ясно. Чем тут довольным быть? У дяди Васи в каптёрке стоял маленький телевизор. Дядя Вася любил всякие общественно политические передачи. Всякие предвыборные дебаты, «Зеркало», например, или «Свобода слова». Как начнётся передача, так дядя Вася перед телевизором садится, и давай всю правду-матку резать, прямо ему, этому ящику, в лицо, то есть в экран.
- Ты, сволочь! – кричал в экран дядя Вася, выслушивая разглагольствования очередного публичного лица. Или –
- Ты, клоун! Ты, проститутка!
- Сволочи, сволочи! Наживаются там, а люди – бедствуют. Заткнись, боров толстый! Ишь, харю-то нажрал, правдолюбец!
Даже в конце передачи дядя Вася не добрел, а искал слушателя, чтобы излить ему своё возмущение всем, что происходит вокруг, и с чем ему приходится смиряться, волей-неволей…
По второму пункту, то есть, по работе, тоже было не лучше.
Работой дядя Вася был недоволен. Вернее, не так самой работой, а тем, какие были люди вокруг нерадивые. Так и норовили проскочить без пропуска, или опоздать, или пронести недозволенное. Дядя Вася очень живо реагировал на все нарушения, воспринимая многие из них, как личную обиду. Сотрудники его не особенно любили. То ли посмеивались, то ли побаивались, и называли – Дядя Квася.
Хотя, в последнее время, дядя Вася почти совсем не пил. Все катаклизмы, связанные с пьянством, были у дяди Васи в прошлом.
Ну, а третий пункт… тут вообще…
Про семью дяди Васи надо было бы сказать пару слов особо.
Жена дяди Васи являлась женщиной властной, нрава крутого, и безапелляционного. Всю жизнь проработала она продавщицей, а когда уже стало трудно стоять на ногах, ушла в консьержки, в новый, элитный дом.
Даже крутые жители этого дома тётю Надю побаивались, и многие почтительно называли Надеждой Николаевной. Зато в подъезде был образцовый порядок. Даже мышь – без надобности боялась проползти мимо тёти Нади.
Дядя Вася был у неё вторым мужем. Общих детей у них не было, а у тёти Нади был сын от первого брака.
Единственный сын был у них. Валетин, Валюшка, которого дядя Вася растил с возраста шести лет, и, к настоящему времени, дорастил почти до тридцати.
Дядя Вася растил его, как своего, родненького. Валя поступил в институт, успешно его закончил, женился, и даже получил квартиру.
Дядя Вася любил Валентина, но ещё более...
Дедушка Вася души не чаял во внучке Настеньке. Настеньке было четыре года, и была она маленькой, беленькой, бледненькой, и очень смышленой девочкой.
Сын с невесткой жили плохо. Может быть, потому, что мать Валентина, благоверная жена дяди Васи, обладала таким властным характером, сам Валентин получился человеком мягким, и податливым, как воск.
Чтобы не сказать, что совершенно безвольным получился Валентин. Ничего не мог сделать сам, ни в чём не мог проявить инициативы.
Типичным был Валька «подкаблучником», и во всём подчинялся жене. Жена же его, невестка дяди Васи, через некоторое время завела себе любовника.
Но и этого ей, стерве, было мало, и она подала на развод, в надежде, что тютя-матютя Валентин уйдёт из квартиры просто так, освободив ей жизненное пространство для новой любви, и новой семьи.
Валентин же, по слабости характера, никак решения принять не мог, и так и ходил туда сюда – из родительского дома в свою квартиру, потом обратно, потом опять к родителям, периодически таская за собой бессловесную, простуженную Настеньку.
Так продолжалось довольно долго. Долго и мучительно для всех, прямых и косвенных участников данного процесса.
Пока официального развода не было, а должен был быть. На конец месяца назначен был бракоразводный процесс.
Разведут, конечно. Невестка написала в заявлении, что, мол, Валентин пьёт, и руку на неё поднимает. Это Валька-то! Он и мухи не обидит! Собаку бродячую не пнёт – обидеть боится! Эх, жизнь!
Такая вот была в семье ситуация – где уж тут быть довольным. Эх!

Теперь же я расскажу вам о самом главном. Дело в том, что я не совсем точно нарисовала мыслительную картину дяди Васи. Вернее, картину его мыслительного процесса
Там, за коричневатым киселём, располагался маленький участочек, маленький такой оазис – светло зелёного, нежного, вибрирующего цвета, сияющий маленькими, негаснущими искорками. Этот островок назывался: «Настенька».
Настенька, Настенька! Невозможно передать, какие тёплые и нежные чувства будила в дяде Васе эта малышка, эта мышка, эта снежинка. Как он любил её! Как он её любил - не мог он признаться даже сам себе.
Когда Настенька, тоненькими ручонками своими, обвивала шею дяди Васи – та, светло-зелёная часть его существа сияла и переливалась. Светло-зелёный свет озарял собой все глубинные, коричневые слои, искрами пронизывая их, доходя до самой черноты. И чернота, в это время, переставала быть мрачной.
Дядя Вася мог, не задумываясь, отдать за Настеньку всё, что было у него в этой жизни, и даже саму свою жизнь - мог бы отдать.
Если бы кто-то, могущественный и сильный, предложил ему такой обмен – отдать свою жизнь за то, чтобы Настенька была здорова, и всё у неё было бы хорошо – он, конечно, согласился бы, не раздумывая.
Дядя Вася с удовольствием оставался с Настенькой на выходные. Оставался и в будние дни, когда у него не было дежурств. Он вставал к ней ночью, и не боялся оставаться с ней один, даже когда она болела, и у неё была температура.
Надо сказать, что Настенька платила ему своей чистой, детской привязанностью, выделяя «дедулечку» из всей семьи. На прогулках, даже когда гуляли все вместе, всегда шла за руку – только с «дедулечкой», за столом норовила сесть рядом с ним, и так далее.
Невестка даже как бы ревновала, и всегда одёргивала Настеньку, перетягивая её на свою сторону, или просто сажая рядом с собой.
Не разрешала к дедушке идти, или даже просто - с дедушкой сидеть.
Но детское сердце трудно обмануть. Ни бабушка, ни папа – те даже и не пытались. Дедушка был - вне конкуренции.
Конечно, дядя Вася переживал за Валентина, жалел его, сочувствовал ему. Но, более всего, в этой семейной истории, даже, можно сказать, драме, дядю Васю тревожило одно – что будет с Настенькой, если развод всё-таки произойдёт, и Валентину придётся уйти. От жены-то – ладно, но от Настеньки! С Настенькой-то что будет?
Ведь не отдаст невестка Настеньку, не отпустит даже погулять с дедом! Отцу не отдаст, а уж деду – тем более! Сказала же, что новый муж будет Настеньку усыновлять, и нечего ребёнку трепать нервы!

Так оно и случилось. Месяц закончился, и развод произошёл. Развели, как миленьких! Валентин ушёл из квартиры, довольствуясь денежной компенсацией за потерянные квадратные метры. Надавила на него бывшая жена, наехала, как танк, и написал он – от Настеньки отказ.
Не для себя – для Настеньки написал, чтобы, мол, был у неё отец один, и чтоб не разрывалось потом сердечко её. Знала, стерва, как на Валентина наехать, как уговорить его.
Переехал Валентин обратно, к матери.
Вроде всё было, как всегда. Тихий Валентин никому не мешал, и подолгу засиживался на работе.
Но только вот дядя Вася...
Дядя Вася... Больше всех история эта отразилась на нём. Стал дядя Вася угасать. Стало болеть у него всё – сердце, суставы, желудок. На работе он даже перестал ворчать и ругаться. Сил не было.
Даже телевизор стал смотреть равнодушно, и старался переключить всякие общественно политические программы. Стал смотреть программы о животных, или спорт.
Но и эти программы смотрел он просто так, не вникая в их содержание, с полным равнодушием. Спартак ли, Динамо ли, или просто гонки на велосипедах – какая разница!
Там же, внутри дяди Васи – маленький зелёный оазис потихоньку уменьшался. Просто угасал, и всё. Всё меньше и меньше оставалось от светло-зелёного оазиса, и потихоньку принимал он цвет – темно зелёный, переходящий книзу – почти в чёрный.
По прошествии примерно двух месяцев, однажды ночью, во время дежурства, когда дядя Вася никак не мог уснуть, там, внутри, тёмно-коричневый цвет полностью перемешался с темно-зелёным.
Два эти цвета вместе… стали, практически полностью, неотличимы от чёрного.
Дядя Вася схватился за сердце, и ему стало трудно дышать....
Две-три светло-зелёные искорки, почти такие же, как раньше, вспыхнули среди черноты – и так они были светлы, что дядя Вася увидел их воочию, и попытался дотянуться до них рукой. Потянулся, потянулся....
Утром же нашли дядю Васю на рабочем месте, как всегда, только никого он уже не останавливал, и замечаний никому не делал. Умер дядя Вася, вот что. Умер.
Я была на похоронах, стояла там в сторонке. Потом подошла, цветочки положила. Разве могла я сказать кому-нибудь, что знаю, от чего дядя Вася умер? Многие просто не поверили бы. Потому что умер он – от любви. От любви! Конечно, от любви.
Разве вы не согласны?