Легче солнечного света...

Я не помню, когда это было. Мне кажется – очень давно. А , может, - всего вечности две-три назад. Но я помню, каким ты был тогда. Я помню, какой была я...
Я была легче солнечного света, легче весеннего молодого ветерка, целующего по утрам холодную росу на листьях ранних цветов, легче улыбки… И ещё – я любила тебя. До приятного на вкус сладковатого безумия – жила каждым твоим мгновением, каждым взглядом... Ты был избалован моей любовью. Вальяжно, как кот, насыщался той нежностью, которой я тебя окружала, и – странно – тяготился моей лёгкостью… А я думала – ещё чуть-чуть – и я взлечу – как крошка-малиновка – легче лёгкого – настречу солнцу… И мне хотелось взять тебя за руку – и лететь к ласковому мягкому золоту вместе с тобой. Но стоило мне лишь тронуть тебя кончиками пальцев – и ты отступал на шаг, пряча глаза, боясь или стыдясь возможности полёта. И я, проклиная себя за эту свою наивность и детскость, оставалась на земле – с тобой, чтобы так же окружать тебя нежностью, как и раньше. Быть может, после таких моих попыток я улыбалась реже и не так тепло – но ты этого не замечал.
Мы жили с тобой в большом старом доме – в доме с памятью, с мохнатым серым мхом на каменных плитах, с камином по вечерам, с тёмной музыкальной комнатой, душно пахнущей завядшими розами, с пыльными бархатными портьерами, закрывавшими виды из окон… В доме, что стоял в заросшем диким плющом парке с множеством потайных уголков и крохотных полуразрушенных беседок, с прудом, похожим на упавшее на землю небо – с прудом, в который я так любила смотреться в те редкие минуты, когда мы стобой стояли рядом на его берегу. А ты говорил, что отражение в нём слишком тёмное, нездешнее – и никогда не замечал солнечного света, что играл на листьях кувшинок и бежал, как шаловливый котёнок по самой поверхностьи наших отражений. Я могла смотреть в эти тёмные воды долго – но ты говорил, что уже поздно и пора спать.
А ты говорил… что я слишком лёгкая – и наряжал меня в пыльный тяжёлый бархат. Ты говорил, что мечты о полёте – пустое – и небрежно надевал мне на ноги кожаные туфли – они жали и натирали до крови – но я носила их ради тебя – и старалась быть счастливой. Я так старалась – а ты даже не замечал этого, будто все мои старания были естественны.
А потом... Помнишь тот вечер – вечер, когда полная луна пролилась даже сквозь пыль портьер – и холодно окатила своим мертвенным светом не только наш дом – но и твоё сердце? Скажи – что случилось с тобой тогда?.. Я перестала для тебя сиять – даже совсем немного? Прости – я так старалась...
Ты сам надел на меня маску лисицы, милый.
В синей бархатной коробке, с вышитой бисером и нефритом крышкой – она лежала, украшенная мехом и серебром – и казалась такой лёгкой – как будто сотканной из воздуха. Ты принёс её, сказав, что это – подарок твоего друга (но у тебя никогда не было друзей – тебе всегда хватало самого себя) – и я сразу поняла, что это не простая маска. Ты хотел узнать какую-то тайну – и, наверное, это желание твоё было таким сильным, что и меня тебе было не жаль. А я так старалась сделать тебя счастливым, милый...
Мне было страшно – и я коснулась маски лишь кончиками пальцев. Лёгкая прохлада протекла и в моё сердце – а в твоих глазах я видела бесстрастную полную луну – и ни капли тебя. Тогда я надела её – и взгляд твой изменился - ты сразу велел снять маску и положить в коробку, на синий бархат. Я знаю, почему этого захотел. Когда я надела её – стала легче лёгкого… Легче солнечного света – несмотря на тяжёлый бархат и кожаные туфли, испачканные моей кровью. Легче холодной луны за окном, занавешенным пыльными шторами...
С тех пор всё изменилось. Лёгкость, которой ты так боялся, манила меня – и я крала её – по крупинкам, по секундам, по каплям света, не в силах сдежать себя, оставляя тебе себя лишь частично.
Я была с тобой – днём – окружая тебя нежностью, но ночью мне хотелось полёта – и я снова надевала маску. Только тянуло меня теперь к луне – и я становилась легче её серебра… Скажи, милый, почему мне приходилось надевать маску, чтобы становиться собой?.. Почему приходилось прятать себя от тебя – того, с кем я должна была быть искренней?..
Наверное, потому, не смея разрывать себя на оборотня – бывшего собой лишь ночью – я медленно исчезала из твоего мира, в котором есть солнце и старый пруд, и тяжёлые пыльные шторы на окнах, из которых ничего не видно... Но – скажи – а ты заметил, что меня больше нет рядом, милый?
В моём мире – под светом луны – все носят маски. И все – легче лёгкого. Ты потерял меня, потому что быть другой мне стало просто невыносимо. Ты сам надел на меня маску лисицы – и кончики моих пальцев до сих пор пронизывает лёд памяти. Теперь ты не замечаешь меня днём – под маской я, как и другие создания ночи, невидима – и боишься по ночам, когда случайно замечаешь в зеркале моё отражение. Или отражение того, кто теперь рядом со мной – я счастлива, что могу взять его за руку – и он может идти со мной по лунному свету, не боясь упасть – он так же верит в лёгкость, как и я сама. Мои дети... мои малыши часто шалят, пряча твои вещи или звонко смеясь и пугая тебя из тёмных углов, которых так много в твоём доме – ты ведь сам никогда не снимал занавеси с окон, чтобы впустить хоть немного солнца. Я знаю – тебе в самом деле страшно от нашей неподдельной искренности перед твоим миром. Ты даже вызывал священника – и мы веселились всей семьёй… А ты никогда не смеялся так вместе со мной, милый. Я счастлива, что со мной рядом те, кто не стесняется моей лёгкости. Но… иногда… завернувшись в тяжёлый бархат – чтобы невидимые крылья отпустили - я спускаюсь ниже – ниже – туда, где есть ты… и долго всмариваюсь в твоё лицо, когда ты спишь. Я видела твои сны, милый. Куда в них пропадает тот лунный лёд, что так больно ранил меня той ночью? Во снах ты умеешь быть собой – даже без маски... И я протягиваю к тебе руку – чтобы коснуться кончиков твоих пальцев – лишь на миг – ощутить полёт – к солнцу – вместе с тобой… Но всегда светает – так рано светает – и под лучами когда-то любимого мною солнца я становлюсь прозрачней света, легче лёгкого – и снова тяжёлый бархат падает на пол.
И ты просыпаешься, прижимаешь к себе настенное распятие и благодаришь рассвет за спасение, со страхом глядя на лежащее рядом с твоей кроватью платье из тяжёлого пыльного бархата. И снова отворачиваешь лицом к стене моё фото – там, где я всё ещё была без маски – но не собой. Но я верю – однажды я смогу к тебе прикоснуться – лишь на миг – и ты тоже станешь легче света, легче ветра, легче лёгкого – вместе со мной…