Бесконечный смех (Юмористический детектив)

БЕСКОНЕЧНЫЙ СМЕХ.

ЮМОРИСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ С ЭЛЕМЕНТАМИ ДЕТЕКТИВА,
ИЛИ ДЕТЕКТИВ С ЭЛЕМЕНТАМИ ЮМОРИСТИЧЕСКОЙ ПРОЗЫ.

НАПИСАНА В СОАВТОРСТВЕ, ПОТОМУ ГЛАВЫ И НАЗЫВАЮТСЯ (МОЯ И НЕ МОЯ)

ОДНИМ СЛОВОМ, МИРОВОЙ БЕСТСЕЛЛЕР!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МОЯ

- Читал тут новый роман Петра Иваныча, - начал Гофман, - совершеннейшая писанина! Сюжет обыденный: молодая девушка без средств и приданного, разумеется, вся пропахшая остатками дорогих маменькиных духов, обремененная добродетельным воспитанием и кротким нравом, да еще и хорошенькая собой, влюбляется в совершенно отставного генерала, эдакого брошенного всем миром старикана, который только и делает, что пьет и философствует! Впрочем, как и мы с вами, - Гофман поглядел на меня и улыбнулся, затем продолжил, - далее следует женитьба. Торжество, на которое по сути никто и не явился, потому как и не был никто приглашен. В общем, семейная идиллия - он старый, болтливый выпивоха, она теперь уже обеспеченная и скучающая молодая дама. Разумеется, дальше все только ухудшается. Появляется некий юный хлыщ, кажется какой-то дальний родственник генерала, который мгновенно нараспашку влюбляется в нашу молодую особу и, по законам тысячелетней трагедии, она отвечает ему неминуемой взаимностью. Объяснение, терзание, надрыв! бултых и...постельные сцены, свечи, романтика, солома в нижнем белье, прости Господи, и вечное русское похмельное раскаяние! Она в слезах, он пьян, как сапожник. И тут, в лучших традициях русского романа, генерал обо всем узнает. То ли шепнул кто в его пьяное ухо, то ли сам как додумался, но в общем вызывает хлыща на дуэль. Жена в ноги, мол, не губи он так молод и совершенно не военный человек - пистолета не держал в руках, смилуйся! Генерал неумолим! Угрюм, уверен в себе и, главное, не пьет! - Гофман взял со стола рюмку и залпом осушив ее, поморщившись продолжил, - ну а далее, классика! Генерал убивает хлыща! Жена запирается у себя в комнатах, не ест, льет слезы и проклинает свою сытую и безбедную судьбу, ну и, разумеется, старика-генерала! А тот вдруг осознает себя мерзким и ревнивым старцем, понимает, что натурально убил хлыща и...кончает жизнь самоубийством! Финал, надо сказать, открытый. Ничего не ясно, ничего не понятно! Только вдова ходит на могилы и льет слезы! И самое интересное, что она беременна и не знает от кого! Вот он вечный бабский сюрприз! Таков сюжет!
Гофман замолчал, наполнил свою рюмку и добавил:
- Люблю на ночь коньячку выпить! Как-то успокаивает! Даже иной раз совесть обмануть удается - сплю как младенец!
- Бог мой, и это всё? - воскликнула Вероника Аркадьевна, округлив свои миндалевиные глаза. - Помилуйте, я имела удовольствие беседовать с Петром Ивановичем, и нахожу, что это совершенно не в его стиле - оставить даму в столь двусмысленной ситуации! Не томите же, милостивый государь, я просто сгораю от любопытства!
- Однако, мадам, Вы догадливы - слегка улыбнулся Гофман, - разумеется, сия история имела продолжение. Несчастная вдова, безуспешно гадая, кто из усопших оставил ее в интересном положении, в одно из посещений дорогих ее сердцу могил, увидела на кладбище совершенно душераздирающую сцену. Юноша, прекрасный, как белый день, лишился чувств, обнимая в рыданиях могильный камень. Дамочка наша, будучи особой чувствительной, не смогла пройти мимо, не оказав посильную помощь... кроме того, как я уже сказал, юноша был весьма хорош собой. Далее, вероятно, мадам, вы в силах предугадать развитие сюжета. Свежеиспеченная вдова прониклась живейшим участием к молодому человеку, недавно потерявшему возлюбленную.... участие вскоре переросло в нежную дружбу, а далее - в неминуемо пылкую страсть.
- О, кажется, я могу предсказать финал! - персиковые щечки Вероники Аркадьевны запылали игривым румянцем - Две молодые, исстрадавшиеся души обрели друг друга!
- Не спешите с выводами, сударыня - лицо Гофмана было столь непроницаемо, что Сфинкс, вероятно, удавился бы от зависти. - Увы, юноша так и не смог забыть свою безвременно усопшую невесту. Дамочка, неистово влюбленная, не в силах смириться с превратностями судьбы, вскоре убивает себя а заодно и нерожденного младенца, так, кстати, и не разгадав тайну его зачатия...А юноша, отплакав уже двух женщин, оставивших его в цвете лет, через год чрезвычайно удачно женился, впрочим, как поговаривают, время от времени он все же навещал могилу несчастной! Такова жизнь, дамы и господа!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. МОЯ

- Надо сказать, что женился он весьма и весьма выгодно! - задрав указательный палец в потолок и вытаращив для эффекта глаза, объявил вдруг капитан Килькин, - там такое приданное, что...- протянул он многозначительно.
- Верно, - с каким-то негодованием в голосе проговорил Гофман, - там полный, так сказать, пансион. Дама, конечно, не первой свежести, но уж такая родовитая, что, безусловно, осчастливила молодого человека.
- То есть страшна бродяга, - констатировала Матильда Арнольдовна, неожиданно вмешавшись в разговор своим прокуренным меццо-сопрано, - знавала я таких: сама из себя кухарка, а форсу, как у породистой княжны. Да никуда не денешься - порода нынче все еще в цене! Да и миллионы никто не отменял!
Гофман поглядел на нее с учтивой брезгливостью.
- Да что же вы? - снова зарумянилась Вероника Аркадьевна, - дама все же, а вы бесстыдства говорите...
- Да, что тут говорить - дело ясное - всей своей неприглядностью в юного сокола окунулась. Моя подруга в прошлом году овдовела и с тех пор все никак не угомонится на тему близости с каким-то миловидным поручиком. Стыд, конечно, неимоверный, но кто ж при ее-то состоянии станет осуждать ее поступки?
Гофман снова залпом выпил коньяку, а Килькин поморщился, наблюдая за ним и оттого не стал пить.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. НЕ МОЯ

- Впрочем, и это еще не все - продолжил Гофман, и розовые щечки Вероники Аркадьевны приобрели уже несколько свекольный оттенок - Сей молодой человек, как я уже сказал, весьма осчастливленный, вынужден был соответствовать запросам своей новоявленной супруги....немалым, надо сказать запросам... - Гофман многозначительно кашлянул, отчего покраснел отчего-то и капитан Килькин. - В общем, через год счастливого супружества юный муж скоропостижно скончался от избытка счастия.... бывает и такое, дамы и господа!
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. МОЯ

- Загоняла юное дарование, - хрипло усмехнулась Матильда Арнольдовна, - загоняла, не иначе! Хлипковат оказался...не вынес тяжести миллионов!
- Что вы, право, - попыталась возмутиться Вероника Аркадьевна, но запнулась.
Килькин, как настоящий военный, внезапно, почувствовал непреодолимую тягу сказать что-то значительное, но вместо этого протянул какой-то нечленораздельный звук, после чего покраснел и как-то совсем скис.
Гофман оглядел его в ног до головы, причмокнул губами и продолжил:
- Ну да и тут история не иссякла. Ненасытная вдова снова кинулась искать себе мужа, еле-еле провдовствовав с месяцок для порядка. И понеслись кутежи. Бал за балом - у нее бывал весь свет! Говорят, даже князь Бабский, который разменял уже девятый десяток и тот явился подпираемый своим племянником под локоть. Племянник, надо добавить, все ждет не дождется, пока князь однажды не отдаст свою душу куда положено и не озолотит его. Уж, говорят, кутнет он так, что и в летописях не писано. Сам-то князь тоже был падок до кутежу! Так падок, что чуть было весь не протратился, да вовремя слег с какой-то нервной болезнью, от которой говорят у него неблаговидно подергивается левый глаз, отчего дамы стараются теперь не глядеть в его сторону, потому как вроде бы от одного виду сразу же пропадает всякий аппетит.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. НЕ МОЯ

В дальнем углу внезапно очнулась от векового сна почтенных лет Софья Порфирьевна
- Да неужто? Знавала я князя Бабского… Ах, как хорош был, отменно хорош!
Матильда Арнольдовна заинтересованно поправила брошь на мощном бюсте:
- Однако признайтесь, сударыня…. Дело-то прошлое….Небось доводилось вам знавать почтеннейшего князя с той стороны, кою он уж показывать не решается?
Капитан Килькин издал ржание породистого жеребца, которое, впрочем, неумело попытался замаскировать под приступ бронхиальной астмы.
Отчаянно набеленные щеки Софьи Порфирьевны приобрели несколько даже синеватый оттенок.
- Да как у Вас, милочка, язык-то повернулся! Я своему покойному Ивану Ильичу и в мыслях изменить не смела! А уж с фатом этим, князем-то….
- Отчего ж это он фат? – нисколько не смутившись, изогнула угольную бровь Матильда Арнольдовна
- Да оттого! – Софья Порфирьевна уж вовсе расколыхалась внушительными телесами- Разумеется, он фат! Видели бы Вы его белье – черное, шелковое, разве только не кружевное!
В комнате повисла тишина, густая, как яблочное повидло, нарушаемое лишь смущенным похрюкиванием капитана Килькина…
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. МОЯ

- Черт знает что! - как-то пробубнил Гофман и снова махнул рюмашку.
Матильда Арнольдовна, которая всегда отличалась тем, что не удостаивала никого своим взглядом, тут неожиданно даже для самой себя, оглядела Софью (СЕМЕНОВНУ!!!), усмехнулась каким-то неповторимым смешком и расплылась в несколько неприличной для ее стоматологического состояния улыбке.
Килькин бегал глазами по лицам присутствующих и все ждал, пока кто-то разрядит атмосферу, но так как все выдержанно молчали, а сам он не знал, чего бы такого сказать, то он снова вытаращил глаза и откашлялся, кажется, вперемешку с офицерской послеобеденной отрыжкой, отчего в комнате временно повис какой-то любопытный кавалерийский аромат.
Вероника Аркадьевна встала и подошла к окну. Она всегда избегала неблагозвучных объяснений и потому и теперь решилась перевести тему, благо и дождь заморосил за окном.
- Экая нынче непогода, - проговорила она, и все тут же поворотились к окну, а Гофман под шумок снова наполнил свою рюмку и уже было приготовился осушить ее, но тут, неожиданно, ожила Софья Семеновна.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ. НЕ МОЯ

- Негоже, матушка! – Матильда Арнольдовна, приняв сие изречение на свой счет, моментально извернулась и уперла было руки в бока с изяществом королевы торговых рядов, но осуждающий взгляд некогда голубых глаз почтеннейшей матроны был устремлен на Веронику Аркадьевну, которая все еще пыталась развить синоптическую тему.
- Негоже к почтенному обществу эдак кормой поворачиваться! – негодующая Софья Семеновна раздувалась, как хомяк после горохового супа.
Услыхав слово «корма», Килькин случайно снова разрядил атмосферу жизнерадостным гоготом, не пытаясь более замаскировать сей звук кашлем, а Гофман, вместо рюмки, нечаянно осушил графинчик с водкой
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ. МОЯ

Надо сказать несколько слов о наших героях и прежде всего о колоритнейшей из них, а именно о Матильде Арнольдовне.
В юности Матильда Арнольдовна была хороша собой, но с годами, как это нередко бывает - все куда-то подевалось и от былой роскоши остался огромный бюст, который впрочем приносил своей хозяйке куда больше неприятностей, нежели удовольствий, которые, будет не лишним заметить, также случались с поразительной для ее густых лет частотой.
Бюст же ее был столько велик, что танцевать с ней некоторые даже вальсы было совершенно невозможно и потому на балах она в такие моменты обычно курила с нескрываемым скепсисом наблюдая за безгрудыми кокотками, которые кружили по залу блистая румянцем и взглядами полными надежды на замужество.
Один капитан Килькин отваживался приглашать Матильду Арнольдовну на вальс, да и то, потому что не замечал ее величавого бюста из-за природной скудности своей грудной клетки, обремененной всякими заболеваниями, от которых человек всегда как-то гаденько покхекивает. Однако, Матильда Арнольдовна не всегда доставляла ему удовольствия танцевать с собой, потому как Килькин имел привычку, всякий раз в момент наиболее сложного па наступать ей на ногу, да так, что несчастная Матильда Арнольдовна только успевала выкрикнуть какое-то уличное ругательство, к счастью заглушаемое стараниями неутомимого оркестра.
Матильда Арнольдовна побывала даже замужем, и была настолько любима мужем, что тот однажды, желая угодить обожаемой жене, принял крайне престранную смерть, свалившись в пылу исполнения очередного каприза Матильды Арнольдовны с моста, где его и нашли спустя неделю, благодаря торчащему из воды резиновому сапогу.
С тех пор Матильда Арнольдовна жила, довольно, уединенно, давая впрочем изредка грандиозные балы куда съезжался закусить и выпить весь свет.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ. НЕ МОЯ

А вот прелестная Вероника Аркадьевна могла танцевать вальс без всякого неудобства для того самого места, которое принято именовать бюстом. Нельзя сказать, что это сильно вредило ее успехам, напротив, множество кавалеров не теряли надежды все же отыскать что-либо в ее целомудренном декольте. Впрочем, основательный нижний этаж вполне возмещал скудность верхнего, и кое-кто из светских шутников даже пытался водрузить поднос на сей выдающийся предмет,. Другой отличительной особенностью сей прелестницы была ее невозможная застенчивость и ошеломляющая способность краснеть по любому поводу и даже без всякого повода вообще. Это было тем более странно, что скромница эта, несмотря на нежный еще возраст, успела трижды побывать замужем и столько же раз безутешно овдоветь.

ЧАСТЬ 11. МОЯ

Капитан Килькин был лицом также довольно примечательным. Надо сказать, не было такого заболевание, которое обошло его стороной. С юных лет, тогда еще просто Сеня Килькин, а никакой не капитан, уже хронически недомогал и если бы не выписанных откуда-то из Европы лекарь, так отнесли бы Сеню куда полагается в таких случаях, еще в детстве.
Выздоровев, обзаведясь жидкими усами и поступив в полк к своему дяде, Килькин бросился отчаянно кутить: баловался картами, полюбил бордели и пил как последний сукин сын.
Влюбившись на почве выпивки в одну из проституток по имени Люси, что впрочем сомнительно, он едва не женился, по крайней мере, оба явились среди ночи к попу, который едва продрав заспанные очи, поплелся было бракосочетать влюбленных, да тут Килькин, как говорится вовремя напился и впал в сонное забытие, и как не пыталась невеста будить его всяческими пощипываниями и пощечинами, он все плел околесицу про кавалерию и бранно ругал Наполеона, которого, к слову, и в глаза никогда не видывал.
Матильда Арнольдовна на почве вальса прониклась к нему некоторой "полуматеринской" симпатией и взялась было устроить его карьеру и личную жизнь, но Килькин имел скудную память и всякий раз путал имена старших офицеров, что приводило тех в бешенство и если бы не Матильда Арнольдовна быть ему фельдфебелем, а никак не капитаном.
Одно время Килькину было даже поручено провести парад, но тот так сильно заикался от волнения, что парад затянулся на час больше положенного времени, а так как проходил в зябкое зимнее время, то высокие гости порядком окалели и на этом какрьера парадмейстера для Килькина также закончилась.

ЧАСТЬ 12. НЕ МОЯ

Особое внимание следует уделить Софье Семеновне. Когда-то, говаривают, она была весьма хороша собой, чем и пользовалась с сокрушительной беззастенчивостью. Кроме того, она отличалась умением столь виртуозно выражать свои мысли, что краснели не только привычные ко всему гусары, но и их закаленные лошади, а эхо наотрез отказывалась повторять за ней ее бесподобные пассажи. Но, как известно, стареющий черт становится монахом, так и наша прелестница, перевалив за тот рубеж, когда скрывать прожитые годы становится бессмысленным, а корсеты капитулируют перед центнером живого веса, стала защищать нравственность с той же энергией, с какой ранее проникала в чужие альковы.

ЧАСТЬ 13. МОЯ

Надо добавить также, что Софья Семеновна никогда не была замужем, хотя охочих до статуса ее мужа было предостаточно. Однако, она всегда подшучивая над своими женихами задавала им какие-то загадки, которые те, будучи людьми военными, никогда не умели найти способ разгадать.
Так полковник Чижиков, яростно рвавшийся в мужья, после такой загадки так сильно ушел в себя, что в итоге сошел с ума, возомнив себя конем Кутузова и бегал по палате на четвереньках издавай неизвестные природе звуки.
Пожилой генерал Хмырь советовался на тему разгадывания со всем штабом и в итоге спился от многочисленных совещаний, на которых пил горькую графинами и всегда не мог усидеть до конца, а засыпал оповещая присутствующих об этом дребезжащим откуда-то из глубины души храпом.
Граф Сельский и вовсе как-то внезапно однажды утром сошел с ума, причем успев плотно позавтракать и даже ущипнуть горничную за неприличное место, отчего та взвизгнула, порадовав бесстыдника. После чего тот вышел на балкон, полюбовался напоследок летним утром и без лишних слов, как честный человек, застрелился.

Часть 14. НЕ МОЯ

Но пуще всех, пожалуй, отличился отставной поручик Клячкин. На момент сватовства этого бравого, но уже порядком подержанного сына Марса, и сама Софья Семеновна была уже дамой в годах, чтобы не сказать «в веках». Загадка, которую Софья Семеновна имела несчастие загадать незадачливому кавалеру, звучала так: Почему Бетховен не закончил «Неоконченную симфонию»? Целый месяц отставной поручик пытался выговорить «Бетховен», впрочем, кроме невразумительного «Бееее» у него все равно ничего не вышло. В итоге, впав в отчаяние, поручик был вынужден спросить совета у своего старинного приятеля капитана Баранова. Однако капитан счел вопрос за оскорбление, вызвал поручика на дуэль, где поручик и был застрелен с последним «Беее» на устах

ЧАСТЬ 15. МОЯ

Баранов же, позже претерпел некоторые гонения на службе, был даже бит в пьяной драке из-за какой-то юной кокотки, разжалован в постыдное звание и едва не упечен на Соловки, отчего его спас некий невесть откуда возникший покровитель, который назвался его дядюшкой из Парижа. Иными словами, жизнь мстила Баранову за его нерасторопную дуэль и за несчастного, загубленного им Клячкина.
Но теперь пришла пора рассказать, собственно, о Гофмане. Гофман, который некогда совершенно утратил и имя и даже отчество, был отъявленным любителем всяких поскудных интриг. Причем интриговал неизменно успешно и ловко, что однажды было за ним замечено, почему люди стали вдруг сторониться его, прознав об успешности его лукавой деятельности.
Было время, когда Гофман вовсе не пил вина, однако случилась в его жизни какая-то неразделенная любовь, в которую он имел неосторожность вложить все нажитые своими хитрыми натугами средства, кои и были у него бессердечно украдены. Поговаривают, что Гофман даже было приложил к виску пистолет, да по какой-то еврейской случайности забыл его зарядить, иными словами, самоубийства не случилось, но публика была напугана и чуть не на коленях молила его бросить попытки застрелиться.

ЧАСТЬ 16. НЕ МОЯ

После этого инцидента на лице Гофмана намертво примерзла сардоническая ухмылка, почему-то отчаянно привлекающая дам. Впрочем, бесславно утраченное состояние было вскоре восстановлено способами, о которых в приличном обществе говорить не принято, однако Гофман вовсе потерял аппетит к женскому полу. Такая оказия была тем более обидна, что охотниц подклеить разбитое его сердце было предостаточно, Хуже всего было то, что не добившиеся взаимности дамы утешались тем, что сами же распускали прескверные слухи об интригах, якобы имевших место, и Гофман зачастую бывал приглашен на дуэли, и ему стоило немалых трудов эти приглашения отклонять.

ЧАСТЬ 17. МОЯ

Так, однажды, некий полковник Слива вызвал Гофмана на дуэль, ему совершенно неожиданно для окружающих померещился роман между его женой и Гофманом, с коим, к слову, та даже не была и знакома.
Слива, надо сказать, был глуховат и потому ему часто мерещилось чудное. Жену свою он ревновал безо всякого повода, а так как от природы был хлипковат, то всегда избегал прямых стычек с мнимыми соперниками, а предпочитал вызывать "обидчиков" на дуэль, где в пылу горечи обиды неизменно мазал мимо цели и оставался жив, лишь по воле незлобных оппонентов, стрелявших в воздух.
От своей душевной неуравновешенности Слива страдал метеоризмом, потому близкой дружбы с ним многие избегали, кроме собственно Килькина, который кроме всех уже перечисленных недугов еще и был слабоват на распознавание всяких запахов.
Не смотря на дрожь в коленях Гофман явился таки на дуэль. Стрелялись. Слива, по своему обыкновению, промазал, едва не зацепив собственного секунданта, Гофман же, проявив благородство, стрельнул в воздух, хотя вряд ли бы попал даже и с близкого расстоянии при всем старании, так как был далеко от военного дела и был прирожденный пацифист.
Примирения, однако, не состоялось: Слива по офицерски выругался, добавил какое-то иностранное ругательство, со второй попытки оседлал-таки скакуна и умчался в неизвестном направлении. Гофман махнул мировую и, когда секунданты зазевались, выпил и рюмку предназначавшуюся Сливе.

ЧАСТЬ 18. НЕ МОЯ

Однако дуэль сия, несмотря на столь бесславное окончание, имела совершенно неожиданные последствия. Во-первых, за Гофманом закрепилась слава отчаянного дуэлянта, а во-вторых, супруга полковника нарисовала в своем воображении страстно и безответно влюбленного в нее Гофмана и начала преследовать его с совершенно неприличной настырностью. От этого у несчастного появилась престранная привычка – всюду, где бы он не появился, прежде всего осведомлялся, не здесь ли мадам СЛИВА (!). Разумеется, такие настойчивые расспросы только укрепили всеобщую уверенность в их страстном романе, и влюбленная мадам утроила свои кавалерийские наскоки.
Посему никто не удивился особо, когда увлекательное обсуждение кормы Вероники Аркадьевны прервало жизнерадостное звякание дверного колокольчика.

ЧАСТЬ 19. МОЯ

Надо сказать, что и Вероника Аркадьевна была не без анекдота. С малых лет поняв для себя, что общаться с женщинами выходит себе дороже, она почти не имела подруг за исключением вышеупомянутых дам, да и то это была скорее дружба по необходимости, так как в общении их всегда чувствовалась какая-то натянутость. Одним словом, в обществе этом повисла какая-то тайна, которая всех их объединила и одновременно как бы лишила собственной воли, они все как будто боялись чего-то такое произнести и особенно вечно взволнованное лицо Килькина хорошо вырисовывало всеобщее состояние.
Вероника Аркадьевна при всем свое целомудрии была не чужда ничему грешному. Любила выпить иногда даже сверх меры, после чего могла себе позволить такого о чем некоторые даже краснели сплетничать. Любила моложавых офицеров, и заводила довольно скоротечные романы, в которых неизменно была инициатором расставаний, причем без видимых причин, а так, по необъяснимой женской прихоти.
Много путешествовала и даже едва не решилась навсегда обрести пристанище на каком-то Богом забытом острове, где местный шаман больно уж красочно описывал ее будущее, гадая на каких-то зловонных жидкостях. Поговаривали правда, что некоторые нечеловеческие размеры его мужественности в большей степени повлияли на ее желание остаться на острове, но вскоре она передумала и вернулась в общество, после того как шаман однажды по угощению Вероники Аркадьевны выпил русской водки и его не привыкший к столь откровенной гадости организм не вынес издевательств и уже наутро его нашли совершенно мертвым и сходившим под себя

ЧАСТЬ 20. НЕ МОЯ

Итак, едва Вероника Аркадьевна попыталась изобразить попранное целомудрие, что, надо сказать, с каждым выпитым бокалом давалось ей все труднее, звякнул дверной колокольчик, и глубокое контральто с придыханием возвестило «Боже! Какое счастие видеть вас, мой юный герой!». Гофман, который, к слову сказать, был столь же «юн», сколь и «героичен», едва не вернул назад содержимое только что выпитого графинчика. А в комнату тем временем торжественным маршем ворвалась Анна Филимоновна Слива. Была она не сказать, чтобы хороша собой, но долгие годы, прожитые со страдающим метеоризмом полковником Сливой наложили на ее чело печать возвышенного страдания. Терзаемая беспочвенной ревностью своего недалекого супруга, Анна Филимоновна поначалу кротко носила мученический венец, но вскоре, будучи дамой неглупой и по-своему справедливой, рассудила, что ревности этой следует дать почву и посему принялась увлеченно коллекционировать адюльтеры. К моменту злополучной дуэли ее коллекция насчитывала уже изрядное количество экземпляров, и несчастный Гофман был приговорен стать ее жемчужиной

ЧАСТЬ 21. МОЯ

Анна Филимоновна всем бюстом подалась к Гофману, который вовремя успел успокоить задергавшееся от нервного тика веко и снова напустил на лицо свой вечный, так полюбившийся дамам, скепсис.
- Ах, господа, дамы! Как же я рада всех вас видеть. И вас, голубчик, в особенности! - произнесла она и уже было собралась чмокнуть Гофмана в небритую щеку, но Матильда Арнольдовна вдруг произнесла:
- И что это вы по непогоде-то?
Анна Филимоновна оставила отчаявшегося было Гофмана и плюхнулась в кресло подле Матильды Арнольдовны со словами:
- ой, душечка! Супруг мой был послан начальством...Куда точно не помню, иными словами я могу вздохнуть всей грудью, - тут она покосилась на Гофмана, который начал строить из себя пьяного и стало быть уже не годного для всяких там штучек, которые приходят только в головы крепко и давно замужних дам.
Килькин достал из кармана носовой платок и хотел было высморкаться, но неожиданно чихнул и, как бы это сказать, в общем, платок был уже лишним.
- Снова скакали на своей кобыле в непогоду, Семен? - осведомилась Матильда Арнольдовна неодобрительно.
Килькин как--то сразу весь вытянулся, и открыл было уже рот, находясь, правда, в раздумьях как бы так оправдаться, но Матильда Арнольдовна, как всегда, пришла ему на выручку.
- Не оправдывайтесь, мой бравый воин!

ЧАСТЬ 22. НЕ МОЯ

Приходится признать, что бравый Килькин имел одно презабавное свойство. Благодаря субтильному сложению, он основательно пьянел от самых гомеопатических доз спиртного. Скромный, чтобы не сказать застенчивый от природы, приняв на грудь дозу, которая вряд ли впечатлила даже младенца, капитан становился буен и начинал нести возмутительную околесицу, способную вогнать в краску даже закаленную в любовных баталиях Анну Филимоновну. Вот и теперь, ободренный неожиданным вниманием Матильды Арнольдовны, Килькин жизнерадостно оседлал стул и попытался изобразить Медного всадника. Стул игру принял и, взбрыкнув, отправил капитана на пол. Килькин, нимало не смущенный этим обстоятельством, кинулся с места в карьер:
- Скакал…ик…сударыня! Да еще какая кобыла норовистая попалась! Только я попытался взять барьер – тут Килькин изобразил движение, ничего общего, увы, с кавалерией не имеющее, а, напротив, носящее откровенно неприличный характер – Как тут вваливается ее жеребец!

ЧАСТЬ 23. МОЯ

- Вы, Килькин, бессмыслицу постыдную несете! - оборвала его Матильда Арнольдовна, - замолчите и не пейте сегодня больше водки... да подотрите же ему кто-нибудь слюни! Григорий! - крикнула она лакея.
Громадный Григорий явился так скоро, будто бы сейчас стоял за дверями и то ли желал явиться по первому же зову для выслуживания, то ли подлым образом подслушивал.
- Григорий, уведите капитана в его покои и проследите, чтобы больше не пил. Да займитесь его туалетом - у него какая-то гадость свисает с воротника.
Григорий принял податливое тело Килькина и уволок его в темень коридора.
- Гофман, вы - подлец! - объявила Матильда Арнольдовна.
- Я??? - изумился тот, указывая на себя указательным пальцем левой руки, потому как в правой красовалась наполненная рюмка.
- Вы-вы! - продолжила Матильда Арнольдовна, - вы же знаете о его недугах и ранениях, а все ж поите! Совести у вас нет! И ума! Нажили себе седые виски, а все туда же: бабник и пьяница!
Гофман с роду не был бабником и вообще старался сторониться прекрасного пола, и предпочитал не оставаться наедине с хорошенькими девушками, потому как был скандальнейший случай, когда Гофман не удержавшись, манимый грудью рано расцветшей графини Петровской, нырнул туда своей пьяной физиономией и если бы не захотелось ему снова накатить рюмашку, так наверное и не вынырнул бы вовсе. Впрочем скандал был немного по иной причине, после того случая графиня соверешнно полюбила Гофмана и стала видеть в нем романтического героя, пусть даже и любящего крепко выпить. Она дала себе слово выйти за него замуж, что впрочем и произошло бы, если бы Гофмана не упекли бы в лечебницу по случаю алкоголизма.

ЧАСТЬ 24. НЕ МОЯ

Гофман открыл было рот, дабы должным образом парировать выпад Матильды Арнольдовны, как вдруг за дверьми раздался жидкий тенорок:
- Где она? Где она, сия блудница вавилонская? Где эта ненасытная Мессалина, нагло поправшая узы Гименея???
Нелишним будет отметить, что злополучный полковник Слива (а это был он, как догадался наш без сомнения догадливый читатель), кроме прочего, страдал отчаянным пристрастием к высокому штилю,
- И где этот презренный осквернитель чужих альковов??? - пылающий праведным негодованием Слива все ж таки отыскал взглядом Гофмана, который так и не смог слиться с интерьером, как ни старался.
Вообще, сцена обещала быть с душком, то ли из-за своей двусмысленности, то ли из-за внезапно разыгравшегося метеоризма бравого полковника

ЧАСТЬ 25. МОЯ

Надо отдать должное Гофману, который, хотя и дал слабину и трухнул порядком в первую минуту после появления Сливы, однако, почти сразу собрался, нацепил скептическую маску и даже снова наполнил свою рюмку хмельным.
Слива ворвался в комнату вооруженный каким-то странным предметом, который можно было спутать и с жандармской дубинкой и, пардон, с огромным фалоимитатором. Оглядев публику и признав в ней свою ненаглядную супругу, а затем и злосчастного Гофмана, Слива совсем обезумел, вытаращил глаза и хотел было уже броситься в атаку, когда Матильда Арнольдовна произнесла:
- Милостивый государь, могу я поинтересоваться, что вы делаете в моем доме?!
Ее властный голос неизменно устрашающе действовал на людей и в особенности на военных, которые так, казалось, всегда и ждут какую-то команду, чтобы броситься ее исполнять. Так и Слива вдруг весь вытянулся, выронил неопознанный предмет и уже было собрался рапортовать, но так как цель его внезапного визита была не совсем благородной, то он запнулся на полуслове, отчего у него на губах надулся небольшой слюнявый пузырь.
- Моя жена-с...- только и сумел пробормотать Слива, после чего добавил, - Гофман-с...- и как-то весь осклабился и утратил боеготовность.
- Не угодно ли чаю, полковник, - предложила Софья Семеновна, получив взглядом пощечину от Анны Филимоновны.
- Нет-нет! Mon cher уже уходит! Да, mon cher? - обратилась как-то сразу ко всем за поддержкой Анна Филимоновна, и все кроме Матильды Арнольдовны и Гофмана закивали. Кивал почему-то даже сам Слива, то ли от внезапно нагрянувшего угрызения совести, то ли от стыда.

ЧАСТЬ 26. НЕ МОЯ.
Гофман, который до этого момента мысленно прикидывал, будет ли ему сейчас очень больно, очень стыдно или и то и другое вместе, внезапно ощутил прилив бодрости и, попытавшись выпятить грудь колесом, осведомился:
- И кого это вы, сударь, презренным осквернителем окрестить изволили?
Поскольку из представителей мужского пола в комнате был один Гофман, вопрос мог показаться несколько риторическим, однако Слива, не привыкший к напряжению своего воинственного ума, впал в некий ступор.
А окончательно приободрившийся Гофман продолжил:
- И как это вы осмелились произнести в приличном обществе слово «альков»?
Анна Филимоновна, внезапно осветившись какой-то плотоядной улыбкой, воскликнула с плохо скрываемым упоением:
- Mon cher! Но не придумаете же вы стреляться?

ЧАСТЬ 27. МОЯ.
Матильда Арнольдовна так поглядела на Анну Филимоновну, что той оставалось только покраснеть и умолкнуть.
Софья Семеновна, как всегда решила добавить в атмосферу немного тепла и разряженности. Она не выносила гадких стычек и всяких кавалерийских разговоров, потому произнесла вдруг:
- А вы не читали ли рассказ Петра Иваныча "Поп"?
- Причем тут поп? - Удивилась Вероника Аркадьевна, которая только и ждала чем кончится разъяснение между Сливой и Гофманом, которые не сводили друг с друга глаз.
- Нет-нет! Тут нравственный вопрос! Вопрос духовный! - воскликнула Софьс Семеновна и даже встала посреди комнаты, чтобы все ее видели и тем самым прикрыв Гофмана от внезапно осиротевших глаз Сливы, - так вот, сюжетец изысканейший! Жил-был поп, да такой мздоимец, что сам черт слюннявой завистью исходил...живет себе поживает и сладко ест и крепко пьет и не брезгует даже картами. И вот однажды, уснул после тяжких вечерних согрешений и вдруг...снится ему сон...будто бы он помер и вот собрались люди на поминки, рыдают, пьют, голосят, на кого дескать покинул и все в подобном минорном ключе...а тут вдруг сам же поп и является на поминки и будто бы никто его не узнает...а он вдруг как начнет всю правду про себя рассказывать...и о мздоимствах и о пьянстве и о прочих грехах о коих и упоминать-то стыд один...а народ не верит, глаза повытаращивали, повскакивали, да как начали мутузить попа и едва весь дух из него не выбили! Еле живым ушел! О как! О какая мораль!
- Однако, - произнесла Матильда Арнольдовна, - копнул Петр Иваныч! Имеет ирод старый до печенок своими россказнями пронять. Это стало быть если всю подноготную из человека вынуть, да рассказать по совести, так никто же ведь и не поверит...вот какой черт в нас всех сидит!


ЧАСТЬ 28. НЕ МОЯ.
Ах, как интересно! - воодушевленно вскричала Вероника Аркадьевна, про которую все как-то вовсе забыли - А в чем, excusez-moi, мораль?
- Ммммораль? - донеслось внезапно из распахнутой двери, и в проеме нарисовался Килькин, невесть как освободившийся из крепкой отеческой хватки Григория - Кто посмел читать мммммораль???? Извольте сссстреляться, и незамммммедлительна!
Услыхав слово "стреляться", Гофман поморщился, словно раскусив лимон, зато Слива снова приободрился.
- Mon cher ami! - Матильда Арнольдовна понеслась к новоявленному моралисту, аки пиратская шхуна - Как ваше la
condition? Heureux de vous voir!
Килькин, замер, ошарашенный отрезвляющим душем из иностранных слов, коими его щедро окатила Матильда Арнольдовна, которая, признаться, французским не владела вовсе. Понимая, что в такой галантерейный момент он, как честный человек, должен что-то ответить, однако смог только невнятно промычать: "s'il vous pla;t", хотя так и не понял, что этим хотел сказать.


ЧАСТЬ 29. МОЯ.
МАтильда Арнольдовна снова кликнула Григория, который упустил Килькина в темном коридоре, а потом по цоканью шаловливых каблуков выслеживал, и велела ему снова увести "это чудо" в покои и убедиться, что тот угомонился и слег беспробудным сном.
Григорий зацепил Килькина за загривок, оторвал от пола и понес в почти обмякшем, но протестующем состоянии в опочивальню.
- Несносный мальчишка! - проговорила Матильда Арнольдовна, - мало пороли его розгами! И вы, Гофман, тоже хороши! Уж так напоили!
Гофман уже привыкший к ее шпилькам, за которыми уже какое-то время начал подозревать несколько румяную симпатию, с полуулыбкой принял этот укор и даже отреагировал на него с полупоклоном.
- А мораль такова, что даже мздоимец такой безбожный, как поп этот и тот, за собой грехи знает! И стало быть еще страшней! - проговорила Софья Семеновна, - понимает, а все же творит и именем Господа прикрывается! Вот уж где грех отъявленный!


ЧАСТЬ 30. НЕ МОЯ.
- Кому уж знать-то о грехах, как не Вам любезная! - внезапно раздался ангельский голосок Вероники Аркадьевны, в котором отчего-то явственно прослушивались визгливые нотки.
Как-то в пылу последних событий почтеннейшее общество подзабыло несносную манеру Вероники Аркадьевны заглядывать на дно бокалов, и прелестница, предоставленная самой себе, приняла на слабую грудь изрядную дозу сладостного нектара. Проще говоря, дамочка умудрилась основательно нарезаться, и, судя по всему, не собиралась скрывать это от окружающих.
- Ma cher, Вы сегодня просто обворожительны! - отчаянно попыталась спасти положение Анна Филимоновна - У кого сей туалет заказать изволили? Неужто у самой madame Tyurlios?
- А вам, милочка, сие ни к чему - отрезала Вероника Аркадьевна - Не к лицу, знаете ли, корове седло гусарское!
Несчастная Анна Филимоновна обиженно хрюкнула и попыталась изобразить куртуазный обморок, никем, впрочем, не замеченный

ЧАСТЬ 31. МОЯ.
Тем временем к Сливе пришло осознание того, что момент эффектного появления и пронзания шпагой злосчастного Гофмана был безнадежно упущен. И даже, если бы он прямо сейчас снова вышел за дверь и буквально в ту же секунду вбежал бы снова сюда, чтобы пронзить врага, то и это не спасло бы положение. Иными словами, с каждой секундой Слива превращался в сухофрукт, то есть в посмешище. Надо добавить, что Слива уже бывал посмешищем и ой как бывал. Это положение должно было бы уже превратиться в привычку, но природная гордость этого не позволяла. Вообще Слива был довольно чутким до всяких человеческих поз и положений, он всегда понимал, когда кто-то из присутствующих откровенно считает его полным говном, и всегда обрушивал на такого человека свои негодующие взгляды из-под густых бровей, которые как бы должны были говорить - смотрите, как я негодую, оттого, что раскусил вас и знаю, что вы считаете меня говном!

ЧАСТЬ 32. НЕ МОЯ.
Вероятно, на негодующем лице Сливы отразились его нелицеприятные думы, потому Вероника Аркадьевна, возжаждовшая крови, повернулась к нему, подняв юбками легкий бриз.
- А коли вы, сударь, супругу свою блудливую за подол ухватить не в состоянии, дабы смирно у штанин ваших сидела, так нечего приличных людей альковами обзывать!
Гофман, внезапно окрещенный приличным человеком, немедленно впал в задумчивость, бесплодно гадая, что, по всеобщему разумению, человек приличный должен сказать или сделать.
Тем временем, Анна Филимоновна окончательно раздумала падать в обморок, для чего ей пришлось замаскировать несостоявшееся беспамятство внезапным приступом радикулита.
Сладчайшим голосом, минимально приправленным дозой змеиного яда, madame Слива проворковала:
- Ma cher, а как поживает милейшая супруга капитана Хрякина?
Капитан Антон Давыдович Хрякин был героем последнего скоротечного романа Вероники Аркадьевны, не вполне удачного, поскольку супруга последнего оказалась несколько прозорливее, чем предполагал Антон Давыдович. Посему шпилька, умело пущенная Анной Филимоновной, оказалась вполне удачной.

ЧАСТЬ 33. МОЯ.
Надо сказать, что супруга Антона Давыдовича была настолько прозорливой, что буквально могла именоваться каким-нибудь именем выдающейся гадальщицы и прорицательницы, типа Касандры!
Заметив, как-то между делом, неладное, она тут же устремляла все свое любопытное внимание на мужа, который хоть и не был гулякой, а всегда предпочел бы даме рюмку хорошей водки, но все же был не без шерше-ля-фама в душе. Посему супруге приходилось быть начеку.
Так однажды заподозрив еще ничего не подозревающего Антона Давыдовича в адюльтере с Вероникой Аркадьевной, она выждала момент, когда та вдруг осталась одна в какой-то комнате, после чего погасил совсем весь свет до полной тьмы в коей и видавший виды фельдфебель нашел бы нахождение некомфортным, после чего отдубасила мнимую соперницу зонтом по всем местам, которые только могли заинтересовать мужчину.

ЧАСТЬ 34. НЕ МОЯ.
Как это часто случается, результат ревнивой вспышки мадам Хрякиной оказался противоположным желаемому. Вероника Аркадьевна, одновременно обозленная и заинтересованная, занялась капитаном всерьез, быстро и умело разбудив в его сердце дремлющий шерше-ля-фам. Как обычно, опустошив душу и частично карманы незадачливого Хрякина, Вероника Аркадьевна попыталась традиционно отправить его на свалку истории, однако Хрякин, обычно флегматичный, чтобы не сказать вяловатый, проявил завидное упорство. Такое положение дел, разумеется, не способствовало сохранению мира в некогда дружной чете Хрякиных, и супруга капитана принялась искать встречи с Вероникой Аркадьевной со страстью, сделавшей бы честь самому Хрякину

ЧАСТЬ 35. МОЯ.
Иными словами, был полнейший, как сказали бы выпучив глаза простофили французы: intrigue!
Однако, Вероника Аркадьевна, памятуя о "темных" проделках коварной супруги капитана, успела отбыть первым же поездом в Вену, где прожила последующие пол года, доведя незатейливую венскую публику до полного восторга, что за кончилось правда весьма трагично: двое влюбленных офицеров стрелялись и так как оба славились своей меткостью, то одновременно угодили друг другу прямо в сердце, а затем приревновавшая толстуха-жена одного банкира выбросилась было из окна семейного поместья от стыда утраты любимого, который так увлекся русской гостьей, что уже был готов бросить и само поместье и даже жену, если понадобится к ногам свежей возлюбленной, но на ее счастье под окном ее с раннего утра развели силосную яму, куда толстуха-жена и угодила, загадив нарядное платье и провоняв экологически чистыми запахами на целый месяц.

ЧАСТЬ 36. НЕ МОЯ.
Однако, как бы то ни было, оставить без внимания выпад Анны Филимоновны никак не соответствовало настроению Вероники Аркадьевны, уже вполне перешедшему от нетрезво-скандального к пьяно-агрессивному. Поэтому, придвинувшись к Анне Филимоновне и обдав ее аппетитным амбре поглощенных Chateau Haut Brion и Chateau Margaux, Вероника Аркадьевна нежно прошипела:
- Ирина Акакиевна находится в добром здравии, милочка! Недавно вот о вас справлялась, не повредил ли вам последний конный променаж?
Пришла очередь Анны Филимоновне покрыться стыдливым багрянцем попранной невинности. Казус был в том, что Анна Филимоновна, используя венский вояж Вероники Аркадьевны, все ж успела присоединить капитана Хрякина к своей адюльтерной коллекции и теперь не без основания опасалась карающего зонта мадам Хрякиной.

ЧАСТЬ 37. МОЯ.
Мадам Хрякина всегда относила себя к дамам изящных манер. Она никогда не пила наравне с русскими дамами спиртного, всегда при возможности пропуская рюмку-другую, чтобы не захмелеть и не потерять той самой бдительности, которая зачастую приводит к разного рода скандалам и разоблачениям, потому она всегда была трезвее остальных и, если и болтнула когда лишнего, так и то уже лежа в постели, сонно позевывая.
- Эх, какая же все-таки старая кляча это графиня Писуарская?! И ведь мнит себя еще вполне ничего! Смех да и только!
- А, княгиня Подмышкина? Да это ж просто лошадь! Одна улыбка чего стоит! Рассмеши и сразу будешь знать как выглядит наша победоносная конница!
- А эта, как ее, черт побери,? А! Баронесса фон чего-то там?! Это же просто скандал в туфельках! И парик на ней всегда сидит, как-то не под тем углом! А уж особливо, когда выпьет!
- Но все же надо признать, что настоящего пупсика по части завлекания мужчин умеет из себя сыграть княжна Петровская. Только мужчина в зале, как она к окну, на получальцы и пискляво так произносит: "ой! птички!" Уж тут и бывалый гусар умилится! Чертовка! Быть ей замужем сей же осенью!

ЧАСТЬ 38. НЕ МОЯ.
Тем временем полковник Слива, при всей своей недалекости, все ж догадался своим неповоротливым умишком, что мадам Хрякина была упомянута вовсе не всуе, тем паче, что роман Анны Филимоновны и бравого Антона Давыдовича не остался незамеченным, и лишь молодость да явное военное превосходство последнего удержали Сливу от очередной бесполезной дуэли. Слива ограничивался лишь тем, что периодически устраивал своей супруге ревнивые сцены, да при каждом удобном случае старался поосновательнее полить грязью капитана с шерше-ля-фамом в душе.
Вот и сейчас, услышав ненавистную фамилию, полковник, поспешил отвлечься от Гофмана, который все еще сверлил Сливу взглядом, и ринулся в так кстати подвернувшуюся словесную баталию.
- Да-с! Не ладно держался на своей кобыле этот Хрякин! То ли дело моя драгоценная Анна Филимоновна! – Слива тепловатым взглядом попытался примириться с дражайшей супругой – Как оседлает жеребца, так любо-дорого смотреть! Уж тому не скинуть ее, сколь не брыкайся!
Однако сей патетический момент был самым неприличным образом подпорчен отвратительно визгливым смехом, которым так некстати разразилась Вероника Аркадьевна

ЧАСТЬ 39. МОЯ.
Матильда Арнольдовна взяла со стола мундштук, вставила в него какую-то дорогущую папиросу и протянула:
- Полковник, поухаживайте за мной!
Тот подскочил как юный безусый курсант и помог Матильде Арнольдовне прикурить.
- Благодарю вас, полковник! - проговорила она и оглядела его с ног до головы, - должен же быть в вашем присутствии, хоть какой-то смысл! И я вижу вы не так безнадежны! Вот кабы вы не курили - пиши пропало! И оставьте в покое Гофмана, он итак весь сам не свой! Все это вздор и оговоры! А ваша благоверная ездила, в тот "пикантный период", из-за которого ходит столько разговоров и домыслов, со мною в Тверь к моей тетке, которая уже лет десять, как обещает помереть, да все никак не сдержит своего слова...Так что не думайте даже! И сам Гофман, об этом мало кто знает, так что не трезвоньте! был в тот период в лечебнице по поводу взбесившейся печени! Я похлопотала, чтобы приняли!

ЧАСТЬ 40. НЕ МОЯ.
Анна Филимоновна взглянула на Матильду Арнольдовну с плохо скрываемым раздражением, хорошо замаскированным под благодарность.
Софья Семеновна же, напуганная было разгоравшимся скандалом, впрочем, умело погашенным Матильдой Арнольдовной, вновь ожила:
- Вот это, дражайшая Матильда Арнольдовна, было с вашей стороны высоконравственным поступком – навестить свою хворающую тетушку! И вы, милочка Анна Филимоновна, были просто ангелом – так любезно сопроводили нашу Матильду Арнольдовну в ее нелегком вояже! Вам, голубчик – Софья Семеновна обернулась к Сливе, который, судя по всему, понял далеко не все из сказанного, но на всякий случай встал по стойке «смирно». – Вам, дорогой Андрей Кириллович, несказанно повезло с супругой!
Слива, опять не вполне осознавший, в чем заключается его особое счастие, на всякий случай щелкнул каблуками.
- Вы же, ma cher. – Софья Семеновна поискала взглядом Веронику Аркадьевну – стоит помнить, что высшая добродетель дамы есть ее скромность и добродетельность! Что же вы молчите, голубушка?
Матильда Арнольдовна брезгливо взглянула на Веронику Аркадьевну:
- Да она же пьяна, дамы и господа! Анна Филимоновна, сделайте любезность, помогите ей подняться, неловко звать прислугу!
- Бог мой, какой конфуз! - Софья Семеновна всплеснула руками – Помнится, в наше время….
Однако почтеннейшему обществу так и не суждено было узнать, какими добродетелями отличались дамы в то благословенное время, потому что Софью Семеновну прервал отчаянный, и оттого уж вовсе неприличный визг Анны Филимоновны

ЧАСТЬ 41. МОЯ.
- МЕРТВА!!! - завопила Анна Филимоновна, - натурально МЕРТВА!!!
- Как мертва? - спросили все разом, и даже Гофман замер с так и не поднесенной ко рту рюмкой.
- Как мертва? Как мертвая дама! Мертвее некуда! - Проговорила растерянная Анна Филимоновна.
- Так, тогда надобно же доктора?! - спросила Матильда Арнольдовна, изящно затянувшись.
Слива подскочил к бездыханному телу жены.
- Душечка, как же это? Доктора!!!
В комнате появился Григорий, и объявил:
- Матильда Арнольдовна, я уже послал Дуняшу за доктором. Прескоро будут-с!
- Ступай! - парировала Матильда Арнольдовна, - всегда уважала слуг за предчувствия. Вот как то рюмочку подать, когда хозяину взгрустнулось или там пряника какого, когда истосковался на чужбине по родине, или вот, как сейчас - еще и не померла может вовсе, а уже и доктора побеспокоили. Ну что там она: дышит али нет?
- Не дышит, Матильда Арнольдовна! Совершенно не дышит! - протянул Слива, - как же я теперь?
Софья Семеновна закрыла лицо руками.

ЧАСТЬ 42. НЕ МОЯ.
Матильда Арнольдовна, неспешно загасив папиросу, приблизилась к Анне Филимоновне, оттеснив бюстом убитого горем Сливу.
- Андрей Кириллович, что это вы, право, раскудахтались, ровно баба на сносях? В обмороке ваша дражайшая, будьте любезны, подайте воды!
Совершенно сбитый с толку Слива неверным шагом приблизился к столу, взял графин, в котором, к слову сказать, была вовсе не вода, а вишневая наливка, и подал его Матильде Арнольдовне. Но Анна Филимоновна, не дожидаясь, пока ее окатят, подскочила и продолжила прерванное занятие:
- Она МЕРТВА – завизжала Анна Филимоновна – МЕРТВА!
- Да кто ж мертва-то? – обморочно закатила глаза Софья Семеновна
- ОНА! – и Анна Филимоновна ткнула дрожащим пальцем на обмякшую в кресле Веронику Аркадьевну

ЧАСТЬ 43. МОЯ.
- Да что же это такое? - возмутилась Матильда Арнольдовна, - пригласили их ко мне в дом, а они тут понимаешь мрут себе, да и обмороки эти! Что за балаган вы тут устроили? Слива, я вас спрашиваю?!
Слива снова весь вытянулся и хотел было что-то сказать, да тут в дверь вошел весь вымокший под дождем доктор Херес. Глаза его были всегда на выкате, словно он был болен базедовой болезнью. На самом же деле болезни никакой не было, а просто доктор Херес всегда вытаращивал глаза так будто бы был чему-то чрезвычайно удивлен, отчего люди всегда любили шепнуть ему лишнего, так как его взгляд всегда выражал такое удивление, будто бы он слышал это совершенно впервые и был сражен сообщением чуть не наповал.
Он было кинулся лобызать руку хозяйки дом, но та строго указала ему на Веронику Аркадьевну, которая продолжала сидеть в кресле с запрокинутой головой и безумным взглядом застывших, не моргающих глаз, уставилась куда-то в потолок.
- Мертва! - констатировал доктор Херес, - асфиксия! Удушье, - пояснил он раскрывшему рот Сливе.
- Да как же она...- начала было Анна Филимоновна, но доктор перебил ее, сказав:
- Все указывает на отравление каким-то цианидом...этот миндальный запах из ее бокала! - сказал он поднося бокал к носу.
- Вы что же хотите сказать, что она отравилась? - спросил вдруг Гофман.
- Пожалуй, так было бы для всех нас проще! - проговорил Херес.

ЧАСТЬ 44. НЕ МОЯ.
Гофман как-то сразу стал серьезен.
- Проще? – резко переспросил он – Потрудитесь объяснить, что вы намереваетесь этим сказать, сударь!
Доктор Херес вздернул брови.
- Я полагаю, что выразился достаточно ясно. Дама отравлена, это несомненно. В комнате я наблюдаю – Херес прищурился, видимо напрягая все свои математические способности – четырех особ, не считая почившей дамочки. Итак, ежели несчастная не решила свести счеты с жизнью, остается одно – УБИЙСТВО!

ЧАСТЬ 45. МОЯ.
- Пятерых вы хотели сказать, - промямлил скисший Слива и вышел из-за кресла, за которым скрылся до этого почти целиком.
- Ах, да! Господин Слива, я про вас забыл! - поправился Херес.
- Вы что же всерьез полагаете, что кто-то мог желать смерти...- начала было пришедшая в себя Анна Филимоновна, но осеклась и приняла бокал с водой, который подал ей Гофман, проявив расторопность, за которую тут же заслужил недобрый прищуренный взгляд Сливы.
- Анна Филимоновна...- проговорил Гофман, но затем снова вспомнил о присутствии ее мужа и закончил уже почти про себя, - просите супругу поднять вас с пола что ли...
- Я не могу ничего утверждать, дамы и господа, - объявил вдруг доктор Херес, - но мне необходимо побеседовать с каждым из вас наедине, - Матильда Арнольдовна, вы не могли бы выделить нам для этого комнату?
- Григорий...- начала было Матильда Арнольдовна, как из тени коридора вдруг показался огромного роста слуга.
- Ой, и умеешь ты всегда эдак вот эффектно...- нахмурилась Матильда Арнольдовна, но больше для виду, чем из-за негодования, потому как она страстно обожала услужливых мужчин, и даже к прислуге в такие моменты, могла проявить слабость и как-то даже облагодетельствовать.
- Матильда Арнольдовна, я приготовил одну из комнат на первом этаже...- сообщил он своим густым басом и хозяйка на мгновение ощутила прилив той самой некогда уже подзабытой юности, которая так не дает спать молодежи по ночам.
- Итак, - хлопнул в ладоши доктор Херес, - кто пожелает быть первым свидетелем? Да, еще! Матильда Арнольдовна, кто-то из прислуги грамоте обучен? Мне надобен секретарь, что натурально все записывать, чтобы не упустить после, в размышлениях...поскольку не в наших общих интересах огласка, нам было бы крайне привлекательно решить этот вопрос здесь и сегодня же...
- Дуняшу кликни, - распорядилась хозяйка и Григорий снова нырнул во тьму.

ЧАСТЬ 46. НЕ МОЯ.
- Позвольте – Гофман шагнул к Хересу, нежданная активность которого показалась ему несколько неуместной – По какому праву вы изображаете сыщика?
Херес отступил на шаг и отвесил Гофману легкий полупоклон.
- Разумеется, сударь. Засим позвольте удалиться, однако не прощаюсь с вами надолго.
- Ах, доктор! – Софья Семеновна несколько сценическим жестом протянула к Хересу дрожащие длани – Не оставляйте нас, умоляю!
Херес поклонился и ей.
- Вынужден, сударыня, поскольку кое для кого – доктор красноречиво покосился на Гофмана – я являюсь persona поп grata – то я вынужден удалиться, однако, как уже сказал, ненадолго.
- Отчего же? – поинтересовался Гофман, впрочем, скорее для порядка, поскольку ответ напрашивался сам собой.
- А оттого, милостивый государь – ответствовал Херес – Что, повинуясь профессиональному долгу, я вынужден привести полицию!
Слово «ПОЛИЦИЯ», впрочем, давно уже пришедшее в голову кое-кому из присутствующих, все ж прозвучало, подобно пушечному выстрелу.
- Мой Бог, нет, нет! – дрожащие руки Софьи Семеновны на сей раз взметнулись вверх. – Только не это, умоляю!
Матильда Арнольдовна, которая слушала доселе молча, несколько нервозно затягиваясь пахитоской, не без основания решила, что для не, как для хозяйки дома, пришло время внести в разговор определенное nota bene
- Остановитесь, сударь, - повелительно произнесла она – Я не допущу присутствия полиции в своем доме. По моему разумению, несчастная Вероника Аркадьевна, без сомнения, изволила покончить с собой, вероятно, из-за причин….амурных. Однако, милейший Херес, чтобы развеять ваши сомнения, повторюсь, вероятно, беспочвенные, настаиваю на том, чтобы мы разрешили этот отвратительный инцидент сей же час без вмешательства извне.

ЧАСТЬ 47. МОЯ.
- Стало быть...- продолжила она, - вы, как наиболее опытный из нас в подобных делах, а я слышала о вашей помощи в расследованиях по некоторым делам...впрочем, сейчас это уже не так важно...но все же прошу вас провести все надлежащие мероприятия...Утомилась я вам все это объяснять, доктор! Иными словами, действуйте! А вы Гофман не пили бы больше водки, от вас итак уже дурно пахнет. И приберите, кто-нибудь уже Анну Филимоновну! Не звать же снова Григория в самом деле!
Тут из глубины дома вдруг послышался пьяный голос Килькина, известивший присутствующих, что:
- ...а сам Наполеон бежал от нас подлым трусом! И если бы моя лошадь не сломала ногу...то я нагнал бы его карету и взял бы под арест!
- Георгиевский крест тебе на грудь, - проговорил Гофман, - итак, любезный доктор! Я к вашим услугам! Давайте, дабы не затягивать сие пренеприятнейшее мероприятие, начнем!
- Дуняша уже здесь? - поинтересовался доктор.

ЧАСТЬ 48. НЕ МОЯ.
- Никак нет! – отрапортовал Григорий, появляясь в дверях. – Она, как свечную лавку пошла, так и не воротилась ишшо, третий час уж.
- Вот мерзавка! – возмутилась Матильда Арнольдовна. – Небось опять Марусю, горничную Петровских встретила, да на пару теперь языками работают. И кому ж теперь Анну Филимоновну-то переместить-то?
Анна Филимоновна, в очередной раз разлегшаяся в аристократическом обмороке, слабо застонала, будто она уже не Анна Филимоновна, а умирающий лебедь:
- Ах, не беспокойтесь такими пустяками, мадам! Оставьте меня, дайте спокойно умереть!
- Ну уж нет – запротестовала Матильда Арнольдовна – не приведи Боже, ежели в этом доме сегодня еще кто-то скончаться надумает.
Анна Филимоновна с надеждой покосилась на Гофмана, застывшего посреди комнаты, олицетворяя собой статую под названием «Доколь продлится это безобразие».

ЧАСТЬ 49. МОЯ.
"Статуя Гофмана" впрочем в ее сторону свой взгляд не устремляла. Голова ее была забита иными думами, никак с полуобморочной Анной Филимоновной не связанными. Надо сказать, что не смотря на несмываемый скепсис на лице Гофмана, имелась у него со Сливой и еще одна общая черта, окромя тягостной любви к выпивке...Гофман страшно не любил в какой бы то ни было форме получать по лицу - будь то незатейливая дамская пощечина, заслуженная щипком за какую-нибудь пикантность; или же какой-то косой взгляд с недоверием, по поводу внезапного везения при игре в марьяж...и конечно ж, в особенности, касалось это напрямую всякого рукоприкладства в виде побоев, которые Гофман переносил крайне тяжело, потому как был убежденным пацифистом и вообще был порою сильно склонен к вере в человека, что и не единожды уже подводило его...
Так и теперь, предвкушая неизбежную откуда-нибудь огласку, он уж возомнил себя осужденным, в кандалах и на пути в Сибирь, где тут же с киркой в руках добывал полезные ископаемые и позже умирал от холода и голода в ледяном полном кашля и прочего бздения бараке, с одной лишь фразой на устах "Господи, воистину, ты свидетель мой! Я невиновен!"...
Гофман относился к той редкой, даже среди интеллигенции категории людей, кто даже будучи ни в чем не виноват, но лишь соприкоснувшись с преступлением, сразу кидаются нервничать и вообще вести себя активно и приметно, чем неминуемо привлекают к себе всеобщее подозрение...и дело не в наличии вины, а в самом внутреннем омерзении от ее столь тесного присутствия...

ЧАСТЬ 50. НЕ МОЯ.

Словно почуяв тягостные раздумия Гофмана, Херес воззрился на него недобрым взгядом.
- Как давно вы, сударь, изволили знать покойную Веронику Аркадьевну Козлопятову?
Гофман вздрогнул. Он честно попытался припомнить, когда же впервые он увидел злополучную дамочку, однако не смог и оттого смешался еще больше.
- Ах, бедная девочка! – патетически воскликнула Анна Филимоновна – Я всегда говорила, что чрезмерная увлеченность делами сердечными ее погубит! Это роман, несомненно, неудавшийся роман… не стану, конечно, называть имени юного героя этого романа…Он предпочел ей другую даму – тут Анна Филимоновна старательно покраснела и многозначительно обвела застыдившимся взором присутствующих- Конечно, несчастная Вероника Аркадьевна не смогла пережить такую измену господина Хрякина…. О Боже, что я говорю…. Умоляю, забудьте немедленно это имя….
Херес заинтересованно прищурился в сторону Анны Филимоновны:
- То есть вы хотите сказать, мадам, что Вероника Аркадьевна упоминала при вас о своей несчастной любви к господину Хрякину а также о намерениях свести счеты с жизнью?
- Вы милочка, возмутительную чушь городите! – гадливо поморщилась Матильда Арнольдовна – Антон Давыдович Хрякин был оставлен Вероникой Аркадьевной давно и без всяческих сожалений. Уж ежели на то пошло, то смею сказать, что вы, дорогуша, не особо жаловали несчастную….ибо сей господин так и не смог избавиться от нежных воспоминаний, с ней связанных!
Услыхав вновь упомянутую фамилию «Хрякин», Слива поспешил цветом лица оправдать свою фамилию.
Херес устремил свой заинтересованный прищур уже в сторону Матильды Арнольдовны.
- Однако! Ежели то, о чем вы изволили сказать, не пустые сплетни, то у вас, мадам – Херес повернулся к слегка позеленевшей Анне Филимоновне – У вас были все основания желать смерти мадам Козлопятовой!
Анна Филимоновна пискнула, как придавленная мышь, и снова свалилась в обморок, на сей раз непритворный

ЧАСТЬ 51. МОЯ.

- Нет уж это полнейший, простите, вздор! - возмутился неожиданно для всех и в первую очередь для себя полковник Слива, - я, конечно же, извиняюсь! Я человек военный и, как я понимаю...- тут он покосился на прыснувшего от смеха Гофмана, - не всеми тут уважаем и вообще мое присутствие здесь, надо думать, сдерживает публику от привычных для них в мое отсутствие разговорчиков, но...- тут он на время утратил нить мысли, что зачастую случается с людьми военного склада ума, потому как он, ум этот, чаще ждет команду, нежели готов как-то сам распорядиться собой. И полковник Слива был бы и рад теперь нащупать в душе своей самые сердечные слова и причем без обычных казарменных добавлений, от которых приличная дама просто обязана рухнуть в обморок, но такие слова затерялись где-то под языком, между вышеупомянутыми казарменными словесами и пылким от ужаса осознания своего застрявшего между фразами положения и одышкой уже немолодого и загулявшегося человека. На том он и закончил.
Матильда Арнольдовна одарила его таким взглядом, что если бы он имел чуть больше чувства собственного достоинства, то был бы обязан немедленно застрелиться, причем без молитвы и покаяния.
- Мда, - протянула она, роняя пепел на персидский ковер, - всегда любила послушать речи военных. Я, конечно же, далека от военного дела, но знаю, что перво-наперво необходимо запутать врага в непонимании ваших планов, но к чему своих-то теперь приводить в замешательство. Ежели, есть что сказать, так могли бы уж и закончить на чем-то вразумительном. Ладно, будет с вас.

ЧАСТЬ 52. НЕ МОЯ.

- А вы, доктор – продолжила Матильда Арнольдовна – извольте не бросаться пустыми обвинениями! И окажите помощь Анне Филимоновне, ей, похоже, и впрямь худо.
Херес хотел было возразить, однако, вспомнив о данной в юности клятве Гиппократа, с отвращением полил Анну Филимоновну водой из кувшина.
Покуда та, стеная и отряхиваясь, пыталась принять подобающую случаю позу, Херес, вновь продемонстрировал интерес к почтеннейшему обществу.
- Итак, что мы имеем, дамы и господа? Милая дама – Херес отвесил полупоклон несколько издевательского свойства в сторону Анны Филимоновны – имела все основания отправить в мир иной соперницу. Но не будем обделять вниманием и иных присутствующих. Скажем, ее уважаемый супруг – Херес без особого почтения ткнул обвиняющим перстом в Сливу – Ее супруг, мучимый ревностью, мог желать смерти неверной жене, однако, не отличаясь особыми…ммм… талантами, в том числе и криминального свойства, вполне был способен отравить мадам Козлопятову по ошибке! Однако следовало бы записать все сказанное! Где, наконец, эта Дуняша?

ЧАСТЬ 53. МОЯ.

Дверь, с надлежащим всем русским дверям тоскливым скрипом подалась и в комнату ввалилась простая русская баба.
Повисла немая сцена. Все взгляды были обращены на вошедшую.
Дуняше не было и 20-и лет отроду, однако же возраст ее угадать было крайне затруднительно. Вся ее стать и осанка выдавали в ней видавшую виды женщину, многое на своем веку всякого такого испытавшую, но ее взгляд выражал ту самую любопытнейшую заинтересованность, которую обыкновенно демонстрируют люди крайне юного возраста. Ее глаза, казалось, так и впитывали в себя все ее окружавшее, к чему только могли прикоснуться. На ее голове был повязан неопределенного цвета платок, из-под которого небрежно вылезала русая, замасленная прядь волос. Нос ее, именуемый в народе "картошкой" был, к слову сказать, довольно милым с некоторой даже, при не очень взыскательной оценке, вздернутостью к курносости, что бесстыдно выдавало в ней простонародное происхождение. Скулы были широки и мясисты, как у дородных взрощенных на белуге купчих, губы полны, и ежели бы кто-то однажды научил ее не отворят всякий раз рта, когда ей что-то становилось очень любопытным, так ее рот сошел бы даже за вполне себе миловидный ротик. Лоб ее был узок и волосы начинали расти чуть не над самыми бровями. Но ее взгляд при всем дворовом происхождении был наделен также какой-то лукавой, житейской смекалкой, которой по обыкновению обладают женщины уже единожды в чем-то от обмана претерпевшие, и потому теперь вглядывающиеся в каждый обращенный на них взгляд с какой-то не совсем приличной пристальностью.

ЧАСТЬ 54. НЕ МОЯ.

- Вы только поглядите на нее! – возмутилась Матильда Арнольдовна – Как спозаранку в свечную лавку ее послали, так и до ночи глаз не кажет! Бери вон бумагу да карандаш, да пиши, что доктор велит!
Дуняша вытаращила водянистые глаза:
- Дык чо писать-та, барыня? Я ж в грамоте-то не разумею!
- Ты что ж такое говоришь-то, убоище! – зашипела Матильда Арнольдовна – Ты ж к дьяку целый год ходила, грамоте он тебя обучал, я ж ему и денег платила!
Дуняша скривила миловидный ротик и завыла, правда, как-то нехотя, не вкладывая души в это исконно русское занятие:
- Ааааай…. Барыыыыня…. Дьяк-то….. охальник эдакий…… велел не скаааазывать… он-то…..ыыыыыы… а я-то…. Дурра-дуууууурой….
Неожиданно Анна Филимоновна хихикнула, однако, натолкнувшись на остановившийся взгляд Матильды Арнольдовны, испуганно прикрыла рот ладошкой.
Зато так же нежданно отмерла Софья Семеновна, доселе олицетворявшая собой застывшее отчаяние:
- Ах, ах, господа! Несчастная Верочка Незванова, так безвременно отошедшая в мир иной, ах, какое горе! И где? В доме у бедняжки Матильды Арнольдовны! Что скажет Петр Иванович?

ЧАСТЬ 55. МОЯ.

- Это уже черт знает что! - вскричал вдруг Гофман, который обычно сторонился шума и сам всячески избегал буйностей, потому как на его памяти, подобные выходки никогда не обходились без плачевных последствий. Однако, та самая благородная душа, которую он уже почти утратил за долгие годы очень разной жизни, вдруг отыскалась внутри него и теперь была разбужена негодованием, - это уже просто воровство!
Матильда Арнольдовна заинтересовано покосилась на него, чуть отстранив мундштук ото рта. Взгляд ее говорил:
- Ну давай уж ты хоть повесели меня, а то такая тут с вами скука, что право выпьешь любого яду безоглядно!
Слива неожиданно для себя вдруг задумался, он как-то странно поглядел на доктора, а затем на Софью Семеновну, но видимо снова запутался в размышлениях и потому предпочел оставить это непосильное занятие.
- Теперь ведь по всей России так! - продолжил свои возмущения Гофман, - платишь деньги и надо добавить что немалые и исправно! А они? А что они?
Тут он изобразил на своем лице нечто такое, что даже самый солидный и скептический человек не мог бы не воскликнуть, вскочив на ноги: - ну а что же они-то???
- А они не выполняют обязательств! - закончил Гофман.
Доктор понимающе кивнул, и обратился к Дуняше:
- Так в итоге-то, милая, ты читать-то да писать выучилась? Или того, больше озорничали с дьяком? Ответь уж мне, а то ведь дело-то не шуточное!
- Умеем-с, - проблеяла Дуняша с каким-то непонятно откуда вылезшим вдруг из нее акцентом.
- Тогда, с вашего разрешения, мы займем любезно выделенную хозяйкой комнату и...- тут он серьезным взглядом оглядел всех присутствующих, - жду вас всех ко мне по очереди, дамы и господа!
После того они с Дуняшей удалились.

ЧАСТЬ 56. НЕ МОЯ.

Софья Семеновна, так некстати перебитая Гофманом, вновь воздела опавшие было руки, однако внезапно от двери раздалось оглушительное:
- А когда моя кобыла совсем издохла….. – в дверях, совершая невообразимые маятниковые движения, вдруг замаячил Килькин
Матильда Арнольдовна, охнув, ухватилась за виски.
- Семен! Это невыносимо! Вы можете, наконец, оставить в покое ваши лошадиные истории?
- Издохла…..?? – упрямо повторил Килькин, однако в голосе у него отчего-то уж не было прежней уверенности, а, напротив, послышалась несколько вопросительная интонация.
Остекленевший взгляд Килькина недоуменно уперся в кресло, где все еще восседала никем не прибранная Вероника Аркадьевна.
В эту минуту из любезно предоставленной хозяйкой комнаты порскнула раскрасневшаяся Дуняша, отвесила хозяйке какой-то кривой поклон и, пятясь, выскользнула восвояси.
Следом за Дуняшей из комнаты выбрался Херес, напоминавший теперь цветом лица скорее «Бордо», и, хмыкнув, сказал, ни к кому особо не обращаясь:
- А грамоте дьяк-то ее выучил, да-с….
Тут замаслившийся взгляд Хереса упал на остолбеневшего Килькина:
- Позвольте, сударь, а вы-то кто будете?

ЧАСТЬ 57. МОЯ.

Килькин как-то всем своим лицом принялся искать на ответ, на заданный ему вопрос, но Матильда Арнольдовна пришла ему на выручку:
- Капитан Семен Килькин, - объявила она доктору, - с утраченным отчеством.
- И вы присутствовали все это время здесь? - спросил доктор.
Килькин развел руками и оглушительно икнул.
- Был-то был! - снова заговорила Матильда Арнольдовна, - да только не все время и как бы это сказать?! В общем, напился и был отправлен спать, а теперь вижу бежал из плена.
Килькин усмехнулся и изобразил реверанс в сторону хозяйки, которая хотя и была на него теперь немного зла, но все же не смогла не улыбнуться любимцу.
- Не позволите ли, доктор, отпустить капитана досыпать? - спросила она, - уверяю вас, он был ежесекундно под моим присмотром и потому никак не мог быть причастен!
- Простите, сударыня, но в интересах дела, полагаю его присутствие необходимо! - возразил доктор.
Матильда Арнольдовна тяжко затянулась.
- Ну ежели уже мои рекомендации в это страшное время перестали иметь вес, то пусть, пожалуй, остается. Однако, прошу вас допрашивать его в моем присутствии.
- Почему-с? - поинтересовался доктор.
- Потому как ранение имеет и не всегда бывает в себе! Может наговорить всякого такого, чего и не было вовсе! Иными словами, прошу о снисхождении, да и к тому же, видно же, что он пьян, как сапожник!
В эту минуту Килькин пытался ухватить рукой графин, но Гофман вовремя спохватился и унес его на подоконник, где впрочем тут же налил себе рюмку и опрокинув ее, заглотил содержимое с каким-то страданием на лице.

ЧАСТЬ 58. НЕ МОЯ.

На лице Килькина отразилось не меньшее страдание, однако, стоически приняв утрату графина, он все же продолжил:
- Пааачему иииздохла?
Вполне вероятно, что Килькин имел ввиду злополучную кобылу, однако Софья Семеновна, которая по-прежнему вхолостую воздевала руки, решилась озвучить ситуацию:
- Бог мой! Отравили! Невыносимо думать, что Анна Филимоновна взяла на душу такой грех!
Лицо Анны Филимоновна, которую эффектное появление Килькина несколько отвлекло от осознания собственного горестного положения, последовательно сменило все цвета спектра, уверенно остановившись на фиолетовом.
- Я взяла грех на душу? Я отравила эту глупую курицу? – драматическое сопрано Анны Филимоновны так же уверенно преобразилось в абсолютно немузыкальный визг – Да ежели на то пошло, вы, драгоценнейшая Софья Семеновна, ненавидели эту профурсетку никак не меньше!
Сложно сказать, что более подействовало на Софью Семеновну – то ли отвратительное обвинение, то ли ужасное слово «профурсетка» резануло интеллигентные дамские ушки, однако руки Софьи Семеновны, доселе патетически воздетые, нашли свое место, упершись в округлые бока.
Однако Анна Филимоновна не имела намерения останавливаться на достигнутом.
- Что это вы на меня так смотрите, матушка? Аль не знаете, к что к числу своих галантов наша милая Верочка давно уж присоединила несравненного Петра Иваныча?
Херес, мгновенно потеряв интерес к злополучному Килькину, моментально оказался меж двух огней, то бишь между двух дам, шипящих, будто масло на разогретой сковородке.
- Таак – раздумчиво произнес он – ну допустим, присоединила, и что с того?
- А то! – совсем уже неприлично завизжала Анна Филимоновна – Что наша почтеннейшая Софья Семеновна давно уж безоглядно влюблена в небезызвестного Петра Иваныча!

ЧАСТЬ 59. МОЯ.

- Влюблена??? - всем телом воскликнула Софья Семеновна, и ежели сейчас было бы можно так и рухнула бы в обморок, но так как теперь было самое время оправдываться, то она решила с этим повременить, продолжив, - в восторге от его талантов и добродетелей, - это да, безусловно! Да мы собственно и начали-то здесь с обсуждения его нового творения! Люблю его, как друга, как блистательного советчика - неопровержимо! Но, простите, влюблена??? Нет уж!!! - с этими словами Софья Семеновна покраснела до такой степени, что, казалось, вот сейчас ей и придет конец от какой-нибудь телесной недостаточности.
Но Матильда Арнольдовна, как всегда сумела внести ясность во всеобщий балаган.
- Не слушайте их, любезный доктор, - проговорила она, причмокнув мундштуком столь сочно, что Килькин вдруг вспомнил, что проголодался и пустил слюну, размечтавшись о бараньей ноге, - все это дамский вздор! Уверяю вас, покойная была уже в таких годах, когда при всех стараниях не очень-то и угодишь увядшей природой ходоку до женских сердец, и уж тем паче такому, как вышеупомянутый Петр Иваныч.
- Простите, Матильда Арнольдовна, - перебила ее Анна Филимоновна, - я, конечно, же ровесница своей несчастной подруги, но...
- Вот именно, что но! Одно "но" и есть! И никакого романа! - снова вырвала слово хозяйка, - уверяю вас, любезный доктор, нет тут тех самых тайн, о которых так мечтают некоторые присутствующие!
- Ну, да одна-то тайна все ж таки и притаилась среди нас, - заметил доктор, - кто же все-таки убийца?
- А что это мы так с вами сразу взяли да и отрезали, что дескать убийство? - возмутился вдруг Гофман, взбодрив своим осипшим от выпивки голосом, уже начинавшего скучать без парада Сливу, - а что ежели она сама себя того, а?! Я, конечно, извиняюсь, и без остроты ситуации промолчал бы, но уж тут выскажусь! Возраст знаете ли таков, что уже и не всем капризам своим угодишь, это я об усопшей-с! Пардон-с, конечно, но немаловажно-с!
- Да уж мы ж решили, что убийство, - лязгнул в ответ Слива, которому участие в расследовании начинало даже немного нравиться, - и не отступим-с! - при этой фразе глаза его приобрели совершенно вытаращенное и неподвижное положение, и казалось, сам взгляд его взывал ко всеобщему одобрению.
- Дамы, господа! - попросил доктор, - давайте уже с чего-то начнем! А точнее начнем с пренеприятнейшего! А именно, с подозрений!

ЧАСТЬ 60. НЕ МОЯ.

Как приходится видеть, – продолжил Херес, пристальным взглядом словно снимая мерки с присутствующих – Под подозрением у нас достопочтенная мадам Слива, у которой покойная, можно сказать, из-под носа увела воздыхателя, не менее почтенный полковник Слива, известный как своей ревнивой натурой, так и недалеким умом, вполне способный перепутать свою жену с чужой, и- как обнаружилась – многоуважаемая Софья Семеновна, чей идеал в лице великолепного Петра Иваныча был начисто низвергнут стараниями нашей покойной шалуньи! Не думайте, мадам – Херес слегка поклонился Матильде Арнольдовна – Не думайте, что ваши пассажи о почтенных годах покойной, продиктованные, вероятно, определенной разницей в возрасте не в вашу пользу, возымели на меня какое-либо действие!
Матильда Арнольдовна изогнула было бровь, однако Анна Филимоновна, несколько сбитая с толку арифметическими подсчетами прожитых лет, вновь оказалась в авангарде событий:
- Выходит так, что вы, доктор, уж и решили для себя, что остальные здесь святее архангела Михаила? О нет, любезнейший, есть еще кое-кто, кому Вероника Аркадьевна насолила, и очень крепко. Это я о вас, Килькин!
Килькин, оторвавшись от мечтательного созерцания графина на подоконнике, с готовностью отрапортовал:
- Имею честь, капитан Семен Килькин!
- Ваша честь, Килькин, была нагло попрана нашей милой Вероникой Аркадьевной! Или вы забыли, капитан, какую великолепную оплеуху она вам отвесила на балу у князей Петровских, когда вы, напившись до совершенно свинского состояния, водрузили ей поднос на филейную часть?
Килькин по привычке издал было ржание, однако поперхнулся и закашлялся. Увы, все, сказанное Анной Филимоновной, было правдой, впрочем, как и то, что, кроме искрометной пощечины, был еще и поднос, который разгневанная Вероника Аркадьевна с размаху опустила на многострадальную голову Килькина.

ЧАСТЬ 61. МОЯ.

- Знаете, любезный доктор, - проговорил вдруг Гофман, безо всякого стеснения наливая себе из графина, - я, конечно же, сказал бы, что вся ситуация так и пахнет Сливой, но...сие лишь мои личные симпатии! Все же стоит признать, что город у нас небольшой и потому любой из нас мог задумать какую-то гнусность по поводу ближнего своего, причем не всегда по какой-то определенной причине, а иногда и, как говорится, скуки ради! - тут он поднял рюмку и многозначительно оглядел присутствующих, - должен признаться, что и сам не брезговал шалостей, но, однако же, то все были именно шалости и ничего кроме них! А вы уже и обвинили нас черт знает в чем! Во всяком провинциальном городе не без адюльтера и еще как! Но простите, не убивать же вот так вот самым подлейшим образом подлив за милой беседой даме яду?! Я право читал в романах еще и не такое, иной раз и диву дашься, но...
- Простите, Гофман, но у нас, пардон-с совершенно бездыханное тело! С явными признаками отравления...- парировал Херес.
Слива, которого слова об адюльтерах провинциальных городов вдруг сильно поддели, погрузился в бессильное уныние. Он подошел к столу, налил себе из графина и залпом выпил, после чего крякнув, заявил:
- Все это вздор!
Начинающий трезветь Килькин понял, что оправдываться уже нет никакого смысла, да и тема с него самим собой как-то переехала на некие общие вопросы до коих ему не было теперь совершенно никакого дела.
Лицо Софьи Семеновны вдруг приобрело оттенок той опасной для человека ее лет задумчивости, из которой люди не всегда уже возвращаются в общество в здравом уме. Ее губы зашевелились будто бы она хотела что-то произнести, но все еще обдумывала права ли она, ежели скажет задуманное, и потому она решила еще разок все как следует взвесить.

ЧАСТЬ 62. НЕ МОЯ.

Пожалуй, Гофман все-таки напрасно нарушил свой тет-а-тет с графином, потому что Анна Филимоновна, доселе шарившая глазами по гостиной в поисках персон, не охваченных еще подозрительным вниманием, облегченно остановила взгляд на Гофмане и радостно заголосила:
- Ааааа, голубчик Гофман, так говорите, шалости и ничего более? А ради каких таких шалостей, скажите нам, вы, любезный, умудрились задолжать усопшей сорок тысяч, копеечка в копеечку?
Так и хочется сказать, что в гостиной воцарилась мертвая тишина, однако под это определение попадала, пожалуй, только Вероника Аркадьевна.
Софья Семеновна издала странный звук, нечто среднее между словом «ой» и кудахтаньем всполошенной курицы, Килькин тоже не мог решить, икать ему или кашлять, Матильда Арнольдовна с достоинством ограничилась задумчивым «мда», Анна Филимоновна просто нахально хихикала, наслаждаясь произведенным эффектом, ее же супруг произвел звук, не имеющий названия, однако имеющий характерный душок.
Гофман же, так неожиданно попавший в изысканное общество подозреваемых, попросту ограничился банальным «Что-с?». Не блеснул оригинальностью и Херес, протянувший многозначительное «Агаааа!»

ЧАСТЬ 63. МОЯ.

- Поймала-с! Поймала-с! - заскакала по гостиной Анна Филимоновна и казалось, с каждым ее прыжком все более глубоко в свои внезапные душевные страдания погружался Гофман. На него вдруг с новой силой налетела мания преследования и мания подозрения, которую он неожиданно снова ясно разглядел в каждом, так некстати, устремленном на него взгляде...
- Поймала-с! Вот он, голубчик! Вяжите и сразу же на Соловки! Первым рейсом! - голосила Анна Филимоновна, а Гофман все ближе и ближе подходил к состоянию полного помешательства и уже едва стоял на ногах.
Неожиданная фраза Матильды Арнольдовны отчего-то подействовала на него благотворно, немного отведя его фантазии в сторону от кандалов и прочих гадких каторжных вещей, которые только что едва совершенно не сгубили его душевное состояние.
- Ох, бедная-бедная Вероника Аркадьевна! - проговорила та, целую мундштук, - и как же бесстыдно приписывали тебе и пикантные романы и крупные состояния, а меж тем была ты лишь постаревшей провинциальной актриской средней руки, так и не заслужившей ни одни искренние аплодисменты своей, увы, бездарной игрой.
- Матильда Арнольдовна...- начала было раскрасневшаяся Анна Филимоновна.
- Бросьте вы, хотя бы теперь уже судачить обо всех ее романах да богатстве, любезная Анна Филимоновна, - протянула хозяйка, - уж и мертва и в косы не вцепится! Право же, довольно! Уже ли вам не знать, что она была совершенно разорена! Какие такие 40 тысяч?!
- Однако же...
- Сплетни! Все гадкие, мерзкие, непонятно кому нужные сплетни! - закончила Матильда Арнольдовна, - и довольно об этом! И оставьте несчастного Гофмана. Он весь вечер если кого и травил, то только себя своей непомерной страстью к спиртному.

ЧАСТЬ 64. НЕ МОЯ.

Херес, обрадованный было свежим подозреваемым в лице Гофмана, ощутил себя несколько сбитым с толку нежданной, но от этого не менее блистательной адвокатской речью Матильды Арнольдовны.
- То есть, мадам, вы хотите сказать, что роман госпожи Козлопятовой и господина Хрякина – лишь плод досужих измышлений скучающих обывателей? И, по вашему мнению, мадам Слива не имела ни малейшего повода для того, чтобы испытывать ревнивые чувства? Отлично, мадам! В таком случае, я имею намерение немедленно пригласить сюда упомянутого господина – и, смею заметить, с супругой-с, дабы он подтвердил или опроверг сказанное вами!
- НЕТ! – завопила Анна Филимоновна с такой страстью, что оконные стекла задребезжали и всерьез задумались, не лучше ли им капитулировать и разлететься вдребезги.
- Кроме того, - продолжал Херес – дабы обелить напрасно обвиненного господина Гофмана, есть резон обратиться напрямую к господину Тряпкину, который, как всем известно, занимался денежными вопросами госпожи Козлопятовой.
- Неееет, - окончательно бледнея, прошелестел Гофман.
- Надеюсь также, - Херес в очередной раз поклонился Софье Семеновне – от души надеюсь, поверьте, мадам – что глубокоуважаемый Петр Иваныч развеет наши сомнения относительно своих особых отношений с госпожой Козлопятовой, которые могли бы вызвать праведный гнев почтенной Софьи Семеновны!
- Нет, нет, нет! – возопила Софья Семеновна, вкладывая в свой крик столько страсти, какой не знала с момента последнего своего любовного приключения.
- И наконец, - Херес старательно прицелился взглядом в Килькина, что, надо заметить, удалось ему далеко не сразу, поскольку Килькин все еще парил в алкогольных парах (пардон за тавтологию, читатель!) – наконец, князья Петровские, которых я, увы, просто вынужден буду побеспокоить, без сомнения, моментально прекратят слухи об отвратительном скандале с подносом и подтвердят, что оплеуха, которой был награжден милейший Семен Килькин – не более, чем плод всеобщего воображения!
- Отнюдь! – неожиданно твердо выговорил Килькин, впрочем тут же звонко икнул, чем несколько подпортил произведенное впечатление.
- А знаете ли, Матильда Арнольдовна – голос Анны Филимоновны прозвучал неожиданно вкрадчиво, и от этого отчего-то довольно убедительно – ведь усопшая Вероника Аркадьевна вызывала и у вас немалое раздражение!
Матильда Арнольдовна вздернула бровь, однако Анна Филимоновна не дала ей возможность выразить протест, кажем так, вербально.
- Ваша странная, так называемая полуматеринская привязанность к капитану Килькину давно уж вызывает определенные подозрения! К слову сказать, полковник Дубинский, так неожиданно для всех разжалованный, отлично помнит, что причиной его, скажем так, фиаско, послужил прилюдный пинок под зад, который несчастный полковник так неосторожно отвесил вашему несравненному Семену! Так что публичное оскорбление нашего отважного капитана Вероникой Аркадьевной легко могло вызвать вспышку вашего гнева, милейшая Матильда Арнольдовна!

ЧАСТЬ 65. МОЯ.

Матильда Арнольдовна с уничтожающим скепсисом оглядела Анну Филимоновну, не поленилась даже почти полностью повернуть на нее свое полуприкрытое вуалью лицо, после чего затянулась, и ответила:
- Знаете ли, милочка, покойная и вправду вызывала у меня сильное раздражение. Как впрочем зачастую и все присутствующие. Да и надо признать, что доктора давно уже прописали мне швейцарский климат, да я все никак не брошу все это мое "здесь" вместе с вами и столь нелепо вами подцепленным Семеном. Мы тут все, ежели желаете, не без крапивы в петлице! Потому как это и есть жизнь! Сегодня Гофман задолжал, и отчаяние его положения уже всем так и мерещится! Уже так и ждут что либо застрелится, либо зашибет кого, грех беря на душу напоследок...
- Сегодня уж так оно заведено, благодушная Матильда Арнольдовна, - проговорил вдруг Слива, - уж если кто женился, так непременно нужно чтобы тут же и чье-то сердце вдребезги разлетелось?! а?! Неужели люди разучились просто так, от чести людской и прочих там благодетелей, взять и жениться, чтобы никого этим не обеспокоить?! Где все наше благородство?! Помню лет 30 назад...князь Бородавка Иван Алексеич женился на какой-то уездной княжне и тишина! Ни сплетен, ни битых сердец, ни дуэлей! Все чинно и благородно! Он и помер двумя годами спустя, как подобает интеллигентному человеку: тихо и без эпатажа! Просто ушел к себе в покои и усоп в своей постели, лежа в правильном, христианском положении! Говорят, сердце не вынесло каких-то там угрызений, но важно не это! Важно, что умер и никому неудобств не принес! Вот это я понимаю - культура!
Килькин попробовал представить себе правильное, христианское положение, лежащего в постели тела князя Бородавки, но у него все выходила какая-то непристойность и он прекратил терзаться.
- Вы, любезная Матильда Арнольдовна, все это к чему теперь изволили высказать? - спросила Анна Филимоновна, с упреком поглядывая на своего не в меру разболтавшегося супруга.
- Я это к тому, милочка, что вы о Гофмане судить изволили, а меж тем и не знаете, что его долг уже давным-давно оплачен! И оплачен лично мною!

ЧАСТЬ 66. НЕ МОЯ.

Гофман – то ли благодаря неожиданному признанию Матильды Арнольдовны, то ли, все ж таки - из-за избыточно тесной близости с графином, попытался опуститься в кресло, но кресло оказалось занятым Софье Семеновной, которая тут же сообщила окружающим об этом пронзительным визгом.
Херес, терпеливо переждав звуковую атаку, придвинулся вплотную к Матильде Арнольдовне и поинтересовался, четко разделяя каждое слово:
- А позвольте спросить вас, милейшая, за какие такие заслуги вы изволили избавить господина Гофмана от финансового ярма? Или господину Гофману известно о вас нечто, что сделало бы вас весьма уязвимой в глазах почтеннейшего общества?
Матильда Арнольдовна брезгливо поморщилась, но до ответа не снизошла. А может, просто не успела ответить, потому что ожила Анна Филимоновна, до этого момента погруженная в раздумья. Процесс этот оказался для нее достаточно тяжелым, и оттого недолгим, так что Анна Филимоновна предпочла вернуться к привычному занятию, а потому пронзительно завопила:
- Ах, вот как! Вы, сударыня, имели наглость покупать молчание этого благородного человека! Или…..- тут Анна Филимоновна наморщила узкий лобик, улавливая внезапно посетившую ее новую мысль – Или, быть может, не молчание? Вы…. Вы…- так и не закончив свою мысль, Анна Филимоновна залилась подзабытым румянцем девичьей стыдливости, а вслед за ней глупейшим образом покраснел почему-то и Килькин.

ЧАСТЬ 67. МОЯ.

Однако Килькин краснел не долго, так как будучи человеком, хоть и не совсем военным, но все же...он тут же утратил накатившую было тяжким бременем на него мысль и тут же снова побледнел и уже было даже хотел выдвинуть какой-то довольно громкий ультиматум в адрес приставучего доктора Хереса, но тут внезапная шумная активность в комнате вдруг совершенно смешала все в его голове и он открыв почему-то безо всякой особой причины рот, крякнул...причем крякнул не обыкновенно, как водится крякать какой-нибудь там незамысловатой утке, а так, как обычно крякают люди только что звонко отхихикав на тему смешного анекдота, и вот уже и рот на всякий случай разявили, чтобы смеяться над следующим, а его тут взяли и не рассказали...то есть "кряк" повис было на мгновенье в воздухе, а вот ни последующего смеха, ни чего-то иного далее не случилось...
А произошло следующее...Не выдержавший всеобщего напряжения и давления со стороны нехитрого следствия, Гофман выпил бесстыдно большой глоток из графина, затем размашисто перекрестился и попытался бежать из комнаты в кромешную темноту коридора, но споткнулся о кривую ножку старого, поскрипывающего кресла, и с грохотом растянулся прямо на ковре посреди комнаты, угодив поседевшей головой аккурат под самые юбки Матильды Арнольдовны.
Слива присвистнул так, как всегда присвистывают гусары, имея в виду нечто наподобие: "ну и силен же братец до женского пола! вот уж коварный соблазнитель! вот уж умеет что-то этакое сделать, что ни одна не отвертится!".
- Что это вы такое сейчас удумали сделать? - беспристрастно спросила Матильда Арнольдовна, наблюдая, как Гофман пытается найти свою голову под многочисленными кружевами ее юбок.
Гофман, наконец высвободившись, оглядел сперва было окружающих, на лицах которых повисло какое-то нелепое непонимание, затем снова вернулся к тому месту где стоял, оправил ворот, принял гордый вид и проговорил:
- Я...должен был...
- Дела! - протянула Матильда Арнольдовна и инцидент был исчерпан.
Херес, войдя в образ дознавателя, покосился даже на мгновение в то самое место, где только что запуталась голова несчастного Гофмана, но вовремя одумался, откашлялся и поправил галстук...

ЧАСТЬ 68. НЕ МОЯ.

Но Килькин, так толком и не закончивший увлекательный процесс крякания, не позволил Хересу окончательно вернуться в покинутый было дознавательский образ. Весело хихикнув, и оседлав стул, с которым некогда пытался сыграть в Медного всадника – и на сей раз стулу не удалось скинуть с себя бравого капитана- Килькин произнес с апломбом, непривычным, а потому не вполне уместным:
- Гыгы…Гыспода! Все ж таки, почему издохла кобыла…. Пардон, господа, кто убил мадам Незванову?
Херес, покончив поправлять галстук, с упреком поглядел на Килькина и укоризненно произнес:
- Позволю себе заметить, капитан, что я, не будучи законченным моралистом, все ж нахожу нужным сказать, что с крепкими напитками вы сегодня явно переусердствовали. Убитую звали Вероника Аркадьевна Козлопятова, о чем я имел сомнительное удовольствие несколько раз упомянуть!
Софья Семеновна, успевшая к тому времени отстоять свое место в кресле у Гофмана, всплеснула руками:
- Ах, доктор! Право, что же вы такое говорите! Покойницу-то звали никак иначе, как Вероника Аркадьевна Незванова, позвольте вас уверить! Я, помнится, и на венчании ее с господином Незвановым, третьим ее мужем, присутствовала, упокой Господи, его душу!

ЧАСТЬ 69. МОЯ.

На лице Гофмана нарисовалась задумчивость, которую тот предупредительно отвернул к окну, чтобы ее никто не заметил и не смог его после упрекнуть в задумчивости напрасной, на случай если она (задумчивость эта) так и не разродится в какие-то умные мысли и выражения, а так и останется одной только задумчивостью на его лице...
Слива тоже на мгновение поймал, казалось, тень какой-то мысли, и даже так был ею суюминутно увлечен, что даже весь временно просветлел лицом, и с него полностью пропало придурковатое выражение, которые обыкновенно читается на лице человека, который не вполне понимает, что он делает в той или иной компании, заметно лишь, что он нервничает по поводу того, как бы не ляпнуть какой-нибудь оплошности, и не выставить себя еще большим идиотом, чем успел уже зарекомендовать себя доселе...
Анна Филимоновна, которая, казалось, всеми силами пыталась заглушить в себе теперь трепет перед Матильдой Арнольдовной, тоже была не в лучшем виде, ее глаза то тухли, как у обескураженной институтки, то снова вспыхивали, как у дамы переполненной праведным гневом, когда похотливый молодой гусар изловчился-таки ущипнуть ее за пышный зад, где-нибудь в не совсем уединенном для этого месте...

ЧАСТЬ 70. НЕ МОЯ.

- Погодите-ка, доктор! – Матильда Арнольдовна, доселе задумчиво оправлявшая юбку, ликвидируя разрушения, причиненные Гофманом, перенесла свое внимание на внезапно побагровевшего Хереса – А откуда, позвольте осведомиться, вам вообще известна фамилия Козлопятов? Разумеется, когда-то незадачливая Вероника Аркадьевна имела сомнительное удовольствие именоваться госпожой Козлопятовой, однако первый ее муж, Алексей Семенович Козлопятов, скончался, не закончив должным образом даже медовый месяц с милой Вероникой Аркадьевной!
Софья Семеновна, вынырнула из воспоминаний о третьей свадьбе Вероники Аркадьевны, которая, к слову сказать, была интересна уже тем, что к моменту ее окончания невеста была не особо трезва и все порывалась провести брачную ночь с капитаном Килькиным, который, по счастью, оказался слишком пьян, чтобы попасть в дверь супружеской спальни.
- Ах, незабвенный господин Козлопятов! – воскликнула она – помнится, через неделю после свадьбы он поехал на охоту, да и утонул, несчастный! А тела так и не нашли, только сапоги на берегу остались! Уж как вдова-то убивалась, бедняжка!
В этот самый миг полковник Слива, чье лицо окончательно освободилось от печати придурковатости, раздумчиво произнес:
- А ведь я знавал господина Козлопятова! И – пардон, милые дамы! – в бане доводилось с ним бывать….была у него занятная особенность, о которой немногим известно! А извольте-ка снять правый сапог, милейший доктор Херес!
Милейший доктор в этот самый момент очень был похож на пойманного удачливым рыбаком сома – выкатив свои и без того достаточно выпуклые глаза, Херес беззвучно открывал и закрывал рот.
И поскольку Херес явно не собирался расставаться со своим правым сапогом, капитан Килькин, протрезвевший к тому моменту достаточно, чтобы внятно воспринимать команды, отданные старшим по званию, несильным толчком, впрочем, достаточным для оторопевшего Хереса, отправил того в кресло и с кряхтением стянул с него правый сапог. Перед изумленными взорами присутствующих предстала оголенная правая нога доктора, к сожалению, не особо чистая, но замечательная вовсе не этим.
- Извольте полюбоваться, дамы и господа! – важно изрек Слива – У него на правой ноге – шесть пальцев! Приветствую вас, господин Козлопятов!

ЧАСТЬ 71. МОЯ.

Тут в комнате воцарила атмосфера всеобщего замешательства. Софья Семеновна хотела было упасть в обморок, но вовремя заметила, что и без того уже сидит в кресле, причем откинувшись на его спинку самым фамильярным образом.
Килькин радостно открыл рот, раскраснелся от самодовольства и принялся заглядывать в приунывшие лица присутствующих, все силясь увидеть в них какой-нибудь похвалы или того, что любой нехитрый ум счел бы за выражение: "Ну, вот, Семен, когда вся полиция Лондона сбилась с ног - явились вы во всем белом и дело сдвинулось с "мертвой точки!". Но замешательство так увлекло присутствующих, что, казалось, о бравом поступке Килькина уже и думать забыли.
Гофман попытался нащупать на поясе, то что в армии именуют саблей, но вместо этого в его руке почему-то снова оказался злосчастный графин, из которого он вопреки обыкновению не стал пить, а вернул его на стол, и уставился на доктора самым своим мрачным и подозрительным взглядом.
Анна Филимоновна побледнела, и посмотрела на Хереса глазами дамы, которая вот-вот разрыдается от одной ей известных, внезапно одолевших ее чувств, но слезы так и не явились на ее глаза, а вместо них, нарисовалось в них, что-то вроде немого вопроса, который должен бы быть задан, но все никак не решится произнестись.
Матильда Арнольдовна закончила прибирать свой туалет, поглядела на Килькина, еле заметно улыбнулась ему, и не глядя на доктора, произнесла даже буднечнее, чем это за ней водилось, при обращении к прислуге по поводу чая:
- Ну, что ж, доктор...мы ждем ваших объяснений!

ЧАСТЬ 72. НЕ МОЯ.

Однако Слива, уж нацепивший мысленно на себя разом все возможные и невозможные награды, коими благодарное отечество неминуемо должно было украсить его заслуженную грудь, решительно шагнул на середину комнаты, прокашлялся и – нет, не заговорил, а завещал с некоторыми даже подвываниями:
- Господа и дамы! Как я уже имел удовольствие сказать, успешно распутав это невероятно запутанное дело, перед нами – Алексей Семенович Козлопятов, признанный покойным много лет тому! Однако, спрошу я вас – видел ли кто-нибудь тело так называемого покойника? И сам же отвечу – никто не видел тела, за исключением пары сапог, которые телом никак считать невозможно! Что же мы можем предположить, дамы и господа? Только одно – много лет тому Алексей Семенович Козлопятов постыдно бежал, будучи не в состоянии исполнить свой супружеский долг со своей законной женой, которая, впрочем, недолго горевала и, оплакав мнимо покойного супруга, еще дважды успела сходить под венец. Однако, были ли эти браки законными, дамы и господа? Отнюдь, отвечу я вам, поскольку первый супруг нашей замечательной во всех отношениях дамочки пребывал в то время в добром здравии, не забывая, однако, о позорном своем бегстве и не теряя надежды отомстить за пережитое унижение! К слову сказать, о фиаско господина Козлопятова очень скоро стало известно, и он посмертно стал всеобщим посмешищем в определенных кругах. Итак, по прошествии многих лет господин Козлопятов вернулся, чтобы отомстить и заодно завладеть состоянием Веры Аркадьевны, которое, что б там ни говорила Матильда Арнольдовна, было весьма и весьма значительным!
- Погодите, полковник – остановила не на шутку разошедшегося Сливу Матильда Арнольдовна – не забывайте, что к моменту появления доктора Хереса, пускай даже он и назывался когда-то Козлопятовым, Вероника Аркадьевна была уж мертва!
Слива снисходительно поглядел на Матильду Арнольдовну:
- Любезная Матильда Арнольдовна, мертвой-то ее признала моя дражайшая супруга, которая, при всех ее достоинствах, не имея навыков в медицине, и – тут Слива приосанился – И не будучи человеком военным, вряд ли в силах отличить человека мертвецки пьяного от мертвого!
- То есть вы хотите сказать, что до прихода доктора Вероника Аркадьевна была жива? – сдавленно прошептал Гофман.
- Ну разумеется жива, Гофман! – Слива воздел указательный палец – Но в живых ей остаться было не суждено, поскольку злополучный доктор Херес, он же воскресший господин Козлопятов, поспешил прикончить ее, незаметно вколов яд в бесчувственное, но еще живое тело своей несчастной супруги!
Закончив сей блистательный монолог, Слива застыл со своим патетически воздетым указательным пальцем, и даже слегка раскланялся, как актер, ожидающий заслуженных аплодисментов.

ЧАСТЬ 73. МОЯ.

Однако, аплодисменты, как в дурном провинциальном театре - не последовали, что несколько обескуражило Сливу, и он даже уже начал считать присутствующих людьми значительно более глупыми, чем он сам, как всегда считает всякий человек, который в пылу нагрянувшей в голову идеи, делится с окружающими своими "горячими" мыслями, а те вдруг, вместо восторгов и признания безусловной гениальности оратора, берут и слишком тщательно вдумавшись в сказанное им, находят в этом еще и какие-то недочеты и недоработки.
Одним словом, еще никогда он не был так близок к тому, чтобы подойти и надавать всем без исключения звонких пощечин, включая даже самого Хереса, чьего восторга по поводу только что высказанного, никак и не мог ждать.
- Я тут что же один в трезвом уме??? - возмутился он, направив свой сгустившийся взгляд в сторону нерешительного Гофмана, который, неожиданно, ответил ему вполне добродушно:
- А знаете, Слива, я, пожалуй, соглашусь с вами! - проговорил он и уже было снова хотел схватить со стола графин, но вовремя одумался и театрально поглядел на доктора, - да и для проверки вашей смелой версии нам остается...сделать...только одно!
- Ну не томите же! - взвизгнула Софья Семеновна, - я итак уже вся изошлась! На мне уже и лица нет!
Килькин поглядел на нее и с гусарской честностью проговорил:
- Уверяю вас, Софья Семеновна, лицо на месте!
- Вы еще тут, Семен, со своим казарменным юмором! - бросила Матильда Арнольдовна, - так что там надобно сделать, Гофман?! Скажите уже, мы итак тут все невольные заложники!
Гофман усмехнулся.
- Нам надо лишь осмотреть тело на предмет укола, а также карманы доктора на наличие шприца! - проговорил он.
- Как я ненавижу все эти подозрения, право же! - осклабилась Софья Семеновна, - это все так унизительно, так ниже достоинства, ниже всего, что мы есть!
- А что это у нас с доктором? - спросила вдруг Матильда Арнольдовна, - уснул он, что ли в этом кресле?!

ЧАСТЬ 74. НЕ МОЯ.

Гофман, увлеченный своей внезапно открывшейся возможностью слегка отодвинуть разошедшегося не на шутку Сливу и внести свою лепту в расследование, позволил себе то, что доселе не позволял себе ни он, ни кто-либо другой , а именно – проигнорировал Матильду Арнольдовну.
Скорым шагом – настолько скорым, насколько позволяли слегка подгибающиеся ноги – Гофман приблизился к телу Вероники Аркадьевны, однако в последний момент его что-то смутило, и он вибрирующим голосом произнес:
- Уважаемая Софья Семеновна, я вынужден просить вас подойти. Право, не могу же я прикоснуться к дамскому телу, хотя бы даже давно и безнадежно покойному?
Софья Семеновна отчаянно замахала руками и свалилась с кресла в обморок на сей раз самым серьезным образом.
- Бог ты мой, да это же просто де жа вю! – возмутилась Матильда Арнольдовна – Недоставало нам еще одной покойницы! Анна Филимоновна, будьте любезны, окажите Софье Семеновне посильную помощь! К доктору уж обращаться не стану, увольте! Постойте, где же она?
Анна Филимоновна выступила из темноты комнаты и с явной неохотой приблизилась к слабо стонущей Софье Семеновне.
Гофман с надеждой воззрился на Матильду Арнольдовну.
- Мадам, поскольку из вакантных женщин остались лишь вы, прошу вас все же осмотреть тело. Смею надеяться, что вы все ж сумеете удержаться от неуместного проявления слабости.
Матильда Арнольдовна, с неудовольствием оставив папиросу, которой доселе занималась самым увлеченным образом, склонилась над тем, что некогда было Вероникой Аркадьевной.
Право же, нужен был художник, и художник незаурядный, дабы должным образом описать выражения лиц всех присутствующих…

ЧАСТЬ 75. МОЯ.

Лишь однажды некий заезжий генерал по какой-то утренней, похмельной случайности спутав Матильду Арнольдовну с кем-то из своих знакомых дам, с коей он был в крайне "тесных" отношениях, и обратившись к ней игриво на "ты" да еще с каким-то фривольным добавлением, был облагодетельствован столь презрительным взглядом Матильды Арнольдовны, что, говорят, позже спился замертво, причем уже на ближайшей неделе от ранения своей пробудившейся совести...именно так теперь оглядела Матильда Арнольдовна присутствующих...однако, к чести ее следует добавить, что она все же подошла и нагнулась над утратившей всякую жизнь Вероникой Аркадьевной, и уже вскоре, отогнув какую-то не очень интимную женскую туалетную принадлежность, обнаружила явный след от укола, Матильда Арнольдовна снова встала в свой полный рост, медленно вернулась в кресло, угостилась папиросой, и не утратив извечной своей солидности в манерах и голосе, объявила:
- Да, господа, дело совсем у нас тугое!
Надо ли пояснять, что лица всех присутствующих, кроме выпавшей временно из бытия Софьи Семеновны, вытянулись так, как обыкновенно вытягиваются лица всякого человека, который еще и не понял сути сказанного, но уже удивлен до такой крайности, что можно и не продолжать, так как продолжение сулит выражению лица нестерпимые страдания и муки.
Словом, все повисло в каком-то кислом ожидании, которое несколько даже затянулось паузой, которую взяла Матильда Арнольдовна для раскуривания папироски, и потому лица снова понемногу обрели человеческие черты, хотя все еще пребывали в неописуемом удивлении, граничащем с невиданным доселе страхом.
- Так и есть - укол! Сгубил-таки! - пробормотала хозяйка, - а ведь говорила я ей: доведут тебя замужества твои до какой-нибудь пакости! Да ведь разве ж теперь кто слушает? Все своим умом сильны!
Первым опомнился Гофман, но скорее потому, как почуял в себе невероятную тягу снова приложиться к графину, чем из-за слов Матильды Арнольдовны.
- Мда! - протянул он и присутствующие поглядели на него с надеждой, - мда! - протянул он второй раз и тут уж не выдержал Слива:
- Ну раз теперь-то все как-то уж более-менее ясно и видно нам пусть и сквозь затуманенное стекло, но неужели ж...
На том он как-то замялся, то ли снова утратив нить мысли, то ли оттого, что по обыкновению не захотел договорить всего, что пришло ему на ум, дабы не ляпнуть эдакого.
- Он убил ее и сам умер от приступа! - прозвучал слабый голос, поднимающейся Софьи Семеновны, - теперь я все ясно понимаю! Слыхала, что сердцем слаб! Вот и не вынес!
- И ведь это ж какие честь да совесть роятся в русском человеке вперемешку с плутовством и злодейством, - неожиданно зафилософствовал Килькин, - это ж кто же мог бы предположить, что вот возьмет и сгубит супругу свою, доведет приличных людей до разного рода душевностей и сам же и падет жертвой собственной неодолимой нравственности!
- Лучше и не скажешь, - подтвердила Матильда Арнольдовна, - пожалуй, на этом все! Пойдемте ужинать, я очень голодна!

ЧАСТЬ 76. НЕ МОЯ.

Услышав волшебное слово «ужинать», Килькин встрепенулся и рванул было к выходу, но следующая фраза Гофмана остановила его отчаянный аллюр.
- А с чего вы решили, Софья Семеновна, что Херес-Козлопятов мертв? Смею заметить, что за сегодняшний вечер мы все уж нагляделись на мнимых покойников, из коих лишь Вероника Аркадьевна оправдала наши ожидания.
Матильда Арнольдовна с неудовольствием оглядела Гофмана.
- Вечно вы со своими философскими вопросами, Гофман! Ну судите сами, от криков-то наших не то что от обморока – от сна вечного пробудиться недолго! А доктор, то бишь господин Козлопятов, не то что головы не поднял – пальцем не шевельнул!
Однако Гофман, по своему обыкновению желавший, дабы количество покойников оставалось минимально возможным, бормотнув: «И все ж таки стоит убедиться….» двинулся было в сторону неподвижного Гофмана, но был решительно остановлен Матильдой Арнольдовной:
- Уж коли вы непременно желаете украсить наш ужин осмотром тела, так уж позвольте это проделать хотя бы полковнику. Ибо вы, Гофман, будучи человеком нервического склада, неровен час тоже в обморок свалитесь.
Полковник Слива, наравне с остальными предвкушавший завершение беспокойного вечера достойным ужином, скривился, однако приблизился к креслу, в котором восседал неподвижно мнимый Херес.
- Да, он мертв, дамы и господа! – провозгласил Слива, вновь вернувшись к утраченному было патетическому тону.
- Ах, ну я же говорила! – воскликнула Софья Семеновна, несколько уязвленная тем, что слова ее подверглись сомнению! – Я же говорила – скончался, не вынесши мук совести!
- Пожалуй, что так…. – неуверенно произнес Слива – однако же….позвольте… что это? впрочем, оставим это. Право, неважно. Идемте ужинать, дамы и господа, покуда к нам не нагрянула полиция!