Кот Матрос и дядя Федор

Кот Матрос и дядя Федор

Тр-р-р-ах! Чашки с тарелками подпрыгивают на столе.
- Так куды ж оно делось, мать твою! - огромный кулачище Федора занесен во второй раз. Он исподлобья, тяжело смотрит на хозяйку и ждет.
- Вот те крест, Федя, вот те крест... - крестится старух, с ужасом следя за его рукой.
Мы с Витькой, не дыша, слушаем. Одно лишь то, что Федор затеял допрос при нас, возвышает меня и Витьку в собственных глазах. Недосягаемо сильный, израненный на войне, он как бы приглашает нас в свидетели, как бы советуется с нами. И мы тоже, вслед за ним, хотим спросить хозяйку, куда ж оно делось. Кулак Федор все-таки разжал, но в любой момент может еще раз грохнуть по столу. Федор все может.
- И пристал, - канючит хозяйка, - сказано не брала. Нешто я не крещенная, нешто не понимаю? От беда-то, господи сусе, как же вы теперь-то?
А правда - как? Как дотянуть теперь до конца месяца, что есть? Целых полкило мяса, прямо-таки роскошный по нынешним временам паек, бесследно исчезли. Самое обидное, мы даже не успели мясо попробовать. "С завтрава начнем! - отрезал Федор вчера. - Вам лишь дорваться, враз стрескаете". И нам пришлось ложиться на пустой желудок, хотя есть очень хотелось. Но прав бригадир, нельзя сразу, мы понимаем. Витька до полуночи толкал меня в бок и выспрашивал:
- Ты как больше мясо любишь: жаруху или во щах?
- Жаруху, а ты?
- И я жаруху!
Вот тебе и жаруха... Хозяйка взяла, больше некому. У, старая!.. И спрятала, ведьма, не сыскать. Мы с Витькой облазили каждый уголок, заглянули во все щели - куда там. Веревка, на которой Федор подвесил вчера в чулане корзину, оборвана, пустая корзина валяется сейчас у печки, а мясо - тю-тю.
Федор молчит, массирует здоровой правой рукой покалеченную левую. Верный признак - злой Федор. Мы знаем, что в культе и в левом боку у него сидит семь пуль. Финский снайпер-кукушка расстреливал его с елки полдня. Просто так, для тренировки палил, как он думал, в труп. Но Федор остался живой, только сделался на всю жизнь культяпым и кривобоким, вообщем инвалидом. На войне с фашистами он не был, работал здесь на заготовках, а после войны переехал в Лакинск. Оттуда его прислали за дровами для фабрики, выделив в помощь нас с Витькой. Федор всех тут знает, и все знают его. Хозяйка приходится ему родней, поэтому и остановились у нее. Без Федора ей крышка, Федор ей и дровишек, и по дому сгоношить, и ниток с фабрики, из которых она вяжет чулки на продажу. Труба ей без Федора и надо же. Прожили неделю нормально и пожалуйста.
- Словом так! - Федор поднимается, берется за шапку. - Ты, Петровна, прикинь, что к чему, можа и сыщется мясо-то. А нам недосуг с тобой, у нас дела поважней имеются. Пошли, мужики.
Польщенные таким обращением, мы дружно вскакиваем. Лавка опрокидывается, я нагибаюсь, чтобы поднять ее, и в следующее мгновение ору на всю деревню:
- Мя-а-а-со!
Все трое бросаются ко мне. Раньше всех Витька, я чувствую его луковое дыханье.
- Где?
- Вона, Витька, вона!
Толкаясь и мешая друг другу, мы лезем под кровать. Мясо... Как же мы раньше не догадались заглянуть сюда, везде искали, а под кроватью забыли. Вот пентюхи-то"
Замызганный ошметок - остатки нашей надежды - бережно передается из рук в руки пока не ложится на стол для всеобщего обозрения. Теперь можно перевести дух, собраться с мыслями. Я и Витька смотрим на хозяйку, потом на Федора, потом опять на хозяйку и опять на Федора. Он тоже ничего не понимает, чешет в затылке. Несомненно одно - мясо наше, никакого другого в доме не было и нет.
-Матрос! - охает Петровна. Она обводит нас счастливым взглядом и убежденно повторяет: - Матрос это, больше некому. От паршивец!
Федор словно просыпается, решительно плюхается на колени:
- Где ж он, курва, я найду!...
Матроса нигде нет.
Матрос - это хозяйский кот. Как и полагается котам днем он спит, а ночью, если не выпустить, начинает колобродить. Два раза он в самый сон под утро ронял с подоконника плошки с геранью, и Федор гонял его валенком, матерясь на всю избу. Первый раз поймал и вышвырнул за дверь, а во второй - кот забился в подпечье. Федор доставал его кочергой, но так и не достал. Значит, Матросова работа, вот курва!
- Феденька, а остальное-т где? Нешто сожрал? - глаза у Петровны округляются.
Действительно, где же остальное мяса, три кило-то где? Не мог же Матрос слопать сразу столько. Федор быстро что-то смекает и рявкает:
- Витька, за мной!
Мы дружно срываемся следом, еще не соображая, что бригадир задумал. На улице мороз - не вздохнешь. Впрочем, это мелочи, потому что мы уже догадываемся, зачем здесь. Ай да Федор, вот голова!
- Лезьте, - командует бригадир.
Витька и я суемся под крыльцо, где находится любимое место Матроса, его второй дом. Там темно, снега почти нет, воняет мочой и всякой дрянью. Мы терпим, чиркаем спичками, которые сразу гаснут, но мясо видим сразу. Вот оно, в целости сохранности.
Бессовестно измазанные куски Петровна моет в ведре, поминая Матроса недобрым словом. Почти ничего не съедено, мы с Витькой ликуем.
- Петровна, жареху нынче же заведи, - учит Витька. - А завтра щец, Петровна.
- Все сделаю, не обижу, - откликается одуревшая от радости Петровна. - А чего? Стряпаться начну со свету, к вечеру управлюсь. А Маня яичек обещалась, я вам яичек к жарехе-то. Ладно ль, Федь?
Конечно она чувствует себя виноватой, крути не крути кот-то ее. Хорошо, что так обошлось. С Федором лучше не связываться, памятный он, упрямый, силища в правой руке огромная. Боятся его в Лакинске, да и здесь тоже. Федор такой, для него весь белый свет в ответе за покалеченную руку, а не только снайпер-кукушка. У чайной, бывая в подпитии, он грозит здоровым мужикам розовой культей: "Ответишь мне за это!". И непонятно, за что именно отвечать: за культю или за обиду. Мы с Витькой считаем и за то, и за другое. В остальном Федор мужик ничего, хоть и жмотистый. К нам, салажатам, относится снисходительно, без нужды не обижает.
- Все, курва, ответишь!- Федор плюет на пол и в другой раз берется за шапку.
Петровна угодливо подхватывает:
- Уж я его, дьявола, проучу, прости господи. От ведь, паразит, удумал: веревку, знать, перегрыз да перетаскал за ночь-те. Проучу, Феденька, не сомневайся. Он у меня впроголодь насидится, дак небо с овчинку покажется. А вам постараюсь, со свету начну.
Мы втроем собираемся у дверей и совсем не слушаем причитания хозяйки. Нам уже не до нее, работа не ждет. Надо бежать на конюшню запрягать Дона. Сегодня мороз, Дон может не даться без Федора, а мы пока не знаем, пойдет ли Федор с нами или сразу к дороге. Федор снимает хомут - отдаст Витьке или не отдаст? Если отдаст, значит, не пойдет, значит хуже.
- Держи, - Федор царственным жестом вешает хомут Витьке на шею, - задача ясная?
- Ясная, -уныло отзывается Витька.
Он толкает дверь и вместе с клубами мороза в избу стремительно влетает Матрос.
- Эх, курва! - с невероятной ловкостью Федор хватает кота, зажимает культей под мышкой. Кот бешено рвется, на разве от федоровой клешни уйдешь? - Ремень! - рычит Федор, тыча кулаком в меня.
Я не понимаю, что нужно, бестолково сую ему в рукавицы, свалившиеся во время борьбы.
- Ремень, курва!
-Какой ремень? А, ремень...
Кое-как с помощью Витьки я выдергиваю из брюк Федора обрезанный солдатский ремень с медной пряжкой. Федор, исцарапавшись в кровь, затягивает на шее Матроса мертвую петлю. Мы оторопело смотрим, как кот, дернувшись несколько раз, затихает. Нет, живой, просто понял, что с каждым рывком становится только хуже. Федор привязывает свободный конец к ножке стола. Матрос не шевелится. Не шевелимся и мы с Витькой, стоим столбами, гадаем, что задумал бригадир.
- Закрой рот!, - командует мне Федор, а сам выходит в сени.
Петровна всплескивает руками.
- Ведь он за кнутом, ребятки, он ведь бешеный, господи ты мой. Что ж это, а?
В подтверждение ее слов Федор является обратно с пастушьим кнутом, кнут со свистом режет воздух, чудом не задев нас. Об печку шмякается отсеченное Матросово ухо, бескровное, безволосое, только что живое. Витька поднимает его зачем-то и тут же бросает. Запоздало вскрикивает Петровна, зажав ладонью рот. Наступает тишина. Федор трогает неподвижного Матроса ногой:
- Разлегся, курва... А то ишь! Живой - нет?
Видно, что он сам переживает, стыдится своей психованности, развязывает ремень дрожащими руками и брезгливо тянет кота за шкирку. И тут Матрос, изогнувшись, прыгает ему прямо в лицо. Федор отшатывается, но поздно - оба уже катаются по полу в дикой схватке. Матрос не отступает, не кидается наутек, понимает Матрос, что пощады не будет, только силы не равны. Федор придавливает его грудью, оборачивается к нам. Глаза вроде целы, только от уха к подбородку через всю щеку кровоточащая царапина.
- Ой! - охает Петровна, а Федор на мгновенье отпускает руку, чтобы вытереть кровь. Матросу того и надо, он пулей вылетел в оставшуюся открытой дверь. Федор в ярости:
- Чего вытаращились, мать вашу, рожу мою не видали? Петровна, воды, а вы кыш отседова.
Повторять не надо, мы уже на улице, чтобы быстрей вдохнуть свежего воздуха и переварить увиденное.

Витька меня постарше, ему исполнилось тринадцать, и он подумывает не начать ли курить по-настоящему. Он сильней, поэтому садится за вожжи, не спросив меня. Я знаю, что Витька потом все равно даст мне поправить, расщедрится. Сегодня дал почти сразу. Сам пристроился на задке, помалкивает.
Отца у него убило на войне, есть только мать, которая вместе с моей мамой работает на фабрике. Мы часто бегаем туда посмотреть на пленных немцев. Плохо быть пленным, хреновская у них жизнь. За табак отдают перочинные ножи, куда уж хуже. У Витьки ножей целых три, у меня пока один, но я не теряю надежды. Уже столковался с одним очкариком, а табачком разживусь, Витька не жадный.
Каникулы никак не кончатся, школа закрыта. Всех нас распределили на разные работы, получаем паек как взрослые Ну, поменьше, конечно, но получаем. Мы с Витькой сами напросились на лесозаготовки и не прогадали. До делянки километра два, бревна там лежат уже распиленные, нужно только стаскать чурбаки в сани. Каждый день мы делаем до темноты шесть ездок - и свободны. Можно и семь, но Федор говорит, что от работы кони дохнут. При этой его фразе мерин по кличке Дон косит на нас хитрым глазом, мол, все верно, дохнем. Меринок он так себе, с ленцой, только успевай присматривать.
Мы с Витькой все обсудили, во всем согласились друг с другом. Матрос, конечно, виноват, но не настолько, чтобы лишаться уха. Витька сказал, что ухо шевельнулось у него в руках. Врет, наверное, а может правда. Так и едем, переживаем.
- А хорошо бы Матрос был тигром, - прерывает молчание Витька. - У тигра лапища - во какая, когтищи сантиметров пятьдесят. Приложится, считай нет башки. И Федору кранты.
- Да, - говорю я, - когтищи что надо. А где этот ампотент?
Залетное словечко "ампотент" звучит унизительно. Мы с Витькой точно не знаем, что оно обозначает, видимо, связано с ампутацией. У Федора как раз ампутирована кисть, выходит он и есть ампотент. Мы уже выехали за околицу, а его нет и нет. Обычно он садится у крайней избы, ее давно проехали, дорога впереди пустынна.
- Может, не поедет, - предлагаю я. - Крови-то сколько потерял? Литр или два.
- Два, - говорит Витька.
За деревней снег удивительно белый, прямо смотреть больно. Дорога ведет к лесочку, огибает его и бежит дальше почти прямо. Погонять не нужно, Дон знает свое дело.
- Сань, как думаешь, Федор много финнов убил? - интересуется Витька.
- Думаю мало, ни одного, думаю.
- И я так же думаю, где ему ампотенту! Закурю-ка я пожалуй... От Матроса какой вред, никакого. Мясо же нашлось, а он его кнутищем.
Витька начинает крутить папиросу. Пальцы быстро коченеют, Витька тихонько ругает их, а заодно и Федора.
На делянке мы полные хозяева, каждый пенек знаем. Укладываем дрова не абы как, а с умом, как удобней - снизу здоровые поленья, сверху разная мелочь. Здоровые тяжелые, еле-еле волочим их вдвоем, мелочь кидаем играючи, хвалимся друг перед другом силой. Обратно уже не едем. Дон халтурит, едва переставляет ноги, мы шагаем пообочь, прикидываем, сколько ездок выйдет сегодня.
Первые два дня мы возили дрова прямо на фабрику, но так оказалось невыгодно. Во-первых, на санях много не возьмешь, во-вторых, слишком далеко до поселка. Федор договорился, и теперь мы свозим чурбаки только к правленью, куда за ними вечером приезжает фабричная полуторка. Шофер дядя Вася сообщает нам последние поселковые новости и новости мирового масштаба, а вчера привез Витьке в подарок от матери теплые солдатские варежки. Указательный палец у них сделан отдельно, чтобы ловчей было нажимать на курок. Может и сегодня что привезет, мы с Витькой гадаем, что именно.
- Вот бы ниток шелковых, - мечтаю я. - У мамки есть катушка в комоде. Ухо-то Петровна поди спрятала, пришили бы.
- Откуда тетя Вера знает про ухо? - резонно возражает Витька.
- Может как-то узнала, - отвечаю я, хотя ясно, что ничего такого она не знает.
Деревня приближается, видно правленье с красным флагом на крыше. Дон тянет веселей, трясет мордой. Веселей и нам. У правленья всегда народ, тары-бары, не то что на делянке. Вдруг Витька останавливается, как вкопанный:
- Санька, а ведь он его убьет!
- Кого?
- Матроса, Санька, кого же еще? Побег я , Санька...
Я, наконец, понимаю друга и внутри у меня холодеет. Федор убьет матроса или уже убил! Они же остались в избе, когда мы с Витькой выскочили. Федор прижал кота к полу, велел запрягать, ну мы и пошли. А он остался, и Матрос с ним. Есть еще Петровна, да что с нее толку. Не сговариваясь, мы одновременно шумим на Дона. Нам надо скорей в деревню, сами не знаем зачем, только позарез надо.
- Матрос он как бес, он вырвется от кого хошь! - успокаиваю я Витьку и себя, но Витька перебивает:
- Побегу я!
- Беги!
Конечно надо бежать. Ну не дураки ли мы: тигра приплели, нитки шелковые, Матрос там с Федором. Беги Витька быстрей, можно еще успеть.

Витька вернулся с неутешительными вестями. Петровна дома одна, Федор неизвестно где. Он разыскал в чулане мешок, поклал туда Матроса и пропал. Больше Петровна ничего не знает. Куда понес, что задумал - ничего, уж верно задумал недоброе. Петровна говорит злой был, как бес, облаял ее матом. Витька смотрел следы, но за калиткой следов много, поди узнай, который Федоров. Мы поспрашивали мужиков у правленья, Федора никто не видел. Выходит - конец...
С тяжелым сердцем возили дрова до сумерек. Ломили за троих, молча, и лишь в такой работе немного забывались, немного отпускало чувство вины за Матроса. Во всяком случае у меня. Ведь не найди я тот кусок под кроватью, он был бы сейчас живой. Нам что, перебились бы на картошке, не привыкать, а так выходит, что заплатил Матрос жизнью за сковородку жарехи. Кусок в горле застрянет от такой арифметики.
Петровна встречает нас как родных, с порога начинает тараторить:
- Извелась вконец, боюсь в окошко глянуть - варнак-то совсем сбесился... Прибегал давеча пьяный, морда желтая, йодом перемазанная. В поселок наладился за водкой, грит "душа требоват"!. Про душу вспомнил, прости господи. Маня яичек заносила, грит видала его за огородами. Зарыл, грит, мешок-от, Матроса значит, и там же четвертинку выдул, черт кривобокий!
- Где, Петровна, где? - Мы с Витькой подаемся вперед, готовые тут же помчаться в огороды.
- А нигде!
Петровна заходится в смешке, кашляет, лукаво посматривая на нас. Наконец отирает старушечьи слезы и выдает главное:
- Живой он, живой! Бог шельму метит, истинно сказано. Уж как вылез - не скажу, только явился не запылился. Я его покуда к Мане снесла, а Федька-то не знат!
Петровна снова кашляет, смех распирает ее, и мы тоже начинаем хохотать. Вот так Матрос! Витька от души лупит меня кулаком в ухо, я не остаюсь в долгу, мы весело тузим друг друга, а Петровна хохочет у печки.
- Айда к Мане! - кричу я на ходу, и мы выкатываемся на улицу как есть, без шапок, в расстегнутых пальтишках.
Манин дом близко, третий по счету, если брать от церкви. Мы бывали у нее и помним, как нужно себя вести при ее отце, Иване Пантелеевиче. Он дома, поэтому нужно сперва поздороваться, поговорить о погоде, о международном положении. Еще лучше спросить про здоровье хозяев.
- Как у вас ноги, Иван Пантелеевич? - интересуется Витька, а сам так и зыркает по сторонам.
- Вчерась ныла правая, а ноне отпустило.
Иван Пантелеевич откладывает газету, неторопливо встает и направляется к ходикам. Целый час тягает он гирьки, словно баба коровьи сиськи. В конце концов гирьки встают как надо, Иван Пантелеевич вновь берется за газету. Нам уже не хватает никакого терпежа, Витька толкает меня в бок, пора.
- Нам бы взглянуть, - начинаю я, но Иван Пантелеевич опять за свое:
- А на той неделе спину прихватило, спасу нет. Сутки колодой лежал, так Маня водкой растерла.
- Надо было гусиным жиром, - говорю я, - мамка всегда жиром помажет - как рукой снимет.
- Што ты говоришь? Надо же, гусиным жиром. А к примеру в горле запершит, тогда как?
- Тогда накрутить тряпочку на лучину и обмакнуть в керосин. А потом горло помазать. Самый верняк.
- В керосин, значит? Скажите пожалуйста... Мань, слышь ли?
Маня выглядывает из-за дощатой перегородки, там у них закуток для кухни:
- Што вы их томите, отец? Прямо дите малое, забаву нашли. Матрос, здесь ли? Вылазь, пришли к тебе...
- Матрос, Матрос, кис-кис-кис, - подхватываем мы, растянувшись на полу.
К великому нашему разочарованию Матрос не показывается. Мы елозим на брюхе, кис-кисаем, шукаем в сенях, выглядываем во двор - бесполезно. К поискам присоединяется маня, а немного погодя, и Иван Пантелеевич, забывший про больную спину. Радость наша постепенно гаснет, мы растерянно переглядываемся. Иван Пантелеевич тоже недоумевает:
- Целый день под ногами путался, не мог же он сквозь землю провалиться. В подполье-то лазала, Мань?
- Чего я там забыла?
На всякий случай мы проверяем со свечкой и в подполье, результат тот же. Больше искать негде.
- Это геройский кот, - сам с собой рассуждает Иван Пантелеевич. - Из-под снега вывернулся, что из могилы воскрес. Папанинец, а не кот. Такой за здорово живешь не сгинет, разве убег куда?
Иван Пантелеевич обводит взглядом избу, отыскивая место, куда геройский Матрос мог бы убежать:
- Может за огороды подался или вообще в лес убежал, сладко ль ему с людьми-то?
- Должно, домой, - подает голос Маня. - Я же шастала туды-сюды, он и проскользнул в дверь.
Слабая, но надежда. Мы прощаемся и выходим на улицу.
-Дурак он что ли домой?! - говорит Витька, а сам нажимает. Я поддакиваю, не отстаю от друга. Со стороны церкви доносится тарахтенье. Освещая улицу фарами, нас обгоняет полуторка дяди Васи, сигналит, как старым знакомым. У нашего дома машина притормаживает и из кабины прямо на нас вываливается пьянющий Федор.
- Принимай гостинец! - кричит дядя Вася и трогает.
Федор едва стоит на ногах, раскачиваясь из стороны в сторону. Полушубок нараспашку, ворот у рубахи расстегнут, шапки нет и в помине. Нас он в упор не видит, мы его тоже. Трепеща от собственной смелости, мы обходим его словно пустое место. В сенях лоб в лоб сталкиваемся с Петровной.
- Тсс... - она притворяет дверь и шепчет: - Матрос-то под печью...
- Как? - в один голос спрашиваем мы.
- А так. Почитай духом разошлись - вы за порог, а он тут как тут. Што будет, что будет? Федька-то каковский приехал...
Петровна беспрерывно повторяет свое "што будет", а мы. позабыв про все на свете, вмиг оказываемся у печи. Две горящие точки в темноте убеждают - здесь Матрос.
Витька в восторге, про меня и говорить нечего. Некоторое время мы ликуем каждый про себя, затем нас прорывает, и мы взахлеб начинаем делиться впечатлениями дня. За одну минуту я убеждаюсь: Витька настоящий и самый смелый друг. Он теперь будет защищать Матроса до последней капли крови и если потребуется отдаст за него жизнь. А вообще он с самого утра имеет твердое намерение пробить Федору башку. У меня то же намерение. Нас одинаково останавливает только безрадостная перспектива сидеть в тюрьме за убийство. Правда, Витька собирается пробивать ломом, а я свинчаткой, которая есть у меня дома в поселке. Я почти доказал Витьке преимущества свинчатки перед ломом, но в дверях возник Федор. Мы дружно замолкаем. Сердце у меня екает где-то в пятках, но Витька кладет мне руку на плечо, подбадривает. Какое счастье, что нас двое, а с Петровной даже трое. Я мало-помалу ощущаю, что сердце бьется на месте, в груди.
- Все здесь? - Федор обводит нас невидящим взглядом и задерживается на Петровне: - И ты, божий одуванчик?
- Я ничего, Федь, ничего...
Петровна суетится, не знает, что оправить. Пальцы снуют вверх-вниз, от платка к переднику, разглаживают несуществующие складки. Федор шлепает через избу, распространяя перегарный дух. На стол выкладываются поочередно бутылка водки, кусок мыла и газетный сверток.
- Мыло Петровне, компенсация за убыток, это мне, - Федор щелкает по бутылке, - а вам вот.
Из кулька сыпятся леденцы, что продаются в буфете на вокзале. Мы не накидываемся на них, терпим, глотая слюни. Нужны нам его леденцы, как ежу махорка, обойдемся. Впрочем, Федор не замечает нашего протеста. Он пристраивает бутылку между ляшек и с третьей попытки вышибает сургучовую пробку.
- Петровна, подь сюды, помянем!
- Што ты, што ты, - машет на него Петровна, - садитеся к столу.
Есть охота шибко, повторного приглашения не требуется. Располагаемся за столом с таким расчетом, чтобы держать печь в поле зрения. Наши места выгодные - Федор к печке вполоборота, он не может видеть того, что видим мы. Мясо тает во рту, но всего удовольствия мы не испытываем. Где тут испытать, когда Витька без конца пинает меня под столом, я - его, да и Петровна сидит как на иголках. Федор выпивает стакан водки, к еде не притрагивается, курит. Его окончательно развозит, голова неудержимо клонится к столу, и вскоре он задремывает, подперев желтые от йода щеки кулаками. Петровна прикручивает фитиль, делает нам непонятные знаки, а сказать вслух боится. Ну ее совсем, до нее ли нам?!
В избе тишь, темно, но не настолько, чтобы помешать нашей с Витькой игре. То он, то я попеременно показываем спящему Федору фигу. Это очень удобно, Федор как раз напротив. Мы чуть слышно, больше губами и жестами переговариваемся, помаленьку выуживая из кулька леденцы. Не пропадать же добру. Петровна неслышно моет посуду.
- Дрыхнет, - в сотый раз кивает на Федора Витька.
- А Матрос-то живой, вот он, - отвечаю я кивком в сторону печи.
Это вызывает такое веселье, что мы едва не прыскаем. А чего? Федор не проснется до утра, завтра или сегодня попозже Матрос будет у Мани в безопасности. Через неделю нам уезжать, тогда Петровна его заберет. У Мани детей нету, муж пропал без вести, всей семьи - она да отец, так что матрос не будет в тягость. Он ведь нам теперь как родной, а раньше бегал себе и бегал, обычный кот эка невидаль. Но мало ли что было раньше.
Правда, Матрос чересчур засиделся, не хочет выглядывать, но мы-то знаем, там он. Я закладываю воображаемую свинчатку в кулак и показываю, как хотел проломить Федорову башку. Витька закусывает мякоть ладони, чтобы не рассмеяться. Хорошо!...
-Витька!! - я отдергиваю его руку ото рта, а Петровна роняет стакан.
Стакан не разбивается, долго-долго катится через всю избу и когда, наконец, останавливается, Федор уже вскакивает. Он все понял первым, понял каким-то звериным чутьем, предположил невероятное и первым оказался в запечье, где всегда укладывался спать.
Околевший матрос намертво вцепился в Федорову подушку. Шерсть дыбом, оскаленный рот забит пухом. даже мертвый страшен он в своей мести и недоступен. Меня колотит озноб, а Витькино лицо сливается по цвету с печной побелкой. Заунывно. по-волчьи подвывает Петровна, крестится, будто заведенная. Один Федор, враз протрезвевший, сохраняет способность соображать и действовать. Это он выволок подушку из запечья и теперь пытается оторвать от нее кота.
- Мать, мать, мать... - матерится бригадир. Потные волосы липнут ко лбу, он багровеет от натуги, по-всякому упирается ногами, тянет, но ничего не получается.
- Витька!
Витька боком пятится ко мне.
- Витька, курва!
- Что?
- Что-что, пособляй!
Витька не трогается с места, только сильней сжимает мой локоть. Федор кидает на нас ненавидящие взгляды.
- Хрен с вами, справлюсь!
Он начинает комкать Матроса и подушку в один общий тюк. Пух летит во все стороны, попадает на нас, на Петровну, на стол, где рассыпаны недоеденные леденцы.
- Подушку-т, Федь, - робко намекает Петровна, но Федор цыкает на нее: - В нужник твою подушку вместе с этой падалью. Ответишь мне!
Матроса, нашего матроса в нужник?! Мы с Витькой бросаемся на подушку с разных сторон и пытаемся вырвать ее у Федора. Но что наша цыплячья сила против его? Он запросто отшвыривает нас по углам, я лечу целую вечность и больно стукаюсь головой о ведро. В глазах круги, ничего не вижу и не слышу. По счастью очухиваюсь как раз вовремя, чтобы оценить обстановку. А она такова: Федор привалился к стене и стонет, а Витька прыгает вокруг него со сковородкой на изготовку. Петровна талдычит: "Убили, убили!", хотя дураку ясно, что бригадир пока жив.
- Получи, ампотент, получил! - надрывается Витька.
Значит-таки вдарил. Ну и Витек! Я подскакиваю на подмогу, и Витька внушительно грозит за двоих:
- Ща еще получишь!
Нет сомненья - получит. Долго и мутно смотрит Федор на меня и на Витьку и что-то читает в наших глазах, отчего выпускает подушку с Матросом.
- Подавитесь, суки...
- Вали отсюда!
Мы расступаемся, дверь за Федором ухает так, что изба едва не разваливается. Это победа.
Я как слепого веду Витьку на лавку, осторожно разжимаю его пальцы на сковородке. Витька не сопротивляется, идет покорно. Его передергивает, он всхлипывает раз, второй, третий и, не таясь, плачет навзрыд. Я не решаюсь его успокаивать, просто стою рядом и глажу Витькины волосы.

День обещается солнечный, самый подходящий для работы. Поскрипывают полозья саней, Дон развевает хвост, со свистом выдувает пар из ноздрей. Он уже два раза останавливался, якобы, по нужде, судя по всему, навострился и в третий. Я предостерегаю его, чмокаю: "Но, шалава!".
Очень хочется спать. Я клюю носом за вожжами, а Витька, закутанный в тулуп, сопит позади меня. Всю ночь он метался на печи, вскрикивал, будил нас с Петровной. Сейчас вроде угомонился. Деревня уже скрылась, но еще различается в предрассветной темноте крошечная фигурка Ивана Пантелеевича, который сегодня вызвался проводить нас. Мы благодарны ему за это.
Федор ждет на делянке. Иван Пантелеевич видел его до рассвета, разговаривал. Про вчерашнее не было ни слова, как оно обернется неизвестно. В любом случае Иван Пантелеевич за нас, да мы и сами постоим за себя - в санях у нас спрятан давешний кнут, которым Федор отсек матросу ухо. Это чтобы быть до конца спокойными, а вообще Федор не не посмеет, мы ему не Петровна. будем молчать, словно ничего не произошло. Неделю доработаем, небось не раздеремся.
Витька дремлет, а я думаю о нем, о себе, о страшном с своей мести, но геройском Матросе, о том, что скоро начнутся занятия в школе а сними придут новые заботы, далекие от нынешних. Еще я думаю, что не забуду эти две недели, сегодняшние похороны Матроса на огородах, Витьку со сковородкой в руках и причитающую Петровну. Никогда не забуду, нель зя забывать.
Витька вдруг говорит:
- Я, Санька, спать не хочу. Я хочу побыстрей вырасти, чтобы стать сильным и не бояться всяких там... И ликвидировать их всех. Вот чего я хочу, Санька!
Витька подсаживается ко мне, мы правим вместе, а больше толкуем о том о сем, посматривая вдаль. Дон, почуяв слабинку, тащит кое-как, но мы не понукаем. Верхушка леса за горизонтом напористо краснеет, того и гляди взойдет солнце. Прозевать восход нам сегодня никак нельзя.