Последний раз про любовь

Последний раз про любовь...

Странная штука любовь. Особенно в зрелом возрасте, как это случилось с Виктором Павловым на тридцать третьем году жизни.
Работал он слесарем на "Автоприборе", имел высокий шестой разряд, с сознанием полной гармонии уходил в очередной отпуск. Дома ладил с женой, воспитывал и вроде неплохо семиклассника Сашку. Квартира, слава богу, осталась от родителей, заработки нормальные, все как у людей и на тебе - любовь. Хлебнул он ее по самые ноздри, махнул полным стаканом. И ладно бы соседка Соня была ровней ему. Так нет же: красавица, интеллигентка, словно из какого-то голливудского фильма перебралась она к ним в подъезд и даже не верилось, что такая женщина может быть соседкой и запросто жить этажом выше. Белым днем началась любовь, первым из двадцати четырех, отпущенных отпуском.
В трусах и домашней футболке лежал Павлов на диване, когда раздался роковой звонок. Он отпер дверь и тут же устыдился своего затрапезного вида. Небывалой, сказочной красоты женщина стояла за порогом, более того, она просила о помощи его, Виктора Павлова. Чувствуя сладостный восторг, Виктор смотрел на нее, слушал и со всем соглашался. Да, весь дом на работе, да - найти в таком положении мужчину большая удача, да- поможет, да - сокрушит эту несчастную захлопнувшуяся дверь. Полминуты потребовалось на переодевание, еще столько же на обследование двери красавицы.
- Раз плюнуть, - объявил Виктор. - Сейчас поднажмем и пойдет родимая!
- Только быстрей, я, кажется, забыла выключить утюг. И осторожней...
- Сделаем, родной муж не заметит. Ну работе мужик-то?
- Да какой муж, господи. Быстрей, прошу вас.
Павлов нажал плечом, и дверь сдалась. Утюг стоял с намотанным на ручку проводом, паленым не пахло, пахло духами и чем-то приятным. Коридор был завален тюками, нераспакованными коробками, как всегда при переездах. Павлов решил, что настало время перейти на "ты":
- А ты боялась. Меня Виктор зовут.
- Спасибо огромное, Виктор. Соня, Софья... Вышла, растяпа, за вещами, дверь и захлопнулась.
- Будем знакомы, Софья-Соня. А я слыхал в тридцать седьмой новые соседи, кто такие, думаю, надо бы познакомиться. Вот и познакомились. Одна живешь-то?
Соня не ответила, может, не расслышала, и разговор сам собою иссяк. Этой же ночью Павлову приснился сон и во сне история развивалась куда веселей. Он пил у Сони чай, помогал расставлять мебель и, вешая картину "Неравный брак", сорвался прямо в объятия хозяйки.
На самом интересном месте Виктор проснулся. Было семь часов утра, жена гремела на кухне посудой и по контрасту Виктор принялся вспоминать, как познакомился со своей половиной, как ухаживал и что переживал. Вспоминать было нечего. Проехала по цеху новая девчонка на каре, из себя вроде ничего, и кто-то из парней сказал: "Ништяк бабец!". Виктор тоже подумал, что "ништяк". Через пару дней в очереди за обедом от запросто разговорился с новенькой, которая бесхитростно рассказала всю свою биографию симпатичному парню. Биография запросто уложилась между супом и компотом, они вместе вышли из столовой и в тот же день из проходной. Простая и безответная Валя доверчиво потянулась к Павлову, Виктор начал захаживать к ней о общежитие. Соседки по комнате, завидя его, кричали: "Кремлева, к тебе хахаль пришел!" и тут же вроде как по делам испарялись. Они оставались с Валентиной одни, Павлов лапал "свою" Валюху, и скоро добился, чего хотел. Через месяц была свадьба. За столом его батя, бывший танкист, пел "Броня крепка и танки наши быстры", сам Виктор признался, что "богатырь" родится не к исходу сентября, как напутствовали гости, а чуток пораньше.
Остаток недели Сонины глаза, прическа и бедра преследовали Павлова повсюду. Отпуск проходил бестолково и тянулся как резина. Павлов сгорал без дыма, подолгу валялся в постели, растравлял себя мечтами, машинально ел, пил, курил, а главное, сопоставлял. Впервые с начала совместной жизни от критически присматривался к жене, слушал ее вздор про неведомую Нинку из второй смены, с тоской отмечал располневшие формы, неряшливость, неумение одеться и причесаться. Все у нее было не так, все хуже. В субботу перед футболом он отправился стричься и через стекло в дамском зале увидел Соню. Она сушила волосы под феном и загадочно улыбнулась Павлову. Полчаса промаялся он под пыльным фикусом, пропустил свою очередь, но Соню дождался. С новой прической она была неотразима. Мужики как один завертели нестриженными головами, на виду у всех Соня подошла к нему и спросила:
- Здравствуйте, вы стричься?
Павлов кивнул и покраснел.
Когда парикмахерша в третий раз спросила, как стричь, Павлов в сотый успел обозвать себя дураком. Двух слов связать не может, а туда же! С досады он ничего не сказал парикмахерше а дома решил, что никогда не любил и не полюбит свою Валюху и что вся предыдущая, внешне благополучная жизнь была ошибкой.
...На скамейке во дворе Павлов разлил по пластиковым стаканам водку и прямо спросил друга Кольку:
- Ты бабу свою любишь?
От неожиданности Колька перестал колупать яйцо и открыл рот.
- Ну там жить без нее не можешь, нежность, ласка, Короче, любишь или нет?
- Ты, Вить, лучше вот яичком закуси...
- Да погоди ты со своим яичком! Тут любовь, непредвиденный случай. Я понять хочу, ясно?
- Ясно, чего орешь-то? Где любовь?
- У меня, Коля, у меня. Не к Вальке, конечно, к другой. Я и фамилию не знаю, а тут, - Павлов стукнул себя по груди, - горит все.
- А Валька знает?
- Ты че, совсем дурак?
- А эта, твоя знает?
- Нет, конечно.
- Так надо сказать. В таком разе надо решительно, раз-два и в дамки. Помню, моя матрешка заявляет: "Ты герой не моего романа, и вообще мой идеал Ален Делон!", а я ей прямо в лоб: "Твой идеал я, Николай Савельев, неуж дура не видишь?". Сразу увидела, не слепая же. И ты тем же макаром. Все они одинаковые, у всех эта штука вдоль.
Павлов хорошо знал Колькину жену Зину и ему стало смешно и грустно, потому что Соня и Зинка это небо и земля. Но в словах друга было свое рациональное зерно и Павлов решил не пренебрегать советом. Савельев был человеком бывалым и сам про себя рассказывал страшные истории. Будто один раз он застукал дома жену с хахалем, связал их обоих и запалил квартиру, предварительно облив все керосином и пообещав всех порешить. Сам, правда, тут же выскочил за дверь. И все соседи будто видели и слышали, как жена вопила и просила пощады, но в ответ на ее стенания Колька набирал в рот керосин и мстительно прыскал в замочную скважину. Будто прыснул он три раза, однако вся история закончилась неожиданно мирно. Погорельцы простили друг друга, Колька выпил с любовником жены литр водки и вытолкал его в шею. Жену досмерти исколотил - на этом и кончилось.

Дома Павлов тщательно побрился и, напевая "парней так много холостых", полез в шкаф за чистой рубашкой. Жена, вышколенная за двенадцать лет совместной жизни, молча наблюдала за приготовлениями.
- Ты бы лучше за Сашкой съездил, - не утерпела она. - Сбагрил матери и доволен.
- Мне че прикажешь, сидеть с ним целыми днями. У меня отпуск, между прочим, право имею отдохнуть.
- Знаю я твой отпуск...
- Че ты знаешь?
- А то, не слепая еще, вижу.
Валя всхлипнула и на минуту Павлову стало даже жаль ее. Он иногда задумывался, что будет с ней, с Сашкой, что вообще будет дальше, но ответить себе не мог, поэтому гнал непрошенные мысли прочь. Ничего не известно, будущее покажет.
- Приду поздно, не жди, - сказал он на прощанье.
На лестнице мелькнула мысль, что жена запросто может проследить его маршрут, уставится с балкона, а он и не выходил. Ну и черт с ней, переживет.
Соня отперла на третьем звонке.
- Вот зашел проведать. Может, что нужно, то да се. Что смотришь, не узнала?
- Все?
- Что "все"?
- Вы все сказали?
- Сказал.
- Тогда перестаньте ходить за мной, в конце концов мне это надоело. вы обещали, я помню, но мне ничего не нужно, я вас не звала.
Лучшего момента может не быть, сейчас. Павлов много раз представлял этот момент, свои слова и действия, но, потеряв самообладание, сделал совсем не то. что хотел. Так получилось. Он сделал шаг вперед и обхватил Соню за талию.
- Я же люблю тебя! - сказал он и тут же получил звонкую пощечину. - Ты че, Соня?
- Пошел вон, подонок. Не уйдешь - закричу!
- Ты че, Сонь, я ж люблю...
Выстраданное признание толкнулось в маленькой прихожей и рикошетом вернулось к нему, не тронув Соню. Она словно не слышала его, оправила задравшееся платье и неожиданно тихо попросила:
- Уходи, Витя...
- Совсем не любишь? - тоже тихо спросил он.
- Совсем...
- Ну, будь здорова, не кашляй. Нам значит чистенького подавай, в галстуке. В другой раз звони в тридцать пятую, там фраер живет на "мерине" ездит. Этого сразу полюбишь и грязи в подъезд не нанесешь!
Что он несет? Но было поздно. Дома Павлов под холодным краном смыл со щеки пощечину, обида не смывалась. Все, отрезано... Жена не выглядывала из спальни, пережидая грозу. Вскоре дома стало совсем тошно и Павлов выскочил во двор. Допоздна сидел он на скамейке, думал, смотрел на Сонины окна. Одно окно в комнате было освещено.
- Вить, иди домой, куда ты пойдешь? - донеслось сверху.
Павлов посмотрел выше - на балконе стояла жена.
"А у Сони балкон закрыт, - машинально отметил он. - Черт с ней, недотрогой, на мой век бабья хватит".
- Вить? - опять позвала жена.
- Да иду я, не ори, - буркнул Павлов и остался сидеть на скамейке.
Сергей Муравкин