Ловушка времени. Леон и Татьяна Нотины.

ОТ АВТОРОВ
Отдавая книгу на суд читателя, авторы сочли необходимым предварить ее предисловием.
Эта повесть, написанная в жанре ненаучной фантастики, ни в коей мере не претендует на историчность. При ее написании авторы позволили себе использовать евангельские персонажи, однако хотят предостеречь читателя от восприятия этих персонажей в точном соответствии с евангельским сюжетом. Такое восприятие вызвало бы искреннее недоумение у серьезного читателя, хорошо знакомого с Евангелиями. Описанные в книге события частично, а иногда и полностью не соответствуют евангельским.
Авторы взяли на себя смелость, надеясь, что их простит великодушный читатель, совершенно свободно распоряжаться жизнью и судьбой евангельских персонажей и настоятельно просят относиться к предлагаемой книге только как к авантюрно-приключенческому произведению с занимательным сюжетом (они очень старались, чтобы этобыло именно так) и никак иначе.
В процессе работы над книгой авторы следили за тем, чтобы не оскорблять верующих людей, и надеются, что им это удалось. Они заранее приносят свои извинения тем, чьи религиозные чувства, несмотря ни на что, окажутся задетыми.
События, описываемые в книге, происходят в Иудее. Имена персонажей и географические названия сохранены в их древнееврейской транскрипции. Поэтому имени «Иисус» в книге соответствует «Ешуа», имени «Лазарь» – «Эльазар», имени «Симон» (Петр) – «Шимон», вместо первосвященника Анны в книге действует Ханан. Селение Вифания авторы называют«Бейт-Ания», Вифлеем – «Бейт-Лехем» и т.д.

Иерусалим, 2009


Часть первая
РОЖДЕНИЕ
ПРОЕКТА

Порвалась дней связующая нить,
Как мне обрывки их соединить!
В. Шекспир. «Гамлет»


Глава 1,
в которой я разговариваю с неизвестным

Как бы я хотел, чтобы эта книга никогда не была написана, и те ужасные события никогда бы не произошли, но увы...
Это был ничем не примечательный пятничный день середины октября. Погода в Тель-Авиве стояла прекрасная,было сухо и совсем не жарко. Ярко светило солнце, отражаясь в синей глади Средиземного моря. Небо, необъятное и глубокое, без единого облачка, сливалось на горизонте с
морской поверхностью. Желтый песок сверкал и переливался. На пляже было многолюдно, взрослые загорали или играли с мячом, дети бегали, кое-кто купался.
Я сидел в маленьком кафе на набережной и пил пиво. Я любил это кафе, уютное и чистое, здесь всегда можно было быстро и недорого перекусить. Хозяин, толстый смешной марокканский еврей Моше, приветствовал меня дружеской улыбкой и привычно спрашивал: «Как всегда?».
Чаще всего я садился под большим портретом Ицхака Рабина, который висел на стене перед входом. Этот портрет был одной из тель-авивских достопримечательностей. Он нередко служил причиной жарких споров между посетителями, длившихся порой часами*. Я уверен, что хитрец Моше нарочно
повесил его, чтобы привлечь в свое заведение публику.
В тот день все было как обычно. Я молча наслаждался приятной погодой, предвкушением выходных и одиночеством, а потому не сразу заметил, что ко мне подсел незнакомец.



--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
* Ицхак Рабин (1922 – 1995) – премьер-министр Израиля, на-
чавший переговоры с Организацией Освобождения Палестины
(ООП), возглавляемой Ясером Арафатом. Рабин был убит ульт-
раправым активистом и как политическая фигура до сих пор
является предметом споров в Израиле.
-------------------------------------------------------------------------------------


– Шалом! Мар Слуцкий, им ани ло тоэ?*
Вопрос был задан с сильным русским акцентом, поэтому я ответил:
– Ата ло тоэ, аваль эфшар ледабер бэ русит**.
Терпеть не могу, когда двое русскоговорящих общаются между собой на иврите. Это звучит настолько нелепо и вычурно, что хочется крикнуть им: «Слушайте, кончайте
валять дурака!».
Однако мой собеседник не смутился.
– Конечно, конечно, – продолжал он уже по-русски, – вы не могли бы меня выслушать, господин Слуцкий?
Не знаю, как вас, но меня вовсе не радует, когда незнакомый человек обращается ко мне на улице по фамилии.Мне сразу кажется, что я влип в какую-то историю, что меня «зацепила» полиция или налоговая инспекция.
Однако незнакомец совсем не выглядел официальным лицом, скорее – слегка свихнувшимся интеллигентом. На вид ему было лет пятьдесят, голова тщательно выбрита, очки без оправы с тонкими дужками напоминали пенсне. Одет мужчина был скромно, но опрятно – впрочем, в Израиле так одеваются многие. Он был сухощав, говорил неприятным, надтреснутым голосом и смешно склонял голову в полупоклоне.
Мне не хотелось с ним разговаривать, я словно предчувствовал, что ничем хорошим это знакомство для меня не кончится, но из природной вежливости остался сидеть за столом, вместо того, чтобы тут же встать и убраться подальше.
– Итак, господин Слуцкий... – начал мой собеседник.



---------------------------------------------------------------------------------
* Здравствуйте! Господин Слуцкий, если я не ошибаюсь?
** Вы не ошибаетесь, только можно говорить по-русски.
-----------------------------------------------------------------------------


– Меня зовут Михаил, вы можете обращаться ко мне по имени, – представился я.
– Благодарю вас, – незнакомец привстал и поклонился. – Итак, Михаил, начну сразу, как говорят, с места в карьер. Я знаю, над чем вы сейчас работаете.
А вот это уже вообще черт знает что! Моя работа, конечно, не относится к разряду секретных, но и афишировать ее я не собирался.
– Ну и что, мне это тоже известно, – поджал я губы. – А собственно говоря, кто вы такой и что вам от меня нужно?
– Простите, что не представился, – снова начал расшаркиваться незнакомец. – Меня зовут Владимир Кравченко, я филолог.
– Так вам нужно интервью? – догадался я.
– Нет, нет! – всполошился Кравченко. – Я совсем по другому поводу.
– У нас с вами есть общие знакомые? – предположил я, стараясь быть учтивым.
– Это совсем неважно, – отрезал Кравченко, – я бы хотел поговорить с вами о том, что косвенно связано с вашей работой…
Здесь, наверное, мне следует немного рассказать о себе. Меня зовут, как вы успели понять, Михаил Слуцкий. Я – физик, мне сорок пять лет. Физика стала для меня не только профессией, но и спосо-
бом мироощущения. Я отношусь к тому разряду ученых, которые не разделяют время на рабочие будни и выходные дни.
Я не женат, вернее, был женат короткое время. В девятнадцать я в юношеском порыве женился на однокурснице. Наша семейная жизнь продолжалась около двух лет, пока мы в конце концов не надоели друг другу и расстались без всякого сожаления.
Неудачный брак так сильно на меня повлиял, что в дальнейшем я старался избегать серьезных отношений с женщинами. Постепенно я свыкся с холостяцкой жизнью и больше не помышлял о женитьбе. Как говорил мой учитель, профессор Шапиро, «настоящему физику жена
не нужна, он обручен с физикой».
Кстати, именно благодаря профессору Шапиро я начал работать над проблемой хроноволн. Позже, когда наука в бывшем Советском Союзе стала чахнуть, мы вместе переехали в Израиль.
Хроноволновая теория – это детище и смысл жизни профессора Шапиро. Еще студентом, на факультативном студенческом кружке, я заинтересовался этой темой и в дальнейшем уже не прекращал над ней работать.
Вскоре после переезда в Израиль профессор Шапиро умер, но фундамент, заложенный им, оказался настолько прочным, что мне удалось довести его идею до логического конца и выйти на уровень ее практического применения.
Еще лет сорок назад профессор Шапиро высказал предположение о существовании временных волн, которые пронизывают пространство нашего мира и одновременно находятся вне его. Мой учитель назвал их хроноволнами. Эти волны должны двигаться в одном направлении – от прошлого к будущему в нашем понимании, но это не значит, что при определенных условиях материальное тело не могло бы двигаться в обратном направлении или, наоборот, ускорять движение вперед.
Таким образом, профессор Шапиро утверждал, что возможно перемещение во времени. Кроме того, с точки зрения профессора, прошлое никуда не исчезает, а существует одновременно с настоящим, точно так же, как и будущее.
Я вспоминаю, как мы, молодые студенты, завороженно слушали профессора, рассказывавшего нам о возможности движения по хроноволнам.
«Представьте себе, что вы плывете по Волге, – возбужденно говорил он, размахивая руками, – допустим, вы выехали из Рыбинска, проплыли Ярославль, Кострому и в данный момент находитесь на уровне Горького. Однако изза того, что вы уже не в Рыбинске и не в Ярославле, эти города никуда не исчезли, так же как то, что вы еще не доплыли до Ульяновска и Куйбышева, не отменило факт существования этих мест. Просто Рыбинск и Ярославль в данный момент – это ваше прошлое, а Ульяновск и Куйбышев – ваше будущее, но для кого-то эти города – их настоящее.
Точно так же и движение по хроноволнам не отменяет прошлое и не создает будущее. Прошлое и будущее существуют и будут существовать всегда, потому что то, что для одного является прошлым или будущим, для другого представляет собой настоящее. Именно поэтому в данный мо-
мент в одной из реальностей Наполеон выигрывает Аустерлицкое сражение, в другой – он бежит из России, а в третьей – проигрывает битву при Ватерлоо».
Все это производило на нас, студентов, очень сильное впечатление, мы были очарованы профессором. Но с годами большинство из нас стало относиться к его идеям как к чему-то несбыточному, фантастическому, и постепенно вокруг профессора образовался лишь небольшой кружок энтузиастов, все еще веривших в хроноволны и готовых посвятить этим идеям всю жизнь.
Прошло немало лет, многих из тех энтузиастов уже нет в живых, как и самого профессора, но только сейчас, в Израиле, нам, кажется, удалось воплотить идею учителя в жизнь и создать устройство, способное перемещать материальные тела по хроноволнам. Во всяком случае, первые
эксперименты прошли успешно. Никто, конечно, не собирался забрасывать в прошлое или будущее людей, но нам удалось переместить сначала в прошлое, а затем в будущее молекулярные структуры, которые потом были успешно возвращены в настоящее.
Фактически мы стояли на пороге новой эры в истории человечества, когда путешествия во времени перестанут быть уделом научной фантастики.
Учитывая важность нашей работы, мы старались как можно дольше сохранять наши эксперименты в тайне, но жители Израиля прекрасно знают, что в этой стране тайн не
существует. В любом месте найдется кто-нибудь, кто чтото знает или слышал, и этот кто-то обязательно поделится новостью с соседом, родственником или сослуживцем.
Именно поэтому меня нисколько не удивило заявление этого чудака, назвавшегося Владимиром Кравченко, что он знает, над чем я работаю. Без особого энтузиазма я приготовился выслушать его восторги или, наоборот, предостережения.
– Так о чем же вы хотите со мной поговорить? – скучающим тоном спросил я.
– О судьбе еврейского народа, – торжественно заявилмой собеседник.
Хорошо, что к тому времени я уже допил свое пиво, иначе я бы точно поперхнулся.
– Вы что, шутите? – искренне удивился я.
– Нисколько, – спокойно ответил Кравченко.
– Простите, но какое отношение имеет моя работа к судьбе еврейского народа?
– Позвольте мне это объяснить, – все так же спокойно и невозмутимо проговорил он.
Я подумал, что нарвался на явного психа, и на всякий случай посмотрел на часы. Оставалось надеяться, что он не буйный, – по крайней мере, он не выглядел возбужденным.
Пожалуй, самым правильным в данной ситуации будет выслушать его и уйти при первой возможности.
Очевидно, выражение моего лица настолько красноречиво отражало эти мысли, что мой собеседник глубоко вздохнул и сказал:
– Успокойтесь, я не сумасшедший. Если вы можете уделить мне пятнадцать минут своего времени, я вам всеобъясню.
И тут он начал говорить. Я его почти не перебивал,тем более что ничего в этом не смыслил. В его словах была своя логика, но меня эта проблема никогда особенно не интересовала.
Сначала он рассказал о том, что иудаизм – это первая и единственная монотеистическая религия, в том смысле, что объясняет суть мироздания активной творческой деятельностью Уникального Высшего Разума. Все остальные религии либо скопированы с иудаизма, либо не являются моно-
теистическими, либо вообще ничего не объясняют.
Потом он начал распространяться о том, что на рубеже нашей эры античное язычество дошло до полного вырождения и было обречено на исчезновение. Весь цивилизованный мир подошел к той черте, за которой уже можно было осознать, что существует Уникальный Высший Разум, творческая деятельность которого создала наш мир. На мой вопрос, почему евреям на это потребовалось гораздо меньше времени, он ответить не смог, просто сказал, что не знает.
Итак, античное цивилизованное общество готово было принять монотеизм. Однако монотеизм – это и был иудаизм, ведь монотеизм бывает только один, он не бывает в разных проявлениях. Точно так же как вода – она и есть вода, она состоит из двух атомов водорода и одного – кислорода, и
другой воды с теми же свойствами не бывает.
Тем не менее, античная цивилизация того времени, греческая по духу, еще не была готова принять иудаизм: он был слишком сложен для нее. Переход от примитивного язычества к осознанию Уникального Разумного Творца не мог быть резким, для этого требовалось время. Со слов
Кравченко, уже тогда язычники начали принимать иудаизм, но этот процесс еще не стал массовым.
И вот на сцену вышло христианство, которое как нельзя лучше подходило язычникам, так как сочетало привычные атрибуты язычества: божество, порождающее детей от союза с земной женщиной, умирающий и оживающий бог – с нравственными основами монотеизма: свободой выбора между добром и злом, приоритетом нравственного начала над физическим.
Таким образом, пришел к выводу Кравченко, раннее христианство было упрощенным адаптированным для язычников вариантом иудаизма. Так адаптируют или упрощают оригинальные книги для изучающих иностранный язык.
Меня это никогда не волновало, но если бы я был неевреем, то, наверное, возмутился бы.
Дальше Кравченко стал говорить о том, что если бы христианство не появилось в то время, то иудаизму был бы дан дополнительный шанс, и наверняка античный мир, в конце концов, стал бы иудейским.
– Но христианство, тем не менее, появилось, – возразил я, – значит, так было надо.
– Кому надо? – возмутился мой собеседник. – Евреям уж точно это было не надо.
– Послушайте, при чем тут евреи?
– Как при чем? А вы кто?
Я промолчал, посчитав его вопрос риторическим.
– Поймите, – продолжал Кравченко после паузы, – Иисус совсем не собирался придумывать новую религию, и уж тем более не претендовал на роль сына Бога, – это было бы для него как для верующего иудея просто нонсенсом. Вся проблема была лишь в том, что его казнили. Это событие
стало фатальным для еврейского народа и привело к возникновению христианства, основанного на обвинении евреев в богоубийстве. Именно это и послужило причиной многовековой трагедии еврейского народа.
Я перестал ему возражать, тем более что совершенно не понимал, куда он клонит.
– Я уверен, – продолжал Кравченко, – что тогдашние власти Иудеи не только не принимали участия в казни Иисуса, но, наоборот, всячески старались его спасти от рук римского прокуратора. Им казнь Иисуса была совершенно невыгодна, так как превращала их в глазах народа в явных пособников римских оккупационных властей.
– Все, что вы рассказываете, конечно, очень интересно, но какое отношение это имеет ко мне, – попытался я вернуть моего собеседника к действительности.
– Самое прямое! – вскрикнул Кравченко. – Неужели вы ничего не поняли? Вы изобрели машину времени!
– Послушайте, вы просто не понимаете, о чем говорите. Никакой машины времени я не изобретал, вы напридумывали себе Бог знает что. Я работаю над проблемой хроноволновой теории, и нам удалось произвести некоторые молекулярные перемещения в хроноволновом пространстве.
– Не пытайтесь запутать меня в дебрях научных терминов. – Кравченко спокойно положил ногу на ногу. – Ведь ясно, что благодаря вашему изобретению человек вполне может переместиться в прошлое.
– Нет, нет и еще раз нет! – в запальчивости воскликнул я. – Об этом не может быть и речи. Было проведено лишь несколько экспериментов по перемещению в прошлое микрочастиц.
– Где микрочастицы, там и макротела, – заверил меня Кравченко.
– Так, давайте закончим этот пустой разговор, – сухо сказал я и резко встал из-за стола.
Тогда Кравченко стал хватать меня за руки и сбивчиво говорить, что мой долг как человека, как ученого и как еврея – спасти еврейский народ от трагедии. С его точки зрения, мы должны были срочно отправиться в Иудею начала нашей эры, разыскать Иисуса и спасти его от казни.
Ситуация была довольно странная, я просто не знал, что делать. Можно, конечно, обратиться в полицию, но что я буду там объяснять?
Кравченко воспользовался моей нерешительностью. Он стал доказывать мне, что, спасая Иисуса, мы совершаем акт милосердия, способный изменить историю человечества в сторону ее гуманизации.
– Представьте себе, что не будет ни крестовых походов, повлекших за собой гибель сотен тысяч людей, ни инквизиции, ни религиозных войн, ни средневекового антисемитизма в Европе, ни Холокоста наконец, а я просто уверен, что Холокост был естественным продолжением средневекового
европейского антисемитизма, – продолжал проповедовать он.
Уже тогда я понимал, что он говорит ерунду, но не чувствовал в себе силы серьезно ему возражать. А он был очень убедителен. Вероятно, он обладал каким-то гипнотическим даром или, как сейчас модно говорить, экстрасенсорными способностями.
И тут я совершил главную ошибку – стал доказывать техническую невозможность осуществления его проекта. На это он вполне резонно возразил, что любое техническое препятствие можно устранить.
Сам того не желая, я втянулся в обсуждение деталей. Мы проговорили несколько часов. Перед тем, как расстаться, Кравченко взял с меня слово, что я хорошенько обдумаю его предложение, прежде чем приму окончательное решение. Он обещал позвонить через месяц и растворился среди
гуляющей вдоль набережной публики.







Глава 2,
в которой я начинаю понимать, что моей
спокойной жизни приходит конец
Последующие дни были очень напряженными. Мы много и успешно экспериментировали с нашим прибором. Я почти не бывал дома, вернее, возвращался только поздно вечером.
В то время мне часто звонила моя сестра Ольга, которая была старше меня на пять лет и поэтому всегда считала, что несет за меня ответственность.
Она уехала в Израиль сразу же после замужества, больше двадцати лет назад. Здесь они неплохо устроились. Ее муж стал психиатром, хорошо продвинулся по службе и вел большую частную практику. В последнее время сестра перестала работать, хотя раньше преподавала в школе химию.
Детей у Ольги двое: дочь Вита родилась еще в России, сейчас она в США. Сын Шурик родился в Израиле. Шуриком его называли, конечно, дома, официально он был Алексом. Мой племянник заканчивал службу в армии и собирался поступать в университет на медицинский факультет.
В Израиле я поселился рядом с сестрой. Я купил небольшую двухкомнатную квартиру в доме на соседней улице, так что мы много времени проводили вместе.
Ольга помогла мне благоустроить новое жилище – у нее была необыкновенная способность создавать уют из мелочей. Она выбрала мне мебель, немного напоминавшую ту, которая стояла в доме наших покойных родителей, и развесила на окнах тюлевые занавески, которые так обожала наша мама.
Именно Ольге я обязан тем, что у меня дома висит картина, изображающая уголок старой Москвы. Она нарисована бывшим москвичом, а ныне ностальгирующим израильским художником, которого моя сестра нашла и уговорила изобразить дорогое его сердцу место родного города. С тех пор эта картина стала украшением моей квартиры, я с удовольствием ее рассматриваю и до сих пор нахожу все новые и новые нюансы.
Однажды Ольга позвонила.
– Миша, как дела, чем занимаешься? – раздался в трубке ее бархатный голос.
– Вот, чай заварил в своей любимой кружке и пить собираюсь, – проворчал я.
Эту кружку я купил в Ялте, когда отдыхал там со своей знакомой. Вещица была довольно аляповатой, но навевала такие приятные воспоминания, что я даже захватил ее с собой в Израиль.
– Представляешь, Миша, Шурик вдруг взял и принес домой аквариум с двумя золотыми рыбками, – пожаловалась Ольга.
– Оль, ну и что, рыбки – это очень хорошо. Говорят, что они успокаивают нервы.
– Если бы так... Мои нервы они, наоборот, травмируют. Я их совершенно не понимаю, не знаю, как с ними нужно обращаться. А вдруг они заболеют или умрут?
– Заболеют – вылечишь, умрут – похоронишь, – отрезал я.
– Ну и шутки у тебя, – обиделась Ольга. – Кстати, у меня вчера убирала Света, так она сказала, что к тебе в четверг, в твое отсутствие, заходила какая-то женщина. У тебя что, новый роман? Почему ты мне ничего не рассказываешь?
«Все, – подумал я, – выгоню к чертовой матери эту Свету. Мало того, что она отвратительно убирает, она еще и шпионит за мной».
– Какой роман, Оля, это заходила соседка. Просто ей срочно нужен был учебник для сына. Ты же знаешь, что я занимаюсь математикой с ее сыном, кроме того, я всегда оставляю ей на всякий случай ключи от своей квартиры, – стал оправдываться я.
– Глупости, это была не соседка. Твоя соседка – блондинка с длинными волосами, а это была коротко стриженая брюнетка, – продолжала допрос Ольга.
– Значит, она подстриглась и покрасилась. Все, Оля, я не могу больше разговаривать, полно работы.
– Кстати, ты сам-то подстригся? – в сестре проснулся учитель. – Ты за последнее время совсем оброс. Не забудь, что ты уже не юноша, и длинные волосы с проседью иногда выглядят странно.
– Я договорился с парикмахером на завтра,– вздохнул я, сознавая, что сестра права.
– И усы подравняй, а лучше бы ты их совсем сбрил. Евреи в Израиле усы не носят, – поучала Ольга.
– Оль, без усов у меня будет слишком глупый вид, – усмехнулся я. – К тому же с усами, Олечка, я похож на Эйнштейна.
– Ладно, я позвоню завтра.
Возразить ей было нечего. От кого-то из наших общих знакомых я слышал, что она сама очень этим гордится и всем рассказывает о моем необыкновенном сходстве со всемирно известным физиком.
Такие разговоры, с одной стороны, сильно мешали мне сосредоточиться, но с другой – напоминали, что помимо хроноволн существует и обычный мир, который временами казался мне призрачным.
Я уже начал забывать о существовании Кравченко, однако ровно через месяц после нашей встречи раздался звонок. Спустя час мы вновь сидели в том самом кафе под портретом Рабина.
– Итак, – начал Кравченко, – вы согласны на мое предложение?
– Поймите, от моего согласия или несогласия ничего не зависит. То, что вы предлагаете, просто неосуществимо. Неужели вы, взрослый и, кажется, разумный человек, не можете отделить реальность от фантастики?
– Уверяю вас, что я много думал над этим и примерно представляю себе весь проект, – сказал Кравченко, как будто речь шла о субботней прогулке за город.
– Вы не можете представлять все в деталях, ведь вы даже не знаете принцип работы хроноскопа, прибора, позволяющего перемещаться в хроноволнах, – возразил я.
– Давайте назовем его по старинке: «машина времени», – предложил Кравченко.
– Вы можете назвать его как угодно, хоть «спаситель человечества», от этого мало что изменится.
– Хорошо, пусть будет хроноскоп. Скажите, принципиально возможно отправить человека в прошлое с помощью хроноскопа?
– Не знаю, не пробовал, – съязвил я.
– Но хоть планы такие есть? – словно не замечая моей иронии, не унимался Кравченко.
– Конечно, нет. Единственное, о чем мы думаем, это начать переговоры с биологами, чтобы приступить к экспериментам с заброской в прошлое бактериальных культур.
– Вы что, их там всех перезаразить хотите?
– Речь идет, конечно, не о болезнетворных бактериях, – заверил его я и сам засомневался.
– Допустим, это удастся, следующим этапом, очевидно, будет отправка простейших организмов, а потом животных. Интересно, сколько времени могут занять эти эксперименты, – начал рассуждать Кравченко.
– А если вообще ничего не выйдет, если живая клетка разрушится при движении по хроноволнам? Ведь этого никто знать не может! – я уже почти кричал.
– Тогда придется работать над тем, чтобы она не разрушалась, и снова экспериментировать, – спокойно резюмировал Кравченко, как будто ученым был он, а не я.
– Вы готовы участвовать в эксперименте? – я не на шутку разозлился.
– Я бы не отказался, но нет смысла рисковать зря, – невозмутимо ответил он.
«Да, – подумал я и посмотрел на него оценивающе, – этот бы точно не отказался».
– Вы можете объяснить мне принцип работы хроноскопа, – продолжил Кравченко, – разумеется, без технических деталей, которые я все равно не пойму, а общий принцип: каким образом предмет посылают в прошлое и как он воз- вращается обратно? Кстати, а почему хроноскоп, а не хрномобиль, ведь такое название более точное?
– Прибор создает тоннель из пространства нашей реальности в пространство прошлой или будущей реальности. Тоннель проходит через хроноволновую субстанцию, – начал объяснять я, – а хроноскопом прибор назван потому, что предполагалось только изучение хроноволн, а не перемещение тел по ним. Кроме того, хрономобиль, на мой взгляд, звучит по-идиотски.
– Согласен... А сколько времени занимает само
перемещение?
– Не знаю, но думаю, что в хроноволновой субстанции понятие времени очень относительно, может быть, вообще нет разницы между вечностью и мгновением.
– Хорошо, а как тело возвращается обратно?
– На приборе заранее программируется время возвращения, и посланный предмет возвращается по вновь образованному тоннелю.
– Значит, если тело, находящееся в прошлом, переместится, уйдет из точки прибытия, а потом опоздает ко времени возвращения, то оно навсегда останется в прошлом? –
забеспокоился Кравченко.
– Вероятно... Я никогда об этом не задумывался. Мы не экспериментировали с перемещающимися предметами.
– Да, интересно, этот факт сильно ограничивает возможности человека, находящегося в прошлом, если, конечно, он хочет вернуться обратно, – нахмурился Кравченко, –
хотя к этому можно приспособиться, если увеличить время пребывания в прошлом и возвращаться к месту прибытия заранее. Скажите, а место в прошлом точно соответствует месту в настоящем? Если человек, скажем, будет послан в прошлое из этого кафе, то и в прошлом он окажется на том
же самом месте?
– Скорее всего. Это выглядит логично, – немного подумав, ответил я.
– Это тоже нехорошо. Ведь мы намерены оказаться в Иерусалиме начала нашей эры, а прибор находится, насколько я понял, в Реховоте, в институте Вейцмана*. Это в 56-ти километрах от Иерусалима. В те времена для преодоления такого расстояния мог потребоваться целый день, а
ведь нужно еще заранее вернуться обратно...


-------------------------------------------------------------------------------------------------
* Институт Вейцмана – международный научно-исследовательский
центр в Израиле, расположен в городе Реховоте.
-----------------------------------------------------------------------------------------



Воцарилось молчание.Я вдруг увидел себя со стороны: вот мы сидим, пьем пиво, рядом море, все залито солнцем, над нами портрет Рабина – это так реально и обыденно. Но говорим-то мы о
чем?! О путешествии в древнюю Иудею двухтысячелетней давности! И обсуждаем это буднично и по-деловому.Бред какой-то!
Кравченко наклонился ко мне и доверительно сообщил:
– Выход один: хроноскоп должен находиться в Иерусалиме.
Тут я не выдержал и расхохотался:
– А вот это совершенно невозможно. Я же не могу положить прибор в карман и перевезти его в Иерусалим.
– Да, это большая проблема, – нахмурился Кравченко, – об этом стоит серьезно подумать.
– О многом нужно серьезно подумать и прежде всего о необходимости самого проекта. Мне все это кажется полнейшим идиотизмом! – Я не хотел так откровенно обижать своего собеседника – человек он вроде бы умный и на сумасшедшего не похож, но я не мог остановиться. – Предположим, что само перемещение технически возможно, хотя, с моей точки зрения, это было бы чудом, но вы даже не можете предположить, с какими трудностями столкнетесь .Представьте себе: вы, современный человек, появляетесь в Иудее времен древнего Рима. Во что вы будете одеты, на
каком языке будете разговаривать, как будете себя вести, на что будете существовать? Да мало ли вопросов можно задать по этому поводу. Согласитесь, что все это похоже на авантюру. Если вы действительно там окажетесь, то вас либо сразу арестуют, либо зарежут разбойники, – все больше распалялся я.
Конечно, я тогда еще плохо знал и понимал Кравченко. Не так-то просто было его обидеть или сбить с толку. Позднее я в полной мере оценил его целеустремленность, его веру в правильность своего выбора и огромное самообладание.
Он ничуть не обиделся на мою реакцию, наоборот, стал еще спокойнее и убедительнее.
– Дорогой Михаил, вы, возможно, удивитесь, но я уже давно думал обо всем этом. Я проработал массу литературы, изучил, насколько возможно, бытовые условия тогдашней жизни и могу ответить на все поставленные вами вопросы. Одежда – это очень важный момент. Я примерно знаю, как одевались люди в то время, это можно выяснить точнее и сшить одежду на заказ. Разумеется, возможны накладки, поэтому после перемещения одежду необходимо сразу поменять на местную.
– И где вы ее возьмете? – ехидно поинтересовался я, еще не понимая тогда, что уже включился в обсуждение деталей проекта.
– Куплю.
– На какие деньги, на шекели или, может быть, на доллары?
– Это действительно очень важный вопрос, – невозмутимо произнес Кравченко, – но я и об этом подумал. Мы должны взять с собой что-нибудь на продажу, причем необходимо тщательно продумать, что именно.
– Ага, вы собираетесь там заниматься мелкой спекуляцией!
– Теперь насчет языка, – продолжал он, не замечая моего выпада, – в то время в Иудее разговаривали по-арамейски. Этот язык я знаю плохо, вернее, недостаточно хорошо для общения, но зато я знаю древнегреческий и латынь. Мы выдадим себя за паломников издалека, скажем, из Трапезунда.
– Где это? – такое название я услышал впервые.
– Это город на севере Малой Азии, в Каппадокии.
– Мне это мало что говорит, – пожал я плечами.
– Сейчас этот город называется Тробзон. Он расположен в северо-восточной части Турции, на побережье Черного моря, не так далеко от современного Батуми. Когда-то он входил в состав Понтийского царства, а в то время, о котором мы говорим, принадлежал Римской империи.
– И что, там тоже жили евреи? – не поверил я.
– Евреи жили везде.
– А почему мы должны быть именно оттуда? – заинтересовался я.
– Потому что вряд ли кто-то из тех, кого мы встретим, будет знать, где это находится, как там живут люди, на каком языке говорят и так далее. Это даст нам свободу маневра, во всяком случае между собой мы сможем разговаривать по-русски.
Вот так! «Мы встретим, мы сможем, мы будем...» – мысленно повторял я про себя.
Кравченко еще долго рассуждал о деталях путешествия. Оказывается, он многое тщательно продумал. Самые обыденные бытовые мелочи вдруг стали превращать фантазию в реальность.
Помню, когда я мальчиком читал «Робинзона Крузо», я так увлекся тем, как герой обустраивал свою жизнь на острове, что к концу книги абсолютно поверил в документальность описываемых событий.
Кравченко планировал путешествие в два этапа. Первый – разведка. Необходимо было попасть в прошлое уже после казни Иисуса, чтобы точно установить дату события,
затем вернуться в наше время и отправиться вновь в точно установленный год.
«А ведь если бы существовала машина времени, – вдругподумал я, – то путешествие в прошлое было бы вполне реальным... вполне реальным... Стоп, что значит “если бы”,
да она уже фактически существует, и создал ее я, осталисьлишь мелкие, мало что значащие доработки. Уж с самим-то собой нет смысла лукавить».
Мне никогда не приходила в голову такая дикая мысль – испробовать хроноскоп для проникновения в прошлое. Я просто подходил к хроноволновой теории чисто теоретически.
Вот если бы профессору Шапиро удалось построить хроноскоп, неужели он не попытался бы использовать его для путешествий во времени? Да он бы сам первый отправился куда-нибудь, к черту на рога, лишь бы поскорее испытать свое изобретение.
Все-таки не хватает мне авантюризма. А настоящему ученому без этого никак нельзя.



Глава 3,
которая подтверждает, что ни одно дело
не обходится без женщин
Весь следующий месяц мы совершенствовали работу хроноскопа, а к концу месяца уже были готовы провести первый эксперимент с заброской в прошлое бактериальной культуры. Решили остановиться на кишечной палочке. Это классический объект исследований, к тому же присутствует повсеместно и массовой эпидемии вызвать не может.
Заброска в прошлое и возвращение назад бактериальной культуры кишечной палочки никаких результатов не дали. То есть, на самом деле, результат был блестящий, потому что бактерии после возвращения из прошлого совершенно не отличались от тех, которые никуда не отправлялись. Они «прекрасно себя чувствовали» и активно размножались.
Очевидно, движение по хроноволнам напрямую живую клетку не повреждало, однако это еще ни о чем не говорило.
Однажды, вернувшись вечером домой, я обнаружил в гостиной аквариум с двумя золотыми рыбками. Я долго таращился на них, а потом схватил телефонную трубку и набрал номер сестры.
– Оль, что за дела? Почему ты притащила мне своих рыбок?
– Миша, ты был прав. Рыбки действительно успокаивают нервы, поэтому я решила отдать их тебе. Ты много работаешь, очень устаешь, так что рыбки тебе просто необходимы. В выходные дни ты будешь смотреть на них и отвлекаться от своей дурацкой работы.
– Слушай, мне не надо отвлекаться от работы, кроме того, я и мои нервы совершенно спокойны! – закричал я.
– Я это слышу, – ехидно заметила Ольга.
– Перестань передергивать, – рассердился я, – неужели ты не понимаешь, что при моей работе у меня совершенно нет времени заниматься рыбками?
Мы еще долго спорили, и в конце концов она уговорила меня оставить аквариум, пообещав, что Света во время уборки будет промывать его и менять воду. Мне останется только бросить вечером рыбкам щепотку корма. Напоследок сестра сообщила, что рыбку, которая покрупнее, зовут Клава, а ту, которая помельче, – Тоня, и повесила трубку.
Кравченко, в отличие от Ольги, меня часто не беспокоил, но все же периодически позванивал. Он продолжал обдумывать план путешествия. Постепенно я так увлекся деталями, что затея уже не казалась мне нелепой и фантастической, а «проект Крав-
ченко» незаметно стал «нашим проектом».
Как-то Кравченко предложил интересный опыт, который позволял увеличить время пребывания в прошлом и практически снять все ограничения. Он посоветовал не
программировать хроноскоп заранее на возврат из прошлого, а назначить определенный час, в который прибор ежедневно будет включаться, и путешественник всегда сможет попасть в образующийся временной тоннель, когда прибудет к этому времени в исходную точку.
Если это технически возможно, то такой метод сильно упрощает путешествие во времени. Нужно лишь прибыть к назначенному сроку, как сегодня мы приезжаем к отправ-
ляющемуся поезду.
Однако возникала другая проблема: был необходим кто-то третий, кто мог бы запустить хроноскоп в нашем времени, а это значит, что нужно было в наши планы посвящать еще
кого-то. Впрочем, я уже давно пришел к выводу, что тайно осуществить наш проект не удастся.
При очередном разговоре с Кравченко я сказал ему об этом. Он спросил, кого я думаю привлечь. Я объяснил, что над хроноскопом работают фактически двое: я и официальный руководитель лаборатории Тали Халили, молодая женщина лет тридцати. Кравченко лишь поставил условие, что он сам поговорит с Тали и объяснит ей суть проекта.
Я организовал встречу все в том же кафе, которое постепенно превратилось в нашу штаб-квартиру.
Чтобы Тали согласилась прийти, мне пришлось ее заинтриговать, сказав, что у Кравченко как представителя бизнеса есть для нас деловое предложение. Сначала Тали не могла понять, чем наша работа заинтересовала бизнесмена. Я объяснил, что Кравченко все расскажет сам при встрече.
Моя уловка удалась, и Тали пришла в назначенное время.
Она выглядела очень эффектно. Рыжеватые волосы, подстриженные в стиле Клеопатры, подчеркивали тонкие черты лица и придавали их обладательнице вид независимой и уверенной в себе женщины. Тали всегда умело пользовалась косметикой. Я, конечно, не знаток, но, как и любой нормальный мужчина, могу оценить стиль, вкус и умеренность.
Моя начальница любила украшения, но и здесь чувство меры никогда ей не изменяло. Только серьги она почему-то носила всегда одни и те же – маленькие, изящные, которые так шли к ее безупречной формы ушам.
Я не любопытен, однако про серьги спросить хотелось – почему она их никогда не меняет, но стеснялся.
Тали была чуть выше среднего роста и носила строгую, облегающую одежду, прекрасно подчеркивающую ее великолепную фигуру. Когда она вошла в кафе своей легкой походкой, Кравченко посмотрел на нее с явным интересом, а хозяин Моше даже рот разинул от удивления и восторга.
Переговоры начались неудачно. Точно так же, как и я в свое время, Тали начала возмущаться, узнав о предложении Кравченко. Как и я, она сначала пыталась прекратить разговор и уйти.
Внешность Тали была обманчива – она обладала твердостью характера и умела его проявлять. Тали сказала, что она, как взрослый и серьезный человек, даже слышать не
хочет о той авантюре, в которую мы пытаемся ее втянуть.
Но Кравченко умел убеждать. К моему удивлению, он совершенно свободно говорил на иврите, причем использовал такие слова и выражения, которые я с трудом понимал. Способность к языкам у этого человека была незаурядной.
Постепенно Тали начала проявлять интерес к идее путешествия в древнюю Иудею, однако ее все еще продолжало волновать то, что она как руководитель лаборатории несет
юридическую ответственность за безопасность проекта. Наконец, Тали откровенно сказала, что не хочет попасть из-за нас в тюрьму.
Я пообещал, что перед отправкой оставлю ей заявление, в котором напишу, что делаю все это самовольно, не поставив в известность руководителя лаборатории. В конце концов, я не ребенок, и за свои действия отвечаю сам.
Я понимал, что в душе Тали происходит борьба, ей явно хотелось ухватиться за это предложение. Тали ведь тоже была ученым, и азарт, присущий людям нашей профессии,
все больше овладевал ею. Чувствовалось, что она не может устоять перед шансом оказаться участницей такого грандиозного проекта.
Тали беспокоило лишь то, что, отсылая нас в столь опасное приключение, сама она выглядит не совсем достойно с моральной точки зрения.
Моя начальница в задумчивости теребила левую сережку – была у нее такая привычка, и это был хороший признак. Она всегда так делала, когда серьезно что-то обдумывала. Я давно заметил: когда мочки ушей у нее разного цвета, ее что-то волнует или тревожит, и лучше ее в этот момент не отвлекать пустыми разговорами.
Тогда снова заговорил Кравченко. Он объяснил Тали, что на нее возлагается самая ответственная миссия, от которой зависит успешный исход всего проекта. Мы просто
отдаем свою судьбу в ее руки и не можем подставлять ее под удар, рискуя провалить все дело и бесследно сгинутьв прошлом.
Когда же Кравченко сказал, что нам не к кому больше обратиться и Тали является нашей последней надеждой, я понял, что дело сделано...


Наши исследования шли успешно, и вскоре было решено забросить в прошлое животное.
Мы выбрали типичный подопытный объект – кролика, посадили его в клетку и включили хроноскоп. На этот раз мы решили не программировать прибор на возвращение, а просто снова включили его через пятнадцать минут. К нашему неописуемому восторгу, зверек появился в полном здравии и, по-моему, вообще ничего не заметил.
Мы приближались к завершающей стадии наших экспериментов. Настроение у всех было приподнятое, казалось, что мы стоим на пороге великих событий.
Кравченко усиленно занимался подготовкой к путешествию. Он снова и снова обдумывал все детали, составлял список необходимых вещей и, как выяснилось в дальнейшем, старательно учил арамейский язык.
Кравченко долго не мог окончательно решить, что нам взять с собой на продажу. Он советовался со специалистами, копался в книгах и, наконец, пришел к выводу, что лучше всего взять пряности, которые всегда пользовались спросом на рынках древности и стоили немалых денег. Решили остановиться на корице, которая в те времена была хорошо известна, использовалась при богослужении в Храме для приготовления священного масла и ценилась на вес золота.
И вот наступил день, когда все возможные эксперименты с животными были проведены и никаких отрицательных воздействий на живой организм не было обнаружено. Теперь оставались лишь эксперименты с человеком.
Кравченко потребовал, чтобы его забросили в прошлое первым. Тали долго отказывалась, но Владимиру, как всегда, удалось ее уговорить.
Во-первых, сам опыт будет проводиться еще очень нескоро: к нему надо тщательно подготовиться. А во-вторых, – и это был основной аргумент, – он, Кравченко, совершенно
одинокий человек. У него нет близких родственников ни в Израиле, ни в России, и поэтому, если он исчезнет, этого просто никто не заметит. Мы, правда, не подумали тогда – а что будет, если из прошлого вернется его мертвое тело.
Я слушал их спор и думал: удивительный он все-таки человек, этот Владимир Кравченко, – просто одержимый. Мне сначала казалось, что он немного рисуется, выставляя себя этаким суперменом, презирающим опасности, но потом я понял – он настолько верит в свою миссию, что считает себя неуязвимым.
Наверное, именно так поступали Цезарь или Наполеон. Они ввязывались в совершенно безнадежные, с точки зрения здравомыслящего человека, авантюры, словно заранее
знали, что выйдут из них победителями.
Все мы тогда находились в эйфории, слегка помутившей наш рассудок. Честно говоря, я всегда думал, что бесшабашность и склонность к авантюризму более свойственны ментальности русского человека, поэтому очень удивился, когда понял, что и Тали тоже потеряла голову.
Кроме того, Тали, как всякая незамужняя женщина, относилась с симпатией ко всем мужчинам, а уж перед таким, как Кравченко, обладавшим поистине магнетической силой,
она не могла устоять. Как раз тогда Тали рассталась со своим очередным другом, поняв, что он ее нагло использует.
Тали относилась к так называемому типу женщин со сложной судьбой. Впервые она вышла замуж в двадцать лет за очень привлекательного внешне парня, но вскоре вынуждена была с ним разойтись, осознав, что, кроме красивой наружности, никакими другими достоинствами ее избранник не обладает. Потом, вроде бы, было еще одно
неудачное замужество, за которыми последовали многочисленные романы.
Несмотря на свои предыдущие разочарования, Тали при знакомстве с мужчинами снова обращала основное внимание на внешность.
При всем том она не была наивной дурочкой, попадавшейся в сети очередного искателя легкой наживы, скорее наоборот – она была умной и волевой женщиной. Очевидно, она просто жалела этих обиженных судьбой, неуверенных в себе мужчин и относилась к ним по-матерински.
Впрочем, кто их поймет, этих женщин...


Глава 4,
в которой Кравченко демонстрирует свою эрудицию
Месяца за два до намеченного срока Кравченко предложил встретиться и составить детальный план первого путешествия. На этот раз собрались у меня дома.
Тали уже бывала у меня раньше, а Кравченко попал ко мне впервые. Он с интересом обошел мою маленькую квартирку, похвалил картину, и, я уверен, не из вежливости, потому что сразу понял настроение художника. Он так и сказал: «Этот художник скучает по старой Москве».
Но больше всего ему понравились Тоня с Клавой. Кравченко даже попросил у меня разрешения самому покормить рыбок, а потом сказал, что в детстве у него тоже был свой
аквариум.
«Какое сложное существо человек, – подумал я, – готов ради идеи, пусть и высокой, рискнуть всем, даже собственной жизнью, а сам умиляется двум совершенно заурядным
рыбкам».
Кравченко вручил каждому из нас список вещей, которые необходимо взять с собой в древнюю Иудею. Он предложил сначала обсудить список вместе, а потом пусть каждый подумает на досуге, не упущено ли что-нибудь.
Список был длинным. Там встречались такие вещи, назначение которых для меня было совершенно непонятно.
– Скажите, Владимир, а зачем вы берете портативный проигрыватель ди-ви-ди и диски, вы будете там смотреть кино на досуге? – улыбнулся я.
– Давайте разберемся... Какова цель нашего путешествия? Мы собираемся отправиться в древнюю Иудею времен Иисуса, чтобы предотвратить его казнь. Вы задумывались над тем, как можно это сделать?
Последовала пауза, Кравченко явно ждал нашего ответа.
– Ну, возможно, предполагается каким-то образом нейтрализовать Иисуса или его врагов, – не выдержал я и тут же понял, что сказал глупость.
В то же время мне вдруг пришла в голову мысль, что мы были настолько одержимы задачей проникновения в древнюю Иудею, что даже не задумывались о способах достижения самой цели проекта.
Ну, в самом деле, как мы будем спасать Иисуса?
Очевидно, Кравченко по нашим лицам догадался об обуревавших нас чувствах и усмехнулся:
– Что значит – нейтрализовать? Ликвидировать? Мы же не банда наемных убийц, мы отправляемся спасать, а не убивать.
– Однако я заметил в вашем списке два пистолета и несколько обойм патронов к ним, – возразил я.
– Разумеется, оружие нам необходимо. Мы отправляемся в далекое прошлое, можно с уверенностью сказать, во враждебную среду. Вы должны помнить, что полиции в то
время не было, а разбойники, наоборот, были, и дороги, по которым мы будем ходить, просто кишели ими. Кроме того, люди тогда были гораздо агрессивнее, а человеческая
жизнь ценилась намного меньше. Тем не менее, оружие мы применять не должны, мы берем его для собственного спокойствия. Еще раз повторяю, мы – не убийцы, и тот факт, что за совершение убийства в далеком прошлом мы не понесем наказания, не должен снимать с нас моральную ответственность за наши поступки. Кроме того, мы не имеем права никого убивать и из практических соображений: никто не знает, какую катастрофу для будущего времени может вызвать исчезновение человека в прошлом. А вдруг мы непоправимо нарушим что-нибудь? Словом, убивать никого нельзя ни в коем случае! – Кравченко даже привстал от
волнения, но поскольку никто не возражал, снова сел и продолжил. – Для целей активной самообороны я, если вы заметили, приготовил шокеры. Думаю, в случае чего они будут очень эффективны.
– Так все-таки для чего нам ди-ви-ди? – поинтересовалась Тали.
– Давайте снова вернемся к вопросу о том, каким образом мы планируем осуществить наш план. Мне кажется, что единственный способ предотвратить казнь Иисуса – это убедить его отказаться от активной деятельности, а проще говоря, ему надо перестать проповедовать и волновать народ. Для этого, я думаю, мы должны рассказать ему правду
и о нас, и о нем.
– Что? Вы предлагаете рассказать Иисусу, что мы прибыли из будущего и что он будет основоположником христианства? – удивилась Тали.
– Именно так, – Кравченко спокойно перевел взгляд с Тали на меня, – для этого я и беру ди-ви-ди с фильмами про распятие Христа.
Мы с Тали, не сговариваясь, громко рассмеялись.
– Так вы ему будете кино про него самого показывать? – сквозь смех спросил я.
– Честно говоря, не вижу в этом ничего смешного. Уверен, что Иисусу будет уж точно не до смеха при просмотре этих фильмов. Мне кажется, это наиболее эффективный способ доказать, что мы действительно прибыли из будущего, а значит, все, что мы рассказываем, – правда. – Кравченко по-учительски приветливо посмотрел сначала на меня, потом на Тали. – Мне бы хотелось посоветоваться с вами по поводу того, какой фильм выбрать.
– Говорят, что фильм Мела Гибсона очень впечатляет, – неуверенно предложила Тали.
– Кто-нибудь смотрел его? – спросил Кравченко.
– Нет.
– Надо посмотреть, – тон Кравченко больше походил на приказ.
– Теперь мне бы хотелось обсудить, – продолжал он, – медицинскую сторону нашего предприятия. Мы должны понимать, что речь идет не о пикнике и даже не о путешествии в страну третьего мира. Речь идет о времени, когда свирепствовали все мыслимые и немыслимые болезни, поэтому к этой проблеме мы должны отнестись крайне серьезно, если не хотим умереть от какой-нибудь инфекции. Я думаю, что нам просто необходимо посоветоваться со специалистом о том, как уберечься от болезней и как лечиться в случае заболевания.
– Ну, допустим, у меня есть знакомый врач, – вмешалась Тали, – но как я ему объясню, для чего мне нужна такая информация?
– Мне кажется, что мы должны получить весь набор прививок, который предусмотрен перед поездкой в страны третьего мира, – предложил я.
– Это правильно, – согласился Кравченко, – но я уверен, что этого недостаточно. Я знаю, например, что в те времена свирепствовала малярия, а от нее, насколько мне известно, прививок нет. Тали, я прошу вас обсудить этот вопрос с вашим знакомым, сделайте это тонко и элегантно. Уверен, у вас получится.
– Теперь, друзья, – продолжал Кравченко после небольшой паузы, – мне бы хотелось поговорить о средствах личной гигиены. Надеюсь, вы понимаете, что в те времена, в которые мы отправляемся, люди не пользовались дезодорантами, французскими духами, мылом «Кристиан Диор» и тому подобным. Однако, если вы думаете, что это неважно,
вы ошибаетесь. Одна из основных задач, которую мы ставим перед собой при путешествии в древнюю Иудею, – это свести к минимуму наше отличие от людей того времени.
Думаю, что в любом случае мы будем выделяться среди местных жителей манерой речи, поведением, мимикой, жестами и так далее. Даже если мы выдадим себя за путешественников с другого края земли, все равно люди будут чувствовать, что в нас что-то не так. Так вот, запахи, которые источает наше тело, – это важная часть того, как нас воспринимают окружающие. Когда мы находимся в привычной среде, мы не обращаем внимания на запахи вокруг, но стоит уехать в другую страну, как мы начинаем замечать, что от людей пахнет по-другому. Отсюда вывод: от нас не должны исходить сильные запахи. Поэтому я предлагаю: перед поездкой, не менее чем за неделю, а то и за две, прекратить пользоваться всякой косметикой – никаких дезодорантов, ароматических средств и кремов. Давайте будем ближе к природе.
– Но мылом-то пользоваться можно? – заволновался я.
– Самым простым. Кстати, мыло мы с собой брать не будем, а купим на месте, – заявил Кравченко.
– А оно там есть?
– Во всяком случае, что-то подобное мылу должно быть.
– Как мы будем решать проблему одежды? – спросил я.
– Одежду мы сошьем здесь, мало того, мы должны научиться носить ее свободно и непринужденно, но как только мы окажемся в том времени, мы должны приобрести местные вещи. Я уже заказал два комплекта мужской одежды у портного, объяснив ему, что собираюсь ставить спектакль из жизни древней Иудеи. Когда одежда будет готова, мы с вами, Михаил, потренируемся ее надевать. Придется походить в ней дома некоторое время.
Мы с Тали переглянулись и прыснули, как два отстающих ученика за последней партой.
Я представил себе, как в странном одеянии сижу в собственной гостиной перед телевизором, смотрю футбол и пью пиво. Уж не знаю, почему засмеялась Тали.
Кравченко укоризненно покачал головой и продолжил:
– Кроме того, друзья, мне бы хотелось обсудить детальный план первого путешествия. Я считаю, что оно должно быть коротким, во всяком случае, короче следующего. Мы
отправимся в Иудею в год, скажем, 35-й.
– Почему именно в 35-й? – удивился я.
– Потому что этот год в Иудее был относительно спокойным. Понтий Пилат еще управлял провинцией, а Иисуса к тому времени уже казнили. Если мы окажемся там чуть раньше или чуть позже, то рискуем нарваться на беспорядки, а это нам совсем не нужно.
– Хорошо, – продолжал я, – мы попали в Иудею 35-гогода, и что мы будем там делать?
– Нам нужно лишь произвести разведку, при этом свести к минимуму контакты с местным населением. В основном, нам надо присматриваться, оставаясь незаметными. Единственное, что мы должны узнать, – точную дату казни Иисуса. Кстати, нам нужно продумать, как мы будем это выяснять.
– Наверное, лучше всего было бы посмотреть архивные записи Синедриона. Если перед казнью было разбирательство дела Иисуса, то должны были остаться записи, – предположил я, – только как к ним подобраться?
– Думаю, в то время эти вопросы решались точно так же, как и в наше: небольшая взятка мелкому чиновнику, и вы получаете доступ к архивным документам. Да, это, пожалуй, будет самый правильный способ. Если мы не придумаем ничего лучшего, то так и сделаем. – Кравченко жестом изобразил, как он будет отсчитывать «купюры». – Теперь о плане самого путешествия. Как я понимаю, в древней Иудее мы окажемся на том же самом месте, из которого отправились, то есть в окрестностях Реховота. Но так как Реховот
возникнет только примерно через 1850 лет, то никакого города там не будет, а будет, вероятно, пустырь или поле. Я читал, что когда-то эти земли принадлежали семейству не-
коего Дорона или Дурана, более подробно мне выяснить неудалось. Надеюсь, что никто не увидит нашего внезапного появления. Оттуда мы пойдем пешком по компасу на северовосток в сторону города Лода, который тогда назывался Лидда. Это примерно в десяти километрах от места прибытия. Думаю, что дорога займет два-три часа. В Лидде мы наймем ослов и поедем вместе с караваном паломников в Иерусалим. На ночлег остановимся в городе Эммаусе, которого сейчас не существует. Этот город был расположен на месте современного парка Канады в районе перекрестка Латрун*. Мы должны прибыть в Иудею перед праздниками Песах или Суккот**, когда в страну стекается много паломников, тогда наш вид не будет бросаться в глаза.
– А почему нам нужно останавливаться в каком-то Эммаусе, а не идти сразу в Иерусалим? – поинтересовался я.
– Это не какой-то Эммаус, Михаил, это тот самый Эммаус, где, согласно евангельскому рассказу, Иисус явился своим ученикам после своего воскрешения, так что, скорее всего, он посещал этот город и раньше, и мы сможем выяснить точную дату его казни. Если же в Эммаусе ничего узнать не удастся, тогда мы вместе с потоком паломников отправимся в Иерусалим. Если у нас есть хоть какой-то шанс



------------------------------------------------------------------------------------
* Латрун – место в Израиле между Иерусалимом и Тель-Авивом,
где расположен монастырь ордена траппистов.
** Песах и Суккот – два крупных еврейских паломнических
праздника. В эпоху Второго Храма на эти праздники в Иеруса-
лим прибывали паломники из всех мест, где жили евреи.
-------------------------------------------------------------------------------------



получить исчерпывающую информацию в Эммаусе и избежать посещения Иерусалима, им надо воспользоваться.
– Почему? – удивился я.
– Поймите, Иерусалим – неформальная столица Иудеи, там находится римский гарнизон. В это время, перед праздником, туда приедет прокуратор. Будут предприняты по-
вышенные меры для охраны общественного порядка, а это значит – патрули и досмотры на улицах. Нам это надо?
– Нет, – замотали головой мы с Тали.
– Вот и я об этом говорю. Так что в Иерусалим пойдем в самом крайнем случае. Как только получим сведения – сразу назад. Надеюсь, нам на все это должно хватить недели. Ровно через неделю после отправки, в определенный час, который мы обговорим заранее, Тали включит хроноскоп. Если мы не появимся после первого включения, то ровно через двенадцать часов включение придется повторить, и так до тех пор, пока мы не появимся. Главное – не забыть перед отправкой сверить часы.
«А что будет, – подумал я, – если мы не появимся вовсе? Когда следует прекратить включения хроноскопа?...»
У меня по спине вдруг пробежал легкий холодок.
Возможно, другие тоже подумали об этом, но никто не решился высказать эту мысль вслух.
– Мы должны отметить место прибытия, чтобы потом найти его, – предложил я, скорее чтобы отвлечь самого себя от нехороших предчувствий.
– Естественно, и отметить как следует, чтобы избежать всяческих случайностей, – согласился Кравченко. – Теперь давайте обсудим вопрос языка. Я уже говорил Михаилу о
том, что в древней Иудее местные жители говорили по-арамейски.
– Странно, я всегда думал, что древние евреи говорили по-древнееврейски, – удивился я.
– Так оно и было, – пояснил Кравченко, – но, если вы помните, после разрушения Первого Храма евреев угнали в Вавилон.
– Вавилонское пленение, – вставила Тали.
– Совершенно верно. Официальным языком Вавилонского царства был арамейский, поэтому евреи быстро усвоили местный язык и вскоре стали разговаривать по-арамейски. Вас же не удивляет, что евреи России разговаривают по-русски. После крушения Вавилона евреям было разрешено вернуться в Иудею. Первая группа вернулась через пятьдесят лет после изгнания, а весь процесс возвращения занял больше восьмидесяти лет. Естественно, что вернувшиеся
евреи уже не говорили на иврите, а объяснялись между собой по-арамейски, – закончил Кравченко.
– Вы что-то говорили о греческом языке и латыни, – заметил я.
– Если вы помните, Александр Македонский завоевал Иудею в четвертом веке до нашей эры. С тех пор страна попала под власть эллинистических государств, сначала египетских Птоломеев, а затем сирийских Селевкидов.
Официальным языком этих государств был греческий, следовательно, в Иудее появился второй государственный язык – греческий. Власть греков продлилась чуть менее двухсот лет. За это время большинство населения стало свободно говорить на греческом, да и вообще греческий язык в то время был языком международного общения, как сейчас английский. Ведь если американец или англичанин приезжает в современный Израиль, у него нет проблем – почти все местное население владеет английским.
Точно так же тогда было и с греческим. Латынь, я думаю, в то время была менее популярна, и простой народ вряд ли свободно владел этим языком, но с греческим, надеюсь, у нас проблем не будет. Кстати, хочу добавить – я явно поскромничал, когда сказал Михаилу, что не владею арамейским. В последнее время я много работал над этим языком и уверен, что смогу на нем объясняться.
– А если я попробую разговаривать с местными жителями на иврите? – проявил я инициативу.
– Боже вас упаси! – всплеснул руками Кравченко. – Это будет очень нехорошо.
– Почему? – заволновался я.
– Представьте себе, что вы идете по Москве, а к вам кто-то обратится на старославянском языке. Что вы подумаете?
– Я просто не пойму и решу, что это украинский или
белорусский, – пожал я плечами.
– А вот жители древней Иудеи как раз поймут, что это иврит, но они не поймут, почему на нем кто-то разговаривает, ведь к тому времени на этом языке уже почти пятьсот
лет никто не говорил, он использовался только для богослужения, а простой народ его почти не знал. Так что давайте не будем экспериментировать.
Какой бы вопрос мы ни задавали Кравченко, ответ всегда был самый полный и исчерпывающий. Я часто слышал выражение «человек – ходячая энциклопедия», но в жизни
никогда подобных людей не встречал. А вот Кравченко оказался именно таким, к тому же он
объяснял и рассказывал настолько понятно и образно, что мы с Тали уже не слышали его трескучего голоса, а просто видели все как наяву, будто смотрели телепередачу «Клуб
кинопутешественников».
Мы еще долго обсуждали детали предполагаемого путешествия, как будто понимали, с чем столкнемся.


Глава 5,
в которой за мной сгорает последний мост
Продолжая работу над хроноскопом, я одновременно занимался и подготовкой к путешествию. Мы с Кравченко много времени проводили вместе, обсуждали и обдумывали мельчайшие детали нашего проекта.
Встречались обычно у меня дома. Кравченко, как мне кажется, даже понравилось бывать у меня.
Иногда он подолгу сидел перед аквариумом и наблюдал за Клавой и Тоней, которые, как оказалось, не только отличались внешне, но даже имели разный характер. Особенно он любил кормить рыбок. Эту простую процедуру он превращал в целый ритуал. Сначала он зажигал в аквариуме свет, и рыбки тут же оживлялись, устремляясь вверх. Затем он стучал по стенке аквариума ногтем, рыбки начинали ошалело хватать ртом воздух, чуть ли не выпрыгивали из воды. И только потом он бросал щепотку сухого корма, который съедался в течение нескольких минут. После кормления рыбки начинали гоняться друг за другом, и Кравченко с восторгом наблюдал за их игрой.
– А вы уверены, Михаил, что они – самки? – как-то спросил он. – А вдруг один из них самец?
– Вы знаете, меня их проблемы мало волнуют, – фыркнул я.
Однажды Кравченко пришел с большой кожаной сумкой. В ответ на мой вопрос, что он принес, Кравченко молча вытащил разноцветные куски материи и аккуратно по-
ложил их на диван.
– Что это, Володя? – я был заинтригован.
– Наша одежда. Я только что забрал ее от портного. Сейчас мы будем ее примерять.
Я бы не сказал, что принесенное им было похоже на одежду, скорее это напоминало занавески.
Кравченко велел мне раздеться и разделся сам. Он всегда казался мне сухощавым и даже худым, а тут я увидел фигуру атлета. Затем он взял в руки кусок белой материи и разложил
его на полу – получилась просторная ночная рубашка.
– Это называется хитон. Надевается на голое тело. Попробуйте, это несложно.
Я надел белую рубашку, которая доходила мне до колен, и стал похож на душевнобольного, этакого обитателя чеховской палаты номер шесть.
– Теперь наденьте вот это.
Кравченко протянул мне другую «ночную рубашку», но гораздо более свободную, пошитую из грубой ткани синего цвета.
– А это что? – спросил я, пытаясь понять, что с этой штукой делать.
– Это называется туника, ее носят поверх хитона. Надевайте, не бойтесь.
Я надел тунику, которая доходила мне почти до щиколоток, и сразу запутался в многочисленных складках.
– Как видите, – объяснил Кравченко, – это одежда свободного покроя. Она просто незаменима в жарком климате, хотя и от холода тоже спасает.
– Теперь надевайте пояс, – Кравченко вытащил из сумки широкую двухслойную полосу материи.
Я повязал пояс и почувствовал себя гораздо удобнее.
– Подоткните хитон и тунику под пояс, – объяснил Кравченко, – обратите внимание, что пояс сшит из двух кусков ткани, поэтому его можно использовать как большой карман. Сверху наденьте мантию. Это самая верхняя одежда, если так можно выразиться.
Мантия представляла собой огромный квадратный кусок ткани с двумя складками и дырками для рук. Кравченко показал, как нужно заворачиваться в мантию. Я посмотрел на себя в зеркало и усмехнулся. Вид был вполне экзотический.
– Подождите, – прервал мои эмоции Кравченко, – мы еще не закончили. Вы забыли надеть головной убор.
Он протянул мне кусок ткани и показал, как укрепить его на голове. Получилось нечто вроде современной арабской куфии.
– Ну, теперь все? – нетерпеливо спросил я.
– Почти.
Кравченко достал из сумки сандалии.
– А это зачем?
– Как зачем, – удивился Владимир, – это очень важно. Вы должны научиться в них ходить.
Я надел сандалии, на редкость примитивные: просто кусок подошвы, из которого торчали ремни.
– Где вы только достали такую обувь? – проворчал я. – В жизни не носил ничего подобного.
– Купил в арабской лавке в Лоде.
– Что вы там делали? – пропыхтел я, пытаясь справиться с нехитрой конструкцией.
– Как что? Обследовал местность, конечно.
Наконец я обмотал вокруг голени ремни сандалий и подошел к зеркалу.
– Вот теперь все, – удовлетворенно кивнул Кравченко.
– Я бы советовал вам каждый вечер надевать этот костюм и сандалии и ходить в таком виде дома.
На высоком и худом Кравченко одежда сидела великолепно. Я тоже худощавый, но ниже ростом, поэтому костюм с многочисленными складками смотрелся на мне немного по-бабьи.
Владимир, моментально почувствовавший мое разочарование, попытался меня успокоить. Он покрутил меня перед зеркалом, чуть подсобрал сзади ткань и сказал, что мой костюм надо просто немного ушить, и портной это сделает в самое ближайшее время.
В то время как я вышагивал по комнате в костюме жителя древней Иудеи, дверь внезапно отворилась, и в квартиру вбежал мой племянник Шурик со своей собакой, огромным
бассетом Артабаном, который тут же начал обнюхивать нас с Кравченко и громко приветственно повизгивать.
Бассет – удивительная порода. Обладая добродушным характером и забавной внешностью, эта собака страдает фантастическим упрямством. Кроме того, бассет – очень крупная собака, отвратительно пахнет, постоянно пускает слюни и периодически пачкает ими ме-
бель и одежду окружающих.
На мой взгляд, все это делает бассета совершенно непригодным для совместного проживания в одной квартире с человеком, но у моей сестры на этот счет было иное мнение.
– Дядя Миша, что это с тобой? – ухмыльнулся Шурик, увидев нас с Кравченко в странной одежде.
– Шурик, во-первых, здороваться надо, когда куда-то приходишь, во-вторых, сколько раз я тебя просил стучаться перед тем, как войдешь. Чему тебя только родители учат? – возмутился я.
– Так у тебя же не заперто! – недоуменно воскликнул мой племянник.
– Ну вот и объясняй что-либо после этого израильской молодежи, – пожаловался я Кравченко.
– Нет, а все-таки, дядя Миша, почему вы оба так странно оделись? – не унимался Шурик.
– К празднику Пурим* готовимся, – быстро нашелся Кравченко. – Неплохие костюмы, правда?
– Да, ничего, – согласился Шурик и многозначительно засопел, – только до Пурима еще далеко.
В это время послышался звон разбитой посуды. Я обернулся и увидел, что Артабан роется мордой в тарелках, оставленных на столе, – поедает остатки печенья и торта. Одна из тарелок, естественно, соскользнула на пол. Я схватил собаку за шиворот и оттащил от стола. Артабан посмотрел на меня с ненавистью и шумно встряхнулся, разбрызгивая по комнате слюни.
– Черт бы побрал твоего Артабана! – разозлился я. – Представь себе, что было бы, если бы он разбил мою любимую кружку. Зачем ты его вообще притащил?
– Просто с ним надо было погулять, а мама попросила занести тебе пирог, который она только что испекла.
– А пирог, наверное, съел Артабан? – усмехнулся Кравченко.
– Нет, пирог здесь.
Шурик протянул мне небольшой сверток.
– А кто дал собаке такое экзотическое имя – Артабан? Кстати, ты знаешь, что оно означает? – Кравченко почувствовал себя в своей стихии.
– Знаю. – Шурик потрепал Артабана по слюнявой морде. – Был такой парфянский царь, мне папа рассказывал.
– У тебя папа не историк случайно? – поинтересовался Кравченко.
– Нет, он врач.



---------------------------------------------------------------------------------------
* Пурим – весенний еврейский праздник, знаменует избавление
еврейского народа от уничтожения во времена древнего Пер-
сидского царства; по традиции на этот праздник наряжаются в
карнавальные костюмы.
-----------------------------------------------------------------------------------------




– Что же вы, Миша, не сказали, что у вас родственник – врач, когда мы обсуждали эту тему с Тали? – удивился Кравченко.
– Он врач не того профиля, который нам нужен, – пояснил я, – он психиатр.
– А-а-а, – протянул Кравченко, – к нему нам действительно пока рано.
– А какой врач вам нужен, гинеколог? – глаза Шурика озорно заблестели.
– Я вот сейчас позвоню матери и расскажу ей про твои шутки, – пригрозил я.
– Дядя Миша, скажи, а куда лучше всего после армии поехать, – спросил Шурик, меняя тему, – на Дальний Восток или в Южную Америку?
– Поезжай лучше в Трапезунд, – внезапно предложил я.
– А где это?
– В Понтийском царстве.
– Или можно отправиться в древнюю Иудею, – подхватил Кравченко.
Мой племянник расценил его слова как не очень удачную шутку и молча направился к выходу.
Уже у самой двери он повернулся и обиженным голосом спросил:
– Дядя Миша, скажи, что такое пилотка?
– А ты сам как думаешь? – ответил я вопросом на вопрос, подозревая подвох.
– Вчера один мой друг сдавал в армии тест, и там был такой вопрос, а к нему несколько ответов, и я выбрал – жена летчика. Так он до сих пор смеется.
Это было настолько неожиданно, что мы с Кравченко, не сговариваясь, захохотали. На парня жалко было смотреть, поэтому мы тут же стали извиняться и объяснили, что
пилотка – это военный головной убор.
Хорошо, что у моего племянника легкий характер – не очень-то приятно, когда двое взрослых так откровенно над тобой смеются.
– Ну, ладно, я пошел, – Шурик потянул за поводок, – Артабан, ко мне!
Они ушли, но в комнате еще долго стоял запах, оставленный тезкой парфянского царя.
На следующий день мы с Кравченко отправились в местное отделение минздрава, чтобы сделать прививки, необходимые для поездки в страны третьего мира.
В приемной мы сразу почувствовали себя неловко – вокруг была одна молодежь. Казалось, что люди старше двадцати вообще не ездят по таким маршрутам. Большинство молодых людей выглядели очень экзотично: длинные волосы, покрашенные в необычные цвета, потертая или даже порванная в некоторых местах одежда и серьги в разных частях лица.
Одна девушка с гордостью показывала подруге металлическую шпильку, вшитую в язык, а та, явно с завистью и восхищением, ее рассматривала.
Даже всегда уверенный в себе Кравченко растерялся в такой компании.
Вскоре нас пригласили в зал, где мы прослушали лекцию о правилах поведения в развивающихся странах, а потом послали делать прививки от тифа, желтой лихорадки, столбняка и гепатита.
Кравченко особенно волновался по поводу малярии. Оказалось, что для профилактики малярии нужно раз в неделю принимать специальные таблетки. Правда, эти таблетки сами могли привести к неприятным осложнениям, таким, как боли в животе, тошнота, чувство тревоги или даже депрессия.
Услышав это, я решил, что ни за что не стану их принимать, но нам доходчиво объяснили, что вероятность получить осложнения от лечения гораздо ниже, чем вероятность
умереть от малярии.
Прививки оказались довольно болезненными, кроме того, у меня на следующий день началось сильное недомогание, даже поднялась температура, а плечо, в которое сделали укол, вообще болело целую неделю.
Неумолимо приближался день нашего путешествия. Все приготовления были закончены. Мы с Кравченко пешком прошли весь путь от института Вейцмана в Реховоте, где находился хроноскоп, до Лода. Идти приходилось не всегда прямо из-за скоростных шоссейных дорог, пересекавших местность, но все равно через два с половиной часа мы подошли к Лоду. Вскоре нам предстояло повторить этот путь, но уже в древней Иудее.
Наш хроноскоп успешно прошел все испытания. Больше откладывать было нельзя.
В то время я находился в каком-то лихорадочном состоянии, так меня захватили подготовка к путешествию и последние испытания хроноскопа. Но за несколько дней до
отправки я вдруг подумал, что никто из моих родственников
и знакомых не знает о моих планах. Разумеется, я не собирался никому рассказывать о том, куда я отправляюсь, но предупредить их о моем отсутствии было необходимо. А когда я вспомнил, что на мне теперь висит забота о Клаве и Тоне, мне стало совсем не по себе.
Чем больше я размышлял о своих обязательствах перед окружающими, тем тоскливее становилось у меня на душе. Раньше я не задумывался или не хотел задумываться над
тем, что могу не вернуться из этого путешествия, и никто никогда не узнает, что со мной случилось и где я...
В тот же день я отправился к нотариусу и написал завещание, в котором все свое имущество оставлял сестре Ольге, причем я подчеркнул, что речь идет не только о моей смерти, но и об отсутствии на протяжении года или более. Я попросил нотариуса послать это завещание Ольге по почте, если через месяц я не приду к нему и не отменю свое распоряжение.
Нотариус, составляя необычный документ, и бровью не повел. Видно, это особенность его профессии – ничему не удивляться.
Вечером я позвонил сестре и долго выслушивал, какой Шурик гениальный ребенок, а Боря, – муж Ольги, – напротив, идиот. Если бы не важный разговор, я бы обязательно напомнил Ольге, что этот идиот Боря пашет как проклятый, чтобы обеспечить ей такую жизнь, при которой она может сидеть дома и не работать.
Наконец, улучив момент, я сказал:
– Ольга, мне скоро нужно будет уехать по делам.
– Куда?
– В Японию, – почему-то выпалил я, очевидно, в расчете на то, что она не сможет потребовать, чтобы я ей оттуда звонил.
– Куда-куда?!
– Прекрати кудахтать, я же сказал – в Японию.
– А что ты там забыл, и какие у тебя могут быть дела в Японии?
– Мне нужно туда поехать по работе, – объяснил я.
– Что-то тебя раньше не только в Японию, но и в Эйлат* было не вытащить, – допытывалась Ольга.



------------------------------------------------------------------------------------------
* Эйлат – курортный город на Красном море, самая южная точка
Израиля.
-------------------------------------------------------------------------------------------




– Оля, я еду на симпозиум с докладом, по поводу окончания нашей работы.
– Ой, Миша, что-то ты темнишь. Скажи честно, ты с кем-то познакомился и едешь в романтическое путешествие?
– Оль, ты, по-моему, просто помешалась на сексе, – со злостью упрекнул я. – Короче говоря, мне нужно, чтобы кто-нибудь взял на себя заботу о моих, вернее, о твоих рыбках. Только не говори, что ты не можешь, в конце концов, это ты мне их навязала.
Тут Ольга полностью переключилась на то, какой я неблагодарный человек, потому что не ценю заботу ближнего о моем душевном здоровье. Я дал ей немного поговорить, а потом сказал, что мне звонят по мобильному и я не могу с ней больше разговаривать, напомнив, что онадолжна подумать насчет рыбок.
Через полчаса Ольга перезвонила и объявила, что будет сама приходить ко мне и кормить рыбок в моеотсутствие.
В день путешествия я вышел из дома рано и встретил соседку Женю, приятную, скромную женщину, которая тут же начала рассказывать об успехах своего сына Патрика, а
по-нашему Пети, в учебе.
Дело в том, что год назад я согласился позаниматься с этим оболтусом по математике, с которой у парня были такие проблемы, что ему грозил перевод в другую школу. Через год он заметно подтянулся, и мать решила, что у него способности к точным наукам.
Я слушал вполуха ее восторги по поводу успехов сына, мысли мои были уже далеко отсюда. В какой-то момент мне даже захотелось сказать, чтобы она прекратила приставать ко мне с ерундой в то время, как я занимаюсь судьбой еврейского народа.
Конечно, я сдержался, похвалил Патрика, сделал комплимент Жене – она хорошая женщина, и есть за что ее уважать. Муж ее умер рано, она одна растит сына, много работает и при этом никому не завидует и не обижается на судьбу. В наше время это редкий по душевным
качествам человек.
Когда я вошел в лабораторию, Кравченко и Тали уже ждали меня. Они громко и возбужденно разговаривали и неестественно смеялись.
Именно в тот момент я впервые осознал, что сейчас должно произойти. Внезапно мне все это показалось страшной авантюрой. Я отчетливо понял, что собираюсь совершить что-то немыслимое и непонятно зачем рискую собственной жизнью.
Не знаю, о чем думал Кравченко, может быть, о том же, но мне вдруг расхотелось отправляться в древнюю Иудею, и только ложный стыд помешал мне повернуться и уйти.
Мы решили, что сначала отправим Кравченко одного на тридцать секунд. Во-первых, чтобы убедиться, что перемещение во времени проходит без последствий для человеческой психики, во-вторых, чтобы была возможность осмотреться на месте и определить, не подстерегает ли нас опасность.
Итак, Кравченко встал в зоне действия хроноскопа, Тали нажала кнопку пуска, и... первое путешествие человека во времени началось.
Мы с замиранием сердца следили за секундной стрелкой. Через полминуты Кравченко снова появился в лаборатории. Вид у него был слегка ошарашенный.
– Ну что? – выкрикнули мы с Тали одновременно.
– Я ничего не почувствовал, как будто вообще ничего не произошло. Это довольно странно, ведь я пролетел за тридцать секунд четыре тысячи лет, – пожал он плечами.
– Как четыре – две, – возразил я.
– Но я же сразу вернулся обратно и пролетел еще две тысячи лет, – объяснил Кравченко.
– Вы лучше скажите, что вы там видели? – нетерпеливо спросила Тали, ее глаза возбужденно блестели.
– Ничего особенного, пустырь или поле, а впереди что-то наподобие рощи. Кстати, там очень холодно, намного холоднее, чем здесь, – Кравченко поежился.
– Мы рассчитали так, что вы должны оказаться там где-то за неделю до праздника Песах, то есть в начале апреля. В это время года бывает холодно, но недолго. Вы можете
одеться теплее, например, надеть под местную одежду тренировочный костюм, – предложила Тали.
– Ладно, там разберемся, – Кравченко посмотрел на меня. – Итак, нам пора.
Мы взвалили на плечи сумки с нашими вещами, сверили мои карманные часы с лабораторными и подошли к хроноскопу.
Последнее, что я увидел, – движение руки Тали к кнопке пуска...




Глава 6,
в которой я начинаю испытывать симпатию к ослам
Кравченко был прав – я вообще не почувствовал никакого движения или перемещения. Все было как в кино, будто мгновенно сменился кадр, кроме того, стало действительно
прохладно.
Мы очутились посреди большого поля, лишь где-то вдалеке виднелись низкие деревья или кустарник. Никакого поселения поблизости не было видно.
«Хорошо, что институт Вейцмана расположен в таком месте, – подумал я, – а то мы могли бы появиться в крупном городе или деревне, или, чего доброго, у кого-нибудь в доме».
Кравченко достал компас, и мы быстро определили нужное направление. Перед тем как отправиться в путь, он вытащил металлический колышек, воткнул его в землю почти
до самого конца и обрызгал место вокруг зеленой краской из небольшого баллончика. Он пояснил, что в темноте и колышек, и краска фосфоресцируют, поэтому место прибытия можно будет легко найти. Кроме того, по ходу нашего продвижения Кравченко также разбрызгивал краску.
Идти было совсем не так удобно, как по асфальту. Сандалии, которые были у нас на ногах, с моей точки зрения, не годились для длительных путешествий.
– Эх, нам бы сейчас кроссовки... – словно угадав мои мысли, вздохнул Кравченко.
Через четверть часа мы подошли к деревьям, которые увидели с места прибытия. Это был большой оливковый сад, окруженный низким каменным забором, преградившим нам путь.
– Мне кажется, нам стоит обойти это место, наверняка это чья-то частная собственность, – предложил Кравченко.
– Да бросьте, – беспечно ответил я, – никого же нет, да и противоположный конец сада виден. Пройдем за пять минут.
Мы перелезли через забор и углубились в сад. Через несколько шагов я поскользнулся и угодил ногой в канаву с водой. Оказывается, вся территория сада была изрыта узкими мелкими канавами, которые, разумеется, использовались для орошения. Отряхиваясь и чертыхаясь, я поспешил за Кравченко.
Мы уже почти пересекли сад, когда, ступив на небольшое возвышение, я вдруг почувствовал, что куда-то проваливаюсь. Через мгновенье я уже был по пояс в яме.
Под ногами было что-то мягкое. Кравченко быстро схватил меня за руки, и вскоре я оказался на твердой почве. Я заглянул в яму, из которой только что вылез, и увидел
груду мешков.
– Это хранилище зерна, в нем местные жители хранят свои запасы, маскируют их от любопытных глаз, – пояснил Кравченко, но в голосе его послышалось беспокойство. –
Говорил я вам, что это место надо обойти стороной. Давайте быстро уходить отсюда.
Мы вышли из сада и продолжили путь по пустынной местности.
Мы шли уже три часа, но никаких признаков города не было. Я почувствовал, что начинаю замерзать. Вообще-то одежды на нас было много, но дома в такую погоду я всегда ношу ботинки и брюки. Сейчас же мы были в сандалиях на босу ногу, да еще и без брюк – снизу сильно поддувало.
Внезапно Кравченко остановился.
– В чем дело? – занервничал я.
– Мы уже очень долго идем, а города все нет. Мне это непонятно и совсем не нравится, – пробормотал он.
– А может быть, никакого города Лода вовсе нет? – неуверенно посмотрел я на своего спутника.
Кравченко хмуро огляделся по сторонам и потер щеку.
– Есть-то он есть, но, очевидно, не там, где мы его ищем.
– Как это? – опешил я.
– Понимаете, принято считать, что город Лод – это и есть древняя Лидда, но с уверенностью сказать, что он находится на том же самом месте, нельзя. На протяжении веков город неоднократно разрушался и отстраивался вновь, поэтому вполне возможно, что современный Лод значительно сместился по отношению к древней Лидде, и мы просто не там ее ищем.
– И что же нам теперь делать? Ходить кругами в поисках Лидды? А может быть, она вообще не здесь, или мы ее давно прошли, – забеспокоился я.
– Давайте не будем впадать в панику. Попробуем поискать город чуть западнее, он наверняка был намного меньше, чем в наше время, – предложил Кравченко.
Мы повернули к западу, прошли еще минут пятнадцать и вышли на проезжую дорогу, покрытую густым слоем пыли. Вдали виднелись какие-то постройки. Постепенно стали
появляться люди, некоторые шли пешком, другие ехали верхом на ослах. Все они были довольно бедно одеты.
Вскоре мы с облегчением поняли, что подходим к городской стене.
– Михаил, надеюсь, вы не забыли, о чем мы с вами договорились, – напомнил мне Кравченко. – Все переговоры веду я, а вы помалкиваете и ведете себя так, будто вы – глухонемой.
Я нехотя кивнул.
Когда мы подошли к городским воротам, Кравченко попросил меня подождать, а сам пошел узнать насчет каравана в Эммаус.
Я остался в одиночестве и с интересом стал осматриваться по сторонам.
Площадь перед воротами оказалась довольно беспокойным местом. Здесь постоянно сновали люди с тюками или корзинами на спине, некоторые вели навьюченных животных – в основном ослов, но попадались и волы, запряженные в телеги. Один раз я даже увидел верблюда.
Слева от ворот находились торговые лавки. В одной из них продавали глиняную посуду, в другой – сельскохозяйственные инструменты: вилы, серпы, лопаты. Рядом, в тени
дерева, на коврике, расстеленном прямо на земле, сидели трое мужчин и мирно беседовали.
В центре площади, возле небольшого бассейна, играли дети. Было очень шумно. То и дело доносились крики погонщиков скота, детский смех, скрип проезжающих телег – все это сливалось в непривычную какофонию.
Мне вдруг стало очень неуютно, я почувствовал себя ряженым чужаком. Все вокруг находилось в движении, а я словно оцепенел.
Во время подготовки к путешествию мы продумали много мелочей, вплоть до одежды и мыла, но здесь, на площади, я неожиданно понял, что главное – люди, с которыми нам придется общаться. Они же не дураки, они уж точно почувствуют в нас что-то странное.
«Немедленно прекрати озираться!» – с досадой приказал я себе. Конечно, я понимал, что надо постараться вести себя естественно, поэтому на почему-то негнущихся ногах
подошел к одиноко стоящему дереву, неловко сел на землю и привалился спиной к стволу – может быть, я устал и отдыхаю тут в тени.
Минут через пятнадцать вернулся Кравченко и сказал, что скоро из Лидды выходит караван с паломниками в Иерусалим, так что времени у нас почти не осталось. Караван должен был собраться у других городских ворот, до которых еще нужно дойти. Кравченко договорился о том, что нам дадут двух ослов. Я спросил, как ему это удалось без денег, на что он ответил, что уже успел реализовать немного корицы, и в подтверждение позвенел в руке горстью серебряных монет.
В очередной раз меня удивила способность этого человека моментально ориентироваться в любой обстановке.
Пока мы искали место сбора паломников, я стал замечать, что на нас обращают внимание местные жители. Многие косились подозрительно, а некоторые даже указывали
пальцем и что-то громко говорили. Мне стало не по себе.
– А что бы вы хотели? Это вполне естественно, я вас предупреждал еще дома, – заметив мое беспокойство, сказал Кравченко. – Мы сильно отличаемся не только от местных жителей, но даже от обычных паломников.
– И что же нам делать?
– Главное – не волноваться. Держитесь спокойно и с достоинством. Если кто-то на вас смотрит, слегка наклоните голову в полупоклоне и улыбнитесь, не во весь рот, конечно.
Вскоре мы нашли караван, который представлял собой группу людей весьма странного вида, а проще говоря, большинство из них напоминало самый настоящий сброд.
Утешало одно: на их фоне мы уже не выглядели нелепо. Через полчаса караван отправился в путь.
Ехать на осле совсем не так приятно, как в автомобиле. Очень скоро я уже не мог сидеть спокойно, а то и дело ерзал, пытаясь найти удобное положение. Кравченко, казалось, легче переносил неудобства.
Мы ехали по равнине, поэтому ослы шли довольно быстро. Интересно, что ослом совсем не нужно было управлять, он шел сам – видимо, прекрасно знал дорогу.
Наконец, кое-как устроившись в седле, я начал озираться по сторонам. Немало попутешествовав по современному Израилю в первые годы пребывания, я неплохо знал ландшафт страны, а уж то место, по которому мы ехали, было мне хорошо знакомо. Однако сейчас, рассматривая окрестности, я совершенно не узнавал их. Казалось, я нахожусь не в Израиле.
Больше всего меня удивило обилие растительности. Вокруг стоял самый настоящий лес, в котором так и чувствовалось присутствие всякой живности.
Это открытие поразило меня, ведь в современном Израиле мы боремся за каждое дерево, каждый кустик, беспрестанно поливаем и культивируем их. А тут все растет само, не требуя никаких усилий и затрат. Удивительно!
Позже Кравченко объяснил мне, что за две тысячи лет многое изменилось: климат, почва, количество выпадаемых осадков.
Через час путешествия у меня появилось ошущение, что я весь, с головы до ног, покрыт пылью. Она была везде: в одежде, в волосах, даже во рту и ушах. Пыль скрипела на зубах и щекотала в носу.
Но ладно пыль – дорога, по которой мы ехали, эдакий караванный путь, на всем протяжении была густо сдобрена навозом. И запах был соответствующий, такой густой и резкий, что перехватывало дыхание, а иногда просто мутило.
Этот запах потом долго преследовал меня, особенно во время еды. Впрочем, наверное, только я был таким чувствительным, потому что остальные, казалось, не обращали
на это никакого внимания.
Лишь в самом конце поездки я задумался о том, что пришлось бы мне испытать, если бы я проделал весь путь от Лидды до Эммауса пешком, и тогда я почувствовал искреннюю благодарность к моему четвероногому спутнику, который в течение нескольких часов безропотно тащил меня на спине.


Глава 7,
в которой мы неожиданно разбогатели
Солнце уже клонилось к закату, когда наш караван подошел наконец к Эммаусу. Это был небольшой город у подножия Иудейских гор.
Кравченко решил сразу обратиться в ближайшую лавку, где можно было бы купить новую одежду и попробовать продать остаток корицы.
Медленно продвигаясь в толпе, мы оказались на небольшой площади. Очевидно, это был рынок. Повсюду прямо на земле были разостланы куски ткани, на которых лежали товары.
В стороне стоял двухэтажный дом серого цвета с потрескавшимися стенами, отчего он казался слегка перекошенным. На первом этаже располагалось что-то вроде склада
или лавки. Кравченко уверенно открыл низкую дверь, и мы, наклонив головы, вошли в помещение.
Внутри мы увидели нагромождение разного хлама: глиняные горшки, тряпки, циновки, всякую рухлядь.
Потолок был настолько низким, что приходилось все время стоять пригнувшись. Запах там был отвратительный, затхлый и гнилостный.
Среди всего этого беспорядка я не сразу заметил хозяина, который стоял за неким подобием прилавка или стола. Вдруг он бросился в нашу сторону и с восторженной улыбкой склонился в поклоне перед Кравченко. Потом он начал что-то громко говорить. Кравченко кивал
головой и бросал отдельные реплики, хотя вид у него был довольно растерянный. Хозяин лавки вернулся за прилавок и начал торопливо копаться в каком-то хламе. Через некоторое время он вновь подошел к Кравченко и, продолжая громко говорить, положил в его руку горсть монет.
«Вот это да, – подумал я, – здесь, видно, путешественникам выдают деньги на расходы».
Кравченко продолжал что-то обсуждать с хозяином. Затем они, очевидно, о чем-то договорились, потому что Кравченко направился к двери, попросив меня следовать за ним.
На улице я сразу стал расспрашивать Кравченко о том, что произошло, но он, судя по всему, и сам ничего не понимал.
– Странно, но этот человек говорил со мной как со старым знакомым. Мало того, он сказал, что несколько лет назад я продал ему очень красивые золотые серьги, он выручил за них много денег и теперь хочет меня отблагодарить и вернуть то, что он якобы мне должен, и еще спрашивал меня почему-то о здоровье жены.
– Чьей жены? – удивился я.
– Моей, разумеется. Чьей же еще?
– А разве у вас есть жена? – я даже руками развел.
– Я тоже хотел задать ему этот вопрос, – усмехнулся Кравченко. – Странно… Он явно принял меня за кого-то другого. Он сам сказал, что с трудом узнал меня без бороды. Кстати, я думаю, что именно из-за отсутствия бороды на нас все смотрят подозрительно. Если вы успели заметить, в этом мире каждый взрослый мужчина носит бороду.
Жаль, что я не подумал об этом раньше.
– Ну, и что мы теперь будем делать, отращивать бороды? – усмехнулся я.
– В другой раз, а пока хозяин попросил подождать его здесь. Он скоро закончит дела в магазине, а потом отведет нас на склад, где мы выберем себе одежду.
– А это разве не склад?
Кравченко оставил мой вопрос без ответа. Он был явно обескуражен случившимся.
Спустя несколько минут появился хозяин магазина, которого, как выяснилось, звали Йуда. Он повел нас во двор дома, открыл низкую дверь и впустил в тесное помещение с еще более резким и неприятным запахом. Вдоль стены стоял ряд сундуков. Открывая их поочередно, Йуда стал вытаскивать части одежды.
Кравченко так натренировал меня, что я легко различил хитон, тунику и мантию. Фактически, на нас и сейчас была такая же одежда, но она, разумеется, отличалась покроем от местной. Кравченко что-то сказал хозяину, и тот убрал хитон в сундук. Я понял, что Кравченко решил не менять хитон, который, как я уже говорил, представлял собой длинную рубаху – его надевали на голое тело.
Правда, под хитон мы надели трусы и майки, но самое главное, что под ним у нас висела кобура с шокером и пистолетом, поэтому менять хитон явно не было смысла.
Йуда подал каждому тунику и пояс. Поверх туники мы надели мантии. Ноги мы обули в сандалии, которые были значительно удобнее наших. Кравченко отдал хозяину нашу одежду, и он с удовольствием взял ее, потому что качество ткани было гораздо выше местного.
Мы вышли со склада, и хозяин предложил нам отдохнуть во дворе под навесом. Мы сели на подушки, брошенные на циновку, хозяин вынес кувшин с водой и начал о чем-то говорить с Кравченко. Я обратил внимание, что по мере продолжения разговора Йуда все более мрачнел. В его голосе чувствовались боль и страдание. Кравченко все больше кивал, лишь иногда задавал хозяину вопросы.
Вскоре кто-то вошел во двор и позвал Йуду. Тот ушел, и мы с Кравченко остались вдвоем.
– Мне кажется, ваш хроноскоп плохо откалиброван, – неожиданно сказал Кравченко.
– В каком смысле? – удивился я.
– В том, что мы попали не туда, куда собирались, а на четыре года позже, – расстроенно пояснил Кравченко.
– Как вы это определили?
– Сейчас не 35-й год, а 39-й или даже 40-й, – Кравченко глубоко вздохнул. – Хозяин рассказал мне, что римский император Гай, по-нашему это Калигула, распорядился поставить свою статую в иерусалимском Храме. Народ возмутился этим богохульством, и в стране начались беспорядки. Это очень известная история, она происходила где-то в 39-м – 40-м годах. Правда, беспорядки вскоре улеглись, так как тогдашний правитель Иудеи Петроний всячески оттягивал исполнение приказа императора, а потом Калигулу убили в 41-м году, и об этом вообще все забыли, но местные жители-то этого еще не знают. Так что получилось то, чего я боялся. Вместо спокойного периода мы попали в беспокойный.
– А что если рассказать им, что все закончится благополучно? – предложил я.
– И показать фильм про Калигулу, – засмеялся Кравченко, – но, к сожалению, я его не захватил.
– Что же нам делать?
– Мне кажется, нам нужно сидеть тихо и ни во что не вмешиваться. Кстати, есть одна хорошая новость. Хозяин лавки знал Иисуса. Это очень большая удача. Он говорит, что тот был здесь в последний раз девять лет назад, останавливался на несколько дней в городе, а потом куда-то внезапно ушел, и было это перед праздником Песах. Йуда хорошо это запомнил, потому что у него той весной родилась младшая дочь. С тех пор, по словам Йуды, он Иисуса больше не видел, но слышал, что тот погиб, а подробностей он не знает. Так что, вполне возможно, нам вообще нечего здесь больше делать. Жаль, что мы можем вернуться не раньше, чем через неделю.
В это время с улицы донесся шум, который быстро усиливался. Я попытался подняться, но Кравченко схватил меня за руку и резко усадил на место.
– Я вас прошу, сидите спокойно и не высовывайтесь. Нас это совершенно не касается.
– Послушайте, но там ведь явно что-то происходит. По-моему, кого-то бьют.
– Ну и что, пусть бьют. Главное, чтобы не нас. Тех, кого бьют, равно как и тех, кто бьет, по нашим понятиям уже около двух тысяч лет нет в живых. Они для нас – призраки, фантомы. Представьте себе, что вы смотрите фильм из жизни древней Иудеи. Вы же не станете вмешиваться в сюжет.
Постепенно шум нарастал. На улице, похоже, разыгрывалась настоящая драма.
Я сидел как на иголках. Мне вдруг стало очень тревожно. Наконец я не выдержал и вскочил.
– Вы знаете, – обратился я к Кравченко, – нас это не касается до тех пор, пока мы сидим здесь, но вы же не собираетесь отсиживаться тут целую неделю!




Глава 8,
которая показывает, к чему может привести
языковой барьер
Внезапно во двор вбежал наш хозяин Йуда. Я даже не сразу узнал его – он был весь в пыли, а лицо разбито в кровь.
Он что-то крикнул и упал.
Следом за ним во двор вошли два человека, выглядевшие как римские легионеры. Один из них ударил лежавшего Йуду ногой по голове, другой, увидев нас, что-то резко закричал. Кравченко ему ответил. Солдат стал приближаться к нам с явно недружественными намерениями.
Я сделал шаг в сторону и просунул руку за пазуху, где висела кобура. Кравченко прошипел мне: «Не вздумай», и стал что-то быстро говорить солдату. Тот, видимо, заметил мое движение и повернулся в мою сторону.
Я нащупал шокер и вытащил его наружу. Солдат увидел непонятный предмет и угрожающе шагнул ко мне. Я резко выбросил вперед руку и одновременно включил шокер. Раздался громкий треск электрического разряда, и солдат вскрикнул от боли. Я снова включил шокер и ткнул его солдату в плечо, не выключая электрический разряд. Солдат задергался всем телом и упал без движения.
Второй легионер, склонившийся над Йудой, наблюдал всю эту сцену, разинув рот. Наконец, видимо, придя в себя, он выхватил меч и направился ко мне. Я бросил шокер на землю, снова сунул руку за пазуху, нащупал пистолет и рывком вытащил его, одновременно спуская предохранитель.
Выстрелить я не успел, так как рядом появился Кравченко и ударил солдата шокером в шею. Тот упал как подкошенный.
– Давай быстро отсюда сматываться! – крикнул мне Кравченко.
Пока я собирал наши вещи в сумки, Йуда пришел в себя, увидел лежащих солдат и сказал что-то Кравченко. Тот молча кивнул и, повернувшись ко мне, зашептал:
– Он предлагает укрыться у него в подвале, а ночью поможет нам незаметно выйти из города.
– А что делать с этими? – кивнул я на солдат, которые, кстати, уже начинали шевелиться.
– Надеюсь, они подумают, что мы убежали очень далеко. Давай не будем терять времени.
Мы снова вошли в дом Йуды. Он сдвинул в сторону один из сундуков, и в нижней части стены мы увидели отверстие. Йуда указал нам на него, мы подбежали, быстро протиснулись вниз и оказались в узком темном подвале с каменными стенами. Йуда последовал за нами, а потом изнутри установил сундук на место.
Стало совершенно темно. Йуда что-то прошептал, и Кравченко велел мне ползти вперед. Воздух был настолько спертым, что было трудно дышать. Ползли мы долго, думаю, минут десять, причем все время вниз. Я до крови ободрал локти и колени, потому что вокруг был один камень. Кому удалось пробить такой длинный ход в сплошной скале? Наконец тоннель кончился, и я свалился вниз, больно стукнувшись о каменный пол.
Было по-прежнему темно, но я понял, что нахожусь в большом помещении. Когда глаза немного привыкли к темноте, я заметил, что неподалеку горит слабый огонек, который оказался фитилем светильника.
Вслед за мной из тоннеля появились Кравченко и Йуда. Наш хозяин зажег неизвестно откуда взявшиеся факелы, и теперь можно было наконец осмотреться.
Мы находились в огромном зале. При тусклом свете факелов я не смог определить его точные размеры, но это явно была большая пещера.
Йуда стал объяснять Кравченко, а тот переводил мне, что много лет назад почва в этом месте просела после землетрясения, и образовалась щель. Кто-то решил обследовать
эту щель и обнаружил ведущий в пещеру тоннель.
Йуда сказал, что не знает, когда это было, при его деде или прадеде, но один из его предков построил на этом месте дом, в подвале которого оказался вход в тот самый тоннель.
С тех пор пещера стала их семейным достоянием, а сведения о ней передавались от отца к сыну.
Я знал, что недра Израиля скрывают много пещер, подобных этой, которые наверняка не раз служили укрытием и спасли не одну жизнь за столь богатую войнами и катаклизмами историю Иудеи.
Я подумал, что эта пещера, возможно, имеет другой выход, и попросил Кравченко спросить об этом Йуду. Тот ответил, что в противоположном конце пещеры есть небольшое озерцо, которое переходит в еще один тоннель. Если идти по этому тоннелю, то можно выбраться наружу за пределами городской черты.
В свете факелов перед нами открывалась только часть пещеры, но и этого было достаточно, чтобы ощутить ее великолепие. Я был заворожен необыкновенным зрелищем.
Кравченко тоже с восторгом озирался по сторонам.
Там было на что посмотреть. С высокого потолка свисали огромные сталактиты, создавая причудливые, а иногда просто фантастические фигуры и образы. Во многих местах
сталактиты соединялись с растущими из пола сталагмитами, образуя огромные столбы или колонны. Казалось, что пещера дышала, со всех сторон доносились звуки: где-то
капала вода, слышались шорохи, всплески и шуршание.
Пещера определенно жила своей жизнью, которая словно проходила в другом измерении.
Мне показалось символичным то, что мы явились сюда сквозь толщу веков, чтобы увидеть пещеру, о существовании которой в наше время, возможно, никому не известно.
Может быть, эту пещеру откроют еще через тысячу лет после нас, но для нее это не имеет значения, для нее вся эта толща времени – всего лишь мгновенье, равное нескольким
сантиметрам выросших сталактитов.
Немного успокоившись, – шутка ли, тут тебе и схватка, да еще с самыми настоящими римскими легионерами, и бегство, и таинственное подземелье, – я решил вернуться к более насущным делам и прежде всего обдумать наше положение, которое, прямо говоря, казалось незавидным.
– Что мы теперь будем делать? – спросил я Кравченко.
– Скажи лучше, зачем ты все это затеял? – вопросом на вопрос ответил он.
– Что затеял? – удивился я.
– Ну, всю эту драку с шокерами и пистолетами. Ты что, фильмов про ковбоев насмотрелся? Вообразил себя Брюсом Уиллисом? – отчитывал меня Кравченко.
– То есть как? – обиделся я. – Они же нас собирались арестовать.
– С чего ты взял? Они просто поинтересовались, кто мы такие, и потребовали, чтобы мы уходили.
– Ничего себе поинтересовались, – возмутился я, – таким тоном?
– А ты хотел, чтобы они перед тобой извинились за то, что невольно побеспокоили? Я же просил тебя ни во что не вмешиваться, тем более что ты не понимаешь местного языка. У тебя же началась самая настоящая паранойя.
– Скажешь тоже, паранойя. А то, что нашего хозяина избивали, это тоже паранойя? – я сердито посмотрел на Кравченко.
– Мало ли кто кого избивает, у них могли быть свои счеты. Разве ты всегда хватаешься за пистолет, когда видишь уличную драку?
Я даже не заметил, как мы с Кравченко перешли на «ты». Вообще, обращение на «ты» среди русскоговорящего населения Израиля более естественно, чем для россиян, так как в иврите нет слова «вы» в том понимании, в котором оно употребляется в русском языке, – в качестве уважительного обращения. В иврите «вы» – это исключительно местоимение множественного числа. Поэтому выходцы из России в Израиле, даже общаясь по-русски, быстро переходят на «ты».
В это время стоявший рядом Йуда прервал наш спор и начал что-то объяснять Кравченко.
Оказалось, что солдаты искали повстанца и смутьяна, который, как им донесли, забежал в дом Йуды. Они требовали, чтобы Йуда выдал его, так как он считался государственным преступником, но Йуда категорически отказывался, утверждая, что не понимает, о чем идет речь.
Тогда солдаты разозлились и стали избивать Йуду, а он, пытаясь скрыться от них, забежал во двор своего дома.
Дальнейшие события мы наблюдали сами, вернее, участвовали в них.
Несколько раз он прерывал свой рассказ молитвой, в которой благодарил Всевышнего, что тот надоумил его в такое неспокойное время отправить семью к родственникам в Галилею.
Во время нашего разговора мы услышали шаги и вскоре увидели, что из глубины пещеры к нам приближается человек. Мы тревожно переглянулись, но Йуда успокоил нас, объяснив, что это и есть тот самый повстанец, которого он спрятал от солдат.
– Хм, значит, они все-таки были правы, – усмехнулся я, – Йуда действительно дал убежище бунтовщику.
– Ну вот, а ты их шокером, – упрекнул меня Кравченко.
– Я что-то не понимаю, кому ты симпатизируешь, – в сердцах заметил я, – евреям или оккупационным властям?
– Ты хоть сам понимаешь всю нелепость своего вопроса? – в голосе Кравченко я уловил иронию. – Все то, что происходит в данный момент, на самом деле уже произошло две тысячи лет назад, и результат этих событий тебе прекрасно известен. Не собираешься же ты, в самом деле, переделать историю, освободить евреев от римской оккупации и создать государство Израиль в первом веке нашей эры?
– А мне кажется, мы сюда для того и прибыли, чтобы переделать историю. Разве не так? – заметил я.
– Послушай, не надо передергивать, – невозмутимо улыбнулся в ответ Кравченко, – я ставлю перед собой куда более скромные цели.
– Не сказал бы, – возразил я.
Мы, наверное, еще долго бы спорили, если бы подошедший человек не отвлек наше внимание. Он начал что-то быстро говорить Йуде, причем явно на повышенных тонах.
Это был очень молодой человек, думаю, ему было не больше двадцати. Одет он был скромно, в тунику, сшитую из ткани, напоминающей мешковину. При взгляде на его одежду у меня сразу возникла ассоциация со словом «рубище». Внешне незнакомец сильно смахивал на разбойника. Волосы и борода его были всклокочены, глаза горели недобрым огнем, движения были резкими и агрессивными.
Кравченко повернулся в его сторону и стал что-то ему объяснять. Парень внимательно слушал, и через некоторое время я с облегчением заметил, что он стал успокаиваться.
Вскоре все мы уже сидели вместе и мирно закусывали. Оказывается, у Йуды в пещере был запас пищи и воды на случай длительного пребывания. Трапеза была скром-
ной, фактически она состояла из хлеба и воды, но мы были рады и этому.
За едой и разговорами незнакомец показался нам не таким уж и страшным, просто он был сильно напуган нашим появлением. Постепенно выяснилось, что наш новый знакомый, которого, кстати, тоже звали Йудой, и хозяин дома – земляки. Оба они родились в Галилее*.
Как потом объяснил мне Кравченко, Галилея в то время представляла собой провинциальную окраину. Помимо евреев, там было очень много язычников. Евреи и язычники, живущие в Галилее, находились в сложных отношениях друг с другом. Эти отношения можно было охарактеризовать двумя словами – взаимная неприязнь.
Евреи, всегда относившиеся к язычникам с пренебрежением, считавшие их примитивными и дикими, получали от них в ответ недоверие, а нередко и враждебность. Однако, живя бок о бок, галилеяне научились ладить друг с другом, и все бы ничего, если бы евреи из Иудеи не вмешивались в эти отношения.
Жители Иудеи относились к галилейским евреям как к людям второго сорта и называли их




---------------------------------------------------------------------------------------
* Галилея – область на севере Израиля, расположенная между
озером Кинерет (другие названия: Тивериадское, Генисаретское,
Галилейское море) и Средиземным морем.
-----------------------------------------------------------------------------------------




«народом земли», а проще говоря, «быдлом». Во многом это отношение было обусловлено именно тем, что галилейские евреи жили среди язычников и умели с ними ладить. Кроме того, уровень жизни – если можно применить этот термин к античным временам – галилейских евреев был гораздо ниже, чем иудейских.
Галилеяне платили в римскую казну непомерно высокие налоги, разорявшие их.
Однако стремление к свободе у галилейских евреев всегда было очень сильным, недаром именно в Галилее начинались все смуты и беспорядки. Если в Иудее народ кое-как мирился с римским господством, отстаивая главным образом религиозную свободу, то в Галилее люди стремились к настоящей независимости и не хотели терпеть власть Рима.
Поэтому там постоянно зрели бунты, которые время от времени распространялись на всю страну.
Именно в Галилее зародилась секта зелотов, или ревнителей, которые готовы были либо погибнуть с оружием в руках, либо отстоять свою независимость и освободить страну от римского владычества. Основателем секты зелотов был некий Йуда Галилеянин, личность историческая и незаурядная.
Этот Йуда поднял мощнейшее восстание в начале нашей эры в знак протеста против переписи в Иудее, объявленной римским наместником Квиринием. Ясно, что перепись была нужна римским властям исключительно для определения величины налогов.
Возможно, именно эта перепись и отмечена в Евангелиях как событие, совпавшее с рождением Иисуса.
Восстание было, конечно, сурово подавлено, но Йуду не поймали, секта зелотов не была разгромлена, а продолжала свое существование вплоть до самой Иудейской войны*, закончившейся разрушением Второго Храма.
В разговоре выяснилось, что молодой бунтовщик Йуда приходится Йуде Галилеянину близким родственником, а именно племянником, и даже был назван в честь знаменитого Йуды.
В ответ на вопрос Кравченко о судьбе Йуды Галилеянина племянник сказал, что тот утонул в болоте в устье реки Иордан, когда прятался от римлян.
-----------------------------------------------------------------------------------------
* Иудейская война – восстание иудеев против римской оккупа-
ции (66 – 73 гг. н.э.), было жестоко подавлено и закончилось
разрушением Второго Храма.
Глава 9,
в которой мы превращаемся в туристов
Эту ночь и весь следующий день мы провели в пещере. Сразу после ужина стали готовиться ко сну. Наш хозяин Йуда притащил откуда-то два тюфяка – для нас с Кравченко. Одеял и подушек, разумеется, не было.
Факелы давно погасили, горел только светильник, прикрепленный к стене, но света он давал ровно столько, чтобы освещать самого себя. Разумеется, у нас с собой были электрические фонарики, но пользоваться ими мы не могли.
Мы завернулись в плащи и легли. Тюфяки были тонкие, поэтому лежать было неудобно и жестко. К тому же мне безумно хотелось помыться и почистить зубы – я физически
ощущал на теле и на лице грязную и пыльную корку. Но не мог же я пожаловаться Кравченко, он-то ничего, терпит.
– Володя, – шепотом позвал я, – а вдруг здесь есть крысы? Нам нельзя спать, еще укусят, а прививку от бешенства сделать негде.
Я прислушался, но в ответ услышал лишь ровное дыхание Кравченко. Ну и нервы у него! Мне стало тоскливо, захотелось обратно в свою кровать, в свою квартиру, в свое время, наконец...
Проснулся я от яркого света – наш хозяин зажег факел.
«Наверное, уже утро», – подумал я, потому что Йуда стал суетливо доставать еду.
После завтрака, который опять состоял из хлеба и воды, началось томительное ожидание. Оба Йуды, казалось, спокойно переносили вынужденное безделье, мы же с Кравченко просто маялись.
Ирония судьбы – попасть в древнюю Иудею, перенестись во времени на две тысячи лет назад... – и ничего не увидеть, а вместо этого прятаться, отсиживаясь в темной пещере.
Именно там, в темной, промозглой пещере, пока мы коротали утомительное и монотонное ожидание разговорами, я узнал удивительную историю семьи Кравченко.
В 1945 году Богдан Кравченко, боец 1-го Украинского фронта, освобождал Освенцим. Потрясение, которое он тогда пережил от увиденного, в один день превратило его
из мальчишки в мужчину.
Там Богдан познакомился с Сарой Лурье. Она была его ровесницей, но выглядела лет на десять младше. Богдан поначалу и принял ее за маленькую испуганную девочку с тонкими ручками, прозрачной кожей и глазищами в поллица.
После войны он разыскал Сару, женился на ней и увез в Киев. А через несколько лет у них родился сын Владимир.
О матери Кравченко рассказывал с такой нежностью, что у меня даже сердце защемило. А отцом он гордился. Я понял, что отец стал для него примером, образцом настоящего мужчины, и именно на него Кравченко равнялся в своей жизни.
На третий день наш хозяин отправился на разведку, чтобы выяснить, долго ли нам тут придется скрываться.
Пока его не было, Кравченко стал расспрашивать галилеянина об Иисусе. Молодой Йуда уже не дичился нас и охотно отвечал на вопросы. Оказывается, он хорошо знал Ешуа.
В ответ на вопрос Кравченко, что с ним стало, молодой человек вздохнул:
– Я слышал, что его казнили римские власти, правда, не понимаю, за что. Он всегда был мирным человеком и не одобрял наших взглядов.
– А мы слышали – люди рассказывали, что он воскрес, – я попросил Кравченко перевести вопрос.
В ответ наш собеседник рассмеялся:
– Дай-то Бог, чтобы все наши герои воскресали. Впрочем, я вспоминаю, что у него был брат, по-моему, его звали Яаков. Может быть, кто-то видел его и пустил слух о воскресении Ешуа.
К полудню вернулся наш хозяин Йуда и сообщил, что мы можем выходить наружу. В ответ на недоверчивый протест Кравченко он объяснил, что рано утром объявили:
приказ императора о внесении статуи в иерусалимский Храм отменен, а наместник Петроний, в целях прекращения беспорядков, делает жест доброй воли и прощает всех бунтовщиков. Солдаты были выведены из города, и ликующий народ высыпал на улицу.
Мы тоже вышли из нашего убежища. После пещерной духоты воздух снаружи показался мне удивительно свежим и вкусным. Погода стояла замечательная, солнечная. Ко мне опять вернулась надежда на большое приключение.
Кравченко договорился с нашим хозяином Йудой, что
несколько дней мы поживем у него в доме, конечно, небезвозмездно. Йуду это только обрадовало. Он до сих пор не мог забыть, как мы за него заступились, к тому же без семьи дом все равно пустовал – много ли ему одному надо?
Йуда показал нам комнату, в которой собирался нас разместить. Она была небольшая и очень скромно обставленная. Собственно, из мебели там было только два топчана с тюфяками и, главное, подушками, да большой сундук, который можно было использовать как стол.
Первым делом я спросил у Йуды, где мы можем помыться. Хозяин проводил нас в специальную комнату для омовений, в которой находилась ванна в виде углубления в
полу. У стены стояли два больших глиняных кувшина с водой. Правда, вода была холодной, но немного привести себя в порядок мы все же смогли.
Я упросил Кравченко отправиться на экскурсию по городу. Оказывается, то место, которое мы в день приезда приняли за рынок, на самом деле было лишь небольшой торговой площадью. Рынок же находился в другом месте и представлял собой очень интересное зрелище.
Когда мы углубились в торговые ряды этого настоящего восточного базара, у меня сразу возникли ассоциации со сказками «тысячи и одной ночи». Казалось, здесь продавалось все, что только можно было вообразить. Овощи, фрукты, одежда, предметы быта и культа, вина, пряности, оливковое масло, ткани, мебель – словом, все товары, существовавшие в те времена, были здесь представлены.
К общему рынку примыкал рынок скота. Тут были волы, коровы, овцы, бараны, ослы, не говоря уже о курах и гусях. Все это кричало, мычало, ревело, кудахтало и блеяло, создавая дикую какофонию и распространяя такую резкую вонь, что трудно было дышать, но постепенно мы привыкли и еще долго ходили по рыночным рядам и с восторгом наблюдали это великолепие.
– Похоже, люди древнего мира жили и питались не хуже нас, – сказал я. – У меня, однако, после нашего скудного застолья разыгрался зверский аппетит, его не может испортить даже этот жуткий запах скотного рынка. Как ты думаешь, не пора ли нам перекусить?
– С удовольствием, – кивнул Кравченко, – только хочу заметить, что далеко не каждый мог позволить себе купить все эти яства, которые мы видим здесь. Многие питались очень скудно, примерно так, как кормил нас Йуда.
– А я думал, это он от скупости так прижимист.
– Сейчас посмотрим.
Мы вошли в небольшую харчевню, расположенную в одном из рыночных рядов. Это было довольно просторное помещение. Столы вдоль стен были расставлены таким образом, что между стеной и столом оставалось небольшое пространство, которое было занято длинной скамьей. Мы сели за стол, и вскоре перед нами поставили глиняную миску с хлебом.
Заказ обеда в чужой стране, как правило, представляет собой определенную сложность, ведь вы не всегда хорошо знаете язык и плохо разбираетесь в местных блюдах.
В нашей ситуации мы не разбирались в них вовсе, поэтому Кравченко на вопрос слуги, что мы будем есть, попросил принести полный обед.
Думаю, это было нашей ошибкой, так как слуга решил, что мы собираемся что-то праздновать, и начал ставить на стол разные блюда.
Пока Кравченко привычно произносил браху – благословение на хлеб и вино – я исподтишка рассматривал диковинную еду. Были тут и овощи, и орехи, и вареная чечевица, и какой-то суп, и пирог из рыбы, и, конечно, вино. Увидев это изобилие, я сразу понял, что все съесть не удастся.
Закончив молитву, Кравченко набросился на еду, хватая руками куски с тарелок.
– Михаил, чего ты ждешь, кушать подано.
– А почему не принесли вилки и ложки? – удивился я.
– И не принесут, – расстроил меня Кравченко, – в эти времена ими не пользовались. Бери хлеб и макай его в еду. Так ели в древней Иудее, ничего не поделаешь. Между
прочим, советую тебе пить больше вина, оно хорошо дезинфицирует пищу и воду.
Очень скоро, насытившись и слегка опьянев от вина, я расслабился и почувствовал себя так, словно мы сидели в том самом кафе на набережной Тель-Авива.
Однако Кравченко был особым человеком, он никогда не терял самообладания.
– Итак, Михаил, давай обсудим наше положение. Мы установили, что Иисус был здесь девять лет назад накануне праздника Песах. Я считаю, что мы выяснили все, что нам
нужно, а значит – выполнили программу первого путешествия. Поэтому в принципе нам здесь больше делать нечего, и мы вполне можем возвращаться домой. Единственная
проблема – хроноскоп, который включится через четыре дня, поэтому волей-неволей мы должны это время провестиздесь. Денег нам должно хватить на безбедное существование и на обратную дорогу, кроме того, необходимо оставить немного на второе путешествие, – рассуждал Кравченко. – Давай подумаем, что мы будем делать в оставшееся время.
– Будем вести обычную жизнь туристов: гулять по городу, осматривать достопримечательности.
– А вот этого делать я бы тебе не советовал, – Кравченко покачал головой. – Мы должны как можно меньше бывать на людях. Будь моя воля, я бы все оставшееся время просидел в пещере Йуды.
– Ну уж нет, – возразил я, – не согласен. Нам представился шанс увидеть то, что никто из наших современников не видел, а мы будем сидеть в пещере?
– Михаил, мне кажется, ты забыл о цели нашего путешествия. Напоминаю: мы отправились не в туристическую поездку, а исполняем очень важную и опасную миссию. От успеха нашего дела зависит слишком многое, так что давай вести себя серьезнее, – охладил мой пыл Кравченко.
Мы сидели в харчевне уже довольно долго, есть мы больше не могли, пора было расплачиваться и уходить.
Кравченко спросил, сколько мы должны. Оказалось, что обед нам обошелся в три четверти динария. Кравченко дал динарий и получил сдачу мелкой медной монетой.
– Обрати внимание, – Кравченко рассматривал монеты, – работник в среднем получает около 20-ти динариев в месяц, обед стоит около полудинария, но человеку нужно еще содержать семью, одеваться, обуваться, покупать какие-то вещи, платить за жилье и так далее.
Кроме того, все платят налоги, причем немалые. Так что не думай, что простые люди живут хорошо, как раз наоборот, они бедствуют.
Мы вышли из харчевни, и я снова стал уговаривать Кравченко прогуляться по городу. В конце концов, он согласился.
Вскоре мы убедились, что Эммаус – довольно большой город. Он находился примерно на половине пути междуЛиддой и Иерусалимом.
Город располагался, как я уже говорил, у подножия Иудейских гор, и поэтому одна его часть раскинулась на равнине, а другая уступами поднималась в горы. При первом же
взгляде можно было понять, что в равнинной части жила беднота, а на горных склонах стояли дома, принадлежавшие богачам, причем чем выше по склону, тем богаче и
роскошнее становились дома.
Эммаус был знаменит прежде всего своими горячими источниками. Считается, что даже своим названием он был обязан им – «хаммата» по-арамейски значит «горячий».
Город, по сути дела, был курортом, сюда стекались люди со всей страны на лечение и отдых.
Я уговорил Кравченко окунуться в горячие источники, которые представляли собой комплекс из двух крытых бассейнов, один – для мужчин, другой – для женщин. Люди побогаче могли принять ванну в отдельной комнате.
Мы с Кравченко направились в общий зал. Народу в это время дня было немного, и мы с удовольствием посидели в теплой воде целебных источников. Уже минут через десять я почувствовал умиротворение, все мышцы тела расслабились, мне стало удивительно хорошо.
Единственное неудобство доставлял сильный запах сероводорода, распространявшийся на сотню метров вокруг.
Однако местные жители и приезжие воспринимали его спокойно и, казалось, даже считали, что эти испарения полезны для здоровья.
Вообще, меня приятно удивило отношение к личной гигиене в древней Иудее. Я считал, что мы отправляемся в такое место, где люди совсем не мылись или мылись очень редко, и морально подготовил себя к этому временному неудобству. Однако оказалось, что я был совершенно неправ. В каждом доме, даже самом бедном, имелось специальное помещение для ритуальных омовений. Кроме того, в городе, помимо горячих источников, существовала общественная купальня, рядом с синагогой.
Кравченко напомнил, что в иудаизме большое значение придается ритуальной чистоте, а фактически гигиене тела, и то, что в наше время воспринимается как само собой разумеющееся, было внедрено в мировую цивилизацию иудейскими религиозными традициями.
Мы прогуляли целый день по городу, а в сумерках вернулись в дом Йуды. Хозяин встретил нас радостной улыбкой и предложил перекусить. Мы поблагодарили его, но отказались, сославшись на недавний обед, и пошли в свою комнату.
Мы так устали, что повалились на топчаны и моментально уснули.



Глава 10,
в которой я убеждаюсь в преимуществах
цивилизации
На следующий день мы снова отправились гулять по городу. Мы еще раз зашли на рынок, заглянули в несколько лавок. Кравченко очень заинтересовался посудой, в основном глиняной – это были разнообразные горшки, тарелки, миски и кувшины. Перед одной из полок он остановился и с восторгом стал рассматривать кубки необычной формы.
– Смотри, Миша, эти кубки выточены из камня, поэтому стоят они в несколько раз дороже глиняных. А знаешь, почему? – Кравченко осторожно взял в руки один из кубков. – Каменная посуда ни при каких обстоятельствах не может стать ритуально нечистой, поэтому и пользовались ей вечно. Глиняную же посуду осквернить можно, и тогда ее надо обязательно разбить и купить новую.
– А почему так? – удивился я.
– Ты не поверишь, – улыбнулся Кравченко, – но я не знаю.
Мне тоже стало смешно: Кравченко – и вдруг чего-то не знает!
Мы побродили по нижним кварталам, потом решили пойти в верхнюю часть Эммауса, где обнаружили великолепные дома, а кое-где и настоящие дворцы. Улицы были широкими и чистыми, вымощены булыжником. Гулять в этой части города было очень приятно – много зелени, тишина и солидность.
Именно здесь я обратил внимание на странный скрежет, который, казалось, раздавался отовсюду. В нижних районах Эммауса он тоже был слышен, но сливался с гулом города, а здесь, в тихих богатых кварталах, был особенно отчетлив.
– Что это за звук? – поморщился я. – Мне кажется, он везде преследует меня.
– Думаю, это шум домашних мельниц, – ответил Кравченко. – В эти времена люди не делали запасов муки, а ежедневно мололи столько зерна, сколько необходимо для выпечки хлеба на один день. Так что, скорее всего, мы слышим, как трудятся женщины, перетирая зерно в жерновах. Говорят, эта работа отнимала много часов.
На одной из площадей мы зашли в необычную лавку, этакий местный «бутик» – для богатых женщин. Здесь продавалась косметика, всевозможные коробочки и кувшинчики для красок, палочки и лопаточки для нанесения этих красок на лицо, и медные зеркала для модниц.
Мне захотелось купить что-нибудь для Тали, просто как сувенир – ей наверняка будет приятно, что мы в далеком прошлом помним о ней. Кравченко со мной согласился, но предложил заняться покупками позже, а сейчас просто гулять и смотреть.
И тут на прилавке я увидел странно знакомую вещицу – маленький костяной гребешок с двумя рядами частых зубцов по бокам.
– Смотри, Володя, похожий продается у нас в аптеке около моего дома! – я так обрадовался, как будто увидел что-то родное. – Интересно, что такой мелкой расческой
делают в древней Иудее?
Кравченко подозвал хозяина, и тот начал что-то восторженно нам объяснять. Я лишь ритмично кивал головой, как бы соглашаясь с ним, а вот Кравченко вдруг заулыбался, поблагодарил хозяина и за рукав потащил меня на улицу. Глаза его при этом хитро блестели, он явно наслаждался происходящим.
– Миша, я все выяснил. Этой мелкой расческой, как ты ее называешь, в древней Иудее делают то же, что и в современном Израиле, – вычесывают вшей! Вот такой технический прогресс!
Конечно, я был разочарован. Человек я мнительный, и после объяснений Кравченко мне сразу захотелось почесаться, но я сдержался.
Осмотрев верхнюю часть города, мы снова пообедали в харчевне, затем понежились в ваннах горячих источников и вернулись домой.
Перед сном мы вышли на крышу нашего дома. Погода стояла великолепная – тихий, теплый вечер, такой умиротворяющий и спокойный. Свежий воздух был полон весенних запахов.
Я взглянул на город, раскинувшийся перед нами, и сказал:
– Бедные люди, они выглядят такими безмятежными и не знают, что вскоре их ждет страшная катастрофа. Ведь через каких-нибудь тридцать лет, возможно, еще при жизни
этого поколения, вся страна будет лежать в развалинах, и везде будут царить горе, запустенье и смерть.
– Я смотрю, тебя потянуло на философию, – Кравченко внимательно посмотрел на меня, затем перевел взгляд на город. – Могу тебе на это возразить: никто не знает, что ждет наше поколение. Вполне возможно, что события, которые произойдут вскоре в этом мире, по сравнению с теми, которые случатся у нас, покажутся лишь мелкими неприятностями, – это во-первых. Во-вторых, Иудейская война и разрушение Второго Храма, на которые ты намекаешь, были отнюдь не первой и не последней трагедией еврейского народа, поэтому не стоит все слишком драматизировать. И, в-третьих, хочу заметить, что в результате разрушения Храма и последующего рассеянья евреев по миру иудаизм получил дополнительный стимул к развитию и совершенствованию, а европейская цивилизация – дополнительный толчок на пути прогресса.
– Мне кажется, ты сам себе противоречишь. То ты утверждаешь, что все, что происходит в мире, даже трагические события, в конечном итоге полезны, так как приводят к прогрессу. То стремишься изменить историю, предотвратить трагическое событие, которое, возможно, тоже принесло пользу человечеству, – возразил я.
– Возможно, ты прав... Я уже и сам не вполне уверен, что поступаю правильно, вмешиваясь в события мировой истории, – пробормотал Кравченко. – Меня оправдывает только то, что я пытаюсь спасти жизнь человека.
– Не знаю, не знаю, а может быть, от этого будет только хуже, – не уступал я. – Например, ты не задумывался о том, что наше пребывание здесь – это уже вмешательство в историю и попытка ее изменить? Как знать, ведь, может быть, этого молодого бунтовщика-галилеянина должны были схватить и казнить, а мы помогли сохранить ему жизнь и тем самым изменили историю. Представляешь, вернемся мы домой, а там все по-другому, и все из-за того, что благодаря нам этот разбойник остался в живых?!
– Что это с тобой сегодня, Миша? Ты такой рассудительный, а когда я умолял тебя ни во что не вмешиваться, ты меня чуть ли не в трусости обвинял!..
Следующие два дня мы провели в прогулках по городу и купаниях в горячих источниках. Мы чувствовали себя настоящими туристами, к тому же богатыми туристами, которые могут позволить себе дорогие покупки и развлечения. Мы уже хорошо ориентировались в городе, нас стали узнавать, приветливо здороваться – еще бы, выгодные клиенты.
За все это время ничего необычного с нами не произошло, если не считать одного незначительного события, на которое мы тогда не обратили внимания, а зря.
Во время прогулки по улицам нижнего города, неподалеку от городского рынка, мы столкнулись с невысокой женщиной средних лет, которая, едва завидев нас, вскрикнула и быстро скрылась в боковой улочке. Мы даже не сумели как следует разглядеть эту женщину и подумали, что она либо не в своем уме, либо просто обозналась, а вскоре забыли об этом инциденте.
До захода солнца мы всегда возвращались домой. Наш хозяин Йуда уже ждал нас с ужином. После еды они с Кравченко вели долгие беседы. Йуда расспрашивал о жизни в Трапезунде, откуда мы якобы приехали, о наших приключениях во время поездки, о других паломниках, которых мы встречали. Уж не знаю, что ему рассказывал Кравченко, но слушал наш хозяин с неподдельным интересом, иногда прицокивая языком. Он вообще был человеком любознательным и очень доброжелательным.
Я, естественно, не мог принимать участие в их беседах, поэтому сидел в углу и скучал или уходил в нашу комнату и ложился спать.
Вечером шестого дня мы собрали вещи, чтобы утром спокойно погулять в последний раз по городу, купить подарок Тали, а днем отправиться в обратный путь. Потом пошли спать.
На рассвете нас разбудил громкий стук в дверь. На пороге стоял Йуда, вид у него был встревоженный. Он начал что-то быстро говорить Кравченко, который, слушая его,
все больше мрачнел. После того, как Йуда ушел, Кравченко повернулся ко мне:
– Миша, быстро вставай, одевайся и, как говорится, с вещами на выход.
– Что случилось? – забеспокоился я.
– Йуда сказал, что скоро нас придут арестовывать.
– Арестовывать? За что?! – я был потрясен.
– Ты же знаешь, был бы человек, а дело найдется.
– Нет, серьезно, объясни, что случилось.
– Времени нет, собирайся, по дороге все расскажу. Уходим через пещеру, – поторопил меня Кравченко.
Вскоре выяснилось, что у Йуды был родственник, который служил у местного римского чиновника. Этот родственник рано утром прибежал к Йуде и предупредил, что какая-то женщина подала римлянину жалобу на нашего хозяина. В жалобе говорилось, что Йуда якобы укрывает у себя в доме опасных преступников, один из которых несколько лет назад убил кого-то из ее близких.
Ситуация складывалась крайне неприятная. Очевидно, мы по ошибке оказались втянутыми в скверную историю. Иди потом доказывай, что ты ни в чем не виноват. Кравченко был совершенно прав: нужно немедленно уходить.
И вот мы снова в знакомой пещере. На этот раз Кравченко зажег электрический фонарик, который давал узкий, но яркий пучок света.
– Что ты стоишь? – крикнул он мне. – Зажигай свой фонарь.
Освещая путь фонариками, мы медленно пересекли пещеру.
– По-моему, это и есть то озерцо, о котором говорил наш хозяин. Давай теперь поищем вход в тоннель.
– Мы будем уходить через другой выход? – спросил я, растерянно озираясь.
– Разумеется, – кивнул Кравченко. – Нам совсем ни к чему разбираться с местными властями и объяснять, что мы никого не убивали. К тому же пришло время возвращаться
домой, так что здесь нас больше ничто не держит. Жаль только, что Тали мы так ничего и не купили.
Честно говоря, мне хотелось подольше задержаться в этом великолепном месте, но Кравченко стал меня торопить, опасаясь, как бы наши преследователи не обнаружили
лаз в пещеру. Мы нашли вход в тоннель и осторожно вошли в него. Идти пришлось по щиколотку, а иногда и по колено в воде, слегка пригибаясь, так как потолок тоннеля низко нависал над нашими головами.
К счастью, путь был не очень сложным. Кравченко даже успел прочесть мне небольшую лекцию о природе пещер. Оказывается, он в молодости интересовался спелеологией и не раз бывал в пещерах.
Чем только не увлекался этот человек!
Из рассказа Кравченко я узнал, что такие пещеры образуются очень медленно. Дождевая вода, просачиваясь в почву, вступает в химическую реакцию с углекислым газом, который выделяется корнями растений. При этом образуется слабая угольная кислота, подобная той, что находится во всех газированных напитках. Угольная кислота медленно, но верно разрушает горные известняковые породы, просачиваясь в трещины и расширяя их. От этого образуются пустоты, которые постепенно превращаются в пещеры. Этот процесс длится тысячелетия. Протекая сквозь горную породу и разъедая ее, жидкость насыщается кальцием, который и оседает потом в виде сталактитов.
Через полчаса тоннель начал расширяться. Впереди показалась полоска света. Мы погасили фонарики и пошли на свет. Вскоре мы выбрались из тоннеля, протиснувшись через небольшое отверстие, и оказались на пологом горном склоне. Впрочем, назвать его горным было бы натяжкой, скорее это был склон высокого холма, поросший низкорослыми деревьями и кустарником.
На протяжении всего пути через пещеру Кравченко следил за стрелкой компаса, поэтому сейчас он определил, что мы находимся чуть южнее Эммауса. Действительно, повернув на запад, мы вскоре вышли на дорогу, по которой несколько дней назад вошли в город.
Теперь нам предстояло совершить обратный путь. Часа через полтора мы дошли до постоялого двора. Там мы отдохнули и перекусили, потом наняли ослов и отправились в
Лидду, куда добрались только к вечеру.
На этот раз дорога уже не показалась мне утомительной, запахи и пыль не раздражали – ведь мы возвращались домой.
Я сразу почувствовал разницу между двумя городами: Эммаус был курортом, поэтому улицы там были чище, а дома богаче и солиднее. В Лидде же все выглядело гораздо скромнее и проще. Зато, как рассказал мне Кравченко, жители города славились своей ученостью и набожностью.
Кравченко предложил отправиться к месту высадки утром. Последнюю ночь мы провели на постоялом дворе недалеко от главных ворот Лидды.
Я очень плохо выспался из-за непрерывного собачьего лая. Как мне потом объяснил Кравченко, в древних городах всегда было много бродячих собак, которые поедали пищевые отходы, выполняя важную санитарную функцию. Естественно, что на пустых ночных улицах собаки устраивали нескончаемые свары, сопровождаемые лаем, воем и визгом, однако местные жители, очевидно, привыкли к этому неудобству.
Кроме того, всю ночь нас терзали клопы. Я подумал, что в следующее путешествие нужно будет обязательно захватить средство против этих паразитов.
Заснуть мне удалось только под утро, а встать пришлось рано, так как спать стало невозможно из-за шума просыпающегося города. Мы неспешно собрались и отправились в путь.
Погода испортилась. Стало пасмурно и прохладно, дул сильный ветер. Небо с самого утра затянуло тучами, и казалось, что вот-вот пойдет дождь – редкое явление в
это время года.
Настроение у меня было тревожное, хотелось поскорее покинуть этот беспокойный мир и очутиться в своем, таком привычном и знакомом времени.
Я волновался, найдем ли мы дорогу к месту высадки, но это оказалось совсем несложно. На этот раз мы не стали перелезать через забор и вторгаться в чужие владения, тем более что в саду работали какие-то люди и очень подозрительно посмотрели на нас. Мы решили, что, наверное, в этих местах не ходят посторонние, и поэтому наше появление удивило их.
– В следующий раз надо будет обойти это место, чтобы не привлекать внимания, – пробормотал Кравченко.
– Я смотрю, ты собираешься наладить сюда чартерные рейсы, – засмеялся я.
Кравченко ничего не ответил. Вообще я заметил, что в последнее время он стал задумчивым и не таким самоуверенным. Мне даже иногда казалось, что он начал сомневаться в целесообразности всего проекта.
Мы быстро нашли наш колышек. Сюда явно никто не забредал. До отправки оставалось еще полчаса, и мы присели на землю. Я поплотнее закутался в мантию – ветер, сырой и холодный, пробирал до костей. Разговор не клеился, нервы были напряжены.
И тут вдалеке показалась группа людей. Они направлялись в нашу сторону. До нас донесся собачий лай.
– Сколько времени осталось до отправки? – озабоченно спросил Кравченко.
Я посмотрел на часы.
– Минут десять.
– Не успеем. – Кравченко встал и повернулся лицом к приближающимся людям.
– Что же делать? – тревожно спросил я, вставая рядом с ним.
– А ничего, – спокойно ответил Кравченко, – будем стоять и ждать, пока Тали включит хроноскоп. Не бежать же нам отсюда!
– Давай хоть оружие приготовим, – предложил я.
– Зачем? Отстреливаться собираешься? – усмехнулся Кравченко.
– Собак перестреляем.
– Михаил, ты слишком кровожаден. Животных надо любить.
Группа людей с собаками медленно приближалась. До отправки оставалось пять минут.
– Попробуем потянуть время. Самое главное – не уходить с этого места, – твердо сказал Кравченко и попытался принять непринужденную позу.
Люди остановились метрах в десяти от нас. Их было четверо, в руках у них были короткие палки, кроме того, двое из них держали собак на привязи. Явной агрессии незнакомцы не проявляли – очевидно, они не привыкли бить людей и травить их собаками. Да и собаки не рвались в бой, а лишь вяло погавкивали.
Кравченко молчал, держа паузу. Наконец один из по-дошедших что-то спросил. Кравченко ему ответил, широко улыбаясь. Выяснилось, что это были работники того поместья, в которое мы так неосторожно вторглись сразу после прибытия. Увидев развороченное зернохранилище, они решили, что кто-то ворует зерно, и стали караулить грабителей. Мы показались им подозрительными, и они решили узнать, что нам здесь надо.
Кравченко стал рассказывать, что мы – паломники, направляемся в Иоппу (теперешнюю Яффу), да, видно, сбились с пути. Судя по выражению лиц наших преследователей, они нам не поверили.
Однако, пока продолжалось это разбирательство, пять минут прошли. Тали, находившаяся за две тысячи лет отсюда, включила хроноскоп, и внезапно мы оказались в лаборатории. Могу себе представить удивление тех людей, когда мы исчезли у них на глазах. Вот так и возникают всякие фантастические слухи.
Трудно передать радость, которую я испытал, снова очутившись в своем мире. Тали, бледная и осунувшаяся, – видимо, неделя ожидания далась ей непросто, – сразу же
набросилась на нас с расспросами, но единственное, чего мне тогда хотелось, – вернуться домой, принять душ и завалиться спать. Мне казалось, что я могу проспать двое суток подряд.
На улице я начал с удивлением озираться по сторонам. Я уже настолько свыкся с жизнью в древней Иудее, что все вокруг казалось мне необычным: высокие многоэтажные дома, мчащиеся машины, запахи современного города, шумные толпы людей...
Впрочем, люди как раз изменились мало, они просто были по-другому одеты, выглядели чуть опрятнее, разговаривали на знакомом языке, а в остальном остались такими же. Я немного постоял, понаблюдал за снующими туда-сюда современниками, глубоко вздохнул, ощутив легкий аромат бензиновой гари, и подумал: а все-таки здорово, что я живу не в древней Иудее, а в Израиле начала двадцать первого века.
Дома я побродил по своей маленькой квартире, насладился видом привычных мне вещей, с удовольствием понаблюдал, как в аквариуме мирно плещутся Тоня и Клава, принял душ и завалился спать.




Часть вторая
ВСТРЕЧА
Се, Человек!
Евангелие от Иоанна


Глава 1,
в которой Кравченко неожиданно исчезает
Шло время. Эйфория, связанная с нашим удачным возвращением, понемногу рассеивалась. Кравченко звонил мне все реже и реже, а вскоре совсем пропал. Мне казалось, что он намеренно сторонится меня.
Но и мне не очень хотелось с ним общаться.
Я часто вспоминал наш разговор в Эммаусе о моральной ответственности путешественника во времени. Мне казалось, что мысль о вреде, который мы могли нанести нашим пребыванием в прошлом, произвела сильное впечатление на Кравченко и привела к тому, что он начал сомневаться в целесообразности всего проекта.
Постепенно воспоминания о путешествии в прошлое стали вытесняться из моего сознания насущными проблемами. Конечно, я не забыл о наших приключениях в древней Иудее, но только здесь, дома, среди привычных вещей, я ясно понял, какой опасности мы подвергались, какую неоправданно рискованную авантюру совершили.
Нам просто повезло, что все закончилось благополучно и мы вернулись домой. Ведь если бы обстоятельства сложились иначе, мы могли бы навсегда остаться в том времени. От этой
мысли мне иногда становилось физически нехорошо, поэтому отсутствие Кравченко даже радовало меня. Хотелось просто забыть и о нем, и о том, что с нами произошло.
Казалось, единственным человеком, которого все это волновало, была Тали. Она просто терялась в догадках, не понимая причины столь внезапной перемены, возникшей в
отношениях с Кравченко.
– Михаил, объясни, что происходит, куда исчез Владимир? Раньше он чуть ли не ежедневно давал о себе знать, асейчас уже больше месяца о нем ничего не слышно. Что случилось? Мне кажется, вы что-то скрыли от меня, когда рассказывали о своем путешествии. Что у вас там произошло на самом деле? – то и дело допытывалась Тали.
Конечно, я должен был ей все объяснить, да так, чтобы она стала моим союзником, чтобы осознала огромную ответственность за то, что мы задумали. И я решился.
Мы сидели в лаборатории, пили кофе, и Тали опять начала выяснять, что же все-таки мы от нее утаили.
– Что касается фактов – мы ничего от тебя не скрыли, – сказал я серьезно. – Просто однажды, еще там, в Эммаусе, у нас с Кравченко был разговор, который немного охладил наш пыл и заставил задуматься о последствиях наших поступков.
– И какие же мысли вам навеяла древняя Иудея? – усмехнулась Тали.
– Ты зря иронизируешь, Тали. Помнишь, мы рассказывали о том, как вмешались в конфликт местных властей с одним повстанцем и фактически спасли его от ареста, а, может быть, и от смерти. Так вот, потом мы долго спорили об этом и пришли к выводу, что вели себя очень безответственно. Мы вторглись в чужой, незнакомый и непонятный мир и стали действовать в соответствии с нормами и моралью современного нам мира. При этом мы совершенно не задумывались о последствиях наших действий. Я утверждал, что человек из будущего, попадая в прошлое, несет огромную ответственность не только перед людьми прошлого, но и перед своими современниками. Мы же не знаем, к чему приведет наше вмешательство. Ведь, может быть, то, что произошло в прошлом, несмотря на кажущееся зло, есть наилучший вариант развития событий, и любое изменение только ухудшит ситуацию.
Тали внимательно слушала. Я был уверен, что она, очень разумная женщина и ученый, безусловно поддержит меня, но не тут-то было. Она вдруг вся вспыхнула, будто восприняла мои слова как личное оскорбление!
– По-моему, вы погрязли в бесплодном философствовании. Врач, ампутирующий пораженную конечность, не задумывается о последствиях этого поступка, а полицейский, стреляющий в опасного преступника, не терзается сомнениями о том, что потомки этого преступника могут стать спасителями человечества. Проще надо быть. Кстати, ответь мне на такой вопрос: если бы у вас появилась возможность предотвратить Катастрофу, вы бы стали рассуждать о том, к каким последствиям это приведет, и не будет ли от этого только хуже?
– Это очень сложный вопрос, и я не готов на него сразу ответить, – растерялся я.
– Сложный – пока вы думаете и рассуждаете, но простой, когда вы начинаете действовать, – не унималась Тали. – Зло всегда есть зло, во все времена и в любом обществе, и нормальный человек должен сделать все, чтобы его предотвратить.
– Даже ценой того, что это может привести к еще большему злу? – возразил я.
– К большему злу может привести только другое зло. Предотвращая зло, вы делаете добро, а добро не может породить зло, – не уступала Тали.
Она даже раскраснелась от волнения. И тут я понял, что Тали очень хочется самой побывать в древней Иудее. Раньше это был эксперимент, больше похожий на фантазию. Теперь же, после нашего возвращения, это стало возможным на самом деле.
К счастью, такие разговоры возникали между нами нечасто, поэтому я все реже вспоминал о Кравченко и о его намерении вернуться в древнюю Иудею, тем более что он, кажется, и сам отказался от этой затеи.
Скорее всего, мной тогда владел элементарный страх. Я просто боялся второго путешествия и не хотел его. Только признаться в этом я, разумеется, не мог даже самому себе. Поэтому я и придумал нравственное оправдание своего нежелания возвращаться.
Однажды я был в гостях у сестры – праздновали день рождения ее мужа Бориса. Было очень весело, собралась большая компания, в основном коллеги Бориса, врачи-психиатры.
Ольга придумала всякие розыгрыши и конкурсы, которые вызывали неумеренный восторг присутствующих. Интересно, почему взрослые, солидные люди с таким азартом играют в детские игры, так любят получать призы, пусть даже совсем простенькие? Потом они их рассматривают,сравнивают и даже иногда меняются.
За чаем рассказывали смешные истории. Поскольку и сам именинник, и большинство гостей были психиатрами, шутки в основном касались именно этой профессии.
Особенно много говорил Изя, близкий друг Бориса, шутник и балагур. Его периодически призывали на резервистскую армейскую службу, которую он проходил в комиссии по отбору призывников с подозрением на проблемы с психикой.
– И вот ко мне направляют здоровенного парня и говорят, что у него умственная отсталость, – развлекал гостей своими байками Изя. – Тогда я решил это проверить и
спрашиваю его: в чем разница между самолетом и птицей?
Он долго думал, видно, понимал, что в вопросе есть подвох, и наконец говорит: птица может сесть на ветку, а самолет – нет.
Раздался громкий хохот.
– Изя, а какой правильный ответ? – осторожно поинтересовалась Ольга.
– Оль, а сама ты как думаешь? – Изя ехидно сощурился.
– Изя, ты не в Одессе, а в Тель-Авиве, не отвечай вопросом на вопрос.
– Понимаешь, Оля, правильного ответа вообще не существует, каждый отвечает в меру своих интеллектуальных способностей. Обычно человек с нормальным интеллектом
говорит, что отличие в том, что птица живая, а самолет неживой, но в принципе возможны варианты.
– А я иногда задаю пациентам такой вопрос, – подхватил Борис. – Если курица живет пять лет, то сколько лет живет полкурицы?
Снова раздался смех.
– Ну, это уже вопрос для особо одаренных, – понимающе подмигнул ему Изя.
– И что же они отвечают? – заинтересовалась Вика, подруга Ольги, одинокая женщина, которую моя сестра безуспешно пыталась мне сосватать.
– Один парень думал, думал и говорит: «Один год», – продолжал Борис. – Я удивился: «Почему один?». Парень с сомнением отвечает: «Полкурицы очень слабы, могут быстро умереть».
Снова раздался гомерический хохот.
– Скажите, а у вас есть вопросы для нормальных, или только для умственно отсталых? – спросила Ольга.
– Оля, нормальные к нам не попадают, – усмехнулся Борис.
– Да, я понимаю, – воскликнула Ольга, – если кто-то к вам попал, то, значит, сразу дураком стал, а если не сразу, то скоро станет.
Все засмеялись.
– А вот, пожалуйста, вопрос для нормальных, – снова заговорил Изя. – Попрошу присутствующих внимательно подумать и не спешить с ответом. Итак, на ветке в ряд сидели десять птиц. Охотник выстрелил дробью и убил сразу четыре птицы. Вопрос: сколько птиц осталось сидеть на ветке?
Возникла пауза, все думали.
– Ну? – поторопил Изя.– Не слышу ответа.
– Ты, наверное, ждешь, что все скажут: шесть, – настороженно сказала Ольга.
Все опять засмеялись. В это время зазвонил мой мобильный телефон, вернее, не зазвонил, потому что звонка в таком шуме я не услышал, а завибрировал в кармане.
– Слушаю, – ответил я, выбегая в другую комнату.
– Михаил? – несмотря на шум, я сразу узнал голос Кравченко.
– Здравствуй, Володя.
– Я не вовремя? Впрочем, не буду отвлекать тебя надолго. Нам надо бы встретиться. Завтра вечером ты можешь?
Мы договорились встретиться в обычном месте, в кафе на набережной, под портретом Рабина.


Глава 2,
в которой Кравченко предлагает новый план
Я пришел в кафе и, как всегда, заказал хумус с фалафелем и бутылку «Карлсберга». Посетителей было мало, и хозяин Моше сел за мой столик, заведя привычный разговор о политике.
– Вот ты – ученый человек, объясни, пожалуйста, ну что у них там, в ООН, других проблем нет, кроме как забор между нами и палестинцами обсуждать? Чуть что в Израиле происходит, сразу весь мир об этом говорить начинает, и сразу нас все осуждают. Непонятно мне это.
– Не любят евреев, Моше, вот тебе и причина, – сказал я, чтобы поддержать разговор.
– А я так понимаю, – Моше бросил взгляд на портрет Рабина, словно обращался к нему за поддержкой, – если кто-то кого-то не любит, он о нем ни знать, ни слышать не хочет. Вон у меня шурин, от жены ушел, говорит, что не любит ее больше, так он ни слышать, ни говорить о ней не хочет. А жена его, наоборот, звонит все время ему, родственникам, требует, чтобы он вернулся, в суд на него уже подала, говорит, что любит его очень. Может быть, так и с евреями? Весь мир, наоборот, нас сильно любит?
– Ты, Моше, просто философ, – засмеялся я, – не пойму, кто из нас ученый человек: ты или я?..
– О, вижу, вы тут международное положение обсуждаете. Выездная сессия Совета Безопасности ООН? – Кравченко всегда имел привычку появляться неожиданно. Он
совсем не изменился – все такой же сухощавый, подтянутый и аккуратный.
– Ну, ты же знаешь, в Израиле все разбираются в политике, жизнь заставляет, – улыбнулся я, приглашая его к своему столику.
Моше вернулся к своим делам, и мы с Кравченко остались вдвоем.
– Я думал, что ты совсем пропал и я больше тебя не увижу, а уж Тали просто вся извелась, – начал я разговор.
– Я был очень занят, кроме того, я много размышлял и пришел к кое-каким выводам.
– Понимаю, ты говоришь о моральной стороне нашего путешествия, – я решил проявить проницательность.
– Что? При чем тут моральная сторона? – удивился Кравченко.
– Ну, помнишь, мы спорили о том, имеет ли право человек из нашего времени возвращаться в прошлое и производить там действия, которые могут изменить будущее, – объяснил я.
– Ты знаешь, именно об этом я и думал, только моральная сторона этого вопроса меня как-то мало волновала.
– Да что ты? Странно, – я укоризненно покачал головой.
– А почему я должен думать о морали? Я же не собираюсь там никого убивать или использовать ситуацию в корыстных целях. Заметь, у нас с тобой даже мысли не возникало о том, чтобы использовать хроноскоп для путешествий в прошлое с целью личного обогащения, хотя это можно сделать без труда, – обиженно посмотрел на меня
Кравченко.
– Ну, раз ты об этом говоришь, значит, такая мысль у тебя возникала, – заметил я.
– Ладно, Михаил, не придирайся к словам, давай поговорим о серьезных вещах. Я действительно долго не звонил, потому что был занят. Во-первых, я еще раз изучал
обстановку в Иудее, сложившуюся во время жизни Иисуса, во-вторых, я много думал о технической стороне нашего второго путешествия.
– И к какому выводу ты пришел?
– Давай рассуждать вместе, – предложил Кравченко. – Второе путешествие качественно отличается от первого. Цель второго путешествия – уже не разведка и наблюдение,
его цель – активное воздействие. Отправляясь во второе путешествие, мы заранее знаем, что будем стремиться изменить историю. Удастся нам это сделать или нет – это уже
дело другое, но мы должны исходить из того, что шанс на это у нас будет. А если так, то давай рассмотрим ситуацию, при которой наше воздействие будет удачным, и цель нашего проекта будет достигнута. Итак, представь себе, что нам удалось предотвратить казнь Иисуса. Не знаю, какие средства для этого потребуются, не об этом сейчас речь, важно, что удалось. Как ты понимаешь, казнь Иисуса – это событие вселенского значения, которое оказало влияние на всю мировую историю. И вот этого события не происходит. К чему это может привести? Мне кажется, что вся мировая история пойдет другим путем, во всяком случае, мы должны учитывать такой вариант.
– Подожди, я что-то тебя не пойму, – перебил я ход его рассуждений, – ведь ты же с самого начала на это и рассчитывал. Ты и затеял все именно для того, чтобы мировая история пошла по-другому.
– Совершенно верно, – согласился со мной Кравченко, – но я думал об этом лишь теоретически, а после нашего возвращения задумался над тем, как это будет происходить
практически. Допустим, мы добиваемся своего. Казнь Иисуса не состоялась, этого события просто не произошло, и, следовательно, оно никак не повлияло на мировую историю. Это привело к тому, что христианство не возникло в то время или не возникло вовсе. Ты хоть понимаешь, что это за собой повлечет?
– По-моему, ты мне все это уже рассказывал около года назад, когда мы сидели в этом кафе, только тогда у тебя не возникало никаких сомнений. Забыл?
– Нет, не забыл. Я же тебе говорю, что после нашего путешествия я задумался над этим с практической стороны. Мы ведь резко изменим историю, а, следовательно, изменим и будущее, наше будущее, заметь, в которое мы после этого намерены вернуться. – Кравченко откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на меня.
– Ну и что? – недоуменно спросил я. – Значит, мы вернемся в лучшее будущее. Я не очень понимаю, в чем твоисомнения.
– Мои сомнения в том, сможем ли мы вообще вернуться, – вдруг сказал Кравченко.
– То есть как?.. – от неожиданности я чуть не уронил стакан с пивом.
– А вот так... Будущее меняется, а вместе с ним меняется и наш мир. Откуда ты знаешь, что там будет? А может быть, ничего из того, что мы знаем и к чему привыкли, вообще не будет существовать. Не будет этого города, этой страны, не будет хроноскопа, не будет Тали, которая должна нас вернуть, не будет нас с тобой, в конце концов.
Мы замолчали. Я долго сидел и переваривал его слова.
– Интересный поворот событий, – наконец выговорил я. – И куда же все это денется?
– А никуда, этого просто не будет, а будет что-то другое, другая история, другое время, другой мир, может быть, лучше нашего. Только нас в нем не будет, мы там не будем
предусмотрены, а значит, и вернуться туда мы не сможем. Ты в конце концов физик, ты изобрел хроноскоп, вот ты мне и объясни, как все это будет выглядеть.
– Да нет, это ерунда какая-то, – протянул я, – куда же денется этот мир, внезапно исчезнет, что ли?
– Не знаю, – ответил Кравченко, – возможно, он будет где-то существовать. Ты же сам говорил о множестве временных реальностей, которые существуют одновременно.
Только мы с тобой, изменив события в нашем мире, окажемся в совершенно другой временной реальности. Мы, исходя из логики, должны выскочить из нашего мира и перейти в новый, неизвестный нам мир, который возникнет после нашего изменения реальности. Понятно?
Я растерянно пожал плечами:
– В общем, конечно, понятно, но у меня нет уверенности, что все будет именно так.
– И у меня ее нет, и ни у кого нет и быть не может, потому что никто еще этого не проделывал. Вполне возможно, что я ошибаюсь, и мы сможем вернуться домой, но стоит ли рисковать? – твердо сказал Кравченко.
– Что же ты тогда предлагаешь? – с надеждой спросил я. – По-моему, самый хороший выход – выбросить весь этот проект из головы.
– Я предлагаю, вернее, не предлагаю, а считаю, что у нас нет другого выхода, кроме как использовать портативный хроноскоп.
Да, такого я не ожидал... Я даже не рассмеялся, а почему-то взглянул на портрет Рабина. Тот смотрел на меня с доброй сочувствующей улыбкой.
– А у тебя что, есть портативный хроноскоп? – спросил я тогда.
– У меня – нет, – спокойно заявил Кравченко, – но он есть, вернее, может быть у тебя.
– Ты хоть понимаешь, о чем говоришь?
– Я уверен, что тот стационарный хроноскоп, который стоит у вас в лаборатории, можно усовершенствовать и уменьшить в размерах. Ведь все технические приборы проходят этот процесс, превращаются из огромных агрегатов в маленькие портативные вещицы. Когда был создан первый компьютер, он занимал целое здание, а сейчас его можно уместить в кармане пиджака. Разве то же самое нельзя проделать и с хроноскопом? – увлеченно объяснял мне Кравченко. – Если у нас будет портативный хроноскоп, мы уже не будем зависеть от того, что кто-то вернет нас в наш мир в положенное время. Мы сами будем возвращаться в него тогда, когда это нам будет удобно. Это сделает нас мобильными и уверенными в себе. Я вообще не понимаю, как мы могли решиться на такую авантюру – пуститься в первое путешествие, не имея портативного хроноскопа. Хорошо, что все так удачно закончилось, и мы смогли вернуться домой. Очевидно, мы просто ничего не изменили в прошлом, но во второй раз такие вещи могут не пройти.
– Возможно, ты прав, но только у нас нет портативного хроноскопа и вряд ли когда-нибудь будет, – возразил я.
– Нет, Михаил, – сказал Кравченко решительно, – меня такой ответ не устраивает. Давай сделаем так. Ты передашь наш разговор Тали, обсудишь с ней мое предложение, вернее, просьбу, а через неделю мы встретимся втроем и решим все окончательно.


Глава 3,
в которой обсуждаются проблемы феминизма
Просто удивительно, какое влияние на людей оказывал этот человек. Я рассказал Тали о нашем разговоре с Кравченко, и у нее сразу улучшилось настроение. Она обрадовалась, что он наконец объявился, и со всей серьезностью отнеслась к его просьбе.
Она тут же решила начать разработку портативной модели хроноскопа. Тали долго убеждала меня, что работа над созданием хроноскопа практически завершена, и теперь в наших интересах как можно быстрее его усовершенствовать.
Через неделю Кравченко появился в лаборатории. Наша встреча началась со спора, едва не перешедшего в конфликт. Тали неожиданно заявила, что в следующее путешествие она отправляется вместе с нами.
Кравченко категорически отказался даже обсуждать это предложение. Он сказал, что это абсолютно исключено, так как может поставить под угрозу не только успех всего проекта, но и наши жизни.
– Ах, так! – воскликнула Тали. – Ты, видимо, считаешь, что женский интеллект не создан для таких сложных нагрузок!
– Ты неправильно меня поняла, – попытался успокоить ее Кравченко. – Мы отправляемся в крайне опасное путешествие, связанное с риском для жизни. Сама задача, которую мы перед собой ставим, вынуждает нас не вести наблюдение, а действовать и активно вмешиваться в ситуацию. Мы наверняка привлечем к себе внимание окружающих, которые почувствуют, что мы люди не их мира,
а это значит, что риск, которому мы себя подвергаем, непомерно возрастет. Мы будем находиться в постоянной стрессовой ситуации, и от нашего поведения, от быстроты нашей реакции будет зависеть наша безопасность, а то и жизнь. Ты хоть понимаешь, каким нагрузкам собираешься себя подвергнуть?
– Иногда мне кажется, что твои представления о женщинах целиком основаны на английских романах викторианской эпохи. Ты, по-моему, считаешь, что женщина – это истеричное существо, которое в любой сложной ситуации тут же падает в обморок, – все больше распалялась Тали. – С твоей точки зрения, женщина – незрелое существо, если не интеллектуально, то эмоционально. Не ожидала, Владимир, услышать от тебя такое.
– Хорошо, возможно, я не совсем правильно выразил свою мысль, – стал оправдываться Кравченко, – но ты должна понимать, что мы отправляемся не во Францию времен галантного века, а в античный мир, когда отношение к женщине было, не в пример теперешнему, пренебрежительное и, я бы даже сказал, потребительское. В нашей ситуации необходима полная свобода маневра, а твое присутствие – это дополнительная ответственность, которая будет сковывать наши действия.
– Не надо меня пугать ужасами древней Иудеи! – не сдавалась Тали. – Евреи всегда почтительно относились к женщине, а из ваших рассказов я не почувствовала, что там царит Дикий Запад. Наоборот, довольно спокойное и цивилизованное общество. Кроме того, я прекрасно могу за себя
постоять.
– Вот это меня и пугает, – вздохнул Кравченко.
– Ты все-таки никак не хочешь признать, что женщина ничем не отличается от мужчины! – в сердцах воскликнула Тали.
– Разумеется, не хочу и никогда не признаю, потому что женщина очень даже отличается от мужчины, – засмеялся Владимир.
– Перестань, ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Речь идет не о физиологических отличиях, а о социальной роли мужчины и женщины.
– Тали, давай не будем затевать диспут о проблемах феминизма, – попытался успокоить ее Кравченко. – Я считаю, что это путешествие крайне опасное, поэтому и прошу тебя отказаться от своей затеи.
– Ни за что! – Тали гневно сверкнула глазами. – Мало того, если вы не берете меня с собой, я не даю согласие на саму экспедицию.
– Вот это аргумент, достойный женщины! – захохотал Кравченко.
В тот день мы так и не пришли к окончательному решению. Тали стояла на своем, и, казалось, ничто не могло ее переубедить.
Мы договорились отложить обсуждение этого вопроса до следующего раза и устроили небольшой перерыв с чаепитием. Вернее, чай пили мы с Кравченко, Тали же, как истинная израильтянка, пила кофе.
Понемногу напряженность стала спадать, и вскоре мы уже увлеченно спорили о возможности создания портативного хроноскопа.
Обстановка еще больше разрядилась, когда Кравченко увидел на стене над письменным столом Тали большой портрет Эйнштейна в очень красивой раме. Под портретом на золотой табличке были перечислены все заслуги знаме нитого ученого.
А рядом висела фотография – Эйнштейн и Тали в нашей лаборатории на фоне современных приборов. Великий физик скромно и чуть снисходительно улыбается в камеру, а моя начальница просто сияет от счастья.
Портрет и фотография появились у нас недавно. Это все придумала и организовала Тали – она так шутила. Заставила меня надеть похожий костюм, как у Эйнштейна, сама меня причесала, привела фотографа.
Глупо, конечно, но, что самое удивительное, некоторые покупались на эту шутку.
Кравченко, когда увидел нашу фотографию рядом с портретом, хлопнул себя по лбу и довольно засмеялся:
– Ну, точно Миша! А я все никак не мог понять, кого ты мне напоминаешь, и спросить неудобно. Вы здорово похожи!


Глава 4,
в которой Кравченко терпит поражение
Утром в субботу позвонила Ольга и пригласила меня на пикник. В современном Израиле этот вид отдыха чрезвычайно популярен. Люди собираются в каком-нибудь парке или лесу, жарят мясо на углях, немного выпивают и много говорят. Места для пикников хорошо оборудованы – здесь всегда есть деревянные столики со скамейками, мусорные бачки и иногда даже водопровод.
На этот раз решили собраться в парке Канады возле Латруна. Конечно, я согласился – мне очень захотелось снова побывать в том самом месте, где находился древний Эммаус и где мы с Кравченко пережили такие волнующие приключения.
Ольга никогда не оставляет попыток познакомить меня с кем-нибудь. Вот и сейчас, не предупредив меня, она пригласила на пикник коллегу мужа, одинокую женщину, которую звали Инна. Я терпеть не могу такие манипуляции со стороны Ольги, они уже неоднократно заканчивались скандалами, но моя сестра упорно продолжала устраивать мне подобные ловушки. Но в тот день настроение у меня было хорошее, и я не стал злиться на Ольгу.
Я предложил компании прогуляться по парку и начал рассказывать о древнем Эммаусе. Однако уверенности, что мы находимся на том же самом месте, у меня не было. Мне
не удалось найти ни одного ориентира, за который можно было бы зацепиться и определить, где находился город.
Удивительно, что даже рельеф местности изменился. Древний Эммаус частично располагался в горах, а сейчас, кроме небольших холмиков, здесь была сплошная равнина, горы начинались километрах в двух отсюда. Тем не менее, мне очень хотелось думать, что это то самое место.
Жаль, что с нами не было Кравченко, но вытащить его на такие прогулки было невозможно. Этот человек вел очень замкнутый, я бы даже сказал, таинственный образ жизни и поддерживал только деловые контакты.
Я с воодушевлением рассказывал об Эммаусе, и все слушали с неподдельным интересом. Мое воображение настолько разыгралось, что я даже показывал места в парке, где, по моему мнению, находились городские кварталы, рынок, общественные горячие источники.
Я так ясно вспомнил наше путешествие, так отчетливо услышал шум рынка и почувствовал запахи древнего города... И неуверенность, и страх перед неизвестностью, и упрямое желание не сдаваться и победить – все обрушилось на меня, но длилось это недолго, какие-
то секунды...
А потом я услышал голос своей сестры:
– Миша, ты, по-моему, никогда раньше не интересовался ни историей, ни археологией. Откуда у тебя сейчас такой интерес к этому и такие познания? Это твой новый приятель повлиял на тебя? Кстати, кто он?
Вопрос Ольги озадачил меня. Я вдруг понял, что, по сути дела, и сам ничего не знаю о Кравченко.
– Он филолог и действительно увлекается древностями, – нехотя ответил я.
– А почему ты нас с ним до сих пор не познакомил? – поинтересовалась моя сестра.
– Ольга, во-первых, он очень занятой человек, а во-вторых, почему я должен его с тобой знакомить? У нас с ним чисто деловые отношения, – начал раздражаться я.
– Странно, а Шурик рассказывал, что вы даже ходите вместе на какие-то вечеринки.
– Оль, тебе бы в контрразведке работать! – отшутился я.
Остаток дня мы провели у костра, непринужденно болтая о том и о сем.
– А что ты думаешь о социальной роли женщины? – спросил я сестру, вспомнив недавний спор в лаборатории.
– Что, что? – удивилась Ольга. – Миша, с тобой в последнее время явно что-то происходит, ты, по-моему, пребываешь в каком-то другом мире.
– Я имею в виду вот что: должна ли женщина участвовать в общественной жизни наравне с мужчиной?
– Я считаю, что нормальная женщина должна сидеть дома, заниматься домашним хозяйством и воспитывать детей, – отрезала Ольга.
– То есть ты считаешь, что амбициозные женщины, которые стремятся сделать карьеру, заявить о себе, – ненормальны? – изумился я.
– Я считаю, что у них не все в порядке в личной жизни, – твердо ответила Ольга.
– Мне кажется, тут дело в личности женщины, – неожиданно в разговор вмешалась моя новая знакомая Инна. – Не все женщины одинаковы, есть и такие, которые хотят
делать карьеру, а не быть домохозяйками, причем не потому, что у них не заладилась семейная жизнь. Скорее, наоборот, у них не ладится семейная жизнь, потому что они
делают карьеру.
Я с интересом посмотрел на нее и подумал: неужели она права, и выходит, что женщины, в отличие от мужчин, не могут одновременно строить нормальную семейную жизнь и преуспевать в карьере, им обязательно нужно чем-то жертвовать?
Весь остаток дня мы проболтали с Инной. Она показалась мне умной и симпатичной женщиной.
Я был уверен, что Тали больше не будет настаивать на своем участии во втором путешествии, слишком уж нелепой казалась мне эта затея, но все вышло наоборот. Моя начальница даже слышать не хотела о том, чтобы отступиться.
Кравченко, так отчаянно сопротивлявшийся поначалу, как-то незаметно сдал свои позиции, и вопрос больше не обсуждался.
Во время одной из наших встреч Кравченко неожиданно спросил Тали:
– Послушай, а что ты знаешь о христианстве?
Тали смутилась:
– Что значит – что я знаю? Естественно, я не читала христианских богословов, но общее представление о религии я имею.
– Мне кажется, тебе стоит прочесть Новый Завет. Ведь ты же его не читала?
– Нет, не читала, – призналась Тали.
– Я думаю, что ты должна знать основы христианства именно в том виде, в каком они представлены в Новом Завете, тогда ты сможешь лучше представить ситуацию, с
которой нам придется столкнуться, ведь ты же хочешь быть активным участником, а не наблюдателем. По сути дела, мы даже не можем предположить, какие средства нам понадобятся для того, чтобы убедить Иисуса отказаться от своей деятельности и уйти из Иерусалима. Мы как-то уверовали в то, что покажем ему фильм про его распятие, и он
сразу нам поверит и отступится. А если это для него будет неубедительно?
– Между прочим, это была твоя идея, – заметила Тали.
– Разумеется, моя, но просто никто из вас не придумал до сих пор ничего другого, – возразил Кравченко, – поэтому я хочу, чтобы ты прочитала Новый Завет и прочувствовала идеи христианства, его враждебность и непримиримость к иудаизму и иудеям. Тогда, возможно, и тебе в голову придут какие-то новые мысли. Во всяком случае, ты будешь понимать, с чем тебе придется иметь дело.
– Хорошо, – согласилась Тали, – я прочитаю. А что нужно читать?
– В первую очередь четыре канонических Евангелия.
– И что, все эти книги враждебны иудаизму?
– Дорогая Тали, в основе христианства как религии лежит враждебность к иудаизму.
– Странно, никогда этого не знала, – удивилась Тали, – а для чего это было надо?
– На этот вопрос нет однозначного ответа, – усмехнулся Кравченко. Он встал, подошел к окну, задумчиво написал что-то пальцем на стекле, потом повернулся и сел на
подоконник. – Было много причин. Прежде всего, нужно помнить, какие события происходили в Риме и в Иудее, когда были написаны канонические Евангелия. Первое
Евангелие, от Марка, было написано между 70-м и 72-м годами нашей эры, а последнее, от Иоанна, в 110-м году. К этому времени в Иудее было подавлено антиримское восстание и разрушен Второй Храм. Это было между 67-м и 70-м годами. Восстание было подавлено, как ты знаешь, самым жестоким образом, много евреев погибло, и, наверное, еще больше было вывезено из Иудеи в качестве рабов.
– Однако, – продолжал Кравченко, – все это не подорвало мятежный дух народа. В Иудее зрело новое восстание, под предводительством Бар-Кохбы, которое разразилось в
132-м году и было снова жесточайше подавлено. Таким образом, Иудея становилась самой непокорной провинцией Рима, а иудеи превращались в самых заклятых врагов государства. Христианство же создавалось в Римской империи и претендовало на роль главенствующей религии, готовой сменить язычество. Выходит, что Евангелия и не могли быть написаны иначе: ведь события, описанные в них, происходили в Иудее, которая находилась под управлением римской оккупационной власти, а человек, превратившийся в божество новой религии, был казнен римской властью. Основной целью евангелистов было снять ответственность за казнь Бога с римлян и возложить ее на иудеев, врагов Рима.
– Кроме того, – закончил Кравченко, – важно понимать, что в первые годы существования христианства римляне не понимали разницы между христианами и иудеями. Они считали, что это одни и те же люди, да по сути дела, так оно и было, потому что первыми христианами и были евреи, которые уверовали в мессианскую роль Иисуса. В 64-м году Нерон устроил грандиозный пожар в Риме и обвинил во всем христиан, объявив их врагами Рима. И вскоре первые христиане горели на крестах, как факелы, освещая улицы ночного Рима.
Кравченко слез с подоконника и взволнованно заходил по комнате. Тали слушала его как зачарованная: она то кивала в знак согласия, то в недоумении пожимала плечами.
Ей явно было интересно. Она и не пыталась спорить, лишь молча теребила сережку – признак того, что она напряженно думает.
Я незаметно для себя тоже увлекся, хоть тема эта никогда раньше меня особенно не интересовала. Кравченко сел за стол рядом с нами и продолжал:
– Поэтому основной задачей христиан того времени было отмежеваться от иудаизма, показать, что они – не иудеи, враги Рима, а добропорядочные и законопослушные люди, которые сами презирают этих мерзких иудеев. Сюда же, пожалуй, можно отнести и типичный механизм психологической защиты, свойственный преследуемому. Этот механизм называется «идентификация с агрессором». Представьте себе ребенка, которому только что в поликлинике сделали укол. Дома он берет куклу и начинает ее колоть вилкой или гвоздем. Это позволяет ему из «преследуемого» превратиться в преследователя, агрессора. Таким образом он легче снимает с себя стресс от потрясения и унижения, пережитого в поликлинике. Вполне возможно, что нечто подобное чувствовали и первые христиане, когда, обвиняя во всех грехах евреев, присоединялись к общей массе римских граждан, презирающих иудеев и считающих их врагами Рима.
– Да, очень интересно, – растерянно произнесла Тали, – но боюсь, что я не смогу понять всего этого, когда буду читать Евангелия.
– Поэтому я хотел бы, чтобы ты прочитала их на иврите, а не на английском. Надеюсь, их перевели на иврит.
– Наверняка, – сказал я, – ведь в Израиле есть евреи-христиане.
– Я постараюсь это узнать, – пообещал Кравченко.
Через неделю он действительно достал весь Новый Завет на иврите. Тали быстро прочитала его, и они с Кравченко несколько раз обсуждали сложные места. Иногда собирались дома у Тали, иногда у меня.
Однажды у них разгорелся жаркий спор. Владимир утверждал, что Евангелия написаны с явной антиеврейской направленностью. Тали же считала, что, несмотря на некоторую антипатию к евреям, Евангелия – не антисемитские произведения.
– Обрати внимание, Тали, – горячо доказывал Кравченко, – как из одного Евангелия в другое переходит и усиливается тенденция снятия вины за смерть Иисуса с римского наместника и перенесение ее целиком на евреев. В Евангелии от Матфея, например, открыто говорится, что евреи, якобы, добровольно принимают на себя вину за казнь Иисуса, требуя от Пилата утвердить смертный приговор. Они, если ты помнишь, даже говорят, что кровь Иисуса будет на них и их детях, то есть не только их поколение будет виновно в этой смерти, но и многие поколения их потомков.
Представь себе такую картину: толпа евреев высыпала на улицу и требует, чтобы вражеский оккупант казнил их соплеменника по сфабрикованному ими, евреями, обвинению, причем заранее возлагают вину за эту незаконную казнь не только на себя, но и на своих еще не рожденных потомков. Совершенно невероятной выглядит сцена, когда грозный и жестокий наместник Пилат, которого в конце концов римские власти отозвали из Иудеи за бесчеловечное обращение с населением, умоляет евреев одуматься и оставить Иисуса в живых. Но беснующаяся толпа евреев продолжает настаивать на казни, и «несчастный» Пилат отступает, заранее объявляя, что он не виновен в этой казни. Ну, мыслимо ли представить себе такое?
– Я согласна, – говорила Тали, – что это выглядит как явная попытка обелить римскую власть, и это вполне естественно. Но если римский наместник не виновен в смерти
Иисуса, то кто-то же должен быть виновен! Вот и получается, что кроме евреев некого было обвинить, так что евреи пострадали случайно.
– Да нет, не случайно, – настаивал Кравченко. – Ведь авторам Евангелий вполне достаточно было сказать, что виновата еврейская аристократия, которая была в оппозиции к своему народу, но авторы явно пожелали усилить эффект. Они возложили вину не на кучку богачей, а на весь народ, втянув сюда и будущие поколения евреев.
– И по этому единственному эпизоду ты делаешь вывод об антисемитизме всех Евангелий? – удивилась Тали.
– Единственному эпизоду? – взвился Кравченко. – Возьми Евангелие от Иоанна, оно все пропитано антисемитизмом. Чего стоит один этот пассаж, когда Иисус говорит евреям: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала...». А когда евреи требовали у Пилата: «Распни его!», а он им в ответ
говорил: «Царя ли вашего распну?», и они кричали, что нет у них царя, кроме Кесаря… Это евреи-то, которые постоянно бунтовали против Рима! Как ты к этому отнесешься?
Во всех Евангелиях, а в Евангелии от Иоанна особенно, проводится мысль, что именно евреи убили бога, превратившись в народ-богоубийцу. Не забудь также, что из двенадцати учеников Иисуса все Евангелия на роль предателя намеренно выбрали Иуду из-за созвучия этого имени со словом «иудеи».
– Ну, это уже смахивает на паранойю, – рассмеялась Тали.
– Никакая это не паранойя! – негодующе произнес Кравченко. – Большинство христиан до сих пор считают, что слово иудеи происходит от имени Иуды Искариота, предавшего Христа. Это был сильнейший тактический ход, оправдавший себя на протяжении веков.
Такие баталии происходили у нас в тот период почти ежедневно.
Честно говоря, мне это было малоинтересно, а Тали, казалось, увлеклась этой темой. Я еще много раз видел у нее на столе среди бумаг книгу Нового Завета.
В одну из наших встреч перед вторым путешествием Тали спросила:
– Владимир, а в чем я отправлюсь в древнюю Иудею?
Вопрос был настолько неожиданным, что мы с Кравченко недоуменно переглянулись.
– В каком смысле?
– В том смысле, что я хотела бы знать, во что я буду одета.
Мы с Кравченко громко рассмеялись. Женщина всегда остается женщиной. Когда Владимир принес мне одежду, мне и в голову не пришло капризничать или критиковать ее фасон. Я принял все как должное и просто стал учиться надевать и носить эти вещи.
– Тали, вечернее платье придется оставить дома, – сквозь смех сказал Кравченко.
– Но я хочу знать, во что одевались женщины в те времена, – заупрямилась Тали.
– Женщины одевались примерно так же, как мужчины, только сверху носили накидку, закрывающую голову и плечи, – объяснил Кравченко.
– Я ни за что не поверю, что женская одежда ничем не отличалась от мужской, – настаивала Тали.
– Почему ничем, размером... – пошутил Кравченко. – А если серьезно, то, очевидно, отличия были: более тонкая ткань, более яркие цвета и, вполне возможно, немного другой фасон. Только у нас нет образцов женской одежды, поэтому придется попросить нашего прежнего портного сшить для тебя одежду, похожую на мужскую, только меньшего размера. А когда мы окажемся в Иудее времен Христа, купим тебе платье в местной лавке.
– Нет, так не пойдет, – Тали деловито встала, – я хочу сама выбрать фасон одежды. Мне нужно, чтобы ты, Владимир, познакомил меня с этим портным. Я объясню ему, как надо шить. И цвет тоже очень важен. Никогда не поверю, что в древней Иудее мужчины и женщины одевались одинаково!
Кравченко вздохнул и согласился.






Глава 5,
которая окончательно определяет мою судьбу
К нашему общему удивлению, работа по созданию портативного хроноскопа продвигалась настолько быстро, что через несколько месяцев можно было ожидать реальных результатов. Принцип функционирования нового прибора был, разумеется, тот же самый, но теперь устройство могло уместиться в кармане пиджака, при этом радиус хроноволнового тоннеля оставался прежним.
Срок второго путешествия приближался, и Кравченко все больше нервничал. Он, конечно, понимал всю ответственность этого предприятия, предвидел трудности, которые могут возникнуть, и постоянно требовал обсуждений плана действий.
Владимир настаивал, чтобы мы с Тали спорили с ним и предлагали новые идеи. Кравченко говорил, что второе путешествие будет гораздо труднее и опаснее, – к сожалению,
как выяснилось в дальнейшем, он оказался абсолютно прав, – поэтому мы должны очень серьезно к нему готовиться. Необходимо предусмотреть любые неожиданности. Мы должны заранее все обсудить и расписать план путешествия, не пренебрегая даже мелочами.
Я же шутил, что когда у нас будет портативный хроноскоп, мы, если что-нибудь забудем, всегда сможем перескочить в наше время и взять то, что нужно.
Оставалось определиться, в каком составе мы отправляемся в прошлое – все трое или я остаюсь.
– У каждого варианта есть свои преимущества и свои недостатки, – рассуждал Кравченко. – Если мы пойдем втроем, то, разумеется, будем чувствовать себя увереннее, но три человека больше бросаются в глаза, чем два. Кроме того, совершенно непонятно, кто мы такие и в каких отношениях состоим друг с другом.
– О шведских семьях тогда еще ничего не было известно, – улыбнулся я.
– Ты зря смеешься, Михаил, – заметил Кравченко, – ты уже, кажется, из опыта первого путешествия понял, насколько это неприятно, когда окружающие обращают на тебя внимание. Ты сразу превращаешься в параноика и можешь натворить глупостей. Помнишь, как ты ждал меня на площади перед главными воротами Лидды? Ты ведь очень тогда нервничал. А как ты ни с того ни с сего набросился на римского солдата в Эммаусе?
От этих воспоминаний мне стало не по себе.
– И что ты предлагаешь? – спросила Тали.
– Мы с Тали обязательно должны представляться супружеской парой, иначе совершенно непонятно, в каком качестве в такое путешествие отправилась женщина, – твердо сказал Кравченко. – А вот второй мужчина сюда совершенно не вписывается: на роль сына он по возрасту никак не подходит, а для друга семьи – времена не те.
– Можно представить его как спутника, с которым познакомились в дороге, – предложила Тали.
– Нет, – поморщился Кравченко. – Я считаю, что второй спутник непременно должен быть рабом. Такая компания не вызовет подозрений.
При этом Кравченко и Тали оценивающе посмотрели на меня.
– Почему вы так на меня смотрите? – возмутился я. – Вы уже решили, что раб – это я?
– Пойми, Михаил, ты моложе, а ситуация, когда супружеская пара берет в путешествие пожилого раба, будет выглядеть нелепо, – попытался успокоить меня Кравченко. – Зато потом, – и он вдруг хитро улыбнулся, – когда мы вернемся, ты сможешь по капле выдавливать из себя раба.
Не очень остроумная шутка, но я вынужден был с ним согласиться.
– Кстати, Миша, я чуть не забыл, – спохватился Кравченко, – с завтрашнего дня ты прекращаешь бриться.
– В каком смысле? – удивился я.
– В таком, что мы начинаем отращивать бороды. Ты помнишь, как нелепо мы выглядели в древней Иудее без бород?
– Представляю себе, что скажет моя сестра, когда увидит мою щетину, – вздохнул я, – она и усы-то мои с трудом переносит.
– Ничего, придумай что-нибудь. Скажи, например, что у тебя появилось раздражение на коже лица, и дерматолог порекомендовал тебе временно не бриться, – улыбнулся Владимир, довольный своей находчивостью.
В то время я уже начал ухаживать за Инной, и мы часто встречались. Как она отнесется к тому, что я решил отращивать бороду? Вдруг ей это не понравится? А мне бы этого не
хотелось. Не стану же я рассказывать ей сказки про дерматолога. Она же – не Ольга, она все-таки врач.
Но Инна отнеслась к моей бороде довольно спокойно. Она лишь усмехнулась и сказала, что понимает мое желание изменить имидж.
Незадолго до путешествия Кравченко пришла в голову интересная мысль. Он вспомнил, что во время первой экспедиции наш хозяин Йуда говорил о необычайном спросе на золотые серьги, которые ему удалось удачно продать, и подумал, что было бы неплохо вместо корицы захватить с собой в древнюю Иудею несколько пар серег на продажу.
Кравченко предположил, что качество современных золотых изделий значительно выше, чем оно было в начале нашей эры, поэтому на них можно неплохо заработать и чувствовать себя в Иудее состоятельными людьми.
Он предложил в ближайшие выходные съездить в Музей Израиля в Иерусалиме и посмотреть на образцы украшений, которые носили в то время.
В субботу утром мы отправились в музей. Пробежав залы, в которых были выставлены экспонаты более раннего периода, мы наконец нашли интересующий нас зал эпохи
Второго Храма. На одном из стендов размещалось то, что мы искали.
Взглянув на форму и фасон серег, мы с Кравченко, не сговариваясь, невольно поморщились, до того примитивными и невзрачными они нам показались. В наше время, разумеется, не найдешь такой топорной работы.
– А ты что думал? – сказал Владимир, увидев мое разочарование. – Или ты считал, что ювелирное искусство в течение двух тысяч лет стояло на месте?
– И где же мы теперь найдем такие украшения? – растерялся я.
– Михаил, ты меня удивляешь, – рассмеялся Кравченко, – неужели ты всерьез считал, что мы, увидев образцы серег из древней Иудеи, тут же направимся в магазин и купим такие же?
– Да я вообще об этом не задумывался, – пробормотал я.
– И зря, – Кравченко назидательно похлопал меня по плечу, – а вот я задумывался и сразу вспомнил, что есть такая профессия, как ювелир, который может сделать на
заказ любую вещь.
Он достал из сумки небольшой фотоаппарат и кивнул на стенд:
– Теперь нам надо все это сфотографировать и обратиться к ювелиру, чтобы он изготовил серьги по фотографиям.
– А у тебя есть знакомый ювелир?
– Почему обязательно знакомый? – удивился Кравченко. – Он может быть и незнакомым.
128
– Ну подумай сам. Ты приходишь к ювелиру и просишь сделать копию серег, выставленных в музее, да еще вдобавок не ставить пробу – ведь тебе не нужна проба, верно? Что, по-твоему, решит ювелир?
– Да, ты прав, – теперь растерялся Кравченко. Мысль, что его могут принять за жулика, просто не приходила ему в голову.
Но помогла Тали. У нее оказался знакомый ювелир, которому она объяснила, что серьги необходимы ей для рабочих экспериментов.
Прошла неделя. Однажды утром мы с Кравченко о чем-то беседовали в лаборатории. Дверь неожиданно распахнулась, и в комнату вошла Тали, как всегда стремительная и изящная. Лицо ее светилось, глаза сияли, и вся она была такая свежая и довольная, что мы невольно притихли.
Хитро улыбаясь, она прошла перед нами, потом повернулась и прошла снова, изящно покачивая бедрами.
– Ну, как? – наконец спросила она и остановилась.
Я не понял. Нет, разумеется, я понял, что должен что-то сказать, как-то отреагировать... и с недоумением покосился на Кравченко.
– Тали, ты неотразима! – на всякий случай воскликнул он.
– Нет, я серьезно, – Тали притопнула ногой от досады, – как вам серьги?
Кравченко даже подпрыгнул от радости, затем подскочил к Тали и начал внимательно рассматривать наши «музейные экспонаты», которые поблескивали в ушах Тали
вместо ее обычных маленьких сережек.
Я подошел ближе, мне тоже стало интересно. Ювелир работал по фотографии и постарался сделать точную копию, но его серьги получились намного красивее и изысканнее. А может быть, они выглядели так потому, что надела их именно Тали.
Кравченко тоже обратил на это внимание:
– Тали, на тебе даже такие примитивные украшения смотрятся как фамильные драгоценности французских королев.
Тали улыбнулась. Приятно услышать такой комплимент от мужчины.
– Это даже хорошо, что серьги вышли такими красивыми. Легче будет их продать, – Кравченко, казалось, искренне обрадовался.
Тали промолчала, но улыбка с ее лица исчезла, а во взгляде промелькнули досада и разочарование. Или мне это показалось?
Наконец был закончен опытный экземпляр хроноскопа. Теперь прибор надо было проверить, но так, чтобы свести риск к минимуму. И вот тут мне в голову пришла интересная мысль – испробовать прибор в собственной квартире: запрограммировать его так, чтобы вернуться на несколько дней назад к себе же домой, причем в такое время, когда я точно помню, что не был дома.
Идея всем очень понравилась. Я взял прибор домой и в ближайший выходной решил провести эксперимент.
Итак, в субботу, в десять часов утра, я встал посреди гостиной своей квартиры и отрегулировал хроноскоп таким образом, чтобы оказаться на этом же самом месте в среду
утром на прошлой неделе. Я точно помнил, что в это время был на работе. Света убирает квартиру по четвергам, значит, дома у меня никого быть не может.
Решив переместиться туда и сразу же вернуться, я нажал на кнопку и... ничего не изменилось, я так и остался стоять посреди гостиной.
Сначала я подумал, что прибор не сработал, но вдруг увидел, что на моем диване, растянувшись во всю длину, спит пес Артабан и громко храпит. Я настолько опешил, что просто потерял дар речи. И тут я услышал, что из моей
спальни доносятся голоса. Говорили мужчина и женщина, временами голоса сменялись смехом.
Я пришел в себя, подбежал к дивану и стащил за шиворот Артабана на пол.
– Как ты сюда попал, скотина? – закричал я и сразу же сообразил, что совершил ошибку.
Голоса смолкли, послышались крадущиеся шаги. Я понял, что пора возвращаться, и нажал кнопку хроноскопа. На долю секунды передо мной мелькнуло перепуганное лицо племянника Шурика, и я очутился у себя дома в субботу утром.
«Вот, значит, каким образом используется моя квартира!», – с возмущением подумал я. Моим первым порывом было позвонить Ольге и рассказать, чем занимается ее сын по утрам, когда она посылает его гулять с собакой, но через минуту я понял, что прежде всего сам попаду в дурацкое положение, когда начну объяснять, как я оказался дома в рабочее время и почему молчал об этом целую неделю, а сейчас вдруг надумал позвонить и выразить свое возмущение.
Я решил сделать вид, что ничего не произошло.
Итак, испытания хроноскопа прошли успешно, но на всякий случай мы сделали еще один экземпляр прибора.
Приближался срок путешествия, а мы так и не сумели окончательно определить состав нашей группы и взаимоотношения в ней.
Но за месяц до отправления произошло событие, которое решило этот вопрос за нас.
Однажды, гуляя в Иудейских горах со своей новой знакомой Инной, я сильно подвернул ногу. Кое-как дотащились мы до машины и поехали в приемный покой. По дороге в больницу нога сильно распухла и посинела, а боль стала просто нестерпимой. Увидев это, Инна сразу сказала, чтоу меня перелом.
Так оно и оказалось. Я сломал лодыжку берцовой кости. Мне наложили гипсовую повязку и сказали, что если все пойдет хорошо, через месяц-полтора гипс снимут.
Конечно, о моем участии в путешествии теперь не могло быть и речи. Я заикнулся было о том, чтобы отложить экспедицию на полгода, но Кравченко твердо сказал, что мне отправляться не стоит. Я и сам понимал, что даже через полгода последствия перелома могут давать о себе знать. Глупо было рисковать, ведь неизвестно, с чем мы можем столкнуться на этот раз. Ясно было, что придется исключить меня из числа членов экспедиции.
Я чувствовал себя очень неловко – ведь моим друзьям могло показаться, что я намеренно нашел способ увильнуть от опасного путешествия. Я понимал, конечно, что это ерунда, но на душе все равно было скверно. Особенно тяготило то, что я не мог ни с кем поделиться своими переживаниями. Обсуждать это с Кравченко и Тали мне не хотелось, а остальные просто не были посвящены в наши планы…
Потом, после того, как все закончилось и я рассказал обо всем Инне, она предположила, что на уровне подсознания я действительно любой ценой хотел избежать участия в этом путешествии, поэтому неосознанно пошел на нанесение себе увечья.
Не знаю, так ли это, Инне виднее, она – психиатр, но я потом много думал о том, как незначительные и даже пустяковые события могут оказывать огромное влияние на судьбы
людей и приводить иногда к фатальным последствиям.
Так, случайный инцидент может запустить цепочку событий, которые приведут к глобальным изменениям, меняющим ход самого исторического процесса. Или, может быть, я неправ, и никаких случайностей не бывает?
Впрочем, обо всем по порядку.
Я настоял на том, что сам провожу Тали и Кравченко в путешествие. Гипс мне уже сняли, но ходил я еще с палкой.
Мы решили, что надо прибыть в Эммаус на девять лет раньше нашего первого путешествия и приблизительно за месяц до праздника Песах. В это время в город начнут стекаться паломники для отдыха перед восхождением в Иерусалим, и если только наш хозяин Йуда ничего не перепутал и Иисус там действительно был, то Тали и Кравченко его обязательно встретят.
Теперь, когда они имели в своем распоряжении портативный хроноскоп, не было необходимости снова проделывать путь из Лидды в Эммаус. Можно было спокойно доехать до перекрестка Латрун, а оттуда уже начать перемещение в прошлое.
В день отправки Кравченко заехал за мной на машине, и мы вместе поехали за Тали. И Кравченко, и Тали были уже одеты как жители древней Иудеи.
Платье Тали, сшитое под ее руководством, очень ей шло. Я лишний раз убедился в том, что у нее прекрасный вкус. Даже этой бесформенной одежде она сумела придать изысканность, подчеркивавшую ее изящную, женственную фигуру.
Мы доехали до перекрестка Латрун, поставили машину на стоянке около бензоколонки и направились в сторону шоссе Иерусалим – Тель-Авив. Место здесь было пустынное, и можно было не бояться, что внезапное исчезновение двух человек привлечет чье-то внимание.
Почти у самого шоссе мы остановились. Кравченко сказал, что отправляться нужно отсюда, так как, с одной стороны, нет риска попасть в населенное место, а с другой,
до Эммауса должно быть не больше километра-двух.
Кравченко решил не затягивать прощание. Он обменялся со мной рукопожатием, пожелал счастливо оставаться и подошел к Тали, которая устанавливала параметры на хроноскопе.
Я с грустью посмотрел на них. Кравченко с бородой выглядел совсем старым, и они с Тали смотрелись скорее как отец с дочерью, нежели как муж с женой. Еще через несколько минут Тали улыбнулась и помахала мне рукой, затем включила прибор, и они моментально исчезли.
Я остался один... Мне сразу стало тоскливо. Я медленно побрел обратно к остановке автобуса и поспешил уехать.


Глава 6,
которую нетерпеливый читатель может
пропустить
Приступая к описанию второго путешествия, я должен отметить, что строго опирался на факты, изложенные Кравченко. Что касается диалогов и некоторых деталей, я вынужден был добавить кое-что от себя, руководствуясь здравым смыслом.
Однако это ни в коей мере не должно подвергать сомнению правдивость моего рассказа. Для убедительности я привожу объективные данные, которые строго согласуются с описываемыми событиями.
Что же касается моих выводов, изложенных в конце повествования, то я полагаю, что читатель вправе соглашаться или не соглашаться с ними по своему усмотрению.
Итак, Тали и Кравченко, как они и рассчитывали, оказались за городской чертой. К счастью, их появления никто не заметил, и вскоре они уже шагали по направлению к городским воротам.
Погода была теплая, но не жаркая, идти было совсем недалеко, и через четверть часа они подошли к Эммаусу.
Если вы думаете, что в древней Иудее попасть в город было так же легко, как в современном Израиле, то вы сильно ошибаетесь. В воротах всегда стояла стража, которая
тщательно досматривала каждого входящего, чтобы определить, насколько он благонадежен. Иногда человека просто могли не впустить без объяснения причин. Кроме того, с тех, кто ввозил товары на продажу, взималась таможенная пошлина, и немалая.
А проще говоря, если вы хотели попасть в город, то должны были приготовиться к тому, что вам придется раскошелиться.
Наконец, наши путешественники вошли в древний Эммаус. Кравченко с интересом осматривался по сторонам. Он чувствовал себя довольно уверенно – еще бы, всего год прошел после первого путешествия. В тот раз он успел хорошо изучить город, побывал даже в самых отдаленных его уголках. У него появилось много знакомых среди местных жителей.
Всегда приятно возвращаться туда, где ты хотя бы хорошо ориентируешься. И пусть Кравченко в городе пока никто не знал – ведь то время, когда он в прошлый раз был
в Эммаусе, наступит только через девять лет, он уже не чувствовал себя здесь чужаком.
А вот Тали, обычно такая уверенная в себе, вдруг оробела. Она молча, как послушная жена, шла за Кравченко, даже глаза лишний раз боялась поднять.
Наверное, у нее был самый настоящий шок – одно дело читать фантастику, лежа при этом на любимом диване и смело представлять себя на месте героев книги, но совсем другое – самому очутиться в фантастической реальности.
Кравченко сразу повел Тали к дому Йуды. Войдя в знакомую лавку, он увидел помолодевшего хозяина, который суетился около прилавка. Рядом с хозяином стоял мальчик лет двенадцати и помогал ему сортировать товар. Тут было много всякой всячины, скорее это напоми-
нало лавку старьевщика, чем обычный магазин. Хозяин приветливо улыбнулся вошедшим гостям.
– Здравствуй, Йуда, – поздоровался Кравченко, – как ты поживаешь?
– Приветствую тебя, мой господин, – вежливо поклонился Йуда. – А мы разве знакомы?
– Я много о тебе слышал, – улыбнулся Кравченко. – Знаю, например, что у тебя ожидается прибавление семейства.
– Уже есть, мой господин, – засмеялся Йуда, – неделю назад у меня родилась дочь. Чем могу помочь такому важному путешественнику?
– От всей души поздравляем тебя! Счастья и здоровья тебе и всей твоей семье! – Кравченко был искренне рад за Йуду. – Видишь ли, мы с женой паломники, идем издалека, – начал он излагать свою легенду, – из Трапезунда. Знаешь, где это?
Йуда покачал головой.
– Ну, неважно. Это очень богатый город, – продолжал Кравченко, – особенно он славится золотыми украшениями.
Йуда слушал с большим интересом.
– Там у нас, в Трапезунде, эти вещи очень дешевые и красивые, – Владимир был явно в ударе. – Говорят, что здесь они пользуются спросом, и я решил начать с вами торговлю, но сначала привез несколько образцов для пробы.
Кравченко сунул руку под мышку и вытащил из специального кармана мешочек, в котором лежали серьги. У хозяина загорелись глаза. Он взял пару серег, повертел их в руках и велел мальчику, который оказался его сыном, позвать мать. Йуда разложил на прилавке серьги и начал их рассматривать, издавая одобрительные возгласы.
Вскоре откуда-то изнутри в лавку вошла жена Йуды, миловидная женщина лет тридцати. Йуда широко улыбнулся и стал показывать ей серьги. Женщина восторженно вскрикнула и что-то прошептала мужу.
– Я бы хотел купить у господина пару серег, – обратился Йуда к Кравченко. – Сейчас жена выберет те, которые ей больше нравятся.
– Ты можешь купить и больше, – предложил Владимир.
– Мой господин, видно, думает, что я настолько богат, чтобы покупать такие дорогие вещи в больших количествах, – засмеялся Йуда.
– Но ты хоть можешь помочь мне с продажей? – попросил Кравченко. – Кроме того, я хочу договориться о будущих поставках. Если ты найдешь мне надежного покупателя, я готов заплатить тебе за это.
– Я постараюсь, мой господин. Сам я не занимаюсь такими делами, но у меня есть родственник, которого это может заинтересовать, – радостно закивал Йуда.
В это время жена Йуды неожиданно подошла к Тали и, указав на нее, что-то спросила у мужа. Тали в испуге попятилась, а Кравченко, присмотревшись к ней, укоризненно
покачал головой.
– Мы совершенно не обратили внимания на то, что у тебя в ушах остались современные серьги, – обратился Кравченко к Тали по-английски. – Неудивительно, что эта женщина сразу их заметила, ведь таких серег в их времени не делают, и они выглядят здесь очень изысканно. Жена Йуды спрашивает, нет ли у нас таких же на продажу.
– Ты хочешь сказать, что у нас мои серьги выглядят дешево? – обиделась Тали.
– Нет, я этого сказать не хотел, – стал оправдываться Кравченко, – я просто считаю, что их нужно было снять, чтобы не привлекать лишнего внимания.
– Эти серьги не снимаются. У меня вообще большие проблемы с ушами. Как только я начинаю снимать и вновь надевать серьги, мочки ушей тут же воспаляются, поэтому я уже несколько лет их не снимаю. Кроме того, они такие маленькие и почти незаметные...
– Тем не менее, эта женщина сразу обратила на них внимание.
Кравченко объяснил Йуде, что таких серег у него сейчас нет, но в следующий раз он обязательно их привезет. Хозяин лавки купил понравившиеся жене серьги и щедро
заплатил за них, пообещав помочь с продажей остальных.
Слово свое он сдержал, и вскоре Кравченко смог удачно сбыть весь товар. Вырученных денег с лихвой хватило на то, чтобы безбедно существовать.
Первым делом Кравченко снял дом на месяц. Дом был одноэтажный. Он представлял собой прямоугольник, по периметру которого располагались комнаты. Все комнаты, а их было пять, выходили во внутренний двор, в этот же двор вели ворота в стене со стороны улицы. Кроме жилых комнат, была кухня, которая тоже выходила во двор. Ворота были высокими, и снаружи нельзя было видеть, что происходит внутри. Очутившись в таком дворе, человек оказывался изолированным от внешнего мира и погружался в пасторальную атмосферу.
Во дворе, вдоль стены, была лестница, которая вела на плоскую крышу, по вечерам служившую местом отдыха и бесед для всей семьи. По такой крыше, окруженной парапетом, можно было спокойно гулять.
Дом, конечно, был слишком велик для двух человек, но Кравченко настоял на том, чтобы сняли именно его, так как рассчитывал приглашать к себе людей. Заплатив за аренду, они сразу же въехали в дом.
Утром следующего дня Кравченко отправился в главную синагогу Эммауса, чтобы получить информацию об Иисусе. Оказалось, что в городе многие слышали о молодом еврее из Галилеи, который ходил по городам и деревням, проповедовал среди населения и уже приобрел довольно большую популярность.
В то время в Иудее постоянно появлялись новые проповедники, многие из которых претендовали на роль мессии и спасителя еврейского народа, так что появление нового пророка никого не удивило.
Вообще, в те годы атмосфера в стране была очень напряженной, все ожидали грядущих серьезных событий. Вот уже тридцать лет страна находилась под римской оккупацией. Оккупационные власти чинили произвол, взимали с населения непомерные налоги, а любое сопротивление подавлялось жесточайшим образом.
Общество в Иудее раскололось на разные группы и фракции. Самой популярной группой в то время были фарисеи, которые пользовались большой поддержкой народа.
Они призывали строго соблюдать все предписания мудрецов и ждать Божьего Избавления. Фарисеи верили в Мессию-Избавителя и считали, что только праведным образом жизни можно приблизить Царствие Небесное.
Другой важной группой были саддукеи, которые представляли собой еврейскую аристократию и в основном принадлежали к сословию священников. Саддукеи не разделяли веру фарисеев во всеобщее воскресение и Страшный Суд, отвергали изощренные толкования Закона, требовали буквального выполнения заповедей, предписанных Торой, и фактически сотрудничали с оккупационной властью. Вполне естественно, что саддукеи не пользовались популярностью в народе. У саддукеев были власть и богатство.
Третьей важной группой были ессеи, которые представляли собой что-то наподобие монашеского ордена аскетов. Эти люди отреклись от мира, переселились в пустыню, вели замкнутый и аскетичный образ жизни, ходили в рубище, довольствовались малым, отказывались от личного имущества – словом, образовывали что-то вроде коммуны.
Ессеи презирали всех, кто к ним не принадлежал, так как считали, что мир погряз в грехе и разврате, а потому скоро должен быть уничтожен. Спасутся же только они – праведные и чистые ессеи.
И наконец, последней важной группой были зелоты, о которых уже упоминалось. Эти были бунтовщиками и террористами. Они не желали ждать пришествия Мессии, который принесет Избавление. Они хотели бороться за свободу с оружием в руках и добиться избавления или погибнуть героями.
Вполне естественно, что у простого человека от такого обилия мнений голова шла кругом, и он не знал, чему и кому верить. А без веры жить нельзя.
Вот почему тогда были так популярны разные проповедники, обещавшие народу избавление и всеобщее счастье. Именно поэтому многие сильные и целеустремленные личности легко завоевывали доверие народа и превращались в очередных «мессий». Просто народу очень хотелось в это беспокойное время хоть кому-то верить.
Незадолго до появления наших путешественников в Иудее закатилась звезда одного из самых популярных проповедников – Йоханана, или Иоанна, который, повидимому, уйдя из секты ессеев, поселился в пустыне и призывал народ покаяться и перестать грешить. В знак
исполнения этого обета Йоханан совершал ритуальное омовение в водах Иордана.
Слава Йоханана гремела по всей Иудее, к нему стекалось множество народа, чтобы принять от него крещение, как потом стал называться этот обряд. Но вскоре он погиб: очевидно, был казнен по распоряжению тогдашнего местного правителя Ирода Антипы.
В который раз людей постигло разочарование, снова они обманулись в своих надеждах на Мессию-Избавителя.
Ведь по еврейской традиции, вернее, согласно предсказаниям пророков, настоящий Мессия должен принести еврейскому народу спасение и избавление, а на земле должно восторжествовать Божье Царство справедливости.
Кравченко выяснил, что нового проповедника зовут Ешуа – так произносилось имя Иисус на иврите – и что вскоре он должен был появиться в городе.
Вернувшись домой, Кравченко рассказал Тали о том, что ему удалось разузнать.
– И что же мы будем делать? – забеспокоилась Тали.
– Только ждать, и ничего больше. Мало того, я считаю, что тебе стоит как можно реже появляться в городе.
– Что же получается, я прибыла сюда для того, чтобы сидеть дома? – расстроилась молодая женщина.
Кравченко понимал, что он перестраховывается, предлагая ей не выходить на улицу, однако повышенное чувство ответственности и желание оградить Тали от возможных
неприятностей превращали его в этакого домашнего тирана.
– Тали, давай не будем торопить события, – попытался успокоить ее Кравченко, – будем считать, что ты пока находишься в резерве. У меня такое предчувствие, что скоро нам предстоит пережить много приключений. Думаю, тебе стоит потратить время вынужденного ожидания на создание уюта в доме. У меня появилась идея. Я хочу попробовать пригласить Иисуса к нам. Мы выдадим себя за благочестивую и набожную пару паломников, которые много слышали о проповедях Иисуса и просят его удостоить их
чести погостить у них перед восхождением в Иерусалим.
– А если он не согласится?
– Нужно его уговорить, ведь он – проповедник, поэтому принято, что люди приглашают его к себе. Твоя же задача – создать такую атмосферу в доме, чтобы ему захотелось здесь остаться.
Тали с рвением принялась украшать дом. Мало – просто накупить красивых вещей, от этого жилище не всегда становится уютным. Надо вложить душу и любовь, тогда в доме
появится своя аура, особая и неповторимая атмосфера.
Вскоре Тали уже вполне освоилась в ином времени и необычных условиях. Очень помогли хлопоты по дому: быт – он везде быт, просто здесь все было труднее и непривычнее. Убираться, стирать и готовить без электричества тяжело, но возможно. Здесь все так живут, вот и Тали приспособилась, – конечно, не без помощи Кравченко, – но все же ей хотелось самой увидеть город и познакомиться с его жителями.
Понимая это, Владимир наконец стал приглашать Тали на прогулки. Несколько раз они чинно, как добропорядочная семейная пара, выходили в город. Тали даже купалась в горячих источниках. Ее совсем не устраивала роль почтенной матроны, но лидером все-таки был Кравченко.
Медленно тянулись дни этого вынужденного безделья. В один из вечеров Тали, которая и раньше проявляла интерес к Кравченко, неожиданно спросила:
– Скажи, Владимир, а ты был когда-нибудь женат?
– А что? – переспросил Кравченко.
– Ну, мне интересно, была ли у тебя жена или любимая женщина, – полный смущения голос Тали все равно звучал кокетливо.
– Знаешь, Тали, я не хочу об этом говорить, уж извини.
– Не понимаю, почему ты напускаешь на себя такую таинственность. Твое поведение наводит меня на определенные размышления...
Кравченко громко рассмеялся.
– Нет, это не то, о чем ты подумала, хотя это не имеет значения.
– А для тебя вообще не имеют значения интересы и чувства другого человека! – с неожиданной злостью воскликнула Тали. Лицо ее раскраснелось, а в глазах Владимир прочитал грустный упрек.
Кравченко растерялся. На самом деле, Тали была ему очень симпатична, но не более. А усложнять и без того непростую ситуацию ему не хотелось.
– Тали, не обижайся. Вспомни лучше наш разговор в лаборатории о деловых качествах женщины. Именно эти качества тебе скоро понадобятся.
– Ты разговариваешь со мной таким тоном, словно я твоя дочь, – снова вспыхнула Тали.
– Наша разница в возрасте позволяет мне это делать, – парировал Кравченко.
Тали резко встала и вышла из комнаты.
На следующий день она вела себя как ни в чем не бывало. Кравченко тоже сделал вид, что ничего не произошло, про себя отметив, что его напарница прекрасно умеет владеть собой.


Глава 7,
в которой Кравченко начинает действовать
Время шло, ничего не происходило, и Кравченко начал испытывать беспокойство. А вдруг они ждут напрасно, ведь никто не знает, придет Иисус в Эммаус или нет. Может быть, нужно уходить отсюда, идти в Иерусалим и искать его там? Вдруг они попали не в тот год, и он вообще не придет ни сюда, ни в Иерусалим?
Такие мысли все чаще одолевали Владимира. Однако он старался не высказывать их вслух, чтобы не расстраивать Тали, потому что она и без того загрустила.
Прошла неделя, затем другая и третья...
Однажды утром в синагоге Кравченко услышал новость. Говорили, что днем в город должен прийти молодой проповедник Ешуа. Все ждали, что он будет проповедовать в синагоге. Кравченко вернулся домой, рассказал об этом Тали и снова поспешил обратно.
Синагога, или «малое святилище», располагалась в большом здании, сооруженном из камня. Перед ней была просторная площадь. По-видимому, тогда роль синагоги была гораздо важнее, чем в наше время. Кроме ежедневных молитв и субботних чтений Торы, здесь проводились городские собрания, назначались встречи, выступали проповедники, и
вообще это был культурный центр городской жизни.
Внутри синагоги находился большой зал, в центре которого на низкой скамейке сидел учитель, читающий Тору и произносящий поучения. Вокруг рассаживались прихожане. Некоторые располагались на каменных скамейках вдоль стены, а некоторые прямо на полу. Атмосфера была довольно свободной, все разговаривали, шутили и вели себя непринужденно.
Самым интересным было то, что, в отличие от современных синагог, женщины находились в одном зале с мужчинами, и это ни у кого не вызывало недовольства или возмущения.
К полудню на площадь перед синагогой стал стекаться народ. Оказалось, что не один Кравченко ждет Иисуса, если это вообще был он. Наконец, ближе к вечеру на площади
показался человек, на которого окружающие стали показывать пальцами, а нараставшее с утра оживление переросло в громкий гул. Кравченко понял, что это и есть ожидаемый
проповедник.
Это был еще молодой человек, лет тридцати, приятной наружности. Он выглядел немного уставшим, его одежда и обувь были сильно запылены. Сразу становилось понятно, что он шел много часов подряд. Одет человек был скромно, волосы и борода коротко подстрижены.
Пришедший держался уверенно и, подойдя к группе людей на площади перед синагогой, поклонился и громко поздоровался. Многие приветствовали его. Кравченко обратил внимание, что вокруг проповедника собралась главным образом молодежь. Люди постарше держались поодаль.
Кравченко вместе с толпой вошел в синагогу. Вскоре началась вечерняя молитва. После молитвы все повернули головы к проповеднику. Он поднялся на возвышение и начал говорить.
Услышав его голос, Кравченко вздрогнул. Это был особенный голос. Он, казалось, проникал внутрь, в середину груди, и перекатывался по телу раскатами эха. Такой голос действовал магнетически уже одним своим тембром, вне зависимости от того, что говорил его обладатель.
Проповедник жестикулировал, демонстрируя крупные красивые руки с длинными тонкими пальцами.
Он говорил о вере и соблюдении Закона отцов, о нравственном очищении и покаянии, призывая молиться сердцем, а не умом. Говорил очень хорошо и красиво, люди слушали внимательно и, в основном, доброжелательно.
Когда он закончил, собравшиеся начали задавать вопросы. Как это часто бывает, первыми стали спрашивать самые наглые и самоуверенные.
– Скажи, молодой человек, а к какой школе ты принадлежишь и кто дал тебе право проповедовать в синагогах?
– Школа у нас у всех с вами одна, евреи, это школа Закона наших отцов. Когда Всевышний даровал нашему народу Тору и заповедовал соблюдать Закон, Он не разделял людей на школы, а обращался ко всем без исключения. А право... могу лишь сказать, что мои сердце и разум дали мне это право, – ответил проповедник.
– А ты, гордец, – закричал кто-то, – не возносись над народом, не сравнивай себя с пророками!
– Гордец – это тот, кто видит страдания народа и молчит. Тот же, кто говорит об этом и чье сердце болит о народе, сам страдалец.
– Скажи, Ешуа, когда наш народ станет свободным, когда мы освободимся от власти Рима?
– Наш народ должен прежде всего освободиться нравственно. Душа каждого из нас свободна, мы сами закабаляем ее, позволяя страстям овладевать нами. Зависть, корысть, низменные чувства – вот что делает нас несвободными и заставляет страдать. Мы, владеющие Законом Всевышнего, уподобляемся в своих страстях неразумным язычникам. До тех пор, пока мы нравственно не очистимся, пока не начнем соблюдать Закон не разумом, а по велению сердца, души нашего народа останутся несвободными. А раз наши души несвободны, то и тела наши в кабале, – с воодушевлением говорил Ешуа.
Кравченко слушал с удовольствием. Ему очень нравилась страстная убежденность Ешуа, находчивость, с которой тот легко отвечал на неприятные и провокационные вопросы. Такой человек мог легко зажечь сердца и внушить веру в свое нравственное совершенство.
Впрочем, цели Кравченко были совсем другими, и он понял, что настало время действовать. После проповеди ему с трудом удалось протиснуться сквозь толпу и добраться до проповедника.
– Прости меня, Ешуа, я бы хотел поговорить с тобой наедине, – обратился к нему Кравченко, – мне нужно сообщить тебе что-то важное.
– Ты чужеземец? – Ешуа заинтересованно посмотрел на Владимира.
– Это не совсем так, но если мы поговорим, я тебе все объясню.
Разговаривая, они продолжали двигаться вместе с толпой по направлению к выходу. Люди стали медленно расходиться. Кравченко отвел Ешуа за угол, и они сели на низкий каменный забор, огораживающий синагогу. Рядом остановилась небольшая группа молодых людей.
– Итак, о чем ты хотел поговорить, чужеземец? – спросил Ешуа.
– Я уже говорил тебе, что я не совсем чужеземец, хотя прибыл издалека, – начал Кравченко. – Я очень много хочу сказать тебе, вернее, рассказать. Я, собственно говоря, и прибыл сюда с единственной целью – поговорить с тобой и кое-что тебе объяснить.
– Загадками говоришь, пришелец, – мрачно сказал Ешуа, – не пойму я тебя. Прибыл издалека, но не чужеземец, и откуда ты меня вообще знаешь, и даже приехал сюда, чтобы со мной поговорить?
– Я знаю о тебе не только больше, чем ты думаешь, но даже больше, чем ты сам о себе знаешь. Ты – Ешуа, родился в Бейт-Лехеме, но вырос в Нацерете. Твой отец –
Иосиф. Очевидно, он уже умер. Когда-то он работал плотником и строителем. Он учил тебя ремеслу, и ты тоже им владеешь. Твоя мать жива, ее зовут Мирьям. Она, скорее всего, живет сейчас в деревне Кана, куда переехала после смерти твоего отца. Недавно ты гостил у нее, а в это время один из соседей праздновал свадьбу. Сам ты живешь в деревне Нахум, в доме своего друга Шимона. Несколько лет назад ты встречался с проповедником, которого звали Йоханан, он совершал омовение в реке Иордан всех к нему приходящих. Совершил омовение и ты. Вы произвели друг на друга сильное впечатление. Вскоре Йоханан был казнен по приказу правителя Ирода Антипы. Ну как, хватит для начала?
По мере того, как Кравченко говорил, глаза Ешуа все больше и больше расширялись.
– Кто ты, пришелец, и откуда ты так много обо мне знаешь? – растерянно спросил он.
– Я знаю не только то, что с тобой было, но и то, что с тобой будет, – продолжал Кравченко.
– Ты явно – не от мира сего, – в голосе Ешуа послышалось сомнение.
– Если ты имеешь в виду то, что я связан с бесами, то ты ошибаешься, но я действительно пришел из другого мира, – признался Кравченко.
– Что ты хочешь от меня? – снова спросил проповедник.
– Я уже сказал, что мне нужно поговорить с тобой и многое объяснить, а потом я тебя должен о чем-то попросить, и от твоего решения будет зависеть судьба еврейского
народа. Только разговор наш может быть долгим, поэтому я хочу пригласить тебя к себе. Мы с женой сняли тут домнеподалеку и просим тебя быть нашим гостем.
Чувствовалось, что в душе Ешуа происходит борьба. С одной стороны, незнакомец казался ему странным и даже опасным, а с другой – чисто человеческое любопытство склоняло его к тому, чтобы принять приглашение. Кравченко сказал, что Ешуа нечего опасаться, так как они с женой люди мирные.
Они сообщили стоящим неподалеку людям, которые, по-видимому, были знакомы с Ешуа, где его можно найти в случае необходимости, и направились к дому Кравченко.
Придя домой, Кравченко увидел, что Тали постаралась на славу. Мало того, что внутри все сияло чистотой и аппетитно пахло стряпней, она и сама выглядела прекрасно. Аккуратно наложенная косметика, красивая прическа и тонкий аромат французских духов, которые, несмотря на запрет Владимира, она все-таки захватила с собой, делали ее явно незаурядной женщиной даже на фоне местных красавиц.
Кравченко представил гостю жену и проводил его в комнату для омовений. Здесь была небольшая ванна в виде углубления в полу, к которой вели две ступени. Кравченко и Ешуа, совершив омовение ног и рук, направились в большую комнату, где стоял низкий стол, на котором были расставлены блюда с приготовленной пищей.
Мужчины уселись прямо на полу, вернее, на расстеленном ковре. Тали молча прислуживала за столом. Быстро насытившись, Ешуа откинулся на подушки.
– Итак, чужеземец, о чем ты хотел поговорить со мной? – наконец спросил он. – Кстати, я даже не знаю твоего имени.
– Мое имя неблагозвучно для тебя и ни о чем тебе не скажет. Я предпочитаю его не произносить, – ответил Кравченко. – Назови имя, которое тебе нравится, и называй меня им.
– Мне нравится имя Йуда. Так зовут моего младшего брата, которого я очень люблю.
– Прекрасное имя, причем очень популярное в этих местах, – улыбнулся Кравченко. – Жену мою, как я уже сказал тебе, зовут Мирьям.
– Почему именно Мирьям? – неожиданно произнесла Тали на иврите.
Ешуа вздрогнул и удивленно посмотрел на Кравченко.
– Тали, я же просил не говорить при людях на иврите, – сказал тот по-английски.
– Твоя жена говорит на священном языке Писания... Откуда она его знает?
– Видишь ли, Ешуа, мы действительно с женой разговариваем на этом языке, и не одни мы. В том месте, откуда мы прибыли, на этом языке разговаривают все, впрочем, давай по порядку. Кстати, если ты хочешь, я могу говорить и на языке Писания.
Оказалось, что Ешуа хорошо говорит на иврите. Правда, его иврит был очень архаичным для Кравченко, но Тали, казалось, прекрасно его понимала и даже объясняла Владимиру сложные слова и речевые обороты.
Она не ушла в другую комнату, а присела около стола. Этот молодой проповедник произвел на нее приятное впечатление, поэтому Тали смотрела на него с состраданием: то, что ему предстояло услышать, – ужасно.
– Итак, – продолжал Кравченко, – представь себе, Ешуа, что ты получил возможность оказаться во времени, когда жили наши патриархи – Авраам, Ицхак и Яаков.
– Но этого не может быть, те времена давно ушли, а прах наших праотцев, да благословенна их память, давно покоится в пещере, – уверенно ответил Ешуа.
– Все это так, но представь себе, что у тебя есть средство, которое позволяет тебе вернуться в прошлое, в то время, когда наши праотцы еще не умерли, а были живы. Мало
того, ты мог бы поговорить с ними, предостеречь их от чего-то, о чем они еще не знают, а ты уже знаешь.
– Жизнь наших праотцев и их деяния записаны в Священном Писании и представляют собой исполнение воли Всевышнего. Как я могу изменить Его волю?– возразил Ешуа.
– Допустим, у тебя есть возможность попасть в их время, – настаивал Кравченко.
– Нет и не может быть такой возможности, – категорически сказал Ешуа.
– И тем не менее, это так, – спокойно заявил Кравченко. – Представь себе будущее твоего мира. Предположим, с настоящего времени прошло столько же лет, сколько со времени жизни Авраама до твоих дней, даже немного больше. Как ты думаешь, Ешуа, каким будет
мир в том далеком будущем?
– Я думаю, что мира вообще не будет, – просто ответил гость.
– Будет, Ешуа, обязательно будет, – заверил его Кравченко, – будут меняться государства, исчезнут одни, появятся другие, люди откроют и заселят новые земли, станут разговаривать на новых языках, но мир будет продолжать существовать, а люди останутся людьми с теми же страстями, пороками и добродетелями, что и сегодня.
Ешуа молчал. Казалось, он обдумывал сказанное. Кравченко продолжал говорить. Как всегда, он делал это очень красиво и убедительно.
Он рассказал о разрушении Храма, об изгнании евреев и расселении их по миру, о гибели такой незыблемой сегодня Римской империи, о создании новых европейских государств, об открытии Америки, о существовании двух могучих держав, России и США, и об их противостоянии – словом, Кравченко поведал Ешуа вкратце всю дальнейшую мировую историю.
Гость слушал внимательно, иногда по ходу рассказа задавая вопросы. Складывалось впечатление, что он начинал верить в то, о чем говорил Кравченко.
Теперь предстояло подойти к самой сложной теме, необходимо было рассказать гостю о христианстве и о его роли в истории человечества.
– Ешуа, я бы хотел объяснить тебе, для чего мы сюда прибыли. Мы – люди из будущего, отстоящего от твоего времени на две тысячи лет. Мы явились сюда специально для того, чтобы поговорить с тобой и предостеречь тебя от ошибок.
– Вы хотите сказать, что через две тысячи лет мое имя будет известно людям? – удивился Ешуа.
– Твое имя будет известно не только через две тысячилет, но и через десять тысяч, если человечество просуществует столько времени. Твое имя будет известно до тех пор, пока существует мир, – убежденно произнес Кравченко.
Ешуа, казалось, снова стал сомневаться. И тогда Кравченко начал рассказывать Ешуа о его казни по приказу римского наместника Понтия Пилата, о том, как сторонники Ешуа будут считать его воскресшим и объявят богом.
Потом Кравченко рассказал о зарождении христианства как религии, о попытках христианства сначала выжить, а затем занять господствующее положение в Римской империи, о том, как люди, стоящие у истоков новой религии, возложили вину на всех евреев за казнь бога, и как целый народ превратился в народ-богоубийцу, достойный лишь презрения среди других народов мира.
Кравченко поведал Ешуа о формировании антисемитизма и о роли христианства в возникновении и росте этого явления. Он описал массовые убийства евреев в Европе во имя Христа, объявленного богом и якобы подло убитого евреями, рассказал о крестовых походах, об изгнании евреев из европейских стран, о «подвигах» инквизиции, об антиеврейских законах, упомянул желтые шестиконечные звезды, нашитые на одежду, и дурацкие остроконечные
колпаки, которые носили евреи по приказу Церкви Христовой, сказал об унижениях и страданиях евреев…
Затем Кравченко перешел к Катастрофе. Он мог говорить на эту тему очень долго, она была совершенно неисчерпаема и зловеща. С одной стороны, она притягивала, с другой – отталкивала. Было в ней что-то уникальное, так же как уникальна была и сама Катастрофа. Эта тема никого не могла оставить равнодушным.
Однако, пытаясь объяснить Ешуа всю глубину и трагизм Катастрофы, Кравченко вдруг понял, что ему не хватает слов и терминов. Он словно остался без языка.
Как можно объяснить человеку античного времени такие вещи, как принятие государственной программы об окончательном решении еврейского вопроса, как описать
лагеря смерти, газовые камеры, машины-душегубки и многое другое, понятное только людям нашего времени?
Но Кравченко не был бы самим собой, если бы отступил перед трудностями, связанными с необходимостью убедить человека в чем-либо. Кроме того, в лице Ешуа он нашел благодарного слушателя.
Гость уже давно перестал перебивать, а лишь внимательно и напряженно слушал. Даже его, человека античного мира, когда жестокость была привычна и не вызывала особого удивления, потряс рассказ о Катастрофе. В глазах его были растерянность, недоумение и боль.
И, наконец, Кравченко поставил перед гостем проигрыватель ди-ви-ди и включил его. Оказывается, перед отъездом Владимир самостоятельно скомпоновал диск, в который вошли отрывки из разных фильмов, повествующие о трагических эпизодах еврейской истории. Большая часть материалов была посвящена распятию Иисуса, причем постоянно подчеркивалось, что виноваты в этом евреи. Были тут и кадры из фильмов о крестовых походах и, конечно, фрагменты фильмов, рассказывающих о Катастрофе.
Кинопросмотр, сопровождавшийся пояснениями Кравченко, произвел на Ешуа сильное впечатление. Его действительно было жаль – в тот вечер он пережил серьезное потрясение.
Разговор затянулся за полночь, а к главному Кравченко так и не подошел. И тут гость сам коснулся этой темы.
– И какова же во всем этом моя роль? – неуверенно спросил он.
– К сожалению, твоя роль здесь главная, – устало ответил Кравченко, – без тебя не было бы христианства.
– Не понимаю, что же я теперь должен делать? – растерянно спросил Ешуа.
– Суди сам, – Кравченко постарался вложить в слова всю силу своего убеждения, – если все будет продолжаться так, как должно быть, в этот праздник Песах тебя казнят мучительной казнью на кресте, потом тебя обожествят, и это обернется катастрофическими последствиями для еврейского народа, а закончится гибелью
шести миллионов евреев.
– Значит, если мне удастся избежать казни, ничего этого не будет?
– Наверняка, – уверенно ответил Кравченко.
– А почему меня должны казнить, вернее, за что? Ведь я не сделал никому ничего дурного, – во взгляде гостя сквозило недоумение.
– Мне трудно ответить на этот вопрос, – пожал плечами Кравченко. – Возможно, тебя примут за бунтовщика. По- нимаешь, после твоей смерти появятся книги, описывающие твою жизнь. Эти книги будут называться Евангелиями. Так вот, в Евангелиях сказано, что римские власти обвинили тебя в претензиях на звание иудейского царя.
Ешуа задумался. Он долго молчал, а потом спросил:
– Что ты предлагаешь?
– Я предлагаю тебе отказаться от активной деятельности и не ходить в Иерусалим.
– Это невозможно, – Ешуа покачал головой.
– В таком случае все будет так, как я рассказал.
Ешуа снова задумался.
– У меня есть обязательства перед друзьями. Они ждут меня к празднику Песах в Иерусалиме. Кроме того, я должен с ними посоветоваться... Это не только мое дело, это
наше общее дело, – наконец сказал он.
Время перевалило далеко за полночь, и Тали предложила прекратить разговор, чтобы дать гостю возможность отдохнуть. Кравченко с ней согласился.
– Ну, как он тебе? – спросил Кравченко Тали, когда они остались одни.
– Довольно привлекательный мужчина. Ты обратил внимание, какие у него выразительные глаза, а улыбка просто очаровательная.
– Тали, я тебя не о внешних достоиствах спрашиваю.
– Но я прежде всего женщина, ты же сам говорил, – кокетливо улыбнулась Тали.
Кравченко вздохнул.
– Тали, перестань. Я с тобой серьезно разговариваю. У нас нет времени на шутки.
– Ладно, давай лучше спать, уже очень поздно. Завтра все обсудим, – Тали помолчала, а потом вдруг добавила, – мне его очень... очень жалко.


Глава 8,
в которой Тали проявляет любопытство
На следующее утро Ешуа встал раньше всех. За завтраком он мало говорил и был задумчив.
Когда Тали убрала со стола, Ешуа попросил Кравченко еще раз показать фильм. Он снова очень внимательно его смотрел, задавал вопросы, что-то уточнял, а закончив просмотр, спросил:
– Ты не объяснил мне еще кое-что. Кто вы и откуда прибыли сюда? Почему вы разговариваете на языке Писания?
– Ты прав, мы не успели тебе это рассказать. После победы стран-союзниц над нацистской Германией и прекращения массовых убийств выжившие евреи потребовали у мирового сообщества создания независимого еврейского государства на территории Иудеи. Мир, шокированный масштабами Катастрофы, которая постигла европейское еврейство, согласился на это. Так было создано еврейское государство, получившее название Израиль.
– То, о чем ты рассказываешь, кажется совершенно невероятным и похожим на чудо, – покачал головой Ешуа.
– А это и было чудо, – согласился Кравченко.
– Значит, Всевышний все-таки сжалился над Своим народом, – заметил Ешуа.
– Ну, не все так просто. Израиль находится во враждебном окружении и постоянно воюет за свое выживание, – возразил Кравченко.
– Ешуа, я не хочу тебя торопить, – продолжил Владимир после паузы, – но я прошу тебя тщательно обдумать мою просьбу. По сути дела то, о чем я тебя прошу, очень просто выполнить. Ты возвращаешься домой, в Галилею, и живешь спокойной жизнью частного человека. Если же ты идешь в Иерусалим, то гибнешь мучительной смертью, а твои соплеменники на протяжении многих веков будут обречены на страдания. Подумай, ведь ты видишь свою миссию в том, чтобы помочь своему народу, а получится как раз наоборот – твоя деятельность принесет евреям только смерть и мучения.
Ешуа молчал, но по выражению его лица было понятно, что он не верит Кравченко.
– Это все очень неожиданно для меня, – наконец сказал он. – А как бы ты поступил на моем месте?
– Тебе что-то мешает мне поверить, – разочарованно проговорил Владимир.
– И ты считаешь, что в такое можно поверить? – серьезно спросил Ешуа.
Кравченко не ответил.
В комнату вошла Тали и попросила Кравченко выйти с ней.
– Владимир, а если я постараюсь с ним поговорить? Ты мог бы куда-нибудь уйти и оставить меня с ним наедине?
– А что, Тали, это идея! – воспрянул духом Кравченко.– Конечно, попробуй.
Когда он ушел, Тали достала маленькое зеркальце, быстро поправила прическу и вернулась в комнату к Ешуа.
Тот сидел все в той же позе, глаза его были полузакрыты. Тали взглянула на него и опять почувствовала жалость к этому несчастному, одинокому человеку, на которого неожиданно свалилось бремя ответственности за судьбу целого народа.
Еще вчера он четко знал, чего хочет, был уверен в избранном пути и твердо шел по нему. И вдруг все изменилось: дорога, которая совсем недавно представлялась ему такой твердой и широкой, превратилась в узкую тропу среди болотной топи, и, как ему объяснили, ступать на нее смертельно опасно. Все, на что он надеялся и во что верил, внезапно стало ошибочным, то, что он признавал истинным, становилось ложным, что считал добром, оказывалось злом.
У него было два пути: он должен был либо не поверить ни одному слову из того, что услышал этой ночью, и отмахнуться от этого, как от мистификации или дурного сна, либо
отказаться от того, во что верил, от дела всей своей жизни, от самого себя.
А может быть, он думает совсем о другом? Может быть, он считает, что Тали и Кравченко – это злые духи, которые искушают его, стараются сбить с намеченного пути?
Ешуа почувствовал присутствие Тали, поднял голову и посмотрел ей в глаза.
– Мне жаль разочаровывать тебя и твоего мужа, госпожа, но моя судьба уже предопределена, и изменить ее не в моих силах.
– Ешуа, а разве у тебя нет семьи? – неожиданно спросила Тали.
Гость опустил голову и замолчал.
– У меня была семья, – наконец ответил он, – моя жена умерла четыре года назад.
– Мне кажется, ты до сих пор не можешь оправиться от этой трагедии, ты выглядишь очень одиноким.
– Мы были женаты пять лет, у нас была хорошая семья, но жена никак не могла забеременеть. Это омрачало нашу жизнь, но постепенно мы смирились. Однажды жена сказала, что у нас будет ребенок. Мне тогда казалось, что я самый счастливый человек на свете. Мы с нетерпением ждали первенца. Настало время родов… – голос Ешуа задро-
жал, и он замолчал.
– Она не пережила родов?
– Не только она... Они погибли вместе – наш единственный ребенок и моя Сара.
Последовало долгое молчание.
– Ты знаешь, Ешуа, – сказала наконец Тали, – я никогда не переживала такого потрясения, но мне кажется, что я могу понять твои чувства.
– Я думал тогда, что жизнь потеряла смысл, – вздохнул Ешуа, – мне хотелось умереть. У меня стали появляться греховные мысли, я даже чуть не дошел до богохульства, обвиняя Всевышнего в своем несчастье...
– Не знаю, чем бы все это кончилось, – продолжал после паузы Ешуа, – если бы я не услышал в то время о новом проповеднике, который жил отшельником на берегу Иордана. Его звали Йоханан, твой муж упоминал о нем. Об этом Йоханане тогда много говорили, рассказывали, что его проповеди проникают в сердце и полностью меняют человека. Я отправился к нему, чтобы спросить его, как мне жить дальше. Я был очень зол, моя судьба казалось мне несправедливой. Я считал, что живу праведно, исполняю Закон отцов, и не понимал, за что на мою долю выпали такие испытания.
Когда я впервые увидел Йоханана, то сразу понял, что это святой человек. От него словно исходило сияние. Он не стал меня успокаивать, не стал ничего объяснять, он просто сказал,
что нужно покаяться. Он считал, что в нашем мире нет грешных и праведных, просто человеческий грех превысил все возможные пределы, и каждый стал в ответе не только за свои грехи, но и за грехи других. Именно поэтому, говорил Йоханан, мы должны покаяться и очиститься от грехов.
– Это он предлагал людям погружаться в воды Иордана?
– Да, он говорил, что этот символический акт дарует человеку не только физическое, но и нравственное очищение. Йоханан уверял, что главное даже не погружение в Иордан, а искреннее раскаяние и прощение всех обид, причиненных тебе другими. Только нравственно очистившиеся люди могут попасть в Царствие Небесное, которое, как он считал, скоро должно настать.
– Этот человек погиб?
– Да, его убили. И тогда я понял, что должен продолжить его дело. Вскоре я обнаружил, что могу помогать людям, могу облегчать их душевные и физические страдания, и люди стали верить мне. Я ходил по селам Галилеи и исцелял людей. Это было большое счастье... Я даже не знаю, кто был счастливее: я, когда приносил облегчение людям, или те, кто переставал страдать. Я объяснял, что физические страдания тесно связаны с нравственными, а человек, который живет по Закону и совести, в ладу с самим собой, и физически меньше страдает.
Постепенно у меня появилось много друзей, люди стали узнавать меня. Самые близкие друзья сопровождали меня в этих путешествиях. Они называли себя моими учениками, а меня –
их учителем. Сначала я возражал, убеждал их, что никакого учения я не придумал, а потом перестал... Нельзя сказать, что я стал забывать свое горе, нет, но у меня снова появился
смысл жизни... Однажды мне приснился сон. Во сне я разговаривал со своей Сарой, которая сказала, что гордится мной, и призвала меня продолжить мое дело. Я проснулся счастливым... Странно, но после смерти Йоханана я еще ни с кем не говорил о своей семье.
– Может быть, просто прошло мало времени, и тебе было еще слишком больно об этом вспоминать? – предположила Тали.
– Может быть… – задумчиво проговорил Ешуа, – а может быть, дело тут в другом…
Они еще долго сидели и беседовали, находя все новые и новые темы для разговора. Уже стали сгущаться сумерки, но собеседники, казалось, этого не замечали. Они, наверное, готовы были так просидеть всю ночь, словно утратили чувство времени, но вот послышались сначала шаги, а потом голоса. В дом кто-то входил...


Глава 9,
в которой Кравченко испытывает «де жа вю»
Кравченко оставил Тали с Ешуа вдвоем, а сам вышел из дома и отправился бродить по городу. Он не преследовал никакой определенной цели, просто ходил по шумным городским улицам, погруженный в свои мысли.
Отправляясь в путешествие, Владимир, разумеется, предвидел трудности. Он не был наивным человеком и отдавал себе отчет в том, что убедить Иисуса отказаться от своей миссии, вернуться домой и тем самым уйти в забвение будет нелегко. Однако после трудного, напряженного разговора с Ешуа Кравченко осознал, что его столь тщательно выстроенный план может провалиться.
Он понял, что имеет дело с человеком, твердо убежденным в правильности избранной им жизненной позиции, и почувствовал, что все его попытки повлиять на Ешуа могут оказаться тщетными.
Невольно он задумался о себе, о собственной миссии. А что если бы кто-нибудь явился к нему, Кравченко, и стал убеждать его вернуться из Израиля обратно в Россию, мотивируя свою просьбу великой целью? Поверил бы он, Владимир Кравченко, этому человеку, а даже если бы и поверил, стал бы выполнять эту просьбу?
День близился к вечеру. Кравченко бродил по городу, не замечая ничего вокруг. Он был разочарован. Он неожиданно понял, что его предприятие может закончиться ни-
чем, и ему придется возвращаться назад, ничего не добившись. Конечно, он и раньше испытывал нечто подобное, но сейчас горечь была особенно острой.
Нет, он не может вернуться ни с чем, это абсурд, нонсенс. Он должен обеспечить успех своего проекталюбой ценой!
Ему вспомнился разговор перед подготовкой первого путешествия, когда при обсуждении вариантов развития ситуации заспорили о возможности нейтрализовать Иисуса или даже ликвидировать его. Кравченко тогда категорически отмел эту мысль и вот сейчас невольно вернулся к ней.
А что если не будет другого выхода? Разве он не вправе сделать это? Владимир ясно представил себе, как он выстрелит в Ешуа и убьет его, а потом моментально вернется
в свое время.
Безнаказанность и эффективность этого поступка поразили его. Действительно, зачем все эти душевные усилия и материальные затраты, когда дело легко может решить один выстрел?...
Разумеется, была еще моральная сторона проблемы, но ведь любой поступок можно оправдать, если он совершается ради великой цели, а цель у Кравченко была благая: спасти миллионы людей от гибели.
Весь во власти своих размышлений, Владимир направился к дому. Он не верил, что Тали удастся уговорить Ешуа. Сделать это не удастся никому, и нужно решаться на более радикальные меры. Нащупав пистолет, он принял решение и ускорил шаги.
Еще издалека Кравченко увидел, что возле двери топчется какой-то мужчина средних лет. Одет он был просто и при ближайшем рассмотрении выглядел очень утомленным, словно прошел длинный путь.
– Прошу прощения, мой господин, – обратился мужчина к подошедшему Кравченко, – мне сказали, что здесь остановился проповедник Ешуа из Галилеи. Ты ничего о нем не слышал? Я его ищу.
– Слышал, – ответил Кравченко, – он – мой гость и остановился в этом доме.
– О, какое счастье, значит, я его нашел! – обрадовался мужчина. – Я могу с ним поговорить?
– Разумеется, – Кравченко открыл дверь, – прошу тебя, входи.
В доме было темно, но из комнаты раздавались голоса. Кравченко зажег светильник – небольшой глиняный сосуд с дырками, куда заливалось оливковое масло и вставлялся фитиль, – и прошел в комнату.
Тали встала, чтобы его приветствовать, Ешуа поклонился.
– А у нас гость, – сказал Кравченко и пригласил вошедшего с ним человека пройти в комнату.
Тали и Ешуа с интересом посмотрели на мужчину. Едва завидев Ешуа, тот поклонился и быстро заговорил:
– Здравствуй, мой господин, я уже давно тебя ищу. Меня послала к тебе Марта из Бейт-Ании. Надеюсь, ты помнишь ее и ее брата.
– Да, я помню Марту, и брата ее, Эльазара, я тоже помню, – отозвался Ешуа, – три года назад я гостил у них в Бейт-Ании, это около Иерусалима. Как они поживают?
– Заболел Эльазар, сильно заболел, боюсь, недолго ему осталось жить, – запричитал вестник.
– А что случилось? – забеспокоился Ешуа.
– Неделю назад он почувствовал себя плохо, знобило его сильно, думали, пройдет, а ему все хуже и хуже. Сыпь какая-то пошла по телу, стал заговариваться, а как придет в себя, все тебя вспоминает, просит позвать, говорит, что только ты можешь ему помочь. А я в это время у них гостил, я – их родственник. Марта встретила твоих друзей и узнала, что ты идешь в Иерусалим, а по пути остановишься в Эммаусе. Вот Марта меня за тобой и послала, говорит: «Пойди, разыщи Ешуа, он, как узнает, что брат болен, сразу придет и спасет его». Только я очень долго тебя искал, боюсь, мы с тобой уже не застанем Эльазара в живых.
Ешуа резко встал и начал быстро ходить по комнате.
– Мне нужно срочно уходить, – заявил он.
– Постой, ну куда ты сейчас пойдешь, – стал отговаривать его Кравченко, – на дворе уже скоро ночь. Отправишься завтра утром. Я найму лошадей, и мы быстро доедем.
Кроме того, Ешуа, мне тут в голову пришла одна мысль, и я должен тебе ее высказать. Только мне бы хотелось это сделать с глазу на глаз.
Кравченко с Ешуа вышли в другую комнату.
– Садись, – спокойно предложил Кравченко на правах хозяина.
Гость сел. Видно было, что он взволнован.
– Что ты хотел мне сказать? – спросил он.
– Ешуа, ты помнишь, я рассказывал тебе о книгах, в которых описана твоя жизнь, они называются Евангелия?
– Да, помню, но какое это имеет отношение к делу?
– Самое прямое. Видишь ли, в одном из Евангелий этот эпизод описан довольно подробно.
– Какой эпизод?
– Тот, который начался сейчас. Там сказано, что к тебе пришел вестник от женщины по имени Марта, с семейством которой ты был раньше знаком. Марта велела передать тебе, что ее брат Лазарь – так он назван в Евангелии – заболел, и попросила поспешить к нему. Ты можешь мне не верить, но именно так все описано в Евангелии.
– Ну, и что же там написано дальше?
– А дальше написано, что ты не успеваешь прийти вовремя, а приходишь, когда Лазарь уже четыре дня как похоронен.
– Поэтому ты советуешь мне не спешить? – с иронией спросил Ешуа.
– Нет, не только поэтому, – нарочито медленно сказал Кравченко, – послушай, что там сказано дальше. Ты подходишь к пещере, где был похоронен Лазарь, велишь отодвинуть камень, закрывающий вход в пещеру, и говоришь: «Лазарь, выходи!». И Лазарь выходит, закутанный в погребальный саван.
Ешуа молчал.
– Ну, и что ты об этом думаешь? – поторопил его Кравченко.
– А что бы ты подумал на моем месте?
– Я бы, конечно, не поверил. Я тебя прекрасно понимаю, но давай поступим таким образом. Мы поедем туда вместе, и если все будет так, как я сказал, ты мне поверишь, – запальчиво предложил Кравченко.
– Ты – смешной человек, – улыбнулся Ешуа. – Как можно поверить по чьему-то приказу или просьбе? Вера – это добровольный акт, она приходит к человеку как прозрение, а не как результат договора или сделки.
– Хорошо, я неправильно выразился, – согласился Кравченко, – скажу по-другому. Если все будет так, как я рассказал, у тебя появятся основания для того, чтобы мне поверить?
– Сделаем так, – решительно заявил Ешуа, – я пойду туда завтра. Ты можешь идти со мной. Что будет дальше, мы увидим.
Ешуа встал, давая понять, что разговор окончен.
Кравченко отправился вместе с посланцем на постоялый двор, чтобы договориться насчет лошадей на следующее утро.
Ешуа и Тали вновь остались вдвоем.
– Ешуа, – Тали неуверенно посмотрела на гостя, – можно мне спросить тебя о чем-то личном?
– Разумеется, Мирьям.
– Эта Марта из Бейт-Ании... ты ее давно знаешь?
– Я же сказал, уже три года. Я познакомился с ней и с ее братом, когда был первый раз в Иерусалиме. Однажды я увидел человека, который молился во дворе Храма в стороне от всех. Я подошел к нему, чтобы высказать слова сочувствия. Я подумал, что этот человек в трауре. Оказалось, что он был сборщиком налогов. Так я познакомился с Эльазаром.
– Сборщики налогов пользуются у нас дурной славой, – продолжал Ешуа. – Люди их не любят, так как они наживаются на своих соплеменниках, взимают с них огромные налоги и служат римским властям. Они живут как отверженные, с ними никто не разговаривает, их не приглашают в гости и не приходят к ним в дом. Отношение к этим людям распространяется и на их родственников. Мне стало жаль этого человека. Я поговорил с ним, постарался ободрить его, а потом пришел к нему домой. Там я и познакомился с его сестрой Мартой. Они жили уединенно, без друзей и знакомых. Дом у Эльазара большой, ведь сборщики налогов – люди зажиточные, только это богатство не приносило ему счастья. Эльазар рассказал мне свою историю. Они с сестрой рано остались сиротами. Не имея никакой профессии, Эльазар не мог обеспечить ни себя, ни сестру. Они долго жили в нищете, милостыней, а потом Эльазар от отчаянья решил пойти на службу к римлянам. Так он стал
сборщиком податей, обирая своих же соплеменников и отдавая римским чиновникам часть денег в счет налогов. Эта должность сильно развращает человека, ведь точной величины податей не существует, поэтому каждый сборщик старается взять побольше, так как от этого зависит его собственный заработок.
– Я поговорил с Эльазаром и его сестрой и понял, что это глубоко несчастные люди, – закончил Ешуа. – Они навсегда были обречены жить отверженными среди своего народа. Ни Марта, ни он не могли даже создать семью, так как никто не захотел бы с ними породниться. Эти люди были мне очень благодарны за сочувствие, да и мне эта встреча доставила удовольствие.
– Эта Марта... она красивая? – неожиданно спросила Тали.
– Я тогда не думал об этом, – Ешуа помолчал. – Она была очень грустна и несчастна, это я сразу заметил.
– А сейчас – думаешь?
– И сейчас нет. А почему ты спрашиваешь?
Тали смутилась и покраснела.
– Ты – молодой, неженатый мужчина, внешне – совсем не урод, умеешь привлекать к себе людей. Я никогда не поверю, что женщины не обращают на тебя внимания. Да и ты, по-моему, не можешь оставаться к ним равнодушным.
Теперь пришла очередь Ешуа смутиться.
– Ну, если уж мы заговорили откровенно, то скажу, что никогда не думал о Марте как о женщине. После смерти жены я вообще стараюсь не думать об этом, хотя, безусловно,
какие-то симпатии возникают, ведь я бываю в разных местах и вижу много людей.
– Неужели ты никогда не думал о том, чтобы снова создать семью? – тихо спросила Тали.
– Сейчас у меня иные цели. Я умею помогать людям, умею облегчать их страдания, исцелять их. Тихая семейная жизнь – это пока не для меня.
– Возможно, ты просто еще не встретил женщину, с которой захотел бы заново строить свою жизнь.
– Не знаю, возможно, ты права.
В это время вернулся Кравченко.
– Ну все, я договорился. Завтра утром мы выезжаем в Иерусалим, нам обещали лошадей, – сказал он довольным голосом.
Поскольку время было позднее, решили ложиться спать, а на следующий день выехать рано утром.
Ешуа ушел к себе. Перед тем, как расходиться по комнатам, Кравченко внезапно спросил Тали:
– Ты обратила внимание, как он на тебя смотрит? Возможно, даже хорошо, что ты настояла на своем участии в проекте. Не исключено, что тебе удастся сделать то, что
мне бы не удалось.
– А тебе не кажется, Владимир, что ты ведешь себя как сводник! – возмутилась Тали.
– Пусть так, дорогая Тали, пусть так. Я прошу у тебя прощения за все, но цель-то, которую мы перед собой ставим, великая…
– Многие черные дела совершались ради великой цели. Скажи, что ты задумал? – гневно спросила Тали.
– Там увидим! – Кравченко помолчал и вышел из комнаты.
Этой ночью он долго не мог заснуть – сказалось напряжение последних двух дней. Он вновь и вновь прокручивал в голове последние события.
Больше всего его мучил вопрос – как же так получилось, что он решил убить человека? Да еще был уверен, что сделает это легко, с сознанием своей полной правоты? И не смог...
Мысль о том, что он не смог, – а это значит, что он не убийца, – принесла успокоение, и он, наконец, заснул.

Глава 10,
в которой многие вопросы остаются без ответов
Из Эммауса выехали рано утром. Вместо лошадей им дали ослов, однако это мало что меняло. Путешествовать в одиночку было опасно, а караван двигался всегда с одной скоростью, неважно, на чем вы едете: на лошади или на осле.
Дорога шла все время в гору, поэтому продвигались медленно. Это было так называемое восхождение в Иерусалим. Ехали почти целый день.
«Ослиная тропа», как мысленно называл ее Кравченко, петляла между гор, прямые участки дороги втречались редко. Владимир вспомнил современное шоссе Тель-Авив –Иерусалим и усмехнулся: поворотов на нем, конечно, было меньше, но очень может быть, что строили его именно на месте этой старой дороги.
Тали получала большое удовольствие от этого неожиданного путешествия. Ей так надоело сидеть взаперти и изображать благочестивую жену. Теперь же она своими глазами увидит родину предков! С восторгом смотрела Тали по сторонам, удивлялась обилию зелени и радовалась как ребенок.
Чем ближе караван подходил к городу, тем большее волнение испытывал и Кравченко. Ему предстояло попасть в Иерусалим времен Второго Храма. Он давно ждал этого момента. Как, должно быть, великолепен Храм, строившийся много лет по приказу царя Ирода Великого! Мудрецы того времени говорили: «Кто не видел Храма, построенного Иродом, тот не видел красоты». Вот-вот он увидит красоту!
Ешуа ехал молча, погрузившись в свои думы. Решил ли он что-нибудь, поверил ли Кравченко и Тали – понять было невозможно.
В середине пути сделали привал. Караван остановился на небольшом постоялом дворе, где путники смогли отдохнуть и перекусить.
После трапезы Тали отвела Кравченко в сторону и спросила:
– Владимир, а что должно произойти с Эльазаром? Я что-то не очень поняла.
– Разве ты не помнишь, что написано в Евангелии о воскрешении Лазаря?
– Да, была там какая-то легенда об ожившем человеке.
– Вот Ешуа его и оживит!
– Нет, серьезно? – глаза Тали от удивления округлились и заблестели, как будто Кравченко был знаменитым фокусником.
– Куда уж серьезней, Тали... Я пока и сам ничего не понимаю. Давай наберемся терпения и завтра сами увидим, что произойдет. – Кравченко улыбнулся, но глаза у него
при этом оставались серьезными.
Караван подошел к Иерусалиму, когда уже совсем стемнело. Решили заночевать в городе, а наутро отправиться в Бейт-Анию, расположенную километрах в трех-четырех от
Иерусалима. Хождение по загородным дорогам ночью было небезопасно.
По традиции, перед тем как остановиться на ночлег в Иерусалиме, паломники отправлялись на Храмовую гору.
Караван, с которым наши путешественники прибыли в Иерусалим, тоже устремился к Храму. По дороге в руках у паломников появились пальмовые ветви, и все стали размахивать ими с криками ликования.
У подножия Храмовой горы люди спешились и вошли в ворота, которые вели на внешнюю площадь Храмового комплекса, с трех сторон окруженную высокой колоннадой.
Иногда эту площадь называли Двором язычников. Сюда допускались все прибывшие в город: и евреи, и язычники, не требовалось даже ритуального очищения.
Двор язычников отделялся оградой от другой площади, которая находилась уже ближе к Храму и называлась Женским двором. Туда допускались только евреи, мужчины и
женщины, прошедшие ритуальное очищение в специальных бассейнах.
На ограде, отделявшей Женский двор от Двора язычников, было написано по-гречески и на латыни, что для неевреев вход на Женский двор категорически запрещен под страхом смерти. Храмовые священники получили даже разрешение римских властей казнить каждого нееврея, который ослушался бы приказа и вошел на территорию Храма.
За Женским двором, еще ближе к Храму, располагался Мужской двор, куда допускались только мужчины-евреи, причем ритуально чистые. Женщины на этот двор не допускались никогда.
Следующим двором, примыкавшим уже непосредственно к Храму, был Двор священнослужителей. Туда допускались только храмовые священники и никто другой.
Как только наши путешественники вместе с другими паломниками ступили на внешнюю площадь, или Двор язычников, зазвучала храмовая музыка и запел хор. Так было принято встречать большие караваны паломников. Музыканты играли на струнных инструментах, напоминавших лиры, трубили в трубы. Песнопения делали обстановку еще более торжественной.
В соответствии с традицией паломники обошли внешнюю Храмовую площадь, подошли к ограде с предостерегающей надписью, полюбовались на грандиозный Храм,
возвышавшийся над городом и сверкавший в ярком свете луны каким-то неземным блеском, и отправились искать место для ночлега.
Перед Песахом в Иерусалим стекалось много паломников, поэтому найти ночлег было непросто. Но забота о размещении приезжих целиком лежала на городской власти, то есть на священниках, а они относились к этому серьезно. Во время больших паломнических праздников
все жители Иерусалима были обязаны предоставить часть своей жилой площади под ночлег для паломников, причем было запрещено взимать за это плату, разрешалось лишь получать подарки.
Так что нашим героям довольно быстро удалось найти комнату, в которой они смогли переночевать.
На следующее утро, едва проснувшись, Ешуа стал собираться в Бейт-Анию. Кравченко и Тали вызвались его сопровождать.
– Ешуа, – сказал Кравченко перед выходом из дома, – надеюсь, ты помнишь, о чем мы договорились. Мы приходим в дом Эльазара, и ты узнаешь, что он уже несколько дней как умер. Ты подходишь к склепу, в котором он похоронен, и произносишь: «Эльазар, выходи».
Ешуа ничего не ответил.
Селение Бейт-Ания отделяла от Иерусалима Масличная гора. Отсюда была проложена дорога, тянувшаяся до самого Иерихона. По ней и пошли наши герои.
Дорога проходила через живописную местность. На уступах Масличной горы росли оливковые деревья. Это было излюбленное место прогулок горожан. Между деревьями
были протоптаны дорожки, кое-где виднелись трактиры, постоялые дворы, общественные купальни.
Во время праздников здесь собиралось очень много народу. Часть паломников размещалась на постоялых дворах, а те, что победней, ночевали в шатрах или прямо под открытым небом.
До Бейт-Ании добирались около часа.
Войдя в селение, Ешуа сразу направился к дому Эльазара, который стоял на окраине, особняком от остальных.
Дом был спланирован точно как тот, в котором жили Кравченко и Тали в Эммаусе, только дом Эльазара был примерно в два раза больше.
Постучав в ворота, они вошли во внутренний двор. Там сидели какие-то люди, которые громко приветствовали Ешуа. Лица их выражали скорбь. Навстречу проповеднику
поднялась молодая женщина, закутанная в накидку. Край ее одежды был надорван в знак траура.
Она опустилась перед Ешуа на колени и сквозь слезы проговорила:
– Я так и знала, что ты не успеешь, учитель. Умер Эльазар, уже три дня как умер. Сразу после шаббата ночью мы его схоронили. Так и не дождался тебя, бедняга. А как звал, как звал тебя!
Ешуа удивленно посмотрел на Кравченко. Тот наклонился к уху Ешуа и прошептал:
– Скажи, что ты хочешь взглянуть на могилу.
Однако Ешуа еще ничего не успел сказать, как женщина, это была сестра усопшего Марта, попросила:
– Ты бы сходил к его могиле, учитель Ешуа, помолился бы за душу моего брата.
– Сестра, – ответил ей Ешуа, – прими мои соболезнования. Конечно, я пойду на его могилу.
В это время к Ешуа подошли трое мужчин, обняли его и поцеловали.
– Мир вам, братья. Как я рад вас видеть. Жаль, что мы встречаемся в такой скорбный час, – приветствовал их Ешуа.
Вскоре Кравченко и Ешуа, сопровождаемый своими друзьями, которых звали Шимон, Яаков и Натан, направились к могиле Эльазара. Тали осталась в доме Марты.
Могила находилась в пещере в нескольких минутах ходьбы от дома. Только зажиточные люди могли приобретать такие пещеры, которые использовались как семейные склепы для захоронений. В стене вырубались полки, на которые клали тело умершего, завернутое в саван. Примерно через год, после того как тело истлевало, в склеп входили родственники умершего и складывали кости в специальный ящик, оссуарий, который запечатывался и
погребался окончательно.
Подойдя к пещере, Ешуа остановился и начал молиться. Кравченко стоял рядом с ним. Когда молитва закончилась, он прошептал: «Говори: Эльазар, выходи!».
– Эльазар, выходи! – внезапно громко произнес Ешуа.
Друзья Ешуа удивленно переглянулись, но тут из-за камня, закрывавшего вход в пещеру, послышались какие-то звуки.
– Отодвиньте камень, – закричал Ешуа, – камень отодвиньте!
Камень откатили в сторону, и все увидели человека, закутанного в белое покрывало. Он молчал и лишь испуганно щурился от яркого солнечного света.
Несколько мгновений все стояли как вкопанные. Первым пришел в себя Кравченко. Он быстро подошел к человеку в белом и помог ему освободиться от савана. Потом Кравченко накинул на него свою мантию и подвел к Ешуа и остальным. Все словно онемели.
– О, учитель, я просто не могу поверить своим глазам, ты воскресил его! – наконец воскликнул Шимон. – Ты – великий человек!
Ешуа молчал. Он был явно растерян.
Кравченко тихо произнес:
– Ну, что? Теперь поговорим?
– Да, – ответил Ешуа, – только не сейчас. Сейчас мы вернемся в дом и обрадуем Марту.
Невозможно описать тот шок, который испытали присутствующие в доме при появлении Эльазара. Тали ошарашенно переводила взгляд с внезапно появившегося хозяина дома на Кравченко, который лишь растерянно пожимал плечами и сам с удивлением пристально рассматривал живого Эльазара. Бывший покойник выглядел неважно: был бледен, даже слегка синюшен, и почти не разговаривал.
Когда все оправились от потрясения, траур перешел в веселье и день закончился праздничной трапезой.
Наверное, если бы нечто подобное произошло в наш рациональный век, люди так быстро не успокоились бы, а искали какое-то объяснение случившемуся. Но в те времена люди были гораздо доверчивее, они верили в чудеса и даже ждали их.
Все называли Ешуа великим человеком, новым еврейским пророком и внимали каждому его слову.
Ешуа объяснял собравшимся, что вера творит чудеса, призывал всех любить друг друга и говорил, что чувствует себя счастливым.
Но больше всех была счастлива Марта. Она то смеялась, то плакала и постоянно благодарила Ешуа.
Марта была молодой миловидной женщиной небольшого роста и казалась доброжелательной. Одета она была несколько крикливо, но опрятно, на ней было много украшений. Бросалось в глаза, что ей очень нравится Ешуа. Она все время старалась находиться возле него, смотрела на него преданным взглядом и громко хохотала, когда он шутил.
Самого виновника праздника уложили в постель. К вечеру он появился, но был все еще слаб и бледен.
В тот день Кравченко так и не удалось поговорить с Ешуа. На ночь всех гостей разместили в доме, благо он был большой, и места хватило всем.
Кравченко долго не мог заснуть, он все пытался найти объяснение случившемуся.
Получалась парадоксальная ситуация: он, заранее знавший о том, что произойдет, был поражен гораздо больше всех остальных, которые с легкостью поверили в чудо и не мучились поиском причин воскрешения умершего.


Глава 11,
в которой Кравченко нервничает
На следующее утро Ешуа сам постучал в комнату Кравченко и Тали.
– Заходи, Ешуа, – отозвался Владимир. – Ты хотел поговорить?
Ешуа вошел и притворил за собой дверь. Он улыбнулся Тали, потом очень серьезно посмотрел на Кравченко:
– Мне казалось, это ты хочешь поговорить.
– Помнишь, о чем мы договорились в Эммаусе? Если все случится так, как я тебе рассказал, ты мне поверишь. И что ты думаешь сейчас?
– О чем ты? Да, все случилось так, как ты предсказывал, ну и что? – Ешуа в упор посмотрел на Кравченко. Во взгляде его не было упрямства, а лишь спокойная уверенность. – Это только доказывает, что я избрал правильный путь и не должен с него сходить.
– Подожди, Ешуа, но ведь я рассказал тебе, чем все это закончится... Или ты думаешь, что то, о чем я тебе говорил, не произойдет? – удивился Кравченко.
– Я не могу понять, за что меня казнят римские власти, если я никому ничего плохого не сделал.
– Этого я и сам точно не знаю, но, тем не менее, это так.
Кравченко растерялся. Как убедить этого молодого проповедника в том, что ему действительно грозит смертельная опасность? Ведь все последние события подтверждают его, Кравченко, правоту.
В это время в комнату постучали. Кравченко открыл дверь. На пороге стояла Марта. Он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, и оказался рядом с Мартой во внутреннем дворе дома.
– Марта, я бы хотел с тобой поговорить, – Кравченко улыбнулся хозяйке. – Мы даже толком не познакомились.
Меня зовут Йуда, мою жену – Мирьям. Мы – паломники, прибыли из Трапезунда, что в Каппадокии, чтобы увидеть Храм. Скажи, ты давно знаешь Ешуа?
– Да, уже три года, – Марта вдруг покраснела и кокетливо улыбнулась.
– Он ведь тебе нравится, – Кравченко внимательно посмотрел на молодую женщину, которая смутилась еще больше. – Вижу, вижу, что нравится, – продолжал Кравченко добродушно. Но лицо его вдруг стало совершенно серьезным и, наклонившись к Марте, он тихо сказал ей на ухо:
– Ты знаешь, ему угрожает опасность.
– Какая опасность? – всполошилась Марта.
– Его могут убить.
– Убить?... За что?!
– Не знаю, но если он останется в Иерусалиме, его обязательно убьют, – уверенно сказал Кравченко. – Марта, ты должна убедить его уехать.
– Уехать? Куда? – растерялась Марта.
– Обратно домой, в Галилею, и срочно.
– Но он меня не послушает, он вообще меня не замечает. Ты бы лучше обратил внимание на то, как он смотрит на твою жену. – Марта бросила недобрый взгляд на дверь, за которой остались Ешуа и Тали.
Кравченко сник и опустил голову:
– Сейчас это уже неважно.
Марта удивленно посмотрела на него.
Тем временем Ешуа и Тали беседовали в комнате.
– Мирьям, – сказал Ешуа, – я, собственно говоря, пришел поговорить с тобой.
– Я слушаю тебя, Ешуа.
– Ты оказалась права.
– О чем ты?
– Ты была права насчет Марты. Она действительно неравнодушна ко мне.
– Это вполне естественно, Ешуа. Ты молодой, свободный и привлекательный мужчина, а Марта – молодая женщина, – с напускным равнодушием ответила Тали и неожиданно для себя засмущалась как девочка.
– Но я не хочу связывать свою жизнь с Мартой.
– И ты пришел ко мне утром, чтобы сказать это? – улыбнулась Тали. – Давай отложим этот разговор на вечер. Сейчас все слишком суетятся, да и тебе, наверное, нужно идти, – мягко сказала она, увидев, что Ешуа тоже почему-то смутился.
– Хорошо, – Ешуа улыбнулся, и Тали отметила про себя, что улыбка у него добрая и светлая, – мне действительно сейчас нужно идти к Храму. Я обещал друзьям, что мы пойдем туда все вместе.
Ешуа ушел, и Тали осталась одна.
Даже самой себе она боялась признаться в том, что ей очень нравится Ешуа. Мало того, Тали не сомневалась, что и тот питает к ней сходные чувства. Любая женщина, даже самая неопытная, всегда знает, как к ней относятся другие мужчины.
Более нелепую ситуацию вряд ли можно было представить. Влюбиться в человека из далёкого прошлого, которого в ее времени уже две тысячи лет как нет в живых и который в этом времени, скорее всего, тоже погибнет, было верхом безрассудства. Это все равно, что влюбиться в героя фильма или книги. Такого можно было ожидать от девочки-подростка, но никак не от взрослой, опытной женщины.
Тали не знала, как ей поступить. Она понимала, что объяснение с Ешуа лишь все осложнит.
Она по привычке начала теребить сережку, но сейчас это не помогало – решение не приходило. Ей, как в детстве, захотелось обратиться к кому-нибудь за советом. К кому-
нибудь, кто старше и умнее, с кем можно поделиться своими сомнениями и страхами, кто может разобраться вместо нее и подсказать правильное решение.
С Кравченко нельзя делиться своими чувствами и сомнениями – он наверняка попытается воспользоваться ситуацией. В последнее время он стал казаться ей совершенно аморальным человеком, готовым ради достижения поставленной цели пойти на все. Тали не любила таких людей, боялась их.
Ей стало тревожно, неуютно, захотелось домой...

После неудачного разговора с Мартой Кравченко находился в полном смятении. Что-то нужно предпринять, но что? Пожалуй, Тали права, сейчас он был готов на все.
Он чувствовал, что приближается неизбежная развязка, которую он не в силах предотвратить. Наоборот, все его попытки изменить ситуацию лишь ухудшают положение.
У Владимира не выходило из головы воскрешение Эльазара. Похоже, оно потрясло его больше, чем всех остальных. Он не мог найти случившемуся никакого разумного объяснения и понимал, что сам во многом способствовал тому, чтобы это произошло.
Наверное, такие же чувства испытывает человек, попавший в болотную топь, которая медленно затягивает его. Человек отчаянно бьется, пытаясь выбраться из ловушки, но это лишь приближает его гибель, ускоряя погружение в трясину.
Тем временем мужчины собрались во дворе, чтобы идти к Храму. Кравченко присоединился к Ешуа и его друзьям.
По мере приближения к Храмовой горе число паломников росло. Войдя в город, Ешуа и его спутники направились к южным воротам Храма – через них можно было попасть во Двор язычников.
В этот двор мог войти каждый, но для того, чтобы пройти дальше, в Женский двор, необходимо было окунуться в один из специальных бассейнов, расположенных перед южными воротами, то есть ритуально очиститься.
Вместе со всеми Кравченко вошел в помещение для омовений, разделся, спустился по ступенькам в небольшой бассейн, окунулся и вышел с другой стороны. Только после омовения люди входили в южные ворота, ведущие во Двор язычников.
Сразу за воротами, вдоль всей южной стены, начиналась колоннада с крышей. Тут можно было прогуливаться, скрываясь от палящего солнца. Здесь-то и возникло небольшое недоразумение.
Именно эту колоннаду облюбовали торговцы, которые продавали животных для жертвоприношений, и менялы, обменивавшие иностранные деньги на еврейские. Ведь каждый приходящий в Храм должен был жертвовать полшекеля, приношение же других, языческих денег запрещалось.
Торговцы есть торговцы, они всегда норовят взвинтить цены и обдурить покупателя.
Ешуа справился, сколько стоят жертвенные животные, и, узнав цены, начал громко возмущаться: даже за голубей, которые всегда стоили относительно дешево, сегодня просили не меньше двадцати динариев за пару. Ешуа поддержали другие паломники, постепенно стал разгораться скандал, во время которого кого-то толкнули, кто-то упал, и в результате несколько столов менял оказались перевернутыми, а деньги рассыпались по земле.
Чтобы успокоить страсти, пришлось вызывать храмовую стражу. Явившиеся стражники стали выяснять, что случилось, и, узнав причину скандала, попытались успокоить паломников. Они признали их правоту и даже сказали, что будет введен закон, ограничивающий максимальную цену на голубей. Видя, что их никто не поддерживает, торговцы согласились снизить цены, и скандал утих.
Паломники пересекли Двор язычников и подошли к ограде с предупреждающей надписью. Через один из проходов Кравченко вместе со всеми поднялся по ступенькам и с трепетом вошел в Женский двор. Здесь было много народа, особенно много было тех, кто не собирался приносить жертвы, а наблюдал за богослужением с балкона, окружавшего двор.
Кравченко заметил, что некоторые паломники стали подходить к Ешуа и выражать одобрение его поступку на площади перед Храмом. Люди спрашивали друг друга, кто он и откуда. Шимон всем объяснял, что это – великий учитель из Галилеи. Многие понимающе кивали.
И вот началось богослужение. На жертвенник перед Храмом положили ягненка, и священник одним ударом ножа перерезал ему горло. Из ягненка была выпущена кровь, и священник стал читать молитву. Все молились вместе с ним. Затем началось воскурение фимиама и совершение возлияний на фоне музыки и песнопений. Все было очень торжественно и возвышенно.
Поддавшись общему настроению, Кравченко испытал эмоциональный подъем и мощный прилив энергии. Он смотрел на просветленные лица окружающих его людей и чувствовал свое единство с ними.
Но продолжалось это недолго. Кравченко вспомнил, откуда он, почему он здесь, и с горечью понял, что не является участником всего этого действа. Нет, он всего лишь сторонний
наблюдатель, подсматривающий через окно за чужой жизнью.
Ему стало жаль этих евреев, которые еще не знали, что через сорок лет Храм исчезнет навсегда.
Зачем он пришел сюда, что ему надо? Неужели он действительно думает, что может исправить мир? Да кто он такой, и что он возомнил о себе? Кравченко ощутил себя
бесконечно чужим и ненужным здесь.
Он повернулся, пробрался к воротам и стал спускаться с Храмовой горы. По дороге к дому Эльазара он продолжал обдумывать дальнейший план действий.
В доме было тихо. Кравченко вошел в свою комнату и увидел Тали, читающую книгу.
– Что читаешь? – рассеянно спросил он.
– Новый Завет, – ответила Тали.
Кравченко вздрогнул.
– Что?
– Новый Завет, – повторила Тали. – Я хотела кое-что у тебя спросить. Тут написано, что Иисус выгнал из Храма торговцев. Что-нибудь подобное уже произошло?
Кравченко в изумлении уставился на нее.
– Владимир, что с тобой? – спросила Тали.
Кравченко внезапно почувствовал слабость в ногах и сел на кровать.
– Да что с тобой? – заволновалась Тали.
– Сегодня утром на площади, при входе в Храм, Ешуа устроил скандал и обвинил торговцев в том, что они обманывают народ. Скандал едва не закончился дракой, было опрокинуто несколько столов и рассыпались деньги. Как же я сразу не понял, что это означает! – Кравченко даже застонал от отчаяния.
Тали усмехнулась:
– Ну, вот видишь, значит все это – правда!
– Я смотрю, тебя это веселит, – укоризненно покачал головой Кравченко.
Тали промолчала.
– Вот что, – принял решение Владимир, – я сейчас уйду. Не знаю, вернусь ли я вечером.
– Что ты задумал? – встрепенулась Тали.
– Действовать.
– Позволь узнать, что ты собираешься делать?
– Я должен любой ценой нейтрализовать Ешуа.
– И как ты собираешься этого добиться? – Тали со страхом взглянула на Кравченко.
– Я хочу поговорить с первосвященником.
– Ты что, с ума сошел?
– Почему? – с воодушевлением откликнулся Владимир.
– Я приду к первосвященнику и объясню ему ситуацию.
– Послушай, не будь ребенком, тебя даже близко не подпустят к первосвященнику, – возразила Тали.
– Значит, я сделаю так, чтобы подпустили.
– Как? Дашь взятку? Проберешься в дом тайно? Не смеши меня, Владимир.
– Предоставь это мне, я думаю, что справлюсь.
– Владимир, мне кажется, ты совсем потерял голову. По-моему, нам надо возвращаться, – в голосе Тали звучала неподдельная тревога. – Ты не в силах изменить историю, ты ведь
всего-навсего человек. С чего ты взял, что тебе это удастся?
Кравченко задумался.
– Знаешь, Тали, я и сам сегодня понял это, – сказал он наконец. – Я чувствую себя актером, который тщетно пытается изменить сюжет пьесы, но сделать это не в силах – пьеса-то уже написана, и все происходит в соответствии с замыслом автора. Давай так, пусть это будет последней попыткой. Если мне ничего не удастся, завтра мы возвращаемся. – Кравченко снял кобуру, в которой находи-
лись пистолет и шокер, и без которой он никогда не выходил из дома.
– Хорошо, Владимир, последняя попытка, – с облегчением согласилась Тали. Она отложила книгу, села рядом и беспомощно, совсем по-детски вздохнула.
– Да, да, – заверил ее Кравченко, – я обещаю. Только сейчас мне нужно взять у тебя Новый Завет.
– Это еще зачем? – Тали посмотрела на него с недоумением.
– Для первосвященника.
– Уж не стал ли ты христианским миссионером? – засмеялась Тали.
Кравченко улыбнулся, но ничего не ответил.















Часть третья
РАЗВЯЗКА

Авторы оставляют за собой право не публиковать здесь третью часть "Ловушки времени", т.к. вся повесть вышла отдельной книгой в иерусалимском издательстве "Филобиблон".