Она родилась в те времена, когда изменять было не принято, а адюльтер был общественно осуждаем.
Из детства ей врезалось в память, как мама её вернулась домой, вся взбудоражено-растревоженная, и стала ей, в общем-то, ещё маленькой девочке, рассказывать, как какой-то мужчина осмелился оказывать ей знаки внимания в трамвае. Видно, в тот момент, ей просто некому больше было выплеснуть своё возмущённое удивление!
— Подумать только, мне ведь уже тридцать шесть лет, это почти старость! — возмущалась она! — Как он посмел!
И девочка для себя запомнила в каком возрасте у женщин начинается старость. В тридцать пять.
А сейчас уже ей было немного за... Да, именно за ту дату, которую у нас почему-то не принято отмечать. И она её не отметила, лишь посидела за чаем с любимым пражским тортом со своей нестареющей мамой. Мама тогда была ещё жива, и это была их предпоследняя встреча, перед тем, как мамы скоропостижно не стало.
Она полгода не могла отойти от своего горя, потом на спор перекрасила свои каштановые волосы в блонд, ужаснулась произошедшему, неделю не могла видеть в зеркале чужую испуганную женщину, смотревшую на неё... А далее, случайно обнаружив, что ранее любимые цвета её одежды совершенно
не подходят к её новым — таким светлым, с нордическим оттенком волосам, принялась менять свой гардероб на новый. Это её так увлекло, что она смогла остановиться лишь через полгода, вдруг осознав, что уже сбилась со счёта: сколько у неё летних топиков к юбке?..
Зато это ей помогло стать, — нет, уже не прежней, — другой; но она будто вытащила себя за свои новые белокурые волосы из пропасти отчаянья от своей большой и непоправимой потери. И она стала с интересом присматриваться к себе — к такой новой и незнакомой, как будто у неё вдруг началась новая жизнь.
Та была — до, а эта, новая, — после.
Осень в этом году выдалась ранняя и холодная, хотя деревья всё стояли в зелёных кронах и не спешили менять своё изумрудное одеяние на осенние тона, как будто женщина, цепляющаяся за внезапно уходящую молодость.
Небо было неприветливо-пасмурным, но день был безветренным, и потому холод не особо и ощущался. Она решила пройтись пешком: всё же, было воскресенье, на улицах почти никого, большинство уже отдыхает перед новой рабочей неделей.
Это её несколько успокаивало, потому что она, как бы инстинктивно, отгораживаясь от внешнего, незнакомого и потому пугающего мира; всегда, выходя из дома, надевала тёмные солнечные очки: наверное, так она чувствовала себя более спокойно и безопасно.
Но день был пасмурным, очки были явно лишним аксессуаром, и ей пришлось выйти на улицу без них.
Старый телефон её, видимо, приказал долго жить; вернее, не он сам, а постоянно садящаяся батарея, требующая частой подзарядки. И она вдруг решилась не ограничиваться покупкой нового аккумулятора, а купить себе новый
смартфон. Вот и решила заодно прогуляться.
Недалеко от дома росло уже начинавшее желтеть дерево, и она захотела пройти через дворы между многоэтажками, чтоб полюбоваться столь долгожданной золотой осенью, всё ещё, не спешившей начаться, как вдруг ей навстречу
из-за соседнего дома вынырнул парень лет восемнадцати и сразу обратился к ней с приветствием:
— Добрый вечер!
Потом, чуть смутившись или нет, сам себя и поправил:
— Вернее, день!
Она не найдя, что ему ответить, с удивлением смотрела на него.
Он был похож на француза, с чёрными кудрявыми волосами, в шарфе, свободно переброшенном через плечо, такие носят вольные художники, где-нибудь на Монмартре в Париже, во Франции, а не здесь, в её южном городе, где люди осенью из-за частых сильных ветров,
привычно, не поднимая головы и не смотря по сторонам, спешат по своим делам, а не приветствуют встреченных ими в проходных дворах одиноких женщин, да ещё и вдвое старше себя.
Она вышла на проспект, и вдруг, сама себе удивляясь, заметила, что идёт гораздо более уверенной — ну прям модельной походкой, от бедра! И встречные прохожие — и мужчины, и женщины: все, как один, останавливали на ней свои взгляды, смотря ей прямо в глаза.
Глаза у неё были большие, такие в старину принято было называть — очи. В детстве и в ранней молодости они всем казались карими, потом начали становиться всё светлее и приобрели, совершенно кошачий — изумрудный оттенок. Ей даже один знакомый писатель сказал, что глаза у неё зелёные, как у кошки.
Она удивилась этому, но потом просто привыкла быть зеленоглазой.
Она зашла в один салон связи, потом в другой, но так ничего и не смогла себе подобрать среди огромного выбора смартфонов.
— Может, я Вам смогу помочь?
Она обернулась на голос.
Перед ней стоял тот встреченный ею "француз" и приветливо и вопросительно улыбался.
Она замялась и ответила:
— Ну, возможно.
— А какой смартфон Вас интересует? — он был и вежлив, и нахально уверен в себе.
Это её раззадорило и она ответила:
— А самой новой модели!
— Что, и самый дорогой? — парировал он.
— Ой, нет, — она, всё же, смутилась, — конечно, в пределах разумного.
Он улыбнулся.
— Тогда, может быть, какой-то из этих? — и показал ей на три одинаковых смартфона, но разных цветов: красный, чёрный и белый.
— Пожалуй, я возьму белый, — вслух подумала она.
— Берите красный, — сказал он.
Спасибо самое сердечное, Дианочка! Рисунки не мои, я их лишь обрабатываю в фотошопе. Сама рисую, но на любительском уровне. Что касается конкурса... Можно и поучаствовать, но для этого надо погрузиться в какую-то определённую эпоху. Подумаю...) Спасибо тебе, дорогая! Прошу прощения, что отвечаю не сразу - у меня прям "Болдинская осень" даже во сне творчество не отпускает: всю ночь снился философский трактат, что я писала, параллельно запоминая, чтоб опубликовать). Проснулась и даже тему не вспомнила)) Ну и слава Богу!))) И днём пишется много всякого) Обнимаю тебя!
Приветик,Наденька! С интересом читаю твой рассказ,легко читается!
Мне очень понравилось)) А я очень люблю красный цвет во всем )))
Иду читать продолжение,молодец)))