Вишнёвые слёзы

ВИШНЁВЫЕ СЛЁЗЫ


Сквозь ресницы вижу плавающих солнечных зайчиков... "вода в бочке поймала" - лениво-радостно отвечает едва проснувшийся мозг на вопрос: "откуда они здесь?" Взгляд скользит дальше, к окну, касаясь кипенно-белых занавесок с вышивкой ришелье. Бабушка не признает современных тяжелых штор, «заслоняющих белый свет» и, не ленясь, кипятит и крахмалит их, отчего окна в её доме дышат… Их дыхание касается «яранки» - герани, и нежные белые и розовые бутоны слегка колышутся, будто поддакивая… Из кухни вполз нестерпимо-родной запах, - смесь легкого дымка «только неделю назад щели в печке промазала, а они, вон, - разошлись, таперь сызнова придётся затирать»… и свежеиспеченных пирогов.

— С вишнями… — сладостно потягиваюсь я и вскакиваю с постели, встав босыми ногами прямо в солнце — как себя помню, бабуля неизменно красит пол в ярко-желтый цвет.

— Погодь чуток, — говорит бабушка, — дай им отдохнуть. Если зачнем резать прям сейчас, весь сок утекёт в полотенце. А вот как отпыхнут, то и можно будет их тревожить. Во всяком деле, Веточка, нужен тон да голос.

Я сижу за столом, покрытым белоснежной, связанной крючком, скатертью… В открытое окно заглядывают мальвы, кивая разноцветными головками… Передо мной, на огромном подносе, на льняных полотенцах — четыре пирога-полумесяца… Блестящие корочки отражают солнце. Беру один, разрезаю пополам и, держа двумя руками, зажмурившись от удовольствия, начинаю есть. Пирог буквально тает во рту, из крупных вишен, раздавленных язычком, льется сок. Перепачкав губы, нос и щеки, я тянусь за вторым куском. Мне нравится, что я вся перемазалась. Чувствую себя маленькой девочкой, которую не заботит то, как она выглядит…

— А вот зря говорят, — будет коровка, да курочка, состряпат и дурочка,— Вон, Нюрынька Мудренова до семидесяти годов дожила, а стряпать так и не научилась… Я ей ко всем праздникам-бедам, крестинам-поминкам все готовлю. Чуть что, она ко мне. Айда, говорит, Аннушк, ты... А то мою стряпню никто есть не будет. Иду... чай, — не чужие. Почитай, всю жизнь в одном селе живем, — как бы продолжая начатый разговор, но отвечая, видимо, каким-то своим мыслям, — молвит бабуля.

— Ты же сама говоришь, что во всем нужен тон, да голос. А ведь голосом-то — не каждый наделен. Вот, к примеру, хор. Людей в нем — много, а солирует только один, а остальные — подпевают… Это ты у нас — солистка! — прижавшись к родной щеке, похвалила я бабулю за неподражаемое умение готовить еду.

Даже сваренная в мундире картошка в бабушкиных руках становилась лакомством. Она её очищала особым способом (непременно руками, а не ножом, облупливая тонкую шкурку, не захватывая мякоть, отчего она была кругла и гладка, как бильярдный шар), складывала в глиняную «чаплашку», ставила в теплую печку. Картошечка покрывалась тонкой вкусной солнечной корочкой. Затем она её крупно нарезала, пересыпала зеленым луком и укропчиком, солила, поливала подсолнечным маслом и встряхивала. И никакого «провожатого» к ней не требуется, разве что капуста в вилочках. А уж это её "колбаса" из пшённой каши со шкварками, — вершина вкуса...

Выходим на крыльцо. Она усаживается на верхнюю ступень, я — на нижнюю, положив голову свою ей на колени. Мои волосы струятся по чистым половицам, бабушкина рука оглаживает их, мурашки блаженства скачут по всему телу, я прикрываю глаза и слушаю журчание её голоса…

— Я вот сама Библию не читала, но свёкор мой - твой прадед, царствие ему небесное, золотой человек был… да… а вот он - читал. Бывало, придет из церквы, возьмет книгу, раскроет наугад, пальцем водит и губами шепчет про себя. А потом нам сказывал, о чем там писано. Будут, — калякал, — по небу летать птицы железные, на земле не останется цветов — все на лядЯх будут. Да... и вода исчезнет. Люди побегут, подумают, что вода блестит, а это — золото… А небо всё железной паутиной опутают. И по земле будут ходить девицы — бесстыжи лица. И взмолится и стар, и млад, но будет поздно... - Да... Почитай всё и сбылося, о чем свекор-то сказывал. Вон — опять гудит железна-то птица. А в городах, я прослышала, воду для питья в бутылках продают. Скоро, поди, и воздух в бутылки закупорют и будут по выдаче отпускать ём дышать. А про девиц и калякать не хочется.

— Тогда давай про мужчин поговорим, - улыбаясь, перевожу тему разговора.
- А че про них баить, их наблюдать надобно. Вон, глянь на кочета. Он ведь ни в жисть не будет топтать ту курочку, которая сама присела, а будет гоняться за той, которая от него убёгла. А всё потому, что не по сердцу им то, что само в руки идет. Нация у них такая. Охотничья. Высмотрит лису из всего лесу, которая ему приглянется больше других, и будет на пузе лежать суток трое на промерзлой земле, чтобы только её дождаться. Вот такие они, - мужчины-то...

Она тихо запевает: «Куда бежишь, тропинка милая, куда зовёшь, куда ведёшь?.." и начинает заплетать мне косы, вплетая в них ромашки, сорванные тут же, у крыльца… Я подхватываю: «Кого ждала, кого любила я, уж не догонишь, не вернешь...»

— Бабуль, а что ласточки, - так и прилетают к тебе?
— А куды ж им деваться-то? Это их дом родной. Никак, лет пятьдесят они гнездуются у меня. Скоро опять начнут учить деток своих летать. Помнишь ведь, не раз мы с тобой глядели, как ласточки крылами своими с обоих сторон дитё поддорживают, пока оно само не взлетит? Да... Люди, и то не все так заботливы, как эти птицы.

Я поднялась, села рядом и прижалась к роднуле своей. Так, молча, просидели некоторое время.

— Я тебе не сказывала, про Поленьку-то Седугину? Нет? Ну, что ты... она чудить начала. Выстирает в доме все до нитки и сама ходит в одной мужниной безрукавке. Я ей калякаю, - ты чего стары-то руки выставила? А она в ответ — чай всё, не как – без рук. Остра на язык-то. А что, говорю, — кофту не поддела? Жалею, — бат, — недельку так похожу, а оно пускай себе полежит, чистое. Да... всяк по-своему с ума сходит. Я вот, от одиночества, с курами разговаривать начала. Говорю им - цыпурыньки мои, да расцыпурыньки... а они мне в ответ, протяжно так: кооооо, коооооо...
А, вон и Поленька, легка на помине. Глянь, опять всё выстирала! Заходи-заходи, соседушка!
— А у тебя, Аннушка, я гляжу, гости?
— Да... радость моя нецененная приехала. Скучилась, говорит, очень. И пирогов моих с вишнями давно не ела. Таких, говорит, никто не спечёт. Пойдём, я тебя угощу.

Они заходят в дом, а я иду навестить свою вишенку.

— Какая же ты большая стала! - говорю я ей, поглаживая по тонкому стану и усаживаясь напротив на скамеечку. - Соскучилась? И я по тебе, - тоже... Сейчас расскажу тебе все-все-все...

— Ты… плачешь, вишенка? - на стволе проступили янтарные капельки… я нагнулась и слизнула их.

Вкус вишневых слез неповторим.




© Copyright: Светлая Ночка, 2011
Свидетельство о публикации №211041301630