Про бизнес в ветренную погоду

Было так – мы с Димоном латали крыши в рабочем микрорайоне. Катали рубероид. Увлеклись и раздавили осиное гнездо. Внезапно. Я так разволновался, что сиганул с пятиэтажного дома. Чтобы спастись.
С одной стороны, спасибо страховке. С другой – я завис на ней аккурат напротив окон четвертого этажа. В них дамочка без негляжа сооружала себе прическу. Она тоже разволновалась. Метнула в меня тем, что оказалось. Рефлекторно. Отечественный фен нанес урон оконной раме в количестве всех стекол и моему воображению в виде здоровенной шишки за правым ухом, Это оттого, что я – как человек интеллигентный – старался извернуться и сделать вид, как будто совсем туда не смотрел.
Надо понимать, что после этого инцидента наша карьера в кровельном бизнесе оборвалась как сопли в унитаз. С тех пор я не люблю все полосатое, начиная с абонентской сети Билайн и заканчивая футболистами «Старой Сеньоры».

Димон, между тем, отнес мой полет к разряду «мелкие неприятности». И я с ним тогда согласился. А что мне еще оставалось?

Умер генсек. Страна вступила в эпоху государственных авантюр. Народ безмолвствовал. В правителях утвердилась мысль: «Страна молчит, ибо благоденствует». Но самое удивительное – эффект, последовавший за всеобщей покорностью. Чем униженнее и потеряннее становилось общество, тем выше поднималась в нем волна спеси, тщеславия и самодовольства. Все поголовно возрождали национальную идею и чувство собственного достоинства.
Наше сознание было выпестовано инкубатором эпохи развитого социализма. Мы получили неплохое образование, позволяющее скрестить Кьеркегора с героинями полуденных телешоу и даже объяснить, что к чему. То есть – надежный якорь в течениях современной жизни.
Мы были молоды и, видимо, оттого искренни (хотя бы иногда) в своих заблуждениях. Наши ощущения граничили с верой в то, что эпоха перемен непременно ворвется в наше сонное существование. Господи, до чего же мы заблуждались!

Время было скудное. Денег как всегда не хватало. Время нашего студенчества подходило к концу. Мы отбывали практику в неком южном городе. Назовем его Н. То ли Николаев, то ли Новороссийск. Теперь уже не припомню.
Городок был забавный. Неподалеку располагался военный аэродром, и, когда самолеты, преодолевали звуковой барьер. Все в округе подпрыгивали. Даже куры.
Мы голодовали понемногу, перебиваясь, чем Бог послал в ближайших огородах. Тратили наличность все больше по вечерам в местном клубе, когда вели в него очередную кралю.
В сотне метров от заводской общаги, которую мы обживали в те летние месяцы, располагался колхозный рынок – несколько рядов прилавков под железными крышами. Магазинчик «Тысяча мелочей». Киоски с надписями: «Часовая мастерская», «Все для женщин», где продавалось мыло и сковородки, «Ремонт обуви», что-то еще… В отдельном павильоне торговали молоком, мясом и свежей рыбой.
Вся эта роскошь отделялась от нашего жилища невысоким земляным валом и канавой с протухшей водой, вдоль которой тянулись местные огороды без изгородей. Они-то и составляли доминанту тогдашнего заоконного пейзажа.
Мой друг очень быстро сориентировался в текущем моменте и сменил пейзаж на вид небольшого садика из уютной спаленки молодой вдовы. Я же так и остался проживать в комнатушке с ободранными обоями, хромоногом стулом и уборной в дальнем конце коридора. Впрочем, совсем зачахнуть Димон мне позволить не мог. Навещал регулярно – не реже двух раз в неделю. Снабжал всякой домашней снедью и местным самогоном, который мы тут же с ним и приговаривали за светской беседой. Короче, время было хоть куда. Дай Бог каждому.
В тот раз надвигалась суббота, и я поздно лег спать по поводу долгих прогулок с очередной подругой-практиканткой, которая опять решила отложить этап более близкого знакомства до лучших времен. Настроение было соответствующее: «Тебя посылают... Гордись же хоть этим!»
Мне кажется, я гордился даже во сне. И оттого так не хотел просыпаться, когда в коридоре раздался топот, и в комнату ввалился Димон.
– Ты че?! – вопрос был вполне уместен, но он решил его не замечать и уже яростно выгребал содержимое шкафа.
– Нужен хотя бы дуршлаг! Ага! Нашел!
– Зачем это? – продолжал интересоваться я, уже натягивая джинсы и куртку.
– Будешь волынить – останешься нищим! Пошли!
На улице нас встретил суровый ветер. Его порывы швыряли в глаза жесткий песок. Губы в момент пересохли.
– Какого черта! – я начал злиться.
– Никто – даже ты, не смеет отвергать дарующую длань Господа. Заткнись и смотри!
Мы перескочили через канаву и выбрались на вал – тот, что ограждал местный рынок, и Димон в залихватском прыжке тут же поймал пролетавший мимо фантик, который при ближайшем рассмотрении оказался пятью рублями.
– Ох, ни фига ж себе! – поразился я.
– Не зевай, чувырла! – заорал друг и погнался за следующей бумажкой. Не догнал. Чертыхнулся. Замер на месте, вперив взгляд в воздушное пространство. Над рыночными павильонами продолжался торговый день. Там, похоже, еще один ротозей не удержал в руках свою сдачу, и очередная купюра понеслась к нашему наблюдательному пункту. Оставалось только приноровиться к ее полету. Удалось. За два часа мы наловили рублей пятьдесят. Потом клев кончился. Люди с рынка почти разошлись.
Окрыленные внезапным финансовым взлетом мы отправились в тамошний универмаг и купили на рубль два сачка для бабочек, и еще – на трешку – бутылку портвейна, буханку хлеба и кило краковской колбасы. Съели и выпили все сразу – в ближайших кустах. Посидели. Поболтали. Полюбовались на скоротечный южный закат. Погода располагала. К вечеру ветер утих, и со стороны базара доносились душные запахи угасшего дня, смешанные с духом воды, еды и вянущих листьев.
По дороге домой – веселые и довольные – мы составили план по отлову денег до конца практики. И даже наметили характер будущих трат. Но ни на следующий день, ни во все три недели после того ветреная погода больше не повторилась. Бизнес рухнул, так и не начавшись. Не судьба, да и ладно.
Однако, денег временно стало завались. Так что вечером мы наладились в Дом культуры. Дискотека там была средней паршивости, а вот девушки – местами – очень даже.
Димон на время забыл о своей сердобольной вдовушке, обсудил со мной несколько претенденток и уже склонился, было, к подходящей кандидатуре. По тому, как он шевелил губами, было ясно, что парень впечатлен и уже подбирает фразы для начала знакомства.
Тут события немного ускорились и двинулись дальше, слегка изменив направление. Программу вечера продолжил «белый» танец, и претендентка двинулась в нашу сторону. Не спеша. Так что Димка успел порадоваться будущему триумфу. Осклабился. Преждевременно. Этот танец предназначался мне.
Чтобы меня вот так предпочли Димону?! Такого еще никогда не бывало, Или почти никогда.
Я растерялся. Покраснел. Повиновался. И за весь последующий танец не выдумал ни одной подходящей фразы. Партнерша молчала. Она смотрела на меня пристальным, напряженным взглядом, от которого я робел еще больше. Ладони вспотели. Музыка кончилась.
– Не уходи, – попросила девушка. – Сейчас будет еще один. Здесь так заведено.
– ОК! – обрадовался я. Она улыбнулась. Сказала еще пару фраз. Я что-то сострил в ответ. Разговорились.
Представилась Наташей. Она, как и мы, была из приезжих. Студентка на каникулах. Собралась в кой-то веки навестить недальнюю родню. Скучала отчаянно.
Мое предложение поучаствовать в ее одиночестве было встречено вполне благосклонно. О чем речь! Я отлучился предупредить Димона. Нашел его все в том же месте.
– И так, она звалась Татьяной… – проговорил не предпочтенный Чайлд, принимая позу полнейшего безразличия.
– Натальей… – не успел я сосредоточиться.
– Какая разница? Телка она и в Африке телка…
Я промолчал, насупившись.
В тот раз мне впервые захотелось залепить Димону в морду. Но не стал. Решил, что: то ли он мне потом навешает, то ли я попаду в состояние неоправданной виновности. В любом случае буду зависим еще сильней. Не стал. Принял безучастный вид.
Он усмехнулся и отправился восвояси.
Пропадал почти неделю. За это время я успел здорово прикипеть к Наталье. Наше знакомство развивалось по правилам курортного романа. Ярко. Празднично. Недолговечно.

Димон появился на следующих выходных. Я как раз отлучился на рынок за провизией, а, вернувшись, обнаружил там мило беседующую пару. Как мне показалось, Наталья выглядела чуточку напряженной. Мы некоторое время болтали, пили чай с рогаликами. Гость лучился добродушным вниманием.
– Остерегайся, – посоветовал он мне шепотом, когда девушка решила сходить навестить родственников. – Она выиграла у меня в шахматы. Фигурка, кстати, просто блеск.
– Остерегаться чего, подделок?
– Ума, тупица! Не пропусти омут, под гладью поверхности…
– Ну, знаешь ли, когда гладишь поверхность…
В это время в комнату ввалилась пара верзил. Уставились на нас.
– А где же Толик?
– Какой такой? – не понял я.
– Тот, что живет в этой комнате…
– Я здесь живу.
– Понятненько… – загрустил посетитель. – Толик съехал, а вы – практиканты.
Мы дружно кивнули в ответ.
– А где же мы пить будем? – встрял в разговор второй верзила.
– Да вот и я о том же… На лавку пойдем.
И они повернулись уходить. Но делали это так неохотно, что я, сам не зная зачем, подскочил и стал уговаривать их остаться. Те упирались, но больше для виду. И скоро на столе появилась бутыль самогонки, краюха хлеба и круг кровяной колбасы.
Выпили пару раз под дежурные тосты. Разговор не клеился и дальше тем: «Вы кто? Да откуда? А, я тоже там бывал», развития не получил.
Димка как-то очень быстро устал и прилег отдохнуть. Я отчаянно крепился, чтоб поддержать компанию. Мне повезло. Мужики допили бутыль и собрались уходить.
Тот, что бойчее, поднялся и подошел к окну. Обозрел окрестности, поправил штору. Вернулся.
– Всесе госотосовосо, – проговорил, обращаясь соседу. – Посошлиси. Яся осостасависил пасакесет посод масатрасом.
– Это шифр! – обрадовался я, хотя ничего так и не понял. – Мы тоже так говорили. Надо после каждой гласной букву «сэ» добавлять. И ту же самую гласную. Тасак?
– Молодец! – похвалили меня гости и двинулись к двери.
Димон разлепил глаза, как только они ушли.
– Давай – мухой, – зашипел. – Хватай кулек под матрасом и в туалет! Нет! Стой! Могут перехватить. В форточку. Да куда ты руками лезешь! Тряпкой бери. Все. Швыряй.
Я проследил, как пакет перелетел через дорогу, плюхнулся в канаву и сразу там затонул. Над домом в это время очередной самолет преодалевал звуковой барьер, так что звука падения никто не слышал.
«Повезло», – подумал. И плюхнулся рядом с Димкой.
Не прошло и пяти минут. Дверь распахнулась. Появились люди в штатском.
В качестве понятых привели вахтершу и слесаря из жилконторы. Обыск проходил стремительно и целенаправленно. То, что под матрасом ничего не нашли, вызвало у посетителей явное раздражение.
Нас напоили какой-то гадостью с нашатырем. Мозги почти прояснились, и я пробовал внятно отвечать на вопросы, совал свои документы и командировочные, однако не очень поспособствовал следствию, поскольку и сам ничего не знал.
Димон какое-то время был свидетелем, потом соучастником, потом на нас плюнули и разрешили остаться в покое.
– Прихватить бы вас недель на пару, да машину гонять не охота. Понаехали тут…
Эти слова можно было расценивать как прощальное напутствие. Они удалились.
– Почему это нас за распитие спиртных напитков не загребли? – выдохнул я с облегчением. – В общественном месте?
– Не та контора. Да уж. – Димон некоторое время ковырял в зубах. – Сталин был веселый человек. Когда он потерял супругу, то взял и пересажал жен всех членов политбюро. И никто не посмел заступиться. Никто! Тебе как? Вот то-то!
– К чему это ты?
– Да так, ты знаешь, что бывший хахаль у нее – мент.
– Какой мент? У кого?
– Ни какой, а местный участковый. Теперь все понятно?
– Ну, думаю…
– Раньше думать надо было.
– А сейчас – затаиться или линять.
– А в пакете что было?
– А я почем знаю. Может, конопля. А то и антисоветчиком могли сделать.
– Зачем это им?
– Правда – зачем? А вот все окрестные кражи на тебя списать – так это запросто! Не лезь на рожон. Понял теперь, о чем?
– А как же Наташа? – взмолился я.
– Если ты в ее присутствии глупеешь, могу и я ситуацию разъяснить. Отваливать надо. Понял?
После инцидента с подставой, я чувствовал, что обязан Димону. Поэтому согласился. И слушался его беспрекословно. На следующий день мы покинули южный город вместе со всеми его заводами, воронами, ментами и моей не сложившей любовью.
– Все бы и так закончилось неделю спустя, – заявил Димон, когда мы загружались в поезд. И я не знал, что себе на это ответить.
Весь путь домой я находился в прострации. Мои мозги отказывались понимать, спас меня Димон или очень смачно развел. Мысли путались и рвались в лоскутья. Нервы на выпуск…
Коллапс, после разрыва с Натальей привнес в меня лиризм и стихотворчество, которое затянулось на долгие годы.
Димон не отставал от меня всю дорогу: отпоил, заговорил, увлек отвлеченным потоком сознания. Так что, вернувшись домой, я зажил почти прежней жизнью. Принялся ходить по творческим вечерам, литературным объеданиям и прочим мастерским художников, где собиралась пишущая публика – таланты и поклонники. Наши собрания не дотягивали до группировок двадцатых годов. Не хватало энергии бунта. Да, что говорить – даже до Обериутов не дотягивали. Но мы старались.
– Муза обнажила пузо! – иронизировал Димон.
Я не обращал внимания на его подначки.
Закат социализма рассыпался литературными изысканиями. Печатали самиздат. Клеймили эпоху. Реализовали либидо. Упивались свободой, в которую толком никто не верил. Гордились своей сопричастностью. Самородков хватало. Определение «псевдо» я скромно отодвигаю на второй план.
Димон – и тот расстарался – издал свой опус в студенческом альманахе. Преподнес мне с автографом: «Моцарту от Сальери – вместо яду». Я не обиделся.
«Хухушка хвалит кекуха», – так, кажется, у Крученых. У нас, как правило, все было именно так. Может быть, я зря придираюсь к графоманящей публике? В любом случае время всех расставит на свои места.
Я старался увлечься. Завел роман с любовницей замдекана. Димон отнес меня к экстрималам.
– Отчего же? – удивился я.
Девичье сердце может вместить сколько угодно котов. Каждый, кто кот, это отлично знает. Будучи котом по гороскопу, я нашел десятки доказательств этой… Теореме? Аксиоме? Правилу! Пожалуй…
Тем не менее, и оно не было универсальным.
Переспав со мной три таза, девушка призналась, что ничего не помнит. И божилась: «Больше ни капли в рот!»
Я и сам стал не рад этому знакомству. Отвлекся. Рассудил, что это не способ стирать из памяти прошлых подруг. Согласился. Сосредоточился на литературе. И в этом своем увлечении свел неплохие знакомства в нашей библиотеке. Получил неограниченный доступ к закрытым фондам. Кого там только не было!
Читал всех подряд – по тому, как стояли на полке. Мережковского: «Христос и Антихрист». Немцев. Французов. Ремизова. Флоренского. Аверченко. Потом Бердяева. В картине жизни начали рушиться привычные рамки. Увлекшись, я пролистал еще несколько раритетов. Дошел до диалогов Платона. Уяснил, что горизонты моего сознания не слишком-то отдалились от рамок прежних эпох. Архаичность новаторства становилась для меня все отчетливей. Всеобщий порядок путался с порядочной всеобщностью. За известным пределом склонность к абстракциям определенно ведет к безумию. Вот к каким выводам мог бы прийти мальчик из интеллигентной семьи, сам себя относивший к просвещенной богеме.
За этими мыслями меня и застал Димон. Выглядел он озабоченным. Гость подошел к столу, провел ногтем по корешкам книг в кожаных переплетах.
– Классиков почитываешь? – поинтересовался, переложив несколько фолиантов.
– Классики вымерли вместе с аристократией: Шекспир, Мольер, Чехов. Далее – Оптимистическая трагедия.
Я читал «Циников» и не хотел прерываться.
– Недурно подмечено… Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский. А дальше… – Он развел руками. – Да вот, хотя бы – живой классик!
По телевизору выступал Жванецкий.
– Мне деньги нужны, – заявил Димон без всякого перехода.
Назавтра я дежурил в библиотеке. Это стало моим хобби, и он прекрасно помнил об этом.
– Слушай, а старинные книги там есть? Не раритеты, но так чтобы… За которые не посадят.
– Дак, хватятся ведь!
– Твои мозги изуродованы штампами, которые ты прочитал. Кто же это хватится? Думаешь, их открывал за последнее время ну хоть бы один человек. Давай посмотрим. Ага?
– Что ты собираешься смотреть?
– Картотеку.
– Давай, – меня тоже заинтересовал этот вопрос.
Следующим вечером мы выбрали книгу со сложным названием и разыскали ее формуляр. Действительно, он был девственно пуст.
– А эту как? Не слабо? – он поднял фолиант на старославянском.
– Слабо, – признался я. Весь арсенал слов на этом языке исчерпывался для меня парой выученных с детства молитв и репликами из фильма «Иван Васильевич меняет профессию».
– Вот видишь! – обрадовался Димон. – Прибирайся тут. Сам на место поставлю.
Я расставил по полкам учебную литературу, сдал ключи, и мы поспешили домой, болтая по пути о театре абсурда. Театром абсурда казалась тогда вся наша жизнь.

Через месяц в библиотеке прошла ревизия, которая не досчиталась нескольких антикварных книг. Ответственной за их хранение объявили выговор. И три дня спустя она уволилась.
То, что это сделал Димон, я не сомневался. Да он и не отпирался особенно.
– Ты должен вернуть! – восклицал я в праведном гневе.
– Вот еще! Да и как? Я их продал давно. И пропил. Сам хорош. Сбагрил мне книги и вроде бы не при чем.
– Окстись! Я даже не думал.
– Конечно, не думал! Запустил волка в овечье стадо и глазки закрыл. Их же за полвека не открывал никто! Теперь они у тех, кто знает им цену.
– В чем цену? В рублях?
– А хоть бы и так!
– Тогда я пойду и расскажу сам…
– Ну и катись!
Я твердо решил сознаться. Несколько раз назначал окончательную дату. Да так и не пошел. Попеременно считал себя то подлецом, то предателем. Потом привык и выбросил из головы эти мысли.

Мы замирились. Наша студенческая жизнь и так подходила к концу.
Я прикатил к Димке в общагу. Он сидел на кровати и в задумчивости перебирал складочки между ног своей спящей подруги.
– Не помешал? – осведомился я, заглянув в комнату.
– А? Нет… Заходи. Эта не так. В отрубе. Сыта мной по горло. А ягодицы у нее класс. Как смотришь? Хочешь попробовать?
– Не глупи…
– А зря… – пробормотала девица, перевернулась на живот и продолжила спать.
– Ты прав. – Димон пропустил ее реплику. – Все эти женские фанаберии, типа: скажи, что ты меня любишь не менее десяти раз за час, иначе я не поверю. Обрыдло все. Понимаешь, я тоже сыт всем этим по горло. Жениться пора! Или бежать. Как считаешь?
– По разному. Бывает: раз, два. А бывает: два, раз.
– Вот и ты туда же… А у меня меланхолия.
– Эй мальчики, вы это про меня? – подала голос Димкина постоялица.
На соседней кровати завозился еще один экспонат. И я догадался, что из всей кучи народа женского пола, который набился к нему со вчерашнего дня, Димон оставил себе только двоих, потому как вступил в период аскезы.
Мы поднялись и вышли во двор, по которому уже расплывались лужицы талого снега. Побрели по весенней хляби, превратившись в людей, которым снова нечем себя занять.
– Вот и Весна. Все возвращается, – сказал я задумчиво.
– Чтобы все было, как прежде – нужны перемены, – ответил мой друг и безоблачно улыбнулся. – Правительство этого не допустит...

В какой-то момент Димон увлекся рисованием, но был слишком хрестоматиен в своих работах. Даже в соображавших на троих алкашах у него проступали образы рублевской Троицы. Попахивало кощунством.
– А чем еще может пахнуть нормальный российский мужик? – задавал он резонный вопрос.
Я не спорил. Я вывел внутри себя его образ и вписал в свой образ жизни. Примирился и забыл разногласия.
Потом он решил податься на Юг. Сказал, что так надо. Сказал, что мы скоро увидимся, и был в этом совершенно неправ.
В последний раз он приехал изрядно навеселе. Орал, что не всем быть столичными мальчиками. И кадрить девку только потому, что у нее есть отдельная квартира с видом на реку – это по-скотски. Он – не альфонс.
Я понял, что парень только что разошелся с перспективной женщиной, и полез в холодильник за водкой. История была обыденной и потому безнадежной. Главным фигурантом выступал некий общий знакомый, который похвалялся по пьянке, что переспал по случаю с невестой Димона, за что тот избил его до полусмерти, но продолжал скорбеть.
– Послушай, да, верно, врет он все, – пытался я успокоить Димку. – Мало ли что болтают?!
– Есть вещи, – с грустью ответил друг, – которые может знать о женщине только близкий ей человек.
– Например?
– Например, про татуировку в укромном месте или родинку на внутренней стороне половых губ.
– И что с того?
– Ты не понимаешь!
– В чем виноват я?
– Почему ты должен быть в чем-то виноват?
«В каждом русском живет Свидригайлов», – хотел, было, возразить я, но присмотревшись к Димке, решил промолчать – понял, что он едва сдерживается, чтоб не заплакать. Мы проговорили еще пару часов и решили, что убивать Димкиного соперника пока не стоит. Все равно проблемы это уже не решит.
Димон потащил меня в ближайший кабак. Выпили много. Охмелели. Моему другу как всегда не понравился разговор за соседним столиком. Он влез в дискуссию. Мне пришлось выполнить то же самое.
Я старался все всем объяснить и всех примирить со всеми, но Димон не желал играть в эти игры и просто из кожи вон лез, чтобы досадить всем соседям вообще и каждому в отдельности. Подначивал меня. Я не поддавался, но знал, что, решив действовать именно так, он уже ни за что не отступится.
Впрочем, публика попалась квелая и на провокации не поддавалась.
– Мельчают люди! – расстроился Димон. Налил себе водки в стакан и выпил залпом. Поморщился и сплюнул в чашку соседа. Тот смотрел в сторону, и драки опять не вышло. Настроение было окончательно испорчено.
Димон подцепил первую попавшуюся девицу и впился в нее, оглаживая позвоночник. Та почти что не отбивалась.
– У тебя губы соленые, ты плачешь? – пролепетала она, едва отдышавшись.
– Нет, это – сопли! – огрызнулся Димон. – И переключился на другую компанию.
Официанты томились, посетители старались не глядеть в нашу сторону, самые разумные вообще поспешили удалиться. Выполз повар. Но чисто посмотреть. Он был пацифист. В душе его цвели фиалки.
Я прикидывал, когда Димон наберется до такой степени, что начнет цепляться к гражданам без разбору. Но он внес коррективы в привычный сценарий.
– Идем отсюда, – буркнул зло и пошел к выходу. Я увязался следом.
Мы шли походкой выразительной. Забрели в биллиардный клуб. Решили раскатать американку. Очень скоро выяснилось, что наш кий не того фасона и прицел не держит.
Так что Димон угнездился при барной стойке. Выпил кофе. Побубнил немного и уехал. Довольный собой.
Так что наш совместный бизнес так и не выгорел. Тот самый – в ветреную погоду.