Герой

Дмитрий Реутов
«Герой»

Что есть размышления? Какую часть нашей жизни они занимают в процентном соотношении? Думаем мы практически всегда, мыслим – на сытый желудок, а вот размышлениям, скорее всего, отведено место перед сном. И вот когда мозг по настоящему взрывается! Прокручивая прожитый день по минутам, он анализирует пережитые моменты, как если бы Вы вели себя не так, как уже запечатлела история, а как-то по-иному. Например, ушли бы от конфликта на работе или всё-таки помогли бы бабушке вылезти из трамвая.
Мы размышляем медленно, лениво, воспалённо, вожделенно и даже панически, пытаясь смоделировать завтрашнюю деловую встречу, поход к стоматологу или «свидание» на рабочем месте с новой сотрудницей или как, уже, наконец-то заработать денег. Ох, уж этот мозг. Не спится? Размышляйте на здоровье, господа.
Мне вот всегда было интересно, о чём всю свою недолгую воинскую службу размышлял рядовой Лукьянов, и отнюдь не потому что он был выдающейся личностью. Просто он никогда ни с кем не разговаривал. Никогда и ни с кем. Или с ним… и ни кто.

Каждый из нас по-своему невежественен. Кто-то не всегда чистит зубы, кто-то ходит в обуви по коврам, кому-то лень протереть лишний раз салон собственного автомобиля, курим на диване, раскидываем косметику и носки. В общем, у каждого своя фишечка припрятана, а то и не одна.
Рядовой Михаил Лукьянов никогда не мылся….сам. Воды боялся как кот, хотя и лицом, телосложением и тем паче запахом больше походил на порядочную свинью. Видимо поэтому никогда и ни с кем, или с ним… и ни кто.
Когда в армии происходит утренний развод, на плацу выстраивается весь личный состав повзводными колоннами. На некотором расстоянии, позади каждого взвода стоят его больные бойцы, дабы не травмировать своим временно непригодным к строевой службе видом бравое командование. Лукьянов, больной ли, здоровый ли, всегда стоял позади их, в гордом одиночестве, на хорошо проветриваемом пространстве. Лениво прикрывая маленькие поросячьи глазки и млея на утреннем солнышке, он размышлял и размышлял.
В баню его водили силком, и выглядело это священнодейство следующим образом: сначала мылся весь батальон, затем специально обученные люди, в буквальном смысле, пинками загоняли туда Мишу и специальным, лукьяновским шлангом производили омовение. Визг нашего героя перекрывал отборный, но достаточно уверенный мат банщика, обещавшего Лукьянову разместить банный тазик в том месте, на котором обычно сидят, если тот сейчас же не намылится. Причём внутри, причём плашмя. Видимо поэтому никогда и ни с кем, или с ним… и ни кто.
Мне всегда было жаль нашего старшину, у которого при виде Лукьянова сразу заканчивался богатейший словарный запас, руки начинали трястись, а волосы на спине жить собственной жизнью. А с каким лицом он выдавал ему чистое нательное бельё! Как в последний путь провожал, что было не так далеко от истины. Использованный комплект попросту выбрасывался. А он всё молчал и размышлял, размышлял и молчал. И ни до чьих истерик ему не было дела, зато была у него индивидуальная, отдельно стоящая койка, миска и ложка. Ну да каждому своё счастье.

Годы, к слову сказать, были очень неспокойные. И отправили нас в одну из горных республик, защищать конституционные права граждан. Интересно, кто-нибудь из простых людей их в глаза видел когда-нибудь? Ну главное что руководство страны их знает и помнит, что у людей они всё таки есть, и периодически защищает путём наращивания собственного капитала посредством военно-промышленного комплекса. Ещё древние знали: нужны деньги – иди воюй! Да и комплекс этот самый поустарел, многовато накопилось, куда девать? Продать? Слишком много, в ООН не поймут, да и старьё. Утиль – дорого… В общем «По коням!!!»…
Упс, «По танкам!!!»…
…и сразу в город
…без разведки
…без связи
…без поддержки
…как на парад
…на всём скаку
…под гранатомёты

Опять отвлёкся, извиняюсь, не сдержать иногда, само собой выливается. Опять же, НЕ НАШЕГО УМА ДЕЛО!
Родина указала пальцем направление, «Прощание славянки», и вот мы в поезде. Едем, письма строчим домой, мол, не грусти папа, не плачь мама, я в учебку уехал, на сержанта учиться в Воронеж. Откуда же нам было знать, что адрес почтовый у всех будет один – Москва-400. Ехали шумно. Пили все, солдаты конечно по скромней, но тоже пили, прощались, обещали, если что вдруг, на родину – фотографии и письма.
А эти милые проводницы – святые женщины. Пусть мне 18, а ей 45…
…но подойти
…вдохнуть
…и пронести её запах через все полгода грязи, крови, гари, пота, вшей, дизентерии, унижений и гороховой каши
…кому повезёт
…а вдруг это последняя женская улыбка на твоём веку?
…и они понимали
…и мы это видели
…в их заплаканных глазах
…последняя ниточка
…спасибо Вам, родные

И ползёт состав, на борту полное мужское единение, как монолитный кулак, не очень трезвый, зато не так страшно. И естественно наш герой.
…в тамбуре
…с запертыми дверьми
…ну, мало ли что
…вагон пассажирский – последний, дальше платформы с техникой.
Еду носили исправно. Пока пить не начали. Подзабыли. День на третий, стряхнув похмелье, вспомнили, открыли, отпрянули, зажали носы. Лукьянов медленно ходил по тамбуру, широко расставив руки, вытаращив глаза и толи с голодухи, толи его ради хохмы всё-таки кто-то напоил, повторял одно и то же слово: «Идея». На появившихся сослуживцев ноль внимания.
К слову сказать, многие вообще первый раз его голос услышали, оторопели, поглазели, почесали уши, не слышится ли? пришли в себя, забеспокоились:
«Мишенька, Мишанюшка, что с тобой, родной? Не приболел ли часом? Какая такая ещё, мать твою, идея?»
Тут Мишанюшка остановился, повернулся, обозрел всех мутным взором, да как заорёт:
«И-дея нахожу-усь?! Ма-ма!!!»
Накормили…
…успокоили
…и опять закрыли.
И снова, никогда и ни с кем, или с ним… и ни кто.

Прибыли. Встали в поле. В километре от села. Заняли круговую оборону, блокпост поставили. Закопались. Траншей нарыли, землянок, Лукьянову – индивидуальную. Две недели зарывались, в глину. Жара, бронежилет, сфера, кирка, и ни капли воды на помывку. Ту что привозили – берегли на питьё и пищу, любимую гороховую кашу – ух! Благо тутовник созревать начал. Правда, как созрел, так сразу и закончился. Ели чуть не с ветками, да впрок томили в котелках.
А метров за 500 перед позицией речка, представляете, настоящая речка!!! С водой!!! Смотришь на неё в прицел, течение быстрое, брызги на солнце разлетаются разноцветной радугой, а на тебе даже титановый лист бронежилета уже потом провонял. А она так близко, не речка, настоящая джакузи, а ты в бронике, киркой по глинозёму. 6 часов на посту, 4 часа сна, и опять киркой. И в туалет. С листвой. Которой в обрез. Бинты из аптечек давно уже кончились. И вообще, что вам не нравится, товарищ рядовой? Моется тот, кому лень чесаться!
Что Лукьянову хорошо – остальным смерть!
А ведь так близко...
…а нельзя
…берег не разминирован
…а сапёров всё не и нет
…да и на другом берегу наших тоже нет
Но однажды…
…пошёл дождь!
Вы когда-нибудь видели, две сотни голых, намыленных человек, весело орущих, посреди чиста поля в одном месте? Нет? Я тоже, до того дождя. Оттого что вся эта толпа беспрестанно намыливалась и соскрёбывала с себя, уже успевшие стать родными слои грязи, со стороны всё это смотрелось ритуальным танцем первобытных пещерных полуобезьян, ещё не успевших стать разумными. Но нашему счастью не было предела!
Прятался от того дождя только один человек. Который никогда и ни с кем, или с ним… и ни кто.

Жил себе, Мишенька не тужил. Землянка отдельная, у остальных на отделение, что бы уж сразу, не мучиться, одной миной. Всё его устраивало, никто не доставал, мыться не заставляли, на службу не ставили, да и вонь его как-то с общей смещалась. В общем, времени для любимого занятия было у него валом. И он размышлял.
Как уже говорилось раньше, антисанитария была страшная и в купе с гороховой кашей она творила чудеса. Когда маята с желудками подкосила почти половину личного состава, командиры всё-таки вымучили из себя нелёгкое волевое решение - допустить Мишу Лукьянова к боевой службе и вручить автомат, доверив тем самым ему свои и наши, измученные диареей тела. Ну не зря же все-таки его чему-то учили, кормили, мыли, одевали и вообще сюда везли. Мол, пусть и он нам теперь пользу, хоть какую принесёт.
Заинструктировали до слёз. Несколько раз в дневное время на пост ставили, проверяли каждые пол часа, подглядывали. Всё в порядке, не спит, бдит. Размышляет! Ломая ногти, скрепя извилинами и затыкая, от безысходности, офицерскую гордость куда-то, чуть ниже пояса, вынесли вердикт – «допустить к боевой службе в ночное время».

Ох, и не спокойно же было на душе у комбата в ту ночь. Снился ему трибунал, да не простой, в преисподней дело было. Стоит он, голый, к дыбе цепями прикованный, посреди небольшой круглой арены. Вокруг ярусами, уходящими прямо в чёрное небо, черти, да демоны сидят. Разномастные, важные, одетые в форму Вооружённых сил всех стран, народов и времён. Головами кивают, мол, осуждают, его, комбата, дескать: «заслужил, заслужил…» А прямо напротив него на огромном троне восседает сам Юлий Цезарь. И жара кругом невыносимая, порохом ноздри разъедает, водички бы…
Наконец Юрик, простите, Юлий поднял руку, стало тише, и вкрадчиво произнес, по-русски так, без особой скромности:
- Ты почто мракобес, мальчонку мучил? Тебе Родина погоны на плечи повесила, что б ты над солдатами измывался? Ты, мамкина норка, зачем его в баню заставлял ходить? В противогазе бегать, сортиры драить! Зачем на службу послал, окаянный?
А рядом с комбатом два бесёнка, тыкают его трёхлинейками с раскалёнными штыками, приплясывают, да приговаривают: «Зачем? Зачем?»
Но не больно так тыкают, пить вот сильно хочется, ноги не держат, пот глаза заливает, страшно, ёшкин кот. И облизывая пересохшие губы, севшим голосом, полковник лепечет что-то неразборчивое, мол: «Присяга… тяготы и лишения… стойко переносить…»
«Да что с ним вошкаться, других дел по горло, если нет возражений…» – говорит Юлий, и под общий одобрительный гул достаёт из под набедренной повязки новенький ТТ. Уж на чём он там держался? И целит комбату прямо в лоб…
…выстрел!!!
…очередь!!!
…ещё!!!

«Что? Где? Батальон к оружию!!! По позициям, дрестуны недоделанные!!! Атака с юго-востока!!! Держать сектора обстрела!!!»
Завертелось. Суета, неразбериха, крики, вопли, писки, мат. Кто-то на кого-то наступил, кому-то прикладом в челюсть заехали, кто-то автомат найти не может. А вокруг канонада! Стреляют все и из всего! Трассирующий карнавал! Гранаты кидают! Даже приданный батальону танк для солидности бахнул!!! И тишина…струхнули, не слышали раньше, как танк-то стреляет. Головами покрутили, сообразили наконец-то ракетницами подсветить. Чисто. В лесочке только кто-то ухает, да на позиции Лукьянова кто-то скулит.
Подбежали. Мать твою! Мишенька лежит на дне окопа, за ногу держится и скулит, Едрёна маднуловина, ранили, кто? В стопу? Сверху? Бред…
Ах, ты случайно? Потрох свинячий!!! В общем, побрехали, перевязали, промедол вкололи, вертушку вызвали, отправили в группировку. Дали отбой соседям, ложная тревога, так и так, мол, сигналка сработала.
А как совсем рассвело, сапог его нашли. На нём, грязном и пыльном, помимо опаленного пулевого отверстия три масленых окружности, следы от дульного компенсатора автомата.
Оказывается Мишенька наш, будучи на посту, подождал пока все улягутся, переждал проверку постов, примерил автомат к голеностопу, так чтоб поудобней, и выстрелил. На соседней позиции дремал на прикладе ПК ротный пулемётчик и выстрел Лукьянова застал его врасплох. От неожиданности он и дал очередь. Дальше как снежный ком, каждый свой сектор…
…повоевали
…с лесом
…а с кем не бывает
…первый раз ведь
…страшно
…пока танк не образумил

Самострел, естественно, на себя вешать никто не осмелился. На родину отписали, мол, сын Ваш, в ходе спец. операции, геройски ранен вражеским снайпером, подлецом. Такого парня подстрелил, чтоб его!
Вылечили Мишеньку, для убедительности вручили медаль Суворова, видимо за сходство в увечьях., и комиссовали с Богом. А на родине он ещё и квартиру по ранению получил.
И никогда и ни с кем, или с ним… и ни кто.
D.R.
2010