Кисточка

КИСТОЧКА

Началом этой истории следует, пожалуй, считать день, когда на участке металлообработки окотилась кошка. Первым, в закутке возле слесарного верстака, по соседству с токарными станками и трубами отопления, котят обнаружил Гиви, - седовласый грузин-полировщик, проработавший на заводе лет 40, и считавшийся главным долгожителем цеха.
-Я им возле батареи картонную коробку поставил, - сообщил он. – А после гляжу: она уже котят туда перетащила…
Слова эти были обращены к Юрию Ивановичу Сурину, чей токарный станок находился как раз рядом. Юрий Иваныч, повинуясь любопытству, проследовал за грузином и заглянул в ящик. Котят было двое, один чёрно-белый, второй почти такой же, но светлее - тёмно-серый. Рядом, настороженно глядя на зрителей, сидела мама, готовая в любой момент броситься на защиту потомства.
-Только не пугай, а то она их в другое место унесёт, - предупредил Гиви, придерживая Сурина за рукав.
Токарь задумчиво потёр тыльной стороной руки переносицу и отошёл. Животных вообще-то он любил всегда, но – как-то абстрактно: умел отличить кошку от собаки, и о большем никогда не задумывался. От Гиви же он узнал, что кошку в цехе кличут Симой – в честь её сиамской породы. Котята, впрочем, на мать нисколько не походили, имея окрас хоть и красивый, но вполне для наших мест привычный. В тот день Сурин несколько раз подходил к коробке, желая убедиться, что с котятами всё в порядке и они на месте. На следующее утро он принёс из дома пару котлет, которые положил на газету под верстаком.
К обеду котлеты исчезли, и Сурин неожиданно понял, что завтра, послезавтра, и во все последующие дни, пока котята не подрастут, его долг – помогать по мере сил молодой маме, по воле случая окотившейся на его рабочем месте…

Юрий Иваныч слыл в цехе человеком серьёзным. Придя на завод после армии в начале перестройки, он быстро прошёл путь от ученика до специалиста высшего класса. Несколько лет фотография его красовалась на доске почёта; пока, в смутное время после развала Союза, доска не исчезла однажды вместе с фотографиями, видимо, приглянувшись кому-то для личных нужд.
Выросший в рабочей семье, Сурин смотрел на жизнь просто и последовательно. Сын члена партии, Юра со временем собирался пойти по стопам отца. Перемены в жизни страны оказались для него непонятными и чуждыми. Он уважал Андропова и не любил Ельцина, сдержанно критиковал товарища Сталина (не забывая при этом называть его «товарищем»), к нынешнему же курсу относился настороженно, никому не доверяя вполне. В начале девяностых, повинуясь новым веяниям, уверовал в бога и даже принял крещение, но сделал это тихо, без шума, в отличие от многих.
Женился Сурин, проработав два года, и обретя уверенность в своих силах содержать семью. Жена – Наталья – была на год моложе; после окончания училища она трудилась на швейной фабрике, и юношеский романтизм в ней отличался изрядной практичностью. Может быть, именно потому она и выбрала из всех кавалеров Юрия, что увидела в нём человека верного и надёжного.


Один давний случай на заводе характеризовал Юрия очень точно.
-Иваныч, ты по бабам ходил когда-нибудь? – обратился к нему в раздевалке известный цеховой балагур Мишка Табаков.
-Это налево, что ли? – переспросил Сурин.
-Да хоть налево, хоть направо?
–У меня жена есть. Мне хватает.
-А ты попробуй разок, может, понравится? – не унимался Мишка.
Сурин глянул на него с презрением.
-Сколько ни пробуй, всё равно дураком будешь. Ни в бабах, ни в себе разобраться не можешь…
-Ты, что ль, разбираешься? Не даёт тебе никто, вот и злишься, - ответил Табаков под одобрительный смех публики.


Я познакомился с Суриным, когда мы вместе, молодыми семьями въехали в новый дом. Оказалось, что и работаем мы на одном заводе, отчего имеем одни и те же жизненные интересы. Почти ежедневно встречаясь по дороге на работу и обратно, мы постоянно обменивались новостями, а поскольку и наши жёны неплохо сошлись, то за многие годы я узнал Сурина достаточно близко.

Шутка Табакова имела глубокий смысл: как бы, на самом деле не относился Сурин к супруге, поступками его во многом руководила неуверенность в себе. Несмотря на крепкое телосложение, успехом у представительниц прекрасного пола он никогда не пользовался. Знакомясь с девушками, Сурин быстро замечал, насколько проигрывает парням, более опытным и умелым в подобных делах. Он не знал о чём говорить, что предложить, и чем заинтересовать. Единственное, что он видел – это скуку в глазах, и от этого становился ещё более робким и замкнутым…
Когда Наталья приняла его ухаживания, он не обманывал себя. Он прекрасно видел, как изменилось отношение девушки, едва она услышала о его зарплате и близкой очереди на квартиру. Но она была первой, кто ответил ему взаимностью, и за это уже был ей благодарен.
Развал страны разрушил многие надежды вчерашней молодёжи. Недавние перспективы рухнули в одночасье, и быть профессионалом на производстве стало не престижно. Юрий по-прежнему много зарабатывал, но теперь – только по сравнению с такими же работягами, как он сам. Семейное благополучие его теперь держалось не на любви, а лишь на том, что супругов связывали двое детей, которых надо было поднимать, несмотря на трудности.
Теперь дети выросли: старшая дочь заканчивала институт, сын болтался без дела, второй год увиливая при помощи матери от армии. Сурину это не нравилось, он роптал, но ропот его был тихим и никого не беспокоил. Сам Юрий Иваныч никогда не жалел о годах, отданных армии, но армия, в которой он служил, канула в прошлое, вместе с жизнью, которую он понимал. Гораздо больше его волновало осознание того, что ещё год-другой, и дети окончательно отделятся от родителей, и тогда его с Натальей вовсе ничто не будет связывать, кроме многолетней привычки.

…Котят было двое, и это каким-то непонятным образом отразилось на отношении Сурина. Видя два беспомощных комочка, он, даже не вспоминая о собственных детях, невольно чувствовал что-то до боли знакомое. Не рискуя ошибиться с полом котят, он дал им временные клички: Старший и Младший. Старший – потому что был немного больше размером, Младший – чёрно-белый – соответственно, поменьше.
Когда котята немного подросли, мать перенесла их в другое место. Найдя однажды коробку пустой, Юрий Иваныч, сильно растерялся, и весь день то и дело заглядывал под верстак, надеясь, что рыбка, принесённая им, кому-то пригодится. Однако к концу смены хвосты всё так же сиротливо блестели на газете, как и утром.
Расстроенный и раздосадованный, Сурин на следующий день ничего не принёс, но, увидев пустую газету, тут же, через весь завод стремглав бросился в буфет, работающий для трёхсменки. Через полчаса на привычном месте красовались два огромных бифштекса, ещё горячих, и вызывающих аппетит.
…Кошки появились незаметно, пока Сурин протачивал болванку. Сразу две. Обе серые, одна чуть темнее другой. Симы среди них не было… Юрий Иваныч оторопело наблюдал, как припасённые для неё бифштексы исчезают в хищных пастях чужаков, и не знал, что делать. Когда она появилась, ему оставалось только беспомощно развести руками. Сима равнодушно восприняла его жест, и убежала. А Сурин тем же вечером, после смены побежал по магазинам покупать сухой кошачий корм. Решение его объяснялось просто: шарики корма можно не сыпать сразу на пол, а держать в пакете, пока кошка не подойдёт сама.
Однако Симы на другой день не было, и шарики он, в конце концов, насыпал паре вчерашних чужаков, к которым присоединился ещё один, мохнатый, с каким-то рыже-зелёным оттенком.
Так, одна за другой, цеховые кошки начали протаптывать дорожку на участок металлообработки, прежде ими не обжитый. Юрий Иваныч, поначалу растроганный, вскоре схватился за голову: поголовье едоков всё увеличивалось, и кормёжка их обходилась всё дороже. К тому же, кошки вели себя по-братски отнюдь не всегда. Кто опаздывал к столу, нередко старался отбить пайку у соседа поменьше и послабее. Больше всех страдали вчерашние малыши: Старший и Младший, им приходилось подолгу отсиживаться поодаль, ожидая пока остальные вдоволь наедятся. Юрий Иваныч попытался пару раз навести порядок, отгоняя одних и прикармливая других, но лишь надолго распугал всех, а вернулись затем к столу только самые наглые, так что «протеже» его и вовсе ничего не досталось. В другой раз он избрал иную тактику, подходя к избраннику, и протягивая ему ладонь с шариками. Однако кошки вели себя по-разному: некоторые с интересом нюхали руку, другие – убегали. Сложнее всего приходилось с Младшим, который, похоже, боялся любого проявления человеческого присутствия и удирал, как только Сурин показывал, что видит его.

Время шло, миновал год с небольшим, и к увлечению Сурина кошками все постепенно привыкли. Со временем и сослуживцы Юрия Иваныча стали принимать посильное участие в кормлении животных, количество которых всё прибывало. Дошло до того, что участок металлообработки в народе начали называть «котофермой», а самого Сурина – главным котоводом.
А он тем временем делал для самого себя интересные открытия.
Началось с того, что он попытался представить окружающий мир таким, каким его видят кошки. Картина, которая при этом получилась (впрочем, далеко не сразу), его изумила. В глазах кота человек казался огромным монстром, обладающим качествами то ли языческих богов, то ли инопланетян. При его появлении в тёмной комнате становилось светло, начинали работать шумные страшные машины, бросающиеся колючей стружкой. Один за другим возле машин появлялись одинаковые предметы, которые были «блестящими, тёплыми, неудобными и ни на что не пригодными» (так Сурин определил «кошачьим» умом металлические заготовки и детали). Люди подолгу стояли возле машин, хватая и вертя руками их части, видимо, удовлетворяя то, что для кошки есть желание почесаться, поскольку иного объяснения подобным действиям дать было нельзя. При этом каждый человек «прихватывался» только к одной машине, и этим отличался от людей другой «породы», которые обитали за стенкой. Те целый день бродили из угла в угол, что-то куда-то подвешивая и снимая; поднимая и опуская в ванны с бурлящей отравой; пакуя «это» в коробки и отправляя по резиновой ленте куда-то вдаль. (Так Сурин «описал» работу участка гальваники).
Человек умел вызывать приятный тёплый ветер (когда включал калорифер), или противный, сбивающий с ног холодный (когда открывал вентиль со сжатым воздухом), и совершал множество других поступков, неподвластных разуму. Каждый день, вдоволь насуетившись, люди дружно покидали помещения и куда-то уходили, для того, чтобы завтра, возникнув из небытия, появиться снова и заняться прежней ненужной деятельностью.
По характеру люди были, в основном безразличны, хотя иногда среди них встречались и злые, мечтающие пнуть ногой, и добрые – вроде Сурина, «дары приносящего». (В этой части мысли Юрий Иваныч как-то поморщился, не будучи уверен, что кошки оценивают его деятельность именно как добро, а не как-нибудь иначе.)
«Могут ли кошки понять, что работа является для человека средством добычи пропитания?» – спрашивал себя Сурин, и временами приходил к выводу, что некоторые – могут. Во всяком случае, к «чудачествам» людей многие из них относились весьма уважительно. Впрочем, и среди кошек попадались бестолковые, (хотя и редко), за то на их фоне черты ума остальных проступали ещё более рельефно.
Регулярно совершая мысленные путешествия по кошачьим душам, Сурин начал замечать - насколько эти души различны. Не подверженные влиянию традиций, религий и домашнего уклада, кошки в чём-то отличались друг от друга гораздо сильнее, чем люди.

Некоторые, например, еду принимают, но контакта избегают; другие – пытаются найти общий язык, ищут пути доверия; третьи – пренебрежительно наблюдают со стороны, не понимая смысла людской суеты. И дело здесь не в трусости или характере, как кажется на первый взгляд. Различия коренятся гораздо глубже, на уровне мышления и душевной конституции.
Совершая свои открытия, Сурин зачастую оказывался не в силах их сформулировать, и, когда говорил с мужиками, чаще всего натыкался на непонимание и насмешки. Обычно единственным, кто готов был выслушать Юрия Иваныча, оказывался Гиви.
Однажды Сурин указал ему пальцем на большого серого кота, лениво развалившегося на калорифере и с высоты созерцающего происходящее на участке.
-Видишь? Этому, похоже, всё непонятное кажется бессмысленным, и поэтому – достойным презрения.
Гиви кивнул:
-Потому что жизнь правильно понял. Знает, кто здесь умный, а кто дурак.
-Сам-то умный, конечно?
Гиви кивнул.
-Как человек. Такие всё знают! Послушать – Богу правильный путь укажут! Только, почему-то, чем больше знают, тем меньше понимают…
Сурин почувствовал лёгкий укол: ещё недавно он и сам смотрел на мир подобным образом…
Что-то изменилось за последнее время. Сам того не ведая, Сурин начал пристальнее вглядываться в людей.

Вот, например, Саня Сульдин, фрезеровщик. Живёт в пригороде, скотину дома держит, и думает, будто знает про животных всё на свете. Всё объясняет инстинктами и привычками. А, по большому счёту, сам живёт инстинктами и привычками. Тысячу историй, если надо, расскажет, про жизнь, и все – с одним, заранее известным выводом. За 15 лет работы не рассказал ничего неожиданного. Раньше Сурин на это как-то не обращал внимания… Или – Лёшка Павлов, токарь, напарник Сурина. Второй год жалуется на шерсть, лишаи и прочие «кошачьи напасти». Про аллергию поёт, а у самого – станок пылью зарос, и окурки где попало валяются. У этого – мировоззрение последовательное! Что-то не клеится – кто-то виноват. Резец не идёт – с женой вечером полаялся, уснуть не давала; сверло сломал – кот рядом почесался, шерсть летит!
Да и к себе Сурин начал относиться более критично, чем прежде. Мне стало казаться, что приятель мой постоянно чего-то не договаривает, словно терзаемый мыслями, не покидающими его даже во время лёгкой беседы.

-Я вот подумал, - заговорил он как-то. - Человек отличается от кошки, как комната с десятью замками от комнаты с открытой дверью. К человеку полжизни ключи подбираешь, а в комнате, может, ничего и нет! А у кошек всё на виду, - мысль идёт прямо из души, без всякой стеснительности и прочих предрассудков. Что в комнате есть – сразу видно. Поэтому и наблюдать за ними гораздо интереснее.
…Мы стояли, как в последнее время повелось, на лестничной клетке, куда выходили покурить с соседних этажей. И если прежде мой приятель говорил в основном о политике и зарплате, то в последнее время – только о кошках. Я поначалу посмеивался, но затем проникся, и новости с кошачьих фронтов слушал почти так же, как в войну люди слушали Левитана.

-Стою, вот, как-то раз у станка, смотрю: Анюта песочек закапывает…
-Песочек? – переспросил я. – Из дома принёс, что ли?
-Грузин дал, у него ж целая гора на полировке. Ну, я и насыпал в уголок… Лучше, когда животное приучено, - пояснил он. - Так вот, гляжу через пару минут, - Третьяк подошёл. Постоял, понюхал, повертел головой, да и призадумался…
К слову, теперь Сурин звал всех кошек исключительно по именам, которые, в основном, сам же и придумывал, при чём подчас – весьма оригинально. Третьяк, к примеру, с его слов, очень напоминал мордой прославленного хоккейного вратаря; Анюта получила кличку за большие глаза («цветы такие есть – Анютины глазки»); Райка – за сходство с кассиршей из местной столовой; Хвостик – по причине нехватки значительной части этой самой части тела; Леопольд – в честь героя мультфильма («хоть и не похож нисколько»), Пушка – за то, что здоровая и пушистая, персидских кровей, видать. Котёнок её, соответственно, - Пушкин.
-Где-то через полчаса подошли Третьяк с Дашкой (они в последнее время постоянно вместе), присели, кушают. А поодаль - Анюта идёт с Леопольдом (это котёнок её); увидел её Третьячок, и глядит, глаз не отводит, аж напрягся, она ж – кошка красивая, да и он, видать, песку нанюхался не просто так… И тут вдруг Дашка ка-ак даст ему по башке лапой, и – бегом за Анютой! Та - от неё, вместе с котёнком. Через минуту Дашка возвращается, садится, и - снова ест, как ни в чём не бывало… А он – ты бы видел! Наверно и про голод забыл – сидит гордый, морда аж лоснится. Как же: раз ревнует, значит ценит! А она, гляжу, ест, а сама на него то и дело косится исподтишка…
К слову – имя Дашка Сурину не нравилось, но так её назвали женщины с гальваники, и он с ним смирился, а вот Анюта была одной из тех, с кого начиналось котоводство – Младшим из двух котят Симы. (Старший, по словам Юрия, как-то очень неожиданно пропал; такое часто случается в заводских условиях: то в ванну с кислотой на гальванике упадёт, то механизм какой закрутит, то собаки на улице загрызут… «А может, и из людей кто, - предположил как-то Сурин. – Мало ли?..)
-Некоторых котят, правда, женщины домой забирали, но это тех, которые посимпатичнее, а Старший был так себе… Вот сестрица его – Анюта – красавица: и окрас, и глазищи… Но - дикая!.. Ни разу к себе не подпустила! Чуть что - сразу в сторону отскакивает. И шипит!
То ли дело Леопольд – сынок её. Внешне – вылитая мамка, только носик чёрный, и глаза не такие. У неё большущие, бездонные, а у него – как у малолетнего беспризорника – хитрые и колючие. Смотрит - будто зло затаил на тебя. Хочешь погладить - не отпрыгивает, но и не любит, сразу видать. Коты, я заметил, вообще прохладней к ласке, чем кошки… Так вот, Леопольд на самом деле не злой вовсе, просто заводной. Кроссворд мужики отгадывают, ручку на столе оставят – вмиг заиграет! Хорошо, если отнять успеют, или после найдут… Раз, как-то, краска на стене лупиться начала, - так он с разбегу на стенку прыгал, и отколупывал кусочек за кусочком. А после смотрел, как они на пол летят. Часа полтора прыгал, пока не устал окончательно. Помню, кошечка ему понравилась, Кисточка, дочка Дашкина. Какие только номера они не выделывали!..
-…Но Кисточка – это отдельная история, я про Леопольда хотел рассказать. И про мамку его. Как уж она вляпалась, ума не приложу, такая осторожная была всегда… Только в один день пропала внезапно, а когда появилась (месяца через два) – у неё одной лапы не было. Задней левой. Ковыляет кое-как, будто змея ползёт. И бояться стала пуще прежнего, не только меня, но и кошек, они ведь слабых не очень жалуют.
Подползла она к верстаку, я даже от станка отошёл, чтобы не спугнуть. И вдруг, откуда ни возьмись, Леопольд. Проголодался, видать; летит, как на крыльях! Сейчас, думаю, прогонит. А он вдруг остановился в метре и глядит на неё. А она морду от еды подняла – и на него смотрит. Кто мне после этого скажет, что кошки родства не помнят – в глаза плюну! Всё они помнят! Нет у них только понятий, типа «старших слушай», или «на родне не женись». У людей все родственные связи расписаны - как к кому относиться надо… Для нас «мать» - понятие святое; Гиви, вон, рассказывал – молодой был, за кинжал хватался, коли что не так услышит. А для кота она кто? Он ведь почти взрослый кот уже, она ему, по нашему разумению – противоположный пол. Как к матери относиться, - никто кота не учит!
И вот – уставились друг на друга. У неё в глазах – страх. Может, и метнулась бы в сторону, да трудно без ноги. Ждёт. А в глазах, кроме страха, ещё что-то. Надежда, что ли? А у Леопольда, - не поверишь, – сострадание! У него и так глаза какие-то прищуренные, а тут, прям, вообще – взгляд такой, словно это ему больно. Будто рвёт его что-то изнутри на части, такое, чего он сам понять не может.
И, вдруг, смотрю: напряжение в лапах у него ослабевает, и он уходит. Медленно-медленно… Голову опустил… А она ещё поела немножко, и поползла к выходу.
Я после проследил – она в той комнате пряталась, куда с гальваники пустые бочки относят, там запах стоит жуткий, кошки туда не заходят. Там, похоже, и жила, только поесть выползала… Потом я её ещё раза три видел, не больше. А после – пропала окончательно. Умерла, наверно…
Юрий Иваныч замолчал. Сигарета давно догорела, пора было расходиться. Но внезапно он спохватился.
-Расскажу ещё один случай, пока не забыл! Дашка-то, как я тебе сказал, Анюту невзлюбила. Гоняла её потом почти всё время, - видать было за что. Хотя та, насколько я видел, котов к себе не подпускала. Родила Леопольда по-малолетке, и всё! Хвостик от неё аж бегал, так она шипела на него! Но я не про это. Главное: ненависть Дашкина на сына Анюты перешла. Не успеет Леопольд на участке появиться, как она уж на страже. Он ей и глазами, и «типа: мяу?», мол: за что, тётя?! А она – ни в какую! Пошёл вон, и всё тут! Видать, всё ж было что-то, чего я не видел, не могла она вот так, из-за одного раза чуть не год помнить! Уже и Анюты не стало, и Третьяка (не знаю, куда он делся – пропал!), а Дашка так Леопольда и гоняет! Но тут у неё дочка подрастает – Кисточка! И, когда мамки нет, Леопольд очень даже не против с этой Кисточкой поиграть. А игры у них – хоть на камеру записывай. Дети, как будто. Однако, дети подрастающие. И он уже не такой маленький, что легко его просто так прогнать, да и она против такого материного отношения. Но Дашка – кошка здоровая, она и взрослых котов гоняет при случае, а Леопольд в мать пошёл, - мелковат росточком, так что, если отмордует, любая баба позавидует! Ан нет, гляжу, он всякий раз всё упёртее становится. Шипит, глаза прищурит, по полшага пятится, а – не убегает!
…Весь участок следил, чем у них закончится. Кто что увидел – другим пересказывает. И вот однажды – сидят Дашка с Кисточкой у верстака, корм жуют, вдруг подходит Леопольд. Остановился на секунду, подошёл, и присел с краешку. Дашка на него голову подняла, и, вдруг он – раз! – и боднул её слегка головой, в щёку. Не больно так, с юмором. Мол: «Не уследила, мамаша, теперь смирись: быть тебе отныне тёщей!» А Кисточка кушает, и вид делает, что не при чём. Взглянула на неё Дашка… и тоже нос в газету уткнула.
-С тех пор всё нормально у них, - подмигнул Юрий Иваныч.

К отдельной истории про Кисточку Сурин в тот раз так и не вернулся; я узнал её гораздо позднее, как и её неожиданное продолжение.
Началось с того, что в очередной раз окотилась Дашка. Котят никто не видел, но бока, выпиравшие во все стороны ещё накануне, резко опали, и появляться «на людях» Дашка стала по строгому распорядку: прибежит, поест, и снова исчезнет. Так продолжалось около месяца. И вот, как-то в обеденный перерыв, когда мужики уселись за домино, Сурин лежал на скамейке, расслабляя ноги, и привычно дремал.
Внезапно что-то мягкое упало ему на грудь. Ожидая подвоха от товарищей, Юрий Иваныч резко открыл глаза и прямо возле носа увидел усатую кошачью морду.
-В чём дело? – спросил он, немало удивлённый. Дашку, обитавшую по большей части на гальванике, он до этого особо не жаловал.
Мурлыча, та спрыгнула на пол и громко мяукнула. Сурин повернул голову и увидел двух котят, уже подросших, но ещё изрядно робких. Один был серым, с тёмными пятнами от головы до хвоста, и казался уменьшенной копией самой Дашки, второй же - какой-то грязновато-белый, с серыми разве что хвостом и ушами, а так же светло-бурым оттенком на спинке и носочках лап.
-Сима! – удивился Сурин, видя перед собой явно сиамского детёныша, только более светлого, чем принято. – Это твой? – обратился он к распираемой от гордости Дашке.
Внезапное открытие, что между «сиамкой» Симой и обычной серой Дашкой имеется родственная связь, мигом прогнало сонливость. Вспомнились школьные уроки по биологии об опытах Менделя. Что-то про жёлтые и зелёные горошины. Сурин поднялся с лавки и долго наблюдал, как мама бегает от котёнка к котёнку, не позволяя им разбежаться в разные стороны. А чуть позже, уже приступив к работе, обнаружил всю троицу на собственном «спальном» месте. Дашка растянулась на неубранной телогрейке, а котята уткнулись носиками в её живот.
Так в цехе появилась «сиамская девочка», получившая впоследствии имя Кисточка.
-Почему так назвал, сам не знаю, - говорил Сурин, пожимая плечами. - То ли потому, что во взгляде её было что-то «рысье», а у рыси такие кисточки бывают на ушах, то ли просто от слова «киса»… Как-то само так получилось…

За год Кисточка выросла и превратилась в стройное, грациозное животное, способное украсить собой любую выставку; поэтому, когда Сурин увидел язвы на её голове, он пришёл в ужас. Кисточка постоянно чесалась, раздирая в кровь уши, голова её быстро лысела, и мордочка покрывалась чёрными крапинками, похожими на разбрызганную грязь.
С полгода назад Сима-старшая умерла от таких же точно язв. Тогда Сурин ничего не сделал, до конца надеясь на силу кошачьего иммунитета. Теперь же он ясно понимал, что внешнее сходство как-то нелепо отразилось и в предрасположенности к страшной болезни.
-Здесь же гальваника рядом, а там кислота, грязь, - заметил Гиви, видя расстроенные чувства Сурина. – Некоторых не берёт, а некоторые дохнут.
Дохнут! Сурина всколыхнула неотвратимость слов старого грузина. И, в тот же день, после работы, он побежал в ветеринарную лечебницу за советом. Узнав, что кошка живёт в заводском цеху, врач покачал головой, но рецепты всё же выписал, и посоветовал, если что, принести «всё-таки» больную в стационар.
С этого момента началась битва Юрия Иваныча за жизнь своей любимицы. Борьба, прежде всего, с ней самой. Ежедневно, на глазах у изумлённой публики, Сурин носился по цеху, отлавливая Кисточку для принятия процедур. В первую очередь он тщательно купал её со специальным мылом в заранее приготовленной воде, после чего обрабатывал голову мазью. Всякий раз, оказавшись на свободе после «лечения», кошка удирала с такой скоростью, на какую, казалось, не была способна. Отвага, с которой она сопротивлялась процедурам, была соизмерима лишь с упорством, с которым она каждый день появлялась у обеденного верстака, провоцируя очередную охоту…
Примерно через неделю ей стало лучше. Чёрные крапинки на мордочке посветлели, кровоподтёки за ушами зарубцевались, и Сурин сделал вывод, что пора переходить ко второй стадии лечения. Теперь он не намыливал Кисточке голову, а лишь протирал губкой, пропитанной особым раствором. При этом она по-прежнему извивалась, пытаясь вырваться, но уже не так настойчиво, как прежде, а, скорее, инстинктивно, нежели действительно пытаясь удрать. Когда же он, после протирания губкой, начинал намазывать ей голову мазью, она даже слегка поуркивала, словно от скрытого удовольствия.
Закончился курс лечения резко и неожиданно. Наложив в очередной раз слой мази, Сурин опустил кошку на пол и стал вытирать пальцы ветошью. И тут Кисточка, вместо того чтобы привычно убежать, повернулась к нему задом, подогнула передние лапы и задрала хвост.
-Ты… чего?.. – опешил он.
Кошечка повернула голову и, глядя Сурину в глаза, призывно замяукала.
-Что это с ней?.. – заикаясь, спросил он проходившего мимо Гиви.
-А ты не понимаешь, да? – отозвался грузин, цокнув языком и покачав головой. – Жениться обязан теперь, вот что!
Юрий Иваныч медленно поднялся с корточек, сопровождаемый взглядом двух кошачьих глаз.
-Иди, кисонька! Ступай себе, - проговорил он. – Я – не тот мужчина, который тебе нужен.

Случай этот, после того, как с подачи Гиви о нём узнали в курилке, вызвал шквал смеха и кучу вопросов о том, как Сурину удалось соблазнить кошку. Тот, поначалу, отвечал, но, по мере того, как смех нарастал, всё больше уходил в себя.
Шутки касались, главным образом, его семейной жизни. Кто-то поздравлял с первым опытом измены, кто-то – предлагал найти женщину получше, или, хотя бы, повыше ростом, спрашивали: не гоняют ли его теперь другие коты… Мужики обещали наловить на улице кошек и принести в цех, а то своих уже не хватает; женщины, до которых тоже докатилась народная молва, предлагали познакомить с какой-нибудь вдовушкой или разведёнкой. Впервые за многие годы работы на заводе Сурин надолго стал объектом всеобщего внимания.
Окружающим казалось, что они его задевают, и от этого насмешки становились ещё сильнее, почти каждый считал своим долгом уесть Юрия Иваныча поядовитее, но он только тихо улыбался и ничего никому не говорил. О том, что творится в голове прославленного токаря, ещё очень долго никто не догадывался…

А он по-прежнему каждый день продолжал кормить кошек, словно ничего не произошло. Только его взаимоотношения с ними как-то незримо изменились. Если раньше он просто насыпал им корм, иногда гладил или чесал за ухом, то теперь у него с ними, казалось, шёл постоянный диалог. Иногда этот диалог состоял из молчаливого обмена взглядами, иногда Сурин задумчиво, но очень внимательно поглаживал собеседника, а иногда шутливо теребил того пальцами, но в любом случае со стороны казалось, будто коты отвечают ему на каком-то бессловесном наречии, понятном только посвящённым.

Как гром среди ясного неба прозвучала новость: Сурин ушёл от жены! Юрий Иваныч – этот хранитель традиций и символ верности, собрал в чемодан кое-какие пожитки и отбыл в неизвестном направлении. Накануне он имел долгий разговор с Натальей, в очередной раз показавший, что говорить им особенно не о чем. Уговоры с её стороны казались нелепыми даже ей самой, настолько мало связывало супругов, проживших четверть века рядом, каждый в своём одиночестве.
До меня известие докатилось с большим опозданием, так как я в те дни гостил у родственников в деревне, а поскольку на заводе я уже не работал, то новости о бывшем соседе лишь изредка достигали моих ушей.
Первое время говорили что он поселился в общежитии; потом, я слышал - снимает комнату на другом конце города… И, наконец, до меня докатился слух, что он живёт с какой-то женщиной неподалёку от прежней квартиры.

…Без малого три года прошло, прежде чем судьба подарила мне встречу со старым приятелем. То, что некогда было живо, успело стать историей, и, может быть, оттого рассказ Сурина прозвучал таким спокойным и последовательным, что где-то в себе он пересказывал его множество раз.
-Чем больше я наблюдал за кошками, тем отчётливей видел себя, - начал он, доставая сигарету. – В моей жизни не было ничего, что меня держало, кроме страха потерять то, к чему привык. А когда произошла история с Кисточкой, всё в раз перевернулось. Я вдруг понял, что могу нравиться женщинам, умею быть нежным, ухаживать, доставлять удовольствие. И, самое главное, - я впервые в жизни почувствовал себя самцом. Мужчиной, способным выбирать! Теперь-то я знаю, что давно этого хотел… Я ж никогда прежде не выбирал! Наталья меня выбрала, я и был счастлив, что хоть кому-то понадобился…
Теперь уж нет смысла скрывать, - после того случая я придумал себе развлечение. Ехал на автобусе туда, где меня никто не знает, и тренировался. Заговаривал с женщинами, знакомился, некоторых провожал. Сначала – плохо получалось, ну так ведь раньше я и кошку погладить как следует не умел! Ничего – быстро освоился! Заначку даже завёл специальную: «на женщин».
Сурин глубоко затянулся и выпустил в сторону клуб дыма.
-И, знаешь, что я заметил? Общаться, по большому счёту, мало кто умеет. Большинство – такие же, как я. Если захотеть, дорогу к сердцу женщины не трудно найти. Природа в этом деле сама всё за человека делает! (Это меня кошки научили!)
Сначала просто гулял, ухаживал. А через месяц впервые что говорится «сходил налево». Потом ещё разок-другой. Скажу честно – не понравилось. Не понравилось именно тем, что оно «лево». Не хочу я так. Не привык. Налево бегает тот, кто каблука боится. А я понял, что если скажу Наталье, то это всё равно разводом закончится. Она-то простит наверно, да я прощения просить не собираюсь! Подумал я пару дней, прикинул: 45 лет всего, не старый ещё! Дай, попробую всё заново начать. Вот и ушёл.
Хотел, кстати, и с работы уйти, чтобы уж всё разом переменить. Токаря, сам знаешь – везде нужны, без работы не остался бы. Да не смог, - кошки не отпустили! Так что работаю всё там же. Грузина, вот, недавно на пенсию проводили…
Сурин развёл руками, как бы давая понять, что рассказывать больше нечего.
-Я слышал, ты не один теперь, - осторожно спросил я.
-Да… Нашёл женщину… - он явно не собирался развивать эту тему. Затем вдруг, словно спохватился. – Кота завели. С работы принёс! Я уже четырёх котят раздал. Одного вот – себе оставил.
-А Кисточка как? – спросил я.
-Живёт всё ещё в цехе. Больше не болеет. Котилась уже не помню сколько раз. Вот её-то котёнка я и приволок домой. Долго сомневался – стоит ли брать? Дождался, пока вырос. Он как-то побаливать начал, вот я его и взял. Хотя, иной раз думаю – не отнести ли обратно? Тесно коту в городской квартире. На заводе хоть и опасно, а всё же – свобода. Это, как я понял – самое главное! Ладно, посмотрим… Лена к нему уж больно привыкла, да и дети…
Он снова замолчал, не желая вдаваться в подробности личной жизни.
-Как назвал?
-Кого? Кота? Тюбик. Как же ещё? Где кисточка, там и тюбик! Мальчик. С мальчиками, оно как-то спокойнее…