Хабитус.

Хабитус.

Тебе всегда мало.
На тебя не напасешься.

Твое удовлетворение,
Каким бы ни было сладким,
Всегда временно.
И когда оно проходит,
Оставляет пустоту,
Которую тут же нужно заполнить.

Рам Цзы (Уэйн Ликерман).

Как всегда, вступленческая часть.

Написал я как-то кое-что. Ну, ладно.
Так нет, нацарапал еще, и еще и еще.
Ну, все, думаю, хватит уже.
Больше уж и не буду.
Но чем заполнить пустоту?

Вот один писатель как-то написал, что по настоящему писатель начинается тогда, когда он, так сказать, «разденется» и вывернет душу наизнанку, вот тогда это трогает и задевает.

Я пишу и пишу. Меня никто не читает.
Гады, редиски, жалкие ничтожные люди!
Ну, погодите же, вот я вам еще напишу.
Итак.

Во время оно (в незабвенные советские времена) я был горным туристом и похаживал в горы. У нас тут (я имею в виду СССР, вечная ему память), на Кавказе. Кавказ давно усмирен, никаких Абреков и княжен Мери, так что проходи свои единички, двойки, тройки и даже четверки (на пятерку я не тянул), сколько душе угодно. Трудно было представить, что всего через несколько десятилетий он так всколыхнется.
Обычно поход обходился довольно дешево, снаряжение давали в клубе, так что мы иногда умудрялись отправляться одолевать горные перевалы трижды в году, (сочетая, тем не менее, это с работой в своем НИИ или ВУЗе): летом в сезон – это в очередном отпуске, весной и осенью – на майские и октябрьские праздники.
Упомянутые выше нумера – это спортивная квалификация тяжести похода и его сложности и опасности, в том числе количества и степени опасности горных перевалов, которые надлежало пройти, оставив там записочки типа «Киса и Ося тут были».
Были у нас и восхождения на вершины, но они были дилетантсткими и «не законными».
Чтобы участвовать даже хотя бы в двойке, я уже не говорю о тройке или четверке, надо быть физически крепким и в хорошей спортивной форме, а для этого надо бы всю зиму тренироваться и поддерживать хорошую форму, что трудно сделать непрофессионалу, который целый рабочий день занимается, в основном, «сидячим» трудом.
В этом-то и состояла вся заковыка и все «недоумение».
А времена-то были «Брежневские» и не считалось таким уж грехом выпивать по всякому поводу «по рюмочке-другой». А я тем более еще с времен армейской службы был весьма склонен к этому.
И вот – зима идет. Сегодня у кого-то день рождения. На работе было принято пышно это дело отмечать. Завтра – у приятеля в гостях. Послезавтра просто так, шли с сослуживцами с работы. И конца этому нет.
А чтоб в субботу и (или) в воскресенье – на лыжах, что-то никак не получалось. Беда!
Как при всем этом я, тем не менее, ходил в походы, причем успешно, как нетренированный организм мог с этим управляться, хотя бы и под влиянием стрессовых ситуаций, я до сих пор не понимаю.
И вот однажды в конце зимы, размышляя на эти темы, я решил – хватит!
С утра в воскресенье я взял, наконец, лыжи и поехал, как сейчас помню, на тринадцатом трамвае аж до конца, где начинался лесной массивчик.
Этот трамвай и до сих пор так бегает и массивчик тот еще уцелел, слава Аллаху!
И вот углубившись в лес, где было проложено множество лыжней, я встал на одну из них и побежал. Ну, может быть, не так быстро, но и не так медленно.
Я бежал и бежал и мало отдыхал. Я думал, что знаю, куда выеду в конце концов – к ж.д. платформе в направлении Мытищ, но ее что-то все не было и не было. Ха-ха, в общем я заблудился. Стало уже теменеть. Ну и ну!
После долгих плутаний и расспросов встречавшихся лыжников, которые, слава Богу, иногда попадались, я уже в темноте выехал к какому-то трамвайному кругу, совсем другому, чем тот, что был в исходной точке путешествия, и изрядно уставший уже ночью вернулся домой. Жена уже начала было беспокоиться.
И вот я улегся в кроватку почивать с чувством удовлетворения, ибо хоть и в конце зимы, но приступил таки к тренировкам.
А утром, утром-то – еле встал. Все косточки болят, икроножные мышцы болят, ну, да это понятно. Тренироваться, приятель, надо регулярно.
Но самое неприятное и неожиданное – это боли в паховой области. Господи, что такое, еле могу ходить. С трудом и опозданием притащился на работу в свой проектный институт. Кстати, назывался он ГПИ «Электропроект», а я там работал в группе ЛЭП (линии электропередачи) и проектировал последние. На следующий день еще хуже, распухла вся мошонка. Страшное дело!
Куда тут на работу, пошел к врачу, к терапевту то есть. Ну, вы наверное знаете, терапевт – это как бы диспетчер. Если типичных простудных заболеваний нет, посылает на анализы и рассылает к специалистам. Она дала мне бюллетень и отправила по разным кабинетам и разным лечебным учреждениям на предмет выявления истины.
Дело это такое, которое длится во времени, улита ползет медленно, а время идет и идет. И никто ничего у меня по своей части не находит. А мне все хуже.
Помню, был и в специальной клинике у фтизиатра. Оказывается, может быть туберкулез всего, а не только легких. Не приведи Господь! После всяких анализов и рассмотрений фтизиатр сказал мне
- Радуйся, несчастный, что ты не по нашей части!
Я, конечно, порадовался. А время идет и уже второй месяц пошел моих скитаний по кабинетам. А мне все не лучше. Хожу с трудом. Батюшки!
Однажды, помню, попал на консилиум. Думали, видимо, что же со мной делать. Вот я вхожу в кабинет и застаю там большой стол типа операционного и трех врачей, причем – одни дамы. Они смотрят на меня скептически и велят раздеться совсем наголо и возлечь на ложе, то бишь на этот стол, что я, разумеется, покорно делаю.
Вот они подходят, становятся этаким кружочком, молча осматривают меня и ощупывают. Потом одна из них говорит другим с большим удивлением
- Посмотрите только, какой у него хабитус!
Все дамы в белых халатах дружно с ней соглашаются и удивляются, согласно кивая головами.
Затем они велят мне одеваться и на следующий день явиться обратно к своему участковому терапевту.
Визит к терапевту на следующий день ничего не дал. Она прописала мне принимать антибиотики, продлила бюллетень и что-то говорила насчет какой-то медкомиссии, которую собирают, когда человек не работает по болезни более двух месяцев. А дело-то подходило уже к двум месяцам. Видно было, что она сама несколько обескуражена и не знает толком, что предпринять. Ну, это не первый и не последний случай в медицинской практике.
Грустно бреду я домой из этой поликлиники. А надо вам заметить, что поликлиника эта была ведомственная и располагалась недалеко от квартирки, в которой проживал мой друг Юрка Фролов. Мы с ним во время оно вместе учились в трамвайном техникуме Мосгорисполкома. Описываемые здесь события относятся к семидесятым годам прошлого века, а учились мы в далекие 43-45 г.г. Представляете? Усатый вождь царил над нашим миром!
А мы в техникуме затеяли литературный кружок, да и драмкружок у нас был, заметьте. Юрка же был не лишен литературного дарования. Можно сказать, он и правда был тем, что называется «поэт». Я ему как бы ассистировал. И втайне мы, конечно же, дурни, писали крамольные стихи. Например, помню такой
Метет метель над крышами вздымаясь,
Ревет пурга, свирепо оскалясь,
Как широка страна моя родная,
Но только жаль, что вязнут ноги в грязь!
Куда пойти, куда направить поступь,
Как загореться в мутной пелене?
На города смотрю, как на погосты,
В просторах вольных нет свободы мне!
И, конечно, нас «заложил» осведомитель, который был и в нашем кружке. Но, о Санта Маджоре, слава тебе! Нас тогда не тронули, а то я бы наверняка погиб в Гулаге. Почему нас пощадили? Везуха!
А узнали мы об этом только значительно позже. Тогда в конце 45-го Юрку, как старшего, вызвали в «комитет комсомола», а там сидел дядя. Он ему коротко разъяснил, что Органам все ведомо и чтобы мы заткнулись. С него же взяли подписку молчать об этом как рыба аж двадцать лет, что он и сделал.
Так вот к этому Юрке я и завернул с горя. Я был настроен только попить чаю и поплакаться в тряпочку, но он, как человек разумный, извлек из холодильника поллитровку. В такой ситуации уговаривать меня долго не пришлось. И в конце концов мы здорово нагрузились. Не могу себе представить, как мне удалось все таки добраться домой «на своих двоих».
Просыпаюсь утром как теперь говорят, «с большого бодуна», шевелюсь на постели, прихожу в себя. Ведь после пьянки как-то все забылось, что там было вчера-позавчера.
И чувствую – что-то не то! В чем дело? А, вот оно – ничего не болит. Мошонка и паховые мышцы нормального размера, как будто ничего и не было, словно все мне приснилось. Туда-сюда пошевелился, сначала осторожно, потом «потянулся по полной», сделал потягушки – не болит. То есть я здоров.
Ребята, провалиться мне на месте, если я вру! Я здоров! Мы с женой не знаем, что и думать, но факт есть факт.
Пошел к врачу через несколько дней. Сразу нельзя, надо было, чтобы алкогольные ароматы более или менее выветрились. Врачиха, полная дама средних лет, почему-то даже не очень удивилась. Смотрите, говорит, как быстро ампицилин помог, замечательно (когда же бы я успел его принять), и закрыла мне больничный.
Вот такая была история. А ларчик-то просто открывался, как позже выяснилось. Надо было обратиться к врачу, который работает со спортсменами. Просто от большой неожиданной кратковременной физической перегрузки нетренированного организма произошло сопутствующее простудное воспаление паховых мышц, частично затронувшее и область мошонки.
В спортивном мире это явление хорошо известно.
Лечить его следовало покоем и наложением соответствующих компрессов.
А я ведь говорил им, что перед этим набегался на лыжах!
И кстати этот случай выявил, что как следует «поддать» не всегда плохо. Хорошая порция спиртного имеет большой антипростудный эффект.
Так эта история и осталась в моей биографии удивительным случаем спиртотерапии, а детали постепенно забылись.
Вы думаете, что на этом и все? Как бы не так! Спустя время я как-то случайно, вспоминая минувшие события, вдруг остро вспомнил, как они (врачихи) обозвали
меня хабитусом. Какой у него хабитус, восклицали. И головами качали. Но что же это за хабитус такой? Обратился к словарям. Оказалось, что хабитус или «габитус», по латыни habitus – это телосложение человека, особенно когда оно связано с тенденцией к развитию какого-либо заболевания. Я подумал в те годы: «Телосложение. Ну, что телосложение, что может быть у меня тут такого-этакого?» И так ничего не понял и оставил это смущающее обстоятельство в покое.
И только значительно позже, лет этак через 10, я понял, как человек может всю жизнь заблуждаться. Можно, как господин Журден, не знать, что ты всю жизнь говорил прозой. Однажды я, как говорится, «принимал ванну». А прямо перед ванной у нас в стену вделано зеркало и можно встать в ванной и видеть себя в полный рост.
И вот я встал в полный рост и впервые в жизни взглянул на себя критически. Просто раньше почему-то мне это ни разу в голову не приходило. Взглянул и вижу: ну, и фигурка! Ужас. Я увидел перед собой некоего урода. Боже мой! Талия практически отсутствует, грудная клетка (кстати одни ребра) прямо переходит в таз, из которого торчат ноги. Ну, эти вроде прямые и нормальные. И худущий, как узник какого-нибудь Заксенхаузена, хоть в кино снимайся. Как говаривала моя жена: «Без слез не взглянешь» и еще «Краше в гроб кладут». Вот он – хабитус!
И это я? Как же я раньше-то столько лет не замечал?
Вопрос, как говаривал мистер Джингль.
Ну, когда я одет в более или менее костюм или что-то в этом роде, то одежда, видимо, скрадывает эти недостатки, тем более, что она всегда была мне несколько велика. И если не приглядываться, то вроде ничего. Ну, а летом и, например, на пляже? Там ведь одни плавки.
Но я помню, мне казалось, что и на пляже я всегда в молодости выглядел неплохо, судя по взглядам окружающих. Как это может быть? Или я за последние годы так сильно похужел?
Факт оставался фактом. Я долго был под впечатлением от своего хабитуса.
Разглядывая фотографии и все мои там позы, ясно видел недостатки фигуры.
Я урод, я урод, я урод! Я Риголетто, где моя Джильда?
Человек привыкает ко всему и со временем я привык и стал не обращать внимания на этот досадный факт. У всякого свои недостатки. Я стал надолго забывать об этом и это забывание есть необходимое условие сосуществования в социуме. Так происходит, я думаю, со всеми людьми, имеющими некоторые уродства. Так они вписываются в окружающий мир. Да и окружающие обычно быстро привыкают и эти отклонения не замечают.
Но иногда оно прорывается и кто-нибудь из твоих друзей или сослуживцев нет нет, да ляпнет что-нибудь этакое обидное (например, в раздражении чувств).
Се ля ви, это уж приходится проглотить.
И все-таки, продолжая эту тему, я ничего не понимаю. Как же так?
В молодости я был черноволосым и белозубым и пользоваться у женщин большой популярностью.
Например, когда-то мы учились в техникуме имени товарища Мосгорисполкома. Позже через 25 лет после окончания (в семидесятые годы прошлого века) мы устроили встречу и в доверительных беседах и воспоминаниях во время оной некоторые «девчонки» мне говорили, что были в меня влюблены, а я хоть бы хны.
Да и часто такое случалось. Так, молоденькая соседка по квартире в Москве, когда я вернулся из армии с молодой женой, весьма сокрушалась, так как она ждала моего возвращения и втайне на меня рассчитывала (естественно, я узнал об этом много позже). Да и на работе нечто похожее бывало.
Вот почему я так долго не мог заметить своего хабитуса. И как же он со всем этим сочетался? Значит, он как-то так не замечался моими поклонницами.
Ну, и слава Богу!
Читатель вправе спросить, в какой же мере автор воспользовался своей популярностью среди женского народу. Но это уже тема особого разговора.
Ну, хорошо, предположим хабитус у человека в порядке, а уродство спрятано в моральном облике. Предположим, у него очень не дотягивает до нормы совесть или ее попросту нет. Такой человек преуспеет в жизни и кто же будет знать, что он, в сущности, урод?
Касательно женского полу уж очень я был стеснительный. Пока туда-сюда, болтовня и светский разговор – тут я еще ничего, иногда даже очень, и тем приводил в заблуждение весьма многих особ. Но как достанет до дела, тут я теряюсь и не решаюсь.
Вот раз был такой случай (в бытность мою в армии в чине мл. лейтенанта). Наша часть в тот год стояла в Курске, зима же выпала мягкою. Вот мы, молодые офицеры, в основном, командиры взвода, часть холостых, а некоторые и женатики без жен (но это их дело), собрались в ресторане отметить новый 1953 год и были с нами девчонки, как водится. Их пригласили мои более ловкие и бойкие сослуживцы.
А я жил одиноко на квартире как бирюк, все стеснялся, на танцы не ходил и почти никого не знал. В том числе и этих молодых особ. Новогодний вечер прошел нормально. Посидеть в ресторане в те поры было не очень накладно и почти всем доступно (не то, что нынче). Сидели, пили, танцевали, пели - все как водится. Тогда, в те поры, было принято обязательно попеть для души что-нибудь вроде «Степь да степь…». Нынче никто уж и не поет и смака этого не чувствует. Правда, танцор из меня был неважный, и все опять же по причине этой дурацкой застенчивости, которая накатывала как бы приступами. Что тут поделаешь? Алкоголь несколько развязывал и снимал скованность (как теперь говорят – зажатость), но не слишком. Чтобы совсем расковаться, надо было выпить очень много, но мне не хотелось, т.к. последствия этого мне были хорошо известны и не только из теории.
Естественно, я, так сказать, припарковался к одной довольно симпатичной женщине. Мы с ней приятно провели этот вечер как бы в компании и как бы вдвоем, поскольку постепенно к финалу все изрядно поддали и компания наша как-то расстроилась, то есть участники ее расползлись кто куда, да уж и уходили домой как-то все не одновременно. Но я хорошо помню (и потом часто вспоминал), что даже под изрядным газом в наших отношениях сохранилась некоторая скованность и настороженность. Может, она тоже стеснялась? А, может, я ей не показался.
Так или иначе, когда мы вышли на улицу: ночь, теплая зима, кругом мягкий снег- тут вышла некоторая заминка. Мы стояли некоторое время, молча, глядя друг на друга, - и ничего не предпринимали. Мне надо было бы взяться ее проводить, а ей – это предложить, если уж я молчу. Вместо этого мы распрощались и отправились по домам. Конечно, пешком, так как с общественным транспортом тогда в Курске было туго, да и такси было большой редкостью (я боюсь, что и сейчас мало что изменилось).
А я жил в отдаленном от центра районе, так называемой «Мурыновке» и брел туда долго, тем более «под шафе», да, собственно, и не спешил. А надобно вам сказать (да вы и сами, может быть, знаете) что большинство улиц в Курске вдали от центра (думаю, как и сейчас) было образовано одно- и двухэтажными (редко трех) бревенчатыми домами, прерывающимися пустырями и заборами. Этих пустырей и заборов тогда было многовато. Это и понятно, если вспомнить, что ведь и война не так давно закончилась.
И вот, друзья мои, бредя по одной из этих улиц я наткнулся на бредущую навстречу одинокую женскую фигуру, которая была, как я думаю, в аналогичной ситуации и тоже откуда-то возвращалась. Мы оба были изрядно пьяны и раздосадованы и поняли друг друга почти без слов.
Мы обнялись и она молча повлекла меня в пустырь за соседним забором. Там прямо на снегу мы лежали и обнимались и совершили извечное древнее действо. Потом мы сидели и стояли и говорили о чем-то и к утру снова она увлекла меня на снежную постель и мы еще раз согрешили.
К этому времени хмель начал выветриваться. Женщина оказалась старше меня лет на пятнадцать, но выглядела неплохо, хотя и была одета довольно бедно. Но в те времена многие плохо одевались. Она что-то много говорила и на прощание назначила мне свидание на следующее воскресенье вечером у кинотеатра и с этим мы расстались и каждый побрел в свою сторону.
Вот так оно бывает. Следующим утром и потом я думал
- Что это я, со старухой связался?
И порицал себя, но не совсем искренне. А сам почти против своей воли мечтал встретиться с ней и еще и еще повторить то, что было там, на этом снежном ложе.
Понять это нетрудно, ведь у меня никого не было, а естество – оно требует.
Я дошел до того, что, в душе проклиная себя за слабость, все же пришел в назначенное ею время к кинотеатру на свидание. Никто, конечно, не пришел.

Да, конечно, это получился грех.
Да и много бывает греховных историй у каждого живого человека.
И много бывает стеснительных мужиков, стеснительность которых проистекает из разных источников. Но все едино. Женщина должна все это нюхом чувствовать и залавливать быстренько такого в свои сети. Сколотить крепкую советскую семью. Это тогда, а сейчас – капиталистическую. Произвести на свет нового человечка. Правда, иногда он (или она) потом говорит
- А я тебя просил об этом?
Ответить на это – не в человеческих силах.
Как быть без греха? Каждый знает, что это невозможно.
Так называемая двойственность мира или, если хотите, диалектическая противоречивость всего.
Это хорошо декларировать, но невозможно удержать в голове, невозможно и руководствоваться этим в реальной жизни. Это вообще нельзя понять по-человечески.
Каждый человек поэтому – жертва реальности.
Искусство отражает это инстинктивно. Вот особенно ярко – музыка. Музыка иногда воздействует столь сильно, что ранит меня.
Хорошее рождается из плохого и спрятано в нем и наоборот. Дьявол выглядывает из ангела.
Жизнь и смерть замешаны друг на друге и ходят в обнимку.
Из гладкой и упругой плоти выглядывают слизистые ткани и кровавые подкладки. Как говорил О. Хайям
- Вот человек: кровавой плоти
Костей и жил мешок.
Но еще раз говорю: жить с постоянными мыслями об этом невозможно. Да невозможно просто обозреть все это и как-то объединить в какую-то панораму.
И жизнь с этой точки зрения заключается в том, что мы постоянно и безуспешно и пытаемся это сделать и отказываемся от этого.
И мы должны забывать об этом, о чем и заботятся в норме наши психологические механизмы. Хотя это сделать как следует невозможно.
О, мои психологические механизмы, заботьтесь обо мне, заботьтесь, пока я еще жив.
Я слушаю сказки, смотрю наивные идиллические спектакли, я тащусь.
Я хороший, я не подлый, я не дурак и не лох, я буду делать то или это. Но мы тут же вспоминаем, что благими порывами устлан путь в ад.
Такова жизнь, но в этом, наверное, и состоит ее прелесть для смертного человека, рожденного женщиной.
Вот, и, кажется, после этого нечего уже и сказать и написать. Но жизнь вне логики, вне рассуждений и вне всего этого. Она очень физиологична. Сижу в полном нуле. Не хочется, как говорится, «ни петь, ни пить, ни рисовать». И вдруг появляется аппетит. Ну, то есть, есть хочу. И все вдруг выглядит в другом свете. Я все забыл и на все положил, пошел смотреть, чего бы пожевать.
Все идет и тянется. Сначала поем, потом попью, потом посплю. А там будет видно.
И вот, например, попью чаю. Раньше, бывало, заваривали чай в специальном чайнике. Или, на худой конец, в какой-нибудь кружке. Но это надо возиться. А теперь всех победил чай в пакетике, двойном пакетике. Кинул в кружку, чашку, стакан, наконец, пакетик, налил кипятку – и готово. Как бы это все вокруг получше ускорить, чтобы больше оставалось времени … для чего? Вопрос!
Надо все сделать скорее-скорее, чтобы потом сесть и хорошенько поскучать. Или погрузиться в аналогичные мучения и томления духа, выраженные кем-то другим в художественной форме. Даже перед ТВ-экраном, хотя это уже – фи, мове тон!
Почитать бы чего. Но не читается.