ЧУЖИЕ КОРОВЫ

ЕЛЕНА КУЗНЕЦОВА




ЧУЖИЕ КОРОВЫ



Гул был странным ни на что не похожим и потому пугающим. Близость рассвета чувствовалась в плотном, как молоко, тумане. А там, внутри тумана происходило что-то непонятное. Звук нарастал, выходя из звенящей тишины, и словно окружал, беря в плен. Нельзя было определить, с какой стороны он идет? Ни разрывов, ни свиста пуль, ни грохота тяжелой техники – только гул. Живой, непонятный, всеобъемлющий. Казалось, это стонет земля, уставшая от крови и страданий. Наверное, так наступает конец света – в предрассветной неге близкого освобождения.

Сон слетел, как лист по осени. Солдаты приникли к окнам, но за ними – лишь мутная пелена. Руки судорожно застегивали пуговицы. Пальцы как бы невзначай давили на худые кадыки, запирая крик внутри горла. Но молодое любопытство сильнее страха, да и какой ужас может быть ужаснее того, что пришлось пережить и перетерпеть за четыре года войны. Они высыпали из дома и топтались на крыльце, не решаясь войти в гулкий туман.
И тогда Старшина, нарочито передернув затвор, шагнул навстречу невидимой опасности. Утренняя свежесть обожгла пылающее лицо и прошлась по спине холодными мурашками. Он вытянул руку и удивился – пальцы исчезли. А ноги уже сами несли его навстречу гулу на окраину деревни. Несколько минут показались вечностью. Однополчане тревожно всматривались в утреннюю мглу.
- Каски, каски берите! – закричал Старшина, вынырнув из тумана. – От-ставить оружие. Взяли каски и за мной. Бегом! – выдохнул он и снова исчез.
Подгоняемые стуком собственных сердец, вразнобой топая разбитыми грязными сапогами и тяжело дыша, отделение поднялось на невысокую гору у окраины деревни.
- Господи! – прошелестело, - они-то за что страдают?!
На горе с глазами влажными от слез стояли коровы. Целое стадо отощавших масластых буренок стонало от боли. Повидавшие разное, солдаты бросились к животным - в отделении не было городских. Коровы, обычно осторожные и подозрительные, расступились, пропуская мужчин в середину стада.
- Ах, ты, бедная! Погоди, родненькая, сейчас полегчает, - горячо шептал каждый в коричневые уши. И, немецкие коровы, ничего не понимая по-русски, доверчиво прислонялись к истертым шинелям.
В стылую весеннюю землю ударили белые струи. Никто так и не дога-дался подставить каски. Солдатики рыдали, раздаивая давно отвыкшими от сельской работы руками этих чужих вражеских коров. А те выли в голос от облегчения. Заскорузлые пальцы постепенно переставали судорожно дергать вымя – память возвращала навыки.
По черной горе вниз к деревне в туман потекла белая река.
Старшина сидел на краю, опустив голову. Под рукой струилось горячее молоко. В этот момент его пронзило - это конец. Конец войне, страданиям, испытаниям. Эти несчастные, застигнутые войной и брошенные своими хозяева-ми, коровы были тому порукой. Крестьянским своим сознанием он понимал, что должен приказать солдатам наполнить котелки. Но не было сил даже разлепить сухие губы. Как-то разом он устал. Устал той самой опасной усталостью, когда все равно, что убьют, лишь бы уснуть. Мучительное желание, которое давно уже овладело каждым, - вернуться домой и отоспаться - стало нестерпимым. Он откинулся на холодную чужую землю и даже не почувствовал, как парная река забурлила вокруг него.
Во сне мама – молодая и красивая – наливала в его кружку парное молоко из большого старого глиняного кувшина. Он рвал зубами горячую краюху серого хлеба и запивал его пенистым молоком. Мама стояла рядом и смеялась, вытирая своим передником его белые усы: «Настоящий казак!».
А на улице по булыжникам мальцы с грохотом катили рассохшееся коле-со от старой брички…
В висок застучала кровь и откуда-то из глубины сердца возникла молитва – неумелая, наивная и беспомощная молитва прошедшего войну мальчишки, у которого фашисты навсегда отобрали первый рассвет с любимой девушкой:
- Господи! Спаси Россию, не наказывай ее снова и снова потемками дремучими и страшной бабьей долей… Прости Матушка-землица! Родненькая, многострадальная и всетерпимая. Помоги выстоять в этой последней страшной битве… Силы небесные, не прогневайтесь. Пощадите нас. Пощади нас, Господи… пощади…