Попутчики

ПОПУТЧИКИ
(РАССКАЗЫ)

Попутчики – это люди,
идущие по одной дороге.

В БАНЕ
Кто любит парную, именно парную, тот поймет меня.
Еще не пришло время пара , но оно уже приближается и тебя охватывает внутреннее волнение: много ли будет людей, какие они, будет ли хорошим пар и прочее, и прочее... Теперь-то вместо русских бань больше сауны.
Это нерусское слово как признак элитарности и даже чего – то полузапретного . И есть, есть приверженцы разных саун, принадлежащие разным слоям общества, с разными возможностями и претензиями. А есть просто такие, которые любят парится, можно и в одиночку, но лучше все таки с задушевным собеседником, которому можно многозначительно мыкнуть выходя из парной – он поймет, искренен ты или лукавишь.
Нас оказалось двое. Могучий славянский мужик лет сорока, сорока пяти; по телосложению культурист прямо: мышцы так и играют. С лицом простым, располагающим. Кто видел «Калину красную», пусть вспомнит брата главной героини. Любимая присказка которого: «Да, ладно», это, мол, не главное. Ну и я.
«Часто бываете?» - спрашиваю. «Да нет, как получается».
Разговор нетороплив, но не скучен, потому, что ненадоедлив. Никто не лезет в душу другого, не спрашивает о том, что его впрямую не касается. О веничках да горячих каменьях. Паримся и отдыхаем после парной, не мешая друг другу. Вот уже пришла блаженная легкость. Обольешься после парной холодной водой, закутаешься в простыни и коротаешь время до следующего захода. Тут, право, чему–то наболевшему на волю хочется, особенно если собеседник и слушать умеет. А чего не послушать, если человек интересно рассказывает.
- Да нет местный я, недавно вернулся - 15 лет на севере. С женой поехали, чтоб прибарахлиться, завербовались на три года. А где три, там и десять. Год за годом, даже не замечаешь. Зима –лето, а потом снова зима. Сначала-то я сам поехал, да тоскливо без жены стало. Ну я ее и позвал. Работаешь и отдыхаешь. Электричество есть, но ни холодильников, ни других удобств. Главное - дровами и углем запастись. Наварил пельменей, разлил по чарочкам. Чем не банкет на высшем уровне? Мясо всегда есть: завалил сохатого, бросил в морозильную камеру, вырытую в вечной мерзлоте, Если что - пошел отрубил сколько надо. Ни замков, ни засовов, только на ляду что-нибудь тяжелое навалишь на всякий случай, чтобы волки не шалили, правда, в мою бытность никаких эксцессов не было - собаки такой лай подымут, и ведь у каждого ружье. Если нету мяса, что тоже бывает, зайдешь к Виктору или еще к кому: «Дай мяса, отбивных захотелось». - « Иди бери» Пойдешь, сколько надо отрубил: отдашь, обязательно, не важно, через день или через две недели. Отношения замечательные – людей мало, не надоедают. Там все себя чувствуют временными, поэтому конфликтов никаких. Выделил на житье – бытье треть, и все остальное отправляешь на большую землю, еще и проценты капают. Прошло три года - хочется еще, север уже тянет. Отпуск отгуляешь, родных навестишь, понежишься у Черного моря, половину прогудишь и думаешь: еще денег надо, на что-то не хватает. Со временем становишься все более и более продвинутым в материальном плане. Там меха дешевые. Полушубок, например, можно купить за 150, 170 рублей, а здесь такой и 300 и 350. Приобщаешься к коммерции. Но нужно либо самому привозить, либо пересылать. Но кому? Родители уже немолодые, да и неповоротливые. Некому. Ну, жена и говорит: «Давай, я поеду. Полтора года осталось, пролетят незаметно». На том и порешили. И я не очень возражал. И правда, полтора года пролетели быстро. Но больше всего я сам пролетел. Полтора года все деньги, и которые сам заработал, и которые жена - в меха вкладывал. Приезжаю. А она уже с хахалем. Ни мехов, ни денег. То-есть деньги все на него. «Вот мы дом купили, машину». Получается, моего там - ни хрена. Убить хотел. Ну думаю: два года недоедал, недопивал, а теперь сесть до конца своих дней, сколько могут дать? Я вобщем - то не специалист по криминалу. Поскрипел месяца полтора зубами, а ни покоя душевного, ни материальных благ. Хоть все начинай сначала. Рассказал бы кто-нибудь раньше мне такое про мою жену, я бы ни на секунду не поверил и не засомневался бы в ней , все делал бы, как и делал. За ней я такого бы ни за что не заподозрил. С кем же я жил? Даже не с Бабой Ягой, или ведьмой. Что за такой обман полагается? Смерти мало. Женщина – это источник. Источник….»
Я вспомнил рассказ, по- моему Куприна, о том, как жена с любовником встречаются на курорте и она все время твердит, что муж убьет ее, если узнает. «Он прямо исчадие ада. Надо менять место отдыха, надо! Я боюсь, он убьет меня, он исчадие… Ты не представляешь… Таких жестоких больше нет!» И они переезжают. Муж приехал, как они и договаривались, в субботу. В гостинице ее не оказалось. Утром он справился по соседним отелям. Гулял по берегу моря. В ресторане «Волна» он пил коньяк с устрицами. Снова гулял вдоль моря, в обед побрился, лег на ковер, приставил два пистолета к вискам и нажал на курки. Почему я вспомнил этот рассказ, это ведь совсем про другое? А может быть и нет ? Ведь и там и там гулящие жены, измены. Какой лживой, подлой и черствой казалась мне дама из рассказа, неужели она действительно думала, что он ее убьет? Мне кажется нет. Ведь мой собеседник, совсем не дворянин, совсем , а тоже практически застрелился. Хотя и без пистолетов. И тот и другой не помешали своим очень или не очень любимым видеть мир каким – то таким, каким он не должен быть. Конечно, таких мужчин не большинство, но я был, хоть и не долго знаком с одним из них.




























МЕЗЕНЦЕВ ВАСИЛИЙ НИКОЛАЕВИЧ

Когда идешь по горной выработке и видишь свет коногонок: светильников на головных уборах шахтеров, идущих навстречу, кажется, что это стайка бабочек в причудливом своем полете, ведь и те и другие живут надеждой, что судьба пронесет мимо их насильственную гибель.
Тяжел шахтерский труд – это истина, бывают очень трудные смены, наполненные опасностями, когда напряжение доводит иногда до какого-то безразличия к своей судьбе; бывают легкие, какие-то удалые, пролетающие незаметно и даже весело. Все ладится, можно даже, работая, думать о чем-то постороннем, фантазируя какую-нибудь круговерть. Но как бы ни было тяжело, только замелькают огоньки новой смены, все бросаются « на гора» наперегонки, как будто вступая в соревнование по спринту. Вперед, чтобы быть первым у кареты, у ствола, в бане, первым на лавочке, чтобы покурить или просто поубивать время. Зачем бежали, зачем бегут? От кого и куда? Может это традиция, которая передается от поколения старших к поколению молодых.. И старики бегут - попробуй перегони. Кажется, лишь мгновение промелькнуло, а уже опустел забой, как по команде звеньевого. Важные люди эти звеньевые – сменные бригадиры. Раньше сразу за ними по субординации шла администрация: горные мастера, помощники начальника участка и сам начальник. Иногда бог и царь. Но это все уже инородные, другие – с ними, как правило, не курится. Это потом придумали еще и сквозных бригадиров, которых ГРОЗ Юрий Истраевич Земсков называл сплошными, обидное получалось слово. Да и при этой придуманной дополнительной, по существу административной должности, все равно звеньевой всему голова. Он лучше всех знает и твои возможности и, может быть, твои привычки. И вот, среди этих звеньевых встречаются особенно колоритные личности. Звеньевого и попросить можно, и угостить, а можно и попасть от него в зависимость. Выполняет план участок - премии, «деньги гребем лопатой», а тут вдруг на другой участок, невыполняющий, передают несколько человек под предлогом помощи, взаимовыручки, в основном причины-то не эти, просто нужно освободить места. На выполняющий участок ведь всегда кто-то просится. Деньги никому не помеха, и все знают: когда все ладится, работать намного легче и безопаснее. И вот тут от звеньевого много зависит: смотри - отдам, смотри - не защищу! А начальнику участка с мнением звеньевого приходится считаться: план-то не снижается, иди знай, каких дадут. А всех рабочих на своем участке не проконтролируешь: сотня человек, а то и более. Так сложилось, что многих я знал звеньевых, со многими работал и был ими доволен. Но вспоминаю я почему – то чаще всех Василия Николаевича Мезенцева. «Мразь!» - кричит на кого–то Василий Николаевич, «0,7 ему, - говорит он пролезающему мимо горному мастеру, - и этому 0,7». Это значит, 70 процентов от заработка; ой как любит руководство эти 0,7. С кого-то сняли, а кому- то отдали. А снимать-то особенно не за что. У Василия Николаевича звено работает почти всегда успешно, делает все что возможно, чтобы выполнить наряд и частенько поэтому премируется. А премии на выпивку. Выехали – бутылек: выпивка на премиальные деньги. Горный мастер новый, неопытный: «Что, правда этим по О7, Василий Николаевич?» Василий Николаевич вроде не слышит. Кажется, вопрос так и останется без ответа. И вдруг слышу: «Человека, деньгами забижать…? – упаси господи!». И стало как будто легче на душе и у тех, на кого так неистово кричал звеньевой, и у горного мастера, и у всех остальных членов звена. И стало, вроде, быстрей светлеть небо: значит скоро надо расходиться, а так о многом еще надо поговорить. О многом и ни о чем, и всем ясно, что в следующий день повышенной добычи каждый будет работать еще лучше не только потому, что он может, а и потому, что кто – то немножко думает о нем тоже. А значит, еще соберемся, еще поговорим ни о чем.


ЮРИЙ ИСТРАЕВИЧ ЗЕМСКОВ

Был я тогда горным мастером на угольной шахте. Эта должность, справедливости ради надо сказать, ненужная. При социализме таких должностей было видимо-невидимо. Вся система была многорезервной. Кто-нибудь да сделает, а кто – то и настучит. Работать никто не хочет, тем более, что от того, как ты работаешь, мало что зависит. Все работают, не «больше и лучше», а « меньше и хуже», но чтобы это не бросалось в глаза. На пределе. Помню, как-то Миша Лужин, настоящий шахтер – опытный и мастеровой, сказал:
«Ты знаешь, если я с третьей смены пять распилов не унесу, считай, смена прошла впустую».
А мы тогда очень неплохо зарабатывали.
«Как-то с третьей смены тащу семь распилов,- продолжает он,- и вижу… милиция. Я к забору, сбрасываю доски в огород., и ноги в руки. Поймают, а у меня уже ничего нет. Ничего не докажешь. Утек я. На следующий день иду по этой же улице. А что, думаю, мои распилы, небось, уже прикарманили. Глянул через забор, а они на месте. Я перелез, побросал их из – за забора, сложил, а поднять не могу. Они же сырые, только с пилорамы. Представляешь, я три ходки делал. Как я их ночью пер? И протащил больше половины дороги. Ума не приложу» .
Как-то подвалило лаву, в завале человек, нужно к нему пробираться, спасать, мало чего там с ним.
«Слышишь ?»- говорит мне Миша. – Давай я проберусь к нему, и ты меня отпустишь - работы дома невпроворот»
Я знаю, он постоянно дома при деле, поэтому ему каждый день пару часов, часик, ну хоть пол- часика, но надо выкроить. Работник он замечательный, через пол-часа уже проход через завал обеспечен. Закреплено, все как положено. Он понимает угольное искусство. Пробрался, вылазит на штрек. « Ну что?» - спрашиваю, - «Спит, падло…, я пашу, а он дрыхнет… » Это и есть истинная мораль социалистического труженика. Но были и другие, и очень хорошие работники. Есть такие люди: они не могут работать хуже, чем они могут. Был таким Юрий Истраевич Земсков, воспитанник детского дома, всю жизнь наводивший справки о своем отце. Моя настоящая фамилия …. , - говорил он, и называл совсем другую фамилию. «Отец на Отечественной погиб, а мать померла». Он несколько раз говорил мне об этом, напоминая, как бы для того, чтоб я не сомневался. Я молча выслушивал его, стараясь вниманием к услышанному показать, что я в этом и не сомневаюсь. Но я не нахожу для него нужных слов, внутренне не уверенный, что ему надо менять его фамилию. Я абсолютно не знаю, что в таких случаях логично. Но понимаю, что это, именно это сейчас, перед старостью, самое важное для него: он не брошенный, он был бы очень нужен своим родителям, если бы они были живы. И не сомневайтесь, что он был бы очень хорошим сыном, сыном, которым можно только гордится. Я не знал, что ему сказать еще и потому, что и так считал его достойным человеком, гораздо более достойным, чем многие другие, которые не были лишены родительской любви. Но, в общем не знал, как сформулировать ответ: он не однозначен. Его видение мира и реакция на различные события зачастую очень отличались от реакции других. Так, по четвергам, в дни безопасности, когда главный инженер шахты, или его заместитель, а иногда и сам директор шахты, докладывал о несчастных случаях, произошедших за неделю, он, поставив ноги на ширину плеч и сложив руки за спиной, как бы пародируя говорящего, сообщающего, что погибших от несчастных случаев за неделю столько-то, как бы представляя себя там, на сцене, вдруг говорил:
- На цикле…одного можно.
Цикл в угольном производстве – это часть технологического процесса по выемке угля, за которую комбайн, или врубовая машина, возвращается в исходное положение, что, зачастую, соответствует 200 – 300 тоннам угля. Он говорит тихо, но не шепотом, так, что его очень хорошо слышно вокруг. Я иногда даже думаю, что и до докладчика доходит смысл сказанного. Но, то ли докладчик не решается сделать замечание, то ли он и сам понимает, что это заявление не далеко от истины. Я рад, что это всегда проходит без последствий, но так и не знаю, испытывает ли сам Юрий Истраевич страх.
Я горный мастер, и на нарядах меня руководство зачастую поносит, на чем свет стоит. Я человек взрослый и понимаю, что этот крик не обязательно от плохого отношения именно ко мне или к моей работе, это профилактика, в случае чего: что я, мол, говорил, я им всегда был недоволен; это дополнительное средство защиты, выработанное системой. И я мало на это обращаю внимания, стараясь думать при этом о чем-то другом, отвлекающем, например, решать какие-нибудь математические задачи. Но иногда, наверное в основном из-за моего плохого самочувствия, могло показаться, что я очень расстроен. И после таких разносов, вроде бы невзначай, Юрий Истраевич во время рабочей смены, особенно если и в эту смену опять что-нибудь ломалось, говорил:
- Как подумаешь - жить невозможно, а передумаешь - можно, да еще как!!!
Меня это всегда внутренне веселило. « Да не обращаю я на них никакого внимания,» - хотелось сказать мне, но я молчал, иногда ответив на высказанное замечание улыбкой. По штатному расписанию, в смену, для работы комбайна должно выходить 12-14 человек, а на практике зачастую выходит всего 7 – 8. И наряд из-за этого не снижается, все равно, например, 150 тонн. Особенно это волнует горного мастера в ночные смены: а вдруг и из тех, которые никогда не прогуливают, кто-то проспит, не услышит будильника. Вот пришло уже пять человек, или даже семь, но все равно волнуешься. Все они называют себя одним словом: ГРОЗ, горнорабочий очистного забоя, но не все равноценны. Некоторые еще не умеют, многие уже никогда не научатся, но если есть среди них те, трое - уже не страшно, дадим наряд, сделаем все возможное. Уже минут двадцать прошло, как идет наряд, а нет Юрия Истраевича, хочется промолвить « Е…!!!» Но вот в проеме нарядной его раскрасневшееся от быстрой ходьбы лицо:
- Извините, завозился , - говорит он обычно в этих случаях . Живет он далеко, часа полтора пешего хода. А оттуда никакого транспортного сообщения, только вкруговую. Сельский житель, селянин он и есть селянин.
- А почему Вы не на велосипеде? – спрашиваю я его однажды.
- А я пешачком , - как-то недовольно отвечает Юрий Истраевич. Ночью, на велосипеде, может, я действительно говорю глупости.
Как- то пожаловался Юрий Истраевич: Пашешь, пашешь, а жинка все недовольна».
- Но вы же человек пьющий – заметил я.
- Не пьет только верблюд в пустыне.
Возражений и замечаний он не любит.
Пришло время провожать его на пенсию. Обычай такой: шахтер продолжает работать, но дату такую отметить необходимо. Можно ведь и не доработать до нее, это дело реальное. Есть, конечно, профессии и порискованнее, но мало ли что есть. Мы - то про себя говорим. Пришли мы к нему домой, как принято. Смотрю, а изба у него мазанка. Я, право, не ожидал. Тридцать лет человек проработал, одна жена, не выпивоха, труженик, да еще какой. Хозяйство свое, живность там разная. Я, конечно, ему ничего не сказал, но видом,что ли, свое впечатление выказал. Прошло какое-то время, Юрий Истраевич как- то мне и говорит:
- А я с одной стороны избу обложил шлакоблоком.
- Молодца. С фундаментом, - спрашиваю, я немножко по строительству- то кумекаю.
- На хрена?
- Как на хрена? А углы завели?
- На хрена?- опять спрашивает он.
- Так завалится же стена.
- Да ты чо, некуда ей валиться. - И так на меня неодобрительно глянул, что, мол, не ожидал, не ожидал такого он от меня.
Прошло несколько месяцев. Нет, мы не ссорились. Отношения, какие были, такие и остались. Может быть, меньше цитатами перебрасывались. И вот он как-то:
- А я ведь внучку чуть не убил.
- Не понимаю.
- Стена- то рухнула, а она только что отползла. Чуть - чуть и …
«Ну, слава богу, - говорю я и себе, - не дай бог, он бы решил еще, что я накаркал». А что, такое бывает: накаркал. Однако часто это просто закономерности, продиктованные ошибками или шалостями. Эх, Юрий Истраевич, Юрий Истраевич. В нем и детская непосредственность и детское же упрямство: нет - и все! Как-то рассказывает он мне, что после бутылька,* если лето, он заходит по дороге домой на какое-то озеро, и заплыв подальше от берега, ложится на спину и спит. Может быть, и не спит, но дремлет достаточно глубоко. Во-первых, полное расслабление, отдых и достаточное отрезвление, которое устраняет ворчливость жены, и можно сразу по приходу домой по хозяйству пошустрить. «Ну что ворчать? - думаю, - на этого могучего человека? Он постоянен, не прогуливает, не дерется, ну, может не самый лучший хозяин, но и не самый худший. А ты что, самая лучшая хозяйка, Софи Лорен или Джина Лоллобриджида**, которой добивается великий Карузо?»
И вот, спит он на середине озера и вдруг удар камнем. Он просыпается и видит, что с берега какой-то хрен камни кидает.
- Ты что, - говорит Юрий Истраевич, -охренел что ли?. Или что-то похлеще вымолвил.
- А я думал утопленник.
- Падло, какой утопленник, утопленники вниз лицом, знать надо.
Это действительно так, но, может быть, тот, который кидал камешки, этого не знал. А сколько возмущения было в Юрии Истраевиче, он готов был сокрушить обидчика в своих помыслах. Да забыть надо, балбесов много, а он весь сокрушается, кипит, как бы спрашивая: «Что делать, почему ненаказуемы такие балбесы?» Что с такими делать впредь, он в неведении. А я в неведении, что делать с такими, как Юрий Истраевич. Конечно, такие люди, как Юрий Истраевич, несомненно, ценность. Им не нужны ни сквозные, ни звеньевые, они сами знают, что надо делать, и они будут делать именно то и именно там, где надо и как надо. Самое страшное оскорбление в лексиконе Юрия Истраевича – «сплошной», это перековерканное название сквозного бригадира. Рабочий, как правило, самый ничегонеделающий. Работать надо, а не заниматься разбором полетов. Ты лучше киркой или лопатой подсоби, а не делай вид, что у тебя такого не могло случиться. Да, сквозной - это уже абсурд, но без звеньевого работа сразу развалится: очень много таких, которые при первой возможности перестают шевелиться, за ними глаз да глаз нужен.
…Я давно уже на пенсии. Как-то встретил родственника жены Юрия Истраевича.
- Жена умерла, остался он один… Ну и убил , - говорит, - его кто-то…
Мне показалось, этот человек не сомневается, что один он не мог долго шагать по жизни. Он, человек, ненавидящий пастухов и стадо. А мне кажется: «Мог, и еще как !». Только в том случае, если бы на этой земле было больше человеческого тепла и справедливости.
И вспоминая Юрия Истраевича я как будто слышу, как он говорит:
«Да сколько той жизни? Да, и какая она!», но совершенно уверен при этом, что именно он очень любил жизнь, и может быть даже больше, чем те, которые так не говорят.





* трехлитровая бутыль самогона
** известные зарубежные актрисы




БРАТЬЯ ТОЛИКИ

Мы проезжали поездом через Харьков и дядя Вася, родной брат моей матери, со своим сыном, должны были прийти к вагону, чтобы повидаться. До этого мы никогда не виделись. В то время любые нежелательные контакты могли привести к аресту, тем более, что мой отец был сотрудником госбезопасности: в должности начальника следственного отдела, в должности завидной для многих, да упаси господи. Родственники жены дяди Васи были в оккупации и, видимо, поэтому отец предпочел не посещать их дома. Мы с отцом и сестрой (мать оставалась в вагоне) пошли навстречу встречающим. «Вот они» - сказал кто–то. Я увидел очаровательно красивого мальчика с волосами цвета спелой пшеницы и голубыми глазами, веселыми и ласковыми. «Какой у нас брат!» – успел я прошептать своей сестре. Он, действительно, был красив, хотя, конечно, в каждом лице можно найти недостатки. И каждое лицо можно увидеть как в выгодном, так и в менее выгодном ракурсе, даже если лицо это принадлежит красавцу или красавице. Но при первом взгляде я был поражен. Мы уехали, через два года не стало отца, и еще через время дядя Вася позвал нас в Харьков. Жизнь свою отец закончил вынужденным самоубийством. Такие самоубийцы, по-моему, не грешны перед господом. Конечно, человек должен терпеть все, что бог послал, но если самоубийство - это попытка спасти кого-то, а этот кто-то -твои дети и жена, быть может, бог простит?
И вот мы приехали в Харьков. Мать, моя сестра и я. Было лето, и я с Толиком спал в одной кровати на веранде. Если можно так назвать расширенное крыльцо. У дяди была однокомнатная квартира с кухней и этой верандой. Удобства, конечно, во дворе. Но во времена социализма так жили многие, и это считалось еще неплохим вариантом. Сколько было комуналок! Может быть, были и хорошие, но сколько было невыносимых, склочных, с жильцами, которых окончательно «испортил квартирный вопрос». Толик тогда перешел в десятый класс, я - в девятый. Он относился ко мне как к младшему брату, я к нему как к старшему. Но при этом , как мне кажется, между нами существовала какая-то доверительность, основанная на том, что мы братья.
Вскорости, мы с мамой сняли квартиру за городом и, может быть поэтому, мне не довелось быть в его компаниях. Самых близких его приятелей я знал, это были все сплошь тоже красавцы, каждый по-своему мне казался неотразимым. Я не посвящался в их победы, хотя их успех был очевиден. Да, - неоднократно слышал я о них, - настоящие донжуаны! Конечно, тогда это все было еще юношеским и нецеленаправленным. Соблазняли тогда их, а не они.
Второй мой двоюродный брат, тоже Толик, сын дяди Вани, был на год младше меня. Он с трудом окончил 7 классов и где-то учился кулинарной профессии, в каком - то профтехучилище, по стопам отца. Дядя Ваня со своей семьей жили в подвале, не в полуподвале, а в настоящем подвале. Из–за этого Толик, может быть, и заболел туберкулезом. Дядя Ваня об этом подвале писал даже Сталину. Он рассказывал мне, что написал в письме: «Ваши слова: «забота о детях», звучат на весь Мир, а мои дети гниют в подвале». «Я, - говорил он, - после этого долго ждал гостей, но обошлось, оставили гнить в подвале».

Толик-младший был высок, строен, но курнос, и лицо его, в изобилии покрытое угрями, не казалось привлекательным. Мы тоже относились друг к другу как братья, но виделись редко, может быть из– за различия интересов. Он участвовал в какой-то бригаде содействия милиции, однажды с удовольствием рассказал мне, как в участке кого – то избивал. Правда, начал он свой рассказ поневоле.
Двор, где жил дядя Ваня с семьей, выходил на трамвайную остановку. Выходим мы как –то с Толиком, собрались поехать куда – то на трамвае. А он не к калитке, а через забор. «Ты куда?» - спрашиваю. «Я потом подсяду, расскажу». Дожидаюсь трамвая, сажусь, еду, он на следующей остановке подсаживается. «Понимаешь, как - то в участке, бью я одного, он с копыт. Встает и спрашивает: - Тебя часом не Толик зовут? - Толик. - Ты на Москалевке живешь? – На Москалевке. – Запомни, - говорит, - на твоей остановке тебя увижу, убью. Вот я теперь своей остановкой и не пользуюсь».
Но все равно золотое было время, кто понимает. Молодость и есть молодость: «кого – то, в рощу заманила, кого – то, в поле увела».
Когда я учился в институте, иногда бывал у дяди Вани.
Он садил меня за стол и мне, начинающему что – то говорить, заявлял:
- Сейчас Дуся борща нальет, покушаешь.
- Да я не голодный.
- Я должен убедиться!
Жена приносит тарелку, полную борща.
- Ложечку съешь, а потом говори.
Съел ложечку.
- Ну, теперь говори, но помни, что после тебя я борщ есть не буду.
Борщ ароматный, вкусный, а я молод, и какой студент устоит перед тарелкой вкусного борща.
Разговор не кончился, а борща уже нет.
- Дуся, подай котлеты.
И котлеты ждет участь борща.
- Дядя Ваня, вы действительно любого заставите. И сытого.
- В камере научился: сначала человека накорми, а затем беседуй-беседа тогда ласковей. Я в тюрьму из армии попал, поварил я в армии, а один мне как-то говорит: «Мясо воруешь». Я выскочил из – за стойки и как дам ему в глаз: глаз и выскочил, а мне год дали. Ну меня один знакомый научил: «Садиться будешь - жратвы в камеру нанеси». Я тормозок и собрал: колбаска домашняя, сало, котлетки… Зашел в камеру, и этот мешочек на середину. – «Где мои нары?» - спрашиваю. Указали. Лег. Молчим. Запах - обалденный. Я, хоть и не голодный, но сам еле сдерживаюсь. «Чего не кушаете?» – спрашиваю. – « А разве это нам?» - «А кому же?» И отсидел я по-человечески, никаких издевательств не было. Вообще-то там не любят тех, кто из армии на нары. Не знаю, то ли мешочек тому причина, то ли меня правым посчитали, но обращались со мной доверительно. По человечески. И человека, в первую очередь, накормить учили, потому что человек это тоже скотина.
Редко я бывал у дяди Вани, разные тому причины. А потом и вообще перестал бывать. Обиделся он за то, что я ему сказал, мол, отец мой не мог с ним поддерживать отношения, потому что он осужденный и так далее. Ничего не предвещало его столь бурной реакции на эти мои слова, еле вырвался-силищи он был необыкновенной, хотя был уже и не молод.
Но почти каждый раз, когда я приходил к дяде Ване, Толик знакомил меня с очередной женой, причем всегда, вполне привлекательной женщиной. «Знакомься. Вы еще незнакомы? Мария, (например) учительница из Волновахи, русскую литературу преподает».
Я как- то говорю дяде Ване: «Вы имена невесток не путаете?» «Ты знаешь, даже не знаю, откуда у него эта прыть. Я сам баб долго боялся. Помню времена, когда жить было негде, так я на вокзал, и на Люботинский поезд. Съезжу туда и обратно, и в аккурат на работу. И вот иду как – то на вокзал, а из - под арки дивчина выходит и говорит: «Стукнемся?» Я, ноги в руки, и как дал чесу. Отбежал и думаю: «Дурак я, дурак, может кровати теплой лишился вместо жесткой вагонной лавки». А он бесина…
А Толик-старший долго ухаживал за своей будущей женой, и мне казалось, что она еще и носом крутит. После окончания военного училища сыграли свадьбу. Я гулял у них на свадьбе, прилично напился и помню только, что когда молодые почему – то спросили меня: «Правильно мы делаем, что женимся?», в ответ ляпнул: «Все равно атомная война», чем, конечно, поставил спрашивающих в неловкое положение. Но они простили меня, потому что после заезжали в гости и когда я еще парубковал, и когда уже был женат. И я очень рад этому. Может потому, что я многим моим уже ушедшим родственникам так и не сказал «спасибо», которого они от меня, несомненно, заслужили, хотя бы потому, что не раз поддерживали меня, пусть лишь только за то, что я их родственник. Теперь-то я понимаю, что если я и являлся для них кем, то только человеком, обуславливающим появление дополнительных хлопот.
Вспоминаются «Наполеоны» тети Таси, матери Толика - старшего, и ее слова:
-Уедешь и забудешь про нас.
Толика младшего уже давно нет - умер от туберкулеза. И о старшем Толике почти ничего не знаю. Кончил он военное артиллерийское училище в Тбилиси, а затем служил в Немане. Рассыпался Союз и он оказался не у дел, вернулся в Харьков: вот и все, что я знаю. И он обо мне знает не больше. Мелкие и не мелкие заботы, несбывшиеся надежды. Молодость наша, может быть, и не это сулила нам.












































ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ

Каждый знает, кого так звали. Но случается, что так зовут и других. Почему их так назвали, в честь, того, кого так звали или совсем нет, но каждый Владимир Ильич каким-то образом, в какой-то период своей жизни как-то на это реагировал. Кто при знакомстве с таким человеком удержится от восклицания : « Прямо Владимир Ильич?!»
- Да прямо.
- И как вы к бывшему вождю относитесь?
- Я, хорошо.
- Но сколько жестокости…
- А кто из лидеров не жесток, и среди не лидеров…
Что на это возразишь? Ничего.
Услышишь такой ответ и задумаешься: вроде ничего новенького, а как-то вдруг сразу все готов переосмыслить, раскрасить по другому, что ли. Учишься, учишься, слушаешь лекции, сдаешь экзамены и, вдруг все убеждения разом рассыпаются, как карточный домик.
Я иду по книжному рынку, есть здесь магазины, будочки, палатки, прилавки просто на улице, а у Владимира Ильича, как и у некоторых других, книги прямо на земле. Но здесь не просто самая дешевая торговля, но и достать можно и такое, что по сусекам не наскрести.
Ищу Мережковского. Мой отец любил читать:
«По горам, среди расщелин темных, где струился мрак, шла толпа бродяг бездомных к водам Ганга из далеких стран…»
Идет эта толпа бродяг к статуе Будды … . И идет не просто так, а с корыстью, брильянт в короне этого изваяния цены несусветной… . Зачем Будде этот камень…? Он и без камня божество! А нам, нам пригодится. Толпа полна недовольства и страха. Полна надежд и сомнений.. А что если? А что если не отдаст? А что если накажет, или покарает…Божество! «Да мы убедим его!»– говорят одни. «Убедим» – вторят другие. «Но он-то знает, что камень у него?» «Знает» - отвечают другие. «Не отдал еще?» – говорят первые - «но как он может отдать и кому?»-говорят другие. «А мы что, лучше других?» - задумываются, третьи. Лучше не лучше, но не хуже, и очень жрать хочется, и сандалии продырявились и лохмотья вместо одежды. «А охрана?» «Охрана божество не ослушается» «Не ослушается» - гудят голоса. Все тише шепот сомнения, все громче другие мнения. И вот они пришли: истерзанные, измученные, кто ползет, кто коленопреклоненный. Никто ни в чем не уверен. Страшно. Очень страшно, до жути… Это же даже не государь, а …. Как там идет прошение, кто просит, чьи голоса все же звучат, каким образом звук все же получился - не помню, но все это, когда читал отец - завораживало.
Выслушало изваяние – мертвая тишина… Обезумевшая немая толпа.
…………………………………………………………………………………………………….
«И чтоб камень взять они могли, Изваянье Будды преклонилось головой венчальной до земли!»
Такой конец поэмы. Но прошло более полувека, а я так и не знал кто автор, кто-то из неиздаваемых, из эмигрировавших что ли?. Оказалось - Мережковский.
И Владимир Ильич мне собрание сочинений Мережковского достал; правда ни этого, ни другого стихотворения, которое тоже любил читать мой отец, из которого я помню только то, что « … их всех, доконала чума!» Какой страшный, но какой прекрасный конец. Ведь, доконала Чума врагов, захватчиков, поработителей, и самое главное, что на пиру в честь победы у этих захватчиков появился вождь побежденных. Он постоянно лобызался с этими врагами, и весь его народ, конечно, посчитал его предателем. А оказалось, что он заразился чумой: как еще он мог продолжить сражение, как еще он мог выполнить свою задачу, оправдать свое предназначение? Аж дух захватывало! Ведь всегда гибнут подданные, в крайнем случае военачальники, а не короли, посылающие других на смерть. И, как сказал Астафьев, не только про королей: «…И кто им дал такое право посылать и посылать людей на смерть?», ведь войны не всегда справедливые и освободительные. Что-то очень мало таких полководцев как Дмитрий Донской.
В подписке, которую я купил, благодаря Владимиру Ильичу, этих стихов не оказалось. Они декадентские, и считается, что они далеки от совершенства, от классики. Может быть и так, но сколько в них чувства и справедливости, которой неплохо учить и царей. Как необходимо Правлению служение.
Похожа ли жизнь В.И. на служение?
Образованный, грамотный, крещенный решил сконструировать что-то новое при помощи секиры и геноцида, и сконструировал на сто лет, «потирая руки довольный». Говорят, что молоко сам не мог сварить, а взялся за переустройство мира. А ведь читал Л.Н.Толстого и, вероятно, не только Толстого. А может, просто ничего не понял, хоть и делал вид, что понимает, или просто злодей? Есть, правда, еще оправдание – месть за брата. Но брат посягнул на жизнь одного человека. При чем же все человечество? Как-то худо-бедно, но все же жили, строили и даже развивались. Да несовершенны, да порочны, «люди как люди», правда, портило их еще до квартирного вопроса многое другое. Неужели не знал В.И. как тяжело осуществление цели в реальности? «Сто лет одиночества», сто лет разрухи и лишений, ради чего-то эфемерного, неописуемого даже. Построим такое невероятное, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Если описать нельзя, то построить и тем более. Былинных дел мастер – ломастер.
Либо глупость, либо злодейство – третьего не дано.
И как мне кажется, во всем виновата отмена частной собственности. Частная собственность - важнейшая составляющая веры. Необходимая составляющая. Уничтожили частную собственность, ради провозглашенного счастливого будущего. Провозглашенное счастливое будущее, когда еще будет, и будет ли, а сейчас все дозволено. Все дозволено, вместо десяти заповедей. Главное строить, даже, если ради этого придется сначала все поломать. А ведь ценить надо не делаемое, а сделанное. Ведь не труд важен сам по себе, а его продукт, созданное, благодаря этому труду. А сам труд, часто, просто каторга. Перенеси сегодня из правого угла в левый, а завтра наоборот. А зачем? А просто так. И так таскай, и таскай : с ума сойдешь. В Польше это, кажется, считалось самыми страшными каторжными работами. Может, никогда человек не будет уважать частную собственность, особенно чужую, но только принуждение к этому уважению оправдывает использование насилия. Не твое – не тронь. Если ничье, сразу делись. Чтобы всем досталось. Как? Лучше, конечно, от участия.
И если управляется человек со своей частной собственностью, выполняя законы общества, государство пусть не помогать, но уж мешать не должно. А завистников и злопыхателей всегда хватит. Сейчас у частника не получилось, он что-то усовершенствует, и завтра осуществит. Лишь бы здоровья хватило – бог в помощь. Как можно больше терпения Государству. А уж если Государству неймется таки забрать - забери, но дай что–то взамен, самому же в пользу – что деньги в банк под проценты.
Всего этого Владимиру Ильичу, по виду, человеку образованному, я конечно, не сказал. Убеждать надо не только умеючи, но и вовремя, в минуты сомнений, в минуты поиска, а иначе навредить можно, ведь «не дано предугадать, как слово наше отзовется». Я просто поблагодарил его искренне и от души. Может быть такие серьезные и добросовестные люди бывают и потому, что существует совпадение имен, преднамеренное или случайное.





НА ОСТАНОВКЕ

Стою на остановке. Жду троллейбуса. Настроение хорошее, бывает такое. Погода располагает . «Тепло, но не жарко», никуда не спешу. Стою на остановке, но, можно считать, что гуляю. Недалеко от меня стоит мужчина и время от времени поглядывает на меня. Мужчина интеллигентного вида, хорошо одет, мужчина, которого я , вроде , раньше не видел. Чем я мог заинтересовать его? Люди постепенно подходят, и мужчина оказывается почти рядом со мной. Я, может быть, с любопытством, появившимся от любопытства проявленного со стороны, говорю:
- Троллейбусы плохо ходят.
И вдруг, для меня совершенно неожиданно, он говорит:
- Вы должны радоваться уже тому, что стоите на остановке и ждете троллейбус!
Боже мой, опять я неправильно прочел чье-то поведение. Внутри даже что–то дернулось, призывая ответить в том же тоне, например:
- Вы что хотите оскорбить меня?
Но, наверное, мое настроение не позволяет мне этого. Я подхожу к нему еще ближе и говорю:
- Вы, по–моему, абсолютно правы. Надо радоваться при каждой, даже малой, возможности.
И добавляю:
- Знаете, меня очень удивляет, что люди при случайных встречах говорят гораздо более мудрые вещи, вместо набора бессмыслицы и глупостей, что они говорят вообще. С чего бы это?
- Потому что они раскрепощены. – отвечает мой попутчик.
Подошел троллейбус, и мы расстались, зайдя в разные двери. Я так и не понял, почему мужчина рассматривал меня. Может, когда - то наши пути пересекались, или ему так показалось? А может быть, он был ко мне так недоброжелателен, потому что я чем-то выходил за рамки его привычности. Но мне было неприятно, что я совсем неадекватно истине понял человеческое поведение.
Когда я, учась в институте, жил в общежитии, нас в комнате было трое: В. Людвинский, А. Бабак и я. Мы с Алексеем играли в шахматы, советовались друг с другом по разным вопросам, и даже ходили в баню, вдвоем снимая номер, где, одновременно с мытьем, устраивали постирушки. Одному как-то неловко, будучи студентом, снимать номер. А вдвоем и дешевле, и веселей. Мы не были очень дружны или откровенны друг с другом, но я считал его человеком, хорошо относящимся ко мне. Пролетели три года учебы и еще десятилетие. Сокурсники мне поручили обзвонить тех, с кем я был ближе знаком, для организации встречи выпускников. Я дозвонился до Алексея, восторженно представился, в надежде услышать аналогичное, ничего не значащее, восклицание, но вместо этого услышал равнодушное:
- Ну и что?
Я помню, что у меня тогда сразу испортилось настроение. Что я ему мог ответить? Сообщил о намечающейся встрече и попрощался. Кому-то из сокурсников рассказал об этом разговоре и тот мне сказал: «Он не будет сейчас поддерживать с тобой никаких отношений». «Каких еще отношений?» - спросил я. – «Ну понимаешь… » - ответил мой собеседник. Я, правда, ничего не понял. Ну, помощник директора шахты по строительству, шахты находящейся очень далеко от места моего проживания. Боится, что я что –то попрошу у него? Но я не давал повода. Помню, что я позвонил в то же время другому сокурснику, работающему уже в то время управляющим трестом, и на его: «Ну что тебе?» я сказал, что мне от него ничего не надо, я просто выполняю поручение коллектива, может немного грубо, но я об этом я ничуть не жалею. Но для него настороженность была обоснована: на такой должности по инерции меняешь интонацию. А чем же я так неприятен Алексею Бабаку, и с каких пор. Прошло еще очень много лет. Звонок по телефону:
- Привет, узнаешь?
- Узнаю, если скажешь?
- Бабак.
- Привет, Алекей.
- Собираюсь в, - он назвал город, в котором я проживаю - Можно у тебя остановится?
- Конечно
- Как дела?
- Хвастаться нечем.
И тут он сказал почти ту же фразу, что и мой случайный попутчик с остановки:
- Ты должен быть счастлив, что еще жив.
Да, это, правда, повод для счастья, но при условии, если и моим близким есть от чего быть счастливыми.








































АЛЕКСАНДР

Курс обучения в институте предусматривает физическое воспитание. Я записался на гимнастику. Среди всех, занимающихся гимнастикой на нашем курсе, он, несомненно, был самым лучшим. У меня вообще гимнастика не шла. В гимнастике необходимо пространственное ощущение своего тела. В прыжке, например, ты должен как бы чувствовать, где твоя рука, что она делает. Может, необходим какой-то особый вестибулярный аппарат. В таком случае, мой вестибулярный аппарат явно не отвечал заданным требованиям. Когда я только начал заниматься, мне казалось, что я хоть что-нибудь научусь делать, например, скрепку: так, по-моему, называется выход на турник. Но у меня и этот довольно простой гимнастический элемент не хотел получаться. Более того, как в этом, так и в других упражнениях не наблюдалось никакого прогресса. Просто чувствуешь: это тебе не по силам. А у Александра дела шли все лучше и лучше. Атлетически сложенный, он, наверное, мог бы стать настоящим гимнастом, но для этого необходимы не только данные, но и многое другое. Я явно ему проигрывал. Однажды, в колхозе, возвращаясь с танцев из какого – то другого села, находящегося километров за двенадцать от того, в котором мы проводили свой трудовой семестр в начале учебного года, мы плечом к плечу, на пределе своих возможностей, шагали навстречу ночному холодному, даже пронизывающему ветру. Были мы в каких-то сорочках. Нужно было идти как можно быстрей, хотелось еще поспать: в семь утра снова в поле, а уже двенадцать или час ночи, и идти еще прилично. Да и холод не дает расслабиться. Мы далеко впереди, никто не поспевает за нами. Идем плечом к плечу, может быть, я и уступаю, но самую малость. «Ты хорошо ходишь,» - сказал Александр. И тогда, по моему мы оба думали: «И чего это нас туда понесло?» Еще как - то он рассказал мне страшную историю. Он шел по парку и услышал призыв о помощи. Он побежал на зов. Двое солдат пытались изнасиловать девушку. Александр сказал, чтобы они прекратили безобразничать. Как там точно было, я не помню, но помню, что Александр кирпичом, попавшимся под руку, ударил кого- то из нападавших по голове. Тот упал, второй бросился бежать. Александр схватил девчонку за руку и побежал с ней из парка. Когда они выбежали он спросил: - «Найдешь дом?». «Найду» - ответила она, и они расстались. С тех пор ему не дает покоя вопрос: убил он его или нет, а если убил, то что делать? Я так же, как и он не знал, что делать, но в конце концов сказал, что насилие может быть хуже убийства. Я никому никогда не рассказывал о том, что узнал в тот вечер. Больше нас, вроде, ничего и никогда не объединяло. А, нет, еще один раз! Он очень хорошо учился. Я же старался в основном сдать экзамены, как и очень многие. Сдавали зачет по проведению и креплению. Принимал зачет Винник, он был тогда, по-моему, простым преподавателем и вел у нас практические занятия. А читающий у нас лекции профессор рассказывал о горном давлении, писал сложные эмпирические формулы, но мы ничего не понимали, даже те из нас, кто очень серьезно относились к занятиям. А Винник, когда мы спросили его, что же нам делать, все же это наша специальность, сказал:
- Вы изучаете технологию материалов?
- Да – ответили мы.
- Так вот, все классические формулы рассчитаны на идеальную структуру, например, металла, а он, ох как неоднороден. В нем есть и пустоты, и вкрапления, и без допусков эти прекрасные классические формулы не работают. Необходимы допуски.
- Так что, эмпирические формулы учитывают допуски?
- Именно так. Это минимально необходимые допуски, чтобы эти формулы, хоть бы с горем пополам, могли работать.
И сразу нам стало все ясно.
И вот сдаем мы зачет. А у меня была такая привычка: приходишь одним из первых и слушаешь всех сдающих. Самый лучший вариант оттачивания знаний. Когда вопросы и ответы начинают повторяться - садись и сдавай. В тот раз я был совсем не готов, оттачивать было нечего. Александр сдает зачет, и Винник спрашивает: «Чем отличается гаечная заготовка от буровой? Кто ответит на этот вопрос, даже не обязательно сдающий - получает зачет». Со всех сторон понеслось: ржавчина, размеры, точные грани. А я вспомнил, что при бурении необходима промывка, значит, дырочка в заготовке должна быть изначально, не просверливают же ее по каждому буру.
- Дырочка, - сказал я
- Кто сказал.?!
Я поднял руку.
- Давайте зачетку.
- Да он больше ничего не знает, - вроде бы в шутку, сказал кто-то, но абсолютную правду.
- Слово надо держать !– заметил Винник.
И мы получили зачет одновременно: Александр за знания, а я, может быть потому, что мне очень было надо. Везение - не последнее дело на экзаменах и зачетах. Саша потом говорил, что у него заело. И я ему верю. И если бы у него не заело, мне бы не удалось тогда сдать зачет.
На встречу в честь десятилетия после окончания Александр приехал с женой, на которой женился еще в институте. Он уже в должности главного инженера графитного комбината где – то на Буге. Работа, а рядом курорты. Сидим мы с ним, уже очень навеселе и вдруг он говорит:
- Знаешь, что ты единственный, кто не попросился ко мне на работу?
- А чего это я должен к тебе на работу проситься? – сказал я.
- Ну, мы были все же близки. А то другие думают, что мне на работу устроить - пустячок. А знаешь, если вдруг мне будет очень плохо, я обращусь только к Гладуну или к тебе.
Потом помолчал и добавил:
- За куском хлеба жду в любое время, а Славу ищи сам.
Ни я к нему, ни он ко мне не обратились, слава богу, за куском хлеба. А Слава – вещь капризная. Но спасибо тебе, Александр, за сказанные слова. Похвала еще более приятна, когда она неожиданна.
И мне очень хочется, чтобы тот солдат был жив и ныне.






















РАЗГОВОР

Дядя Вася и дядя Ваня родные братья моей матери. Им далеко за сорок, мне 15 лет. Они разговаривают между собой в комнате. Я же сижу на веранде и становлюсь невольным слушателем.
Дядя Вася:
- Видел сегодня Ленку на рынке.
- Какую, рыжую?
- Да.
- Ну и как она?! – восклицает дядя Ваня. И это восклицание рисует передо мною рыжую зеленоглазую бестию, вернее всего бывшую девушку дяди Васи, может и не певунью, но красавицу.
- Деревенская бабка.
- А как же ты ее узнал?
- Я бы ее не узнал, она окликнула: «Василь!»
- Ну и что она.
- Замужем, взрослые дети, корова, привезла молоко продавать.
Дядя Ваня больше ничего не спрашивает. Я не вижу их, но мне кажется, что они поглядывают друг на друга и видят перед собой не стареющих мужчин, а молодых вихрастых парубков и что - то еще, навсегда унесшееся вдаль.
- И ты знаешь? – говорит дядя Вася, почему –то с появившейся грустной интонацией в голосе, - дала мне сметаны: «Возьми», - говорит – « такой сметаны в городе нет».
- Купил?
- Нет, денег она не взяла.
- Хорошая сметана? - С полным безразличием спрашивает дядя Ваня. Его сметаной не удивишь – он повар: спрашивает просто так, чтобы что–то спросить. Раз Ленка уже не та, какая разница, какая у нее сметана.
- А, я ее и не попробовал. Вытаскиваю ее из сумки, а она выскользнула, бац об стол и я в сметане с головы до ног.
Опять молчание.
- И представляешь, - помолчав, продолжает дядя Вася, - в банке даже следа от сметаны не осталось, как - будто кто-то вымыл ее и вытер насухо.
О чем еще говорили братья, я не знаю. Мне нужно было уходить. Я попрощался и ушел. Грусть разговора передалась мне, но ненадолго, и, наверное, я бы и позабыл о нем, если бы вскоре дядя Вася не заболел и не умер от рака желудка. Болезнь его заживо иссушила. Когда я пришел проститься с ним, умирающим на руках своей жены, меня поразило, что дядя Вася был в сознании; вернее уже не дядя Вася, а то, что от него осталось. Я понял, что он сразу попросил жену, чтобы я ушел. Я в нерешительности замер, но только на секунду. Уже никому и на секунду не было дано уменьшить его муки. Я вышел, почему-то вспомнил подслушанный мною разговор и подумал: неужели это все связано, неужели может быть такое возмездие, и за что? Неужели и к такому может привести прекрасное чувство, которое люди называют любовью.












«ЛИТЕРАТУРИЯ»

Почему так много писателей среди врачей?
Думаю, потому что врачи изучают латынь, и те из них, которые начинают владеть латынью как языком, а не на уровне неразборчивого написания рецептов, получают дополнительный шанс владеть пером. Может быть, и процесс написания болезней тоже дает эффект, конечно. Но почему именно в 19 веке было так много хороших писателей? А потому, что в это время образовалась многочисленная интеллигенция, которая владела обязательно французским, естественно русским, а иногда и другими языками. Различие в строении языков, наверное, заставляет по-другому слышать слово.
Но почему не идет совершенствование далее? Только потому, что лучше не бывает? И поэтому тоже. Человек не может быть совершеннее Бога. Для человека есть предел. Но почему тогда снова наступает обвал? И в искусстве, и в науке? Достигшие вершины, как правило, достигают и какого–то материального достатка, и не только материального, и их дети идут по уже проторенным путям, не царапая тело и душу, иногда и до крови. Ведь и императоры, в основном, к своим потомкам относились по другому чем к присягавшим. Люди, не ощутившие вкуса жизни, приходящего только с опытом, только с сомнениями и тревогами, восторгами и разочарованиями не могут быть все классиками. И получает такой человек в наследство то ли театр, то ли какое – то производство, то ли империю, а интуиции – то, и недостаточно. И рушатся театры, производства и империи в ожидании новых борцов, творцов и мыслителей, которые к звездам – через тернии.





























МОНА ЛИЗА

Два года мы жили в общежитии аспирантов в одной комнате, сначала втроем: Володя, Володя и я; затем вдвоем с Владимиром Александровичем Сидяком. Он подошел ко мне при распределении по комнатам и сказал:
- Давай жить вместе.
Может быть, потому, что мы были из одного города и на вид примерно одного возраста, как оказалось, одногодки, нам было уже по 35. Второй Владимир был значительно моложе, лет на десять. Помню, купил я какую - то туалетную воду, как водится, с иностранными надписями, одну из которых помню до сих пор: Нааr Wasser. Принес я эту бутылку в комнату и спрашиваю:
- А что такое Нааr Wasser?
И по выражению их лиц, и по продолжительному молчанию, понимаю, что совершил что - то непоправимое. А все мы к этому моменту уже сдали кандидатские минимумы: и по специальности, и по философии, и по иностранному языку.
- А по какому языку ты сдавал кандидатский минимум?
- По немецкому.
- А сколько получил?
- Четверку.
- И тут понимаю, Wasser – это же вода, по немецки. А…,- говорю, - Wasser – это вода.
- А что такое Нааr? – спрашивают.
“Если туалетная вода, то значит для чего то “туалетного”.
- Ну ты даешь! - говорит Володя-старший. Я чувствую неловкость и понимаю, что вряд ли мне удастся реабилитироваться. Тайное становится явным.
- За сто пядесят рублей. Пятьдесят рублей до пятерки не хватило. По остальным предметам оценки вполне соответствующие. Соответствующие знаниям, я имею в виду. А с языками вот так. В лоб ни за что бы не сдал.
Конфликт, в общем - то, исчерпан, но и характеристика получена. Она не оглашена, но это не изменяет ситуации. Конечно, Володя-младший читает английские газеты, а Володя-старший и английские, и немецкие, и техническую литературу, правда иногда, как он говорит, со словарем.
Это, конечно, эпизод, но из таких эпизодов и составляется мнение о тебе у других.
- Что для нас самое главное? – спросил Владимир Александрович, когда мы поселялись уже вдвоем. – У каждого из нас куча недостатков, но мы должны стараться на них не реагировать. Стараться не реагировать.
То – есть, быть терпимыми к недостаткам друг друга. Я молча согласился, не уточняя, какие это мои недостатки составляют целую кучу. Правда, честно скажу, что по прошествию времени я его недостатков и не обнаружил. Конечно, у каждого человека они есть, но, наверное, то, что является недостатками для одних, не является ими для других. Это просто черты характера. Ну, приходил он пару раз сильно подпитой, бил ногой по шифоньеру, на что тот очень-очень шумно реагировал, я был уверен, что он обязательно развалится. Человек недюжинной силы, мастер спорта по рапире, он, наверное, выпускал избыток энергии таким способом, ввиду отсутствия специальных клапанов.
- Черт- говорил Володя-младший - черт, только серой не пахнет.
Мы жили вдвоем, но не часто пересекались. У него свои знакомые, свое общество , свои друзья. Я уже знал, что самый большой недостаток – это любопытство, которое если и должно быть, то очень в меру. О чем можно спрашивать человека? О том, на что ты можешь повлиять, в чем можешь быть полезен другому. А о чем тебе следует знать – и так обязательно раскажут. Недаром говорят: молчание – золото. Поэтому, я не знаю как и с кем он проводил время за пределами общежития, но иногда он вдруг предлагал мне пойти куда-нибудь вместе, например, в Полетехнический музей, на лекцию посвященную Дюку Эллингтону, или на выставку живописи , где был и великий шедевр Леонардо да Винчи Мона Лиза Видно, кто-то, с кем он собирался пойти, не смог, или не захотел.
-На один день выставляется, надо посмотреть! – сказал Володя.- Вставать надо рано, чтобы на первый поезд метро попасть, иначе не достоимся.
Раннее вставание меня никогда не привлекало, но ради такого… Видно, ночующих прямо в очереди было немало. Что за нами, что впереди - специалистов по искусству видимо- невидимо. Дождя нет, но все равно промозгло. Вот мы за ограждением, затем в ограждении: уже и уходить неудобно. Взрослые дядьки, не владеющие кистью, а туда же. В очереди сначала несмелые замечания, затем непродолжительные разговоры, а потом уже и что-то об искусстве, кто что знает. Когда написал, почему, какое впечатление производит и на кого. Почему такую картину - и всего на один день. Власть предержащие наверное уже насладились в полном или неполном одиночестве. Если наслаждались, об этом информационные средства к вечеру сообщат: что и как, и что Они там сказали, окруженные или неокруженные деятелями искусства. Вот мы уже и в зале. Идем, вроде в похоронной процессии: медленно и монотонно. Картина небольшая. Ее издалека и не разглядеть. Маршрут движения по залу, наверное, традиционный: вдоль одной стены, поворот, и назад, вдоль другой. Вот там , на повороте, и расположили картину. Она под бронированным стеклом. И растояние до нее остается достаточно приличное, не плохо бы иметь театральный бинокль. Но где его было взять, если бы даже удалось раньше догадаться.То ли поворот неудачный, то ли картину как-то не так повесили, то ли просто лучше нельзя, но пока ищешь фокус – уже удаляется картина, гораздо быстрее, чем приближалась. Крутишь шеей, но это мало помагает. Заметил только блики, наверное, от неудачного освещения, вместо обворожительной, как говорят, улыбки. Репродукции мне гораздо больше нравились. Конечно без очарования. – Ну, это же не подлинник. Действительно не подлинник. Ну а что теперь о подлиннике рассказать, если спросят. И не поругаешь, и не повозмущаешься: кто ты такой, ты даже не знаешь, что такое Наar Wasser. Пока ты собирался идти, но еще не пошел, одно дело, но если ты уже осуществил свое желание, свои намерения, ты уже был тут, ты должен был что-то понять, что-то увидеть, что-то унести, а иначе зачем ты был тут.
На улице вроде приятней, может быть потому, что сквозь тучи проглядывает хоть и не теплое, но ласковое солнце.
- Ну, как тебе…?- спрашиваю у Володи.
- Давай лучше по пиву, - немного помолчав, говорит он.
Мы очень проголодались и промерзли. Взяли по бутылочке пива в какой-то ближайшей забегаловке, очень контрастирующей с самим словом «искусство», и что-то пирожковое, кажется, котлеты в тесте. После пива, немного повеселев и согревшись, можно и в обратный путь. А что мы хотели, что мы искали, какого еще такого восторга или удивления нам надо было? Просто почтили память Великого Леонардо, он, несомненно, заслужил этой толпы и не только благодаря кисти. Ведь он один из Сынов Божьих, но, уверяю вас, такие выставки никоим образом не сближают зрителя и творца. Но почему же запомнилась эта выставка, это социалистическое мероприятие, направленное на выстраивание зрительских симпатий, нужных симпатий; но мероприятие, сделанное без души и сердца, сделанное людьми тоже не знающими что такое Наar Wasser. А потому, что и приближение к великому искусству приятней совершать с нравящимися тебе людьми, людьми, по твоей мерке масштабными. Конечно, по мировым меркам, не такого масштаба как Леонардо да Винчи. А сколько признанных, но очень далеких от этого масштаба? А сколько достойных и не признанных? Почему так? Как в той притче о посещении королем одного из двух великих художников, которого звали, например, Гойя. –А как звали другого? – спрашивают у рассказчика – Не помним, - отвечает, - король не успел к нему зайти.
Советские цари не очень-то могли замечать кого-то достойного. Разве только тогда, когда нужно было делать бомбу. А потом началась такая катавасия, что нужно было только выживать.
Но для меня этот человек всегда был очень интересен. Он никогда не делал ни мне, ни кому другому никаких замечаний. А если и давал кому-нибудь советы, то только по просьбе. И если правдиво утверждение, что люди отличаются друг от друга как электронно-вычислительные машины разных поколений, то, несомненно, он был из поколения идущего впереди.
- А как ты учился в школе? – спросил я его как-то.
- Школу закончил с золотой медалью.
- А в институте? – продолжал допытываться я.
- У меня диплом с отличием.
И я знаю, что это было в то время, когда золотые медали были наивысшей пробы. Он, инженер –шахтостроитель стал самоучкой - электронщиком. У него были вполне солидные связи, что бы не узнал нового о нем, все новые возможности: брат – олимпийский чемпион, муж сестры – директор шахты. Я больше не знал людей с такими неиспользованными возможностями.
Когда я бывал у него на работе, то часто видел, как то одни, то другие о чем-то у него спрашивают. – Обгонят ведь, - сказал я ему. –Я знаю, - ответил он. Я понимал спрашивающих. Ни у кого я не получал такой полной и профессиональной консультации, как у Володи.
Я позвонил полгода назад. Вообще, звонил всегда я ему. Он не очень интересовался моей персоной. Может быть, в этом виновата все та же Наar Wasser, или что-то еще. Мы не всегда, а вернее никогда не производим такого впечатления, как хочется. Впечатление само по себе, а ты сам по себе.
- Вы опоздали, уже год прошел, как его не стало.
Удалось ли ему сказать то слово в науке, которое пробудит интерес и к нему у потомков, я не знаю. Я не специалист в той области, которой он занимался. Но я очень хотел бы думать, что все - таки удалось.

























СОБАКИ


Мы всей семьей вернулись из кино: отец, мать, сестра и я, мальчишка двенадцати лет. Наш пес Булат, почему-то не встретил нас ни радостным лаем, ни почтительным вилянием хвоста. В его виде только настороженное ожидание. Пес смотрит то на свою миску, полную супа, то на нас. Почему он не съел суп? И тут мы вспоминаем, что уходя, не сказали ему: «возьми». А не сказали мы ему этого потому, что суп был горячий, и мы боялись, что он обожжется. Значит, часа три пес послушно ждал положенной команды. «Какая послушная собака!» – подумал я тогда. Это была не просто собака, это был мой друг, с которым я с удовольствием бегал, играл и даже устраивал кулачные бои. В меховых рукавицах, обшитых материей. В Якутске тогда все военные зимой получали такие с обмундированием. Мы боксировали по-настоящему. Бывало, мне удавался аперкот и пес летел кувырком, но тут же, как ни в чем не бывало, принимал боевую стойку и вновь бросался на противника. Своим противником, по неписаным правилам, он считал эту самую рукавицу, время от времени его сражавшую. Реваншем со стороны пса, а вернее его окончательной победой, было - сорвать эту рукавицу с руки мальчишки. Когда ему удавалось, он захватывал «врага» пастью, стараясь сорвать его с руки друга, не причиняя ему при этом не малейшего вреда. И если это не удавалось он бросался в новую атаку, с каждым разом все сильней и сильней сжимая пасть, уже так, что его зубы, прокусив парусину, сжимали сам кулак. И так до тех пор, пока ему наконец не удавалось захватить рукавицу так, что от испуга кулак невольно разжимался, и пес уносился прочь с сорванной рукавицей. Он возвращался гордой походкой, подходя к мальчику почти вплотную, и отдавал ему оставшиеся от рукавицы лохмотья: своего врага, а значит и врага своего друга, вдруг вставшего между ними. Ни в одном из таких боев я не был даже слегка поцарапан. «Какая послушная, умная и добрая собака» – не раз думал я.
В своей юности пес был еще добрей и общительней. Как-то он стал заигрывать с кошкой, у которой были котята, и она располосовала ему морду от глаз до самого кончика носа. Кровь мгновенно выступила полосами. Пес на мгновение замер, что позволило кошке убежать. Совсем не понимая: за что это, и сначала совсем не ощущая боли, он только потом жалобно завизжал, рыдая по-собачьи. И с тех пор не стало покоя в округе кошкам. То одну загрыз, то другую. То и дело жалуются их хозяева. Делал он это безжалостно: бросок, укус за зад, хруст, и кошка, обреченная на смерть, отброшена в сторону. А Булат, как ни в чем не бывало, продолжает свой путь. Если где-то поблизости замечена кошка - на поводок и домой, подальше от греха.
Иду как-то около нашего двора: сидит Булат и на меня никакого внимания, что за чудо? Гляжу, на телеграфном столбе, испуганная до смерти, кошка. Я его за ошейник, и домой. Привязываю. Была у меня плеть. Я ее сделал, чтобы научиться стрелять плетью: махнешь слегка и щелчок. Хорошая плеть – это страшное оружие. Плетью можно и захватить и опрокинуть, и травмировать, и даже убить. Мальчик, конечно, не был таким профессионалом, но уже умел бить так, чтобы не попасть в глаз или в нос. Привязываю Булата и, отойдя на несколько шагов, бью его плетью: раз, два, три… Он не огрызается, только с безразличием старается отвернуть морду. Он понимает, что это казнь, а во время казни возражений не предусмотрено . Мальчику уже жаль собаку, он и бьет ее лишь для того, чтобы отучить от такой охоты. А то убьет же, или отравит его кто-нибудь.
- Ну, будешь еще?
Собака отвязана и отпущена. Сажусь делать уроки. И вот за окном, хорошо знакомое повизгивание. Булат с хитрецой смотрит в окно, перед ним убитая кошка, та самая, которая сидела на столбе. «Ты понимаешь, - как будто говорит его взгляд, - кошки это мое личное дело, и тебя они не касаются: бей не бей, хоть убей меня». Утром, бывало, Булат появлялся весь в пуху и перьях, радостный и довольный, виляя хвостом и повизгивая. Как бы говоря мне, что у него охота удалась: « Я бы и тебе принес кусочек курочки, но ты не охотник, вдруг тебе это не понравиться и ты начнешь опять драться». Он не обижался на меня, он, может быть считал меня тоже зависимым, так как понимал: главный хозяин в мире - мой отец.
Мы уезжали в отпуск. Отец отдал Булата на это время какому – то сотруднику, охотнику. Тот брал Булата без охоты. А когда мы вернулись, не хотел отдавать. Но мы, дети, настояли и когда вели Булата домой, вынуждены были часто останавливаться, так как Булат то и дело тянул нас назад, где он, верно, очень привык. Пес оказался прекрасным охотником. Потомок самки-утятницы, медалистки и бегового пса. Ростом он уступал гончим, но своим бегом поражал даже видавших разных собак специалистов-собаководов. Он не бежал, а летел, вроде и не отталкиваясь от земли. Правда, он стремглав носился не только за добычей, но и унося ноги. То ли от недостатка смелости, то ли соизмеряя соотношение сил. Временный его хозяин рассказывал, что когда он взял его на первую охоту, никак не мог затянуть его в лодку, пришлось оставить в поселке.
- Отплыли мы на лодке, а тут на берегу откуда ни возьмись якутские собаки: высокие, худосочные, все выше Булата. Взяли его в кольцо, отрезав от воды. Мы перестали грести, смотрим: разорвут же. Кольцо сжимается. Вдруг Булат подныривает под одну из собак, кусает между ног и уже несется к обрыву. Видно, как расстояние между Булатом и преследователями заметно увеличивается. Но вот обрывистый берег. Булат замер на мгновение, обернулся и полетел с обрыва в воду - и к лодке. Я его затащил в лодку: скулит, жалуется. Но лучшего охотника я не встречал - завершил он свой рассказ. – И нюхом. И бегом. Куда бы, утка не упала, как бы быстро не убегал заяц.
Прошло два года, и мы переезжаем на новое место жительства. А из Якутска только самолетом можно было долететь. Булата решили не брать: собаки часто в самолете сходили с ума. Охотник вторично взять Булата отказался; так как прошло время и собака может уже не подчиниться ему как хозяину. Булат ложился под колеса автомобиля, мешая водителю везти нас в аэропорт. Он понимал, что это навсегда. Нам всем хотелось плакать, но взрослых уговорить не удалось.. Больше о Булате мы ничего не слышали. Отец, конечно, кого – то просил, чтобы о нем позаботились: он тоже очень любил Булата, но вряд ли просьбы были выполнены.
На новом месте жительства мы взяли другую собаку, самку, и назвали ее Дезькой, в честь сибирской лайки, безответной любви Булата. Но скоро начался трагический период в нашей жизни. Ушел из жизни отец, покончив с собой. Но не могу назвать его самоубийцей, его загнали в угол. В 52 году это вряд ли было редкостью. Мы сразу стали изгоями. Соседи с трудом замечали нас, приятели делали вид, что куда –то спешат. Мы понимали и тогда, что никто не хочет быть тоже загнан в угол. Но люди при этом, как и всегда, были разными. Заболела мать, что – то случилось с Дезькой. Все взрослые говорили, что она взбесилась. Вызвали собачников. Но они приехали без сачка и щипцов, и мне в 14 лет пришлось прибить собаку поленом, свою собаку, хотя и не бывшую моим другом.
Я, в то время, мог поленом убить не только собаку. Нас переселили из квартиры в маленькую комнатушку. Хозяйка семьи, вселившейся в квартиру, выбросила наши дрова из сарая на улицу. Мать, доведенная до отчаяния, жаловалась мне. А кому она могла пожаловаться еще? Я сказал, что убью Черчелиту, так мы ее прозвали. Это, несомненно, дошло до нее. Я не знаю, верила ли она в мое обещание, но когда я был в подъезде, она туда даже носа не показывала. Как–то стою один, проходит мимо меня ее муж, майор или подполковник милиции и говорит: «Зачем тебе это, зачем тебе портить свою жизнь?», и не ожидая моих возражений, пошел на второй этаж. Он сказал это простым голосом, в этом голосе не было ни угрозы, ни нравоучения, только желание помочь мне. А, может быть, мне так показалось. Он как бы освободил меня от моей клятвы, данной самому себе.. Я перестал торчать в подъезде с угрожающим видом, а потом вскоре мы уехали к родственникам матери в Харьков. Я не знаю, что могло случиться окажись я с этой самой Черчелитой один на один, смог бы я бросится к поленнице дров? Сейчас мне кажется, что вероятнее всего, нет. Но что-то бы я сделал, и чем бы все это могло кончиться, я не знаю. Знаю только, что на всю жизнь я сохранил гнетущее воспоминание и об оставленном Булате, и об убитой Дезьке.
Если бы тот мальчик мог предвидеть последующие события, что бы он постарался переменить. Убедить отца взять Булата с собой? Не забирать его от охотника? Не убивать Дезьку? У этого мальчика и потом, когда он вырос, больше никогда не было собак. И сейчас нет ответа на все эти вопросы у совсем уже немолодого человека, прекрасно знающего, что истинная дружба между собакой и ее хозяином, несомненно, существует.



































ВАГОННЫЙ РАЗГОВОР

Есть возраст, в котором мы любим дорогу. Не всякую, а только если с комфортом, в хорошей компании и по хорошему поводу, и не очень долгую. Поезд идет в Москву. Вагон купейный, мой попутчик - интеллигентный человек средних лет, с хорошим цветом лица, аккуратно выбритый, в хорошем костюме. Познакомились, разговорились. Возраста мы примерно одного. Он чуть старше и у него уже почти взрослая дочь , учится в университете и он в ней души не чает. И по всему видно, что она тоже производит на окружающих такое же приятное впечатление, как ее отец. Я говорю ему, что хорошо, когда ты еще полон сил и у тебя уже взрослая любимая дочь.
- «Да, хорошо, но еще не так давно я думал, что мне до этого не дожить.
- Да что Вы.!
- Стал я ощущать какой- то дискомфорт, причем очень резко обостряющийся. Так, в общем, даже точно описать свое самочувствие затруднительно. Сказать, что голова кружится так нет. Сказать что болит - тоже неправда. Врачи в своих вопросах используют именно эти симптомы. При этом и анализы все в норме, давление не повышенное, не пониженное, по виду на больного тоже вроде не похож. Хожу по врачам. Рецепты, анализы. Флюорографии разные - все в норме. А мне все хуже и хуже. Иду по улице и вдруг чувствую, что сейчас упаду. Как будто штепсель из розетки выдернули. И все куда-то проваливается, или я куда-то начинаю проваливаться. Я к забору, или к стене, чтобы падая за что-то держаться, чтобы не рухнуть.
О здоровье можно послушать – это и тебе, и твоим близким может пригодиться. Тем более, когда бывший больной перед тобой и совершенно здоров.
- С кем не разговариваю, - никто меня не понимает. Я считаю себя человеком достаточно образованным, чтобы с врачом о своем состоянии поговорить. Но никто меня не понимает. Тогда стал я все свои состояния записывать, скрупулезно и как можно точней. Время, то-то, то-то и то-то. И так уже толстая тетрадь уже почти заполнена, а сдвигов никаких. Все хуже и хуже. Причем поймать момент, когда совсем худо, вместе с врачами не удается. И это попробуйте, и это попробуйте. А я временами, просто чувствую приближение смерти. Уже и руки и ноги холодеют, при этом никак не могу найти причину. Не болит ничего, не дергается, судорог никаких нет. Опять анализы, опять лекарства. Но знаете, порой кажется, что сразу после лекарств, еще хуже становится. Вобщем, собрался умирать. Скорую помощь вызываю и вызываю. Пока они приедут, меня вроде чуть-чуть отпустило. Посидят поспрашивают, укольчик сделают и уедут. Ну я усну. А время летит. Чувствую как –то ночью, что умру. Позвал детей, простился, остался с женой. Она говорит: «Давай скорую вызовем!» - «Да что толку?- отвечаю, -да и не удобно уже.» – «Жизнь одна», - она отвечает. Приехали, а и я правда умираю, сердце что-ли останавливается. С давлением что-то творится. Стали они бороться за мою жизнь. Вроде вытянули. Спрашивают: « В больницу забирать? Вам надо на обследование!» А меня вроде чуть-чуть попустило: тепло к рукам и ногам вернулось и чувствую, что смерть отступила. Надолго ли, не знаю, но по своим ощущением чувствую, что до следующей ночи не умру. «Нет, - говорю, - мне лучше стало». –« Как хотите, но на обследование Вам обязательно нужно! Вот там-то есть врач, в нашем городе – один из лучших специалистов как невропатолог. Обратитесь к нему». Да меня кто только не смотрел и невропатологи: и не невропатологи. Думаю: «Наверно психику подозревают». А я чувствую, с психикой у меня все: окей!. Ну деваться некуда. Больница недалеко, побрел утром. Иду так, чтобы сзади стена была. Притопал. Сидит за столом немолодая женщина. Я ей все коротко. А потом говорю: « Я, вообще, человек педантичный: все записываю. Вы полистайте, посмотрите, а я завтра к вам прийду: во-первых, если можно, а во- вторых, если не умру». «Хорошо, - говорит, и берет мою тетрадку, больничная карта у нее, - до завтра». Прихожу на следующий день. Улыбается: «Вылечу я Вас, но, конечно не совсем, сильно запустили. Но работать вы будете. Сильное истощение нервной системы, надеюсь, без патологии». Назначила какие-то уколы, обязательное меню и на неделю больничный. «Но, - говорит – если без особых нагрузок, на работу можно и раньше». Какие там нагрузки - мысли только на одном сосредоточены. Вобщем через три дня пошел я на работу, один день пропустил, через неделю уже ходил, не боясь приступов. А через месяц вообще забыл, что они были. Представляете, десятки врачей, и даже не знаю, что было бы, если бы не встретился мне этот.
- Да, специалистов очень мало, - замечаю я.
- Как и в школе, сколько сильных учеников в каждом классе: один, два. Я имею ввиду конкретный предмет.
- Правда, по разным предметам это не всегда одни и те же, и не всегда потому, что их обгоняют по настоящему.
- Да это так, может и поэтому так мало хороших специалистов.
Мы с ним во многом совпадаем, но пока говорим абстрактно. Мы из одного города и, хоть он явно не горняк, но все же, кто знает, вдруг натолкнемся на общих знакомых в качестве примера. Я благодарный слушатель. Мне, действительно, интересно. С детства помню, как в какой-то сказке мудреца спрашивают: «Какая дорога самая короткая?» – а ответ простой: - «Знакомая!» - «А что сокращает дорогу?» – следует вопрос. – «Беседа!» Да я неоднократно убеждался в этом. Правда есть и такие, которые сокращают дорогу совсем другими способами. Но для меня беседа с интересным собеседником - самый подходящий способ для этого. Правда, в данном случае я слушатель. В данном случае, право, ничего подобного не вспоминается. Чего- то такого , чтобы в унисон. Менять тему не всегда хорошо, интерес должен быть обоюдным. Принесли чай, мы чем – то перекусили, продолжая беседу.

- Да, да, - продолжает он. Моя дочь, не с первого класса, конечно, но училась без особого усердия. Надо выучить – выучила, но так, чтобы действительно с интересом - этого нет. Оценки нормальные – четверки, иногда пятерки. Но это все же что-то не то. Ни к одному предмету. У меня по различным направлениям всегда столько пристрастий было: и это хочу узнать, а это как, а у нее ни к чему. Нужно, чтобы глаз горел. Я и так, я и этак, и задачи с ней решаю и стихи учу. Ничего не получается. Ну что сделаешь? «Да ладно, - думаю, - девочка, зачем ей это?» А там, глядишь, в какой-то профессии этот огонек, может быть, появится. Вот подходит десятый класс. Смотрю, больше стала заниматься. Уже ночь, а она за книгами, что-то пишет. «Что-то много вам задавать стали» –говорю. - « Да нет, - говорит – я хочу кое-какие задачи порешать». – «Чего это?» – спрашиваю. –«А я в университет буду поступать» – «Прямо в университет?» – «Да!» Задачки, конечно, не все сдаются, но все же понемногу прогрессирует в процессе выгрызания научных знаний. На вступительных экзаменах по физике двойку получила. Расспрашиваю ее: как она отвечала, что за задача, как решила? Двойкой, конечно и не пахнет. Ну, неуверенность, шатания наблюдаются, формулировки шалят. Но я доказывать несправедливость не пошел. Не мальчик, в армию не надо. Пусть получше знания закрепит – учиться будет легче, главное, чтобы желание не пропадало. – «Папа, - говорит – репетитора надо нанять. Надо, значит надо. Но где же взять такого репетитора, чтоб не просто там задачки стандартные порешать, или, как еще бывает, для «галочки», чтобы на неточность формулировок на экзаменах внимания не обращали. А чтобы код помог раскрыть, дал бы золотой ключик. Как музыканты говорят: «Руку поставил». На самом деле ставится шестое чувство. Посоветовали мне одну учительницу на пенсии: хорошая, говорят, учительница, просто замечательная. Прихожу, смотрю, старушка какая-то неклебистая, в кофточке – один рукав короче другого. Руки, вроде одинаковые, а рукава – разные. Нет, чистенькая, но с нерасполагающим видом. «Да, - думаю, - это как раз то, что не нужно». Думаю, а она говорит: « Я вообще-то репетиторством не занимаюсь -дело это неблагодарное; а если берусь, то только за хорошую ставку». «Ну, - думаю – знакомая песня» «Если, - говорит мне ребенок нравится, то я берусь, а если нет - нет. Я Вам ничего обещать не могу». С одной стороны правильные условия, можно всегда отказаться, а с другой –многие такое говорят. Стоимость меня не волнует, человек я обеспеченный, «Ладно, - думаю, - все равно ничего другого подходящего нет , и мы тоже всегда можем отказаться». – « За какой срок надо заплатить?» - спрашиваю. –« Да можете вообще пока не платить, устроим друг друга - тогда» Это располагает. Вытащил я деньги, отсчитал за месяц сколько положено, и положил на тумбочку. - « Труд должен быть оплачен, все равно, понравимся или нет». Проходит несколько дней. Дочь мне: «Папа, сделай мне полочку, чтобы то-то и то-то». Нет проблем. «Папа, вот такой-то блокнотик купи». Купил. Меняется дочка прямо на глазах. Аккуратность появилась. Сразу находит то , что ей надо. Что- то декламирует. На магнитофон запишет себя, а потом слушает. На карточки формулы записывает: на одной стороне вопрос, на другой формула. Прочитала вопрос, формулу посмотрела. И так несколько раз в день. А перед сном и утром - обязательно. Смотрю, листает свои карточки все быстрей и быстрей. Бывает, вообще их не переворачивае.т. Проходит две недели, звоню: . «Здравствуйте!» - «Здравствуйте!» – «Ну, Вы определились?» – « Старательная девочка!» –«Значит по рукам?» - «По рукам!» – «До свидания!» – «До свидания!» Передал я дочкой деньги за весь срок обучения. Не знаю как мы ей, а она для нас родным человеком стала и очень дорогим. Бывает же так? А с виду так никогда не скажешь. Через год сдала дочь на все пятерки. И учится сейчас и играючи, и с интересом. Кружки, турпоходы, самодеятельность и пятерки, пятерки. Я не нарадуюсь. О таком можно только мечтать. Я ей прямо любуюсь. Одно огорчение - все меньше возможности поговорить. На разные темы. Моя дочь для меня - лучшая собеседница. Иногда даже думаю, откуда столько мудрости и такта? Вот еду сейчас в Москву, а ее дома не было, в походе. Приеду, у нее какой-то слет.
Я тоже уже любуюсь его дочерью, она мне тоже нравится, хотя совсем ничего не сказано ни о ее внешности, ни о ее привычках, Но я ею любуюсь по – другому: я человек женатый, у меня сын в первый класс пошел, и мне хочется, чтобы и у него огонек к науке загорелся. И я, как бы уже заботясь о дочери своего попутчика, говорю: «Походы, компании - это не всегда безопасно». Я сам занимался туризмом, альпинизмом, вспомнились различные истории, о которых начинающему туристу знать не вредно. И сразу понял, что сделал это напрасно, вроде холодок пробежал между нами. «Нет, нет это ей не угрожает!» И так сказал, даже категорично. Может быть, не так понял меня мой попутчик. А я было подумал телефонами с ним обменяться. Мне очень понравился мой собеседник, правда, может быть, это вовсе не входило в его планы. Мы вскоре стали укладываться спать. А утром вежливо простились навсегда, когда поезд привез нас в Москву.

















МИША БАРИНОВ

Ему я всегда проигрывал в преферанс. И было это уже тогда, когда я проигрывал далеко не всем. Уже мог подбирать себе компанию, кое-что уже умел. Но есть такие противники, которые и в честной игре всегда сильнее тебя. Это можно объяснять по разному. Но в любом случае, правильные объяснения или нет - причина этого всегда не одна.
Вот бывает: пройдет только первая сдача, а ты уже жалеешь, что сел. И, как правило, не напрасно. Отчего это? Говорят: первый блин комом, а тут этот блин становится просто определяющим. Не знаю, может такое бывает не у всех, но у меня так: появилось какое-то предчуствие, конечно, мандраж, и пошло поехало – полез в гору. Вообще, я не из тех игроков, которым прет, но бывает, что идет карта не просто сносная, а самая даже хорошая; а бывает: с каждой сдачей все хуже и хуже. Есть в этом что–то фатальное, может быть потому, что карты и гадальными могут быть? Есть такая присказка: “не везет в карты – повезет в любви!” А у меня, например, наоборот: если на любовном фронте тишь да гладь пусть даже не благодать, то и карты у меня на руках светлых мастей. А светлая масть в префферансе всегда препочтительней, она и при торговле сильней. Только на одном цвете, при одинаковом везении можно выиграть. Но от любви это точно как-то зависит. Да и как оно может не зависеть, если от этого зависит твое настроение. А настроение от многого зависит, даже от твоего внешнего вида, и, конечно, от внешнего вида твоих партнеров. Вернее, от того впечатления, которое создается от созерцания партнеров.
Михаил всегда пребывал в накрахмаленной рубашке, тщательно выглаженном костюме и прекрасных штиблетах. Шевелюра цвета колосящейся пшеницы заставляла любоваться им. Его, на первый взгляд, неброское лицо, почему-то тоже распологало к любованию во время общения с ним. Выделяющийся из толпы и производящий очень приятное впечатление. Может быть, все объяснялось уверенностью в себе молодого, здорового, обеспеченного человека, который на вопрос о его знакомой девушке, с которой только что говорил, случайно встретившись на улице, всегда отвечал: “Она меня любит!” Кто-то сказал ему как-то: “Тебя, что все любят?”. И он совершенно спокойно, не нагло, но вполне уверенно, ответил: “Что поделаешь!” Говорил он мягко, без нажима, с каким-то даже сожалением в голосе, и можно было подумать, что он этим даже чуть утомлен. Это не казалось неправдой, хвастовством, бравадой, и даже шуткой; наоборот, подтверждалось и выражением лица собеседницы и наклоном ее головы, и ее походкой, и даже стуком ее удаляющихся каблучков. Садясь с ним играть, я всегда был почти уверен, что мне опять не повезет, но все равно садился. Кто играл - знает, что “отец бил сына не за то, что проиграл, а за то, что отыгрывался”. Однажды, его жена уехала к родственникам, и он позвал нас расписать пулю к себе домой.. Когда мы зашли в его квартиру и включили свет, по стенам комнаты в разные стороны понеслись полчища тараканов, даже вроде создавая слышимое шуршание. До этого я никогда не думал, что может такое быть в жилой квартире. Да и вообще не предполагал, что такое бывает. Я был ошарашен. “Где же он хранит свою одежду?” – подумал я обалдело, и спросил его: “Ты что, их разводишь?” Он ничего не ответил. Не оказалось под рукой фразы, подобной фразе: “она меня любит!” Было видно, что он недоволен моим вопросом, своими тараканами и самим собой. И это была единственная игра с ним в преферанс, когда он проиграл мне.