Филология

Я улетал из Нальчика. После трёхчасовой задержки рейса, нас наконец-то усадили в видавшую виды Ту-шку. Стюардесса помахала руками после чего, мы, в конце концов, взлетели.
Когда машина набрала высоту и перестала раздражать своими взбрыкиваниями, мой сосед, сидящий у окна, несколько успокоившись, снял пальто, и, повернувшись ко мне, сказал: «Ну, слава богу, летим!»

Я, в ответ, улыбнувшись, кивнул. Он опять сел в своё кресло, и достав из внутреннего кармана пальто фляжку коньяку, предложил выпить: «Знаете, никак не привыкну я к этим самолётам».

Мы выпили. Знакомиться, с пожиманием руки и раскланиваниями  : «Оч. приятно!», - он не стал. А я и не настаивал. Какой смысл? Через пару часов мы вылезем из самолёта, а ещё через пять минут и вовсе забудем, как кого зовут. В последнем, однако, как выяснилось позже, я сильно ошибался.

Расспросив меня, чем я занят в жизни, и разлив по новой порции, он как-то загадочно сказал: «А я, знаете ли, филолог. Да-да филолог, причём потомственный».

Глядя на него, я не знал, толи мне ему надо посочувствовать, толи наоборот удивиться с вежливым восхищением: «Да что Вы говорите?!» Поэтому я просто промолчал, и стал слушать дальше.

«Да, филолог. В моей семье вот уже несколько поколений изучают красоту и силу слова. Вот Вы, наверное, никогда даже и не вникали, какая энергетика заложена в некоторых словах?! И выражение - осчастливить, или же убить словом, далеко не образно! Хотя конечно и здесь есть некие парадоксы».

Он разлил ещё по глотку и продолжил: «Вы когда-нибудь замечали, что есть некие слова, которые совершенно не подходят к предметам ими названными. Нет? А вот возьмите хотя бы слово – кориандр. А? Нет, лучше даже так – кориА-А-Андр-р-р-р! Что Вам представляется? Только не надо про базар и кинзу на этом базаре. Звучит? КориА-А-Андр-р-р!!! То-то и оно – звучит! А мне видится так, что ходил по скалистому морскому берегу, некий важный гражданин из города Рима, завёрнутый в белую простыню, и слагал свои философии. Придумал уж и название для нового опуса, а тот возьми, да и не сложись! Что ж слову-то, пропадать? Простёр он длань свою к кустику незамысловатому, но пахучему, и изрёк пред учениками своими, как Христос перед апостолами: «КОРИАНДР!»
«Кориандр, кориандр…», - зашептали ученики, закивали курчавыми головами, нацарапали латинскими буквицами звучное слово в свои прописи, – с того и пошло. Загубили слово на корню. А им бы галактики называть!
Или вот, например, ещё словцо – ёмкое, хлёсткое. Таким словом, хорошо ставить последнюю точку в нервных спорах и перебранках. Грохнул кулаком по столу, обвёл окружающих ледяным взглядом, и рявкнул: «Кадастр!»
И все сразу же понимают, что дальнейшая дискуссия становится небезопасной! Ну, а таблицы с циферками и печальными учётами, пусть называются реестром. Реестр слово не страшное, хоть и хлопотное».

Я сидел, слушал его и думал: «А ведь он, скорее всего, прав. Бегаем, носимся, а о том, что сами же говорим, даже и не задумываемся!»
Тем временем самолёт, простучав по плитам посадочной полосы, довёз нас до здания прилёта Шереметьево 1, и мы, раскланявшись со стюардессами, отправились получать свой багаж.

Перед тем как распрощаться и пожелать мне всего наилучшего, мой филологический знакомец спросил,
- Вас встречают?
- Нет. Я тайком. Было пару свободных дней, вот я и смотался в горы.
- Понятно, понятно. А меня должны встречать. Только не знаю кто. Обещали прислать шофёра. Как бы мне ещё его узнать.
- Да узнаете, - пообещал я, и, кивнув напоследок, пошёл высматривать на багажной ленте свой рюкзак.

Через несколько минут, закинув лямку рюкзака через плечо, я пробирался через живой коридор таксистов и встречающих. Впереди меня маячила спина моего знакомого.

Он подошёл к молодому человеку, который держал над головой плакат, с именем пассажира, которого ему надо было доставить к месту назначения. Они ещё о чём-то говорили, когда я мельком посмотрел на табличку в руке встречающего.
На белом ватмане жирным чёрным фломастером было начертано: «Кадастр Экклезиаст Плутархович».

Выбравшись на улицу, и идя к автобусной остановке, я, наконец, дав волю душившему меня смеху, и вытирая свободной рукой слёзы, подумал: «Ох! Матушка ты моя, Россия! Что ж ты беспокойная-то такая?! А?!…Плутархович, мать его…»