Мы ехали в общем вагоне...

Неспешный тайшетский № 678 шел на восток. В Иркутск.
Билетов на приличные места в этот поезд, как и в другие, не было, и поэтому мне пришлось возвращаться из самовольной отлучки на остаток сессии в университет в обычном, впрочем, довольно привычном по студенческим временам, общем жестком вагоне. Набилось нас в этот вагон, как селедок в бочку. Лето, духота, окна не открываются. Кое-как мне удалось отвоевать краешек полки в одном из вагонных отсеков-купе. Сел, благодаря судьбу даже за такую милость. И поезд пошел.
Компания в купе попалась не совсем удачная: две женщины лет по пятьдесят, мужик примерно такого же возраста, какой-то паренек с молодой женой - это было видно по тому, как оба она прямо лучились свежим счастьем, один смутный тип, только что отбывший срок на имевшейся тогда у нас зоне, старушка, ехавшая в гости к сыну с невесткой, и молодая мама с ребенком, который тут же начал криком требовать что-то у матери. Было и еще два или три пассажира, ни внешности, ни возраста которых я не запомнил. Да еще сумки, чемоданы, узлы...
Отсидевший смутный тип оказался прямо-таки асом по части карт. В азартные игры «на интерес» я с ним играть не рискнул, тем более, что у студента, как известно, лишних денег не бывает, а вот в «дурака» мы с ним сразились. И не раз. И я оказался прав, отказавшись играть на деньги: дураком, пока мы ехали до станции Зима, бессчетное количество раз оставался я. Как ему удавалось так играть, я не знаю и по сей день, но выигрывал он всегда. Даже если у него на руках были только козыри и крупняк, мы менялись картами, его на мои, всякую шваль, и он выигрывал и со швалью. Так мы и скоротали время до Зимы.
В Зиме четверо из нашего купе вышли. И на их места сели три молодые девчонки и некая старушка лет под семьдесят. Девчонки устроились на боковой полке, я попал к самому окну, а старушка определилась в середине полки прямо напротив меня.
Естественно - эх, молодость! - я сразу же начал ненавязчиво обращать внимание на молодых попутчиц. Они тоже, в свою очередь, явно проявляли интерес ко мне: стреляли глазками, перешептывались, излишне громко смеялись. Короче говоря, давали понять, что на них следует обратить внимание. Разумеется, ни я им, ни они мне абсолютно не были нужны -вагонные романы, как и курортные, почти никогда не имеют продолжения. Но могущее состояться знакомство позволяло скоротать скучно тянущееся в тесноте и духоте время до Иркутска.
Старушка, едва поезд отошел от станции Зима, развязала свой баул, достала оттуда бутылку водки, стакан, закуску и расположила это все на столике у окна без всякого стеснения, как нынче говорят, без комплексов. Налила из бутылки граненый стакан до краев, тяпнула его под свежий огурчик и сказала:
- Ну, до Черемхова хватит...
Все в купе удивленно взглянули на нее, удивленные не столько способностью принимать такими дозами алкоголь в столь преклонные годы, сколько ее фразой, позволявшей сделать вывод, что стакан на дорогу до Черемхово - сто двадцать километров, три часа езды - для нее не только не будет вреден, но и, видимо не предел. А значит, стакан водки, смертельная для некоторых доза в таком возрасте, для нее нечто вроде разминки перед основным забегом на марафонскую алкогольную дистанцию. Все молча подумали, что наша бабуся - еще та «артистка», имеет весьма специфическое воспитание и привыкла гулять истинно по русски - пока есть...
Свежий огурец, конечно, не закуска для стакана водки. Поэтому через десять минут нашу старушку «понесло». До ругани власти дело по опасным коммунистическим временам не доходило, все больше так, о житье-бытье. Быстро перезнакомившись со всеми пассажирами, узнав кто, куда и зачем едет, она и из своей поездки не стала делать секрета. Сообщила, что родом из деревни, кажется, Батагай, Зиминского района, где прожила всю жизнь, вырастила четверых детей, похоронила мужа, который помер через год после рождения последней дочки, оставив ее на произвол судьбы. А перед тем пришлось всей их семье хватить горя: пережили раскулачивание, когда все отобрали, войну с немцами, когда муж был на фронте, а она с другими бабами работала в колхозе - три-четыре бабы впрягались в конный плуг да так и ухитрялись пахать землю, сажать, выращивать и убирать урожай. И ведь не врала: по ее рукам было видно, что уж поработать-то ей в этой жизни пришлось... А вот сейчас войны нет, жизнь стала более-менее неплохой, пенсию получает 49 рублей 50 копеек, дети помогают, да огород свой и поросенок на подходе. Старшие дети живут хорошо, работают, один внук даже в сельхозинституте учится Вот только у младшей дочери, к которой она и едет, не все в порядке: муж достался паскудник. Пока ухаживал за девкой - золотые горы сулил. А как своего добился, так и замолк, - пьет, скотина, что ни попадя, из дому постоянно вещи тащит, жену поколачивает. И вот поэтому-то она и едет, чтобы с зятем разобраться как следует.
- Всю морду ему расхлещу, - сообщила она, - Женился, так уж живи, а не хочешь - нервы не мотай, уходи...
Стакана до Черемхово бабке не хватило. Уже между Заларями и Кутуликом достала она из баула заветную бутылочку и снова тяпнула, правда, на этот раз поменьше наполовину. И закусив, снова заговорила, заговорила. Желающих слушать ее поубавилось, так, кивали головами, делая вид, что слушают, разговаривали друг с другом о своем. И это бабку обижало, - ей хотелось всеобщего внимания. Мы с девчонками все переглядывались. Особенно привлекала мое внимание одна длинноногая темноглазая брюнетка лет восемнадцати на вид, которую как потом оказалось, звали Настей, и возвращалась она на занятия в свой кооперативный техникум. Красавица, каких на земле мало. И совсем бы хороша была она, если б к красоте добавить еще немного интеллекта, отвлечь от чисто физиологического существования. Но - не судьба...
Бабулька несколько раз перехватывала наши взаимные изучающие друг друга взгляды, и это ей не нравилось: по ее мнению, Насте так себя вести перед парнем, которого она к тому же видит впервые, не следовало бы. А действие алкоголя и наличие слушателей побуждали ее порассуждать на эту тему. И она начала издалека, постепенно привлекая к себе всеобщее внимание:
- В наше время молодежь совсем не такая была. Нынче все стали наглые, бессовестные. Про город я даже не говорю, а вот и у нас, в деревне, все совесть потеряли. Особенно девки...
Я на краю деревни живу, а за моим домом километра через полтора лесок начинается. Так в этот лесок парни, почитай, всех наших девок уже перетаскали. И те-то, бесстыжие, знают ведь, зачем их туда ведут и везут, а и все равно едут, все равно идут. И каждый день, каждый день, да с весны и до осени. И на машинах, и на мотоциклах, и на велосипедах, и пешком даже. А уж как городские шоферы на уборку приезжают, так они наших девок теребят каждый день да ночи напролет. И девки-то знают ведь, что шоферы - люди в деревне временные, побалуют и бросят, так нет же, все равно с ними таскаются.
Женщины, сидящие в купе, согласно закивали головами. Да, мол, все так и есть, раньше так не было. И хотя наверняка среди присутствующих были такие, которые в молодости, как говорят, оторви да брось, - но ведь никто не признается в прошлом, посторонние туда не заглянут, - с бабкой соглашались.
Одна из девчонок с бокового сиденья попробовала было вступиться за сверстниц:
- Зря вы так, бабушка. Ведь и в наше время все не так уж страшно, как вы говорите. Ведь во все времена были и порядочные девчонки, и наоборот. Мало ли зачем ваша молодежь в лес ездит: может быть, просто прогуляться или за грибами?
- Как же, - мгновенно осадила ее бабка, - знаем мы эти грибы... В лес идут, а у самих глаза аж масляные, виснут друг на дружке. Грибы с такими глазами да без корзин собирать не ходят...
Как раньше было? Встречались, дружили, гуляли. А чтобы там обняться или поцеловаться и в мыслях не было. Парень, бывало, за девкой по году ходил, да вкуса ее губ не знал. До свадьбы - ни-ни. А нынче? Нет, мы не такие были.
Помню, я еще девкой была, лет семнадцать мне тогда было, так ко мне как-то под вечер пришли двое знакомых парней и тоже давай звать в лес прогуляться. А я разве дура? Разве я не поняла, зачем зовут?
Разволновавшись, возбужденная спиртным и воспоминаниями, поддерживаемая молчаливой солидарностью попутчиц средних лет, бабка снова взялась за бутылку. Выпила чуть-чуть в стакане и закончила:
- Конечно, я не дура. Поняла зачем зовут, да и не пошла. Так они меня прямо у ворот и оттрахали. Хорошо, хоть темно уже было...
Эффект от ее последней фразы был похлеще, чем в финальной сцене гоголевского «Ревизора». С минуту все мы, разинув рты, смотрели на проговорившуюся бабульку, думая, что ослышались. Потом раздался такой дикий хохот, что из соседних купе к нам стали заглядывать пассажиры. Своей концовкой бабка сразила всех наповал.
Дальше до Иркутска мы ехали уже совсем с другим настроением. Бабулька уснула, забравшись с нашей помощью на вторую жесткую полку. Почему смеялись, она, кажется так и не поняла. Женщины и мужчины дремали, время от времени посмеиваясь, вспоминая бабкин прокол. Ну, а мы с Настей остаток пути провели в разговорах и обещаниях, обнимаясь в душном тамбуре. Потом даже обменялись адресами, ибо и ей, и мне через пару дней нужно было ехать на практику, пообещали писать друг другу. Да так все это и закончилось: Настя мне не написала.
Хотя, честно сказать, и я ей тоже.