Григорий Борзенко «Судный день Англии» книга 1 том 1

Григорий Борзенко «Судный день Англии» книга 1 том 1

Книга первая «Революция»

ENGLAND DOOMSDAY (three books)
The first book is Revolution
Г. Борзенко, Grigory Borzenko
Т. Крючковская, иллюстрации,
Трилогия «Судный день Англии» является продолжением романа «Премьера века». Можно смело сказать, что «Судный день» - самое эпохальное произведение автора. Произведение можно смело относить к категории «Исторический роман». Польку даже тот, кто в свое время прогулял в школе уроки истории, когда изучалась тема Великой Английской революции ХVII века, теперь, читая эту трилогию, может «по полочкам» рассмотреть подробно и доходчиво, как проходила драма великого народа во время великого перелома на стыке истории, когда «брат шел на брата» в противостоянии Карла I и Оливера Кромвеля.
Когда-то Григорий Борзенко, прочтя книгу «Унесенные ветром», сказал: «Я тоже хотел бы написать что-то эпохальное, где бы личные судьбы героев повествования переплетались с величайшими историческими событиями, происходящими вокруг них». В «Судном дне Англии» это ему вполне удалось.
Тетрология «Судный день Англии» включает в себя четыре книги: первая – роман «Премьера века», вторая – трилогия «Судный день Англии» книга первая «Революция», третья – трилогия «Судный день Англии» книга вторая «Война», четвертая – трилогия «Судный день Англии» книга третья «Казнь». Автор планирует продолжить описание приключений полюбившихся вам героев, выпустив пятую, а, возможно, и шестую книгу этого монументального произведения.

The action of the novel “England Doomsday”, at which the author working now, takes place on the background of the real historical events. The fates of the main characters are so rightly interlaced with the stormy events of the Great English Revolution and the fates of people that ran it (Oliver Cromvel, Charles I Stewart, etc.) that the reader, while reading is going to be carried away to those remoted, romantic and unique times.
The trilogy comprises three boors over 500 pages each. The first book is “Revolution”, the second “War” and the third “Execution”.

Григорий Борзенко
Grigory Borzenko
Приключенческая серия
Adventures
«Пиратские клады, необитаемые острова»
Pirate Treasures. Uninhabited Islands

Григорий Борзенко – автор приключенческой серии «Пиратские клады, необитаемые острова», сказок, повестей и рассказов. Все они читаются с неослабевающим интересом.
Зарегистрировано автором в Государственном комитете Украины по авторским правам (г. Киев, ул. Богдана Хмельницкого 34).
Любое использование данного произведения, полностью или частично, без письменного разрешения правообладателя запрещено.
Охраняется законом Украины об авторском праве. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
Автор готов сотрудничать с издательствами на взаимовыгодных условиях! Обращайтесь: Украина, 73021, г. Херсон, ул. Дорофеева 34/36, Борзенко Григорий,
Тел. 0(552)27-96-46, +38-066-254-93-86 – Григорий Борзенко
Сайт: www.premiera.at.ua
Е-mail: borzenko_g@i.ua
Образцы книг Григория Борзенка можете увидеть на сайтах:
http://www.neizvestniy-geniy.ru/users/42517/works/
http://www.orionis.ru/avtory/user197/
http://premiera.at.ua/index/knigi_g_borzenko/0-37

Приключенческая серия «Пиратские клады, необитаемые острова»

Хотите найти пиратский клад?
Все мы родам из детства. Воспоминания детства самые добрые, самые теплые, самые светлые. Кому-то запомнилась колыбельная матери, кому-то первый школьный звонок, кому-то первое увлечение, со временем переросшее в первую, пусть и трижды наивную детскую любовь. Все это было и в моей жизни. Однако из детских и юношеских воспоминаний мне наиболее запомнилось то, какое потрясающее впечатление произвели тогда на меня прочитанные книги «Остров сокровищ», «Робинзон Крузо», «Одиссея капитана Блада»... Совершенно неповторимый и романтический мир, в который я окунулся при прочтении этих романов, настолько поразил меня, что и спустя годы, став уже взрослым человеком, я так и остался «болен» этим увлечением. Все книги, что я написал, и которые, дай Бог, напишу в дальнейшем, появились на свет благодаря упомянутому, все никак не проходящему, увлечению.
Дальние плавания и необыкновенные приключения, воинственный клич, доносящийся с палубы пиратского судна и жаркая абордажная схватка. Это то, что волнует души многих романтиков. Однако при всем этом существует и нечто иное, что еще больше приводит в трепет любителей приключений и кладоискателей. Я имею в виду клады и сокровища. Не обошла эта страсть стороной и вашего покорного слугу. Сколько литературы мне пришлось перечитать в детстве и юности, чтобы выудить оттуда все, что касалось таинственных историй о сказочных сокровищах, на островах Пинос, Оук, Григан, Кокос и других. Сколько вашим покорным слугой было перелопачено земли в местах, где по рассказам матери раньше находились дома помещиков, спешно бросивших их, и бежавших прочь, от революции семнадцатого года.
Но самое удивительное заключается в том, что .мне всегда нравилось не столько искать клады, сколько самому прятать их! Не один такой «клад» я закопал, будучи пацаном, на подворье родительского дома, да замуровал тайком от взрослых в стену дворовых построек, в то время, когда строители уходили на обед. Я не зря взял слово клад в кавычки, поскольку ничего сверхценного спрятать в шкатулки, выпрошенные для этой цели у матери, я тогда, естественно, не мог. Впрочем, это как сказать. Помимо моих «Обращений к потомкам» да дневников, там были и старинные дедовы пуговицы, с выгравированными гербами да годам изготовления, найденные на чердаке, ХVIII века коллекция собранных мною же старинных монет, среди которых, помнится, были очень редкие.
Проходили годы, и мысль о самом настоящем, реальном кладе, приобретала все более зримые очертания. Повторюсь: мне хотелось не найти такой клад, а самому спрятать его. Было бы просто здорово, если бы мой клад начал интересовать и волновать кого-то так же, как .меня самого увлекали в юности клады островов Григан, Кокос и других. Какие страсти кипели вокруг этих кладов! Какие величайшие драмы разыгрывались при поисках этих сокровищ! Так до сих пор, кстати, и не найденных! Сколько кладоискателей, с горящими от возбуждения и азарта глазами, копались в архивах, выуживая любые сведения обо всем, что касается интересующего их вопроса, а затем лично брали в руки лопату и с трепетом в душе, замирали, когда ее лезвие натыкалось на очередной находящийся в земле камень.
Естественно, что самолично и в одночасье я не мог предложить миру клад, окутанный ореолом подобных легенд. Однако сделал все возможное, а может быть, и невозможное, чтобы моя задумка имела и неповторимую изюминку, и интригу, и, конечно же, тайну! Что это за клад, если его не окружает все, перечисленное выше?! Идея самому спрятать клад, зашифровать координаты этого места и включить его в текст одного из своих книг, родилась, возможно, у меня еще в детстве, когда я исписывал толстые общие тетради своими первыми, пусть трижды примитивными, повестями и романами «Приключения одноглазого пирата», «Приключения на суше», «Морские приключения» и так далее.
И вот теперь, в зрелом возрасте, пришло время воплотить свою мечту в реальность. В каждом из своих романов, из приключенческой серии «Пиратские клады, необитаемые острова», я зашифровал место, где может быть спрятан клад. Это не простая шифровка. Это целая история, умело вплетенная в сюжетную линию, которая и будет являться разгадкой того, где же находится обусловленное место. Сама по себе эта тайна, спрятанная в книге, должна волновать кладоискателей не меньше, нежели сам клад. Чего-чего, а опыт в подобных зашифровках у вашего покорного слуги имеется! Еще в детстве, мы, пацаны, начитавшись о похождениях Шерлока Холмса, зашифровывали друг другу послания в виде пляшущих человечков.
Признаться, в этих, зашифрованных мною местах, реального клада пока нет. Автор приглашает к сотрудничеству банки, спонсоров и других заинтересованных лиц, изъявившим желание предоставить золотые банковские слитки или средства для их приобретения, из которых и будут состоять клады для книг этой серии. Автор и издательство гарантируют им широкую рекламу, размещение их логотипов на обложках книг и другие взаимовыгодные условия.
Но, как мне кажется, если даже такая договоренность с банками или иным спонсорами не будут достигнута, все рано уже сейчас серия «Пиратские клады, необитаемые острова», на мой взгляд, является настоящим подарком, для любителей приключений, романтиков и кладоискателей. Как я любил раньше ломать голову над разгадкой всевозможных логических задачи прочих расшифровок! Хотелось бы верить, что и другие, читая мои книги, познают присущий вашему покорному слуге азарт, пытаясь разгадать тайну неуловимой зашифровки. Пусть сам клад не будет найден, но многого будет стоить и азарт для читателей, которые загорятся желанием все-таки найти в текстах книг серии «Пиратские клады, необитаемые острова», абзацы и фрагменты текста, где зашифрованы реальные места на земле, где лично бывал автор, и точно знает эти места. Они находятся в нескольких странах Европы.
Утешу самых нетерпеливых: в первых книгах серии я совсем легко зашифровал вожделенное место, чтобы у вас была возможность рано или поздно добраться - таки до цели и убедиться, что автор вас не обманул. Но в следующих книгах...
Вы знаете, я не против, чтобы мои тайны волновали многих и после меня. Я просто поражен выходкой знаменитого пирата Оливье Вассера, который во время казни, в последние мгновения своей жизни, уже с петлей на шее, с криком: «Мои сокровища достанутся тому, кто прочитает это!», бросил в толпу, собравшуюся вокруг виселицы, нарисованную им карту с замысловатыми и непонятными надписями по краям. С той поры прошло ни много, ни мало: два с половиной столетия, а ни одно поколение кладоискателей многих стран так и не могут разгадать тайну загадочной карты, которая не перестает будоражить их воображение.
Григорий Борзенко, автор серии «Пиратские клады, необитаемые острова»

Григорий Борзенко

Судный день Англии

Книга первая «Революция» том 1

1.
Бал блистал своим великолепием. Дамы были просто неотразимы! В своих неизменных, туго затянутых корсетах, в пышных нарядах, с изящной отделкой. С обилием драгоценностей, сверкающих безупречными гранями на их нежных шейках и кистях рук. С пьянящим ароматом самых разнообразных благовоний, исходящих из глубин их густо напудренных париков. Сейчас Прингл впервые в своей жизни окунулся в подобную атмосферу. Весь этот фейерверк празднества казался ему чем-то нереальным, мистическим, просто сладким сном! Если все это происходит наяву, то эта явь пришла к нему из какого-то другого мира, о котором он раньше и мечтать боялся. Совсем недавно эти мечты казались неосуществимыми! Разве можно сравнить бушующий вокруг фейерверк страстей, с теми монотонными и серыми буднями провинциальной жизни, которые даже не протекали, а, скорее, тянулись все предыдущие годы для Сайласа какой-то мрачной и липкой массой, собираясь в комок, образуя недели, месяцы, годы, десятилетия… Господи! Не за горами уж и тридцатилетняя жизненная отметка, а что он видел до этого?! Лишь Динский лес да Глостершир, пределы которого не покидал все эти годы. Ему тогда казалось, что и за границами графства все обстоит точно так же, как там, где он родился и где прошли его детство и юность.
Поначалу все шло прекрасно: его родители были крупными арендаторами, дело у них ладилось и ничего не предвещало грядущей беды. Впервые гром грянул со смертью отца, и мальцу, ранее не знавшему ни в чем отказа со стороны родителей, теперь казалось, что нынешняя их с матерью жизнь круто изменится в худшую сторону. Однако родительница, хотя и была из дворян, но в такую тяжелую для семьи минуту проявила в себе истинную крестьянскую жилку. Она умело взяла хозяйство в свои руки, и отныне дела их пошли даже лучше, чем прежде. Их рабочие выжигали древесный уголь, добывали полезные ископаемые, обрабатывали землю. Прибыль была таковой, что денег хватало и на уплату лорду-землевладельцу ежегодной ренты, и на приобретение новых орудий труда, (да иных средств производства), и на уплату труда рабочим, и на ублажение прихотей подросшего Сайласа. Которому любящая мать все время потакала, видя в единственном сыне продолжателя своего дела.
Но, неумолимо текущее время имеет свойство изменять не только степень мягкости кожи на наших лицах, но и окружающую нас действительность. Стремительно развивающаяся мануфактура породила небывалый спрос на овечью шерсть, а, поскольку овца является существом из плоти и крови, к тому же обладает незаурядным аппетитом, требовалось все большее количество пастбищ. А пастбища – это земли, которые не могут взяться из ниоткуда. Приобретая одно, нужно жертвовать другим. Для лордов-землевладельцев этот вопрос отнюдь не являлся неразрешимой проблемой. Богатые люди оттого и становятся таковыми, что умеют определять приоритеты. Могут решать, что им менее выгодно, а что более. И совершенно очевидно, что с их позиции, с позиции крупного землевладельца, резоннее было не собирать плату с многочисленных крестьян да мелких и крупных фермеров, которые всего лишь арендовали землю, а прогнать их, и на освободившихся полях, лугах организовать пастбища и скотоводческие хозяйства, которые будут приносить баснословные суммы!
Что они и сделали. Историки назовут этот процесс огораживаниями. Но не каждый непосвященный поймет, что за этим стояло. Это только с одной стороны виден феерический рост суконного производства, резко возросшие капиталы и нажитые огромные состояния крупных землевладельцев. С другой – огромное количество разбитых или надломленных судеб тех, кто стал жертвой этих новых веяний. Мать Сайласа оказалась в числе тех многочисленных оптимистов, которых не сломил удар судьбы. Она активно пыталась добиться справедливости. Вместе с другими подавала одну за другой петиции королю против огораживателей, протестовала против ликвидации прав пользования лесными угодьями. Произвола на местах было слишком много, поэтому вся надежда была на спасительное решение короля.
Увы, но по сведениям, доходившим до глубинки, выходило так, что на его помощь рассчитывать было наивно. Тот в это время сам находился в крайне затруднительном положении. Авантюра Карла I со своим любимчиком архиепископом Лодом могла дорого обойтись ему. Шотландия, хотя и была объединена с Англией личной унией – династией Стюартов, - однако Карл, стараясь укрепить там свою власть, видел в англо-шотландском епископате посредника в своем замысле. Правая рука короля – архиепископ Лод, казался монарху как раз таким посредником между ним, венценосцем, и шотландским епископатом. Однако не в меру ретивый Лод явно перестарался. Он с такими перегибами старался насильственно ввести в Шотландии свой английский церковный служебник, что шотландцы, исповедуя пресвитерианство, в 1637 подняли восстание. Которое к 1639 году обернулось для Карла еще более неприятными последствиями: шотландцы вторглись в пределы Северной Англии! Армию, которая должна была противостоять этому вторжению, нужно было кормить, одевать, ей нужно было платить. Чем?! Увы, королевская казна переживала не лучшие времена. Чтобы как-то выйти из положения, королевская власть в поисках денежных средств пустила в распродажу даже свои огромные лесные массивы на юго-западе. А коль сам король так поступает, думалось потемневшей на лице от мрачных мыслей матери Сайласа, то, что уж нам, горемыкам, ждать помощи от него.
Все это надломило старую женщину. К тому же и годы дали о себе знать. В итоге все для Сайласа закончилось печально: однажды уснув, мать на утро не проснулась…
Возможно, если бы он остался один немного раньше, когда их мирную и преуспевающую жизнь еще не успели сотрясти бурные события огораживаний, то все происшедшее не воспринялось бы им столь болезненно. Все в хозяйстве было налажено: только лишь продолжай дело, начатое родителями. Хотя и тогда, Сайлас, задумываясь над тем, что рано или поздно такой час, когда он останется один, пробьет, страшился будущего. Неуверенность и робость подавляли его волю. Сознавая, что у него нет предпринимательской жилки, необходимого куража и к самой работе, и к ее организации, каковыми обладали его родители, он боялся, что у него ничего не получится. Что дело, доставшееся ему по наследству, увянет и тогда… О том, что может случиться, он не думал, не хотел думать! И вот теперь…
Весь трагизм состоял в том, что он остался почти ни с чем! Впрочем, земля уже лишь только в его подсознании, принадлежала еще ему, но… Но за нее нужно было бороться, а он этого не умел. Справедливости ради нужно заметить, что кое-что он, все-таки, старался предпринять. Но все это были робкие, пассивные методы борьбы. Он отказывался платить какие бы то ни было ренты, не являлся в манориальные суды, а если когда и осмеливался на что-то более дерзкое, то лишь на то, чтобы в числе других, образующих негодующую толпу, разрушить какое-нибудь мелиоративное сооружение.
Одним словом, все закончилось тем, чего Сайлас больше всего боялся. Он пополнил ряды безработных, которые в те годы начали толпами бродить по дорогам Англии. Некогда изнеженный родителями баловень, который познал радости, (пусть и не феерической дворцово-столичной, пусть всего лишь провинциальной, но безбедной жизни), теперь же опустился до прозаических и обыденных грабежей. К этому его, в числе других своих сотоварищей по несчастью, толкал голод. Некогда честолюбивый юноша, строивший, пусть и не обоснованные, но смелые планы на будущее, которое виделось ему только в блистательных тонах, теперь же был никем иным, как бедняком, нищим, человеком без средств к существованию. Эта мысль горько ранила бедолаге сердце, но выхода из этой ситуации, увы, он не видел никакого…
Толпа жалких оборванцев, состоящая примерно из полусотни человек, к которым примкнул Сайлас, пыталась кое-как прокормить себя, осев иной раз на лесном участке, иной раз на пустыре, но рано или поздно все они были оттуда изгнаны. В эпоху оголтелой битвы за землю это было неудивительно. Положение усугублялось тем, что существовавшие «кровавые законы» не сулили для бродяг ничего хорошего, ведь и придуманы они были для того, чтобы преследовать бедняков! А гонения, как говорили Сайласу, которому еще не доводилось воочию сталкиваться с этим, были жестокими! Предчувствуя худшее, он понимал, что все это до поры до времени. Что все, в итоге, может закончиться для него или тюремными застенками, или вонючим трюмом судна, которое увезет его в компании таких же, как он, на сахарные плантации Нового Света. Нужно было что-то предпринимать! И потом немедля! Но что?! Выхода впереди никакого не просматривалось и близко! Для нашого горемыки во всем виделся ужасающий своими последствиями тупик!
Не зря в народе бытует мнение, что утро вечера всегда мудреней, а потому-то и принимать всевозможные важные решения всегда лучше на свежую голову. Наверное, это относится и к временам года, если взять за точку отсчета весну, когда все пробуждается от зимней спячки и когда ее, весну, можно сравнить с утром. В это время свежие дуновения ветра способствуют появлению в голове человека свежих мыслей. Пережив трудную для себя зиму, Сайлас с приходом весны с удвоенной энергией принялся искать, пусть даже пока мысленно, выход из сложившейся ситуации. И вдруг…
Как он мог не вспомнить о нем раньше?! А что если вдруг этот человек поможет ему?! Правда, Сайлас его никогда раньше не видел, да и мать-покойница уж столько лет не встречалась со своим братом. Но ведь родственная кровь – это большое дело! Сайлас вспомнил, судя по рассказам матери, не где-нибудь, а в самой столице жил, к тому же по последним сведениям преуспевающе, ее брат Джозеф Каннингем! А вдруг дядюшка окажется человеком сердобольным, да и приютит под своим крылышком родственника?! Вот было бы здорово! И понимая, что иного выхода у него нет, Сайлас простился с бродягами, к которым за последнее время успел привыкнуть, и даже сдружился со многими, и отправился в Лондон!
Столица поразила Сайласа своим величием. Но понимал он и то, что сейчас явно не время любоваться ее красотами. Ему казалось, что здесь может случиться то, чего ему удалось избежать на пыльных дорогах провинциальной Англии: кто-нибудь обратит внимание на его почти нищенскую одежду и может случится непоправимое. Поэтому, в первую очередь нужно во что бы то ни стало разыскать дядюшку, а уж потом, если все получится, можно будет и городом полюбоваться. И хотя по сравнению с Глостерширом, Лондон оказался головокружительным мегаполисом, в котором легче самому потеряться, нежели кого-то отыскать, все же добился своего герой нашего повествования на удивление быстро! Нашлись люди, которые слышали о Каннингеме, дальнейшие расспросы еще более сузили круг поисков, и вскоре все завершилось тем, о чем так страстно мечтал Сайлас: он стучался в роскошную дверь еще более роскошного, по понятию провинциала, дома.
Сердце бедолаги стучало учащенно, от волнения покалывало в груди. Ему казалось, что дворецкий, открывший ему дверь, увидев такого оборванца, просто прогонит его прочь, и не станет даже с ним разговаривать. Но тот, хотя поначалу и сверлил прибывшего презрительным взглядом, все же выслушал его. С того момента, когда со сбивчивых, срывающихся от волнения, слов пришельца стало понятно, кем он является хозяину дома, уничтожающий взгляд дворецкого вмиг изменился на более терпимый. А учтивый кивок, мол, я сейчас доложу о тебе хозяину, оставил Сайласу надежду в душе.
Радости измученному лишениями горемыки не было предела, когда дядюшка не только принял его, но и по-родственному встретил! Услышав весть о кончине своей сестры, он долго и, как показалось Сайласу, вполне искренне горевал. Приказал слуге в сию же минуту позаботиться о госте, помочь тому привести себя в порядок, подобрать ему новый гардероб и, конечно же, хорошенько накормить!
Сайлас смотрел на себя в зеркало, и не мог узнать: великолепные разрезанные внизу панталоны до колен, отделанные лентами, столь же великолепный камзол, с отложными манжетами и воротником, которые были обшиты кружевами! Никогда раньше он не мог позволить себе таких дорогих нарядов!
В тот день до поздней ночи просидели они с Каннингемом, коротая время разговорами. Чело Джозефа было покрыто печалью.
- Жизнь, мальчик мой, хотя и прекрасна, но в то же время жестока и несправедлива. – Хозяин дома шумно вздохнул, взгляд его был устремлен куда-то вдаль, и казалось, что он говорит не с гостем, а с самим собой. – Все мы куда-то спешим, к чему-то стремимся, из кожи вон лезем, чтобы приумножить капитал, занять более высокую ступень в нами же самими придуманной иерархии. Однако, проходят годы, и… Когда человек покидает этот мир, то все, совершенно все и вся, смотрится в ином свете. Там, за той гранью, человеку не нужны уже ни богатства, ни высокий сан. Там все равны. И после лорда, и после самого последнего нищего, в земле остается лишь только тлен… Спрашивается: на что мы тратили свои годы? Буду откровенен с тобой, мальчик мой! Я стремлюсь, безумно стремлюсь и к вершинам богатства, и к вершинам власти, славы и ко всему, что с этим связано! Однако, при всем сказанном, я в данную минуту думаю не об этом! Я думаю: почему за все эти годы я не нашел ни дня, ни единого часа, чтобы пусть на мгновение повидаться с сестрой?! Сейчас я готов отдать немалую часть состояния, что имею, ради того, чтобы вернуть прошлое хотя бы на минуту, обнять сестру, вспомнить с ней о днях нашего детства!
Хозяин отхлебнул из чаши, что стояла здесь, рядом, на столике, где также находилось множество сосудов с напитками, блюд со свежими фруктами и иными деликатесами, которые Сайлас за всю свою жизнь даже не пробовал!
- Ведь нас в семье было всего двое детей: я и твоя покойница-мать. Вернее, она и я, поскольку она была старше меня. Я помню годы нашего детства…
Расчувствовавшись, Каннингем все говорил и говорил, а Сайлас поймал себя на мысли, что все это ему не очень-то и интересно. Если бы эти слова были сказаны в ту скорбную минуту, когда он сам, пораженный свалившимся на него горем, стоял у изголовья бездыханного тела матушки, то он, проникшись драматизмом минуты, смог бы проронить слезу, разжалобленный такими душещипательными речами. Но со дня смерти матери прошло пусть и немного времени, но достаточно для того, чтобы душевные раны его зарубцевались. К тому же, еще нужно подумать, кого, в понятии младшего Прингла, следует больше жалеть! Матушку, успевшую вовремя покинуть этот бренный мир, и усопшую в тиши и безмолвии на погосте, или его, Сайласа, которому, после ее кончины, пришлось пережить так много горя и лишений!
Каннингем все говорил и говорил, а Сайлас думал совершенно об ином. Ему сразу же запали в душу слова родственника о том, что тот стремится к вершинам богатства и власти! Вот бы удержаться подольше возле этого человека! Вот бы вкусить от общего пирога, отхватить от него кусочек пожирнее! Возле такого человека Сайлас будет чувствовать себя в безопасности! Здесь всегда будет сытно и уютно! Главное покрепче ухватиться за свое счастье! В начале текущего дня казавшееся таким недостижимым и нереальным, а вот теперь, к его исходу, становящееся для него таким близким и возможным! Главное, ничем не прогневить Каннингема, войти к нему в доверие, а там все, возможно, сложится как-то само собой, в самую лучшую для него, Сайласу, сторону!
Чтобы как-то скоротать время, переждать наплыв меланхолии дядюшки, который уже начал племяннику немного надоедать, он потихоньку, где-то даже тайком от собеседника, чтобы не обидеть его невниманием, начал разглядывать комнату. Вчерашний провинциал совершенно не разбирался ни в Ренессансе, ни в других веяниях, возможно, даже и слова такого-то раньше не слыхивал, но то, что он видел вокруг себя, ему очень нравилось. Стоявший невдалеке шкаф, который хозяин комнаты немногим ранее в разговоре успел назвать кабинетом, красовался самыми разнообразными украшениями: плоскими, круглыми и рельефными изображениями из золота и серебра, мозаикой из цветных камней, черепахи, слоновой кости. Поражало огромное, в золоченой раме зеркало, с выгравированным на стекле рисунком! Уж на что столик, на котором находились яства, и который стоял рядом, казалось бы, был совсем небольшой, а и он поражал безупречностью отделки и линий!
Сайлас всем своим видом показывал, что внимательно слушает собеседника, но мысли его витали далеко, они были устремлены в будущее. Неужели наступит такой момент, думалось вчерашнему провинциалу, когда и он, Сайлас Прингл, будет вот так принимать своих гостей, в таком доме, в такой комнате, с такой вот обстановкой?! Внезапно его пронзила ошеломляющая мысль: а что если в будущем все повернется так, что после смерти Каннингема, ему, Принглу, как родственнику усопшего, достанется в наследство хотя бы малая, а, возможно, и немалая часть этого добра?! Вот было бы здорово!
- Верю! Охотно верю, мальчик мой, - продолжал тем временем хозяин комнаты, - что после смерти матушки тебе довелось пережить не самые приятные минуты в твоей жизни! Однако, все это уже позади! Будь бодрее! Я позабочусь о тебе!
Призыв «Будь бодрее!» был адресован Сайласу совершенно напрасно. Одни лишь только слова: «Я позабочусь о тебе!» настолько взбодрили того, что добавлять к ним что-либо еще не было никакой нужды! К тому же Каннингем сменил совершенно неинтересную, как мы уже говорили, для гостя тему, и перешел к той, которая, напротив, его живо интересовала.
- Я оставлю тебя при себе, друг мой! Этим я хочу отдать своеобразный долг, пусть и немного запоздалый, памяти моей усопшей сестры! Земля ей пухом!
Каннингем вновь потянулся к кубку с вином. В который раз уже за вечер! Видимо, дядюшка настолько был расстроен, что посредством вина решил залить горечь, которая господствовала в его душе после печальной вести о смерти сестры.
- Да и мне, откровенно говоря, - продолжил он после некоторой паузы, ставя освобожденный от бремени кубок обратно на стол, - хотелось бы иметь при себе своего, верного человека! Ведь вокруг столько подлецов, изменников! Все думают только о себе! Ни на кого нельзя положиться! Ты же свой человек, родственник, родная кровь! Такой не должен подвести!
Каннингем залпом вновь опорожнил кубок, который к этому времени был уже наполнен услужливо вертящимся у стола слугой.
- А мне, друг мой, нужны верные люди! Очень верные и надежные! Ведь для того, чтобы добиться намеченной цели… - Захмелевший хозяин покосился на слугу, который в это время вновь подливал ему из объемного сосуда в кубок вино. – Пошел прочь!
Видимо, слуга был хорошо знаком с нравом хозяина и понимал, чем ему может грозить малейшее промедление, поэтому ретировался мгновенно. Сайлас в это время, проникшись важностью момента, весь внутренне как бы сжался. Он понимал, что неспроста дядюшка прогнал слугу. Возможно, он, Прингл, сейчас будет посвящен в какую-то страшную тайну.
- Слушай меня внимательно, мальчик мой! – Каннингем покосился на дверь, за которой только что скрылся слуга, и сердце Сайласа забилось еще более учащенно. По виду дядюшки он понял, что тот сейчас скажет о чем-то очень важном! – Жизнь дается однажды, и нужно брать от нее все! Все, без остатка! Все, что можно взять. Пока есть силы, здоровье и возможности! Кто-то может удовлетвориться малым, но я… Я Джозеф Каннингем! Я… После всего, что ты пережил, тебе, то, что ты видишь сейчас вокруг себя, кажется пределом мечтаний. Но тебе еще неведома другая, совершенно иная жизнь. Полная блеска и роскоши! Та жизнь – это то, к чему нужно стремиться! Ради чего можно попытаться совершить невозможное! Для многих вершина счастья - пристроиться как можно ближе ко двору, к королю, греться в лучах его величия и славы. Я, Джозеф Каннингем, возможно, хочу сам находиться на этой вершине! Я не хочу довольствоваться местом возле трона! Меня устроит место на нем!
С этими словами хозяин комнаты что есть силы стукнул кулаком по столу! Кубок, оставленный слугой, стоял на самом краю стола. От удара он опрокинулся и тут же свалился на пол. В такую минуту, в такой напряженный момент грохот падающего на пол кубка прозвучал, как выстрел, который, (и это не ускользнуло от внимания слушателя), как бы немного отрезвил оратора. Он тупо уставился на образовавшуюся на полу небольшую винную лужицу, затем покосился на плотно прикрытую дверь, и перевел свой взгляд на племянника. Тот, еще мгновение назад ликовавший в душе по поводу услышанного, (и поспешно строивший догадки относительно того, какое блестящее будущее будет обеспечено ему, Сайласу, ежели все, сказанное дядей, сбудется), теперь сжался в комок под тяжелым, сверлящим взглядом Каннингема. Взгляд того был настолько пронзительным, что гостю стало не по себе.
- Как бы там ни было, - медленно, словно разжевывая каждое слово, продолжил дядя, не сводя глаз с племянника, - но мне в любом случае не помешает рядом свой человек. Верный и преданный, не способный на измену. По уже одной той причине, что в жилах того, кого он, возможно, задумает предать, течет та же кровь, что и у него!
- Ежели сказанное вами имеет какое-то отношение ко мне, - поспешно молвил Сайлас, понимая, что нужно как-то разрядить обстановку, успокоить явно взволнованного дядю, - то смею вас заверить, что я…
- Ладно! – бесцеремонно оборвал его Каннингем. – Уже поздно! Пора отдохнуть после утомительного дня. У нас еще будет время поговорить обо всем.
Казалось, в этот вечер Сайласа невозможно было еще чем-то удивить, но вид спальни, куда провел его слуга, тоже поразил его. Чего стоила одна только постель! Это была даже не кровать, в его, Сайласа, понимании. Это был некий деревянный станок, с несколько возвышенным изголовьем. Он, в свою очередь, служил остовом постели, состоящей из тюфяков, матрацев, одеял, покрывал и подушек, которые его полностью скрывали. На изящно резьбленных столбиках над постелью возвышался драпированный дорогой тканью балдахин, украшенный по углам эффектно выглядевшими вазами и букетами, сделанными из такой же ткани! К тому же, сама постель находилась в своеобразной нише, убранной внутри драпировками, а снаружи массивными гардинами из еще более дорогой, как показалось оторопелому от увиденного Сайласу, тканью, со шнурами и кистями! И на всем этом великолепии будет сейчас возлежать его, Прингла, тело! Оно последнее время ютилось такой грязи и дискомфорте, а теперь! Герою нашего повествования в такую минуту даже и вспоминать-то не хотелось о том, что было раньше.
После стольких скитаний, после стольких холодных и голодных ночей, Сайласу логичнее всего было бы уснуть мертвецким сном и отоспаться вволю! Если бы не разговор с Каннингемом, то, скорее всего, так бы оно и вышло. Но после услышанного… Сон долго не приходил к нему. Одна только весть о том, что дядя берет его к себе, способна лишить не только сна, но и рассудка! Боже! Как круто изменилась его жизнь! Думал ли он, (голодая и прячась вместе со своими друзьями по несчастью в придорожных кустах, поджидая проезжающую мимо карету или повозку, на которую можно было бы напасть в надежде найти в карманах тех, кто в ней находится, что-либо, чем можно поживиться), что наступит такой миг, когда он, Сайлас Прингл, чистый и сытый, будет лежать на такой вот шикарной постели, и строить умопомрачительные планы на будущее! Эх! Увидели бы сейчас его друзья! Они, вне всякого сомнения, до сих пор продолжают испивать свою горькую чашу! Вот позавидовали бы ему! Особенно Билл Хард! Пусть узнает: кто есть кто! Ведь как он раньше издевался над Сайласом! Мол, что это ты такой робкий?! Почему не соглашаешься вместе с нами трясти этих толстосумов, беспечно раскатывающих в своих шикарных каретах?! Те, мол, жируют, в то время, когда им, бедолагам, то есть Харду и Принглу, даже есть нечего! Называл трусом! Это сильно задевало Сайласа. И однажды он решился! Поначалу все казалось безобидной детской забавой. Возможно, потому, что все происходящее его как бы и не касалось: хотя нападали и все вместе, гурьбой, однако, особую активность проявляли другие. Он, Сайлас, всегда оказывался чуть в стороне от эпицентра событий, поэтому особой вины за собой, а, следовательно, и угрызений совести, он не чувствовал. Получалось так, что он как бы и не принимал участия в грабеже, был таким себе сторонним наблюдателем.
Но однажды произошло нечто, что уже никак нельзя было назвать детской игрой. Этот чертов Хард, обратил внимание, что Сайлас постоянно увиливает от самых жарких схваток, поэтому и приказал во время очередной такой вылазки, быть рядом с ним. В те минуты избалованный в детстве родителями, а потому-то и не привыкший к трудностям, а уж, тем более, к экстремальным ситуациям, давно вышедший из детского возраста Прингл волновался как никогда, но утешал себя мыслью, что все обойдется. Ведь сколько раз случалось так, что жертвы, парализованные страхом при виде ножей в руках Харда и его ближайших дружков, (орудием Сайласа была всего-навсего увесистая дубина), безропотно отдавали все, что у них имелось. Как назло, теперь все случилось иначе: разгневанный хозяин роскошной кареты бранил на чем свет стоит нападавших, и оказал жесточайшее сопротивление! Он не только пронзил шпагой двоих, но уже потом, когда у него выбили из рук шпагу, все равно не сдался, а продолжил борьбу! Даже безоружный, с голыми руками, он бросился на ближайшего к нему грабителя! Им, увы, оказался Сайлас! Поначалу тот оцепенел от страха! Еще бы! Один вид нападавшего вселял в него ужас: развевающиеся на ветру полы камзола, сбитый от борьбы на бок парик, который закрывал пол-лица, и злобная, пылающая гневом, энергия, которую просто-таки излучал тот единственно видимый Сайласу, не прикрытый париком, глаз! Принглу казалось, что еще мгновение – и тот, пусть голыми руками, но убьет его! Этот демон вцепится нашему паиньке в горло и задушит его! Не от переизбытка смелости или агрессии, а скорее инстинктивно, спасая себя, Сайлас размахнулся и обрушил удар своей дубины на голову нападавшего! Тот, обливаясь кровью, рухнул на землю…
Долго еще этот момент стоял перед глазами Прингла. Хард похлопал его по плечу, мол, молодец, боевое крещение прошел успешно! После чего очистил карманы лежащего и приказал всем быстрее ретироваться, а Сайлас, убегая вместе со всеми подальше от места событий, все оглядывался: не поднялся ли тот человек?! Ему так этого хотелось! Впервые в жизни взять грех на душу, отныне осознавать, что ты – убийца, - это не каждому дано пережить безболезненно! Видя, что тело оставалось неподвижным, Сайлас понял: он убил этого человека! Уже тогда он решил для себя: с этим нужно заканчивать! Нужно непременно что-то придумать! Вскоре он вспомнил о дяде, живущем где-то в столице...
Нет! Все это в прошлом! В глупом прошлом, о котором отныне не стоит и вспоминать! Теперь он находится на пороге новой жизни! Какие перспективы открываются перед ним! Сайлас вспомнил слова дяди относительно места не только у трона, а и на самом… Нет-нет! Об этом даже и подумать-то страшно! Неужели такое может случиться?! Господи! Раньше, живя в провинции, Сайлас мечтал хоть когда-нибудь, пусть на денек, но все же посетить Лондон, полюбоваться величием столичной жизни, пусть косвенно, но прикоснуться к чему-то грандиозному, историческому. Ведь это там, в провинции, как казалось Принглу, жизнь течет скучно и уныло, к тому же ни от него, Сайласа, ни от тех, кто его окружает, ничего не зависит. Все они мелкие винтики могучего механизма, главная движимая сила которого находится там, в столице. Там принимаются грандиозные, подчас исторические решения, от которых зависят судьбы многих людей, а то и целых народов! Теперь Сайлас чувствовал себя причастным ко всему этому!
Уснул он далеко за полночь…
Утром слуга, застыв у двери в смиренном поклоне, уведомил, что его, мистера Прингла, ожидает хозяин в своем кабинете. Эти слова ласкали ему слух. Приятней слушать услужливое «мистер», пусть даже из уст слуги, чем «трус», которым допекал его несносный Хард.
По мрачному выражению лица Каннингема, по его тяжелому взгляду, (что сразу же бросилось в глаза Сайласу, лишь только он переступил порог кабинета), понял: предстоящий разговор отнюдь не будет напоминать мирную болтовню!
Легким кивком головы ему было указано на стул. Сайлас, вспоминая о вчерашнем случае со слугой, поспешно сел. Он понимал, что лучше во всем беспрекословно повиноваться дядюшке, и упреждать все его желания. Это в любом случае будет безошибочной тактикой.
Хозяин кабинета, не спеша рассматривая как-то бумаги, лежащие на столе, словно бы специально делал паузу, то ли для того, чтобы подчеркнуть важность того, что будет им сейчас сказано. Впрочем, возможно тот преследовал какую-то иную цель – это для гостя было загадкой. Одно он понимал совершенно точно: дядя чем-то рассержен и нужно вести себя крайне осторожно, чтобы не прогневить его еще больше. Возможно, в это время решается судьба Сайласа. А вдруг дядюшка вчера в порыве эмоций так много наобещал племяннику, а теперь, поостыв, передумал, и сейчас прикажет ему убраться восвояси?! Нет! Только не это! От одной такой мысли Принглу стало не по себе! После мягких матрасов снова оказаться бездомным бродягой?! Нет, и еще раз нет!
А Каннингем все пересматривал и раскладывал бумаги на столе, продолжая молчать. Дурное предчувствие больно кольнуло в груди застывшего в неподвижной позе посетителя. Чтобы не лишиться всего, он готов был сейчас упасть на колени перед этим грозным человеком и молить того о пощаде! Сайласу Каннингем в этот момент казался выше самого короля. А то и Бога. Поскольку оба никак не могли повлиять на его дальнейшую судьбу, в то время как от дядюшки зависело все!
Трепещущим взглядом он смотрел на родственника и думал: а не зря он мечтает увидеть себя на троне! Он даже сейчас, сидя в кресле своего кабинета, чем-то походил на монарха, восседавшего на престоле! Конечно же, Сайлас никогда раньше не видел воочию ни короля, ни, тем более, его трон, однако, в своем воображении он вполне мог представить себе такую картину. Вся изюминка заключалась в том, что и представлять-то особо ничего не требовалось: вот он, венценосец, перед ним! Не хватало только короны, скипетра и других инсигний! Даже кресло, на котором восседал Каннингем, казалось Сайласу троном! Ведь такого блеска он раньше не видел: было совершенно очевидно, что кресло было сделано из редкого дерева и отделано агатом, яшмой и другими камнями. Для обивки кресла был использован не менее дорогой узорчатый бархат, который даже крепился к деревянному каркасу не простыми мелкими гвоздями, а совершенно необычными, с блестящими головками! Они очень гармонировали в сочетании с бахромой и кистями! К тому же было набито не только сидение кресла, но и спинка, чего раньше Сайлас никогда не видел! А когда обратил внимание на то, что набиты даже ручки кресла, что вообще в его привычном понятии казалось верхом роскоши, то мысленно воскликнул, обращаясь как бы к самому себе: да вот он, трон! Вот он король! Вот его, Прингла, господин, который сейчас решит его судьбу! Лишь бы только он был милостив!
Каннингем отложил в сторону бумаги, шумно вздохнул и наконец-то заговорил:
- Надеюсь, милостивый государь, вы отдаете себе отчет в том, свидетелем какого откровения вчера стали?!
Холодный голос хозяина кабинета заставил гостя содрогнуться. К тому же, официальный тон и подчеркнутое «вы» не предвещали ему ничего хорошего.
- Известие о смерти сестры, и это вы, как человек, по моему мнению, не глупый, должны, конечно же, понять, не самым лучшим образом подействовало на меня. От горя мой разум затуманился, и я наговорил такого… Надеюсь, для вас совершенно очевидно: воспринимать мой вчерашний бред, ни в коем случае нельзя!
- Да что вы! Конечно же! Я…
Недовольная гримаса на лице дядюшки, явно дала понять, что перебивать его в такую минуту – непростительная глупость! Сайлас осекся на полуслове, и вновь обратился в слух, мысленно кляня себя за несдержанность, и твердо давая самому себе зарок: не раскрывать рта до тех пор, пока в этом не будет крайней необходимости!
Дядя, тем временем, не спеша, продолжал:
- К тому же должны вы понимать и то, что человек в нелегкие для себя минуты склонен утопить, как говорят, свое горе в вине. Я, будучи человеком, созданным из плоти и крови, также подвластен простым человеческим слабостям. Поэтому и позволил себе вчера излишние возлияния. Надеюсь, не стоит вам объяснять и то, что в таком состоянии я, как и любой другой, мог потерять чувство реальности, предаться каким-то глупым, совершенно нереальным и неосуществимым фантазиям, наговорить кучу глупостей?!
Сайлас уже собрался заверить дядюшку, что он все понимает, но вовремя сдержал себя, памятуя о своей неудачной предыдущей попытке. И сделал это, по всей видимости, правильно, поскольку дядюшка после небольшой паузы продолжил:
- Надеюсь, - он повысил голос, и в нем теперь начали звучать, как показалось Сайласу, даже угрожающие нотки, - что вы, мистер Прингл, должны отдавать себе отчет также и в том, насколько смешными вы будете выглядеть в глазах того, кому поведаете о моей глупой болтовне.
- Да что вы такое говорите?! Неужели я…
- К тому же, - голос Каннингема зазвучал еще громче, - должны вы понимать и то… Не должны, а просто обязаны иметь чувство реальности, а следовательно и представлять, какие могут быть последствия, ежели тот, кого вы посвятите в мои откровения, окажется человеком легковерным, примет все за чистую монету и доложит обо всем королю!
Сайласа охватил страх. Лишь в эту минуту он осознал, насколько щекотливым было его положение. Он не был искушен в тонкостях дворцовых интриг, и, тем более, большой политики, но где-то внутренне, подсознательно понимал, что все это очень серьезно! Ему хотелось, в который уже раз, упасть на колени перед человеком, который еще вчера казался ему самым близким на земле существом, а сейчас мог стать самым злейшим врагом, молить о пощаде, рыдать, целовать ему руки, лишь бы это глупое недоразумение быстрее разрешилось. Но внутреннее чутье подсказало ему: нужно действовать совершенно по-другому! Жалкий лепет только разозлит дядюшку! Чем жалобней Сайлас будет распинаться перед ним, тем с большей силой это возымеет эффект обратного действия! Здесь нужно твердое, холодное, рассудительное слово! И насколько он, Сайлас, будет сейчас достойней смотреться в глазах своего дядюшки, тем больше шансов для него провести следующую ночь на тех же мягких перинах, что и предыдущую. А не быть в роли нещадно изгнанного из этого дома. А то и, (что еще хуже), перейти из категории нежелательного свидетеля, в категорию безмолвного трупа. Который никогда, ничего, никому не расскажет! Сайлас понимал это, потому-то в такую сверхпиковую минуту, сумел переломить в себе нечто, и повести себя в дальнейшем так, что даже сам поразился, мол, неужели это я?! Неужели я так могу?!
Видя, что Каннингем умолк и не собирается продолжать свою, кажущуюся бесконечной тираду, Сайлас тихим, на удивление спокойным, но в то же время потрясающе твердым голосом промолвил:
- Я думаю, господин Каннингем, что, выслушав вас, я имею полное право и сам сказать кое-что по поводу того, о чем вы говорили. Вы даете мне такое право?!
Все сказанное было выдано с таким потрясающим чувством собственного достоинства, что Сайлас сам себе удивился: каков я! Это подействовало и на хозяина кабинета. Гостю показалось, что тот, до этого суровый и раздраженный, немного подобрел и успокоился! Чуть-чуть, на самую малость, но у Сайласа появилась, пусть и призрачная, но все же надежда!
Каннингем откинулся на спинку кресла и теперь уже не столь грозным голосом промолвил:
- Я вас слушаю, мистер Прингл.
Сайлас сделал небольшую паузу, которая подчеркивала важность того, что будет сейчас сказано.
- Я бесконечно благодарен вам, господин Каннингем, за теплый прием, который мне оказали в этом доме, за радушие, которым еще вчера я был просто поражен. Вчера мне вы показались не просто хорошим человеком. Я видел в вас едва ли не Бога! Я готов был не просто молиться на вас, я жизнь готов был отдать ради вас! – Сайлас снова сделал еле уловимую паузу. – После всего этого я просто не имею права обманывать вас, поэтому буду откровенен: меня несказанно удивил тот тон, которым вы ко мне только что обращались. Со стороны все выглядело так, будто вы отчитываете меня, как нашкодившего ребенка! Но ведь я не совершил ничего предосудительного! После всего пережитого я был рад вкусной пище, доброму отношению к себе, крову над головой! Возможно, это звучит и наивно, но у меня вчера голова кружилась от счастья, я почти ничего не видел, а уж тем более не слышал! Я упивался сладкой минутой! Особенно после ваших слов о том, что вы берете меня под свою опеку! Позади голод и невзгоды, впереди пусть даже самый скромный уют, который я был готов, да и сейчас готов, отработать перед вами сполна! Я был переполнен эмоциями, в ушах звучала торжественная музыка многоголосого оркестра! Я не просто не слышал, а и, скорее всего, не мог слышать всего того, о чем вы вчера говорили! Поэтому мне сейчас совершенно не понятны ваше волнение и недомолвки по поводу того, что произошло вчера. По моему глубокому убеждению, вчера вообще не произошло ничего такого, что могло бы выглядеть предосудительным в чьих бы то ни было глазах! Да, сейчас, стараясь припомнить наш разговор, я вспоминаю как вы, совершенно расчувствовавшись, бесконечно сокрушались о невосполнимости утраты, все вспоминали о днях юности, проведенных вместе с вашей сестрой, моей матушкой, безвременно усопшей. Такое горе способно заставить опустить руки любого человека! Вы же показали себя мужественным человеком! Беда не сломила вас! Вы, насколько я понял из вчерашних ваших фраз, напротив: во славу памяти усопшей сестры и всего нашего славного рода, решили продолжить начатое дело, приумножить его, добиться самых высоких вершин на этом поприще! Уж не опасаетесь ли вы того, что именно эти ваши слова могут быть истолкованы превратно?! Ежели так, то это еще более удивляет меня! Любой честолюбивый человек, если он не низменный простолюдин, может и обязан стремиться к богатству, к славе и величию! Просто глупцы останавливаются на достигнутом! Умный человек непременно должен стараться приумножать и первое, и второе, и третье! И лично я не осуждаю это ваше стремление, а преклоняюсь перед ним! Мало того! Я готов отдать всего себя без остатка служению этому делу! Вы смело можете рассчитывать на меня! Буду откровенен: во-первых, у меня нет иного пути, ибо возврата, как вы понимаете, к былому у меня нет и быть не может! А во-вторых, - и это главное! – я также, как и вы, чту и уважаю родственные связи и понимаю, что слова «родная кровь» – это не пустой звук. Вы протянули мне руку помощи и пообещали своим твердым словом содействовать мне в будущем, тем же отвечаю и я! К этому мне добавить нечего!
К этому действительно добавить было нечего! Это был своего рода маленький шедевр, граничащий с гениальностью! Особенно если учесть, что на такой спич решился не слишком смелый и рассудительный Прингл! Ведь каждый на его месте, в такую затруднительную, и даже опасную для себя минуту, мог выбрать различную тактику: один стал бы оправдываться, кто-то хитрить, кто-то молил бы о пощаде, а кто-то перешел бы в наступление. Гениальность длинной речи Сайласа заключалась в том, что в ней он объединил все выше сказанное! Это был беспроигрышный вариант: не пройдет один, зато наверняка сработает другой! Были учтены все козыри: и воззвание к родственным чувствам («родная кровь»!), и хвалебные оды в адрес дядюшки (а человеческое тщеславие вещь не шуточная!), и не двусмысленный намек на то, что его, Сайласа, нужно не устранять, а, напротив, привлекать в помощники (клятвенные заверения о том, что он готов, не жалея живота своего, и даже жизни, верно служить своему дядюшке, должны были возродить в душе того вполне резонный вопрос: «А почему бы, собственно, и нет?!»)
Все это, видимо, возымело действие. Каннингем долго и упорно смотрел на Прингла, тот на удивление спокойно, всем своим видом показывая, что он только тем и занимается, что ждет ответа дядюшки, застыл по другую сторону огромного стола. И хотя взгляд хозяина кабинета был все таким же подозрительным и всепроницающим, (как будто он хотел заглянуть в самые потаенные уголки души племянника и доведаться: не темнит ли тот, не пытается ли его обмануть, усыпить бдительность, а потом нанести коварный удар исподтишка), Сайлас тем не менее почувствовал: атмосфера в этой комнате уже не столь напряжена! Внешне это ничем не проявлялось, но всеми фибрами души Прингл почувствовал: опасность миновала! Возможно, именно это придавало ему, (еще несколько минут назад трепетавшего от страха), уверенности, и он с совершенно спокойным, и даже, как могло показаться, равнодушным видом начал рассматривать стоявший на столе предмет, непонятного для Сайласа назначения. Эта безделица была вырезана из слоновой кости, отделанная серебром, с рельефными украшениями, запечатлевшими сюжеты из классической мифологии – какими-то битвами и вакханалиями.
Наконец Каннингем заговорил:
- Хорошо. Мне понравились ваши слова, мистер Прингл, и ваша рассудительность. Думаю, у меня будет впереди еще достаточно времени, чтобы убедиться в вашей искренности и в вашей преданности. Можете быть свободны.
Покидая кабинет дядюшки, Сайлас, переполненный эмоциями, мысленно сказал себе: это только начало! Это первый шаг! Я смог сделать это! Я способен на большее! Чем я хуже дяди?! Возможно, и я добьюсь в жизни чего-то большого, грандиозного! Смог же я, ранее не очень-то и решительный, в трудную для себя минуту, когда моей жизни угрожала реальная опасность, сделать почти невозможное, выкрутиться из, казалось, безнадежной передряги! Почему бы и в будущем, в затруднительных ситуациях, не прибегнуть к подобному методу?! Все еще узнают о Сайласе Прингле! Дядюшка займет место короля, а он, Прингл, место дядюшки!!!
Сайлас осекся на полуслове. Скажем так: мысленном полуслове. То, на что он вчера во время дядюшкиной болтовни не обратил даже и внимания, сейчас же, после всего происшедшего, вдруг приобрело понятный, до безумия четкий, а от того и столь же потрясающе зловещий и таинственный вид! Так вот почему дядюшка так всполошился! Так вот почему он сегодня был так взволнован и подозрителен. После всякого, даже самого хмельного, беспамятства неотвратимо наступает протрезвление! Сегодня утром дядюшка не просто проснулся! Он в то же время и осознал, какую оплошность вчера совершил! И горе, и хмель сделали свое дело: потеряв бдительность, он явно сболтнул лишнее. Причем не кому-нибудь, а, пусть и родственнику, но в то же время совершенно незнакомому ему человеку. А стало быть, и ненадежному, не проверенному!
«Я не хочу довольствоваться местом у трона! Я хочу сам быть на нем!» Ай да дядюшка! Ай да плут! Всеми фибрами своей души Сайлас чувствовал: неспроста все это! За всем этим кроется какая-то жгучая тайна! И не далее, как вчера, он, Сайлас Прингл, к ней прикоснулся! От предчувствия того, какие события могут развернуться дальше, его сердце в волнении забилось учащенно.

II.

Знакомство с дочерью Каннингема Джейн произвело на Сайласа неизгладимое впечатление. Голубоглазая девчушка лет четырнадцати была настолько мила и обаятельна, что Сайлас сразу же увидел в ней не родственницу, а ту, о которой он все эти годы долго, но, увы, безуспешно мечтал! Конечно же, он понимал, что ее юные годы, разница в возрасте и родственные отношения между ними, могут стать, наверняка станут тем барьером, который оставит их отношения на том уровне, на котором они существуют сейчас, а этого так бы Сайласу не хотелось! Понимал он и то, что открыто демонстрировать свои чувства ему ни в коем случае нельзя, хотя бы пока – так будет благоразумней, но в глубине души, глядя на прекрасное личико этого небесного создания, слушая ее милое щебетание, он строил такие фантазии, о которых и не мечтал там, в провинции. Впрочем, нет: именно фантазии были его основным уделом на поприще любви. Возможно, сформулировано не совсем удачно, зато точно отражает суть дела. То ли до сего часа ему так и не попалась такая, которая могла бы зажечь в его душе огонь любви, то ли все они действительно были дурной внешности, то ли он был недостаточно решителен в поисках единственной и неповторимой, но факт, увы, остается фактом: к настоящему моменту он не мог похвастаться ни одной победой на амурном фронте. Природу, как известно, обмануть нельзя, поэтому все естественные для такого возраста желания в нем бурлили и, возможно, даже били через край, однако если его более решительные сверстники без обиняков объяснялись дамам в любви, сами выслушивали от них пылкие признания, проводили с ними сладострастные ночи, если не на надушенных перинах богато убранных спален, то на душистом и пахучем сене деревенских сеновалов (что, впрочем, не столь существенно: ведь и одно и второе оставалось лишь только фоном, где главенствующим было действо, которое в обоих случаях оставалось неизменным), то он, Сайлас, в его понятии, делал то же самое, однако делал это в своих мечтах и фантазиях. А еще... Как бы это поделикатнее сказать? Одним словом, поступал так, как поступают многие в молодые годы, однако стараются этого не афишировать.
Конечно же, Сайлас понимал, что для него благоразумней всего было бы пока не проявлять свои явные симпатии по отношению к Джейн, выиграть время, осмотреться, понаблюдать за тем, как будут разворачиваться события в дальнейшем, а уж потом и решать: как ему поступить. Сейчас же он знал только одно, зато знал наверняка: это божественное создание надолго, если не навсегда, лишило его покоя! Он трезво оценивал свои шансы и ни на минуту не забывал о тех минусах, упомянутых выше, которые могут помешать ему овладеть сердцем юной красавицы. Но никто не вправе был запретить ему мечтать! Отныне в минуты одиночества, предаваясь сладострастным мечтаниям, он видел перед собой не некий обобщенный образ, как туманный идеал женской красоты, а вполне реальную девушку, которой он мог владеть! Владеть всецело и безраздельно! В своих неуемных фантазиях он представлял как эти глаза, нежные и прекрасные, излучали любовь и теплоту, адресованную ему, Сайласу, трепетные губы шептали пылкие слова признания, дрожащие от волнения и возбуждения пальцы рук снимали, вернее даже сбрасывали в порыве страсти одежды, а юное, прекрасное, чистое и непорочное тело всеми своими умопомрачительными формами как бы взывало к нему, даже умоляло его: возьми меня! Владей мною всецело!
Отношения дяди и племянника после откровенного разговора нельзя было назвать холодными, однако и таких по-свойски добродушных обращений, как это было в первый день их встречи, наподобие: «Мальчик мой!», Сайласу слышать уже не приходилось. Вместе с тем, хотя и обращался Каннингем к своему родственнику несколько официально: «Мистер Прингл!», однако, и вражды особой в голосе его не усматривалось.
На удивление доброй показалась Сайласу хозяйка дома. Миссис Элизабет Каннингем была чрезвычайно покладистым человеком, она, как правило, во всем соглашалась с мужем, фактически никогда ему не перечила. А уж как дочь любила! Она в ней души не чаяла! Впрочем, как и дочь в матери! Иной родитель иногда вправе отчитать родное дитя за какой-нибудь проступок, собственно, как и дети могут упрекнуть тех за какое-либо неблаговидное деяние. В отношении матери и дочери такое, судя по наблюдениям Сайласа, было исключено. И одна, и вторая просто не давали повода для подобного.
Джозеф Каннингем, по логике вещей, не должен был чувствоваться инородным телом в этой семейной идиллии, однако, от взгляда Сайласа не ускользнуло то, что какая-то отчужденность, пусть еле уловимая, почти незаметная, со стороны хозяина дома по отношению к семье все-таки улавливалась. Особенно это касалось жены. Каннингем чувствовал себя полноправным хозяином в этом роскошном особняке, и дело вел так, что по-другому и быть не могло! Однажды Сайлас стал свидетелем того, как миссис Каннингем попыталась, пусть даже робко, в чем-то не согласиться с мужем. Хватило всего лишь одного, но достаточно красноречивого взгляда, чтобы Элизабет тут же умолкла, и больше даже и голоса не подавала до конца беседы! Сайласу стало понятно, что не все так гладко в этом доме. Возможно, в этих стенах кроется не одна, (помимо той, которая пока что известна ему), тайна.
Как-то во время ужина, будучи в хорошем расположении духа, Каннингем полушутя попросил дочь уделить внимание Сайласу. Мол, скоро ему предстоит выход в свет, поэтому новичку явно не помешало бы подучиться немного светским манерам. Во что лучше одеться, чтобы не выделяться, а идти в ногу со временем и модой, которая ныне популярна в столице. Как лучше вести себя, ведь провинциальные манеры и ужимки несовместимы с пышностью придворных этикетов. Радость от того, что ему, Сайласу, вскоре предстоит прикоснуться к святая святых, к придворной жизни, приумножилась также еще и радостью осознания того, что отныне у него есть отличный повод проводить больше времени вместе с Джейн! Вместе не в мечтах, а наяву! Естественно, что и в таком случае она не будет столь близка к нему, как в его смелых грезах, но даже то обстоятельство, что он отныне будет чаще и дольше любоваться ее личиком, слушать ее милый голосок, вселяло радость в сердце пылкого влюбленного.
Однако все вышло не совсем так, как того хотелось Сайласу. Да, она готова и рада помочь ему, однако сокрушалась о том, что во многих вещах, как, например, в моде, ее советы вряд ли будут полезны. Да, она следит за собой, опрятно одевается, старается выглядеть не хуже тех, кто ее окружает, но уделять непростительно огромнейшее количество времени и внимания своим туалетам, как это делают многие великосветские дамы, она не намерена. Поэтому не может похвастаться знанием самых последних новинок моды при дворе, тем более, если это касается мужской моды.
Полной противоположностью Джейн в данном вопросе была некая Сцилла Рэнделл, статус которой в доме для Сайласа был пока что непонятен, а спросить кого-либо об этом напрямую он стеснялся. То ли она была служанкой Джейн, то ли близкой подругой, то ли кузиной или иной родственницей. Но фактом оставалось то, что она почти постоянно вертелась возле Джейн, давала ей советы, ухаживала за ней, занимала разговорами. Правда, та, как показалось Сайласу, не слишком-то внимала пустой болтовне подруги. С чем он в глубине души был полностью согласен, но счел благоразумным не афишировать свое отношение к этой болтушке с совершенно непривлекательной внешностью, лет двадцати, которая, учитывая разумную разницу в возрасте, должна была больше походить на объект его, Прингла, грез. Но одна только мысль об этом заставляла Сайласа вздрогнуть. Внутренне он злился, что она постоянно вертясь рядом с Джейн, мешает ему побыть наедине с предметом своего обожания, а такое уединение, (и в это вчерашний провинциал верил твердо), необычайно способствовало бы его сближению с юной хозяйкой дома. Отсутствие лишних глаз, а тем более ушей, раскрепостило бы его, придало уверенности. Да и сама Джейн, которая, возможно, чувствовала себя в присутствии Сциллы скованно, повела бы себя в таком случае более покладисто, начала бы проявлять к нему какие-то, пусть пока и небольшие, знаки внимания.
Именно поэтому, вернее еще и поэтому, Сайлас испытывал явную антипатию к мисс Рэнделл. А еще и когда увидел, что та и в разговорах, и своим поведением старается флиртовать с ним, Сайласом, то вообще от возмущения едва ли не лишился дара речи. Однако, памятуя о случае с Джозефом Каннингемом, Сайлас понимал, что афишировать свои мысли и чувства не всегда полезно. Он попал туда, где понятия «играть», «темнить», «в глаза льстить, в мыслях ненавидеть», не являются чем-то порочным, а скорее даже напротив. Поэтому и счел необходимым не проявлять своих истинных чувств к Сцилле Рэнделл. А вдруг она является, (пусть это и звучит немного нелепо), человеком Каннингема? Возможно, он специально приставил ее к дочери, чтобы та следила за ней, а заодно и за всем, что происходит вокруг нее. И обо всем тайком доносила своему патрону. А попасть в немилость этой дамы, пусть и пустой болтушки, но, возможно, имеющей влияние на хозяина дома, Сайласу не хотелось. Поэтому он во всем или соглашался со Сциллой, или просто делал вид, что никак не отреагировал на ее слова.
- Что касается моды, любезнейший мистер Прингл, - с многозначительным видом начала Сцилла, - то скажу вам совершенно определенно: ныне при дворе самое широкое распространение получили французские наряды. Думаю, этому в значительной мере поспособствовал герцог Бэкенгем, который в качестве посланника ныне усопшего государя нашего Якова и, будучи его любимчиком, часто бывал в Париже. О! Что за наряды он мог позволить себе! Говорят, еще при Якове у него было не менее двадцати семи костюмов, каждый из которых стоил около тридцати пяти тысяч франков! Представляете?! А на бракосочетание ныне здравствующего Его Величества Карла Стюарта он явился в костюме, за который заплатил пятьсот тысяч франков! Подумать только!
- Прошу прощения, дорогая Сцилла, - мило улыбаясь, прервала ее Джейн, - но я полагаю, что мистеру Принглу, возможно, не совсем интересны эти экскурсы в историю. Его, я так понимаю, более волнует положение вещей на сегодняшний день. Или я ошибаюсь?
- Совершенно верно, мисс Джейн! – перечить своему божеству Сайлас не стал. – К тому же, мисс Рэнделл фигурирует цифрами, от которых я совершенно далек! Мне не к лицу, как кавалеру, при дамах принижать свои достоинства, однако, буду откровенен: мне явно не по карману костюм стоимостью в полмиллиона франков. Поэтому, с вашего позволения, давайте опустимся к вещам более реальным.
- Хорошо, хорошо, мистер Прингл! – Сцилла также в свою очередь решила согласиться с остальными. – Я посоветую, что лучше всего одеть лично вам, но в то же время остаюсь при своем мнении: вы должны, хотя бы в общем, представлять, что модно сейчас при дворе. Даже ради того, чтобы поддержать разговор, если он зайдет именно об этом, оценить, с кем имеете дело. Ведь внешний вид вашего собеседника, а, возможно, в будущем и партнера в каком-либо начинании, может сказать о многом.
- Хорошо, мисс Рэнделл, говорите!
- Нынче модными цветами сделались светлые: светло-голубой, белый, оранжевый, желтый, хотя, впрочем, и более темные тона полностью не исключены. Однако, используются в основном для отделки. Первый раз явиться ко двору вы могли бы даже в том, что сейчас есть на вас, мистер Прингл. Вернее, в одежде такого же фасона. Вот эти позаимствованные у французов разрезные внизу панталоны до колен, отделанные лентами, необычайно популярны сейчас и не стоит что-либо менять в этом плане. Ко всему этому я бы посоветовала широкополую мягкую шляпу и широкую перевязь через плечо. А уж при дворе вы сами увидите, кто в чем щеголяет. Вам достаточно будет посмотреть на Его Величество. Ведь при дворе все и во всем подражают ему. Король одевается и даже причесывается на французский манер. Вероятно, всему этому способствует и королева, ведь она - урожденная французская принцесса.
В это время явившийся слуга сообщил Джейн, что матушка просит ее зайти к ней, и Джейн, извинившись, тут же покинула Сайласа и Сциллу, оставив их наедине. Та сразу же попыталась использовать это обстоятельство с выгодой для себя.
- Представляю, мистер Прингл, - начала она, - как вы будете выглядеть в наряде, что я вам посоветовала! Это будет грандиозно! Вы такой импозантный кавалер! И в таком наряде вы будете смотреться так, что даже и мое сердце, боюсь, не выдержит и…
Однако и Сайлас решил использовать отсутствие Джейн с выгодой для себя. Ему хотелось вызвать Сциллу на откровенность, хитростью или обманом, или же в расчете на болтливость, выведать у нее все, что ее могло связывать с хозяином дома. А что если она действительно исполняла роль соглядатого, и обо всем докладывала Каннингему? Задать такой вопрос напрямик было бы вершиной глупости, потому-то и начал Сайлас издалека:
- Прошу прощения, мисс Рэнделл, но мне хотелось, чтобы вы, знаток в моде, ответили мне, почему господин Каннингем одевается, в моем понятии, несколько старомодно. Конечно же, вы должны понять, что это ни в коей мере не значит, что я вмешиваюсь в личные дела господина Каннингема. Просто я считаю его идеалом для себя, стараюсь во всем подражать ему. Но, если я стану одеваться так же, как и он, не буду ли я выглядеть смешно? Я имел в виду, логично ли это будет выглядеть?
Сцилла, возможно, внутренне и досадовала, что ее оборвали в такой момент, однако то, что предмет ее интереса так доверчиво заговорил с ней, успокоило и расслабило ее. Она тут же затараторила в привычной своей манере:
- Во-первых, я бы вам не советовала так поступать. Из-за разницы в возрасте. Вашего, и господина Каннингема. Надеюсь, вы понимаете, что молодые люди и люди преклонного, или, скажем так, более старшего возраста, одеваются далеко не одинаково. К тому же… Вы позволите еще один, совсем небольшой, экскурс в историю?
- Да, конечно же!
- Надеюсь, вы понимаете, что господин Каннингем человек, пусть и не старый, но и отнюдь не молод. Стало быть, характер и вкусы его сформировались не сегодня и даже не вчера. Думаю, что манеру одеваться господин Каннингем перенял у короля Якова. Известно, что тот любил носить сильно подбитое ватой платье, поскольку оно могло предохранить его от кинжала убийц. А то, что тот боялся их всю свою жизнь, знают все. Он носил толстовыстеганное нижнее платье даже под церемониальным костюмом! Его-то манере, думаю, нынче и подражает господин Каннингем. Скажу больше…- Сцилла покосилась на дверь: не вошел ли кто? Не подслушивают ли их разговор? – Мне кажется, что господин Каннингем не просто следует моде короля Якова. Камзол и панталоны господина Каннингема настолько сильно подбиты ватой и простеганы, а сама подбивка настолько неумеренно толста, что я иногда думаю: а не боится ли он, также как и Яков, кинжала убийцы?! Возможно, господин Каннингем тоже чего-то или кого-то опасается?
Ход Сайласа оказался безошибочным: болтливость Сциллы помогла ему ответить на интересующий его вопрос! После услышанного вряд ли можно было предположить, что она является человеком Каннингема. Поскольку маловероятно то, чтобы исполнитель так откровенничал о своем патроне, с кем бы то ни было! Правда, развеяв одну тайну, он еще более углубился в другую! После всего происшедшего личность Каннингема и так казалась ему таинственной, но он утешал себя тем, что это лишь только его, Сайласа, предположения. Теперь же получалось, что не он один замечает в хозяине дома некие странности и таинственность. Кого и чего боялся Каннингем? Сайлас понимал, что Сцилла вряд ли могла об этом знать, однако рассчитывал на ее болтливость. А вдруг в дальнейшем разговоре прояснится нечто, о чем ему интересно будет знать о Каннингеме? Он уже собрался продолжить со Сциллой разговор на ту же тему, но подумал: а стоит ли ему углубляться в личные дела, а уж, тем более, тайны хозяина этого дома? Не лучше ли руководствоваться принципом: меньше знаешь – крепче спишь? Ведь еще свежи в памяти волнующие минуты, проведенные в кабинете Каннингема, когда жизнь Сайласа буквально висела на волоске. То был красноречивый для Прингла урок, свидетельствующий о том, что не только какие-либо действия, но даже одно только знание о существовании чей-то тайны, может быть опасно для жизни! Так стоит ли усугублять свое положение, докапываясь до иных тайн Каннингема? А вдруг он об этом проведает?! Что тогда?! Любопытство, конечно же, вещь не шуточная, но, если положить на вторую чашу весов собственную безопасность… К тому же, дядюшка сам говорил, что ему нужны верные и преданные люди. Возможно, ему вскоре понадобятся услуги Сайласа. Вот тогда-то все станет на свои места, все откроется само собой. Конечно же, наивно было полагать, что дядюшка сразу же доверит ему какое-то очень важное дело. Скорее всего, это будет какое-то пустяшное задание, но Прингл и его рад был бы выполнить, чтобы как-то выслужиться перед Каннингемом, оправдать свое существование в доме дядюшки. Именно об этом сказал однажды племянник дядюшке. Сделал это, улучив благоприятный момент, и заметив, что хозяин дома находится в хорошем расположении духа. Тот пристально посмотрел на Сайласа, загадочно улыбнулся и ответил:
- Хорошо. Надеюсь, в самом ближайшем времени у меня будет возможность убедиться в ваших возможностях и в вашей преданности, мистер Прингл. Не далее, как послезавтра я возьму вас с собой ко двору. Будьте внимательны! Смотрите вокруг и запоминайте! Все запоминайте! Людей вокруг вас, о чем они говорят. Разговоры особенно! Пусть это будет пустая болтовня или же разговоры о политике. О политике особенно! Что говорят о короле, об обстановке в стране. Особенно будьте внимательны в том случае, ежели в разговорах, пусть даже вскользь, упомянут мое имя. Надеюсь, вы понимаете, что за глаза о человеке говорят отнюдь не то же, что при личном знакомстве.
В это время в дверях появился слуга:
- Господин Каннингем, мистер Мэйсон просит принять его.
- Немедля, немедля проси его! – Дядюшка оживился. – А с вами, мистер Прингл, мы поговорим непосредственно послезавтра, по пути следования во дворец. Можете быть свободны.
В дверях Сайлас едва не столкнулся с Мэйсоном. Тот заходил к Каннингему как всегда быстрыми и решительными шагами, широко размахивая руками. Сайлас не впервые видел у дядюшки этого Мэйсона. Тот даже немного пугал его. Уж больно решителен и напорист был этот человек. В его взгляде, в походке, в манерах читалась целеустремленность, а также нечто, что особенно пугало Прингла. Ему казалось, что стоит только дядюшке указать перстом на племянника и лишь только намекнуть: мол, он слишком много знает, шпага Мэйсона, с которой тот никогда не расстается, тут же пронзит горло Сайласа. Принглу подумалось, что когда Каннингем говорил о том, что ему нужны верные и надежные люди, он имел в виду именно Эдварда Мэйсона. Как и в случае со Сциллой, Сайласу непонятен был статус этого человека в доме дядюшки. Это мог быть особо приближенный слуга, это мог быть и родственник, и компаньон по бизнесу. Но Сайласу все же казалось, что Мэйсон исполняет роль адъютанта, верного человека, способного выполнить любой приказ своего хозяина. Он одевался почти так же, как и его патрон: костюм составлял застегнутый доверху камзол, с узеньким выпуском вокруг талии, высокими оплечьями и длинными рукавами, широкие, суживающиеся к низу панталоны до колен, чулки, круглая небольшая фреза, высокая шляпа с узкими выгнутыми полями, короткий плащ. Разница состояла лишь в том, что камзол и панталоны Мэйсона, в отличии от одежды его патрона, не были сильно подбиты ватой. Да и зачем это ему? Мэйсон, как казалось Принглу, не избегал встречи с клинком, а скорее даже стремился к этому! Конечно же, не в качестве его жертвы, а достойного соперника! Он относился к числу тех задир, которые не избегают драки, а страстно ищут достойного повода, чтобы ввязаться в нее! Иногда Сайласу казалось, что если, не дай Господи, наступит такой момент, когда он чем-то не угодит дядюшке и тот решит убрать так много знающего свидетеля, именно Мэйсон будет тем, кто без малейших колебаний выполнит волю дядюшки, и с огромнейшим удовольствием вонзит свой клинок в его племянника!
Но бывали и моменты, когда Сайласу казалось, что все страхи – это просто плод его глупых фантазий. Что все не так плохо, а скорее даже напротив, очень даже хорошо» Особенно учитывая то, что совсем недавно он был никому не нужным бездомным бродягой, а теперь… Ранее он и не мечтал о том, что наступит такой момент, и он вместе с Каннингемом и Мэйсоном в одной карете впервые поедет ко двору короля!
Это были блаженные минуты! Даже карета, в которой они ехали, казалась Сайласу сверхроскошной и необычной. Кареты, виденные им раньше в его родном Глостершире, представляли собой крытый кузов, подвешенный на ремнях или цепях к высоким подставкам, которые находились на передней и задней осях четырехколесного основания. Дверец и окон в тех каретах не было, а входом в карету служили пролеты, сделанные по бокам кузова. В карете Каннингема Сайласа поразило не только наличие изящных дверец, но и мило смотрящиеся на их окошках занавески, выполненная из красной юфти обивка. А какие красивые лошади! Сайлас сидел, откинувшись на спинку мягкого сидения, и упивался сознанием того, что он едет не куда-нибудь, а ко двору, что, возможно, увидит воочию самого короля! Раньше в своей провинции он об этом и мечтать не мог!
То, что происходило дальше, казалось сладким сном. Сверкающее богатство убранства роскошных огромных залов, еще более роскошные наряды великосветских дам – все это магическим образом действовало на Прингла. Сколько сразу блеска, сколько смазливых женских мордашек, сколько привлекательных фигурок, затянутых корсетами! Сайласу хотелось сразу же, позабыв обо всем, окунуться в это блаженство, покорить всю столицу! Переизбыток эмоций хотя и мешал ему трезво мыслить, но он старался держать себя в руках. И хотя выслушивание придворных сплетен представлялось ему занятием малопривлекательным, он все же, памятуя наставление дядюшки, старался не проходить мимо групп людей, ведущих светские беседы, и словно губка впитывал услышанное. И тут же с удивлением для себя Сайлас стал замечать, что смысл услышанных разговоров начал все больше и больше увлекать его! Ведь все, доносившееся до его ушей, резко отличалось от того, что ему доводилось слушать в Глостершире. То все были сугубо провинциальные новости, где перемалывали косточки местным знаменитостям и не более того. Здесь же во всем сквозила политика! Политика высшего уровня!
Главной новостью вечера было то, что король наконец-то, после одиннадцатилетнего перерыва, собрал парламент! Одни строили догадки относительно того, какие же изменения в стране вызовет это в дальнейшем, веря, что парламентское правление укоренится надолго и принесет Англии только пользу. Другие сомневались: а не случится ли сейчас то, что произошло одиннадцать лет назад, когда Карл I один за другим распустил все три созыва своих первых парламентов, и правил страной все последующее время единолично?! Все зависит от того, уверяли они, как поведет себя нынешний парламент. Ведь предыдущий, почему так плохо закончил? Вместо того, чтобы помочь королю пополнить казну, он отвечал ему демонстрациями, позволял себе давать тому советы в вопросах религиозной политики, и даже имел наглость выразить свое недовольство по поводу женитьбы венценосца на французской принцессе-католичке! По-другому, после этого, уверяли некоторые, он поступить не мог!
И чего же он этим добился?! Именно таким был контраргумент других. Ведь основы политики, которая давала Карлу все это время править без парламента, были заложены еще во время правления его отца и предшественника Якова I: продажа должностей и титулов, торговля монопольными патентами, судебные штрафы за нарушение лесных законов, за отклонения от принятия рыцарского звания, сбор «корабельных денег». Теперь же Карл, уверяли они, все растерял! Затраты двора уже давно превысили доходы! Притом, все это началось в, казалось бы, благополучное мирное время! А что уж говорить о сегодняшнем дне, когда глупые попытки архиепископа Лода, с подачи самого короля, ввести в Шотландии англиканскую литургию, привели к вооруженному восстанию шотландцев! Карл сам себя загнал в тупик! Уже после первых прошлогодних стычек с шотландцами, когда они вступили в северные графства Англии, стала очевидной разница в подготовке противоборствующих армий. И дело даже не только в том, что шотландцев вели в бой опытные, закаленные в сражениях тридцатилетней войны, военачальники, как, например, генерал Лесли, но и в отлично оснащении войск неприятеля! Армия же Карла была наспех собрана, плохо оснащена, и еще хуже оплачиваема! Король, (твердили разгоряченные спором некоторые говоруны, явно не его сторонники), лишил себя права выбора. Чтобы подавить восстание, требовались солдаты, а, следовательно, и деньги. Ведь тех нужно было одеть, обуть, накормить, оплатить их службу. (Поскольку в те времена такого понятия, как «служба в армии является почетной обязанностью каждого гражданина» еще не существовало). А предоставить и то, и другое мог только парламент и его субсидии. Поэтому созыв парламента стал неизбежен.
Первые соглашались со своими оппонентами в том, что на данную минуту этот шаг был единственно верен. Но подмечали: сложись все раньше для короля поудачней, то он в дальнейшем мог бы вполне обойтись и без парламента. В качестве аргумента все вспоминали 1635 год, когда по замыслу короля «корабельные деньги» – старинная повинность с прибрежных графств снаряжать для обороны страны определенное число кораблей – должны были платить не только прибрежные, но и внутренние графства. Если бы эта идея Карла воплотилась в жизнь, то он получил бы постоянный налог общегосударственного характера, который со временем был бы узаконен традицией. А, стало быть, и независимый от согласия парламента, поэтому отныне не было бы никакой необходимости его созывать!
Сторонники иной точки зрения стали вновь возражать первым, снова вспоминать молитвенник Лода, шотландских кальвинистов и многое другое. Это натолкнуло Прингла на мысль: а здесь в столице и в частности при дворе, не все так идеально, как это казалось ему ранее. Жизнь в стольном граде Лондоне когда-то виделась ему неким сплошным праздником, с балами и возлияниями, без каких бы то ни было забот и противоречий. Сейчас же Сайласа поразили не только блеск того, что он видел вокруг, но и противоречия, свидетелем которых он стал. В тот миг ему было невдомек, что это только начало. Что скоро именно противоречия расколют страну на два противоборствующих лагеря, всколыхнут ее с невиданной доселе силой, приведут к таким последствиям, которых еще не знала история мировой цивилизации!
Но все это будет потом. Сейчас же Прингл почувствовал, что все эти однообразные разговоры ему порядком надоели, что его больше тянет туда, где звучит музыка, где в грациозном танце двигаются пары, где так много дам. А именно им он хотел сейчас уделить свое внимание! Если, направляясь ко двору, Сайлас мечтал о встрече с королем, то теперь о нем почти не вспоминал. То ли его увлекло то, что происходило дальше, то ли сама встреча с венценосцем, после всего услышанного, не казалась ему уже столь желанной, и не представляла уже собой некое божественное таинство. Ведь за все свои прожитые годы провинциальный парнишка не расставался с мыслью о том, что король – это наместник Бога на земле. Поэтому по отношению к себе он не заслуживает иного обращения, кроме поклонения. Каковым же потрясением для Сайласа было теперь узнать то, что не где-нибудь, а здесь, в столице, рядом с венценосцем, существует некая оппозиция, которая не только радовалась и радуется неудачам короля, а также и позволила себе по случаю победы шотландцев над войсками короля устроить иллюминацию! И опять-таки не где-нибудь, а в Лондоне! Под носом у Карла! Это казалось Сайласу чем-то сверх удивительным! Кстати, за весь вечер он так и не увидел короля. Уже тогда ему показалось, что это был не визит к Его Величеству, как это он поначалу себе представлял, а визит на бал, устроенный кем-то из состоятельных людей столицы.
Бал был в самом разгаре, блистал своим великолепием. И Сайлас упивался всем, к чему он в эту минуту был причастен. Все было потрясающим: дамы, наряды, обстановка, изысканные блюда, напитки на столах.
Особенно напитки! Они были мягкие, но как хмелили голову! Чувствуя, как взбадривающий кураж, смелость и уверенность вместе с напитком разбегаются по телу, Сайлас позволял себе еще и еще припадать губами к кубку. В спиртном он видел своего союзника в предстоящем сражении. Сражении необычном, ранее неведомом. Но, как бы там ни было, сегодня оно обязательно должно было произойти! Так решил он, Прингл, так будет, и не может быть иначе! Довольно оставаться девственником! Пора уже одерживать победы на любовном фронте! Пора уже сделать этот первый, ранее недостижимый для него шаг! Почему он так долго тянул с этим?! Ему мешали эти глупые робость, застенчивость и нерешительность?! Вот еще! Куда все это теперь делось! Вино – лучшее лекарство против трусости и нерешительности! Теперь ему все нипочем! Теперь любая не устоит перед его, Сайласа, неотразимостью и очарованием!
Прингл не спешно ходил по залам, с видом хищника, подыскивающего себе жертву. Ему казалось, что любая, стоит только ему завести с ней разговор, согласна будет сию же минуту не только разделить с ним ложе, но и с готовностью согласится пойти под венец! Лишь бы только этого пожелал сам обольститель! Возбуждаемая винными парами фантазия вчерашнего провинциала рисовала все новые и новые картины дальнейших событий. Если еще недавно он страстно мечтал, чтобы сегодняшний блистательный вечер закончился первой в его жизни близостью с женщиной, то теперь не только это, но и мысль о возможной удачной женитьбе, прочно засела в его хмельную голову. А почему бы и нет?! Ведь от болтушки Сциллы он доведался о многих интересных для себя вещах. Оказывается, не только дамы ищут удачную для себя партию. Многие обедневшие аристократы также стремятся с помощью приданого купеческих дочерей спасти свое незавидное положение и начать новую, достойную жизнь. Так, к примеру, судя из болтовни Сциллы, получалось, что некий лорд, женившись на дочери знатного богача, получил в приданое сто тысяч фунтов стерлингов, а второй, после смерти отца новоиспеченной невесты, получил в наследство триста тысяч фунтов стерлингов! А почему бы такому не случиться и с ним, с Сайласом?! Вот тогда бы он заткнул за пояс даже дядюшку! Нечего перед ним пресмыкаться! Он сам будет диктовать дядюшке свои условия!
Время шло, самодовольный кавалер все всматривался в лица дам, подыскивая ту единственную и неповторимую, которая его осчастливит и обогатит, но к решительным действиям пока не приступал. Но сомнений в том, что все закончится именно этим, лично для Сайласа, не было никаких. Действия с его стороны были просто неизбежны. Как своего рода разрядка всего того, что накопилось к этому моменту в будущем покорителе женских сердец. А накопилось всего разного очень много! Это и скрытое в глубинах души, присущее каждому человеку тщеславие, которое теперь, раскрепощенное винными парами, рвалось наружу и жаждало самоутверждения. Это и сами винные пары, которые в непомерном количестве накопились в нем, и так же искали выхода наружу, в виде резких, грубых и решительных действий. Это и уже упомянутое нами, сексуальное напряжение, еще ни разу не реализованное естественным способом.
Все это, вместе взятое, и сыграло в конечном итоге с Принглом злую шутку. Для воплощения того, что он задумал, ему не хватило не только такта и элементарной культуры, но и рассудительности и выдержки. Правда, выбрав наконец-то себе достойную пару в лице очень даже миловидной и до безумия богато одетой дамы, он попытался поначалу вести себя в светской манере. Разговор о музыке, в его понятии, был очень уместен для того, чтобы завязать разговор.
- Не находите ли вы, сударыня, что музыканты играют сегодня как никогда воодушевленно?
- О да! – Та охотно поддержала разговор. – Я особенно обожаю скрипку. Мне кажется, в отношении чистоты и силы звучания ей нет равных!
- Нет-нет! Это совершенно не то! Я же предпочитаю волынку!
- Ну что вы! Волынка – это инструмент бродячих музыкантов и нищих! Впрочем, если вы находите, что ее звучание прекрасно… Это даже оригинально.
Сайлас не заметил, что после этих слов дама стала более внимательно осматривать своего собеседника, и продолжал:
- А свирель? Что вы о ней скажите?!
- Свирель – это вообще-то уличный инструмент, но если считаете… Простите, Бога ради, но мне нужно идти.
- Да, да вы правы! Нам пора идти! Куда прикажите: в номера? В спальню? Я охотно составлю вам компанию!
- Да вы просто пьяны! Сейчас же отправляйтесь в сад, на свежий воздух!
- В сад? Действительно! Этим можно заняться и в саду! Прошу вас!
От такой наглости дама сначала потеряла дар речи, а Сайлас, оценив это как молчаливое согласие, тут же, схватив ее за руку, попытался увлечь за собой к дверям, ведущим в сад.
То, что случилось потом, слилось для Сайласа в одну бесконечную вереницу потрясений. Истерический вопль дамы «Помогите!», крепкие руки, которые вытолкали его за пределы празднества и всеобщего веселья, затолкали в карету, которая увезла его в ночь. Разбушевавшийся забияка собрался разразиться бранью и возмущением, но противный кляп тут же оказался у него во рту. Видимо, эти два крепких джентльмена, сопровождавшие его, не в первый раз совершали подобные поездки, поэтому знали свое дело отменно.
Карета долго прыгала по ухабам, а непроглядная темень вокруг не позволяла Сайласу следить за тем, куда они направляются. Впрочем, не только темень была тому помехой. Не исключено, что причиной этому был также гнев, бушевавший в груди неудавшегося любовника, и, в прямом смысле слова, ослеплявший его взор. Да еще и эти двое так крепко держали его, что не было никакой возможности даже пошевелиться, а не то, чтобы предпринять попытку к бегству или оказать какое-либо другое сопротивление. В этой ситуации Сайласу для того, чтобы ориентироваться во времени и в пространстве, лучше всего было полагаться не на зрение, а на слух. Громыхание замков и массивных щеколд и запоров, да неприятный скрип столь же массивных, судя по звуку, ворот, вполне могли подсказать Принглу, куда именно доставила его карета. И снова-таки оговоримся, что это случилось бы в том случае, если бы он не был лишен возможности трезво рассуждать и реально оценивать положение вещей. Но если учесть, что все это время он лишь бесконечно дергался, предпринимая безуспешные попытки освободиться, да что-то невнятно бормотал в кляп, то можно предположить, что меньше всего он в эту минуту был склонен к рассуждениям. Вся его энергия была направлена на то, чтобы потоком брани вырваться наружу, и не более того!
Потом Сайласа долго волокли по каким-то темным коридорам, после чего снова скрипнула дверь, но теперь уже не столь массивная. За всем этим последовал сильный толчок в спину и жестокий удар о каменный пол. Дверь снова заскрипела, захлопнулась, послышалось громыхание запоров и звук удаляющихся шагов.
Сайлас тут же вскочил на ноги. Теперь его уже никто не держал, поэтому, почувствовав свободу действий, он тут же решил сделать то, что ему больше всего хотелось сделать в эту минуту. Поспешно вытащив порядком надоевший ему за это время кляп, он тут же заорал:
- Мерзавцы! Негодяи! Вы ответите за это!
В этот крик он вложил всю ту злобу и негодование, накопившиеся в нем за долгое время пути, все то презрение, которое он питал к этим ненавистным ему людям, и, возможно, если бы они все еще находились рядом с дверью, то могли бы содрогнуться от ужаса, вызванного столь истерическим криком. Но, если учесть то, что они уже давно ушли, то можно предположить, что Сайлас своим криком всего лишь бесполезно сотрясал воздух. Но поскольку он этого не знал, а желание выплеснуть свой гнев было огромнейшим, то поток брани продолжался:
- Мерзавцы! Вы не знаете, с кем имеете дело! Я вас всех сгною в тюрьме! Вы знаете, кто мой дядя?! Он настолько близок к королю, что… Возможно, вскоре он займет место самого короля! А вы… Вы тогда за все ответите!
Сайлас долго и остервенело стучал кулаками в холодную твердь кованой железом двери, но лишь гробовая тишина была ответом на все его попытки докричаться до чьих-либо ушей. Возможно, он осознал тщетность своих попыток и понял, что он здесь один и его никто не услышит, возможно, время, которое, как известно, имеет свойство лечить душевные раны, поумерило его пыл, а, возможно, что и холодный металл двери, да каменные своды над его головой, подсказали бедолаге, куда он попал. Поэтому дальше случилось то, что по логике вещей и должно было произойти: чем больше проходило времени, тем тише становился его крик, менее утвердительно звучали угрозы, все более слабыми были удары кулаков о дверь. Жестокая реальность, вернее, ее осознание, начало понемногу успокаивать разошедшегося забияку. Вскоре все закончилось тем, что он, устав от всего, прислонился спиной к двери, медленно опустился на пол и беспардонно уселся на нем, вытянув вперед ноги. Он тупо смотрел в темноту, отказывался верить в реальность происходящего и мысленно ужасался тому, что могло произойти с ним в дальнейшем.
- Вы уже успокоились, господин?
Сайлас всем телом содрогнулся от неожиданности. Голос, прозвучавший из темноты, был настолько неожиданным, что поначалу бедолага даже подумал: а не послышалось ли это все ему? Он, скорей инстинктивно, крикнул:
- Здесь кто-то есть?!
И сразу же услышал:
- Да, господин. Я такой же несчастный, как и вы. Меня зовут Спенс Гарвей.
К Принглу приблизился человек, внешность которого в почти кромешной мгле, царствующей вокруг, трудно было различить. Однако и в такой ситуации Сайлас заметил, каким безумным блеском горели глаза его неожиданного коллеги по несчастью.
- Я в полном отчаянии, господин. Я попал сюда… Я не сделал ничего плохого, а меня бросили сюда, словно животное…
- Где мы находимся?! – Сайлас грубым окриком прервал жалобное блеяние, которое уже начало ему надоедать. - Что это за место?!
- Не знаю, господин. После всего случившегося меня насильно привезли сюда. Я ничего не видел. Я лежал на полу кареты со связанными руками, с кляпом во рту и с завязанными глазами. Это какая-то странная тюрьма, господин. Вокруг тишина, словно мы тут одни, и больше никого нет! Сдается мне, что это подземелье замка или дома, хозяин которого использует этот подвал в качестве тюрьмы. Где он преспокойно может упрятать неугодного ему человека, а затем и расправиться с ним. Тут так страшно, господин!
- Хватит ныть! Я поставлю этих негодяев на место! Они еще не знают, с кем имеют дело! Мой дядя… Он их всех вздернет на виселице! Негодяи!
- Господин хороший! Богом прошу! Если у вас такие влиятельные родственники, то, может, вы и мне поможете выбраться отсюда? В противном случае я боюсь, что мне придется закончить свои последние дни в этом ужасном подземелье. Или в комнате пыток…
- Что за комната пыток?! Что за вздор ты несешь, паршивец?!
- Не гневайтесь, господин, но здесь… Здесь все окутано мраком тайны и страха! Да, да! Все, кто попадал сюда, плохо кончали. За это время, что я нахожусь здесь, уже дважды попадали такие же несчастные, как и вы. По их одежде и властному голосу я понимал, что это не бродяги какие-то, а люди благородного происхождения. Но рано или поздно за ними приходили и… Потом я слышал их голоса… Вернее, не голоса, а их крики и вопли! Это были страшные крики! От них у меня леденело на душе. И хотя крики были отдаленные, еле слышимые, видимо, комната пыток находится не рядом за стеной, а гораздо дальше, все же по их паническим воплям, в которых были перемешаны и боль, и предсмертный дикий храп, я понял, что их в этот час страшно мучили! Здесь проклятое место, господин! Я боюсь пыток! Помогите мне выбраться, господин! Прошу вас! Коль у вас такой влиятельный дядя, то, возможно, вы перед ним и за меня замолвите сло...
- Прекрати болтать, дурак! Кому ты нужен?! Мерзавцы! Вы ответите за это!
- Нет-нет, господин! Я отблагодарю вас за то, что поможете мне! Я открою вам тайну несметных сокровищ! Там столько золота…
- О каком ты золоте говоришь, голодранец?! Что ты мне дать-то можешь?! Какие сокровища?! Помолчи лучше! И без тебя тошно!
- Я говорю правду, господин! Никто не знает о тайне острова Вилсона! Только нас трое: я, мистер Эндрю Сунтон и…
- Да умолкнешь ли ты, в конце-то концов?! Неужели не видишь, в каком я состоянии? Неужто, и впрямь полагаешь, что мне приятно слушать твою глупую болтовню?
- И вы мне не верите… Да что же это за напасть такая?! Почему мне никто не верит?! Ладно, я человек маленький, живу в провинции, и лишь случайно на свою беду оказался в столице, и тут же угодил в этот каменный мешок! Но если вы житель Лондона, то непременно должны знать и мистера Сунтона, и…
- Да замолчи же ты, в конце концов! – И Сайлас снова принялся стучать кулаками в дверь. – Откройте, мерзавцы! Вы за все ответите! Достаточно одного моего слова и вы сами будете гнить там, куда упрятали меня!
Однако Гарвей не унимался. Поняв из слов своего друга по несчастью, что тот действительно является влиятельным человеком, он решил ухватиться за него, как за спасительную соломинку.
- Там так много золота и алмазов, господин! Сказочно много! Вы неимоверно обогатитесь! Мы ведь взяли тогда совсем малую толику сокровищ, а их там целый галеон! Судя из посмертного письма Вилсона, когда он робинзонил на том острове, ужасная буря выбросила на берег испанский галеон, трюмы которого были битком набиты золотом и алмазами, добытыми на перуанских копях. Все это добро он надежно упрятал на острове. Мистер Сунтон, который в свое время также превратностью судьбы попал на этот остров, нашел останки Вилсона и его предсмертное письмо…
- Молчать! Всем молчать! Я вам всем покажу! Вы у меня попляшете! Дядюшка с вами разберется! Мерзавцы!
Не обращая никакого внимания на слова Гарвея, Прингл все стучал в дверь, но со временем удары его становились все более слабыми, а голос все более тихим. Возможно, сказалась усталость, а, может быть, дало о себе знать непомерное количество выпитого спиртного, а, не исключено, и то, что хмель понемногу начал проходить, и осознание страшной действительности начали понемногу парализовать волю узника. Как бы там ни было, но случилось то, что случилось: он в бессилии опустился на пол, жалобно застонал от безысходности, свернулся по мере возможности в удобную для сна позу, и полностью отдал себя во власть сонного забвения.

III.

Проснувшись, Сайлас долго и пристально рассматривал все вокруг себя, и столь же долго и старательно пытался сообразить: что же происходит? Тупого пьяного гнева, который владел им вчера, теперь уже не было и в помине. Теперь даже если бы кто-то и заставлял его кричать: «Мерзавцы! Я вас сгною! Дядюшка вам покажет!», то он ни в коем случае не стал бы этого делать. Вчерашнее бахвальство сменилось теперь страхом. Жутким страхом, который усиливался осознанием того, что он натворил, и что его может ожидать в дальнейшем. Он лихорадочно пытался вспомнить детали всего происшедшего. Возможно, это покажется и странным, ведь после стольких возлияний он вполне мог не помнить то, что с ним происходило вчера, однако все случилось как раз наоборот: Сайлас помнил все! Это и страшило его! Так повести себя на балу и при незнакомом обществе – это не шутка! Тем более та дама… А вдруг она имеет столь большое влияние при дворе, что достаточно будет одного ее слова, чтобы… О, Господи! И дернул же черт его за язык! Как он мог?! Не зная, с кем имеет дело, не зная, свободна ли эта дама! А что если она, с кем он повел себя как с дешевой продажной девкой, является женой какого-нибудь влиятельного господина?! Еще более влиятельного и обладающего большей силой и властью, нежели Каннингем! Поэтому, если даже дядя и попытается помочь Сайласу в его беде и предпримет попытки освободить его, то дядюшкиного влияния и связей может не хватить в противостоянии с еще более могущественным оппонентом.
Постойте! А почему в этом каменном мешке кроме него, Сайласа, больше никого нет?! А где же этот Спенс Гарвей, который накануне все уши прожужжал ему, умоляя спасти его вшивую душонку?! Может, за это время того уже успели увести в камеру пыток?! Памятуя о вчерашнем рассказе своего компаньона, Сайлас прислушался: не слышны ли отдаленные крики и вопли пытаемого? Но вокруг царила удивительная тишина и никаких криков, ни даже шорохов не было слышно. В таком случае, куда же все-таки делся этот Гарвей?
Сайлас еще и еще раз осмотрелся вокруг, и с возрастающим в душе волнением отметил: что-то здесь не так! Что-то изменилось вокруг, стало не таким, каким оно было вчера! И хотя тогда вокруг властвовал почти непроглядный мрак, Сайлас все-таки запомнил полукруглые своды каменного потолка, которые сейчас почему-то оказались плоскими и ровными! Может, он ошибается, и все это ему тогда померещилось? Да нет! Не может быть! И доказательством тому дверь! Уж что-что, а дверь он запомнил прекрасно! Именно прикосновения рук к холодному металлу, которым была обита дверь, да к выпуклым кругляшам-заклепкам, которыми крепился этот лист металла к самой двери, вернули Сайласа из иллюзий витания в облаке винных паров, к реальной действительности. Теперь же дверь была деревянной! Да, она была толстая и прочная, сделанная из мощных дубовых досок, но все это не было обито металлом! Стало быть, его перетащили в другую камеру. Или перевезли в другую тюрьму! Но зачем?! Что за всем этим стоит?! Господи! Сколько тайн и загадок! Правы были и Каннингем и Сцилла Рэнделл, которые в ответ на восхищения Сайласа столичной жизнью и умилением по поводу того, что теперь он будет причастен к великому таинству светской жизни, иронично улыбались, и с загадочными нотками в голосе просили не делать скоропалительных выводов. Весь этот блеск и феерическая мишура – лишь внешний вид, некий фасад, за которым скрывается то, что недоступно и неведомо непосвященному, говорили они в приватных беседах, оставаясь с Принглом один на один. За сверкающим фасадом, уверяли его, море грязи! Заговоры, зависть, тайные дворцовые интриги – это далеко не полный перечень того, что властвует в среде сильных мира сего. Большие люди и играют по-крупному! Здесь редко когда в случае неудачи отделаешься, образно говоря, синяком или легким испугом. В этой игре на карту зачастую поставлены честь и репутация, благосостояние и карьера, власть и безвластие, слава и забвение, а иногда и сама жизнь! Справедливость этого утверждения была теперь для вчерашнего провинциала налицо. Человек он в столице новый, в силу своего столь короткого пребывания здесь он чисто физически не мог успеть кому-либо сотворить зло, за которое этот кто-то мог бы мстить ему. Это было всего лишь первое появление его в высшем свете! Да, вчера с ним случился казус, но не такой уж, по его понятию, серьезный, чтобы дело могло зайти так далеко! А, поди ж ты, чем все обернулось! Молчаливые джентльмены с недюжинной силой в руках и с хорошо натренированным умением усмирять строптивых, одна загадочная тюрьма, с жуткими комнатами пыток, вторая…. Сколько тайн вокруг! И это всего лишь следствие одной-единственной, не такой уж серьезной пьяной выходки! А что было бы, если бы он, Сайлас, затеял заговор против самого короля?! Каких масштабов механизм завертелся бы в том случае?!
Время шло, но ничего не происходило. Это начинало пугать узника. Конечно же, он понимал, что за все происшедшее накануне никто не станет его гладить по голове, но в то же время и надеялся, что последствия не будут для него излишне строгими. Пусть пожурят его, он действительно поступил вчера глупо и готов теперь искренне раскаяться. Чем еще все это может грозить ему? Ну, скорее всего, всыпят десяток-другой ударов плетьми – куда уж от этого денешься? Это можно перетерпеть, хотя и не солидно, конечно, подобное будет выглядеть со стороны: он ведь теперь не тот жалкий бродяга, который совсем недавно скитался по дорогам Англии, зарабатывая себе на жизнь мелким воровством. Теперь он знатная и важная особа. И вдруг – удары плетью! Ну да черт с ним! Это можно пережить! Лишь бы не случилось чего-либо посерьезнее! Да нет – не должно! Ведь вина-то его пустяшная! Только бы быстрее все разрешилось и поскорее бы вернуться на мягкие перины своей спальни в доме дядюшки!
Прошел час, второй, третий, четвертый… Душу Прингла стали мучить дурные предчувствия. Почему о нем забыли? Неужели ему придется провести еще одну ночь в таких ужасных условиях?! Нет! Только не это! Этого Сайлас не переживет! И тут же он поймал себя на мысли, что очень быстро привык к роскошному образу жизни. Ведь совсем недавно ему не в диковинку было провести ночь где-нибудь на заброшенной, полуразрушенной мельнице, а то и вовсе под открытым небом: под каким-нибудь кустом или деревом. Неудобств такой ночлег, конечно же, доставлял массу, но бедолага не сильно-то сетовал на судьбу. Полагая, что по-другому в его положении и быть не может, поэтому и воспринимал все как должное. Теперь же, после возлежаний на мягких дядюшкиных перинах, провести ночь на каменном полу в таком жутком месте казалось для Прингла верхом несправедливости! Уже одно это виделось ему настолько жестоким порицанием за проступок, что применение еще каких-либо наказаний в дальнейшем, выглядело бы уже изрядным перебором.
Робкий и слабый лучик дневного света, который пробивался сквозь крохотное отверстие в потолке, становился все тускнее и вскоре угас окончательно. Было совершенно понятно, что там, за пределами этого жуткого каменного мирка, в котором томился Сайлас, наступила ночь. Узник был в отчаянии! Он уже смирился с тем, что эту ночь ему вновь придется провести в заточении. Теперь его волновало иное: будет ли она последней? Не повторит ли он участь Гарвея, который, судя по его словам, провел немало времени в застенках? Да разве только он! Сколько раз приходилось Сайласу слушать таинственные и захватывающие истории о загадочных узниках Тауэра. Говорили, что в королевской тюрьме годами и десятилетиями томятся те, кто встал на пути более удачливых сильных мира сего, кто проиграл в сложной и жестокой игре, имя которой - политика! Поговаривали, что среди тех несчастных есть даже седовласые старцы, которые почти всю жизнь провели в неволе. А некоторые из них встретили там свою смерть, так и не вдохнув напоследок сладкого чистого воздуха свободы! А что если и ему, Сайласу, предназначена Создателем такая вот незавидная участь?! Пусть он находится, судя по всему, не в Тауэре, да и вина его не столь глобальна, но все же… Новые догадки и предположения относительно будущего начали разрывать душу узника. Понимая, что этими размышлениями он только терзает себя и еще более усугубляет свое положение, Сайлас решил, что только во сне найдет спасение. Только сон даст возможность забыться и не думать о плохом. Пусть даже на время, но это будет своего рода облегчение. И хотя сон долго не приходил, а мрачные мысли настырно, одна за другой, теребили душу, со временем он все-таки уснул…
----------
- Поднимайся! Слышишь меня! Да поднимайся же!
Сайлас открыл глаза. Над ним стоял совершенно незнакомый ему джентльмен и измерял его холодным взглядом.
- Сейчас же поднимайся и следуй за мной! При попытке к побегу или в случае еще каких-либо резких движений, я тут же разряжу свой пистолет в твой прекрасно сложенный череп! А в том, что я стреляю отменно, можешь не сомневаться! Иди впереди, а я буду говорить, куда сворачивать. Иди!
Сайлас, дрожа от страха, покорно выполнил приказание.
- Направо!
Голос за спиной звучал настолько властно, что у Сайласа не возникало желания противоречить ему. Впрочем, если бы даже он этого и хотел, то у него просто не было выбора. Узкий, полутемный каменный коридор, с низкими потолками, не давал возможности развернуться в случае попытки к побегу. Одна дверь, вторая…
Ярко освещенная комната, в которую вошли конвоир и конвоируемый, резко контрастировала с тем полутемным каменным мешком, где до этого находился заключенный. Правда и стены, и потолок, и пол все еще были выложены такими же каменными блоками, как и камера, в которой он томился, но большие окна пропускали так много света, что поначалу Сайлосу все вокруг показалось таким же, как и в обычной комнате в доме его дяди. Ослепленный светом, он поначалу плохо различал все вокруг, но, заметив на окнах мощные решетки из толстых стальных прутьев, понял, что самое худшее для него еще далеко не закончилось. Наличие решеток на окнах, по его мнению, свидетельствовало о том, что он все еще продолжал находиться в тюрьме. Просто эта комната была какая-то особая. Возможно, она служила местом для встреч с заключенными. Не станут же высокопоставленные особы спускаться в зловонные подвалы тюрьмы! Такая версия показалась Сайласу вполне правдоподобной. Хотя он никогда раньше и не оказывался в подобных ситуациях и не был знаком с тюремными порядками, однако, сейчас, размышляя над тем, что с ним происходит, и что его ожидает в дальнейшем, решил: а почему бы и нет?! Вот и мебель здесь находится - стало быть, для того, чтобы было на что присесть посетителям этого нерадостного заведения.
Все эти размышления Прингла возникли не на пустом месте. Ему очень хотелось выпутаться из сложившейся ситуации, поэтому все увиденное он мысленно обставлял в выгодном для себя свете. А вдруг кто-то действительно о нем позаботился, пришел сюда, чтобы освободить его из этих застенков?! Вон в креслах сидят два джентльмена. Возможно, они именно его дожидаются! Вот если бы! Вот чертовы глаза – никак не привыкнут к свету. Сайлас напряг зрение и…
- Дядюшка! Родной! Это вы! Какое счастье, что вы пришли освободить меня из этого жуткого места!
Прингл уже было сделал шаг вперед, чтобы броситься в объятия родственника, но тяжелая рука джентльмена, находившегося у него за спиной, крепко уцепилась ему в плечо, а властный окрик: «Стоять!», заставил преждевременно обрадовавшегося страдальца застыть на месте.
- Я ведь говорил тебе, мерзавец, не делать резких движений! Ты что, настолько глуп, что не можешь усвоить элементарного?!
Если бы так этот ненавистный ему придира обратился к Сайласу в камере, то он не обратил бы на такие обидные слова никакого внимания. Но теперь, когда это произошло при дядюшке, перед которым Принглу не хотелось терять свою репутацию, это здорово задело Сайласа. Понимая, что дядюшка находится рядом, и, в случае чего, постоит за племянника, племянник излишне торжественным голосом, полным достоинства и напыщенности, глядя на обидчика, молвил:
- Это же какую наглость нужно иметь, чтобы простой конвоир какой-то вшивой тюрьмы, так разговаривал с племянником всеми уважаемого господина Каннингема! Да еще в его присутствии! Оскорбляя его родственника, вы этим самым оскорбляете и его, мерзавец вы эдакий!
Сокрушительный удар в челюсть вмиг опрокинул «родственничка» на пол. Удар был столь болезненным, (да и падение на каменную твердь пола головой было не менее сильным), что Сайлас буквально взвыл. Взвыл, словно раненный и загнанный зверь. Взвыл от боли, от страха, от унижения. Его еще никто и никогда так отчаянно не бил. Поэтому, впервые столкнувшись со столь жестокой действительностью, он дико испугался. О том, чтобы быстро подняться на ноги и броситься давать сдачи обидчику, не могло быть и речи! Мало того: он готов был целовать башмаки этому страшному человеку, лишь бы только тот больше не наносил подобные болезненные удары! Здесь проявилось все: и природная трусость Сайласа, и избалованность излишней родительской заботой, и сам факт того, что он впервые оказался в подобной ситуации. Ведь общеизвестно, что тот, кто ни разу не участвовал в кулачной драке, втянет от страха голову в плечи при одном только виде замахнувшейся на него руки. А тот, кто сотни раз смотрел опасности в глаза, при виде стремительно несущегося на него кулака и «глазом не моргнет», а только лишь увернется от удара.
Сайлас с трудом, но все же вскоре поднялся с пола. Вид его был жалок: из разбитой губы сочилась кровь, глазенки испуганно смотрели на дядюшку. Именно в нем Прингл видел своего защитника. Сейчас дядюшка задаст трепки этому нахалу! А как же иначе?! Ведь он для того сюда и прибыл, чтобы выручить своего племянника из неволи. А с ним здесь так неуважительно обращаются! Такого дядюшка, вне всякого сомнения, не потерпит!
Прингл еще и еще раз взглянул на того, в ком видел своего заступника и спасителя, и к ужасу своему заметил, что тот не только не предпринимает ничего, чтобы наказать обидчика своего племянника, но и, по всей вероятности, и не собирается предпринимать! Это читалось по холодному выражению лица Каннингема, по его надменному взгляду, в котором сквозило презрение и даже брезгливость! Дурное предчувствие неприятным холодком пощекотало спину Сайласа. Где-то в глубине души что-то еще более неприятно кольнуло.
Удрученному всем происшедшим Принглу хотелось присесть на что-нибудь, но этого ему никто не предлагал. Он так и продолжал стоять, жалкий и униженный, перед вальяжно развалившимся в мягком кресле дядюшкой и сидящим рядом в таком же кресле Эдвардом Мэйсоном. Взгляд того так же не предвещал Сайласу ничего хорошего.
Но и в этой, не самой простой для себя, ситуации, Прингл верил, что все обойдется с минимальными для него неприятностями. Главное – не молчать, объясниться с дядюшкой, доказать ему, что вина его племянника не столь уж значима, разжалобить его сердце. И Сайлас начал:
- Дядюшка! Прошу прощения! Я, конечно же, безмозглый глупец, коль позволил себе накануне столь глупую пьяную выходку. Виноват, дядюшка! Простите Бога ради! Это все из-за вина! Это оно, коварный искуситель, толкнуло меня на такое не совсем приличное действие! Моим оправданием может служить так же и то, что проступок мой не может иметь, я так полагаю, серьезных последствий, а если я еще и принесу извинения даме, которую я оскорбил, то инцидент, надо полагать, будет исчерпан! Ведь так? А то, что я готов в любой момент принести извинения, так в этом можете ни в коей мере не сомневаться, дорогой дядюшка! Прошу вас: заберите меня поскорей из этого жуткого места!
Услышав такое, дядюшка позволил себе улыбнуться. Но это была далеко не та улыбка, увидев которую, можно было бы вздохнуть с облегчением: мол, ну слава тебе, Господи! Пронесло! В этой ухмылке было столько презрения и раздражения, что Сайлас засомневался: а стоило ли ему вообще говорить? Возможно, в его ситуации лучше было бы помолчать?
Дядюшка долго мерил племянника презрительным взглядом, и продолжал молчать. Эта молчаливая пауза больше всего пугала Прингла. Лучше бы тот говорил! Это было бы не так страшно! Наконец-то Каннингем шумно вздохнул и покачал головой.
- Этот, судя по его словам, безвинный простачок, или же действительно необычайно глуп, или же настолько хитер, что искренне верит в то, что ему удастся одурачить нас. Он, стало быть, самый умный здесь, а мы – эдакие глупцы, которые… Мне даже неприятно говорить об этом ничтожестве! Проще, конечно было бы воздать ему то, что он заслуживает, без лишних слов, да и делу конец! Однако, мне бы хотелось, чтобы перед смертью этот глупец все осознал. Можете говорить с ним, мистер Мэйсон, вполне открыто и откровенно. Мертвые лишены дара речи. Больше он никому ничего не станет болтать.
Страх просто парализовал Сайласа: неужели все так серьезно?! Ему хотелось кричать, оправдываться, умолять о пощаде. Но первым заговорил Мэйсон:
- Неужели вы всерьез, мистер Прингл, полагаете, что грубое поведение с дамой, было единственным вашим проступком в тот вечер?
- Конечно же! – в запальчивости поспешно молвил Сайлас, обрадовавшись, что у него появилась возможность объясниться. – Впрочем, виноват я и в том, что напился вдрызг. Прошу прощения, но это хотя и усугубляет мое положение, но в то же время в некоторой мере и оправдывает. Если бы не хмельное безумие, то я бы никогда не позволил себе такого поведения. А у той дамы я непременно попрошу прощения!
На этот раз ухмыльнулся Мэйсон.
- Неужели вы действительно всерьез полагаете, что все дело в той даме? Почему вы не подумали о последствиях своей выходки? Какой удар был бы нанесен репутации господина Каннингема, если бы все узнали, что такое сотворил его племянник?! Почему вы не подумали о том, что за этой дамой может кто-то стоять?! А ведь в вашем случае все именно так и произошло! О даме говорить не будем, поскольку, помимо привлекательного личика, она мало чем интересна для нас. А вот господин, которого это личико, по всей вероятности, очаровало, поскольку он домогается этой дамы, является личностью очень интересной и непростой. Перейти дорогу такому человеку – значит навлечь на себя уйму неприятностей. Думаю, тот факт, что в подвалах своего дома он устроил личную тюрьму, куда упекает неугодных ему, о многом вам говорит? Вы подвергли опасности не только себя, но и нас! Ведь не только ваш дядюшка, но и этот господин имеет всегда под рукой верных себе людей. И кто знает, как бы все сложилось, будь его люди повнимательней. К счастью, они не заметили, что мы преследуем карету, в которой вас увезли с бала. Затем мы предприняли вылазку, чтобы освободить вас и выяснить, что с вами произошло. И вот тут-то открылось самое интересное! Открылось то, по сравнению, с чем грубые приставания к дамам кажутся невинной детской забавой! Вы что: действительно забыли, что болтали о своем дядюшке в тот вечер, или только прикидываетесь простачком, что все забыли?
Сайлас растерялся:
- Да нет! Что вы! Я не говорил о дядюшке ничего дурного! – Искреннее недоумение, без труда читающееся на лице Прингла, говорило о том, что он действительно не понимает, о чем идет речь. – Я только ругал этих мерзавцев, что так грубо отнеслись ко мне! А вспоминал я дядюшку лишь для того, чтобы пригрозить им: мол, он заступится за меня! Я говорил, что дядюшка…
Сайлас осекся на полуслове и смертельно побледнел. Теперь-то он, наконец, вспомнил, какие именно он произносил слова о дядюшке. Сайлас вмиг понял, какая опасность грозит ему. Но все еще надеялся выпутаться из безвыходного, казалось бы, положения.
- Я только мельком упомянул об этом! Одним словом! Поверьте мне! Притом, в камере, кроме меня и еще какого-то оборванца, больше никого не было! Никто, кроме него, не мог слышать моих слов! А он человек безобидный – от него никакой пакости ждать не стоит! Он все ныл и скулил, да просил меня замолвить перед дядюшкой слово, чтобы и его, дескать, тоже освободили из той темницы! В этом вся моя вина! Клянусь, что подобное больше не повторится!
И Каннингем и Мэйсон позволили себе слегка улыбнуться. Видимо, их от души позабавили эти слова.
- Конечно, не повторится, - с игривыми огоньками в глазах промолвил Мэйсон. – Только случится это не потому, что вы решите отныне держать свой болтливый язык за зубами, а потому, что мы, для пущей надежности, да для полного своего душевного спокойствия, удалим вам этот язы! Вместе с зубами и головой!
- Я… Я… - заикаясь от страха, Сайлас хотел сказать что-то, но Мэйсон лишил его такой возможности.
- Видимо, вы, мистер Прингл, или действительно глупый человек, или не отдаете себе отчет в том, в сколь опасную игру вы вовлечены. Я думаю, что о многом вам скажет тот факт, что все, с кем вы имели контакт в тот вечер, нами умерщвлены! – И не обращая никакого внимания на отвисшую после таких слов челюсть убитого горем Сайласа, продолжил. – Мы это сделали, хотя и знали, что это излишние меры предосторожности. Ведь прежде, чем перерезать глотку очередной жертве, мы подробно расспрашивали обо всем, что произошло в тот вечер. Действительно: только сокамерник ваш подтвердил, что слышал излишние откровения о вашем дядюшке. Те двое, что доставили вас в карете в тюрьму, не могли ничего услышать, поскольку сразу же засунули вам в рот кляп, следовательно, вы не могли промолвить ни слова! Охранник, который дежурил в ту ночь в упомянутой нами частной тюрьме, тоже клялся, что после того, как запер вас в камере, ушел, был от места событий далеко, поэтому не только не слышал, но и не мог слышать ваших криков. Откровенно говоря, я верил всем троим, и сейчас считаю, что они действительно ничего не слышали и не заслуживали такой печальной участи. Но, тем не менее… Вы понимаете меня, мистер Прингл?! Я хочу, чтобы вы вдумались в смысл того, что я скажу, и осознали всю серьезность происходящего! Повторяю: тем не менее, я лично этой вот рукой умертвил всех свидетелей! Чтобы избежать любой случайности, не допустить утечки столь важной информации! Вдумайтесь только: из-за вашей болтливости уже лишились жизни четыре человека, а вы, глупец, надеетесь, что вас, главного виновника происшедшего, мы пожалеем и сохраним вам жизнь! «Клянусь, что это больше не повторится!» Ну, вы и наивный чудак, скажу я вам.
Сайлас застыл, парализованный страхом. Диким, животным страхом. Теперь он с потрясающей для себя ясностью понял: все кончено! Надеяться на что-либо просто глупо, роковой конец неизбежен! Нет! Как не хочется умирать! Это так страшно, больно и неприятно умирать! Да еще и насильственной смертью. К тому же в таком раннем возрасте! Когда вся жизнь, казалось, еще впереди! Нет-нет! Нужно срочно что-то придумать, но что?! Сайлас вспомнил, как на второй день пребывания в доме дядюшки, после неприятного разговора в кабинете, ситуация была для племянника крайне сложной, если не сказать безнадежной. Но он ведь выпутался из той передряги! Может, и сейчас произойдет подобное, если придумать какой-нибудь неожиданный и спасительный ход?! Но что именно?! Как не мобилизовал Прингл свои внутренние резервы, но так ничего путного ему на ум не приходило. Он понимал, что теперь ситуация для него была несоизмеримо серьезней той, что имела место быть в кабинете дядюшки. Поэтому простым красноречием, как это было тогда, теперь ему явно не обойтись. В этой безумной игре нужно было выкладывать на зеленое сукно игорного стола какой-нибудь новый, потрясающий козырь! Но где его взять?!
- Вот, собственно, и все, - вздохнул Мэйсон, - что я хотел сказать вам, мистер Прингл. Все это я говорил по поручению господина Каннингема, который даже побрезговал беседовать с вами – настолько вы ему неприятны! Ему хотелось напоследок, прежде чем вы умрете, посмотреть вам в глаза и убедиться: осознали ли вы то, какой неблагодарностью ответили на внимание господина Каннингема. Он предоставил вам уют в своем доме, свое покровительство, а вы… Сейчас он понапрасну тратит на вас свое драгоценное время, в тот час, когда нам нужно спешить на верфь, где сегодня будет произведен спуск на воду корабля, который был заложен по заказу господина Каннингема! Такой знаменательный день, а ваш дядюшка тратит время на такое ничтожество. Преклоняюсь перед добротой вашего родственника, мистер Прингл, и больше не имею желания с вами говорить. Умрите с осознанием того, что вы заслужили эту смерть сполна, и винить кого-то в ней иного, кроме вас, просто глупо. У меня все! Возможно, вы, господин Каннингем, желаете сказать напоследок что-нибудь своему нерадивому родственнику?
Тот какое-то время помолчал, продолжая мерить взглядом Сайласа, а потом заговорил:
- Да мне, собственно, и добавить-то нечего. Вы все верно изложили, мистер Мэйсон. Вы как всегда безукоризненно выполнили очередное мое поручение. Иногда мне кажется, что ближе и роднее вас, у меня нет человека на этом свете! На вас столько всего возложено, что, возможно, моя сверх щедрая плата вам за ваши услуги, все же недостаточна. Хотя, непосвященному она может показаться баснословной! Просто вы работаете на износ, не щадя себя! Поэтому, когда в дом ко мне явился этот человек, и я узнал, что он мой племянник, я обрадовался! Да-да, обрадовался! Я увидел в нем помощника. И себе, и вам, мистер Мэйсон. Родная кровь, полагал я тогда, - это не шуточное дело! Человек, в жилах которого течет родственная тебе кровь, никогда не предаст, не подведет. Вот почему я доверил ему свою тайну. Я верил, что он во всем будет мне помощником. Мне казалось, что если даже он не будет готов выполнять мои сверх опасные задания, без которых я не смогу совершить задуманное, то хотя бы поможет мне приумножить мое богатство. Без которого, увы, достичь желаемого также будет весьма затруднительно. Без значительных средств борьбы с королем не выиграть! Увы, мой племянник оказался неспособным ни на одно, ни на второе. Он только лишь болтать умеет! Да что уж теперь говорить об этом?! Нам пора, мистер Мэйсон. А ты, Стэнли, - он повернулся к единственному свидетелю всего этого разговора, который и доставил сюда Прингла, - займись им. Дело свое ты знаешь отменно. И хотя он заслуживает самого жестокого из того, что ты умеешь, все же прошу тебя: умертви его как можно безболезненней – он все-таки мой родственник, хотя и непутевый.
- Хорошо, господин Каннингем! За этим задержки не будет!
- Постойте!
Крик Прингла был настолько необычен, что и Каннингем, и Мэйсон, которые собрались уже было подняться из своих кресел, чтобы уходить, так и остались сидеть в них, удивленно уставившись на приговоренного к смерти. По его отчаянному крику и по удивительной гримасе, застывшей на его лице, оба сразу поняли, что тот собирается сказать что-то весьма важное. Он был настолько возбужден и необычен в своем поведении, что оба внутренне почувствовали: то, что он сейчас скажет, не будет мольбой о помиловании и взыванием к милосердию. Сайлас, в свою очередь, видя, что те собрались уходить и, возможно, не станут его выслушивать, понимал, что время для него сейчас необычайно сжато, поэтому нужно успеть сказать как можно больше! Настолько много, чтобы все поняли, о чем идет речь, и осознали, как это важно!
- Выслушайте меня! Прошу вас! В ваших же интересах! В ту ночь мой сокамерник, умоляя меня, чтобы я помог ему выбраться из тех застенков, обещал, что в благодарность за это он укажет мне остров и место, где зарыты сокровища! Судя по его словам, огромнейшие, сказочные сокровища! Страшная буря разбила о берег этого острова испанский галеон, трюмы которого были битком набиты золотом и алмазами перуанских копей! Человек, который робинзонил тогда на острове, все это добро перенес в надежное место и столь же надежно спрятал!
- Я прошу прощения, господин Каннингем, что вмешиваюсь в разговор, - учтивым голосом промолвил Стэнли, - но, боюсь, что этот человек только зря отнимает ваше время. Поверьте мне: уж чему-чему, но мне неоднократно приходилось быть свидетелем таких трюков! Сколько подобных баек мне довелось услышать от тех, кому я через минуту должен был отрубить голову! Каждый, стараясь спасти свою вшивую шкуру, поэтому начинает выдумывать такое… Сдается мне, что это очередной блеф и не более того!
- Вообще-то, - задумчиво начал Мэйсон, - сокамерник мистера Прингла, видя, что я собираюсь отправить его на небеса, тоже начал блеять овцой относительно сказочных сокровищ, зарытых на каком-то острове какого-то Вилсона, однако я не дал ему договорить до конца. Казалось бы: слова обоих совпадают, что подтверждает истину, но, по-моему, это абсолютно ни о чем не говорит. Вполне возможно, что этот Спенс Гарвей, сокамерник мистера Прингла, принадлежит к числу тех людей, о которых только что упоминал Стэнли. А что если он, пытаясь спастись, выдумал все и пытался сначала одурачить мистера Прингла, а потом и меня. Так что действительно не стоит тратить время на разбирательство в столь маловероятном деле. Пойдемте, господин Каннингем! Господин Сунтон, наверняка, заждался нас на своей верфи.
Оба уже поднялись со своих кресел, как новый вскрик Сайласа остановил их:
- Сунтон! Я вспомнил имя! Эндрю Сунтон! Его называл мой сокамерник! Лишь они втроем знают тайну этих сокровищ! Сунтон тоже был на острове Ви… Ну, на этом острове! Возможно, господин Сунтон, о котором вы только что упомянули, и является именно тем человеком, о котором говорил мой сокамерник?!
Мэйсон с удрученным видом плюхнулся назад в кресло. Видимо, услышанное немало удивило его, поскольку он позволил себе сесть в то время, когда его хозяин еще продолжал стоять. Правда, тот тут же последовал примеру своего слуги, компаньона и друга в одном лице, и так же сел в кресло. Однако смотрел он уже не на Прингла, а на Мэйсона. Вид того его удивил. Ему казалось, что именно он, а не племянник, сейчас расскажет ему нечто важное.
- Скажите, господин Каннингем, - он поднял глаза на своего хозяина. В его взгляде читался азарт охотника, преследующего добычу. – Вы когда-нибудь говорили с племянником о господине Сунтоне?
Тот отрицательно покачал головой:
- Совершенно точно помню, что нет.
- А вы, мистер Прингл, слышали когда-нибудь раньше о господине Сунтоне?
- Нет, - не понимая, к чему тот клонит, робко ответил Сайлас. – Впервые услышал лишь в ту ночь, от своего сокамерника.
- Да-а-а, - Мэйсон в задумчивости потер подбородок. – Что-то в этом есть! Видимо, он действительно был упомянут в разговоре, поскольку имя господина Сунтона именно Эндрю… А ну-ка, расскажите нам, мистер Прингл, поподробнее обо всем, что поведал вам о сокровищах Спенс Гарвей.
Сердце Сайласа от волнения едва ли не выпрыгивало из груди. У него появилась надежда! Тот спасительный козырь, о котором он даже и мечтать не смел еще несколько минут назад, теперь был в его руках! Грех упустить такой шанс! Поэтому Сайлас, хотя и запинался от волнения, но старался четко и внятно рассказать этим людям, от которых сейчас всецело зависела его жизнь, (а также от того, насколько доходчиво он им расскажет), все, что услышал в ту памятную ночь, от жалкого, казалось бы, оборванца. Жалкого узника, который, тем не менее, владел такой удивительной тайной.
Трое выслушали рассказ Сайласа с неослабевающим интересом, но в эту минуту он обратил внимание на странную деталь в поведении Каннингема и Мэйсона, которая, на первый взгляд, противоречила здравому смыслу. Его грозный дядюшка, который всегда повелевал всем и вся, сейчас как бы отошел на второй план! Вся активность исходила в первую очередь от Мэйсона! От слуги! И это в присутствие хозяина! Слаживалось впечатление, что этот необычный слуга был не только своеобразными глазами, ушами и руками Каннингема, но и его головой! Он вдохновлял хозяина, снабжал его мудрыми идеями, рассуждал и высказывал свои умозаключения! Видимо, этот Мэйсон был действительно гениален, и сполна оправдывал свои щедрые гонорары. Вот и сейчас, первым заговорил Мэйсон, а Каннингем лишь только слушал его.
- Сдается мне, господин Каннингем, что мы действительно ухватились за кончик золотой ниточки. – И не обращая никакого внимания на радостный огонек, блеснувший в глазах его хозяина, и на учащенное дыхание воспрянувшего духом после этих слов Сайласа, продолжил – Уж больно интересная личность этот Сунтон! Я, конечно же, еще проверю все и уточню, заглянув в свои знаменитые бумаги, в которые я, как вам известно, господин Каннингем, записываю все, об интересующих нас личностях. Но и по памяти я могу рассказать вам о нем много интересного. Когда вы, господин Каннингем, решили заказать на его верфи постройку судна, я дал приказ своим людям больше разузнать о нем, в том числе и о его прошлом. Вы же знаете, зачем я это делаю! Сколько уже раз мы с выгодой для себя использовали добытую информацию для того, чтобы компрометировать тех, в чьих услугах заинтересованы! Я надеялся, что и в случае с Сунтоном откроется неприглядная страничка из его прошлого, что позволило бы нам заставить его построить судно со скидкой, или на других льготных условиях. Но, как ни странно, прошлое его оказалось в равной степени столь безупречно, сколь же и туманно. Мне удалось совершенно точно выяснить, что раньше он был простым моряком! Вернее, корабельным плотником. Представляете?! И вдруг он, совершенно никому не известный в Лондоне, является в столицу богатым человеком, приобретает столярные мастерские, мануфактуру, закладывает постройку верфи! Меня и тогда это удивило, однако ни до каких, компрометирующих его деталей, докопаться мне тогда так и не удалось. Все же есть одно обстоятельство, на которое в свое время я не обратил никакого внимания, но теперь, после всего услышанного, оно таит в себе некую изюминку, которая, надеюсь, вас удивит! Так вот: в то время мне довелось поговорить со свидетелями, которые утверждают, что Сунтон однажды в приватном разговоре упоминал о том, что приехал в Лондон после того, как ему в течение нескольких лет пришлось поневоле поробинзонить на одном из необитаемых островов в Атлантике! Так что осмелюсь предположить, что и остров, и сокровища существуют!
Прингл не мог сдержать радостного вскрика:
- Вот видите, дядюшка! А вы говорили, что я не в состоянии приумножить ваше богатство! Я, возможно, так приумножу его, как никто другой! Ведь именно я рассказал вам об этих сокровищах! Пощадите меня, дядюшка!
- Помолчи пока! – Каннингем отмахнулся от Сайласа, как от назойливой мухи. Сейчас все его внимание было сосредоточено на Мэйсоне. - Мистер Мэйсон! Да вы просто гений! Неужели у нас получится то, о чем мы сейчас все вместе думаем?!
- Не будем торопиться, господин Каннингем. – Вид у того был озабоченный. – Меня удивляет то, что за это время никто не отправился за сокровищами, если они на самом деле существуют. Ведь Сунтон появился в Лондоне довольно давно. Если мне не изменяет память, которой вы, господин Каннингем, всегда восхищались, было это еще в первые годы правления Карла. Почему за эти годы ни Сунтон, ни Гарвей, ни тот третий, знавший о сокровищах, не отправились за ними? А возможно, что кто-нибудь из них, сам или вдвоем, тайком от Гарвея, посетили остров и забрали остаток сокровищ? Как бы там ни было, но над этим вопросом я обязуюсь старательно поработать, господин Каннингем. Скажу больше: все это теперь не будет выходить у меня из головы! Так вот! Внутренне я чувствую: сокровища существуют! И я сделаю все, чтобы добыть их!
Взволнованный Каннингем вскочил со своего места, вслед за ним поспешно поднялся и Мэйсон. Хозяин буквально тормошил в порыве эмоций плечо своего слуги:
- Если задуманное увенчается успехом, и мы таки добудем вожделенные сокровища, я обещаю непременно повысить вам жалование! Гарантирую вам какую-то часть того, что окажется в наших руках! Все это будет так кстати! Сейчас я как никогда нуждаюсь в средствах!
Прингл понимал, что дядюшка находится в хорошем настроении, а в таком состоянии люди, как правило, всегда становятся более добрыми и милосердными. Не использовать с пользой для себя такую благоприятную минуту было бы с его стороны просто непростительно. Поэтому он и взмолил:
- Господин Каннингем! Вспомните о том, что я ваш родственник! Пощадите меня, прошу вас! Ведь я сообщил вам об этих сокровищах! Неужели я в благодарность за это не заслуживаю прощения?!
Сайлас видел, как на лицо Каннингема наползла мина раздражения. Было совершенно очевидно, что он хотя и доволен тем, что открылась тайна, благодаря которой он, возможно, значительно улучшит свое благосостояние, однако, обида, затаенная на племянника, была столь огромной, что ему не хотелось прощать оскандалившегося родственника. Прингл не только видел – он и понимал это. Мало того: понимал он и то, что для дядюшки он сейчас является по сути отработанным, так сказать, материалом. Он рассказал дядюшке все, что знал, поэтому сохранять жизнь Принглу, выжатому, образно говоря, как лимон, не было теперь никакого смысла. Нужно было еще чем-то заинтересовать дядюшку, но чем?! Мозг Сайласа работал на пределе сил. Как и тогда, в кабинете Каннингема, когда от того, что он скажет дядюшке, зависело, жить Принглу или умереть! Сайлас настойчиво подгонял сам себя: ну же! Ну же! Ведь тогда он нашел выход из безвыходной, казалось бы, ситуации. Почему бы не повторить подобное и теперь? Ведь он уже почти сделал это: ход относительно вести о сокровищах был просто великолепен! Теперь бы ко всему этому поставить соответствующую эффектную точку, и твердость дядюшки могла бы поменяться на покладистость.
И тут его осенило! Пришедшая ему в голову мысль, была на первый взгляд, не столь уж гениальной, но, тем не менее, давала хоть какую-то надежду.
- Дядюшка! Будьте милосердны! К тому же, я смогу вам пригодиться! Вдруг со временем я вспомню какую-то деталь, о которой говорил в ту ночь мой сокамерник относительно сокровищ? О которой я сейчас не могу вспомнить, но потом, со временем, возможно, вспомню. Может оказаться так, что она, вспомненная мною деталь из разговора с Гарвеем, в итоге значительно упростит поиск клада! Будьте же милосердны! Ведь это благодаря мне вы сможете сказочно обогатиться!
Гримаса раздражения все еще не покидала лицо дядюшки, но глаза его, как показалось Сайласу, уже не пылали гневом. Некоторое время он раздумывал. Принглу, понимавшему, что в такой момент его болтовня будет только во вред, оставалось лишь ждать. Наконец дядюшка заговорил:
- Хорошо… - И видя, что племянник, всплеснув руками, собирается благодарить его, голосом, не терпящим возражений, продолжил. – Однако, это отнюдь не говорит о том, что я тебя полностью прощаю! Ты заслуживаешь смерти, и, скорее всего, ее все-таки получишь. Но потом, погоды. Возможно, ты действительно вспомнишь то, чего не смог вспомнить сейчас. Так что вспоминай! От этого зависит твоя жизнь. Извини, Вуд, что лишил тебя забавы, но, думаю, долго тебе без работы скучать не придется.
Стэнли, постукивая от досады кулаком себе в бок, не скрывал раздражения:
- Действительно, досадно! Вы уж простите меня за откровенность, хозяин. А так настроил себя на утеху. Но не беда! Думаю, он от меня все равно никуда не денется!
- Отведи его обратно в камеру. Во «вшивую», как он говорит, камеру. Что же ты, племянничек, так нелестно отзываешься о дядюшкином изобретении? Я ведь тоже не хуже других! У меня ведь тоже свои застенки имеются для неугодных! Пойдемте, Мэйсон! Господин Сунтон, наверное, заждался нас. Корабельный плотник, говорите? Это интересно! Нужно будет сегодня к нему получше присмотреться!

IV.

Дружный удар топоров, исполинский корпус судна слегка качнулся, и, лишившись опор, удерживавших его, медленно-медленно, словно призрак, двинулся к воде. По мере продвижения скорость его увеличивалась, многоголосый гул толпы, собравшейся по такому торжественному случаю на верфи, все нарастал. Сейчас наступит самый кульминационный момент! Совсем скоро! Еще мгновение! Вот он и наступил!
Форштевень корабля с разгону ударился о почти идеальную, благодаря безветрию, гладь воды, нарушая ее покой. Тысячи мелких и крупных брызг разлетелись в стороны. Возникший в результате толчка водный вал неспешно, на ходу величаво перекатываясь, устремился вперед, чтобы со временем разбиться о противоположный берег гавани. Часть его, потеряв силу, со временем сравняется с величавым простором вод Ла-Манша.
Громкоголосое «Ура!» и иные крики, выражающие радость и восторг, сотрясли округу. Спущен на воду новый корабль! Пусть это событие и не мирового масштаба, но что-то особое и каждый раз неповторимое в этом таинстве есть! Какая судьба уготована этому творению рук человеческих? Что ждет его в дальнейшем? Ведь и у кораблей, точно также, как и у людей, свои жизненные дороги. Одни пройдут отрезок, отмеренный ему Создателем, как-то незаметно, канут в Вечность, так и не оставив памяти о себе. Другие проживут насыщенную бурными событиями жизнь, и, сверкнув на небосводе ослепительно яркой кометой, тоже рано или поздно канут в Вечность, (увы, таков незыблемый закон природы), тем не менее, оставят о себе долгую память.
Одни корабли мирно будут почивать на морском дне, другие на кладбище кораблей, отслуживших свой срок. И есть среди них корабли, которые стали символами, памятниками. Вспомним о «Пинте», «Нинье» и «Санта-Марии» Колумба, «Виктории» Магеллана, «Золотой лани» Дрейка.
Джозеф Каннингем с восхищением смотрел на свое детище, на борту которого красовалась надпись «Фаворит», и сердце его млело от восторга. Корабль казался ему таким величавым, что им просто невозможно было не восторгаться! А мачты виделись такими высокими, что складывалось впечатление, будто они своими кончиками касаются самого неба, упираются в него! Что он принесет ему: удачу, немалые доходы или разочарования? Впрочем, о плохом в такую торжественную минуту он думать не хотел. Все будет прекрасно! Непременно! Только так и никак иначе!
Каннингем повернулся к Сунтону, стоящему рядом, и крепко пожал ему руку.
- Благодарю вас, господин Сунтон! – Голос его выдавал бушевавшие в нем радостные эмоции. – Великолепная работа! Ваша верфь это… У меня нет слов! У вас работают чудесные мастера! Работа плотников безукоризненна! Мне кажется, эти люди могут гордиться своим ремеслом!
- Совершено с вами согласен! – добродушно ответил Эндрю. – Из бесформенной груды дерева, скажем так, благодаря умелым рукам на свет появляется просто удивительное творение! Это настоящее волшебство!
- Да! Да! Вы правы! Сколько дворян кичатся своим благородным происхождением, а между тем никогда в жизни они не сделали ни единого полезного дела! Сколько молодых щеголей, с не в меру разукрашенными кружевными воротничками да манжетами, выпячивают грудь на балах, изображая себя перед дамами эдакими франтами. А дай ему топор в руки, он и загнать его в бревно не сможет, не говоря уж о том, чтобы сделать из него какую-нибудь полезную вещь. Впрочем, прошу простить меня ради Бога, господин Сунтон! Возможно, вы тоже никогда не держали в руках топор, а я при вас завел такие глупые речи! Прошу простить за мои неуместные разговоры. Почему, собственно говоря, такой человек, как вы, должен был брать в руки топор?! Ну, я и глупец!
- Не стоит беспокоиться, господин Каннингем! Этим вы меня нисколько не обидели! Скажу больше: в свое время я даже служил корабельным плотником и никогда после того, став уже состоятельным человеком, не стеснялся вспоминать об этом.
- Да что вы говорите?! – Каннингем от удивления даже всплеснул руками. – Как интересно! Расскажите, прошу вас, о том периоде вашей жизни! Это так романтично!
- Ну что вы, любезный господин Каннингем! – искренне удивился Сунтон. – Стоит ли ворошить дела давно минувших дней? К тому же сейчас, в совсем неподходящее для этого время.
- Разумеется, вы правы, но все же…
- Нет-нет, господин Каннингем! Нам сейчас не до этого! Сейчас мы поднимемся на борт «Фаворита», ощутим, что называется, его на плаву. Пойдемте!
Все было прекрасно: судно слушалось руля, парусов, ход его был прекрасен. Если бы не утренняя история с сокровищами, новоиспеченный судовладелец только бы радовался тому, что происходит вокруг него, и не думал бы ни о чем другом. Теперь же мысль о кладе не выходила у него из головы. Особую пикантность происходящему придавало то, что рядом с Каннингемом в эти минуты находился человек, который в немалой степени смог бы пролить свет на тайну сокровищ. Нужно было, во что бы то ни стало, вызвать этого человека на откровенность, заставить его разговориться. Самому при этом нужно обратиться в слух и ждать: не проговорится ли тот? Не сорвется ли с его уст случайное слово, которое прольет свет на интересующий Каннингема вопрос? Нужно было найти какую-то зацепку, выбрать такое время и место, где бы Сунтон мог разговориться, где бы он никуда не спешил, и где бы его ничего не отвлекало. Сама окружающая его обстановка должна расположить Эндрю к откровениям. А что может быть лучше неторопливой застольной беседы? Поэтому Каннингем решил действовать:
- «Фаворит» – это настоящий шедевр, господин Сунтон! Вне всякого сомнения! Я уверен, что этот корабль прославит не только меня, но и всю Англию! Это событие непременно нужно отметить! Если вы откажете пожаловать ко мне на ужин, господин Сунтон, я обижусь неимоверно! Не желаю слушать никаких возражений!
Вечером Каннингем посадил званого гостя рядом с собой, все подливал ему и искренне удивлялся тому, что гость отказывается от столь щедрого угощения.
- Вы меня обижаете, любезный господин Сунтон! Как можно не выпить за то, чтобы наше детище, (вы не против такой формулировки?), удачно бороздило моря и океаны?! Чтобы рифы и ураганы обходили его стороной! Так выпьем же за это!
В разгар вечера хозяин дома решил, что пора уж завести с гостем давно задуманный разговор. Он мило улыбнулся тому:
- Чтобы немного размяться и чем-то развлечь вас, предлагаю осмотреть мою скромную коллекцию картин или прогуляться в саду.
- Пожалуй, глоток свежего воздуха мне, действительно, сейчас не помешает, - согласился Эндрю. – Благодарю вас, господин Каннингем. Готов последовать за вами.
- Вот и отлично! – обрадовался хозяин дома.
После шумной вечеринки тишина сада и чистый апрельский воздух казались блаженством.
- Вы уж простите меня великодушно, господин Каннингем, - начал Эндрю, - я искренне рад вашему гостеприимству, но последнее время я веду более уединенный образ жизни. Днем всего себя без остатка отдаю делу, а вечером – семье. У меня прекрасная жена и чудесный сын. Признаться, я давно не присутствовал на каких-либо празднествах. Поэтому, если сейчас я кажусь вам скучным собеседником, то прошу покорнейше простить меня за это.
- Ну, что вы! Что вы! Как можно так говорить?! Признаться, и мне порядком надоел весь этот бедлам! Хочется тишины. Вот здесь, в тиши сада, самое место и время вам поведать, а мне выслушать ваш рассказ, от которого вы деликатно увильнули днем, господин Сунтон. Вы уж простите меня, но скажу честно: ваше прошлое заинтриговало меня. Это так романтично! Расскажите, пожалуйста, подробней о ваших плаваниях! Прошу вас!
- Да помилуйте, господин Каннингем! Что же интересного я могу вам рассказать?! Жизнь на судне – суровая жизнь. Сколько тяжелой работы приходится исполнять матросам на корабле, сколько лишений доводится пережить! Нет! Я категорически отказываюсь утомлять вас описанием подобных сцен!
- Жаль, очень жаль. – Голос Каннингема был полон сожаления. – А я, признаться, идеализировал жизнь на море. Мне казалось, что это так прекрасно: дальние путешествия, неизведанные диковинные страны, живописные берега, необитаемые острова! А необитаемый остров – это вообще что-то особенное! Конечно же, не хотелось бы лишать себя всех тех привилегий и удобств, которыми я сейчас окружен, но, вы не поверите, иногда мне кажется, что я с удовольствием бы бросил все это, чтобы оказаться на таком острове! Тишина, спокойствие, пение птиц вокруг, буйство зелени, синь моря… Красота! Вы не находите? Вы не хотели бы тоже, так же, как и я, очутиться в таком зеленом раю?
- Не хочу вас разочаровывать, господин Каннингем, но не хотел бы. Может, именно потому, что мне уже доводилось быть в незавидной роли Робинзона, потому-то мне не понаслышке известно: все то, о чем вы только что говорили, таит в себе не столько красоту и романтику, сколько трудности и лишения.
- Да что вы говорите! – искренне изумился Каннингем. – Не хотите ли вы сказать, что вам уже приходилось жить одному на необитаемом острове?!
- Да. Именно это я и имел в виду, говоря, что мне уже доводилось быть в незавидной роли Робинзона.
- Ну, надо же! Кто бы мог подумать?! Это же чрезвычайно интересно! Расскажите, умоляю вас, как это все произошло!
Сунтон тяжело вздохнул:
- Вы так воспринимаете этот факт, словно речь идет о каком-то радостном событии. А между тем, я вспоминаю о той поре больше с грустью, нежели с удовлетворением. Экзотические растения и морская гладь вокруг – это лишь красивый и пестрый занавес, умиляющий взор, но отнюдь не душу. Главное, что мне запомнилось за время, проведенное на острове, - это беспросветная скука, сводящая с ума тоска, отсутствие рядом хотя бы одного человека, с кем можно было бы пообщаться, просто поговорить. Тогда мне казалось, что только за это я готов отдать все, что у меня есть! Простое человеческое общение, но оно, оказывается, очень необходимо людям! Вот мы сейчас ведем с вами беседу и не считаем это чем-то особенным. А там… Да ладно! Не будем об этом!
- Почему же?! Я понимаю, что были и лишения, но, уверен, что все, происшедшее тогда с вами, можно назвать Большим Приключением! Не каждому выпадает в жизни такое! Неужели вы после этого ни разу не побывали на этом острове?
Каннингем напрягся. От того, что и как ответит сейчас его гость, зависело очень многое. Но тот лишь коротко ответил «Нет», что немного даже расстроило Джозефа. Он ожидал более пространного ответа. Столь короткий ответ сначала насторожил его: а не темнит ли гость? Не старается ли скрыть то, что он возвращался-таки туда, чтобы забрать сокровища? Но искренность в голосе Эндрю и его добродушный вид свидетельствовали о том, что он вполне откровенен.
- А мне кажется, - начал Каннингем, - что можно было бы совершить эдакое ностальгическое путешествие: ступить на знакомый берег, побродить по живописным холмам, вскарабкаться на самую высокую вершину острова и с этой точки осмотреть, как в былые времена, горизонт. Согласны ли вы со мной, что в этом что-то есть? Неужели за все эти годы вы там действительно ни разу не побывали?
Сунтон немного призадумался, а затем тяжело вздохнул:
- Возможно, вы правы. Не исключено, что я действительно испытал бы ностальгию, ступив на этот берег. Но путь туда требует времени, а я ужасно занят. Все мои начинания настолько увлекли меня, что я все эти годы лелеял их, как своих родных детей, отдавая всего себя делу. Зато как преуспел во всем! Ведь я начинал фактически на ровном месте! Теперь же я имею верфь, со стапелей которой сошло сегодня судно, заказанное вами. А ведь когда-то это место представляло собой лишь равнину у побережья! Все это было воздвигнуто… Впрочем, зачем я надоедаю вам? Пойдемте к гостям. Хотя, впрочем, я не хотел бы злоупотреблять вашим гостеприимством. Мне хотелось бы с вашего позволения откланяться.
- Что вы?! – Каннингем был удивлен. – Так рано?! Вы меня обижаете! К тому же мы затронули такую интересную тему! Эх! Не романтическая у вас душа, любезный господин Сунтон! Необитаемый остров… Пиратский клад… - Хотя и было темно, но при свете звезд Каннингем краешком глаза следил за Сунтоном: как тот отреагирует на его слова? – На вашем острове случайно не было клада, господин Сунтон?
Тот на мгновение застыл, потом медленно повернулся и пристально посмотрел в глаза собеседника.
- А почему вы решили, что он должен там быть? – наконец спросил он.
Раскрывать все карты сразу Каннингему не хотелось. Вдруг этот Сунтон окажется крепким орешком? Нельзя его вспугнуть! Гарвея уже нет в живых, о третьем, посвященном в тайну клада, ничего не известно. Остается один Сунтон. С ним нужно вести себя крайне осторожно.
- Ну, что вы, господин Сунтон! – добродушно улыбнулся хозяин сада, – это я так спросил! Просто я много раз слышал увлекательные рассказы о необитаемых островах, о сокровищах, что таятся в их недрах. Вот я и подумал: а почему бы и вашему острову не оказаться таким золотоносным?
Каннингем напрягся, ожидая, что ответит его собеседник. Но тот лишь сокрушенно вздохнул:
- Мне пора, господин Каннингем. Не буду злоупотреблять вашим гостеприимством.
Сказав это, он направился к двери, ведущей из сада в дом, увлекая за собой Каннингема. Тот в душе немного досадовал, что не удалось выудить из своего гостя что-то конкретное, касающееся сокровищ. Но нет худа без добра: то, что тот в конце разговора ушел от прямого ответа, заставило Каннингема с все более возрастающим в душе волнением осознать: что-то за всем этим все-таки кроется!
Когда гость уехал, Каннингем с Мэйсоном уединились в одной из комнат дома. Тот с вниманием выслушал рассказ своего патрона.
- Я же говорил, что-то здесь не так! – Хотя в рассказе Каннингема никаких открытий не было, глаза Мэйсона тем не менее излучали возбуждение. – Это золото существует! Существует! Чует мое сердце! Что делать будем, господин Каннингем? Как вы считаете?
Тот на время задумался.
- То, что он ушел от ответа и не захотел говорить на эту тему, говорит о том, что так легко от него ничего не добьешься. Впрочем, это и понятно: не станет же он первому встречному рассказывать о подобных делах. А что если все рассказать ему напрямик, все, как есть?! И предложить условие: отправиться вместе к вожделенному острову. Как вы на это смотрите?
Мэйсон отрицательно покачал головой.
- А что дальше? Поделить добычу поровну между вами и Сунтоном и возвратиться назад? – И, видя, как хозяин сурово вскинул в ответ на эти слова брови, продолжил дальше. – Вы поймите меня правильно, господин Каннингем: я хочу, чтобы все бразды правления этим делом мы держали в своих руках. Коль вы считаете меня своим лучшим советчиком, то, я думаю, вы позволите мне выразить свое мнение по поводу того, как нам лучше поступить?
- Конечно, мистер Мэйсон! Говорите!
Тот откинулся на спинку кресла.
- Во-первых, Сунтон может не согласиться. Насколько я понимаю, он действительно безумно предан своему делу и не захочет все бросать. Правда, он может представить подробный план местонахождения острова и самого клада на острове. Но все это из области догадок. Во-вторых, он может и не дать план и координаты острова. Тогда мы останемся ни с чем. Даже если этот план будет нами получен, это еще не гарантия того, что мы сможем сориентироваться на месте и легко отыщем клад. Не подлежит сомнению и то, что если бы он лично принимал участие в поисках, это намного бы повысило шансы того, что золото будет вскоре найдено. Не забывайте, что с той поры, когда Сунтон был на острове, прошло много лет. Какие-то ориентиры, которые он укажет на карте, возможно, уже давно уничтожены безжалостным временем. Поэтому нам в поисках очень даже не помешал бы личный свидетель, который сможет уже там, на месте, вспомнить какую-то примету или ориентир, о котором он при составлении плана может забыть. И что еще немаловажно: нельзя забывать, что воспоминаниями мы сможем разбудить алчность Сунтона. А вдруг он подумает: а что это я, действительно, так увлекся своим делом, что вовсе позабыл о сокровищах, спрятанных на острове? Хорошую мысль мне подсказал Каннингем относительно того, что нужно снова возвратиться на остров и забрать их. Только причем здесь, собственно говоря, этот Каннингем?! Зачем с ним делиться, если я и сам могу туда отправиться, забрать все и ничем, да и ни с кем тогда не нужно будет делиться! Мы не должны предоставлять ему право выбора, господин Каннингем! Мы сами должны контролировать ситуацию! Это не он должен думать о том, стоит ли делиться с нами, а мы о том, стоит ли отдавать часть сокровищ ему! Вы понимаете, что я имею в виду, господин Каннингем?
Тот ничего не сказал в ответ, поскольку в этом не было необходимости. Видя сосредоточенность в глазах Мэйсона, по многолетнему опыту работы с этим человеком он знал: тот сейчас одержим неким куражом, поэтому нужно дать возможность ему выговориться.
- Не будем забывать и о третьем, пока неизвестном нам человеке, который владеет тайной сокровищ! – заметил Мэйсон. – И если вы, господин Каннингем, для Сунтона, вы уж простите меня за такие слова, по большому счету никто, то с этим третьим его, скорее всего, связывает давняя дружба. Уж если Сунтон и захочет брать в поход за сокровищами кого-то себе в помощники, то он предпочтет именного этого человека, уже знающего где, что и как искать. Если мы все же каким-то образом войдем в эту компанию, то добычу уже нужно будет делить на троих. Надеюсь, вам не нужно объяснять, что все сокровища и только третья их часть – это далеко не одно и то же?
Легкий взмах руки хозяина дома как бы говорил: чего зря спрашивать?! И так все понятно! Говори о деле!
- К тому же в такой ситуации эти двое будут диктовать нам свои условия, а не мы им! – сказал Мэйсон. – Поэтому, чтобы исключить всевозможные случайности, предлагаю следующее. – Он для большего эффекта сделал еле уловимую паузу. – Мы должны похитить Сунтона!!!
Брови Каннингема от удивления подпрыгнули вверх, но Мэйсон, не обращая на все это никакого внимания, продолжил:
- Естественно, что сделать это нужно крайне осторожно, чтобы и малейшая тень не упала на нас. Похищение непременно должно состояться в темное время суток, он должен быть доставлен в подземелье на всякий случай с повязкой на глазах, чтобы не смог догадаться, куда он попал. Неизвестность, знаете ли, угнетает человека, заставляет его быстрее сломиться под ударом судьбы. А ежели к этому делу еще и Стэнли Вуд хорошенько приложит свою умелую руку, то, думаю, Сунтон непременно сдастся и расскажет все!
- Хорошо! – согласился Каннингем. – Поступайте, как вы считаете нужным. Думаю, Стэнли действительно способен развязать язык этому Сунтону. Он и не таких вынуждал говорить обо всем. И делиться ни с кем не придется! Вы умница, Мэйсон! В дальнейшем информируйте меня обо всем, что касается Сунтона.

V.

Жуткое громыхание засова по ту сторону двери заставило Эндрю содрогнуться от неожиданности. Неужели сейчас все опять повторится сначала? Послышался скрип двери, и в следующее мгновение в ее относительно светлом проеме показалась широкоплечая фигура его мучителя.
- Подымайся! – послышался грубый окрик.
Узник поднялся и прислонился спиной к стене.
- Не подходи! – угрожающе процедил сквозь зубы Эндрю. – Не подходи, мерзавец! Ты хоть и обладаешь бычьей силой, но сегодня я дам тебе отпор! Хватит издеваться надо мной! У меня в руке увесистый кусок камня – сейчас я им размозжу тебе голову!
Ехидный смешок засвидетельствовал то, что угроза не возымела действия.
- И где ж это ты, милок, здесь камень-то отыскал? Может, там рядом с ним еще и пистолет лежал или шпага? Ну?! Чего молчишь?! Ладно! Не скрипи зубами! Сегодня я пришел не как всегда. Сегодня мой визит особый. Можешь не бояться. Мне приказано отвести тебя на встречу с каким-то важным господином, который, насколько я понял, наоборот, будет хлопотать за тебя. Так что не трепещи, как осиновый лист, а радуйся! Пойдем!
Охранник вернулся к двери, остановился там, оглянулся на узника, который все еще стоял, прислонившись к стене.
- Пойдем же! Говорю тебе: какой-то важный господин явился сюда, чтобы выручить тебя! Пойдем!
Охранник, а это был Стэнли Вуд, шагнул за порог и застыл там, ожидая узника. Тому ничего не оставалось делать, как последовать за тем, кто еще вчера подвергал его пыткам, а сегодня вдруг подарил надежду на спасение.
Ходьба по темному коридору была недолгой, и вскоре они вошли в ярко освещенную комнату. Это был луч света в темном царстве! После долгих дней полумрака и заточения вдруг столько солнечного света! Это воспринялось натерпевшимся узником, как избавление! Правда, на расположенных почти под самым потолком окнах Сунтон заметил все те же толстые решетки, что красноречиво свидетельствовало: заточение, как таковое, для него еще не закончилось.
- Господин Сунтон! Любезный вы мой!
Эндрю содрогнулся, услышав этот голос. До чего же он знаком! Где-то он его слышал, притом совсем недавно! Он быстро протер не успевшие привыкнуть к яркому свету глаза, и вновь взглянул в ту сторону, откуда послышался голос.
- Каннингем! – радостно вскрикнул воспарявший духом узник. – Боже правый! Господин Каннингем! Неужели это вы?!
- Да, любезнейший мой! – успокаивающе ответил тот, идя навстречу. – Я! Я! Я примчался сюда сразу же, как только узнал, в какую неприятность вы попали! Что случилось?! Расскажите ради Бога! И присаживайтесь, прошу вас. Вот кресло, рядом.
- Благодарю вас, - они оба сели. – Наконец-то ласковое слово! Это какой-то кошмар! Меня опрокинули на землю чьи-то крепкие руки, потом бросили на дно какой-то повозки, привезли в эту жуткую тюрьму! Камеры, пытки – это ужасно!
- Чего они добиваются от вас? – В голосе Каннингема сквозило искреннее участие.
- Их интересуют сокровища острова Вилсона! Этот жуткий палач пытается выведать у меня все, что касается этого острова: где он находится и где именно расположено место, в котором спрятаны сокровища… А вы как оказались здесь, господин Каннингем?
- Я здесь только для того, чтобы помочь вам, любезный вы мой! – Ангельская мина на лице Джозефа не позволяла усомниться в том, что он говорит это не чистосердечно. – Увы, но вы во власти этих мерзких людей! Косвенно и я втянут в эту дьявольскую игру. Видимо, они не могут от вас добиться того, чего хотят. И вот ко мне является удивительно подозрительный человек и заявляет: знаком ли, дескать, мне некий мистер Сунтон. Мой ответ, естественно, звучал утвердительно. На верфи этого милейшего господина, отвечаю я ему, я в свое время заказал постройку судна и вот совсем недавно оно было благополучно спущено на воду. На что этот незнакомец отвечает: да, мол, нам об этом известно. Поэтому и решили прибегнуть к вашей помощи. Мы слышали, что вы о мистере Сунтоне отзывались в очень лестных тонах, поэтому, смеем предположить, что вы с ним в дружеских отношениях. Надеемся, что коль нас он не слушает, то вас, своего друга, он, по всей вероятности, должен послушать. Вы, говорит, должны внушить ему, что если он не расскажет о том, что нас интересует, мы доставим неприятности не только ему, но и его родным. Пусть, говорит, не забывает, что у него имеются жена и сын, которые могут оказаться не столь терпимыми к пыткам, как он сам. Простите, уважаемый мистер Сунтон. Я вижу, как вы реагируете на эти слова. Меня тоже переполняло негодование и желание вышвырнуть этого наглеца прочь. Однако я сразу же подумал о вас. Вы ведь все равно останетесь в их руках, и тогда уже никто не сможет вам помочь. Понимая, что могу сам оказаться в столь же незавидном положении, как и вы, я, тем не менее, ради того, чтобы спасти вас, решил рискнуть. Я позволил этому незнакомцу увести себя, и последовал вслед за ним туда, куда он пожелал. Но это было не все. На одной из улиц прямо в карете, в которой мы ехали с этим незнакомцем, он завязал мне глаза, поэтому в дальнейшем я никак не мог видеть, куда мы следуем. Мы долго петляли по улицам, затем остановились, потом меня снова куда-то вели и это, повторюсь, все с завязанными глазами! И только здесь, в этой комнате, позволили снять повязку!
Каннингем запыхался так, словно только минуту назад он все еще носился по улочкам Лондона, а затем спешил, спотыкаясь о ступени, стараясь поспеть за упомянутым в его рассказе незнакомцем.
- Дожидаясь вас, я успел оглядеться и немного поразмыслить над сложившейся ситуацией. Положение присквернейшее. Сдается мне, что все это похоже на некую частную тюрьму, и мы находимся в полной власти того, кому она принадлежит. Никакие крики о помощи здесь, думаю, не помогут, как и надежда на то, что кто-то явится и выручит нас. Ведь ни я, ни вы, насколько я понял, никого не предупредили о том, куда направляемся. Следовательно, где нас искать, никто не знает. А место это, надо полагать, довольно надежное, выбранное с расчетом на то, что никому и никогда не придет в голову искать кого-то именно здесь. Впрочем, я им нужен только лишь в качестве посредника, и судя по их обещаниям, они после всего должны меня отпустить. Но это, увы, не спасет вас от непоправимого, если они так ничего от вас и не добьются. Ведь они уведут, а затем и увезут меня отсюда вновь с завязанными глазами и освободят лишь где-нибудь в центре Лондона на одной из улиц. Как я смогу после всего этого разыскать вас и выручить?! Да никак! У меня ведь не будет никаких ориентиров! Так что лучше уступите им, господин Сунтон! Что они от вас хотят?
Эндрю вздохнул:
- Они добиваются того, чтобы я раскрыл им тайну сокровищ Вилсона.
- Что еще за Вилсон? Что это или кто это? Речь идет о человеке?
- Да. Это он в свое время зарыл эти сокровища на острове, который мы впоследствии и нарекли его именем.
- Так сокровища все-таки существуют?!
- Да, конечно! Если, разумеется, Гарвей за эти годы не добрался к ним.
- «За годы»? Речь идет, наверное, о какой-то малости, если и вы за все эти годы не подумали о том, чтобы вернуться на остров и забрать клад?
- О какой малости вы говорите?! Представьте себе трюм испанского галеона, следующего из Перу в Севилью с грузом того, что было добыто в тамошних копях к очередному рейсу Золотого флота! – Войдя в азарт рассказчика, Эндрю потерял чувство меры и не отдавал себе отчета в том, что об этих вещах, возможно, и не стоило бы говорить. – А то, что я за эти годы не подумал вернуться за сокровищами… Вы правы. Сейчас, поразмыслив о происшедшем, я удивляюсь: почему я так поступил? Наверное, причиной всему мой фанатизм: взявшись за какое-то дело, я люблю доводить его до конца. Так и здесь. Прибыв в Лондон, увлекся то постройкой мануфактуры, то верфи, то деревообрабатывающей фабрики. Потом дневал и ночевал вместе со своими рабочими на всех этих объектах, чтобы они начали давать продукцию. Потом нужно было все расширять. Вот так незаметно пролетели годы. Тем более все мои начинания приносили мне немалый доход, поэтому в деньгах я не нуждался.
- А тот третий, кто помимо Гарвея, знал о сокровищах, не мог за это время тайком от вас посетить остров и забрать все добро себе?
- Ну что вы?! Если кто-то и мог это сделать, то лишь Спенс Гарвей – за него я поручиться не могу. А что касается… - Вдруг Эндрю осекся на полуслове и пристально посмотрел на собеседника. – А вы откуда знаете, господин Каннингем, что был еще и третий?
Расслабившись после таких откровений и решивший уже было, что он взял Сунтона голыми руками, тот не был готов к подобному развитию событий, и на миг растерялся. Впрочем, Каннингем был крепким орешком и по части сообразительности не уступал ни уже упомянутым нами Мэйсону, ни Принглу. Он тут же нашел выход из положения, но, в душе ругал себя за заминку, боясь, что этим самым вспугнул Сунтона, вызвал у него подозрения.
- Все дело в том, господин Сунтон, что за время следования сюда этот незнакомец рассказал мне обо всем. Он посчитал, что возможно мне, вашему другу, будет легче говорить с вами, а вам открыться мне, чтобы я затем передал им нужные сведения. Вот что известно этим людям. Некий Спенс Гарвей перед смертью поведал о тайне острова и сокровищ, что находятся на нем. Хотя поведал – это, насколько я понял, громко сказано. Он лишь упомянул о самом острове, о сокровищах, о вас, как о человеке, который знал об этом и о неком третьем господине, знавшем эту тайну, однако его имени назвать он так и не успел. Прослышав о сокровищах, у негодяев, естественно, загорелись глаза, но как они ни копались в картах, найти там обозначение «остров Вилсон» им так и не удалось.
Сунтон горько улыбнулся:
- И не могли найти! Поскольку так назвали этот остров только мы трое! В общении между собой. На самом деле это…
Вдруг где-то за пределами комнаты послышались торопливые шаги, и через мгновение в комнату буквально ворвалась разгневанная дама, которую Сунтон сразу же узнал. Это была миссис Каннингем! Он запомнил ее по тому вечеру, когда был на приеме в доме Каннингема по случаю спуска на воду «Фаворита». Правда, в тот вечер она показалась ему на удивление спокойной и даже замкнутой особой. Теперь же раскрасневшиеся от гнева щеки как бы вопрошали: это что же нужно было сотворить, чтобы довести человека до такого состояния?!
- Да до каких же пор это можно все терпеть?! – Хотя по логике своей фраза должна была звучать грозно, но из-за того, что по складу характера миссис Каннингем была человеком добрым, а голосовые связки ее были настроены на нежный тон, все произнесенное ею, звучало не столько угрожающе, сколько сумбурно и невнятно. – Только что, проходя мимо того места, где, по всей видимости, находится комната пыток, я снова слышала отдаленные крики и стоны! До каких пор вы, господин изверг, будете над людьми издеваться?! Устроили в подвалах своего дома тюрьму, комнату пыток, платите деньги этому жуткому палачу…
- Замолчи, стерва!!!
По логике событий Каннингему давно нужно было оборвать этот поток обвинений, который катастрофически разоблачал его в глазах Сунтона, и рушил все его планы. Но гнев настолько переполнял его, и он насколько сильно задыхался от негодования, что не мог вымолвить даже слова. Теперь, когда его наконец-то прорвало, он вложил в этот крик все, что он хотел сказать и о жене и о том, что она только что натворила. Сила крика была настолько огромна, что, казалось, под его напором должны вылететь не только стекла в окнах, но и сами окна, а заодно и толстые решетки, укрепленные в них! Но, как бы это не могло показаться странным, выдержало и одно, и второе, и третье. Зато не выдержал Каннингем: второй его окрик был еще более громким, нежели первый.
- Пошла вон, мразь!!!
Не контролируя себя, в припадке бешенства, он схватил увесистую статуэтку, находящуюся рядом, на столе, и что есть силы запустил ею в жену. Бросок был довольно метким: если бы она вовремя не отклонилась в сторону, статуэтка, вне всякого сомнения, размозжила бы ей голову. Испугавшись, миссис Каннингем быстренько ретировалась, но переполняемый гневом муж не унимался:
- Куда смотрела охрана?! Как могли не углядеть?! Всех сгною в своей тюрьме! Вечно она, добренькая, жалеет всех, сует нос не в свои дела! – И немного отдышавшись, поскольку такая гневная тирада перебила ему дыхание, повернулся к Эндрю. Тот ужаснулся при виде искаженного негодованием лица. Каким умиленно-добродушным было оно в день спуска на воду «Фаворита» и во время вечеринки по этому поводу, и каким оно было теперь! – Увы, господин Сунтон, теперь все карты открыты, поэтому не вижу смысла прятаться за маской и выдумывать что-либо еще. Поговорим напрямую: мне нужны сокровища упомянутого вами острова! Вам нужна семья: жена, сын, ваши заводы, верфи и прочее. Вы даете мне одно, я вам возвращаю другое! Однако не надейтесь, что вы отделаетесь лишь тем, что начертите мне план нахождения острова и клада на нем! Вы сами, вместе с моими людьми, естественно, отправитесь на этот остров, чтобы как свидетель могли указать более точно место, где спрятано золото! Я сейчас же прикажу готовить «Фаворит» к отплытию! Вы его строили, вы на нем и поплывете! По возвращении я получаю золото и алмазы, вы – жену, сына, верфь и все прочее, прочее, прочее, что принадлежало вам. Обратите внимание на мое великодушие: я ничего вашего не трону! Но ежели вы станете упорствовать, - голос Каннингема стал ледяным, - я попытаюсь не только прибрать к своим рукам то, что вы все эти годы так долго и упорно строили, но и сделаю посетителями своей тюрьмы ваших жену и сына! Повторяю: то, что они могут не выдержать пыток, вполне реально! Так что выбора у вас, милостивый государь, нет! Отправляйтесь к себе в камеру и терпеливо ждите того часа, когда «Фаворит» будет готов к плаванию!
- Но, Каннингем! Вы…
- Не может быть никаких возражений! Надеюсь, вы понимаете, что отправляетесь в это путешествие не в качестве капитана или почетного пассажира, а в качестве подневольного человека! Свобода ваших действий будет крайне стеснена, чтобы вы не сбежали! Ежели из ваших уст сейчас сорвется хотя бы один звук, то в это плавание вы отправитесь в роли галерного раба! Вы будете закованы в цепи и брошены в самые отдаленные уголки трюма! Уведите его прочь!
Сбежавшаяся на шум охрана поспешно бросилась к узнику, скрутила ему руки, заломив за спину, хотя в этом не было никакой необходимости, поскольку тот не сопротивлялся, и потащила обратно в камеру. А взвинченный после всего случившегося Каннингем, щеки которого все еще продолжали вздрагивать от перенапряжения, направился к выходу.
----------
- Вставай! Господин Каннингем желает видеть тебя!
Прингл вскочил, словно ошпаренный. Вот это новость! Сколько уж недель о нем никто не вспоминал, а тут вдруг… Да еще и сам Каннингем! А что, если… Нет! Нельзя загадывать! Ни в коем разе нельзя вспугнуть удачу, если, конечно же, предвестником таковой можно считать этот вызов к дядюшке.
Сайлас проследовал под охраной Вуда по уже знакомому коридору и вскоре оказался в знакомой комнате, которая в свое время чуть было не стала для него роковой. Каннингем и Мэйсон сидели в привычных креслах, и казалось не обращали никакого внимания на прибытие Прингла.
- Ну и каково же ваше мнение, дорогой мистер Мэйсон, по поводу того, что произошло? Вы же знаете: ваше мнение мне всегда интересно.
- А что тут говорить? Произошло то, чего лично я, если быть откровенным, и ожидал. Вместо ожидаемых Карлом денег на подавление мятежа шотландских кальвинистов он получил от парламента лишь длинный перечень жалоб и претензий. Тому, конечно же, ничего не оставалось делать, как распустить строптивый парламент! А на что они еще надеялись?! Политика – дело тонкое! Тут где схитрить надо, где поступить мудро. А они действовали слишком прямолинейно. Вспомнили ему даже женитьбу на французской инфанте-католичке! Когда это дело было! Не с этого нужно было начинать!
- Ну, и каким будет, по вашему мнению, дальнейший ход событий?
Мэйсон сокрушенно вздохнул:
- Боюсь, что Карлу будет тяжело. Финансовые воротилы Сити без парламента вряд ли ссудят его деньгами. А без них у него не будет ни войска, ни возможности выиграть войну. Мне кажется, что повторный созыв парламента неизбежен.
- Хорошо, мистер Мэйсон, благодарю вас. – И Каннингем перевел свой взгляд на Прингла. – А! Племянничек! Исхудал, родимый, исхудал! – Каннингем сочувственно покачал головой. - Представляю, каково тебе было после дядюшкиных яств!
Душа Прингла разрывалась. Он не знал, как ему поступить. Стоило бы клятвенно заверить дядюшку: осознал, мол, родной дядюшка, все осознал! Больше такого не повторится! Но с другой стороны: не лучше ли будет молчать, не гневить родственника лишней болтовней. Ведь именно из-за болтовни он и пострадал. Поэтому Прингл и молчал. Правда, никто не лишал его такого действенного оружия, как мимика. И он воспользовался им сполна. Он напустил на себя такой страдальческий вид, что нужно было иметь ледяное сердце, на крайний случай каменное, и то, только самого твердого минерала, чтобы не выронить слезу, глядя на этого убитого горем человека! Опущенные плечи, безвольными плетьми уроненные вниз руки, сдвинутые, образующие единое целое, брови, глубокие морщины, застывшие на переносице и лбу, свидетельствовали о том, что в настоящую минуту он находится не в этой до обыденности прозаичной камере, а стоит на краю глобально гигантской пропасти, которая секунду назад поглотила все живое на этой земле, и Принглу, единственному живому существу, уцелевшему после этой вселенской катастрофы, ничего не остается делать, как стоять у могилы человечества и всем своим видом скорбеть по поводу непоправимой утраты.
Но все это проявление актерского таланта Прингла осталось, по всей видимости, невостребованным. Дядюшка, казалось, не обратил никакого внимания на его старания. Он лишь подал Стэнли Вуду знак рукой, и тот вмиг испарился. После этого Каннингем повернулся к Мэйсону.
- Прошу простить меня, мистер Мэйсон, но мне бы хотелось побеседовать со своим родственником с глазу на глаз. Передайте охране, чтобы никто нам не мешал.
- Хорошо, господин Каннингем. Все будет так, как вы велели.
Мэйсон ушел, а Каннингем еще какое-то время изучающее осматривал стоящего перед ним Прингла.
- Дважды ты, находясь на волосок от смерти, умудрялся избегать столь незавидной участи для себя. Пусть я трижды на тебя зол, все же не могу не сказать, что мне нравятся люди, которые могут находить выход из безвыходных ситуаций. Вернее сказать: мне нужны такие люди! В нашем деле это неплохое качество. Если оно, разумеется, не сведено на нет болтливостью. – И видя, что Прингл, хочет что-то сказать, повысил голос. – Можешь ничего не говорить! Я знаю, что ты хочешь сказать. Я хотел бы сказать о том же самом, но взглянуть при этом на эту проблему с другой стороны. Кто-то сказал, что во всяком неприятном деле, нужно находить хотя бы частицу чего-то положительного. Это касается и тебя. Да, ты болтун и совершил непростительную глупость. Но где гарантия того, что, вздернув тебя, и взяв на твое место другого человека, он, не наученный горьким опытом, не повторит твою ошибку? Ты же, пройдя семь кругов ада, просидев в этих застенках немалое количество времени, надеюсь, до глубины души проникся сознанием того, как отныне можно поступать и как нельзя. Думаю, что ты теперь заречешься говорить лишнее раз и навсегда. Или я не прав?
- Дядюшка! Родной! Да как вы можете сомневаться?! То, что теперь с моих уст лишнее слово никогда не сорвется…
- Ладно, ладно! Верю! Потому-то и решил помиловать тебя!
Прингл как стоял, так и рухнул на колени перед Каннингемом:
- Спасибо! Огромнейшее спасибо! Дядюшка! Милый! Господи! Да святится имя твое!
- Как?! – Каннингем удивленно вскинул брови. – А причем здесь Господь?! Ведь это я тебя милую, а не он.
Прингл растерялся:
- Да я… Это…
- Ладно! Не мельтеши! Я ведь не только тебя милую, но и надеюсь, что ты добросовестно своим служением искупишь свою вину и еще принесешь мне пользу в дальнейшем.
- Не смейте сомневаться, дядюшка! Так оно и будет! – Но, поняв, что у дядюшки может сложиться впечатление, что племянник опять лишь болтает, добавил более скромно. – Во всяком случае, я буду стараться. Стараться изо всех сил, как смогу.
- Вот такие разговоры мне нравятся! – весело промолвил Каннингем. – А теперь можно поговорить и о деле. Присаживайся. Впрочем, нет-нет! Ты такой чумазый! Потом кресло не отмоешь. Пойди, возьми вон тот стул.
Прингл с удивительной проворностью бросился за стулом, быстро вернулся, поставил его и присел на самый его краешек. Вообще-то, по большому счету, даже выражение «присел на краешек стула» здесь неуместно, поскольку Сайлас сел так, что было просто удивительно: почему он не падает на пол? Держался он, наверное, за край стула лишь только кобчиком, который у него, по всей вероятности, был хорошо развит. Иного объяснения этому почти цирковому трюку найти было невозможно. Складывалось такое впечатление, что он специально сел так, чтобы иметь возможность при малейшей необходимости вскочить и выполнить любое приказание дядюшки. А тот, поудобнее усевшись в кресле, начал:
- Я уже тебе говорил и уж в который раз повторяю: мне нужны верные люди и чем больше их будет, тем лучше. В данном случае не в количестве, конечно же, дело: просто я хочу преуспеть во всех отношениях, поэтому по каждому из задуманных мною направлений должны работать мои помощники, мои люди, мои глаза и уши. У меня много верных людей, я им благодарен за службу, я им верю и … - Каннингем заерзал в кресле, словно на его сидении лежал пусть и небольшой, но все-таки камушек, который причинял ему неудобства. – Как бы это тебе объяснить? Человек – это такое удивительнейшее создание природы, что он готов выполнить любое приказание своего хозяина. Даже самое сумасбродное, даже то, что сопряжено с огромнейшим риском и большой вероятностью оказаться погибшим. Как ни странно, но такие поручения он выполняет добросовестно, с преданностью и верностью. Но… - Каннингем сделал многозначительную паузу. – Но стоит только ему поручить дело, которое связано с деньгами, а особенно с золотом, то… И чем о большем количестве золота идет речь, тем больше шансов случиться тому, что тот, кого ты считал самым верным и самым преданным, на самом деле таковым не является. Вообще-то, я не прав! Продолжай я ему давать задания, не связанные с золотом и с соблазном его заиметь, он до конца дней своих оставался бы верным мне. Но, коль зашла речь об этом желтом дьяволе… Алчность, мой друг, - это страшная, всеразрушающая сила! Нет в мире такого зелья, которое могло бы излечить от этой феноменальной болезни. Да и никогда не будет – можешь мне поверить! Поэтому…
Каннингем снова заерзал в кресле, словно все тот же невидимый камушек снова мешал ему, потом подался всем телом вперед, слово хотел встать, но в следующее же мгновение передумал и с шумом откинулся на спинку кресла.
- Завтра в первое свое плавание отправляется «Фаворит». И курс его проляжет не куда-нибудь, а именно к острову Вилсона. – Каннингем пристально посмотрел на Прингла, чтобы понять: как он отреагирует на подобную новость. – Ты в курсе всех событий относительно истории с сокровищами этого острова, поэтому не будем на этом останавливаться. Если бы эту экспедицию возглавил Мэйсон – душа моя была бы спокойна. Но бурные события в Лондоне и мои личные планы относительно всего происходящего, обязывают к тому, чтобы такой человек находился в это время рядом со мной. И хотя он уверяет, что на судне будут его люди, которым он доверяет так же, как и я ему, я все же опасаюсь за благополучный исход этой экспедиции. Благополучный для меня – именно это я имею в виду. Где гарантия того, что от столь огромного количества золота и алмазов у всей этой братии не свихнется башка? Мы ведь уже говорили о том, что такое алчность. В лучшем случае они могут часть добра рассовать по карманам, в худшем – удрать вместе с добычей, и я лишусь и сокровищ, и судна!
Каннингем перевел дыхание после длинной речи.
- Казалось бы: я все предусмотрел! На судне будет несколько групп моих людей, которые будут негласно контролировать друг друга. Одну группу набрал Мэйсон, вторую – другой мой верный человек, третью – лично я сам. Поэтому, хотя помимо самой команды судна на нем и будут практически все мои люди, тем не менее, я постарался максимально исключить возможность заговора. Но и этого мало! Я решил подключить к этому делу тебя!
Прингл от удивления открыл рот, но Каннингем никак не отреагировал на это.
- От тебя требуется одно: быть моими глазами и ушами на судне! Следи за всем, слушай все! Особенно будь внимателен тогда, когда, отыскав сокровища, вы будете грузить их на судно, а потом везти домой! Чтобы никто ничего не воровал! Никто не будет знать на судне, что ты мой родственник. Можешь использовать это. А вдруг до твоих ушей дойдет то, что против меня что-то замышляют? Чтобы оправдать твое пребывание на судне, всем ты будешь представлен как человек, лично присматривающий за Сунтоном. Ты ведь понимаешь, что мы можем остаться ни с чем, если он убежит. В пути, естественно, можешь ослабить за ним внимание – не станет же он сигать за борт посреди океана. Но вот как только прибудете к острову – все! Вас должны буквально приковать друг к другу, чтобы он не убежал. Я еще дам тебе дополнительные инструкции, а сейчас немедленно займись собой. Нужно помыться, переодеться, привести себя в порядок. Одним словом, чтобы завтра, к отплытию «Фаворита», ты не был похож на того, кто три недели провел в тюрьме! Понял?!
- Понял! Понял, дядюшка!
Когда на следующий день, солнечным майским утром 1640 года лондонскую гавань покидал величественный корабль, с надписью «Фаворит» на борту, среди прочих людей, копошившихся на палубе, можно было заметить необычайно возбужденного юношу, который жадно вдыхал в грудь свежий морской воздух, и подставлял лицо щекотавшему его ветру. Это был Сайлас Прингл.

VI.

Над океаном нависла ночь. Эндрю, отвыкший от такого зрелища, застыл у фальшборта, любуясь тем, что видел вокруг. Сколько уж лет прошло с тех пор, когда он последний раз вот так же стоял на палубе судна, несущегося по волнам посреди океана?! Давно, ой давно! Было это тогда, когда он, так долго пробывши на острове Вилсона, плыл в Лондон. И надо же такому случиться, что спустя столько лет он вновь следует именно по этому маршруту, правда, в обратном направлении! Не только это обстоятельство роднило эти два плавания. Тогда он, после несвободы, обрел ее и в хорошем расположении духа направлялся туда, где видел свое будущее в розовом свете. Сейчас же – наоборот. После свободы на его плечи свалилась неволя, а уж о том, что совершал это путешествие он не по собственному желанию, и говорить не приходилось!
Солнце уже спряталось за горизонтом, его отблески еще чуть-чуть озаряли багряным заревом океан, и это была неповторимая по своей красоте картина. Но любовался Сунтон этой прелестью недолго. Грустные мысли одна за другой накатывались на него и не давали покоя: что же ждет его в дальнейшем? После усиленной охраны по дороге из тюрьмы в порт, в самом порту и в первые часы плавания, когда с него буквально не сводили глаз, теперь ему предоставили относительную свободу. Логику их можно понять: куда уж теперь бежать, когда находишься посреди океана?! Оставил его в покое и этот мерзавец Прингл, чем-то напоминающий Эндрю Каннингема.
Каннингем… От одного только воспоминания об этом мерзавце у Сунтона от гнева сжимались кулаки. Каков негодяй! Какими льстивыми были его речи! Каким добреньким он хотел казаться! «Романтическая душа»… А сам что натворил?! Кто ему позволил так поступать с подобным себе, с таким же дворянином, как и он сам?! Это не просто предательство! Это нечто большее! Он черной неблагодарностью ответил человеку, который построил ему прекрасный корабль, фактически сделал его своим рабом! Да еще и угрожает, в случае неповиновения, расправиться с его, Сунтона, семьей! Это же разбойник! Бандит! Пират! Это хуже пирата! Тот хоть не скрывается за личиной добродетели! А Каннингем?! Уважаемый, казалось бы, человек! Откровенно говоря, их раньше мало сводила судьба, и Сунтон его почти не знал, но слышал о нем. В том числе и то, что Каннингем имеет какой-то вес при дворе. И вот результат: на самом деле он оказался мерзавцем!
За это время зарево на краешке горизонта исчезло окончательно, и над Атлантикой воцарилась ночь. Волны монотонно разбивались о форштевень, ветер наполнял паруса, мерцающие звезды, как и тысячу лет назад, величаво взирали с высоты на грешную землю. Сунтону вспомнились жена и сын: как они там? Наверное, с ног сбились, разыскивая его. Он так внезапно пропал, что они, вне всякого сомнения, сейчас ломают голову над тем, чтобы понять: куда же он мог деться?!
- Мистер Сунтон…
Эндрю даже слегка вздрогнул от неожиданности: так уважительно к нему давно никто не обращался. К тому же, обращение прозвучало настолько тихо, можно сказать, украдкой, что он невольно задался вопросом: кто бы это мог быть? В последнее время Сунтон настолько привык к грубым окрикам, что теперь это нормальное человеческое обращение казалось ему чем-то необычным. Он резко повернулся и увидел рядом с собой юношу лет двадцати пяти, который облокотился на фальшборт рядом с ним, но на достаточном расстоянии, чтобы со стороны никто не мог их заподозрить в том, что они разговаривают. Просто два человека, каждый сам по себе, смотрят на плещущийся за бортом океан, мечтают о чем-то личном, и не боле того. Ночные сумерки способствовали такой конспирации, и Сунтон решил принять игру.
- Слушаю вас, - столь же тихо, почти шепотом ответил он. – Кто вы и что вы от меня хотите?
- Меня зовут Гарольд Йорк. Я когда-то работал у вас на фабрике, а затем и на верфи. Я вижу, вы в затруднительном положении. Может, я смог бы чем-то вам помочь?
Эти слова и обрадовали, и насторожили Эндрю. Естественно, приятно сознавать, что здесь, в этом замкнутом мирке корабля, находящегося посреди океана, на почтительном расстоянии от родных и друзей, где тебя окружают только лишь враги и отъявленные негодяи, есть живая душа, которая проявляет к тебе участие, может посочувствовать и помочь. Голос юноши доверительный, располагает к себе. Да и внешний его облик, его лицо, невзирая на темноту, говорили о том, что этому человеку можно доверять. Уж что-что, а в людях Сунтон разбирался хорошо. Конечно же, попадались индивидуумы, которые, проявив незаурядный актерский талант, умело прятали за добродушной маской свою истинную сущность, как, к примеру, Каннингем. Но в основном о человеке Сунтон мог сказать все, лишь только взглянув на него. Один может бить себя в грудь и залихватским тоном доказывать, что на него вполне можно положиться, хотя у него, что называется, на лбу написано: этот хлыщ абсолютно ничего из себя не представляет. Другой будет скромно стоять в стороне, не выражая никаких особых проявлений, но именно глядя в глаза этому человеку, можно уверенно сказать: этот не подведет! Сунтону почему-то казалось, что этот юноша, назвавшийся Гарольдом Йорком принадлежит именно к такой категории людей. Но осторожность в любом случае никогда не мешает, особенно в таком положении, в котором Сунтон сейчас находился. Поэтому он решил вести себя, что называется, с оглядкой.
- Спасибо вам, мистер Йорк. Мне приятно, что вы проявляете ко мне участие. Но, думаю, в данной ситуации вы мне вряд ли чем поможете. Не в силах же вы изменить курс судна и направить его обратно в Лондон?
- О, нет, конечно же! Я в навигации не понимаю. Я корабельный плотник. Вы ведь тоже были когда-то корабельным плотником?
- Да, но откуда же это вам, простите, известно?
- Но ведь я уже говорил вам, что работал у вас на верфи. Именно плотником. Я в числе других строил это судно.
- А как же вы тогда здесь оказались?
- Я всю жизнь мечтал о море. Оно влечет меня. Я давно собирался наняться на какой-нибудь корабль. Отец и мать отговаривали меня. Они оба работают на одной из ваших мануфактур, господин Сунтон. Отец и мать уверяли меня, что бросать такое место просто глупо: вы щедро платите своим рабочим, не в пример другим хозяевам, хорошо к ним относитесь. Я соглашался с ними, но меня все равно непреодолимо влекло море. Я долго собирался и, наконец, решил: закончим постройку «Фаворита», и я уйду с верфи и наймусь на какой-нибудь корабль. Какой же огромной была моя радость, когда я узнал, что на «Фаворит» требуется корабельный плотнико! Команда у них была полностью укомплектована, а вот с плотниками была проблема. Я предложил им свои услуги, сказал, что я один из тех, кто строил это прекрасное судно. Они взяли меня! Радости моей не было предела! Перед этим я долго толкался в порту среди морского люда и спрашивал у старых моряков: как мне наняться на какое-нибудь судно? Сколько желчи было в их ответах! У меня сложилось такое впечатление, что никто из них не в состоянии дать нормальный, человеческий, без язвинки, ответ. Я уж почти уверовал в то, что попаду на какую-нибудь «старую лохань», или что-то в этом род. И вдруг: новое судно, да еще и «Фаворит» Но, когда я увидел, как вас доставили на судно, и как потом с вами обращались… Это страшные люди! Мне кажется, я попал в такую компанию…
Юноша не спеша, огляделся вокруг, чтобы убедиться: никто ли их не подслушивает? Но опасения были напрасны: во-первых, на палубе было совсем немного людей, во-вторых, каждый из них был занят каким-то своим делом, поэтому никто не обращал внимания на двоих, застывших у фальшборта. К тому же сумерки и удаленность от остальных были также неплохими союзниками этих двоих.
- Спасибо вам, мистер Йорк. Спасибо за поддержку. Однако, пока мы в море, мне ничего не угрожает. Но вот когда прибудем на остров…
- Какой остров? Откровенно говоря, я не знаю, куда именно мы направляемся.
- Увы, зато я прекрасно знаю. – Эндрю тяжело вздохнул. – Если вы, мистер Йорк, желаете помочь мне, то единственное, что вы сможете сделать для меня, - это прислушиваться к разговорам команды, особенно офицеров. Собственно, то же самое буду делать и я. Мы должны как можно точнее знать их дальнейшие планы, а потом уже и действовать исходя из этого. Боюсь, что силы слишком неравны. Так что прошу вас: не подвергайте себя лишней опасности! Пусть уж страдаю я один – зачем и вам подвергать себя риску?
- Я понимаю, что вдвоем против всех мы сделать ничего не сможем, но, тем не менее помните: я на вашей стороне! В случае чего, можете на меня рассчитывать!
Юноша нравился Сунтону. Почти не было никаких сомнений, что на него можно положиться. Но Эндрю решил все же проверить его, и придумал трюк с якобы уже вырытыми сокровищами.
- А вы знаете, мистер Йорк, - начал он. – А ведь сокровищ, за которыми мы плывем на остров Вилсона, там уже давно нет.
Хотя и было темно, но Сунтон скорее не увидел, а почувствовал, как у его собеседника от удивления отвисла челюсть.
- Мы плывем за сокровищами?!
- Да, но их там уже давно нет! В свое время я организовал тайную экспедицию на остров, откопал все сокровища, а по возвращению в Лондон снова их, тоже тайком, зарыл у себя в саду. Половина в южной его части, половина – в северной. Где они до сих пор преспокойно и находятся! Так что останутся эти господа ни с чем! Все! Нам пора расходиться, а то на нас могут обратить внимание. Нужно быть осторожными. Завтра, я думаю, мы снова сумеем выбрать примерно такой же благоприятный момент, чтобы поговорить.
Юноша ушел, а Сунтон продолжал стоять, рассуждая, правильно ли он поступил? Расчет его был прост: если Йорк является человеком Каннингема, он сразу же помчится в каюту капитана докладывать об услышанном. После этого дальнейшее плавание теряет всякий смысл. Разумней всего было бы вернуться назад, перелопатить сад Сунтона и найти клад. Если судно в самом ближайшем времени изменит курс и последует обратно, значит, все предположения его оказались верными. Он даже специально назвал два места в своем саду, где он, якобы, спрятал сокровища. Это был расчет на алчность Йорка. Ведь узнав о такой тайне и поняв, что только он владеет ею, Йорк мог поступить совершенно непредсказуемо, вплоть до того, что столкнул бы пленника судна за борт, а потом лично завладел бы кладом. Дележ клада на две части давал путь к отступлению и Сунтону, и Йорку. У того была возможность отчитаться перед своим начальством только за одну часть клада, умолчав о второй. Стоит ли говорить о том, что таким образом он убивал одним выстрелом двух зайцев, а уж гадать о том, какая участь ожидала в таком случае вторую часть клада, и говорить не стоит.
Эндрю не сомневался, что эта мера безопасности была напрасной. Внутренне он чувствовал, что юноше стоит верить, но решил на всякий случай перестраховаться. Уж больно коварным был этот Каннингем, поэтому желательно было предусмотреть любую случайность. С другой стороны, выходило нехорошо: юноша чистосердечно желал помочь ему, а он устраивал такие проверки. Легкая тень укора присутствовала в душе Сунтона, но, он утешал себя мыслью, что, если все будет хорошо, то он непременно извинится перед Йорком, объяснив причину своего поступка. Если тот человек неглупый, а, по всей видимости, так оно и есть, то должен понять и простить своего бывшего хозяина.
Прошли полчаса, час, полтора. «Фаворит» как мчался на всех парусах по ранее намеченному курсу, так и продолжал мчаться. «Ну что же, - подумалось Сунтону, - значит, юноша никому ничего не рассказал об услышанных сокровищах. Значит, он предлагал свою помощь вполне откровенно». Правда, еще рано было делать об этом окончательные выводы, все могло измениться. К примеру, утром. Но, как бы там ни было, а Эндрю с этого времени почти не сомневался: на судне у него есть свой человек!
Вся ночь и весь следующий день прошел в тяжелых раздумьях. Путь к острову Вилсона был не так уж далек, поэтому совсем скоро они должны были достичь цели. А что дальше?! – вот в чем был вопрос. Вернее, что будет дальше – понятно: поиск сокровищ. Вопрос заключался в следующем: что будет тогда, когда сокровища будут найдены? Что будет лично с ним, с Сунтоном?! И чем больше он размышлял на эту тему, тем мрачнее ему виделись его перспективы. Как не раскинь карты, но для Каннингема в любом случае выгоднее было бы, чтобы Сунтон был… мертвецом! Да, да, именно так и никак иначе! Какие бы он не давал обещания, но неужели непонятно, что Каннингем постарается обезопасить себя от разоблачения. Неужели он позволит, чтобы Сунтон вернулся в Лондон, обрел свободу, и, прежде чем отправиться к родным и близким, чтобы обнять их после разлуки, он, как нормальный человек с нормальным чувством самолюбия, должен сразу же направиться к королевскому прокурору, а то и к самому королю, и тут же доложит о бесчинствах и произволе, что творит один из приближенных короля, каким и является Каннингем. Нет! Свободу теперь никто ему, Сунтону, не предоставит! И в тюрьме держать его нет никакого смысла, поскольку отпадает потребность в существовании самого Сунтона после того, как он укажет место, где спрятаны сокровища и они, в конце концов, будут найдены! Нет! Идеальным вариантом для Каннингема было бы: в ту яму, в которой ранее находились сокровища, зарыть, образно говоря, самого Эндрю. Чтобы никто и никогда его уже не мог видеть, а он сам никому и никогда не смог рассказать правду о Каннингеме. Одним словом, этот остров должен стать могилой для Сунтона! Когда сокровища будут найдены, он, Сунтон, должен быть умерщвлен! Возможно, в таком случае пленнику не стоит указывать своим похитителям на место, где спрятаны сокровища, а попытаться спастись бегством? Это, в принципе, возможно. За все годы, проведенные на острове, он изучил его настолько хорошо, что знает буквально каждую расщелину, овраг и прочее, что могло бы быть его союзником во время побега. Но что он этим добьется? Лишь только разозлит людей Каннингема. Если они даже и не найдут его потом, как бы тщательно не искали, все равно, вернувшись озлобленными домой, примутся за жену и сына Сунтона и на них обрушат весь свой гнев. Нет! До этого допускать было нельзя! Ради безопасности этих двоих, самых близких ему на свете людей, он был готов на все! Нет! В любом случае им нужно указать на эти сокровища! Черт с ними! Жил же он без них все эти годы и сейчас обойдется! А вот тогда уже можно будет и бежать! Это не сильно расстроит людей Каннингема – он все равно уже им не нужен. В это время, откровенно говоря, им будет не до него: у них глаза загорятся при виде добра и они забудут обо всем на свете!
Сунтон понимал, что это всего лишь предположения, что в действительности все может произойти совершенно непредсказуемо. Но понимал и то, что логики в этих рассуждениях было довольно много и, если он будет придерживаться ранее намеченного плана, то все может закончиться не так плачевно, как это ему казалось вначале.
Эндрю с нетерпением ждал наступления вечера, рассчитывая снова увидеться с Йорком и поделиться с ним своим планом. Вообще-то это можно было бы сделать и в течении дня, но он боялся, что при ярком солнечном свете и большом скоплении людей на них могут обратить внимание и заподозрить что-то неладное. Но ждать вечера не пришлось: их разговор произошел намного раньше, притом при совершенно неожиданных для Сунтона обстоятельствах.
Выйдя на палубу, Эндрю вдруг услышал громкий и раздраженный голос, причем очень знакомый, доносившийся откуда-то с носовой части корабля:
- Эй ты, бездельник! Чем без дела шататься, иди лучше помоги мне!
Сунтон поднял голову и к удивлению своему заметил Гарольда Йорка, который глядел в его сторону и обращался, по всей видимости, именно к нему. Но почему он к нему обращается таким тоном? Как это понимать? Может, это обращение не к нему, а к кому-то, кто находится рядом с ним? Сунтон начал оглядываться и тут же услышал:
- Да тебе, тебе говорю! Иди, помоги мне придержать эту чертову штуковину, а то мне одному очень неудобно. Да быстрее же! Все равно слоняешься без дела!
Сунтон хотел уже послать ко всем чертям этого самоуверенного юношу, но заметив, что вокруг много людей, подумал: а может быть, это своего рода уловка? Возможно, Йорк хочет сказать ему что-то, и такое обращение дает возможность и подозвать к себе Сунтона, и не вызвать подозрения у остальных. Эндрю направился к юноше.
- Попридержи-ка, братец, это брус! – громко и весело начал тот. – А то мне нужно пройтись топором по одной из его сторон, а он, каналья, все выворачивается, как капризная девка из рук плохого ухажера!
Послышался смешок: кто-то по достоинству оценил шутку плотника. И пока тот, сблизившись с Эндрю, делал вид, что показывает ему – где и как держать брус, он начал тихонько, почти шепотом, но быстро, тараторить на ухо своему помощнику:
- Простите, господин Сунтон, что я позволил себе так разговаривать с вами. Мне нужно было как-то подозвать вас и сообщить что-то очень важное, но так, чтобы никто не заметил, что мы, так сказать, братаемся с вами.
Гарольд начал орудовать топором и это получалось у него так умело, что Сунтон невольно залюбовался его работой. «Какого отличного работника лишилась моя верфь!» – с досадой подумал Эндрю. Он вспомнил себя в молодые годы: вот точно так же, как и этот расторопный юноша, он умело работал топором! Сейчас годы, естественно, берут свое, но он еще не забыл всех навыков. Доверь ему такую работу, он справился бы с ней не хуже этого молодого энергичного человека! Не только энергичного, но и смышленого! То, как он сориентировался в ситуации и нашел повод поговорить со своим бывшим хозяином, говорит о том, что смекалка у него дай Бог каждому! Да, с этим юношей можно было бы сотворить многое. Жаль, что, скорее всего, они так ничего и не смогут противопоставить такой многочисленной компании.
С одной стороной бруса Йорк справился. Делая вид, что они нагнулись, чтобы посмотреть вторую, над которой сейчас придется поработать, Гарольд быстро начал шептать:
- Я подслушал их разговор. Разговор между капитаном и этим щеголем, который опекал вас при погрузке на судно.
- Принглом?
- Кажется, да – я не помню его имени. Так вот: они говорили о будущем и говорили о вас, как бы в прошедшем времени. Я не могу это внятно объяснить, но мне кажется, что они собираются убить вас.
Понимая, что долго вот так разговаривать нельзя, Йорк опять принялся за работу. Сунтон всем своим видом показывал, что придерживает брус, хотя тот никуда особо и не вырывался. Коль уж сравнивать его с девкой, как это сделал Гарольд, то сравнивать нужно не с капризной, а с податливой портовой дешевкой, к которой можно применить любое слово, но толь не слово «выворачивается».
- Я знаю об этом, - прошептал в ответ Сунтон во время очередной смены бока бруса. - Поэтому постараюсь сбежать на острове. А к вам, мистер Йорк, у меня огромная просьба: когда возвратитесь в Лондон, любыми судьбами постарайтесь связаться с моей женой и рассказать ей все, что знаете. Пускай она обратится за помощью к Неду Бакстеру. Тот знает, что делать.
Вновь застучал топор, вновь потянулись минуты раздумий: о чем же еще, пользуясь случаем, можно попросить юношу? Чем он еще может ему пригодиться?
- Ф-ф-у-у! – Йорк вытер пот со лба. - Уморил меня этот чертов брус. Присядем-ка отдохнем хотя бы минутку!
Говорил все это он нарочито громко, но зато, когда они уселись на бревно, делая вид, что переводят дух, он тут же продолжил, но уже шепотом:
- Может быть, еще что-то нужно придумать? Может быть, я еще чем-то смогу помочь?
- Нет. Я уже думал. Выход один: указать им, где клад, а потом уж бежать.
- Так ведь вы вчера говорили, что здесь нет клада.
- Он здесь. Извини, но я вчера солгал. Я хотел проверить тебя… Впрочем, не будем тратить время на лишнюю болтовню. До этого момента побег будет невозможен: они не будут спускать с меня глаз! Но после этого… Я уверен, что они набросятся на золото, а обо мне забудут. Это будет подходящий момент. Потом они ни за что не найдут меня: я прожил на этом острове в свое время не один день и не один месяц, поэтому хорошо изучил тамошние места. Ты непременно должен предупредить мою семью или Неда Бакстера. Непременно нужно рассказать им все про Каннингема! Пусть они знают, что это за человек и остерегаются его. Ну, а за мной Нед пошлет сюда судно.
- Хорошо, господин Сунтон. Я постараюсь сделать то, о чем вы просите. А теперь давайте снова примемся за брус, пока никто не обратил на нас внимания.
Они снова принялись за работу, но дальше случилось событие, которое сразу все изменило. На палубу не спеша, словно прогуливаясь, вышли капитан судна Фрэнсис Фипс и уже знакомый нам Сайлас Прингл. Они о чем-то оживленно беседовали до той поры, пока не увидели занятого работой Сунтона. Фипс поднял от удивления брови:
- О! А это что такое?! Что это наш достопочтенный господин Сунтон снизошел до работы обыкновенного плотника?!
- Не обыкновенного, господин капитан! – вмешался в разговор Йорк. – Он мне помогает! А я рассчитываю быть не обыкновенным, а в самом ближайшем времени стать старшим плотником!
Капитан еще больше удивился:
- Да вы посмотрите, какие бойкие люди подобрались в моей команде! У этого юноши амбиций хоть отбавляй! Не зазнаешься ли?
- Вряд ли, господин капитан! – вмешался кто-то из команды, кто находился поблизости. – Вы бы слыхали, как он заставлял работать этого бывшего богача. Эй, ты, говорит, бездельник! Нечего без дела ошиваться! Иди, мол, помоги мне! Придержи брус! А ведь это он не на кого-нибудь, а на своего бывшего господина! Ведь ты, малец, когда-то на его верфи работал, ведь так?
Сунтон заволновался: а не раскроется ли сейчас случайно их связь, а затем и сговор? Но Йорк и здесь проявил свою смекалку.
- Конечно, работал! Поэтому теперь и отдаю ему долги: то он ходил на всех прикрикивал, заставлял работать, теперь и я с ним так же поступил! Пусть знает!
Капитан улыбнулся:
- Вот это верно! Молодец плотник! Отчаянный малый! Из тебя будет толк! – Но в следующую минуту посмотрел на Сунтона и совершенно другим тоном продолжил. – Однако, нам пока нужно беречь этого бездельника. Вдруг ты здесь ему топором кисть оттяпаешь, а он возьмет и кровью истечет?! Нет! Так нельзя! Пока он нам нужен целехонек. Не лучше ли будет, ежели мы его пока где-нибудь запрем, а?! Как вы считаете, мистер Прингл?
- Совершенно с вами согласен, господин капитан! – Тон его был не просто услужливым. Здесь присутствовало и заискивание, и подхалимаж, и мельтешение. – Давайте мы его для верности на цепь посадим! Как вы находите такую идею?!
- А что?! Можно! – согласился капитан. – Так вернее будет! Поступайте, как сочтете нужным, мистер Прингл. Тем более, что за него отвечаете лично вы. Возьмите в помощь моих людей.
Когда дело было закончено, Прингл приказал всем уйти, а сам остался на несколько минут возле прикованного к стене человека.
- Ну что? – ехидно улыбался он. – Кто из нас двоих, в конце концов, оказался в дураках?
Он явно упивался ситуацией. Его душа жаждала реванша. Уж больно свежи были воспоминания, когда палач Каннингема издевался над ним, Принглом, а он ничего не мог поделать в ответ. Теперь в роли сильного он почувствовал себя. Теперь не кто-то, а он сам палач, вершитель чьих-то судеб. Вот он, сильный и гордый, возвышается над этим никчемным человеком, который сидел, закованный в цепи, на полу и, наверное, трепетал перед ним, Принглом! Это была минута блаженства!
- Будешь знать, кто такой Сайлас Прингл! – упивающимся от злорадства тоном сказал он. – Сиди здесь, как пес на цепи!
Триумфатор уже повернулся, чтобы уходить, но внезапно услышал за спиной голос пленника:
- А почему ты, мил человек, стоял во время разговора так далеко от меня? Это для того, чтобы я не смог дотянуться до тебя?
- Вот еще! – Прингл не сразу понял смысл сказанного, поэтому ответил как-то неуверенно, но уже через мгновение, осознав и смысл, и иронию, напустил на себя важный вид. – Что?! Это я-то буду бояться какого-то… Ну знаете!
- А напрасно. – Вид и голос пленника был совершенно спокоен. - Именно тебе я хотел довериться. – Сунтон вдруг надрывно закашлял. – Я неизлечимо болен. Приковывая меня к стене, матросы так грубо обошлись со мной, что, боюсь, вновь открыли рецидив старой травмы. Я могу умереть в любую минуту… - Казалось, он угасал на глазах. – Я не хочу уносить с собой в могилу тайну сокровищ. Ты единственный, кого я знал до… Я доверяю тебе… - Казалось пленник вот-вот задохнется. – План острова с пометкой клада я завязал вот в этот носовой платок…
Дрожащей рукой он извлек из кармана завязанный в узел носовой платок и попытался протянуть его Сайласу. Но рука бедолаги в последний раз судорожно дернулась и безвольной плетью упала вниз. Платок упал рядом. Прингл коршуном кинулся к нему, поднял, но в следующее же мгновение почувствовал, как холодный металл цепи остро и больно обхватил его шею, сдавил кадык.
- Так ты говоришь, мерзавец, «как пес на цепи»? Побудь и ты, Иуда, в роли пса!
Захватив сзади Прингла цепью за шею, Сунтон все сильнее и сильнее сжимал железную удавку. Недавний триумфатор взвыл от боли и страха:
- Пощадите, господин Сунтон! Помилуйте! Спасите! Ради Бога спасите!
На крик сбежались матросы, которые, по-видимому, находились рядом и просто не могли не слышать истерический визг Сайласа. Хватка была настолько крепкой, что они с трудом освободили бедолагу. Почувствовав свободу, тот вскочил, подпрыгнул на месте, словно подстреленный заяц, моментально бросился к двери, внезапно остановился, поспешно оглянулся, хотел что-то бросить своему обидчику в сердцах, но из горла лишь вырвалось какое-то непонятное бульканье. Махнув от досады рукой, он быстренько шмыгнул в дверь и был таков!
----------
«Фаворит» медленно, не спеша, обошел вокруг острова Вилсона. Капитан, долго и тщательно осматривая в подзорную трубу берег и склоны острова, наконец-то оторвался от окуляра:
- Никаких признаков человеческой деятельности! Остров кажется мне безлюдным. Это отлично! Никто не будет нам мешать. Поэтому займемся поисками немедля!
Выбрав удачное место для стоянки, на судне убрали паруса, бросили якорь. Когда Сунтона освободили от цепей и вывели под охраной на палубу, он, жмурясь от яркого света и оглядываясь вокруг, удивился тому, с какой последовательностью повторяется история: «Фаворит» лег в дрейф фактически в том же месте, где в свое время с «Элиабель» была спущена лодка, которая доставила его, Эндрю, на этот остров. Как все вокруг знакомо и в то же время непривычно: столько лет прошло – шутка ли!
Зычный голос капитана давал команды, поторапливал всех. Одни готовили лодки к спуску на воду, другие приготавливали лопаты и кули, в которых потом добытое на острове будет доставляться на корабль. Прингл, не отходивший ни на шаг от Сунтона, обратился к Фипсу:
- Господин капитан! Этого голубчика нужно посадить на привязь, чтобы он не вздумал убежать! – и указал на Эндрю.
- Да, да, конечно же! Непременно!
Он дал указания матросам, те притащили толстый и прочный канат, обвязали им вокруг пояса пленника, проверили прочность узлов, а затем второй конец не столь уж длинного каната обвязали вокруг пояса Прингла. Получилась эдакая, если можно так выразиться, двойная сцепка. Теперь, если пленник надумает бежать, ему придется тащить за собой Прингла, что не только усложняет побег, а делает его практически невозможным. Сайласа нисколько не смущало то обстоятельство, что ему доверена была в этом деле не самая почетная, скажем так, роль. Напротив: он даже гордился теми обязанностями, что были возложены на него. Он мнил себя хранителем некой тайны, того самого важного, что (или кто?) находилось в данный момент на судне, а потом и на острове. А если еще принять во внимание то обстоятельство, что не кто-нибудь другой, а именно он, по доверию дядюшки, должен будет выполнить в недалеком будущем одну из необычных миссий, то вообще начинал чувствовать себя тем, кем ему последнее время очень хотелось себя чувствовать, - вершителем человеческих судеб.
Все расселись в лодках. Дружный взмах весел, и лодки устремились к берегу. Среди экипажа судна царила тишина. Каждый думал о своем. День фактически только начинался, и каждый задавался вопросом: что он принесет ему? Капитану не терпелось быстрее услышать звон золотишка, чтобы по возвращении в Лондон обрадовать своего патрона. Принглу, помимо естественного желания взглянуть на сокровища, хотелось также поскорее выполнить все то, что повелел ему сделать в своих инструкциях дядюшка, причем выполнить все прилежно, чтобы по прибытию в столицу тот, выслушав его отчет о проделанной работе, смог бы доверительно похлопать Сайласа по плечу и добродушно сказать: «Теперь ты окончательно искупил свою вину, племянник. Отныне я уже не в обиде на тебя и можешь снова жить в моем доме в свое удовольствие!» Как хотелось смертельно напуганному тюрьмой и казнью Принглу услышать такие или примерно такие слова! Как хотелось!
А Сунтон, наверное, при каждом ударе гребцов веслами о воду, смотрел на приближающийся берег и надеялся, что этот день все-таки не станет последним днем в его жизни.
Лодки уткнулись носом в прибрежный песок, матросы спрыгнули на берег и оттащили их подальше от воды. Караван тронулся в путь. Сунтон указывал всем направление движения, Прингл поспевал за ним, двое матросов, с оружием в руках, шли рядом. За ними капитан с несколькими офицерами, а дальше группа матросов, которым вскоре предстоит исполнять и роль землекопов, и роль рабочих, таскающих грузы.
Время шло, солнце поднималось все выше, стало припекать, а если учитывать то, что дорога все это время пролегала вверх, к возвышенностям острова, то вполне понятно, что караван стал уставать. Кто стирал со лба рукавом пот, кто лишь обмахивался шляпой, кто лишь только чертыхался, но никто не останавливался – все продолжали подъем. Надо полагать, что в эту минуту среди всей этой братии не было ни единого человека, кто бы не знал, куда они идут, а, главное, за чем. Именно это «за чем» и придавало им силы. Каждому хотелось взглянуть на то, что увидишь далеко не каждый день.
А вот наконец-то и цель их путешествия! Хотя и прошло с тех пор много лет, Эндрю без труда узнал это место. Вот на земле валяется ствол толстого дерева, которое в свое время посадил на месте зарытых сокровищ Вилсон, и которое за это время успело высохнуть окончательно. Зато на его прежнем месте, раскинув в разные стороны свои широкие ветви, буйствовало зеленью другое дерево, посаженное Недом. Бог ты мой! Нед воткнул ведь в землю совсем молодой росток, такую себе крохотную веточку, а смотрите же, какое огромное дерево сейчас возвышается над поляной, с какой огромной кроной! Собственно, чему уж здесь удивляться: с тех прошло примерно пятнадцать лет! Естественно, что за это время дерево выросло до таких размеров.
- Вот здесь зарыты сокровища, - сказал, остановившись Сунтон. – Под этим деревом.
Капитан удивленно вскинул брови:
- Как понять «под древом»? Вы имеете в виду рядом с ним? В каком месте лучше копать? С какой стороны?
- Нет, капитан! Именно под самим деревом! Я ж говорил вам! Почему я и советовал помимо лопат взять еще и топоры.
- Господи! С таким древом придется повозиться!
- Да. Причем рубить нужно не ствол, а корни, заодно и подкапывая их. Понимаете, капитан, на месте, где были зарыты сокровища, мы еще и посадили молодое деревцо. Вот оно за это время и выросло. Поэтому его нужно не просто срубить, а как бы убрать в сторону, освободить нишу, которая находится под ним. Но ничего такого уж страшного в этом нет. В свое время Вилсон тоже выкинул такой же фортель с деревом, и мы втроем пыхтели, рубили его. Вот видите этот сухой ствол? Именно под этим деревом мы в свое время нашли сокровища, именно его мы и рубили. Втроем! А у вас вон сколько людей! Что им стоит дружно взяться за дело?!
- Это верно! – Согласился капитан. - К тому же такие герои! Эй, ты, будущий старший плотник! – Он обратился к стоящему недалеко Гарольду Йорку. – Ты ведь сам напросился поучаствовать в раскопках, утверждая, что твоя молодецкая сила и задор помогут в деле. Так давай: покажи, как нужно действовать топором, а остальные пусть возьмут с тебя пример! Приступайте к работе, канальи, да поживее!
Застучали топоры, работа закипела. Одни, с топорами, рубали корни, вторые, с лопатами, подкапывали их, и, возможно, именно потому, что в работе принимало участие много людей, дело продвигалось довольно быстро. Не совсем, конечно же, - объем работы был огромен, но Сунтон сравнивал нынешние темпы и те, когда они втроем мучились с деревом, посаженным Вилсоном, и понимал, что они несопоставимы.
Когда с деревом было покончено, день уже клонился к вечеру. И хотя до наступления сумерек было еще довольно далеко, среди золотоискателей, наверное, не было ни единого человека, кто желал бы быстрого наступления ночи. Всем хотелось добраться до вожделенных сокровищ именно сегодня, не откладывать волнующий момент на следующий день.
Землекопы работали дружно, и хотя яма была уже довольно внушительной глубины, того, чего все с таким нетерпением ожидали, еще не было. Многие, и в первую очередь капитан с Принглом, начали подозрительно поглядывать на Сунтона.
- Не волнуйтесь, - спокойно ответил тот, понимая, что от него ждут объяснений. – Вилсон зарыл их на удивительно большой глубине.
И в это же время послышался крик одного из землекопов:
- Есть!
Все, словно по команде, сделали шаг вперед, поближе к яме, но в следующее мгновение услышали все тот же спокойный голос пленника:
- Это должно быть всего лишь камень. Целый слой камней. За ним идет слой небольших бревен, а уж затем, под парусиной, будут сами сокровища.
Землекоп, всполошивший всех, отбросил в сторону лопату, опустился на колени и стал лихорадочно разгребать руками землю. Когда он поднялся, и показал всем, на что именно наткнулось лезвие его лопаты, то все увидели обыкновенный плоский камень. А уж когда лопаты добрались до аккуратно выложенного ряда небольших бревен, все ликовали, словно бы увидели настоящие сокровища! Каждый понимал: до заветного мига осталось всего ничего!
А вот и парусина, правда, довольно истлевшая, что, впрочем, неудивительно: сколько лет прошло! Вот она отдернута в сторону и…
Сдавленный крик восхищения вырвался из груди каждого: сколько золота! Из ямы наверх тут же подали первые сундуки и бочонки, а так же какой-то куль из парусины, в которой было что-то завернуто. Куль положили на землю, развязали и в лучах заходящего солнца все увидели играющую таинственными огоньками груду алмазов!
- Вот это да! – произнес кто-то. – А в бочонке что?
- Постойте! – Капитан вышел вперед и поднял руку. – Никому ни к чему не прикасаться! Мы должны поступать только согласно инструкциям господина Каннингема! Ни одна унция золота или алмазов, ни всего того, что будет найдено, не должно пропасть! Тот, кто будет замечен в воровстве, будет расстрелян на месте! Приготовьте мешки, в которые будем складывать сокровища! Писарь! Приготовьте чернила и бумагу! Офицеры! Подходите ближе! Мистер Прингл! – Он повернулся к Сайласу. – Согласно инструкциям господина Каннингема, вы тоже должны присутствовать при извлечении и укладке в кули сокровищ. Быстрее разберитесь с этим человеком и присоединяйтесь к нам! Том! Джимми! Освободите их от веревки!
Двое матросов бросились развязывать канат, которым были соединены пленник и тот, кто его охранял. Один развязывал Сунтона, второй – Прингла. Когда веревка была убрана, капитан еще раз взглянул на Сайласа:
- Может быть, пускай Том и Джимми займутся им, а вы сразу же подключитесь к нам, мистер Прингл?
- Нет-нет, господин капитан! – активно запротестовал тот. – Согласно инструкции дя… господина Каннингема, я самолично должен отправить этого мерзавца на тот свет! Не лишайте меня этого удовольствия!
- Хорошо. Только отведите его немного в сторонку. Не прямо здесь же! Да не задерживайтесь: согласно приказу господина Каннингема я не должен без вас начинать. Мы пока будем подымать наверх сокровища, а вы поторопитесь. А то уж ночь скоро!
- Хорошо, господин капитан! – и повернулся к Сунтону. – Пошел вперед, пес паршивый!
Прингл хотел на пленнике излить всю злость, что питал сейчас к себе. Только что он чуть не проболтался! Опять его едва не погубил болтливый язык! Хорошо хоть никто, по всей видимости, не обратил внимания на его оговорку! По этому обрывку слова ничего невозможно понять. А что было бы, если бы он произнес его полностью?! Дяде непременно доложили бы об этом! Ведь только он, Прингл, являлся глазами и ушами Каннингема здесь. Вот дядюшка разгневался бы!
Вот невдалеке небольшой овраг. Самое место для могилы этому мерзавцу – подумалось Принглу. Сунтон тоже всей душой желал, чтобы они подошли к этому оврагу. Именно в нем он видел свое спасение. Он вспомнил, как когда-то, спустившись на его дно, заметил куст с сильно развитой корневой системой. Один из корней торчал в сторону и он потянул за него, пытаясь отломить, чтобы использовать в качестве палки. Каково же было его удивление, когда этот корень вместе с другими и с кучей травы, которой они обросли, приподнялся, и Сунтон увидел за ним в стене оврага некую нишу. Эдакую совсем маленькую, если на пещеру, то, скажем так, кубло, в котором могли бы разместиться или спрятаться человека три, а то и четыре! Он тогда еще и подумал: вот где Вилсон мог бы спрятать часть своих сокровищ и никто и никогда их не нашел бы. Удивляла его не столько сама ниша в стене оврага, сколько то, как сама природа умело замаскировала вход туда. Корни кустарника крепились в верхней части входа. Отростки корней, образуя причудливое сплетение, устремлялись к нижней части входа, делали там изгиб и снова устремлялись в верхнюю часть, где втыкались в землю и продолжали расти так, как им и было изначально предначертано природой. Все это в целом являло собой некий природный люк, который, если взять его за нижнюю часть, имел свойство приподниматься, а, следовательно, и открывал в нишу вход тому, кто стремился туда попасть. А именно это было сейчас на уме у Сунтона. Именно в этом овраге и в этой нише он видел свое спасение. Лишь бы они дошли до оврага! Лишь бы Прингл не вскинул пистолет раньше времени!
Секунды казались вечностью, дорога, хотя овраг находился совсем рядом, казалась бесконечной. А вот и край оврага! Ну, все! Он почти спасен! Осталась самая малость!
- Стой!
Голос Прингла был голосом повелителя. Он хозяин положения! Он повелевает этим человеком, его судьбой! Ему опять захотелось доказать Сунтону, кто из них есть кто. Он стоял на некотором удалении от обреченного на смерть Эндрю, понимал, что этого расстояния вполне достаточно, чтобы он не промахнулся, вертел в руках пистолет, но не взводил курок, а испытывающее смотрел в глаза того, кого через минуту должен был убить, и улыбался. Улыбка его выражала ехидство, высокомерие и триумф.
- Ну что? Кто из нас пес? Кто болтун?
Сунтон удрученно покачал головой и тоже улыбнулся:
- Ну, неужели непонятно – кто?! Неужели тебе непонятно, что дай тебе в руки еще десять пистолетов, и дай еще больше прав, чем сейчас, все равно ума от этого у тебя в голове не прибавится, а язык только и способен на то, чтобы говорить глупости.
Ухмылка Прингла стала злой.
- Ах, ты так… Ну тогда получай!
Его палец лишь только потянулся к курку, чтобы взвести его, а это уже был сигнал Эндрю к действию. Он сделал прыжок к краю обрыва, оттолкнулся от него, и когда растерявшийся от увиденного Прингл уже поднимал руку, чтобы произвести выстрел, Сунтон уже находился в полете. Правда, выстрелить Сайлас все же успел раньше, нежели беглец скрылся из виду, но вконец разволновавшийся несостоявшийся палач, прекрасно понимал, что он не попал в того, которого непременно должен был убить! Случившееся настолько парализовало его, что он на мгновение застыл на месте. Он вспомнил инструкции дядюшки и представил, что будет с ним, если дядюшка узнает, что он как всегда проявил ротозейство и не выполнил доверенное ему задание. Наверное, именно этого замешательства хватило беглецу для того, чтобы проворно добежать до спасительного природного люка, приподнять его и юркнуть в не менее спасительную нишу. Как бы там ни было, но когда Прингл, придя в себя от потрясения, бросился к краю оврага и взглянул вниз, он к ужасу своему заметил, что беглеца поблизости нет.
Прингл почувствовал, как ему становится плохо, и в это время услышал голос капитана:
- Ну что там, Прингл? Вы укокошили его?!
Сайлас весь оцепенел от страха. Признаться о своем просчете – значит навлечь на себя гнев дядюшки. А что если смолчать об этом? Ведь Сунтон, пытаясь спасти жизнь, и носа теперь не покажет. А когда они уплывут обратно в Лондон, он тут, скорее всего, пропадет от голода и одиночества. Так почему же он, Прингл, должен страдать из-за этого мерзавца?
- Ну что вы молчите, мистер Прингл?
- Да! Все нормально! Конец ему!
Прингл с видом победителя, на ходу засовывая еще дымящийся пистолет за пояс, направился к остальным.
- Вот и хорошо. Идите к нам, уже темнеет, а мы без вас не должны начинать. Эй! Кто-нибудь! Пойдите посмотрите: действительно ли он умер. Если только ранен, то нужно добить его.
Прингл содрогнулся от страха. Сейчас все раскроется! Что делать?! Правда, никто не изъявил желания бежать к оврагу. Видимо, всем хотелось в такой момент быть поближе к сокровищам, воочию наблюдать, что же еще будет поднято из ямы.
- Я посмотрю, господин капитан!
И не дожидаясь ответа, резко вскочил с земли «будущий старший плотник» и помчался к оврагу. У Прингла бешено колотилось сердце в груди. Впрочем, у Йорка тоже. Только по иному поводу. Он все гадал: успела попасть пуля в Сунтона или нет? Все это время он не столько следил за подъемом сокровищ, сколько краем глаза наблюдал за тем, что происходит там, на краю обрыва. Все вокруг были сильно увлечены золотом, поэтому не обратили никакого внимания ни на Йорка, ни на Прингла с Сунтоном. Юноша видел, что его бывший хозяин успел прыгнуть в овраг прежде, чем прозвучал выстрел. Но все же, все же! Вызвавшись сейчас выполнить приказ капитана, он при этом преследовал сразу две цели: и убеждался в том, жив ли Сунтон, и спасал ему жизнь, в случае если он ранен или успел спрятаться где-нибудь недалеко. Ведь любой другой, пойди он вместо Йорка выполнять волю капитана, пристрелил бы Сунтона, если бы увидел, что тот ранен. Или поднял бы шум в том случае, если бы увидел, что того вообще нет. Гарольд и в том, и в другом случае рассчитывал сказать одно: мол, все! Конец пленнику! Он убит! Этим как минимум спасал бы жизнь своему бывшему хозяину.
Подбежав к краю оврага, он пристально посмотрел вниз, осмотрелся. Сунтона нигде не было видно! Значит, он спасся! Ликуя в душе, юноша поспешил назад к остальным. О том, что чувствовал в это время Прингл, можно было только догадываться. Он ждал приговора. В буквальном смысле приговора себе. Он уже закрыл от страха глаза, представляя, что сейчас начнется, как вдруг услышал:
- Ему крышка, господин капитан! Голова прострелена навылет!
- Хорошо! – сказал тот, не отрываясь от дела. – Продолжим работу! Спешите! Уже темнеет!
И это все?! Прингл даже не поверил услышанному. Все прошло так быстро, прозаично, буднично без каких-либо катастрофических последствий для него. Вот это да! Неужели этот плотник и правда видел на дне оврага Сунтона с простреленной головой?! Но ведь, когда Прингл смотрел туда, там никого не было! Как же это понимать?! Пока все это было для Сайласа загадкой, которую он не мог решить. Впрочем, на это, откровенно говоря, у него не было времени. Дальнейшие события настолько увлекли его, что он, пусть и на время, но вскоре совершенно забыл о Сунтоне. Сокровища всецело увлекли внимание тех, кто находился в это время на поляне.
Интересным был сам, если можно так выразиться, ритуал, или, если хотите, порядок, при котором найденные сокровища упаковывались для отправки на судно. Придумано все это было, по всей видимости, самим Каннингемом, а, возможно, и Мэйсоном, и заключалось в следующем. Из ямы извлекался, к примеру, небольшой бочонок. Его вскрывали, проверяли содержимое. Пока писарь в своих записях выводил циферку «1» и писал: «Один бочонок. Содержимое: алмазы», другие в это время вновь закупоривали бочонок, запихивали его в один из специальных, давно сшитых по приказу Каннингема и приготовленных кожаных мешков, третьи зашивали этот мешок прочной шелковой нитью, четвертые заливали концы нити разогретым сургучом, ставили оттиск, пятый, тоже обученный грамоте, выводил на боку мешка большую цифру «1». Потом наступала очередь мешка, который скорее напоминал куль, под цифрой № 2 и так далее. Все пристально следили за движением каждого, так что любое воровство, в принципе, должно было быть исключено.
Скоро совсем стемнело. Когда очередной куль был упакован, капитан остановил всех:
- Достаточно! В темноте всякое может произойти. На сегодня достаточно! Берите поклажу и сейчас же направляйтесь к судну. По прибытию произведем пересчет людей. Чтобы все, до единого, провели ночь на судне! Утром тоже будет проверка! Чтобы никто не улизнул сюда самолично и не похозяйничал здесь.
- Так что: охрану не оставим? – робко спросил кто-то.
- Зачем? Остров все равно безлюдный. Так надежней! А у охраны будет соблазн умыкнуть что-нибудь. Мы ведь не знаем, чтоб там еще хранится, поэтому потребовать у них отчет, мол, где делось то-то или то-то не сможем. Мистер Худ, - он повернулся к боцману, - пересчитайте всех людей и можно отправляться в путь!
…Когда над островом воцарилась ночь, Сунтон осторожно вылез из своего укрытия. Еще более осторожно, стараясь не шуметь, он добрался до края оврага, и выглянул из него. Он почти не сомневался, что сейчас увидит на поляне костер, а вокруг него хотя бы нескольких матросов «Фаворита», которых Фрэнсис Фипс оставил здесь в качестве охраны. Каким же было его удивление, когда он увидел, что вокруг абсолютно безлюдно! Ну, надо же! Где же все?! Неужели Фипс не оставил охрану?! Удивительно!
Сунтон подошел к яме. Шел осторожно, прислушиваясь, стараясь не наступить на сухую ветку, треск которой в такой тишине смог бы показаться пистолетным выстрелом. Он не исключал возможности, что кто-то, возможно, находится в самой яме и несет там дежурство, или, пользуясь моментом, набивает карманы золотом. Подойдя к краю ямы, он осторожно заглянул в нее, и осмотрел дно. Никого! Лишь только медные обручи бочонков да углы кованных железом и все той же медью сундуков тускло поблескивали при свете звезд. Там, на дне ямы, вне всякого сомнения, еще уйма сокровищ – это было совершенно понятно! А что если… Мысль озарила Сунтона неожиданно, и через минуту он уж настолько проникся ею, что ни о чем другом больше не думал! Нужно проучить этих мерзавцев! Нужно лишить их хотя бы части этого добра! Да и ему самому, Сунтону, золото ой как не помешает! Золотом можно будет оплатить капитану судна, который когда-нибудь, но приплывет же все-таки сюда, дорогу домой, в Лондон! К тому же неизвестно, как теперь сложатся дела у его семьи после грубого вмешательства Каннингема в его жизнь. Одним словом, Эндрю понял, что в любом случае золото или алмазы ему не помешают, поэтому и решил использовать подвернувшуюся возможность с полной выгодой для себя.
Спустившись на дно ямы, он выбрал один из небольших бочонков, взял его и стал выкарабкиваться из ямы. Одному с грузом было довольно неудобно, но он все-таки с горем пополам сделал это. Добравшись до оврага, он спустился в него, приподнял одной рукой нижний край упомянутого нами природного люка, а второй подсунул под него бочонок. Теперь вход был открыт постоянно. Выбравшись из оврага, он снова направился к яме, где находились сокровища, спустился в нее, выбрал средних размеров и веса сундук, проверил его содержимое и, убедившись, что там золото, стал выволакивать его на поверхность. Сделал он это для того, чтобы не таскать понапрасну, к примеру, серебро, которое было менее ценным. Уж если что и брать, то только золото и алмазы!
Дотащив сундук к оврагу, он спустился в него, оставил свою поклажу у самого края приподнятого люка, юркнул в нишу, протянул руку и затащил вслед за собой сундук в свое укрытие. Он почувствовал, как устал, но отдыхать было некогда. Нужно было как можно больше успеть сделать за эту ночь. Ведь Фипс, возможно, обрадованный такой добычей, пригонит сюда завтра всю команду, и они за один день все уволокут. Нужно использовать этот благоприятный момент. Он снова поспешил к месту, где находились сокровища…
Рассвело. Сунтон понимал, что оставаться здесь дальше очень опасно: в любую минуту могут появиться люди Фипса. Понятно, что путь от судна сюда должен отнять у них какую-то часть времени, но если учесть то, что эту ночь им было явно не до сна, поэтому можно предположить, что поднимутся они и отправятся в дорогу очень рано. Неимоверно рано! Поэтому чтобы зря не рисковать, нужно быстрее уносить отсюда ноги! Но чувство неудовлетворенности все же не покидало его. Он досадовал, что перенес сокровищ слишком мало. Нужно было еще больше! Нужно проучить этих наглецов!
Он оттащил бочонок с алмазами в нишу и последний раз огляделся: что же он натаскал за ночь? Впрочем, не так уж и мало – отметил он про себя! Тогда они втроем вообще увезли с острова всего лишь полтора бочонка алмазов и вон на сколько их хватило: на свою долю алмазов Эндрю сумел поставить сое личное дело на широкую ногу! А тут вон сколько всего! Только лишь бы не нашли его укромное место! Нужно все просмотреть хорошо!
Сунтон затолкал ногой внутрь ниши тот первый бочонок, что служил все это время подпоркой для природной крышки, закрывающей ход в нишу, опустил его и осмотрелся: не заметны ли следы его бурной ночной деятельности? Как будто бы нет. Для полной уверенности он сломал недалеко веточку, подмел возможные следы, вернее то место, где ходил, да еще и притрусил листьями и сухой травой все вокруг. Эта мера скорее всего была излишней, но он полностью хотел обезопасить себя от возможных неприятностей.
Выбравшись из оврага, он еще раз осмотрел поляну и все вокруг, что открывалось его взору. Наступило утро. Нужно было непременно уходить. Он уже сделал было шаг по направлению к зарослям, но внезапно повернулся, быстро зашагал к яме, в которой все еще находилась огромная часть сокровищ с испанского галеона, спустился в нее, выбрал средних размеров бочонок с алмазами и лишь только тогда вместе с ним направился в сторону зарослей. Это был эдакий жест отчаяния: дайте-ка я вам еще насолю! Надеюсь, читатель понимает, что речь идет не о каких-то там больших бочонках, которые мы все привыкли видеть, а о популярных в ту далекую пору небольших бочоночках, которые можно было взять под мышку и унести с собой. То же самое можно сказать и в отношении сундуков, которые также можно было бы назвать ларцами, но чуть больших размеров.
Достигнув начала зарослей, Сунтон подыскал там достаточно надежное углубление в земле, аккуратно уложил в него боком бочонок, и столь же аккуратно прикидал все это сверху листвой и ветками. Затем вновь вернулся к, скажем так, опушке леса, и стал наблюдать за тем, что происходит на поляне. Это было очень удачное во всех отношениях место. Эндрю не видел никто, он же прекрасно видел все. Если бы даже его кто-то и заметил, что было вообще-то маловероятно, то пока они добирались бы через поляну сюда, к началу зарослей, он бы уже давно успел скрыться в самой их гуще! А если еще и учесть, что они находились здесь впервые, а он знал эти места прекрасно, то у людей Фипса вообще не было никаких шансов.
Главные события, если они произойдут, Сунтон рассчитывал увидеть в самом начале, сразу по прибытию команды «Фаворита». Ему казалось, что начнется переполох, если они придут и увидят, что кто-то похозяйничал в их отсутствие. Но прибывшие вновь начали извлекать сокровища из ямы, укладывать в мешки и группами, по несколько человек, под присмотром офицеров уносить их на судно, Эндрю понял: никто ничего не заметил! Видимо, необычайно сильным было вчера возбуждение и у Фипса, и у его людей, что они, скорее всего, не обратили внимание на то, как расположены находящиеся сверху в яме сундуки и бочонки. А возможно, и сумерки были тому причиной. Ведь когда они покидали поляну, наверное, уже успело стемнеть. Как бы там ни было, из своего укрытия в течение всего дня Сунтон видел картину, которая ему, откровенно говоря, уже начала надоедать. Одни извлекали из ямы сокровища, вторые делали какие-то записи и зашивали поднятое наверх в мешки, третьи уносили все это на судно. Все было отлажено идеально! К тому же Фипс, видимо, для того, чтобы ускорить дело, притащил сюда фактически всю команду судна! Уж больно много было задействовано в работе людей! Поступил он, наверное, все-таки правильно: зачем оставлять сокровища без присмотра еще на одну ночь? А так они вполне успели управиться за один световой день. До наступления сумерек было еще довольно далеко, когда все дружно поднялись, и удалились восвояси. Поляна вновь оказалась пустынной. Сунтон еще на всякий случай выждал немало времени, прежде чем решился покинуть свое укрытие и только потом направился к месту недавнего столпотворения.
Так и есть: яма пуста! Собственно, чему здесь удивляться: так и должно быть по логике событий. Теперь осталось проследить за кораблем: что они будут делать дальше? Хотя и в этом вопросе, откровенно говоря, не следовало ожидать чего-то необычного. Эндрю прекрасно понимал, что, погрузив сокровища, Фипс отдаст команду поднять якорь, ставить паруса и «Фаворит» возьмет курс обратно на Лондон. Так оно и случилось. Выбрав на возвышенности удобный наблюдательный пункт, Эндрю смотрел, как тают вдали паруса «Фаворита» и душу его обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, ему хотелось покинуть свое укрытие, закричать им вслед во всю мощь своих легких: «Не бросайте меня! Я не хочу опять оставаться здесь один! Это так страшно!» С другой стороны, он понимал, что положение, в котором он сейчас находится, далеко не самое худшее. Он еще должен благодарить судьбу, что она даровала ему жизнь! Ведь смерть была так близка, практически неизбежна!
Эндрю страшила мысль, что он может пробыть здесь слишком долго. Он вспоминал об ужасных днях его былой робинзонады на этом острове, когда дни и ночи не просто тянулись бесконечно, серо и уныло. Они, казалось, просто решили свести его с ума от скуки и отчаяния! Нет! Долго здесь он не выдержит! Но была надежда. Надежда на то, что какой-нибудь корабль, возможно, пристанет к берегу и заберет его. А еще надежда на Йорка. Гарольд Йорк был главной его надеждой! Тут уж не нужно гадать: заглянет ли к здешним берегам какой-нибудь корабль или нет! Здесь он совершенно уверен: Йорк непременно сдержит свое слово! Он расшибется в лепешку, но обязательно передаст просьбу Сунтона его родным и Неду Бакстеру! А Нед непременно пришлет за ним сюда корабль. Нужно только немного подождать. Ну что же: в свое время он ждал намного больше. Подождет и теперь. Тем более, что теперь он начинает не с ночлега под открытым небом и не с постройки шалаша. В его распоряжении будет приспособленная для жизни пещера, набор инструментов на случай, если придется что-либо смастерить, а также посуда и все прочее, что находилось там же, в пещере. Рядом – родник с чистой питьевой водой. Как добывать растительную пищу и как охотиться на здешних животных, он знал. Не знал только, как побороть скуку и одиночество. Но надежда на то, что Гарольд Йорк сообщит обо всем Бакстеру, а тот в скором времени примчится на выручку, придавала силы. Нужно только запастись терпением и ждать. И он начал ждать…
----------
- Вам не кажется, господин будущий старший плотник, что нам нужно поговорить?
Йорк удивленно посмотрел на собеседника:
- Что вы имеете в виду, мистер Прингл?
- Вы знаете, что я имею в виду: простреленную навылет голову Сунтона.
Гарольд внутренне почувствовал, что от этого человека можно ждать какого-нибудь подвоха. Он понимал, что откровенничать с ним не стоит, нужно, наоборот, вести себя с ним крайне осторожно. Видать, давно его мучил вопрос: как же мог он, Гарольд, подтвердить смерть Сунтона, если ни его, ни его тела в овраге и близко не было! Видимо, давно он подбирал для разговора подходящую минуту. Вон как удачно выбрал момент: ночь над океаном, вокруг на палубе ни души. Самое время объясниться.
- А что голова Сунтона? Что вы имеете в виду?
- Я имею в виду одно: вы точно видели труп Сунтона с простреленной головой?
Йорк решил гнуть свою линию до конца:
- Конечно! А вы что, сами не видели? Правда, с высоты его действительно было плохо видно: он упал как раз в заросли кустов, да и сумерки совсем сгустились. Но зрение у меня отменное!
Йорк повернулся лицом к борту и сделал вид, что рассматривает ночной океан. Он был уверен, что ответ его был верен: он и с себя снимал подозрение в предвзятости, и Прингла успокаивал в любом случае. Тот должен был удовлетвориться таким ответом. В принципе, так оно и было: у Сайласа словно камень с души свалился! А что, возможно, этот плотник действительно прав?! Может, и правда тело Сунтона лежало в кустах, а он, Прингл, разволновавшись из-за того, что тот пытался сбежать, в горячке и не заметил его?! Это же просто прекрасно, если все так действительно и было! И душа его, Сайласа, будет спокойна, что он добросовестно выполнил задание дядюшки, и дрожать перед ним не придется, а можно будет смело смотреть ему в глаза и уверять, что доверие его он оправдал. Ну и, слава Богу, что так все обошлось! А то он уже начал думать: а не начнет ли его со временем этот нахальный плотник шантажировать?! Скажет: мол, что же это вы, мистер Прингл, обманули всех? Там не было никакого трупа, а вы… Ну, слава тебе, Господи, что так все обошлось! Сайласу сразу так хорошо стало на душе, что он решил немного поболтать с этим плотником. Хотя тот ему, конечно же, не ровня, но все же. Успокоил его – доброе дело сделал! Может, он неплохой человек, в чем-то схожий с ним? Может, они найдут общий язык?
- Как вас зовут?
- Гарольд Йорк.
- Спасибо вам, мистер Йорк, что развеяли мои сомнения. – Сайлас тоже облокотился на фальшборт и начал наблюдать за величаво перекатывающимися волнами за бортом. – А то ведь я плохо его разглядел. Я и сам мучился: а не ошибся ли я? Вы меня успокоили. Это очень хорошо, что я прострелил этому мерзавцу голову!
Йорк искоса посмотрел на него:
- А почему вы говорите – мерзавцу? Он что: лично обидел вас или сделал вам что-то плохое?
- Да нет… - Прингл даже удивился такому вопросу. – А как к нему по-другому относиться? Он показал сокровища – и больше стал не нужен нам! Что с ним церемониться?!
- Хорошая логика. – Гарольд покачал головой. – А вы не подумали о том, что у него есть семья, которая тоскует о нем и страдает от горя, что не сможет его увидеть?
- Ну, прямо уж «горя»! Что за сантименты?! Как можно таких жалеть?! Это люди второго сорта!
- А вы, какого сорта, мистер Прингл?! – Гарольд, будучи юношей крепкого телосложения, схватил тщедушного Сайласа за оба отворота воротника камзола и подтянул его поближе к себе. Они находились буквально лицом к лицу. – К какому сорту относишься ты, убийца, отвечай!
Гарольд буквально задыхался от гнева. Ему хотелось, словно букашку, раздавить этого ненавистного ему человека. Тот что-то невнятно бормотал, дергался всем телом, но освободиться от крепкой хватки никак не мог. Наконец Йорку надоело так держать его, и он с силой оттолкнул от себя Прингла. Тот не удержался на ногах, и уронил свой зад на деревянный настил палубы. Но в следующий миг вскочил, отбежал на безопасное расстояние и со злом прошипел:
- Ну, ты у меня ответишь за это, мразь! Я покажу тебе, червяк!
- Это ты мне покажешь, ничтожество?! – Йорк грозно двинулся на него. – Это я тебе покажу! Я не только разобью в кровь твою отвратительную физиономию, я… Я расскажу капитану и команде, что ты обманул их. Никакого трупа в овраге не было! Ты обманул всех!
Прингл окаменел от услышанного. Неизвестно, что в большей мере способствовало тому, что он сразу же пустился наутек: или сознание того, что этот до предела взвинченный плотник обрушит на его лицо свой увесистый кулак, или паника от того, что его фактически разоблачили. Как бы там ни было, а Прингл проворно ретировался. Но, забежав в укромное место, он не просто стоял, тяжело дышал и переводил дух, а отчаянно соображал. Он понимал, что находится на волосок от гибели и что если он сейчас что-то не предпримет, последствия для него могут быть плачевными. Он вспомнил грозное лицо дядюшки, вспомнил мрачные и темные стены дядюшкиной тюрьмы и твердую руку дядюшкиного палача. Нет! Только не это! Ну же, ну же, соображай! Он уже находил выход из безвыходных, казалось бы, положений. Неужели сейчас не найдет?! Нужно непременно что-то придумать! И его осенило!!!
А Йорк тем временем стоял у борта и отходил от пережитого. Он понимал, что погорячился и наговорил лишнего, но он не мог сдержаться, когда какой-то подлец говорит о человеке, которого он уважает, такие гадости! Наивный юноша! Он только-только начинал жить, и еще не знал, что жизнь намного сложнее, чем он себе представлял. Быть честным, благородным, сильным – это все прекрасно! Но в жизни часто случается, в роли триумфатора выступают не эти качества, а подлость, измена, провокация. Это только в добрых сказках добро непременно побеждает зло. В жизни, увы, зачастую происходит иначе.
Прингл появился внезапно. Шаг его был решителен и строг, словно и не было позорного бегства и размолвки между ними каких-нибудь десять минут назад.
- Мистер Йорк! Я только что от капитана. Он беспокоится о сохранности найденных сокровищ. Он хочет, чтобы вы явились в каюту, где хранятся сокровища, и при помощи топора еще более плотно укрепили брус, которым забаррикадирована дверь, ведущая к сокровищам. Пойдемте, я проведу вас. Не забудьте взять свой топор. – И видя, что тот стоит, не шелохнувшись, не совсем понимая, что от него хотят, более мягким, уже не столь официальным тоном, продолжил. – Мистер Йорк! То, что случилось накануне между нами, к делу не относится. Я сознаюсь, что был не прав и готов извиниться перед вами. Но после всего я пошел к капитану. И именно он, а не я, подчеркиваю это, хочет, чтобы вы сделали эту работу. Он так и сказал: «Пусть этим делом займется тот славный юноша, что понравился мне! Тот, кто мечтает стать старшим плотником!». Это приказ капитана, мистер Йорк! Что вы раздумываете?! Берите свой топор и пойдемте! Я проведу вас! Да живее же!
Гарольд принял все за чистую монету. Он даже мысленно поругал себя за замешательство: капитан доверил ему такое дело, а он, глупый, медлит! Он метнулся к ящику с плотницким инструментом, достал топор и поспешил за Принглом. Пока они шли, никто не встречался на их пути. Перед одной из дверей Сайлас остановился, пропуская Гарольда вперед:
- Это здесь. Проходите.
Будь Йорк в эту минуту посообразительней и подогадливей он, возможно, и задумался бы над тем: почему все это Прингл сказал тихо, почти шепотом. Но именно сейчас он все делал чисто инстинктивно: сказали ему – проходи вперед, значит так нужно! Он открыл дверь и увидел при свете горящего фонаря вооруженного охранника, который сидел прямо на полу, прислонившись спиной к двери, за которой, видимо, и хранятся сокровища, и которую, судя по всему, ему сейчас и придется уплотнять. Увидев человека с топором, который двигался прямо на него, часовой инстинктивно потянулся к ружью, которое стояло рядом, прислоненное все к той же двери. Понимая, что может произойти непоправимое и что нужно срочно объяснить часовому, что он пришел сюда по заданию капитана, Гарольд уже набрал в грудь воздуха, чтобы произнести нужные слова, как предательский выстрел в спину не только оборвал его на полуслове, но и повалил наземь. Захлебываясь собственной кровью, и с каждой секундой все более мутнеющим взглядом он увидел в дверях Прингла с еще дымящимся пистолетом.
- Спокойно, часовой! Я уложил этого мерзавца! Эй! Позовите сюда скорее капитана! Капитана позовите!
Вскоре на крик и звук выстрела прибежал не только капитан, но и многие другие. Прингл понимал, что настал его час, поэтому говорил уверенно, с ноткой гнева в голосе:
- Я случайно увидел, как этот мерзавец с топором в руке крадется к каюте, где спрятаны сокровища. Я сразу же понял, что он задумал и последовал тихонько вслед за ним. Когда я увидел, как он бросился с топором на часового, я понял, что медлить нельзя и прикончил этого негодяя. Прошу простить меня, господин капитан, если я, возможно, сделал что-то не так. Но я спасал и сокровища, и жизнь часового. Буду рад, если и вы, и господин Каннингем оцените мое старание.
Йорк, уже умирая, слышал все это. Можно только представить, что испытывал бедный юноша при этих словах. К боли чисто физической, добавилась моральная, жгучая и невыносимая. Он пошевелил губами, пытаясь что-то сказать, потянулся рукой к Принглу, словно хотел ухватиться пальцами в его омерзительный кадык и удушить этого страшного человека. Но в следующее мгновение рука его упала на пол, глаза закрылись. Йорк умер.
- Вы просто молодец, мистер Прингл! – Капитан был явно удовлетворен. – Я непременно доложу о вашем поступке господину Каннингему. Думаю, он по достоинству оценит ваш героический поступок! А этого негодяя – он перевел взгляд на тело Йорка и презрительно скривился, – выбросьте за борт на корм рыбам!
По неписаным морским законам умерший на судне имел право на погребение. Его раздевали, обливали из ведра морской водой, одевали на него белую рубаху и чистые штаны. Уложенный на так называемую смертную доску он лежал на батарейной палубе между двумя орудиями. Парусные мастера обшивали его тело парусиной вместе с ядром или двумя, расположенными у ног. Доску, положенную поперек фальшборта поднимали за один конец, и тело скользило вниз. Ритуал, вне всякого сомнения, скудный, но хоть какие-то почести человеку отдавались в такую скорбную минуту. Гарольд Йорк был лишен и этого. Его словно мешок, наполненный какими-то ненужными вещами, грубо дотащили до борта и столь же бесцеремонно швырнули за борт. Легкий всплеск, немного брызг и небольшие круги по воде – вот и все, что осталось от человека, возвращения которого из его первого плавания с нетерпением ждали в Лондоне старенькие отец и мать. Человека, с которым все свои надежды связывал Эндрю Сунтон. Надежды, которым теперь уже не суждено сбыться…

VII.

- Прошу вас, господин Бакстер! Прошу! Я чрезвычайно признателен вам за то, что вы откликнулись на мое приглашение!
- Ну, как же, как же, господин Каннингем?! Как я мог не прийти, не откликнуться на просьбу такого человека! О вас говорят сейчас в Лондоне, наверное, не меньше, чем о созыве парламента!
- О! Вы мне льстите, господин Бакстер! Право слово… Тот факт, что король вновь созвал парламент – это событие историческое! И ставить в один ряд с этим мою скромную персону, это знаете ли… Не знаю, как и сказать.
- Первое заседание нового парламента, хотя какой он, откровенно говоря, новый, ежели в него вошли все те же люди, событие, согласен с вами, историческое, но и вы не скромничайте! Весь Лондон полнится слухами о вашем богатстве! Такой стремительный взлет! Это не каждый сумеет!
- Ну… Богатство нужно не только иметь, но и приумножать его. Вот по этому поводу, откровенно говоря, я и хотел с вами поговорить. Я понимаю, что вам поскорее хочется попасть к гостям, окунуться в атмосферу вечеринки, застолья. Но прежде, чем это произойдет, не отказали бы вы мне в любезности побеседовать немного со мной.
- Вы еще спрашиваете, господин Каннингем. С удовольствием!
- Вот и отлично! Давайте пройдем вот сюда: здесь меньше людей, меньше шума. Здесь никто не будет нам мешать. Кстати: у всех сейчас на устах события последних дней, связанные с возобновлением деятельности парламента. Вы знаете: я сам интересуюсь политикой и мне всегда интересны мнения других по этому поводу. Что бы могли сказать относительно этого? Неужели у короля не было другого выхода, кроме как объявить о новых выборах в палату общин?
- Боюсь, что нет. Ведь после роспуска предыдущего парламента, который так и не дал денег Карлу на подавление восстания шотландцев, положение Его Величества стало еще более критическим. Ведь вторая «епископская война» с шотландцами закончилась, будем говорить откровенно, позорным поражением королевских сил. Шотландцы захватили Ньюкасл-на-Тайне и часть иных территорий на северо-востоке Англии. В этом нет ничего удивительного, ведь шотландцы собрали большое войско, хорошо подготовленное и вооруженное, а у Карла хотя и находятся там две армии, но содержание их требует сумм, которые намного превышают платежные способности его казначейства. Карл пообещал им ежедневно выплачивать по 850 фунтов стерлингов, чтобы они оставались к северу от реки Тис, но где он возьмет такие деньги?! Известное обращение к королю двенадцати пэров, которые уверяли, что без нового парламента тому не удастся выпутаться из военного и политического кризиса, думаю, возымело на Его Величество действие. Случилось то, к чему и шло: в прошлом месяце прошли выборы нового парламента, и вот теперь он начал функционировать.
- Ну, и каково ваше мнение по поводу первых дней его работы?
- Прошу покорнейше меня простить, уважаемый господин Каннингем, но вы ведь сами видите, какой оборот начинают приобретать события: одни на стороне короля, другие поддерживают парламент. Боюсь, что такое противостояние может обернуться серьезными последствиями. Но я не об этом. Я о том, что в такое смутное время, когда многие еще не определились, на чьей стороне быть, излишние откровения могут повредить кому бы то ни было! Поэтому, с вашего позволения, я оставлю свое мнение при себе. Кстати, мы с вами, к сожалению, не совсем близко знакомы, поэтому, отдавая вам дань уважения за то, что вы пригласили меня к себе, я все же, вы уж извините за несдержанность, любопытствую: чем я могу оказаться вам полезным? Какое дело вы хотели обсудить со мной?
Каннингем добродушно улыбнулся:
- Вы уж извините меня, любезный господин Бакстер, что, возможно, на ваш взгляд я вас по пустякам тревожу, но я нуждаюсь в вашей консультации. Пусть моя просьба покажется вам наивной, а то и смешной, но я хотел бы проконсультироваться с вами вот по какому вопросу. Я наслышан о вас, как об удачливом предпринимателе, который достиг совершенства во всех своих начинаниях. Вы, насколько мне известно, прекрасно разбираетесь во всех тонкостях производства. Одним словом, мне бы хотелось, чтобы вы посоветовали мне: как лучше распорядиться средствами, чтобы они приумножались, приносили доходы. В какое дело лучше всего вложить деньги?
Бакстер поднял от удивления брови:
- Вы это серьезно, господин Каннингем?!
- Вполне! А что странного вы находите в моем вопросе?
- Вы столь богатый человек, что, думаю, вам и самому известно, что и к чему. Ведь без знания всего вы бы не добились таких потрясающих результатов!
- Здесь вы не совсем правы, господин Бакстер. Да, я не считаю, что был раньше бедным человеком, но все то, что я имел, было жалкими крохами по сравнению с тем, что я имею сейчас. Но вся беда в том, что нынешнее изобилие – это не результат моего грамотного ведения экономических дел. Это, я бы сказал, наследство. Огромное наследство, которое свалилось на меня неожиданно, и я не хочу, чтобы оно лишь убывало. Я хочу приумножать это состояние. Я понимаю, что у вас по поводу ваших дел могут быть какие-нибудь секреты, и вы видите во мне потенциального конкурента. В таком случае я прошу покорнейше простить меня, и не буду таить на вас обиду, если вы уклонитесь от ответа.
- Ну почему же?! – Судя по выражению лица, Бакстер был вполне искренен. – Столько существует направлений, где можно было бы проявить себя, что на таком огромном поприще нам двоим не было бы тесно. Возьмем, к примеру, добычу каменного угля. Не удивляйтесь: это очень ценный продукт промышленности и может принести вам колоссальные прибыли! Не забывайте, что с резким уменьшением площади лесов в связи с огораживаниями, цены на древесное топливо неимоверно выросли. Поэтому намного выгоднее сейчас использовать уголь не только для обогрева жилищ, но и для промышленных целей: в производстве стекла, бумаги, рафинирования сахара и так далее. Дешевый водный транспорт открывает возможности дешевых перевозок не только на ближние расстояния, как, к примеру, из Ньюкасла сюда, в Лондон, но и на далекие, в частности, во Францию. Поэтому советую обратить свой взор в сторону основных центров угледобычи: Ньюкасла, Вустера, Стаффорда, Ноттингема и так далее.
Утомленный длинной тирадой, Бакстер перевел дух и продолжил дальше:
- Можно вложить деньги в добычу олова, меди, свинца, выплавку железа. Необычайное распространение приобрела сейчас шерстяная промышленность.
- О, да! Я слышал об этом! Что для этого нужно? Какое оборудование? Много ли рабочих будет задействовано при этом?
- Это, конечно же, вопрос не простой, но я постараюсь вкратце навести общие черты, чтобы вы имели представление. Строите здание, по возможности подлиннее, чтобы в нем могли разместиться, примеру, двести ткацких станков в один ряд. В процессе будет задействовано примерно двести ткачей, сто чесальщиц шерсти, с полсотни стригалей, около двух десятков вязальщиков, сорок красильщиков, восемьдесят декатировщиков…
- Ого! И это им ведь всем платить, бездельникам, нужно?!
- Ну, ежели бездельникам, то действительно не нужно. Но если вы хотите добиться успеха, то не советовал бы вам обижать своих рабочих. Возможно, мои предприятия потому и процветают, что мои рабочие не в обиде, поэтому и трудятся не на страх, а на совесть. А потратиться для начала вам, конечно ж, придется. И это не только оплата рабочим. Не забудьте и о приобретении оборудования! Это так же денег стоит. Правда, можно организовать подход к делу по-другому: снабжать сырьем всех этих рабочих на дому! Здесь много вариантов и мне не хотелось бы сейчас утруждать вас деталями. Выгодно так же заниматься сукноделием. Здесь тоже свои тонкости. Нужно определиться: производством какого именно сукна вы хотите заняться? А, решив, нужно наведаться в один из трех, в настоящее время наиболее развитых сукнодельческих районов Англии, и перенять у них, так сказать, опыт. Без тонкого знания предмета, которым вам предстоит заняться, вы не выдержите конкуренции! Так, к примеру, в восточных графствах Норфок, Сэффок, Эссекс производятся преимущественно тонкие крашеные сукна, технология выработки которых была привезена из Фландрии и Голландии. А в западных графствах, к примеру, Глостер, Уилтшир, Сомерсет, вырабатывают в основном широкие некрашеные сукна. А на севере помимо каразеи...
- Вы уж извините, господин Бакстер, но я не думал, что это так утомительно! Прошу простить меня, но давайте лучше отложим наш разговор до лучших времен.
- С удовольствием! Вокруг веселье, а мы…
- Совершенно с вами согласен! Пройдемте к гостям. А то меня, наверное, уж всюду ищут.
Словно бы в подтверждение его слов, кто-то из прислуги, заметив хозяина, тут же бросился к нему:
- Господин Каннингем! Я с ног сбился, разыскивая вас! Прибыл господин Росс и хочет увидеться с вами!
- Конечно! Конечно! Прошу простить меня, любезный господин Бакстер, но я вынужден вас покинуть.
- Я вас понимаю.
- Можете чувствовать себя здесь совершенно свободно! Мой дом к вашим услугам!
- Благодарю вас, господин Каннингем.
Хозяин дома удалился, а Нед решил пройтись по залам, оглядеться, полюбоваться богатым убранством дома. Все, увиденное вокруг, его просто не могло не восхищать.
Дорогие картины, впечатляющие статуи, иные дорогие украшения – все это, вне всякого сомнения, впечатляло. Особенно Неда поразили вазы. Он не догадывался, откуда у него появилась такая непреодолимая любовь к ним, но, сколько он себя помнил, ему всегда доставляло неописуемое удовольствие созерцание этого удивительного творения рук человеческих. Казалось бы, что ничего особенного или нового в этот вид искусства внести или придумать просто невозможно. Ваза, а также чаша, как ни крути, всегда таковой и останется. Но Нед, любуясь ими, всегда находил в них что-то для себя новое, то, чему каждый раз можно было не только удивляться, но чем можно было также восхищаться. Одни только формы этих шедевров достойны самых высоких слов! Как грациозны линии их силуэтов, как прекрасны изгибы! Это что-то сродни женской фигуре: тоже, казалось бы, одинаково все устроено, но каждый раз, увидев ладные очертания фигуры юного божества, не грех засмотреться и залюбоваться волнующей красотой.
А чего стоила отделка ваз и чаш! Тут тебе и обилие орнаментов, и нагромождение всевозможных украшений, а также умиляющие взор изображения различных сцен из античной жизни или мифологии. Нед мог подолгу любоваться этим великолепием, которое восхищало не только его взор, но и душу. Вот и теперь он переходил от одной вазы к другой, которые стояли на изящных каменных колоннах-подставках, стоящих у стен через определенное, строго одинаковое, расстояние друг от друга. Суета, творившаяся вокруг, Неда словно и не касалась. Он всецело был поглощен своим занятием. Созерцание всей этой красоты ему доставляло настолько огромное удовольствие, что он мысленно попадал в другой, более прекрасный мир, чем тот, что его реально окружает. А любоваться здесь было чем! Статуи особого впечатления на него не производили, но вот чаши и вазы были неповторимы!
Нед вспомнил, что последний раз испытывал подобное наслаждение много лет назад, когда они на острове Вилсона рассматривали найденные сокровища. Ему вспомнилось, что и Сунтон, и Гарвей все алмазами любовались, а он не мог оторвать глаз от ваз и чаш, которые были среди прочих сокровищ. Конечно же осмотреть все, что находилось во всех сундуках и бочонках, не представлялось возможным. Но то, что было сверху всего этого нагромождения, он рассмотреть успел.
Особенно Неду запомнилась дивной красоты ваза. Помимо ее изящной формы его поразила ее изящная отделка. В верхней ее части, и в нижней, окружность вазы в два ряда переплели искусно выполненные ветви из лавровых листьев. Образуя такую себе туго переплетенную косу. Но главное, что поразило Неда в этой вазе, - это были розы, которыми чаша была украшена в самой широкой своей части. Это были не просто розы. Это были розы дивной красоты! Причудливо изогнутые золотые лепестки образовывали тугие бутоны, которые и опоясывали собой окружность вазы. Причем бутоны роз были различного размера: посередине большой, по бокам два маленьких. И снова: посередине большой, по бокам два маленьких. Эти две маленькие розы Нед тогда воспринял как некую охрану большой розы. Своими небольшими размерами они как бы подчеркивали величие большой розы, которую они охраняли.
Неду вспомнилось, с каким восхищением он тогда любовался той вазой! Как ему хотелось взять ее с собой! Но ваза была довольно немалых размеров, а брать с собой такую громоздкую вещь в их тогдашнем положении было никак нельзя. Ведь они тогда еще не знали как, на чем, а, главное, с кем, будут добираться с острова на материк. Как бы Неду не хотелось взять эту вазу с собой, но ему пришлось отказаться от этого намерения, что в итоге и спасло их. Ведь даже тот минимум драгоценностей, что они взяли с собой, едва не принес им массу неприятностей. Тогда на корабле, который забрал их с острова, назревал бунт и, если бы алмазы, что они взяли с собой, были обнаружены мятежниками, то это дорого обошлось бы тогда для всех троих кладоискателей.
Нед также вспомнил, как стоя на краю ямы, где были отрыты сокровища, он вертел в руках ту вазу, любуясь поразившими его бутонами роз, и вдруг сделал одно неловкое движение, в результате чего ваза выскользнула у него из рук и полетела вниз. И надо же было такому случиться, что ваза упала как раз на угол одного из сундуков, причем основной удар пришелся именно на один из больших бутонов роз! В результате этого бутон превратился в лепешку, с углублением как раз в самом центре. Это была отметина, оставленная довольно таки острым углом того сундука, на который свалилась ваза. Как тогда корил Нед себя за такую неосторожность! Такая красота, а он фактически своими же руками нарушил ее гармонию!
Сколько лет прошло с тех пор, а Нед до сих пор помнит ту вазу! Да, все-таки неразумно они поступают с Сунтоном, до сих пор не посетив этот остров! Сколько раз после этого они заводили разговор о том, чтобы вновь отправиться туда, особенно после посиделок, венчавших очередное театральное действо в театре у миссис Далси, но дальше разговоров дело, как правило, не доходило. Это все пресловутая занятость! Нет! Нужно непременно увидеться с Эндрю и переговорить с ним на эту тему. Впрочем, там уже мог побывать Спенс Гарвей и вытащить оттуда все сокровища без остатка. Кстати: где он сейчас? Как сложилась его судьба после тех памятных событий? Да, тогда в тюрьме Элиот он очень помог им с Эндрю! Фактически он спас их от неминуемой смерти! Принесла ли ему счастье его доля привезенных с острова алмазов? И принесло ли ему покой бегство от всех и вся на север страны, как он это планировал?
Нед продолжал ходить по залам и любоваться произведениями искусства, которых в доме Каннингема, нужно отдать ему должное, было огромное множество. «Ну и плут этот Каннингем!» – подумалось Неду. Раньше ему доводилось слышать об этом человеке, но не более того. Ничем особым он, по мнению Неда, среди других не выделялся. Не беден, но и не слишком богат, занимался какими-то делами, но не считался непререкаемым авторитетом среди самых влиятельных промышленников столицы. И вдруг такое богатство! Действительно ли это наследство? И как понять его расспросы относительно того, куда бы выгоднее вложить капиталы? Неужели он действительно, словно безусый юнец, сам не понимает, на каком поприще лучше всего приумножить свои богатства? Что-то здесь не так! Что-то неискреннее читалось в глазах хозяина дома, какая-то, пусть и еле уловимая, фальшь сквозила в его голосе. Что за всем этим кроется?
А вот еще одна ваза! До чего хороша! Полностью вычеканена из серебра, кое-где отполированного, кое-где матового. Местами ваза позолочена и украшена множеством тончайших орнаментов, отделанных цветной эмалью. Чудная ваза! Нед надолго задержался возле нее.
Следующая подборка сосудов произвела на Неда двоякое впечатление. Выполнены они были на высочайшем уровне, но вот… Все дело в том, что эти сосуды имели, скажем так, неприличные формы. Одни из них имели форму мужских половых органов, другие – женских, на третьих были изображены бесстыдные обнаженные фигуры совокупляющихся мужчин и женщин, на четвертых – животных. Выполнены все эти сосуды были, повторимся, весьма искусно, но Нед не стал задерживаться возле них и сразу ж последовал дальше. Уж больно пошлым показалось ему все увиденное.
Нед подошел к следующей подставке-колонне, взглянул на следующую вазу, стоящую там, и почувствовал, как необычайное волнение овладело его душой. В первое мгновение он еще не мог понять причину этого волнения, но ясно понимал одно: оно связано именно с этой вазой! До чего же она знакома! Где-то он ее, вне всякого сомнения, уже видел! Но где?!
И тут Нед вспомнил остров Вилсона. Как эта ваза была похожа на ту, о которой он совсем недавно вспоминал! Все те же лавровые веночки, туго переплетенной косой опоясывающие верх и низ вазы, и те же бесподобные бутоны роз: две маленькие по бокам и большая посередине! Какая красота! Как же все-таки она похожа на ту, что очаровала его тогда на острове! Нед вспомнил о смятом бутоне и, подойдя ближе, осмотрел вазу. Все лепестки бутонов и сами бутоны были целехоньки, что, собственно, и ожидал Нед. Ну не может же, в самом деле, эта ваза быть той, которую он повредил тогда а острове. По логике событий она до сих пор должна покоиться в недрах острова, а не стоять здесь.
Нед долго любовался вазой, но чем больше проходило времени, тем чаще он ловил себя а мысли, что в данную минуту он думает не столько о красоте вазы, сколько о том, в каком состоянии находится ее обратная сторона. Та, которая сейчас повернута к стене, поэтому и не доступна для обзора. Он даже ощутил, как повлажнели его ладони, настолько сильно ему хотелось взять вазу и развернуть к себе обратной стороной. Вокруг ходили гости, это его самоуправство могло быть расценено, как дурная манера поведения, но наваждение было настолько сильным, что Нед не выдержал, взял вазу и развернул ее!
Перед изумленным взором Неда предстал смятый большой бутон золотой розы, с острым углублением в самом ее центре…

VIII.

Утро было обычным, и ничто не предвещало Мартину того, что этот день будет особенным. Что именно он подарит ему совершенно неожиданную встречу, о которой он часто будет потом вспоминать. После внезапной пропажи отца на плечи четырнадцатилетнего юного джентльмена свалилась масса забот. Нет, он не принял на себя управление многочисленным отцовым хозяйством: мануфактурами, заводами, судостроительной верфью. Он занялся тем, что считал на данный момент самым главным: поисками отца! Юноша был уверен, что отец жив, что ничего непоправимого еще не произошло, что еще можно вернуть и отца, и прежний уклад жизни, такой милый, привычный и желанный.
Мартин видел, как сильно переживала мать. Случившееся словно бы надломило ее: вместо того, чтобы активно заняться поисками отца, она впала в меланхолию, часто плакала. Ее внешний вид и взгляд ее был отрешенным, действия безвольными. Мартин, зная о мнительности и мягкосердечности своей матери, не упрекал ее, даже мысленно, за безволие и пассивность, а решил все заботы и хлопоты по поиску отца взвалить на свои плечи. Понимал Мартин и то, что он еще очень юн, и в таком возрасте ему не просто будет справиться со столь серьезным заданием. Но, будучи по природе своей человеком подвижным и активным, обладающим неуемным желанием познать и испытать все и вся, он, посвятив себя поискам отца, делал это с завидным упорством и вдохновением. Мартину казалось, что в такие минуты он как бы взрослел. Серьезные занятия к лицу лишь серьезным людям. Возможно, в детстве многим хочется быстрее стать взрослым. Мартин не был в этом смысле исключением. Ему больше нравилось, когда с ним и обращались и относились к нему, как к юноше, а не как к мальчику. Четырнадцать лет – возраст особенный. Человек в таком возрасте вроде бы уже и не ребенок, но и юношей, как казалось Мартину, можно назвать в это время не каждого. Ведь один в такие годы еще может увлекаться детскими играми, проявлять элементарное ребячество, а то и глупость. Другой же способен на серьезные поступки и на большие дела. Именно такому, второму определению и стремился соответствовать юный Мартин.
Долго раздумывать над тем, с чего бы начать свои поиски, юноше не пришлось. Первым и наиболее логичным шагом, как ему казалось, был бы опрос всех знакомых отца. Мартин был уверен, что, узнав, кто, где, когда и при каких обстоятельствах видел последний раз отца, ему легче будет определить, что же случилось с ним. К тому же, возможно, в разговоре с кем-либо пропавший мог проговориться о своих дальнейших планах, о планируемой в ближайшее время поездке куда-нибудь. Сведения об этом виделись Мартину тем кончиком нити, которая и привела бы его, в конце концов, к отцу.
Все последующие дни юноша только тем и занимался, что посещал знакомых отца. Некоторые поначалу скептически относились к визиту столь юного джентльмена, но, выслушав его и узнав, в чем суть дела, старались искренне помочь Мартину. Ему приятно было видеть, что эти люди неравнодушны к судьбе Эндрю Сунтона, что они искренне его уважают и столь же искренне желают, чтобы вся эта история благополучно разрешилась. Одна беда: никто из опрошенных не мог сообщить ничего такого, что пролило бы свет на таинственное исчезновение отца. Если кто-то что-либо и сообщал о нем, то это был разговор о давних деловых встречах, которые не являлись в данной ситуации каким-то открытием.
Поначалу Мартин для подобных поездок использовал карету отца, но находиться постоянно на ее мягких сидениях в то время, когда кучер правил лошадьми, казалось ему занятием скучным и малопривлекательным. Куда приятней самому, сидя верхом на лошади, пришпорить ее, изменить направление движения, чувствуя через натянутую уздечку дыхание мощного, наполненного буйной энергией тела, которое подчиняется твоим приказам, и осознание этого наполняет душу каким-то особым куражом, дополненным чувством гордости и самоутверждения. Верховая езда и раньше очень увлекала Мартина, теперь же, став чем-то из ряда вещей необходимых, приносила юноше не только моральное удовлетворение, но и конкретную практическую помощь. Какой огромный путь за эти дни совершил он верхом по улицам города! Да, много у отца было друзей или просто знакомых, с которыми ему необходимо было общаться в результате своей деятельности. Но итоги всех этих долгих и все более изнурительных поисков все еще оставались неутешительными. Вернее, итоги вообще, по большому счету, отсутствовали. Сколько было потрачено сил и времени, но ничего стоящего, что могло бы пролить свет на дальнейшую судьбу отца, Мартином так и не было услышано!
Правда, была надежда, что возможно знает об отце кто-либо из тех, о существовании которых Мартин и не догадывается. Ведь он посещал тех, кого знал лично по давним связям отца, или тех, о которых расспросил у матери. Но ведь не исключено, что у отца были деловые связи с людьми, которые не бывали раньше в доме Сунтонов и с которыми так или иначе не сталкивала судьба ни Мартина, ни его мать. Возможно, эти люди и знали что-либо об отце, но это было слабым утешением, поскольку юноша понимал, что добыть эти сведения – дело для него почти нереальное.
Когда Мартин только приступал к своим поискам, он, переполняемый энергией и жаждой к действиям, практически не сомневался в том, что его усилия принесут результаты, и он непременно разыщет отца. Но теперь, после стольких дней поисков, он к ужасу своему заметил, что список знакомых отца, составленный Мартином лично, полностью исчерпался, а результатов, увы, как не было в начале, так нет и теперь. Всех людей, отмеченных в списке, Мартин уже посетил. Это не просто удручало юношу, это сводило его с ума, поскольку иных путей, как разыскать отца, он до сих пор не видел.
Правда, еще оставалась надежда, так как некоторых из тех, кто был в списке, Мартин так и не смог застать дома, хотя приезжал к ним несколько раз. Таких людей было немного, но, среди них были и самые близкие друзья отца, поэтому вероятность того, что они что-либо знают об отце, была, по мнению Мартина, большой. Так, к примеру, юноше ни разу не удалось застать дома, хотя он и ездил на Биллингсейт-стрит несколько раз, Неда Бакстера, который, как казалось Мартину, мог очень сильно помочь в поисках отца. Юноша просто обожал этого человека, считал его одним из лучших друзей отца. Поэтому если бы даже и оказалось, что ему ничего неведомо о нынешней судьбе отца, то Бакстер все бы сделал, чтобы разыскать его. Юноша и раньше поражался активности Бакстера, тому, что тот буквально минуты не мог просидеть без какого-либо занятия, или без того, чтобы за это время не предложить какую-нибудь идею. Правда, он уже давненько не бывал в их доме, но то, что они с отцом не рассорились, а до сих пор пребывали в дружеских отношениях – это Мартин знал совершенно точно.
Как бы там ни было, вполне могло оказаться так, что ни Бакстер, ни кто-либо другой из тех друзей отца, с кем Мартин еще не успел встретиться, так и не смогут пролить хотя бы частицу света на нынешнюю участь отца. Поэтому, не теряя надежду на положительный для себя исход встречи с этими людьми, юноша все же понимал, что больше нужно надеяться не на них и на удачу, а на себя и на то, насколько грамотно он будет вести поиски отца в дальнейшем. Помощь знакомых – это прекрасно, но ведь можно посмотреть на происходящее в ином свете, пойти в плане организации поисков необычным путем. Возможно, нужно искать не друзей отца, а его врагов? Кому выгодно его исчезновение?
Мысль была вполне логичной, и Мартин понимал, что этот путь даже быстрее может привести к успеху, нежели первый. Но весь парадокс заключался в том, что как ни старался юноша найти среди знакомых своего отца его недругов, это ему так и не удалось. Впрочем, Мартин и раньше знал, что благодаря добродушному характеру отца у него практически не было врагов. Но теперь, после всего случившегося, взглянув на жизнь другим, более взрослым по отношению к своим годам, взглядом, юноша понял, что отсутствие в характере отца злобы, корысти и зависти, вовсе не свидетельствуют о том, что этими чертами не обладал некто, кто мог иметь какие-то деловые контакты с отцом. Иногда достаточно элементарной зависти, чтобы невзлюбить человека, который не причинил тебе ничего дурного, а чья вина заключается лишь в том, что он имел неосторожность быть более удачливым преуспевающим, нежели ты сам. Возможно, именно такой завистник встал на пути отца и так круто все изменил в устоявшемся укладе семьи Сунтонов? Все это вполне могло случиться, но факт оставался фактом: как ни тщательно Мартин изучал связи отца, так и не мог обнаружить хотя бы кого-нибудь, кто с враждой, или хотя бы с неприязнью относился к отцу. И хотя круг поисков, таким образом, сужался, но юноша не огорчался этому обстоятельству, а, наоборот, радовался: ведь он все еще продолжал надеяться, что исчезновение отца никак не связано с какими бы то ни было трагическими событиями. Мартин продолжал верить: сверхсрочные, крайне неотложные дела заставили отца поспешно уехать куда-то, и он не успел предупредить их с матерью об этом. Исходя из этого, логичней всего было бы прекратить поиски и просто запастись терпением, ожидая возвращения отца. Но в глубине души Мартин понимал: он скорее желает, чтобы так было, а не так есть и будет на самом деле. Поэтому он и не прекращал поисков.
Прошла неделя поисков, вторая, месяц, еще один… Было совершенно очевидно, что ни о какой поспешной поездке отца, не успевшего предупредить о ней родных, теперь не может быть и речи. Если бы все обстояло именно так, то тот, вне всякого сомнения, уже давно возвратился бы домой. Чем больше проходило времени, тем яснее понимал Мартин, что за исчезновением отца кроется какая-то жгучая тайна. Которую юноше все больше и больше хотелось разгадать. Сын все еще продолжал верить, что отец жив, здоров и невредим, но в то же время не сомневался и в том, что отец не волен распоряжаться собой. Иначе он бы уже давно передал бы родным весточку о себе.
Нужно продолжать поиски. Это юноша понимал прекрасно, как понимал и то, что круг поисков нужно расширять и разнообразить. А что если существуют случайные свидетели, которые видели, как, к примеру, схватили отца, затолкали его в чью-то карету и увезли куда-то?! Такой свидетель мог бы сообщить Мартину много ценных сведений, которые затем помогли бы ему в поисках отца! Все это верно, да вот только как разыскать таких свидетелей, если они, конечно же, существуют?
И тут Мартину вспомнился чей-то давний рассказ об уличных воришках, бродягах, попрошайках и прочих субъектах, которых умелый рассказчик едва ли не идеализировал. Дескать, они, бестии, хотя и мерзавцы, но являются такими пронырами, что это не может не вызывать удивления. Мол, нет такого уголка в городе, где бы они не вертелись, не присматривались ко всем и каждому, не прислушивались к разговорам, из которых они выуживают нужные для себя сведения. Мартин был далек от мысли идеализировать этот сброд, но предположение, что кто-нибудь из этой братии мог что-либо видеть или слышать об отце, казалось ему вполне возможным, поэтому и достойным внимания. Поразмыслив немного, юноша вскоре уже был одержим мыслью разыскать этих людей, пообщаться с ними, расспросить об отце. Чтобы перейти от слов к делу, Мартину, при его активности, не требовалось много времени. Уже на следующий день он был на близлежащем рынке. Он не просто присматривался к бродягам, попрошайкам и воришкам, он заводил с ними разговор, но те неохотно шли на контакт, с опаской поглядывая на богато одетого ровесника, ожидая от него какого-нибудь подвоха. Тогда Мартин проявил хитрость: он долго и упорно выслеживал тех, кто по его предположению собирался совершить воровство. Это было заметно по нервному поведению и по лихорадочно бегающим вокруг глазам малолетнего оборванца. Когда тому, проявив удивительную сноровку, отточенную, вне всякого сомнения, многократным применением на практике, удавалось таки умыкнуть из кармана беспечного богача увесистый кошелек, Мартин бросался за злоумышленником. Он некоторое время преследовал его, давая тому возможность удалиться на некоторое расстояние от места преступления, затем настигал и, не давая тому возможность убежать, благодаря своей мертвой хватке, ставил ультиматум: или говори то, что меня интересует, или я сейчас же отдам тебя в руки правосудия. А то и в руки обворованного тобой господина, что, впрочем, означало одно и то же. Перспектива оказаться за решеткой, по всей видимости, казалась малопривлекательной для незадачливого воришки и делала его более сговорчивым. Мартин же старался извлечь из этого больше выгоды. И хотя об отце он пока так ничего не узнал, но, благодаря проявленной смекалке, а затем и твердости, теперь он точно знал место обитания всей здешней воровской братии. Юноша понимал, что, заявившись прямо к ним в логово, он подвергал себя риску, но в то же время и осознавал, что там он будет иметь возможность обратиться не к одному бедолаге, а сразу к очень многим. Поэтому вероятность того, что он сможет что-нибудь узнать об отце, возрастает во много раз.
Тяжелый спертый воздух одного из лондонских подземелий, где обитали малолетние воры, попрошайки и бродяги, удручающе действовал на Мартина. Впрочем, как и десятки пар настороженных глаз, которые сразу же были обращены в его сторону, лишь только он спустился туда. Шум в подземелье моментально прекратился. Вокруг воцарилась едва ли не гробовая тишина. Десятки любопытных взоров неотрывно следили за незнакомцем, внешний облик которого явно не гармонировал с окружающей его обстановкой. Понимая, что нужно быстрее объясниться, чтобы не вызвать ненужных догадок и предположений у этой вызывающе настроенной братии, Мартин громко обратился ко всем, рассказал о пропаже отца и попросил помочь ему в поисках. Тот аргумент, что он щедро одарит того, кто предоставит ему хотя бы какие-нибудь сведения об отце, показался юноше беспроигрышным. Ведь этим беднякам любые деньги не будут лишними, а ради большой суммы они вообще смогут совершить невозможное. К тому же, их здесь так много! Неужели никто ничего не видел или не слышал об отце?
Но, судя по безучастному выражению лиц большинства и по отрицательному покачиванию головой некоторых, именно так оно и было. С возрастающим разочарованием в душе и с едва тлеющей надеждой добиться чего-либо от своего визита, Мартин попросил расспросить об отце тех, кого сейчас нет в этом подземелье, но к вечеру, возможно, явится сюда. В любом случае, уверял всех Мартин, тому, кто предоставит ему сведения об отце не только сейчас, но и в дальнейшем, он даст горсть золотых монет. При этих словах в глазах многих бродяг блеснул алчный огонек, но, гробовое молчание говорило Мартину о том, что ему, по всей видимости, придется покинуть это место, так ничего и не добившись. Видя это, он уже собрался отправиться восвояси, как вдруг заметил, что многие начали смотреть не на него, Мартина, а куда-то ему за спину, словно там находился кто-то другой, кто привлек их внимание. Интуитивно почувствовав присутствие этого человека, юноша резко повернулся и увидел в нескольких шагах позади себя незнакомца, который, по всей видимости, зашел в подземелье уже после Мартина. Они, Мартин и незнакомец, были примерно ровесниками, к тому же одного роста и телосложения, но этот юноша очень не понравился младшему Сунтону. Он стоял, выставив одну ногу вперед и скрестив руки на груди, всем своим видом показывая свое пренебрежение к тому, что происходит. Чего только стоило его ехидное выражение лица!
- Вот видите, друзья! А я таки оказался прав! – не опуская рук, он медленно прошел мимо Мартина, словно не замечая его, остановился и победоносно взглянул на своих друзей. – Я ведь говорил, что в том доме есть чем поживиться! А некоторые отговаривали меня. А он, видите, как золотыми-то сыплет по сторонам! А одежды какие на нем! Нет! Все-таки не зря я давно присматриваюсь к этому дому, да и сегодня полдня там терся. Рано или поздно я добьюсь своего, и таки найду туда лазейку!
- Что?! Что ты сказал?!
Эти слова Мартина, похожие скорее на крик, прозвучали настолько твердо и угрожающе, что некоторые из бродяг, стоявшие рядом, даже слегка вздрогнули от неожиданности. Отрезвляюще подействовала эта решительность и на задаваку. Разрядившись самоуверенной тирадой, откровенность которой граничила с глупостью, он был полностью уверен, что является хозяином положения, а гостю ничего не останется делать, как покорно помалкивать, понимая, что находится во власти окружавших его людей. Но вопреки ожиданиям поведение Мартина излучало такую уверенность, что, не ожидавший такого поворота событий задавака, слегка стушевался. Но длилась эта заминка всего лишь какое-то мгновение. Судя по самоуверенному поведению этого хлыща, он был среди всей этой братии не на последних ролях, а то и вообще верховодил, поэтому ему никак не хотелось показывать перед всеми свою слабинку. Быстро овладев собой, он снова напустил на лицо ехидную мину и продолжил:
- Да то и сказал, милок, что ты слышал. Я всегда освобождал от лишнего веса кошельки тех, кто нажился за счет непосильного труда своих рабочих. Поэтому давно вынашиваю идею пошерстить дом твоего папаши. Это несправедливо, что одни щеголяют в накрахмаленных воротничках, а другие одеваются в лохмотья.
Недальновидность сыграла злую шутку с задавакой. Лучше бы он обратил внимание не на белоснежный воротничок Мартина, а на его широкие плечи и не по годам крепкое телосложение. Видимо, тот полагал, что младший Сунтон только тем и занимался, что нежился на мягких перинах своей спальни, поэтому и не сможет оказать ему достойное сопротивление в случае возможной стычки. Но все оказалось совершенно иначе. На удивление решительный гость проявил небывалую расторопность и силу. В один прыжок оказавшись возле обидчика и со всей силы двинув его кулаком в челюсть. Удар оказался настолько мощным, что задавака не только не удержался на ногах, а еще и пару ярдов просунулся по пыльному полу, оставляя после себя протертый след.
К чести поверженного оппонента, он сразу же вскочил на ноги с намерением броситься на своего с этой минуты самого кровного врага. Но тот, в который уже раз вопреки ожиданиям, не стал дожидаться дальнейшего развития событий, а сам контролировал их ход. Он угрожающе двинулся на оторопелого от всего происходившего задаваку, в котором вмиг поубавилось спеси, и продолжал при этом буквально рычать от злобы:
- Это ты моего отца, мразь, относишь к тем, кто нажился за счет своих рабочих?!
Новый удар Мартина был настолько мощным и неотразимым, что вконец удрученный оппонент вновь оказался на полу, не успев что-либо предпринять для своей защиты. Не говоря уж о том, чтобы самому нанести удар. А Мартин, словно завороженный, не обращая внимания на застывшую от удивления толпу, которая расступалась, давая ему дорогу, продолжал надвигаться на своего противника, сжимать от переполнявшей его злобы кулаки и произносить свою речь.
- Да знаешь ли ты, что рабочие отца буквально молились на него, уверяя, что больше нигде нет такого доброго хозяина, кто так бы заботливо относился к своим рабочим?! – Новый удар снова отбросил на несколько ярдов начинавшего паниковать задаваку, а Мартин все надвигался на него. – Это кого же ты, мразь, накрахмаленным воротничком упрекаешь?! Отца, который по крупицам начинал свое дело, зачастую работая рядом со своими рабочими и наравне с ними?! Меня, который сызмальства не только таскал доски на верфи отца и помогал взрослым, а и сам, наравне с ними работал и молотком, и топором, и иными инструментами?! А что ты сам сделал для того, чтобы не одеваться, как ты сам же говоришь, в лохмотья?! Чем ты, кроме воровства, в своей жизни занимался?! Хоть одно доброе дело ты за все прожитые годы совершил?! Тебе хотя бы раз в жизни приходила в голову мысль, что для того, чтобы не ходить в лохмотьях и чего-то добиться, нужно для начала хотя бы взять в руки те же молоток, топор или пилу?!
Очередной сокрушительный удар обрушился на челюсть поставленного на место задаваки. И если еще минуту назад он думал о том, чтобы достойно и без унижения в глазах своих подельников, выйти из создавшейся ситуации, то теперь на мнение других ему было глубоко наплевать. Мысли его были заняты одним: лишь бы быстрее закончился этот град ударов! Впервые в жизни его так сильно били, поэтому он от неожиданности, впрочем, так же как и от боли и унижения, запаниковал.
- Не бей! Не бей! Прошу тебя! – Голос просящего был настолько унизительно визгливым, что немало, наверное, теперь придется потрудиться тому, чтобы восстановить пошатнувшийся авторитет среди своих друзей. – Я расскажу тебе о твоем отце!
После этих слов изменилось не только поведение Мартина, моментально изменился он сам. Юноша присел на корточки перед поверженным противником и с нескрываемым волнением в голосе, который даже слегка срывался от перенапряжения, спросил:
- Что ты о нем знаешь?! Говори скорей!
Тот, не имея возможности и времени, чтобы отдышаться, буквально выдавливал из себя отрывки фраз:
- Я только что вернулся… Буквально еще полчаса назад я был возле твоего дома… Я видел, как к дому подъехала карета… - Бедолага тяжело дышал, поэтому и говорить ему было тяжело. – Может, я ошибся, ведь я наблюдал за происходящим издали… Мне кажется, тот господин, что вышел из кареты и направился в дом, был твой отец…
Мартин вмиг выпрямился. Глаза его лихорадочно горели. Он поспешно запустил руку в карман, достал горсть золотых монет и положил их на пол прямо перед очумелым от перемены событий воришкой. Взгляд Мартина, который еще минуту назад извергал молнии, сейчас был насквозь пронизан благодарностью к тому, кто сообщил ему такую радостную весть. Очумелый от такой вести юноша только и успел сказать: «Спасибо тебе, друг!» бросился к выходу, но, сделав всего шаг, остановился, вернулся к все еще лежащему на полу противнику, положил перед ним еще одну горсть монет и уже потом бросился к выходу.
Во время драки Мартин, наступая на соперника, все дальше отдалялся от двери, а толпа вокруг, заинтригованная происходящим, все плотнее окружала их, поэтому теперь путь к выходу был закрыт толпой зевак. Но гость с такой решительностью двинулся вперед, что все начали расступаться перед ним. Хотя он и был здесь чужаком, к тому же поднял руку на их сотоварища, смелость и решительность ровесника настолько очаровали этих малолетних бродяг, что они не оказали тому никакого противодействия.
Но в последний момент оказалось, что этого мнения придерживаются не все. Уже после того, когда толпа расступилась, и путь к выходу был открыт, внезапно перед Мартином возникла крепкая фигура рослого оборванца, который, судя по внешности, был года на два старше него. Увидев, что произошло с его менее удачливым другом, этот выскочка, видимо, решил продемонстрировать сопернику – кто есть кто. Зловеще поблескивающий металл лезвия внушительных размеров ножа в его руке заставил Мартина остановиться.
- Что же пыл-то твой вмиг поостыл, герой? – И почти сразу же перевел взгляд на оторопелых от очередного резкого поворота событий товарищей. – А вы что безучастно наблюдаете за всем, олухи? Какой-то белокожий заявился сюда, избил вашего друга, а вы позволяете ему так спокойно отсюда уйти? Том! Джимми! Гарри! Идите сюда! Урезоним этого героя!
Четверо крепышей и все с ножами в руках – это серьезно! Положение у Мартина было явно незавидное. Но это не испугало его, а только еще больше раззадорило.
- Ну, и компания же здесь собралась, скажу я вам! – негодовал Мартин. – Один хвастается, что он вор, хотя другой на его месте помалкивал бы об этом. Второй заступника обиженных из себя изображает, а сам в это время прячется за спины Тома, Джимми и Гарри! Если ты такой благородный, то давай сразимся один на один! Ну, что же ты молчишь?! У тебя ведь будет нож, а я буду драться голыми руками!
Оппонент Мартина сверлил его злобным взглядом, но молчал, видимо, раздумывал: как же поступить ему в этой ситуации? Он наверняка понимал, что среди его друзей найдется много таких, кто посчитает слова гостя резонными, поэтому, чтобы не уронить в их глазах свое достоинство, нужно было именно так и поступить. Но видел заступник и то, какой огромной силы, невзирая на юный возраст, является удар кулака у его противника. Оказаться в роли своего поверженного друга, который все еще сидел на полу, и унизиться в глазах всех таких же, как и он, заступнику явно не хотелось. Поэтому он решил действовать по-своему, рассчитывая на то, что нахальство окупит все.
- Хватит болтать! Тебе не удастся улизнуть, неженка с белым воротничком! Он не только обидел Мака, друзья! Он теперь знает место, где мы обитаем и может выдать нас! Его нужно убить!
Положение становилось критическим. Четыре противника, двое из которых были старше и крупнее Мартина, к тому же ножи в руках каждого из них – это не шутка. Но вид Сунтона-младшего был полон решимости.
- Ну, что же, тогда прибегну к помощи оружия и я!
И с этими словами Мартин обнажил шпагу и стал в фехтовальную стойку. Четверо задир, еще мгновение назад уверенные в своем безоговорочном превосходстве над противником, сейчас, увидев прямо перед собой острие шпаги, в нерешительности остановились. Гость решил развить свой успех и воспользоваться этой заминкой.
- Я брал уроки у лучших фехтовальщиков Лондона, - твердо, но спокойно, чтобы не провоцировать противника, сказал он. – Поэтому не сомневаюсь, что отправлю кого-нибудь из вас на небеса. А мне не хотелось омрачать такой день чьей-либо смертью. Если мой отец действительно вернулся… Вы же видите: я душой уже рядом с ним! Зачем вы задерживаете меня?
Нам не суждено заглянуть в душу «заступника» и узнать: какие мысли роились в эту минуту в его голове. Возможно, он, глядя на смертоносное острие шпаги, пожалел, что затеял эту авантюру и стал на пути не в меру ретивого гостя. Вполне возможно и то, что на него неизгладимое впечатление произвело унижение Мака и ему самому теперь очень даже не хотелось оказаться в подобной ситуации. Он видел, что на него смотрят все его друзья, и поддаться на просьбу этого нахала и уступить ему – это означало капитулировать перед ним. Поэтому «заступничек» решил не уступать и довести задуманное им до логического конца.
- Никуда ты не уйдешь, белый воротничок, - злобно прошипел он. – Ты должен поплатиться за свою наглость. Теперь ты не будешь разыскивать своего родителя, а он тебя. Годфри! Артур! Джон! Все, кто не трус! Кто желает проучить этого нахала?! Окружайте его!
Вот теперь положение Мартина было по-настоящему критическим. Окруженный со всех сторон дюжиной добровольцев, нервно сжимающих в руках рукояти ножей, он понимал, что если даже ему и удастся проткнуть шпагой нескольких соперников, остальные непременно расправятся с ним. Невзирая на драматичность ситуации, он испытывал не столько страх, (в ту минуту ему казалось, что страха он вообще не испытывал), сколько удручающее чувство досады: в такой момент, после такого радостного известия и все так обернулось! Кипя от гнева, Мартин решил не дожидаться момента, когда эта толпа нападет на него. Он был готов нанести первый удар. В то же время разум его не был ослеплен до такой степени гневом, чтобы вообще ничего не соображать. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что последует за этим и чем все это вообще закончится.
А противники тем временем медленно подходили к нему, кольцо вокруг него сжималось все плотней и казалось, что осталось всего лишь одно мгновение до того момента, когда искра будет высечена и соприкоснется с порохом в огромном бочонке. Ни у кого из присутствующих в подземелье не было сомнений в том, что сейчас прольется кровь. Мартин видел, как его главный оппонент, зачинщик всего происходящего, приготовился к атаке, поэтому и сам крепче сжал эфес шпаги, набрал в грудь побольше воздуха, как вдруг внезапно прозвучавший твердый и властный мужской голос заставил всех застыть на своих местах:
- Не двигаться! Всем стоять!
Все в едином порыве, словно по команде, повернули головы в сторону входа – именно оттуда послышался голос. Однако, в дверях, вопреки ожиданию многих, никого не оказалось. Но уже через мгновение из-за выступа в стене, находящегося рядом с входом, словно вынырнув из темени стены, возле которой до этого находился, вышел высокий, крепкого телосложения джентльмен, при виде которого среди толпы прокатился нервный шепот. Который тут же прекратился. В подземелье воцарилась еще более напряженная тишина, нежели она была до этого момента. Мартин сразу же понял, что малолетним обитателям подвала этот человек хорошо знаком. Мало того: судя по тому, как они шептались, а потом моментально умолкли, они или боялись его, или этот человек имел какую-то другую, но безусловную власть над ними. Это было понятно и по тому обстоятельству, что некоторые из тех, кто мгновение назад готов был напасть на Мартина, сейчас или опустили ножи, или отвели руку в сторону так, чтобы новоприбывший не видел у них оружия. А тот неспешной, граничащей с вальяжностью, походкой подошел к зачинщику всей этой потасовки и сурово, прямо в упор, посмотрел на него.
- Что же это ты, Грет, затеял, пользуясь тем, что за тобой надзора нет? Что, верховодить здесь собрался?
- Да что вы, хозяин?! Нет! – И тут же почувствовал, что сказано это было излишне заискивающим тоном, что после его недавнего задиристого и гонорливого обращения к Мартину не могло не резануть слух, уже другим, более уверенным тоном, продолжал. – Но видели бы вы, как этот наглец, бесцеремонно заявившись сюда, начал хозяйничать, а потом и избивать Мака!
- Я видел. Я все видел, Грет. И слышал тоже, - на удивление спокойным, но твердым голосом ответил тот, кого Грет назвал хозяином. – А как бы ты отреагировал, если бы кто-то тебе прямо в лицо насмехался, выхвалялся, что ограбит твой дом, унижал тебя и твоего отца?..
Грет отвел в сторону голову и скрипнул зубами от недовольства.
- У меня нет дома… И отец у меня был такой негодяй, что…
- Так ты, значит, хочешь, чтобы и у всех так было? Может, и дома у тебя нет из-за того, что отец именно негодяем был? А на отца этого джентльмена его рабочие действительно молятся, словно на Господа Бога. Я не знаю в Лондоне другого такого хозяина, кто бы относился к своим рабочим столь хорошо, как он. На кого же вы решили руку поднять, мерзавцы?! – Говорящий обвел строгим взглядом нападавших, многие из которых тут же попрятали свои ножи. Видимо, этот человек имел огромную власть над этими оборванцами. – Я ведь и раньше, узнав о вашем намерении ограбить дом Сунтона, строго-настрого запретил это делать! Мак! Мерзавец! Ты ответишь за свое самоуправство! Сейчас же верни назад деньги! – И видя, что тот в нерешительности переминается с ноги на ногу, не желая расстаться со своим сокровищем, повысил голос. – Верни деньги, я сказал! Да живо!
- Прошу простить меня, господин, что вмешиваюсь, - молвил Мартин, - но я дал слово, что заплачу тому, кто сообщит мне что-либо об отце. Взяв деньги назад, я как бы возьму слово назад, а я еще никогда не позволял себе такого и впредь никогда не позволю. Я привык держать слово. Пусть деньги останутся у него.
Джентльмен пристально посмотрел на Мартина, а затем перевел взгляд на остальных.
- И такого человека вы хотели убить?! – Он с грустью покачал головой. – Вы бы многому могли поучиться у него. И уж вовсе гениальными можно назвать его слова относительно того, чтобы чего-то добиться в жизни, для начала нужно взять в руки топор или пилу! Спрячь шпагу, мой юный друг! Тебя никто здесь не тронет! Можешь смело уходить. И не волнуйся: никто и никогда, во всяком случае, из тех, кто сейчас меня слышит, не явится в ваш дом с намерением обворовать его! Это я тебе обещаю!
- Благодарю вас, господин! – В голосе Мартина улавливалось не только волнение, но и нескрываемое чувство благодарности. – И я был бы последним подлецом, если бы не ответил добром на добро. Поэтому помните: если вам когда-нибудь в тяжелую для вас минуту понадобится помощь, случись это даже посреди ночи, смело стучите в дверь нашего дома, и рука помощи непременно будет протянута вам. Это я вам тоже обещаю!
И с этими словами Мартин поспешной походкой покинул неуютное подземелье. Оборванцы восторженными взглядами безмолвно провожали его. То, чему они только что стали свидетелями, с потрясающей силой подействовало на их еще неокрепшие детские души. Выросшая в этих трущобах ребятня, не знавшая в своей жизни ничего, кроме воровства и попрошайничества, считала мерилом успеха и даже благородства исключительно только лишь количество ворованных денег. Чем большей была эта сумма, тем выше задирал от гордости нос тот, кто уворовал деньги, тем большей была зависть остальных, зачастую более молодых его компаньонов, которые, сотворяя себе кумира, видели в хвастающемся своей удачей воришке героя, чуть ли не благородного рыцаря. Теперь же этой мелюзге в крайне доходчивой форме был преподнесен урок, показавший, что такое настоящее благородство и честь. И кто знает, может, благодаря именно подобному случаю, среди этой ребятни, отныне новыми глазами взглянувшими на мир, окажется немало таких, кто не только возьмется затем за пилу и топор, но и добьется впоследствии чего-то выдающегося в жизни, а, возможно, и совершит подвиг, прославит не только себя, но и свое Отечество.
Мартин тем временем вскочил в седло и пришпорил лошадь. Спеша домой, он всеми своими мыслями был уже там, представляя, какой сейчас будет встреча с отцом. Неужели этот воришка не солгал и отец таки действительно возвратился?! А если это не отец? Мало ли кто мог подъехать к их дому. Но Мартину хотелось, чтобы все оказалось именно так, как он думает, как того желает истосковавшаяся по отцу сыновья душа. Увы, человек устроен так, что по-настоящему начинает ценить что-либо или кого-либо лишь тогда, когда потеряет его. Так вот и Мартин: когда отец был рядом, то казалось, что ничего, собственно, и не происходит. Все так и должно быть! Ему, Мартину, даже и в голову не приходило то, что все может быть по-другому. Отец, мать, сын. Взаимная любовь и уважение, взаимопонимание, такой милый сердцу семейный уют. Полная идиллия! Казалось, так будет всегда, и по-другому и быть не может!
С исчезновением отца для Мартина изменилась не только обстановка в семье и в доме. Для него изменился весь мир, окружавший его. Время как бы незримо раскололось на две части: до того и после того. На первый взгляд все осталось по-прежнему: так же работали заводы отца, так же работали люди на этих заводах и фабриках. Но это, опять-таки, на первый взгляд. Наблюдая за всем происходящим, Мартин интуитивно чувствовал: что-то начинает меняться. Раньше отцовы управляющие на местах, зная его отношение к рабочим, не позволяли себе вольностей. Теперь же, чувствуя отсутствие контроля со стороны, начали покрикивать на рабочих, причем, по мнению Мартина, наблюдавшего со стороны за происходящим, совершенно необоснованно. Это сразу же сказалось на поведении рабочих и на их производительности труда. Все, создаваемое отцом годами, начинало пусть и крайне медленно, но неотвратимо рушиться. Нужно было срочно что-то предпринимать. Мартин и сам делал все что мог, и помогал в ведении отцовых дел матери, но с каждым днем все сильнее чувствовал, как же все-таки им сейчас не хватает отца. И это касается не только производства. Ему было больно смотреть на грустную мать, замечать печаль в ее взгляде, который совсем недавно светился радостью, теплом и умиротворением. Да и самому юноше так сейчас не хватало привычных отцовых объятий. Отец так любил обнять сына, прижать к себе крепко-крепко и ласково сказать: «Сын ты мой родной! Плоть моя и кровь! Ты самое лучшее мое творение на этом свете!» Огромные руки и грудь отца, прижавшего его к себе, казались Мартину неким щитом, который защитит его от жизненных бурь и невзгод и в этом укрытии сначала маленький, а затем все взрослеющий сын, чувствовал себя уютно и безопасно.
Теперь этого щита не было. Теперь помощи ждать было неоткуда и не от кого. Теперь приходилось надеяться только на себя. Мартин еще раньше чувствовал, что после исчезновения отца он как бы мгновенно повзрослел. Мысли и поступки его стали совсем другие. Недавнее происшествие тому подтверждение. Если мы сейчас скажем, что Мартин сразу же забыл о случившемся в подземелье, мы погрешим против истины. Любому мальчишке, а тем более юноше, свойственно в его молодые годы, когда кровь, что называется, бурлит и клокочет в жилах, чувство самоутверждения. Кто из ребятни не мечтает совершить героический поступок или хотя бы что-нибудь такое, после чего мысленно можно было бы похвалить себя: я сделал это! Примерно те же чувства испытывал и Мартин, садясь в седло и пришпоривая лошадь. Но это длилось лишь мгновение. Когда лошадь стремительно несла его по направлению к дому, юноша уже не вспоминал о том, что было, а думал лишь о том, что сейчас произойдет. Все сильнее и сильнее пришпоривая коня, он мечтал о том, чтобы быстрее оказаться дома, преодолеть этот невыносимо долгий, как казалось ему тогда, путь. В эти минуты ему и в голову не приходила мысль, что на нем может возникнуть какое-либо препятствие, которое смогло бы задержать его хотя бы на мгновение. Но все произошло именно так.
Хотя Мартин и был всецело поглощен своими мыслями, все же и в таком состоянии он не мог не обратить внимания на происходящее впереди него. И пусть до места событий было еще довольно далеко, но по доносившимся истерическим крикам и по суетливой сутолоке людей, видневшихся в конце улицы, юноша понял, что там происходит что-то необычное. Заметив с неимоверной быстротой приближающуюся ему навстречу карету, которая с такой силой подпрыгивала на неровностях дороги, что казалось, еще чуть-чуть, и она опрокинется и неминуемо разобьется. По остервенелому галопу запряженных в нее лошадей всадник понял, что произошло. Понимали это и многочисленные прохожие, которые бросались в стороны, боясь оказаться на пути этой смертоносной громадины. В те времена все прекрасно понимали, что означает выражение «понесли лошади». Мартин издали видел, как один смельчак попытался ухватиться за узду ближайшей к нему лошади, но скорость экипажа была настолько огромной, что тот едва сам не оказался под колесами.
Истерический женский испуганный вопль, доносившийся из кареты, как бы вывел Мартина из оцепенения и подтолкнул его к действию. Видя, что стремительно надвигавшийся на него экипаж уже совсем близко, он быстро свернул лошадь в сторону, заставил развернуться ее в обратном направлении, а затем столь же решительно пришпорил ее. Вскоре карета с грохотом проскочила мимо него, причем настолько близко, что всадник даже почувствовал тугую волну воздуха. Но к этому времени он уже успел набрать довольно приличную скорость, поэтому верил, что ему удастся настичь экипаж прежде, чем случится непоправимое. Дальнейшие события сильно встревожили Мартина и заставили засомневаться его в успех задуманного. Да, он видел, что настигает взбесившихся лошадей, но видел и то, насколько медленно происходит их сближение. Но Мартин знал: скоро, очень скоро эта улица заканчивается, а дальше следует настолько узкий и крутой поворот на следующую улицу, что не может быть даже и речи о том, что карета на такой большой скорости впишется в столь крутой поворот. Если он не успеет догнать и остановить взбесившихся лошадей, карета неминуемо разобьется. К тому же, на упомянутой улочке находилось множество торговых лавок, между которыми всегда сновала туда-сюда масса людей. Вероятность того, что кто-нибудь из них может стать невольной жертвой, была очень и очень велика.
Понимая, что все сейчас зависит только от него, что возможную страшную беду может предотвратить только он и никто другой, Мартин начал еще более остервенело хлестать плеткой круп лошади. Это подействовало: расстояние между ним и каретой начало уменьшаться более быстро. Но понятие «быстро» здесь не совсем уместно. Это по отношению к домам и деревьям, находящимся по обе стороны улицы, и карета, и всадник мчались неимоверно стремительно. Но по отношению один к другому они поначалу были почти неподвижны. Теперь же они начали сближаться. Но темпы этого движения просто терзали душу всадника: успеет ли он догнать карету прежде, чем она будет остановлена другой более страшной силой и ценой?
Вскоре Мартин поравнялся с дверцей кареты и боковым зрением заметил, как из окошка высунулась женщина, взглянула вперед и завопила с еще большей силой. Всадник, припавший всем телом к лошади, как бы слившись с ней в одно целое, чтобы уменьшить сопротивление воздуха, тоже на мгновение поднял глаза и взглянул вперед. Увиденное его ужаснуло: смертельно опасный поворот дороги был настолько близок, а людей, сновавших туда-сюда по прилегающей улице было настолько много, что у Мартина больно кольнуло в груди в предчувствии непоправимого. Пытаясь сделать хоть что-то от него зависящее, он сильно ткнул острые концы шпор в нижнюю часть живота лошади, так что они расцарапали кожу, и оттуда брызнула кровь. Бедное животное устремилось вперед настолько быстро, насколько было способно, а, возможно, и превзошло себя. Ловкое движение рук, и Мартин крепко вцепился в уздечку ближайшей к нему лошади, и, что есть силы, потянул ее на себя. Своеобразная сцепка всадника и экипажа начала стремительно замедлять сумасшедший бег. Казалось бы: дело сделано! Вскоре карета непременно остановится. Но обезумевшие лошади успели набрать столь потрясающую скорость, что теперь, хотя и замедляли бег, тяжелая карета еще продолжала двигаться довольно быстро. Было непонятно: успеет ли она остановиться, прежде чем достигнет того места, где по всем законам природы должна будет опрокинуться и разбиться.
Мартин что есть силы тянул на себя уздечку, а впереди уже слышались истошные вопли толпы. Люди, оценив обстановку и осознав, что им угрожает, бросились врассыпную. Те, кто толкал впереди себя ручные повозки, нагруженные всякой всячиной, также бросили свой скарб и бросились за остальными. Одна из таких повозок, груженная глиняными горшками, оказалась на пути замедляющей свой ход кареты. Страшный грохот бьющихся о землю горшков и треск раздавленной повозки колоритно дополнили вопль толпы и придали происходящему еще большую долю драматизма. Одновременно с этим лошади, увидев перед собой стену, начали поворачивать вправо, а карета, не рассчитанная на столь крутые повороты, начала валиться на левый бок. Из нее вновь послышался отчаянный женский вопль, что и не мудрено: в это мгновение карета фактически ехала на двух колесах, поэтому нетрудно было представить, что чувствовали люди, сидящие в ней. Но скорость ее к тому времени была уже небольшой, и карета, если бы все же опрокинулась, просто медленно легла бы на левый бок. Без каких-либо страшных для ее пассажиров последствий. Но этого не произошло. Проехав какое-то расстояние на двух колесах, карета вновь приняла свое привычное положение и практически тут же остановилась окончательно. Лишь только платформа все еще продолжала покачиваться на мягких рессорах, но амплитуда ее движений неумолимо угасала.
Мартин, ликуя в душе, что его усилия не оказались напрасными, бросился к дверцам кареты, распахнул их и быстро осмотрел тех, кто находился в ней.
- С вами ничего не случи…
Внезапно юноша осекся на полуслове. Увиденное настолько ошеломило его, что он даже потерял дар речи. В карете было двое: преклонных лет дама, без умолку повторявшая: «Господи Иисусе! Слава тебе, Господи!», и юная дама, ровесница Мартина, которая смотрела на него широко открытыми глазами. Вот эти-то глаза больше всего и поразили юношу! Да разве только глаза! Девушка была настолько ослепительно красива, что Мартин потерял не только дар речи! Если бы кто-то в эту минуту кто-то спросил, как его зовут, то он, скорее всего, не ответил бы на этот вопрос. Это было похоже на удар молнии. Один, всего лишь один взгляд – и все: он потерял голову. Дальше все происходило словно во сне: вокруг собралась толпа, все пытались похлопать Мартина по плечу и выразить свое восхищение его поступком. Пожилая дама, выбравшись из кареты, (после чего помогла это сделать своей спутнице), тоже что-то возбужденно говорила, то и дело обращалась к своему спасителю, а тот молчал, словно все происходящее вокруг не имело к нему никакого отношения. Он только лишь смотрел, в это на удивление милое личико, заглядывал в огромные, потрясающей красоты глаза, которые, в свою очередь, столь же выразительно смотрели на него. Именно этот взгляд, который, казалось, проникал в самые отдаленные уголки его души, больше всего смутил Мартина. Еще несколько минут назад там, в подземелье, смело, без тени робости и сомнения смотрящий в глаза смерти, не дрогнувший перед целым скопищем окруживших его крепышей с ножами в руках, сейчас же, после воздействия оружия совсем иного рода, Мартин чувствовал себя крайне смущенно и неловко. Неискушенный опытом, как вести себя в подобных ситуациях, да и не познавший раньше подобного волнующего чувства, теперь юноша совершенно не знал, как себя вести. Ему казалось, что сейчас все поймут причину его смущения и дружно, всей толпой, поднимут его на смех. Стоит ли говорить о том, каким огромным было его желание быстрее вскочить в седло и ускакать прочь, прежде чем это случится. Но в то же время ему страстно не хотелось этого делать. Он готов был еще и еще, пусть даже часами, смотреть на это чистое небесное создание, любоваться этим лицом, вглядываться в эти бесконечно прекрасные глаза.
Толпа, до этого неимоверно шумная, сейчас вдруг начала затихать. Эта нарастающая, если можно так выразиться, тишина еще больше смутила Мартина. Он понимал, почему все вокруг приутихли, и с любопытством поглядывают то на него, то на девушку. Ему не хотелось, чтобы его чувства стали предметом всеобщего обозрения. Теперь он уже наверняка понимал, что лучший выход из создавшейся ситуации – это поскорее ретироваться с места событий. К тому же только сейчас он вспомнил, что спешил домой, что там, возможно, его ждет отец, поэтому оставаться здесь дальше не имело смысла. Он поспешно вскочил в седло, но тут же услышал за своей спиной женский голос:
- Постойте, наш юный спаситель! Куда же вы?! Как нам вас отблагодарить?!
Мартин повернулся к даме, которая, прижав к себе спутницу, всем своим видом, взглядом излучала благодарность за спасение, перевел взгляд на ту, которая так смутила его, и еще больше смутился.
- Извините, сударыня, - только и смог он выдавить из себя, - я спешу.
Мартин уже хотел пришпорить лошадь, но, словно бы вспомнив о чем-то, перевел свой взгляд на кучера, который словно статуя застыл, сидя на козлах, уцепившись за края своего сидения.
- Вы в порядке, мистер? – обратился к нему юноша. – Сможете править лошадьми?
Тот, поняв, что обращаются к нему, словно очнулся от сна, и учащенно закивал головой.
- Да, да, господин! Я сейчас!
- Да нет. Сейчас как раз и не нужно. Лошади должны успокоиться, прийти в себя. Да и вам тоже. – И перевел взгляд на дам. – Прощайте! Желаю вам благополучно добраться домой!
Мартин пришпорил лошадь и вскоре уже уверенно направлялся к давно намеченной цели. Но если до этого происшествия он только и думал о предстоящей встрече с отцом, то теперь все чаще ловил себя на мысли, что все его думы заняты сейчас этой очаровательной юной леди. Лицо этой миловидной девушки словно бы стояло перед ним, и он ничего не мог с этим поделать. Чем ближе было к дому, тем чаще юноша думал об отце и о предстоящей встрече. Он все еще помнил рассказ воришки и понимал, что человек, остановивший карету возле их дома и направившийся туда, мог быть не отцом. Но вера в то, что это именно он, продолжала доминировать в сознании Мартина. Впрочем, что гадать?! Вот уже вдали показался их дом, и карета, стоявшая неподалеку от парадного входа. Не соврал таки воришка! Сейчас все решится!
Увидев карету, Мартин почувствовал, как сердце его учащенно забилось. Необычайное волнение овладело им. Лишь бы только это был отец! Как ему хотелось, чтобы это был именно он!
Подъехав еще ближе, юноша увидел, как в это время отворилась парадная дверь, и в них появилась мать в сопровождении какого-то джентльмена. Страшное разочарование овладело Мартином: это был не отец! Мать с гостем начали спускаться по ступенькам, направляясь к карете. Все так и есть: это был всего лишь гость! Сделав для себя это открытие, Мартин, так настроившийся на долгожданную встречу с отцом, был несказанно огорчен. Юноша, конечно же, не мог слышать, о чем говорили в это время мать с гостем, хотя ему, вне всякого сомнения, интересно было бы это услышать. Ведь говорили именно о нем.
- О! Мартин вернулся! – заметив приближение сына, с волнением сказала мать.
- Вот и хорошо: я ему сам обо всем скажу! Но о главном, повторяю это и еще раз прошу вас, Люси, ему не говорите! Молодая кровь – горячая кровь! Услышав о Каннингеме, он сломя голову бросится к нему, наговорит колкостей, вспугнет того, и нам еще тяжелее будет отыскать Эндрю. Напрямую от Каннингема ничего добиться невозможно – это я уже понял. Нужно действовать хитростью, идти к цели, так сказать, обходными путями. Как это сделать, я уже знаю. Доверьтесь мне, Люси. Положитесь на меня! И еще раз прошу: не говорите о Каннингеме Мартину! Он может не только усложнить поиски своего отца, но и подвергнуть свою жизнь опасности! Этот Каннингем гнуснейший человек! Хотя и прячется за личиной добряка.
В это время подъехал Мартин. Он проворно вскочил с лошади, направился к матери с гостем, начав еще издалека:
- О! Это вы, мистер Бакстер?! Рад видеть вас!
- Что-то не вижу особой радости на твоем лице, мой мальчик. Ты всегда был искренен со мной. Неужели за это время, что мы не виделись, ты изменил своим привычкам?!
- Ну, что вы, мистер Бакстер! – слегка стушевался юноша. - Нет, конечно же! Для меня всегда большой радостью было, когда вы посещали наш дом. Я и сейчас несказанно рад! Только… Понимаете, мне сказали, что видели, как к нашему дому подъехала карета и из нее вышел человек, похожий на отца! Все это время, пока я скакал домой, я представлял, как встречусь с ним! Я так внушил себе, что это будет именно он, что теперь… Вы уж простите меня за откровенность.
- Ну, что ты, Мартин?! С каких это пор откровенности нужно стыдиться, и просить за нее прощения?! Я прекрасно тебя понимаю! Поэтому никаких недоразумений между нами быть не может. Все хорошо, Мартин! – Нед похлопал юношу по плечу. - Ты не проводишь меня до кареты?
- Как?! Вы уезжаете?! – Лицо юноши выражало высшую степень разочарования. – А как же отец?! Нам нужно поговорить о нем!
- Как раз о нем, мой мальчик, мы с твоей матерью все это время и говорили. Я потому и спешу, что хочу сейчас же, не медля, приступить к его поискам! Доверься мне, Мартин. Я непременно разыщу его!
- А вам что-нибудь известно о том, где он сейчас?
- Буду с тобой откровенен: увы, пока ничего. Но я сделаю все возможное и даже невозможное, чтобы разыскать его! Я подниму на ноги всех своих людей. Я… Прости меня, мой мальчик, но мне уже прямо сейчас, в сию же минуту, хочется действовать, а не тратить время на разговоры. Кстати, твои поиски дали хотя бы какие-то результаты? Можешь ли ты дать мне хотя бы какую-нибудь зацепку?
Мартин тяжело вздохнул:
- Увы… Ничего…
- Тогда тем более не будем тратить время!
Подойдя к карете, Нед открыл дверцу, но прежде чем сесть, еще раз повернулся к Мартину и положил ему руку на плечо:
- Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что всем, чем я сейчас владею, да и вообще своей свободой и жизнью, я обязан твоему отцу. Тебе прекрасно известна история, как он в свое время, рискуя, спас меня. Пришел час отдавать долги. Я сделаю все возможное и, повторюсь, даже невозможное, чтобы отыскать его! Верьте мне!
Нед сел в карету, кучер стегнул лошадей, и вскоре экипаж скрылся за поворотом улицы. А мать и сын долго еще смотрели на опустевшую улицу, молча, задаваясь вопросом: что их ждет впереди?

IX.

У каждого в жизни была, или же есть в настоящее время, своя драма. У одних большая, у других меньшая. Кто-то, будучи избалованным и непривыкшим к трудностям, в легонькой царапине на руке или в первой же мало-мальской неприятности видит трагедию. Другой даже потерю самого близкого человека переносит стоически и, хотя в душе готов был лечь рядом в могилу с тем, без которого жизнь на этой грешной земле отныне теряла для него всякий смысл, все же твердит себе: нужно жить дальше! Ради детей, ради близких, ради тех, кто в нем нуждается, в его помощи, в его поддержке. Без которой тем будет еще хуже. Один, стремившийся в самой вершине власти, достигнув, казалось бы, всего и вся в этой жизни, но, остановившись всего лишь на полшага от намеченной цели, так и не сделав его, видит в этом величайшую драму всего своего бытия, в отчаянии полагая, что жизнь прожита зря. Другой, умирая от голода, молит Господа, чтобы тот ниспослал ему хотя бы черствый ломоть хлеба, или миску горячей похлебки. И, получи он просимое, то вполне возможно, что радовался бы бедолага этому скромному подарку еще больше, нежели тот первый, в минуту, когда ему удалось бы таки сделать те заветные полшага и ступить на сияющую вершину.
У Дэвида Росса также была своя жизненная драма. Причем, беда пришла тогда, когда он меньше всего ее ожидал. Когда, казалось, все невзгоды позади, а впереди ожидают самые счастливые дни его жизни. Позади беспокойная юность, скитания по морям, тяжелый морской быт. В одно прекрасное время он сказал себе: «Довольно!» Ему порядком надоела не обустроенная холостяцкая жизнь морского бродяги. Хотелось тишины, покоя, семейного уюта, присутствия рядом любимого человека. Там, на берегу, находилась та, к которой он то и дело возвращался мыслями в минуты ностальгии, хотя в то время их разделяли тысячи миль, а также годы, прошедшие после их последней встречи. Он знал, что сейчас она не стоит на берегу моря и не всматривается в туманную даль с надеждой увидеть вожделенный парус, сообщающий ей о его, Росса, прибытии. Невпопад сказанное в свое время слово, породило обиду, которая на незримой чаше весов перевесила все то доброе и чувственное, что зрело между ними еще с детства, накапливалось годами, а потом от легкого дуновения первой в их жизни невзгоды рассыпалось, словно карточный домик. Теперь уже и не вспомнить, кто тогда был прав, кто виноват. В итоге, результат мелкой ссоры оказался таким, каким он в итоге оказывался для многих влюбленных, живших, живущих и которым еще предстоит жить на этой противоречивой земле: они расстались.
Проходили годы. Дэвида увлекло море. Но в часы ночных вахт на судне, или болтаясь в гамаке в минуты бессонницы, он то и дело вспоминал ее, время, и проведенное с ней вместе. Ему вспомнилось, как в те годы он, только-только начавший мечтать о дальних плаваниях и далеких странах, фантазируя, рассказывал ей о том, что его ждет впереди, предвкушая, что увиденное и пережитое им в будущем, будет самым лучшим периодом в его, Дэвида, жизни. Теперь же, с высоты прожитых лет, он понимал, что именно то время, когда они были вместе, и было самым для него счастливым.
В тех редких случаях, когда его судно после плаваний посещало родной город, он старался через общих знакомых, или каким-то иным образом, избегая встречи с ней, узнать: как там она сейчас? Как обустроила свою судьбу? Узнав, что она теперь уже обременена семейными узами, он решил окончательно прогнать воспоминания о ней из своего сердца, чтобы не мучить себя надеждами, которым теперь уже не суждено сбыться. Возможно, она счастлива с этим баловнем судьбы, которому посчастливилось быть рядом с ней. Так зачем же разрушать их семейную идиллию? Во время последующих посещений родной гавани он не мог сдержаться, чтобы хоть немного, но все же узнать: как там она поживает?
Однажды, после очередного визита домой, он узнает, что после смерти своего спутника жизни, Елена (а именно так ее звали) проживает одна. Ноги сами понесли Дэвида к ее дому. Чем дольше они говорили, тем яснее становилось им обоим, что юношеская любовь в их сердцах не умерла окончательно, а лишь только притаилась на эти годы, чтобы теперь разгореться с новой силой.
Дэвид порвал со скитанием по морям, начал обустраивать семейный быт. Детей у Елены от предыдущего замужества не было, и теперь счастливые влюбленные с каждым прожитым месяцем все больше убеждались, что без детского смеха их жизнь будет неполной, лишенной самого главного и такого необходимого. Смутные предположения о том, что им никогда не суждено будет подержать на руках младенца, больно ранили душу. Поэтому, когда наконец-то стены их дома сотряс плач новорожденного карапуза, счастью исстрадавшихся родителей не было предела.
Но радость длилась недолго. Тот, в ком они отныне видели неиссякаемый источник счастья в доме, на самом деле принес им бессонные тревожные ночи, боль переживаний и слезы безысходности. Мальчик постоянно болел и, глядя на его мучения, убитые горем родители сами мучились еще больше. Чтобы платить за лечение, нужны были деньги, которых, увы, не было. Пришлось Дэвиду вспомнить о старом ремесле. К счастью, судьба тут же свела его со своим давним приятелем, который похвастался, что сейчас работает на какого-то Каннингема, чертовски богатого человека, поэтому здесь можно будет хорошо заработать. Учитывая, что в это время как раз набирался экипаж на новое судно, которое только-только сошло со стапелей, специально построенное по заказу этого Каннингема, Росс с удовольствием принял предложение друга и нанялся матросом на это судно.
Первый же рейс оказался, по понятию Дэвида, просто сказочным! Такого количества золота и алмазов в глаза не видел не только он и вся команда «Фаворита», а и, наверное, многие сильные мира сего. Конечно же, Дэвид понимал, что все это богатство предназначается для Каннингема и будет в целости и сохранности доставлено ему. Но он нисколько не сомневался, что тот, увидев такую гору сокровищ, на радостях расщедрится и отвалит команде немалый куш из общей добычи. Каким же было его удивление и еще большим разочарование, когда выяснилось, что всем этим предположениям не суждено сбыться. За это плавание матросы получили жалкие крохи. К тому же, угроза наказания за то, что кто-либо проболтается о том, что видел и слышал на острове, о самом «золотом» плавании, не говоря уж о том, чтобы при этом было упомянуто имя Каннингема, была настолько серьезной и реальной, что Дэвид начал сожалеть о том, что он связался с этими людьми. Эти сомнения возникли давно, еще с первых дней плавания, когда он заметил, как на судне обращаются с пленником. Это было похоже на рабство. А когда еще и на острове этот несчастный был безжалостно убит, Дэвид понял, что и этот всесильный Каннингем и его люди на «Фаворите», не кто иные, как мерзавцы и злодеи. А затем последовала эта внезапная смерть плотника на обратном пути плавания. Дэвиду сразу же понравился этот добродушный юноша, который, вне всякого сомнения, никогда бы не стал воровать проклятое золото. Внутреннее чутье подсказывало Россу, что его просто убили, а подстроили все так, будто бы тот сам во всем виноват. Легкость, с которой люди Каннингема расправились и с пленником, и с этим юношей-плотником, устрашала Дэвида. Он понимал, что с такой же легкостью они могут расправиться и с ним, если он сделает что-либо не так. А желание у Росса было пока что одно – поскорее унести ноги подальше от «Фаворита», от этого вертепа злодейства и смерти. Он был уверен, что и следующие плавания этого судна могут оказаться столь же отмеченные кровью, как и первое. Но не воспримут ли хозяева корабля уход Дэвида как предательство? Не посчитают ли для себя опасным, если их бывший матрос станет кому-то рассказывать об одном из своих необычных плаваний? Не резонней ли им, для полной надежности, поступить с ним так, как они поступили с несчастным плотником?
Все эти невеселые мысли Дэвида становились еще более грустными, когда он переступал порог родного дома. Вид осунувшегося от горя лица жены и страданий сына, которого он любил больше всего на свете, с такой силой терзали его душу, что он готов был взвыть волком от горя и безысходности. Болезнь сына он считал драмой всей своей жизни.
В этот день Дэвид как всегда возвратился домой и сразу же увидел какого-то незнакомого господина. Он беседовал о чем-то с его женой, которая сидела рядом с постелью сына. При виде вошедшего мужа она тут же встала.
- А вот и Дэвид! – немного смущенно молвила она.
- Простите, мистер Росс, что нарушил покой вашего дома, - незнакомец поднялся навстречу Дэвиду, - но нам нужно поговорить. Желательно наедине.
Тот недоверчиво посмотрел на незваного гостя, словно бы пытался понять, что можно от него ожидать, затем молча подошел к постели сына, посмотрел на него, взглянул на жену, которая только слегка повела плечами, мол, все как прежде, и только потом уделил внимание гостю.
- Хорошо. Пойдемте со мной.
Они зашли в соседнюю комнату, которая явно не была обременена излишним убранством. Хозяин предложил гостю грубоструганный деревянный стул, сам присел рядом на другой.
- Я слушаю вас, господин. С какой вестью вы пожаловали ко мне?
Незнакомец тяжело вздохнул, снял шляпу, положил ее на край стола, облокотился на уголок столешницы и взглянул на своего собеседника.
- Я буду с вами предельно откровенным, мистер Росс. Я знаю, что у вас беда: тяжело болен сын. Меня также постигла беда: бесследно исчез мой лучший друг мистер Эндрю Сунтон. Одна из нитей этого исчезновения ведет к некому Джозефу Каннингему. Подозревая, что он и есть главный виновник исчезновения моего друга, я пока что, чтобы не навредить делу, не хочу задавать ему прямо вопрос о Сунтоне. Боюсь, что это ничего не даст. Я пошел по иному пути: поднял на ноги всех своих людей и их старания начали приносить первые результаты. Мне известно, что судно «Фаворит» принадлежащее Каннингему, некоторое время назад совершило плавание в район Азорских островов. Откровенно говоря, я догадываюсь, что там происходило, и какой была цель этого плавания. Конечно же, я могу снарядить судно и немедля отправиться к интересующему меня острову. Однако, мне не хотелось бы упускать какие бы то ни было детали этого дела. Возможно, пока я буду плыть к острову, судьба моего друга будет решаться в каком-то другом месте. Мне не хочется терять время и позволить, чтобы произошло непоправимое. Потому-то я к вам и обратился. Мне необходимо знать все и об этом плавании, а, главное, конкретно о моем друге Эндрю Сунтоне. Какая его дальнейшая судьба? Где он сейчас?
- Простите, господин…
- Я бы не хотел называть своего настоящего имени, а выдумывать другое нет смысла.
- Хорошо, так вот: простите, господин, что прерываю вас, но я, ей Богу, впервые слышу об Эндрю… Как вы сказали? Сунтоне? И мне ничего не известно о…
- Вы не дали мне сказать самого главного. Я ожидал, что ответ будет примерно таким. Мне уже пришлось убедиться в том, что это плавание окружено мраком чрезвычайной таинственности. Скажу больше: уже предпринимались попытки выудить что-нибудь об этом загадочном вояже у некоторых других членов команды «Фаворита». Они, явно напуганные чем-то, предпочли держать язык за зубами. Все это верно и, возможно, мне не стоило бы вам об этом говорить, но я ведь обещал быть с вами предельно откровенным. Дело состоит также и в том, что они не столь отчаянно нуждаются в деньгах, как вы. Прежде чем прийти к вам, я дал команду своим людям навести справки о всех членах команды «Фаворита». Поймите меня, мистер Росс: я не пытаюсь извлечь выгоду из вашего горя. Я искренне сочувствую вам и, напротив, хочу помочь вашей семье, вашему сыну. Стоит ли говорить о том, что я хорошо заплачу вам за нужные мне сведения. Мало того: я приглашу осмотреть вашего сына лучших лекарей столицы, оплачу их услуги, помогу приобрести нужные лекарства. Соглашайтесь, мистер Росс. Вы поможете моему горю, я вашему. У вас есть возможность одним махом решить ваши проблемы.
Дэвид молчал. Предложение незнакомца было сверхзаманчивым: появлялась возможность сразу же решить проблему, которая мучает семью Росса последнее время, найти выход из ситуации, которая еще минуту назад казалась Дэвиду неразрешимой. Но понимал он и другое: взболтнув лишнее, он подвергнет смертельной опасности не только свою жизнь, но, вполне возможно, жизни жены и сына. Стоит ли рисковать? Ладно бы речь шла о его личной безопасности. Но рисковать жизнями самых близких ему на этом свете людей, он просто не имел права. И эта опасность, в этом Дэвид был уверен, не надуманная. Люди Каннингема и среди матросов выделялись, словно день от ночи, все шныряли, вынюхивали, прислушивались к разговорам среди команды. Наверное, уже тогда хотели изловить недостаточно бдительных, излишне болтливых и недовольных. Нет! Играть с огнем все-таки опасно!
И вдруг мысль Дэвида пронзила страшная догадка: а что если этот вежливый с виду джентльмен также является одним из людей Каннингема?! А что если все это придумано с целью проверить благонадежность тех, кто участвовал в «золотом» плавании?! И стоит сейчас Дэвиду поддаться на эту уловку, тогда последствия для него могут оказаться весьма плачевными.
- Извините, господин, - сказал Росс вставая, - но ничем не могу помочь вам. Я ничего не знаю о том, что вы мне здесь наговорили. Пойдемте, я провожу вас.
- Но, мистер Росс…
- Прошу вас покинуть мой дом, господин!
Видя решительность хозяина, и поняв, что лишние уговоры будут бесполезны, гость молча последовал за хозяином. Но, прежде чем покинуть дом, задержавшись в дверях, все же успел сказать:
- У вас будет время для размышлений, мистер Росс. Я еще дам о себе знать. Но из-за вашей нерешительности мы оба теряем время: вам нужно срочно заняться лечением сына, ведь болезнь, возможно, прогрессирует, а я хочу скорее отыскать друга, пока моя помощь не окажется запоздалой.
С этими словами незнакомец удалился.
Стоит ли говорить о том, что последующая ночь была для Дэвида бессонной. Его мучили догадки, сомнения, предположения, где, среди всего прочего, главенствовал вопрос: не теряет ли он просто уникальный шанс для своей семьи, отказываясь от предложения этого странного человека? А что если все, о чем он говорит, правда? Ведь его вид вызывает доверие. Глядя в глаза этому человеку, не скажешь, что он способен на подлость. Все это верно. Ну, а что если это все-таки умелая маскировка, а за добродушной личиной все-таки кроется подленькая душонка одного из ищеек Каннингема? Поэтому, отказав ему, Дэвид поступил правильно, уберег семью от неприятностей.
Если все обстоит именно так, то нужно ликовать, что Россу удалось избежать опасной западни. Да, но ликовать как раз хотелось меньше всего. Сын как болел, так и болеет, денег на его лечение как не было, так и нет. А затягивать с лечением, и в этом незнакомец был, конечно же, прав, дальше уж нельзя. Его, Дэвида, медлительность может, не приведи Господи, стоить жизни сыну. Тогда он до конца дней своих будет корить себя за это! Да, но где же, черт возьми, взять денег?!
И вдруг Дэвидом овладела совершенно сумасбродная идея: а что если обратиться с подобной просьбой к самому Каннингему?! Он понимал, что от визита к хозяину можно ожидать всего, чего угодно, но ведь не стоило исключать и того, что, прослышав о беде просителя, хозяин все-таки разжалобится и поможет больному ребенку. Правда, тогда, по завершению первого плавания «Фаворита», Каннингем проявил скупость и не поощрил должным образом экипаж своего судна. Но ведь тогда речь шла о многих людях. На всех, как говорится, не напасешься. Неужели теперь такой богатый господин не может помочь одному человеку?! К тому же, рассуждал Дэвид, возможно, все эти проверки благонадежности экипажа при помощи «друга Эндрю Сунтона» были задуманы самим Каннингемом и им же контролируются. Поэтому визит к хозяину будет просто гениальным ходом: тот, зная, что Дэвид не позарился на предложенные деньги, и не выдал тайну Каннингема, по достоинству оценит поступок одного из матросов своего судна и выполнит его просьбу. Поможет с деньгами или с лечением сына. Дэвид так проникся этой идеей, что утром, собираясь с визитом в дом Каннингема, почти не сомневался, что все завершится удачно.
Чем ближе он подходил к дому хозяина, тем нерешительней становилась его походка, тем сильнее замедлялся его шаг, и все большие сомнения закрадывались в душу. Но Дэвид тут же вспомнил о сыне, еще раз внушил себе, что деньги ему для лечения так или иначе все равно нужны, и заставил себя продолжить путь. Подходя к парадному входу великолепного дома Каннингема, который своей громадой, своим величием настолько давил Росса, словно бы прижимал его к земле и уменьшал до размеров мелкой букашки, им овладело чувство, словно он добровольно влазит в пасть хищного зверя.
Отправляясь к Каннингему, Дэвид надел самую лучшую одежду, но, невзирая на это, дворецкий долго и придирчиво осматривал его, размышляя, как же поступить: доложить о нем хозяину, или прогнать прочь. Судя по кислому выражению лица дворецкого, он больше был склонен ко второму, что и неудивительно: за многие годы службы у Каннингема он привык, что к тому жалуют в дом богатые господа, в дорогих одеждах, подъезжают к дому в роскошных экипажах. А тут невесть откуда является какой-то голодранец, и хочет поставить себя в один ряд с таким всесильным человеком, как его хозяин. Дэвид, видя кислую мину на лице дворецкого, понимал, что из его задумки может ничего не получиться, но, оказавшись так близко от намеченной цели, и, ощутив, образно говоря, запах возможного успеха, он почувствовал, что теряет голову. Желание во что бы то ни стало попасть на прием к хозяину и выпросить у него вожделенные деньги на лечение сына, стало нарастать в нем с катастрофической быстротой. Получив вежливый отказ дворецкого, он с удвоенной силой начал вновь упрашивать того, но, видя, что лицо намеревавшегося уйти прочь и захлопнуть перед непрошеным гостем дверь дворецкого выразительно суровеет, он понял, что нужно действовать нестандартно. Нужно было применить какую-то особую уловку, чтобы она наверняка подействовала на этого непроницаемого, бесчувственного, как казалось просителю, истукана. Причина, приведшая Дэвида в этот дом, должна показаться дворецкому важной и значимой, такой, что заинтересует его хозяина. Поэтому визитер не придумал ничего лучшего, чем выпалить:
- Скажите, ради Бога, своему хозяину, что пришел человек, участвовавший в золотом плавании, и к которому вчера приходил человек, разыскивающий своего друга Эндрю Сунтона!
Дверь, мгновение назад находившаяся в движении и от полного закрытия которую отделяла всего лишь крохотная щель, вдруг резко остановилась. Потом слегка приоткрылась, и Дэвид скорее не увидел, а почувствовал на себе пристальный взгляд дворецкого. Через некоторое время дверь окончательно распахнулась, и Дэвид теперь имел возможность наблюдать, так сказать, во всей красе застывшего в дверях дворецкого. Лицо которого было взволновано, хотя, казалось, он старался не выдавать своих чувств. Сухо сказав, словно отрезав: «Подождите. Я доложу о вас!» он скрылся за дверью.
Дэвид, потерявший было голову оттого, что его встреча с хозяином может не состояться, сейчас, поняв, что он, видимо, будет допущен к Каннингему, начал потихоньку успокаиваться. Состояние, когда он не контролировал себя, а тем более то, что говорил, проходило. На смену ему возвращалась возможность соображать. Вопрос: «А не сболтнул ли я в горячке чего-нибудь лишнего?!» возник сразу же, как только он мало-мальски успокоился. Ответом был легкий холодок дурного предчувствия, пробежавший у него по спине. Понимая, что совершил величайшую глупость, громогласно заявив о запретном, Дэвид слегка попятился назад. Почувствовав, что за этой дверью его ожидает смертельная опасность, Дэвид повернулся, чтобы поскорее удалиться прочь, но услышал за своей спиной громкий голос дворецкого:
- Куда же вы?! Я доложил господину Каннингему. Он ждет вас!
Дэвид в нерешительности остановился, не зная, как ему поступить.
- Да я вообще-то…
Но дворецкий не оставил ему право выбора. Он проворно спустился по ступенькам, взял замявшегося визитера под локоть, и увлек его за собой. Причем хватка его была настолько крепкой, что Дэвиду показалось: если бы даже он надумал бежать, этот крепкого вида дворецкий, больше смахивающий в эту минуту на палача, не дал бы ему этого сделать.
Следуя вместе с тем по коридорам дома, Дэвид чувствовал себя кроликом, оказавшимся в пасти питона. Ему казалось, что он сам себя загнал в западню, из которой уже никогда не выберется. Чувство безысходности усилилось, когда он попал в огромную комнату, где на одном из кресел величаво восседал сам Каннингем. После легкого кивка дворецкий удалился, оставив гостя одиноко стоять посреди всего этого великолепия. Оно угнетающе давило на того. Совершенно растерянный Росс в нерешительности переступал с ноги на ногу. Впервые в своей жизни он оказался в такой ситуации, поэтому, не будучи обученным светским манерам, не знал, как ему быть. Заговорить первым, поскольку именно он пожаловал с визитом, и от него, по понятию Дэвида, должна была исходить инициатива, или дожидаться, пока скажет свое слово хозяин? Вконец запутавшийся гость, памятуя, что ему непременно нужно выпросить денег на лечение сына, решил начать первым:
- Я... Прошу простить меня, господин, но я... У меня тяжело болен сын и срочно нужны деньги на его лечение. Я осмелился просить их у вас, так как у меня нет другого выхода. Я забыл сказать главное! Я не просто так прошу! Я ведь верно служил вам и обязуюсь впредь верно служить. Только окажите поддержку моему больному сыну.
Громоподобный, как показалось Дэвиду, голос хозяина прервал его жалкий лепет:
- Как звали человека, который представился вам другом Сунтона?!
Росс слегка растерялся от такой твердости, и даже угрозы в голосе Каннингема.
- Я не знаю, хозяин. Он сказал, что не хотел бы раскрывать себя. Он сказал, что является другом этого Сунтона и хочет, во что бы то ни стало разыскать его. Он просил рассказать все, что происходило во время первого плавания «Фаворита».
И тут Дэвид понял, что, заинтересовавшись другом Сунтона, Каннингем как бы подтвердил то обстоятельство, что ему ничего не известно об этом визите. Что это была не проверка, задуманная самим же хозяином. Стало быть, нужно извлечь как можно больше пользы из того, что он, Дэвид, не поддался на уговоры этого человека, а сохранил верность своему хозяину. Нужно только сейчас все это более доходчиво произнести хозяину, чтобы он по достоинству оценил верность своего подчиненного и щедро его наградил за это.
- Он обещал мне за эти сведения, - торжественно начал Дэвид, предвкушая, что речь его будет длинной и такой, которой он непременно разжалобит сердце хозяина, - много денег, оплатить лечение сына, купить лекарства. Но я не сказал ни слова! Я верно служил...
- Как он из себя выглядел?
Всего лишь одной короткой фразой Каннингем спустил гостя с небес на землю. Грубо прерванный хозяином, в интонации которого, ко всем прежним ноткам добавилась еще и изрядная порция раздражения, Дэвид понял, что тому глубоко наплевать на него, на его больного сына и на все прочее. Того явно заинтересовал незнакомец, разыскивающий своего пропавшего друга, и ничего больше. В Дэвиде он видел лишь того, кто способен вывести Каннингема на нужного ему человека (а, вернее, ненужного, ведь в нем хозяин видел своего врага - это было совершенно очевидно), и не более того. Грубость хозяина, возможно, желавшего таким образом как бы запугать визитера и добиться от него максимум для себя полезного, возымела обратный эффект. Дэвида, еще минуту назад трепетавшего перед одним только видом хозяина, сейчас сильно задело то, что тот оказался таким неблагодарным. Ведь теперь получается, что вчерашний визитер был честным, и предлагал Дэвиду большие деньги и настоящую помощь в лечении его сына! Росс, который именно сейчас в подобной помощи нуждается, все же отказал тому! Да за такой поступок Каннингем должен озолотить его! А он даже не хочет его выслушать! И хотя выработанная годами рабская покорность перед всевозможными господами и начальниками, будь то на корабле или на суше, все еще прочно сидела в Дэвиде, сейчас, чувствуя, что держит в руках неплохие козыри, которые так интересуют Каннингема, осмелился все-таки немного поторговаться:
- Простите меня, Христа ради, хозяин. Я непременно расскажу вам все, что вас интересует, но мой сын так нуждается в лечении! Зная, что вы поможете ему, я бы с удвоенным усердием стал бы помогать вам и отвечать на любые ваши вопросы. Коль я отказался вчера от больших денег, что предлагал мне незнакомец, то, стало быть, я доказал свою верность вам, и...
- Ты что, паршивец, торговаться со мной вздумал?! - Голос и весь вид Каннингема просто извергали гнев. - Немедля отвечай, как он выглядел! Да живо!
Только сейчас до Дэвида окончательно дошло, какую глупость он совершил, отказавшись вчера от столь заманчивого предложения! Господи! Ну, это же надо быть таким глупцом! Согласись он вчера, и все проблемы одним махом были бы решены! Сын был бы спасен! А теперь... Нашел, к кому прийти и у кого просить помощи! Вот болван!
Но идти на попятную теперь уже было поздно. Как нельзя было сейчас бросить что-нибудь колкое в лицо этому скряге, гордо развернуться и уйти. Чем это грозило бы для него и его семьи, Дэвид понимал. Поэтому нужно было как-то выкручиваться из сложившейся ситуации.
И тут Дэвида осенило! Еще ничего не потеряно! Незнакомец ведь обещал вчера, что еще раз наведается к Дэвиду! Стало быть, у него все еще остается возможность заполучить желанные деньги и желанную медицинскую помощь для сына! Нужно только сделать так, чтобы сейчас этот скряга отцепился от него, а потом ждать, когда вновь явится спаситель их семьи. Нужно только не сильно давать волю словам перед хозяином, чтобы тот по устному описанию не смог понять, о ком идет речь. Ведь если Дэвид подробно расскажет о незнакомце, то Каннигем, вполне возможно, сможет по этим приметам узнать кого-то из знакомых ему людей. Росс не был искушен в тонкостях подобных интриг, но у него все-таки хватило сообразительности понять, что, видя в желающем отыскать Сунтона незнакомце врага, Каннингем поступит с ним так, как раньше поступил с его другом. А что если это произойдет раньше, чем тот вновь явится в дом к Россу и не выложит в обмен на интересующие его сведения немалую гору денег?! Нет! Нужно молчать!
- Простите, хозяин, - смущенно начал Дэвид, - но кроме широкополой шляпы и черного плаща я, клянусь Господом, ничего особого в нем не заметил.
В комнате воцарилась напряженная тишина. Гость чувствовал, что хозяин ждет от него дальнейших описаний, но не знал, как поступить. И взболтнуть лишнего не хотелось, и навлекать на себя гнев хозяина тоже. А то, что сейчас может последовать негодующий взрыв со стороны Каннингема, - это Росс интуитивно уже почувствовал.
- И это все?!
Голос хозяина едва не срывался от возмущения. Гость начал понимать, что так просто, как это он решил вначале, ему из этой ситуации не выпутаться. Но еще надеялся, что все разрешится само собой.
- Но я, ей Богу, ничего больше в нем не увидел, он все время отводил в сторону взгляд, шляпу надвинул на самые глаза, поэтому их не было видно.
Вновь воцарившаяся неловкая тишина закончилась тем, что хозяин поднялся и угрожающе двинулся на своего гостя. Вид у него был такой злобный, что Дэвиду казалось: сейчас тот вдавит пальцы в его кадык и начнет душить. Сдвинутые на переносице брови и испепеляющее гневный взгляд настолько усиливали эту догадку, что Дэвид в испуге даже сделал шаг назад, когда тот приблизился к нему вплотную. Но всего этого не произошло. Каннингем лишь продолжал сверлить его гневным взглядом и не спеша, словно бы с трудом выдавливая из себя слова, скорее не сказал, а именно прошипел:
- И ты, мерзавец, надеешься, что тебе удастся провести меня? Неужели ты всерьез считаешь, что умнее меня, а я – глупец - и поддамся на твой обман?
- Да что вы, хозяин! Я не посмел бы! Я..
- А знаешь ли ты, червяк, что мне известно местечко, тихое, уютное, где под пытками, под жесточайшими пытками, такие как ты, несговорчивые и молчаливые, вдруг начинают щебетать, да еще как! Они становятся на удивление словоохотливыми, но уже потом, когда в их организме произошли непоправимые изменения. Когда уже никакие лекари, будь они самыми опытными, не смогут возвратить таким упрямцам как ты, утраченное здоровье.
Дэвид дрожал, словно осиновый лист.
- Да что вы, хозяин! Я… Я все… Я расскажу все, что вы хотите! Но он, правда, выглядел как-то таинственно! Гордый такой, властный. Лицо суровое, властное, но ничем особым не выделяется. Я имею в виду, что ни шрама, ни какой иной приметы у него не было. Высокий, стройный…
Росс скороговоркой принялся описывать все, что можно было рассказать о его вчерашнем визитере. Страшный вид разгневанного хозяина и его еще более ужасная угроза произвели на бедолагу сильное впечатление. Он понял, что играть в недомолвки с таким человеком, как Каннингем, действительно, опасно. Поэтому и решил рассказать ему все. Тот наморщил лоб и долго думал, видимо, соображая, кто бы из его знакомых мог подходить под эти описания, а затем вдруг решительно направился к столу. Дэвид затаил дыхание: что же сейчас будет?! Тот взял в руку находящийся на столе колокольчик и позвонил в него. Сию же минуту из дверей, но не из тех, в которые заходил гость, а из находящихся в противоположной стене комнаты, быстро появились два рослых и плечистых джентльмена, которые застыли перед хозяином в ожидании дальнейших приказаний. Тот перевел взгляд на Росса и медленно, словно с издевкой, растягивая слова, сказал:
- Препроводите-ка, голубчики, этого господина к Вуду. Может, под его пытками он станет сговорчивей и поведает нам нечто такое, из чего можно было бы понять, кто к нему приходил или как нам изобличить и схватить этого загадочного друга господина Сунтона.
Страх просто парализовал Дэвида. Причиной тому было не только слово «пытка», значение которого он, конечно же, прекрасно разумел. После этих слов он понял, что его сейчас упекут в какие-нибудь застенки, где он может провести неизвестно сколько времени. А в это время нуждающийся в лечении сын будет ждать отцовой помощи, а тот будет бессилен что-либо предпринять! Страх настолько сильно парализовал бедолагу, что, желая крикнуть: «Пощадите, хозяин!», он не смог этого сделать. Эти слова просто застряли в его пересохшем горле.
Двое верзил подошли к Дэвиду и стали по обе стороны его рук. Один из них тихо, почти шепотом, но твердо и уверенно произнес:
- Сейчас ты покорно последуешь за нами, и мы пока не будем прибегать ни к помощи оружия, ни к помощи насилия. Если кто-либо встретится в залах дворца, он не должен что-либо заподозрить. Он должен видеть в нас, мило улыбающуюся, куда-то направляющуюся, компанию. Если же ты попытаешься звать на помощь или бежать, то… Я бы не советовал тебе этого делать.
- Но я… Я сказал правду…
Сильные руки крепко взяли его под локти и буквально увлекли за собой. Задыхающийся от страха и отчаяния, Дэвид принял последние попытки спасти положение. Он оглядывался, бросая последний взгляд на хозяина, и, пытаясь его разжалобить, кричал:
- Но я, действительно, все сказал о его внешности! А разоблачить и поймать вы его сможете, когда он придет ко мне в следующий раз. Он ведь дал время мне подумать и сказал, что вскоре снова явится…
- Постойте!
Окрик Каннингема был настолько властным, что заставил его людей тут же остановиться. Все это время движения хозяина были медлительными и где-то даже вальяжными, а сейчас он едва ли не бежал к Дэвиду.
- Что ты сказал?! Повтори!
Видя такую реакцию, бедолага дрожащим от волнения голосом, запинаясь, повторил свои слова:
- Он был огорчен, что я ничего ему не рассказал ни о золотом плавании, ни о его друге Сунтоне… Но он сказал, что у меня нет выхода, поскольку на лечение сына мне все равно нужны деньги. Он посоветовал мне подумать и сказал, что в ближайшее время вновь явится за ответом.
Росс видел, как моментально изменилось выражение лица Каннингема. Лихорадочный блеск горящих глаз выдавал в нем азарт охотника, преследуемого добычу. Он машинально потер подбородок, словно бы обдумывал что-то, а потом перевел взволнованный взгляд на своих помощников.
- Так! Он у нас на крючке, и мы не должны упустить его! Сейчас же следуйте с этим господином в его дом, который отныне станет вашим. Не отходите от окон! Не сводите глаз от входа в дом! Никому из дома не выходить! Как только явится интересующий нас джентльмен, вы должны немедля доставить его сюда. Вернее, прямо к Стэнли Вуду, чтобы он мог сразу же приступить к своим обязанностям. Все! Ступайте!
Росс вздохнул с облегчением, он понимал, что смертельная опасность для него миновала. К тому же, видя такой крутой поворот событий, решил использовать сложившуюся ситуацию с максимальной пользой для себя:
- Простите, хозяин. Но если этот джентльмен будет вами изловлен, нельзя ли в благодарность за мою помощь… Сын мой ведь так болен, ему лечение нужно.
Каннингем скорчил недовольную гримасу, с пренебрежением посмотрел на просителя, а затем перевел взгляд на своих слуг.
- Вы за этим голубчиком, кстати, тоже посматривайте. Все! Ступайте!
- Слушаемся, господин Каннингем!
И с этими словами устремились к выходу, увлекая за собой унылого визитера. Покидая под присмотром своих провожатых этот дом, Дэвид на чем свет стоит ругал себя за свою же глупость и проклинал тот миг, когда он отклонил столь заманчивое предложение своего гостя и решил искать поддержку в этом вертепе жадности и злобы.

Х.

- Страффорд в Тауэре! Невероятно! Кто бы раньше мог подумать, что такое может случиться?! Не зря весь Лондон полнится слухами об этом.
- Это верно! Прищемили таки хвост всесильному царедворцу! - Томас Крэсвелл пододвинул поближе свободный табурет, стоящий рядом, взгромоздил на него ноги, устало вытянул их, похрустывая костяшками и еще больше откинулся на спинку грубоструганного деревянного стула, на котором сидел. Так было гораздо удобней, сидя у окна, наблюдать за тем, что происходит за пределами дома. - Молодчина Пим! Он наведет порядок! Он и до короля доберется! Вспомнишь мои слова! Лихо он Страффорда перехитрил!
- Так как же все-таки это произошло? А то всякий по-разному говорит. Ты ведь интересуешься политикой: расскажи, как все было, Томас.
Тот слегка зевнул, не отрывая взгляда от окна. Может его, после долгого пребывания на вверенном ему посту, действительно потянуло на сон. То ли он, как всякий добрый рассказчик, перед тем, как начать свое повествование, всякими уловками старался еще более заинтриговать слушателя томительной паузой. Сосредоточенным выражением лица он старался придать еще более важное значение тому, что он сейчас скажет.
- Ну, начнем с того, что тебе, Джеймс, надеюсь, не нужно объяснять, кто такой Джон Пим?
- Ну, что ты, Томас?! Конечно!
- Так вот. Хотя вокруг себя он и собрал таких энергичных людей, как Гезльринг, Сент-Джон, Гемпден и других, способных изрядно встряхнуть старушку-Англию, все же, считаю, главным вдохновителем всего происходящего является он, Джон Пим! Это он заманил этого негодяя Стаффорда в ловушку! Много тот воды намутил! Даже, говорят, накануне созыва парламента и то, бестия, старался убедить короля: дескать, нужно идти напролом! Призывал к тому, чтобы армию из Ирландии бросить сюда и с ее помощью усмирить непокорных. Говорят, что он, предчувствовал, что против него готовится обвинение, поэтому и хотел объявить лидеров парламента государственными изменниками и упрятать их в Тауэр. И речь, говорят, подготовил обвинительную с требованием арестовать и Пима, и Гемпдена, и всех прочих! Да только вышло все наоборот! Умница Пим перехитрил его! В тот день, когда Страффорд должен был выступить со своей обвинительной речью, он, уверяя палату общин, что хочет сообщить сведения чрезвычайной важности, попросил запереть все двери палаты, чтобы никто и ничего не помешали ему говорить. Членов палаты призвал выносить, исходя из услышанного, свои решения. Когда его просьба была выполнена и все двери заперты, Пим, судя по рассказам, проявил такой дар красноречия, что все не могли остаться равнодушными к тем обвинениям, что он выдвинул против Страффорда! Все грехи первого министра короля вспомнил! Поэтому, когда Пим в заключение предложил безотлагательно предоставить палате лордов обвинение Страффорда в государственной измене и тотчас сразу же взять графа под стражу, все, проникшись красноречием оратора, поддержали эту идею. Все в порыве эмоций дружно поспешили в палату лордов и вручили им наспех составленный текст обвинения. Там, видимо, тоже не очень-то любили Страффорда, поэтому его в тот же день вызвали в палату лордов, подвели к барьеру и заставили преклонить колени, пока спикер зачитал текст обвинения. Прямо оттуда его, родимого, сразу же отправили в Тауэр. Всю дорогу некогда всесильному графу довелось трястись в казенной карете.
Рассказчик умолк, вглядываясь в проходящих вдали людей, а слушатель, увлеченный его рассказом, словно бы очнулся от сна:
- Да... Такой человек и... Кто бы мог подумать?!
- Да уж! Главнокомандующий армии, лорд-лейтенант Ирландии, первый министр короля, его любимец! И такой бесславный конец! Впрочем, возможно, Карл еще сможет выручить своего советчика. Ведь когда тот все медлил с отъездом с севера в Лондон, король, говорят, успокоил его, мол, нечего вам, господин граф, бояться! Никто не посмеет тронуть волоса на вашей голове! Дескать, это так же верно, как и то, что Карл - английский король! Так что, может, он и вступится за своего любимчика. Но уж очень это сомнительно! Парламент не упустит возможности поквитаться со Стаффордом, да и показать, кто есть кто сейчас в Англии. Ты же видишь, что сейчас творится вокруг?! Все бурлит! Вот времена настали!
- Да уж, - согласился Джеймс, - беспокойные времена. Так все тихо и мирно шло и на тебе...
- Так это же здорово! На волне таких потрясений есть возможность добиться чего-то, проявить себя, схватить капризную фортуну за подол!
- Ну-у-у, это ты уж лишку хватил. Нам-то что от этого? Это там господа богачи все мутят воду.
- Ну, не скажи! - По озорному огоньку, блеснувшему в глазах Томаса, его оппонент понял, что сейчас тот коснулся явно не равнодушной ему темы. - Во времена всевозможных потрясений да революций всегда есть шанс проявить себя каждому, имеющему желание к этому и стремление! Я, не в пример тебе, давно интересуюсь всевозможными занимательными случаями из истории! Случалось, что обычный простолюдин возглавлял, к примеру, восстание, и творил такое, что короли и императоры трепетали перед ним от страха, как младенцы! Оглянись вокруг! Посмотри, накануне каких событий находится старушка-Англия! Народ бурлит! Самые активные его представители имеют возможность и в палату общин попасть, и еще как-то проявить себя! При дележе земли или конфискованного у врагов государства имущества наиболее рьяные могут и себе ломоть жирный оттяпать! Почему среди этих баловней судьбы не можем оказаться и мы с тобой? Почему ты на меня так уставился, дружище Джеймс? Если ты всю оставшуюся жизнь желаешь довольствоваться ролью слуги, то Бог тебе судья! Но уж я-то постараюсь не упустить возможность осуществить свою давнюю мечту! Я уж непременно изловчусь и схвачу птицу удачи за хвост!
- Да ты совсем свихнулся на своей политике и истории, Томас! Какое ты, простой слуга господина Каннингема, имеешь отношение к имуществу врагов государства?! Ты-то тут при чем?!
- Э-э-э, братец, мелко плаваешь! Мыслишь еще мельче! Ты обратил внимание, каким щеголем сейчас выглядит Сайлас Прингл, племянник хозяина? И наверняка не помнишь, каким он был, когда впервые переступил порог дома хозяина. Бродяга, да и только! Нищий оборванец!
- Ну, так ведь он племянник хозяину! Родственник! Что ж ты себя-то с ним ровняешь?
- Вот тут ты верно сказал! Я себя, действительно, и равнять с ним не хочу! Он глуп, как пень! Вспомни его болтовню на балу, вспомни, как хозяин дважды хотел отдать его в руки Вуда! Тот всего лишь небольшую смекалку проявил и смотри - чего достиг! Я так понимаю: хозяин держат его при себе не столько из-за того, что он родственник, сколько потому, что желает видеть, скажем так, рядом верного человека, первого помощника. Почему бы мне, для начала, не занять, к примеру, место возле господина Каннингема вместо этого глупого Прингла? А там, глядишь, и...
- Да о чем ты говоришь, Томас?! Как же это возможно?!
- Все возможно! Для начала нужно проявить себя чем-то особым. Вот, к примеру, схвачу я здесь этого незнакомца, которым так интересуется хозяин, доставлю его к Каннингему, ну хозяин на радостях, пожалуй, и отметит мои особые заслуги. Там, глядишь, еще чем-либо отличусь, войду в еще большее доверие. А тем временем бестолковый Прингл, совершит очередную свою глупость. Хозяин на этот раз уж точно отправит его к Вуду, ну, а меня, стало быть, возьмет на его место. Ну, или вместо него - это как хочешь назови. Почему бы не помечтать о подобном раскладе? Где твоя фантазия, Джеймс?!
Тот, явно не разделяя оптимизма своего друга, лишь пожал плечами.
- Так то оно так, но... Не верится мне... Я люблю, когда все проще, не нужно ломать над чем-то голову. Мне легче свернуть кому-то шею по приказу хозяина да получить за это свое жалование. А чтобы так, как ты говоришь... Не по мне все это.
- Поэтому ты никогда и не окажешься на вершине успеха, поэтому тебе никогда и не быть в числе тех, кто ведет за собой остальных и кому все достается. Ты возьми того же Прингла! Он всего-навсего помог хозяину вытрясти из этого Сунтона его золотишко и смотри что получилось: он и дядюшку своего раздобрил, завоевал в его глазах доверие, и сам, наверное, получил немалую долю из добытого на том острове. Почему, спрашивается и нам не повторить то же самое? Прингл, скажем так, вытряс золотишко из Сунтона, а мы теперь то же самое сделаем и с его защитником! Коль ты, милок, так убиваешься за своим дружком, то отправляйся на небеса вслед за ним, а уж добро твое мы здесь как-нибудь поделим. И если хозяин в случае с Сунтоном на радостях возвысил глупого Прингла, то почему бы теперь, в случае с дружком этого висельника, хозяину то же самое не сделать со мной?! - И понимая, что этот разговор, пора заканчивать, Томас, слегка зевая, сказал: - Ну ладно, хватит болтать! Я пока сам займусь наблюдением, а ты можешь немного отдохнуть. Кто знает, сколько нам еще придется торчать в этой проклятой норе! Эй, хозяин! А ну-ка состряпай, любезнейший, нам что-нибудь поесть! А то что-то в животе урчит! Джеймса за стол пригласи, невежда, а мне сюда подашь: я не хочу отвлекаться от наблюдения, чтобы не прозевать твоего обещанного гостя.
Дэвид Росс остановился и с негодованием посмотрел на сидящего у окна Томаса.
- Да вы что, люди добрые, совсем с ума сошли, что ли?! Держите всю мою семью взаперти, в то время, когда мой сын очень болен и мне нужно что-нибудь предпринимать, чтобы спасти его, да еще и требуете кормить вас, хотя в доме нет ни крохи! Нам самим есть нечего!
- Ну-ну, угомонись! - В словах Томаса сквозили и ехидство, и угроза. - Радуйся, что ты дома находишься. В тисках Вуда и от его раскаленных добела орудий пыток ты сейчас по-другому щебетал бы! Выполняй, что велено, а то узнаешь, кто такой Томас Крэсвелл! Я не привык просто так бросать слова на ветер!
И в то же мгновение он подскочил, словно ужаленный, сделал резкий шаг назад, словно прятался от кого-то, и тихим, сдавленным голосом, срывающимся от волнения, шепотом, почти украдкой, произнес:
- Быстрее посмотри в окно, хозяин! Не тот ли это джентльмен, что советовал тебе подумать и обещался вернуться еще раз? Только не подходи близко к окну! И упаси тебя Господь подать ему какой-нибудь знак! Да живо! Чего медлишь?!
Волнение Крэсвелла передалось и Россу. Он, затаив дыхание, взглянул в окно и увидел приближающегося к дому высокого джентльмена в черном плаще и широкополой шляпе! Он! Правда, походка у него не столь уверенная, как была тогда, когда он покидал дом Росса после первого визита сюда. Возможно, он сейчас чувствует какой-то подвох, который может ожидать его в этом доме, поэтому поступь его и не столь тверда?
У Дэвида в тревоге сжалось сердце от предчувствия того, что сейчас произойдет, а еще больше, от осознания того, что могло бы произойти, если бы он, дурень, не поперся невесть зачем в дом этого проклятого Каннингема! Сейчас Дэвид все бы рассказал этому благороднейшему незнакомцу и буквально через несколько минут у семьи Росса было бы то, что последнее время он так долго и безуспешно ищет!
- Да говори же, бестия, это он или нет?! Чего молчишь?!
Дэвид тяжело вздохнул;
- Да, это он.
- Правду говоришь? Не врешь?!
- Да что уж тут врать? Такие гости в этот дом не каждым день являются.
Понимал это и Крэсвелл, поскольку сразу же, не дожидаясь ответа, обнажил шпагу и застыл наготове. Ответ хозяина дома лишь подтолкнул его к действию. Он кивком головы дал знак Джеймсу, который и без его указки уже стоял со шпагой в руке. Видимо, только в политике его можно было назвать человеком недалеким, а уж в своем-то деле, где нужно было применить силу, Джеймс, вне всякого сомнения, был отменным специалистом своего ремесла. Скорее всего, давал о себе знать и опыт. Им с Томасом не единожды приходилось по приказу хозяина пронзать шпагой грудь несчастных, имевших неосторожность оказаться на пути Каннингема, или по его приказу доставлять их в камеру пыток к такому же знатоку своего дела, как и они сами, Стэнли Вуду.
Незавидная участь ждала незнакомца в черном плаще. Не успел он переступить порог дома, как двое крепких слуг Каннингема, скрутили ему руки и увлекли вслед за собой. Удрученному от всего увиденного хозяину дома только лишь оставалось смотреть вслед удаляющейся троице и слышать вопли пытающегося вырваться бедолаги:
- Как вы смеете?! За что?! Почему вы меня держите?! Да пустите же меня!
Этот голос еще больше насторожил Дэвида. В прошлый свой визит незнакомец говорил с ним спокойным, твердым и уверенным голосом, который сильно отличался от теперешнего его вопля. Возможно, попав в столь незавидное положение, он, осознавая, что его ждет впереди, потерял контроль над собой? В преддверии беды человек не склонен утруждать себя подбором изысканных речей, да правильной постановкой интонации своего голоса. Одним словом, при пожаре и при беде человек кричит «Пожар!» и «Спасите!» почти одинаково, что рыночный торговец, привыкший орать: «Купите! Не проходите мимо!», что благовоспитанный джентльмен или дамочка, речи которых до этого момента очень напоминали мирное плескание неспешно протекающего ручейка на живописной долине.
Отчаянию Дэвида не было предела. Он еще и еще раз корил себя за свой опрометчивый поступок, из-за которого он теперь лишился такой реальной для своей семьи помощи. А то, что незнакомец вернулся в его дом второй раз, свидетельствовало о серьезности его намерений, подтверждением того, что все, что он говорил, является правдой! Господи! А Дэвид принял его за одного из людей Каннмнгема! Разве можно было сравнить такого вежливого и душевного в разговоре человека, с этими двумя негодяями, которые являясь слугами Каннингема, сами были чем-то похожи на своего жестокого хозяина?! Куда в тот день смотрели его глаза?! О чем он, глупец, думал, отвергая столь лестное для его семьи предложение?!
Увидев стоявшую рядом печальную жену, он привлек ее к себе, обнял и едва не заплакал.
- Что же я, глупец, наделал?! - Сокрушенно выдавил он застрявшие в горле слова. - Какого человека загубил! А ведь он мог бы нам помочь! Тогда он нам так много обещал! И сейчас мы могли бы все это получить, если бы не моя глупая подозрительность! Как же теперь нам быть?! Что будет с нашим сыном?!
Слезы потекли из его опечаленных глаз. Жена сдавленным голосом сказала:
- Да, этот человек смог бы нам помочь. Ведь он... Он уже начал было помогать нам. А теперь...
Дэвид удивленно вскинул на нее брови.
- Как это «начал было помогать нам?» Что это значит?
Та замялась, словно бы не решаясь говорить о чем-то, но потом сказала:
- На следующий день, когда ты ушел, как потом оказалось, к господину Каннингему...
- Не называй этого мерзавца господином!
- Прости, родной! Это я так, по привычке. Я ведь, понимая, что ты на службе у него, молила Бога, чтобы хозяин...
- Да опять ты, глупое создание, несешь черт знает что! «Хозяин!» Тьфу! Говори о деле!
Та, вконец обескураженная, продолжила:
- Так вот... На чем я остановилась? Ах да! Только ты ушел к хозя... Только ты, значит ушел, а тут вскорости к нам какой-то человек явился. Доктор, говорит. Встревожилась я: к чему бы это?! Я, конечно же, стала расспрашивать у него, а он говорит, мол, какой-то господин ему щедро заплатил, чтобы я осмотрел вашего сына. Разве могла я ему отказать, когда наш сыночек так в этом нуждается?! Долго он осматривал Джимми, слушал, ухо даже прикладывал, все записывал в какие-то бумаги. А потом собрался уходить. Долго я упрашивала его, прося сообщить, что с нашим сыном. Но он лишь сдвигал плечами и говорил, что на этот счет тот, кто заплатил ему за осмотр Джимми, ему ничего не сказал. А поскольку тот обещал еще раз заплатить, когда он ему расскажет все о нашем мальчике, то боится взболтнуть что-либо лишнее, чтобы не рассердить этого... Ну, кто деньги платил. Правда, видя, как я волнуюсь, да еще когда я сказала, что он потому, наверное, и молчит, что нашему мальчику, наверное, уже ничто не сможет помочь, он все-таки пожалел мое материнское сердце и успокоил меня. Болезнь вашего сына, говорит, очень даже излечима, нужно только... А вот, что нужно, он так, запнувшись на полуслове, и не сказал. Говорит, что обо всем мы узнаем от того господина, который так заботится о нашем сыне. И ушел.
- Так что же ты, глупая, мне до сих пор ничего об этом не говорила?!
- Да я ведь собиралась сказать! Я ведь с нетерпением ждала тебя, что бы быстрее сообщить эту радостную весть! Но ты... Ты возвратился в дом в сопровождении этих двух головорезов… По вашим разговорам я поняла, что произошло, и решила помалкивать, чтобы после моего рассказа не получилось еще хуже. Ой! Посмотри!
Видя, что у жены, взглянувшей в это время в окно, округлились от удивления глаза, Дэвид и сам посмотрел туда. Увиденное им едва ли не заставило его вскрикнуть от изумления. С левой стороны улицы к его дому твердой и уверенной походкой направлялся высокий господин в черном плаще и широкополой шляпе! Первой мыслью Росса было: тот справился с обоими слугами Каннингема, освободился от них и вернулся назад в интересовавший его дом. Но почему тогда он появился слева, если минуту назад вся троица, выйдя из дома, повернула направо? Не мог же он так быстро обойти вокруг близлежащие дома! За такое короткое время это было совершенно невозможно!
Дэвид чувствовал, как с каждым шагом приближающегося незнакомца сердце его стучит все сильнее, и когда тот подошел совсем близко к двери, оно готово было выскочить из груди! Неужели угасшей, казалось бы, надежде не суждено умереть окончательно, а возродиться вновь и принести такой желанный для семьи Росса результат?! Дэвид проворно бросился к двери и распахнул ее перед незнакомцем. Тот, не ожидая особого приглашения, зашел в дом, увидев оторопелые от удивления лица хозяев, улыбнулся, но тут же стал серьезным. Сел на первый подвернувшийся стул и движением руки пригласил к тому же и хозяев. Совершенно растерявшийся Дэвид, выполняя волю гостя, поспешно плюхнулся на один из табуретов, рядом с гостем, а хозяйка так и осталась стоять на своем месте, не зная, как ей поступить. Гость в это время уже разговаривал с хозяином дома.
- У нас совершенно нет времени на лишние разговоры, поэтому сразу же перейдем к делу. Приходите же скорее в себя, черт возьми! Мне нужно, чтобы вы отдавали себе отчет в том, о чем я собираюсь с вами поговорить. Хорошо, я все объясню. Эти двое увели с собой вовсе не меня. Мои люди постоянно следили за вашим домом, и мне все известно и о вашем визите к Каннингему, и о засаде в доме. Чтобы перехитрить этих ищеек, мне достаточно было хорошо заплатить одному из бродяг, который внешне был похож ростом и комплекцией на меня, дать ему похожие на мои плащ и шляпу. Не только слуги Каннингема, но и вы тоже посчитали, что это был именно я. Именно это и требовалось. Вскоре все откроется, и Каннингем, увидев, что его перехитрили, пошлет сюда снова своих ищеек. Поэтому мы должны торопиться и до того времени пока возвратятся эти двое, успеть сделать то, что я задумал. С вашей стороны только требуется понять, что другого выхода у вас просто нет, и поступить именно так, а не иначе. Сейчас вы просто не имеете права совершать такие глупейшие поступки как тогда, когда отправились непонятно зачем к этому мерзавцу Каннингему. Стоило бы наказать вас за упрямство и махнуть на вас рукой. Ведь сейчас, не столько я нуждаюсь в вашей помощи, сколько вы в моей. Повторяю: я и так догадываюсь, где нужно искать моего друга. Я всего лишь желаю иметь полную информацию о том, что происходило, чтобы, исходя из этого, поступить так, как будет наиболее разумно в сложившейся ситуации. К тому же я, став невольным свидетелем вашей семейной драмы, хочу искренне помочь вашему сыну. Положение его не безнадежное. Лекарь, осматривающий его, ко всему прочему рекомендовал ему смену климата. Да и вам, имея в недругах такого человека, как Каннингем, оставаться здесь небезопасно. Поэтому слушайте меня внимательно. У причальной стенки Винтри-Уорфа стоит судно, которое буквально через час отправляется к берегам Франции. Каюту для вашей семьи на этой посудине я уже оплатил. Мой человек будет сопровождать вас. Дабы оградить от всевозможных случайностей. Он также похлопочет о том, чтобы местные лекари уделили внимание вашему сыну. - Гость бросил взгляд в сторону окна. - Вот сейчас как раз к дому подъезжают повозки, на которые мои люди могут погрузить самые дорогие вашей душе вещи. Но поймите меня правильно: сильно громоздким вещам не место на судне. Да и вообще много брать с собой не стоит - это все будет вам в пути и на новом месте только обузой. У вас будет достаточно денег, чтобы взамен старых купить новые вещи. Впрочем, как и дом. Как вы понимаете, нынешнее свое гнездышко вы должны оставить лишь в своих воспоминаниях. Это все. Возможно, у вас есть ко мне вопросы?
На хозяев столько сразу всего свалилось, что они, не успев осмыслить услышанное, стояли в полной растерянности, не зная, что сказать.
- Надеюсь, вы понимаете, мистер Росс, - тут же продолжил гость, - что все это я делаю не только ради вашего больного сына, хотя, повторюсь: я искренне желаю ему помочь, но также и в обмен на то, что вы подробнейше все расскажете мне о первом плавании «Фаворита». И обо всем, что вам известно об Эндрю Сунтоне. Поскольку желательно побыстрее покинуть этот дом, то сейчас вы займетесь сборами, а все, интересующее меня, расскажете по пути к Винтри-Уорфу. Вы согласны?
Дэвид, который к этому времени немного оправился от потрясения, и, наконец, осознал, что счастье, казалось, безвозвратно упущенное для его семьи, сейчас неожиданно вернулось, упал перед гостем на колени и приложил к груди руки.
- Спаситель вы наш! Благодетель наш родной! Да как же... Конечно! Я все расскажу! Да воздаст вам небо за доброту вашу!
- Хорошо! Хорошо! Только поднимитесь с колен! Собирайтесь! Да поживее! Нельзя терять ни минуты.
Но пути следования в Лондонский порт благодетель Росса, слушая его рассказ, с каждой минутой мрачнел все больше. А когда тот стал описывать момент, когда Сунтон, сраженный пулей, упал на дно оврага, джентльмен в черном плаще с болью застонал и прошептал: «Нет!» Но рассказчик был жесток: он не только не стал успокаивать своего слушателя, а продолжал еще больше ранить тому сердце. После описания эпизода, когда один из членов команды подтвердил смерть пленника, заметив, что пуля пробила голову навылет, незнакомец в отчаянии уткнул лицо в раскрытые ладони и надолго застыл в такой позе, продолжая выслушивать окончание рассказа Дэвида. Услышанное произвело на него столь гнетущее впечатление, что он и дальше продолжал находиться в состоянии прострации. Даже в самый последний момент, когда семья Росса уже садилась на отплывающее судно и, не сдерживая слез радости, благодарила его, он вел себя так, словно и не замечал их, а лишь стоял, устремив вдаль отсутствующий взгляд. Лишь спустя много времени, когда корабль, увозивший семью Росса к берегам Франции, скрылся из виду, он, словно бы очнувшись от сна, с твердостью в голосе сказал сам себе:
- Ну, погоди, Каннингем! Ты ответишь, негодяй, за смерть моего друга! Это я обещаю тебе! Не будь я Недом Бакстером!

XI.

Сунтону вспомнилось, как много лет назад, покидая остров Вилсона, он, стоя на палубе «Принца», уносившего его к берегам цивилизации, смотрел на тающий с каждым часом вдали кусочек суши, вспоминал долгие месяцы, проведенные на нем, и сам себе удивлялся: неужели все произошедшее было на самом деле? Неужели он в полном одиночестве, сходя с ума от скуки и от тоски по людям, провел на этом заброшенном среди бескрайних вод Атлантики островке два года, которые показались ему целой вечностью?! Вырвавшись наконец-то из «райского» плена, он был уверен, что никогда уже сюда не вернется. Он даже и думать об этом не хотел, невзирая на то, что там еще оставалось громадное количество сокровищ. Возможно, именно в этом и кроется ответ на недоумение Каннингема и Мэйсона: почему же за все эти годы Сунтон не возвратился на остров за столь внушительных размеров кладом?
Не зря говорят, что золото может приносить человеку не только счастье и радость, но и совсем наоборот. Чтобы убедиться в справедливости этих строк, достаточно проследить путь какого-нибудь известного клада или редкого драгоценного камня. Каждый из них оставлял за собой жирный кровавый след склок, распрей, убийств, интриг, предательств, алчности и корысти. Людей обуревало не столько желание любоваться изысканными гранями, к примеру, чудного бриллианта, сколько желание владеть им. Владеть единолично, единовластно и безраздельно! Поэтому за каждой драгоценностью, за каждым кладом, тянется огромный шлейф всевозможных историй, связанных с желанием людей завладеть этим богатством, порождающий в результате целый океан бурь и страстей, бушевавших вокруг них, и еще большее количество изломанных судеб людей, вовлеченных в эту дьявольскую свистопляску. Автору этих строк уже доводилось описать историю одного из кладов. Эпопея, разыгравшаяся вокруг сокровищ легендарного острова настолько необычна и интригующая, что два объемных романа, «Золотой остров» и «Карта капитана Берли», не смогли вместить в себя весь объем клокочущих вокруг него страстей. Изучение автором все новых и новых документов и хроник того удивительного времени свидетельствуют о том, что рассказ об уже упомянутом нами шлейфе, в данном случае Золотого острова, еще далеко не окончен, и вряд ли ограничится объемом еще одной книги.
Нечто подобное мы наблюдаем и в случае с сокровищами острова Вилсона. События, изложенные вашим покорным слугой в романе «Премьера века», оказались далеко не законченной отдельно взятой занимательной историей, а только лишь дали толчок для новых страстей вокруг манящего к себе клада.
В том, что золото способно приносить не только радость, множество людей убеждалось в этом ни раз. И вот теперь пришла очередь Эндрю Сунтона. Оторванный от семьи, друзей и родного дома, лишившийся свободы и едва не потерявший саму жизнь, он вновь сходил с ума от тоски и бессильной ярости на ненавистном ему острове, понимая, что причина всех его злоключений одна: золото! Конечно же, кто-то может дополнить этот перечень алчностью Каннингема, но исходной точкой все же, будем откровенны, было то, что способно, как мы уже упоминали, манить и притягивать к себе все и вся. Золото оставляло за собой шлейф сломанных судеб, толпы тех, у кого горят от азарта глаза и тянутся в сторону вожделенного перезвона дрожащие от волнения руки со вспотевшими ладонями. Также упомянем о тех, кто имел несчастье оказаться на пути первых. Увы, волей обстоятельств Сунтону в данной ситуации была отведена незавидная роль.
Вновь, как когда-то, полетели для Эндрю наполненные скукой и однообразием будни на унылом острове. Единственным утешением в его ситуации могло служить лишь то, что ему не доводилось, в отличие от первого случая, открывать для себя сейчас совершенно иной мир, иную, особую, ни на какую другую не похожую, жизнь. Опыт Робинзона у него имелся громадный, поэтому с первых же дней он начал безболезненно входить в ритм того бытия, которое было в таких условиях, наиболее разумным и приемлемым. Теперь он прекрасно знал, какая дичь здесь водится, где и когда на нее можно охотиться. Знал, какие плоды съедобные, а какие нет. Сейчас бы ему уже не пришла в голову мысль сломать веточку манцилина, как он это сделал в первые дни своего первого пребывания на острове, и отмахиваться ею от насекомых. Эндрю и сейчас не мог без содрогания вспоминать, какой страшной болезнью поразило его тогда это ядовитое дерево.
Не путал он теперь и сорта апельсиновых деревьев, зная, какие сорта сладкие, какие кислые. Сразу же на случай болезни заготовил алоэ и другие лекарственные растения. Для ночной рыбной ловли, да и вообще на всякий случай заготовил факелы из свечного дерева. Помня, где растут абелькосовые деревья, заготовил немного и их плодов, чтобы затем использовать вместо хлеба.
Проблем с питанием не возникало. Растительная пища, как говорится, никуда не делась. Сложнее было с пернатой дичью: чирками, рябчиками, каплунами, грангезирами. Их еще нужно было добыть, а, не имея под рукой оружия и солидный запас пороха, - это было проблемой. С гусями было проще: Эндрю как раз застал тот период, когда от обилия растительной пищи они так жирели, что теряли способность летать. Стоило за ними погнаться, как они, обремененные излишним весом, быстро выбивались из сил, и проголодавшемуся Робинзону ничего не стоило добить обессиленную жертву палкой или камнем.
Еще проще, учитывая предыдущий опыт и все еще не забытую сноровку, было охотиться на морских и речных крабов, а также черепах. Эндрю помнил, насколько больше ему тогда нравилось мясо сухопутных черепах, нежели морских. Поэтому сразу же направился к одному из самых низких мест на острове, где, как ему помнилось, черепах водилось особенно много. И если до этого он находил, что остров в основном остался таким же, каким Эндрю оставил его пятнадцать лет назад, то здесь ему в глаза бросились явные перемены. Он обратил внимание, что эта низменность стала еще более болотистой, а черепах стало еще больше. Бог с ними с черепахами: в отсутствие главного своего врага человека, они стали больше плодиться, и отсюда - результат. Эндрю в этот миг задумался над другим: как все-таки время способно, менять не только людей, добавляя им морщин и седины, но и изменять такое, незыблемое, казалось бы, понятие, как природа! Может показаться, что пятнадцать лет для природы, формировавшейся тысячелетиями, ничто! А надо же: время, дожди и проседание почвы успели сделать за это время свое дело!
Вскрывая панцири черепах, Эндрю резал их мясо полосками, вывешивал на солнце, провяливал, и таким образом вскоре у него уже имелся немалый запас подобного деликатеса.
Не отказывал он себе и в удовольствии отведать вкусное мясо крабов, но, помня о неприятной болезни, во время его первой робинзонады, вызванной постоянным и обильным употреблением этой пищи в свой рацион, ел их понемногу и нерегулярно.
Все это время мы вели речь о пище, в которой Эндрю изначально не видел проблемы. Впрочем, как и в месте для ночлега, ведь обжитая когда-то им пещера по-прежнему могла служить ему прекрасным укрытием от непогоды. Проблему он видел в другом: выдержит ли он морально разлуку с семьей, друзьями, да и вообще с людьми?! Подсознательно он понимал: теперь ему намного труднее придется пережить робинзонаду, нежели в первый раз. Во-первых, он тогда был моложе, и его организм, да и моральный дух, легче переносили все нагрузки и переживания, выпавшие на его долю. Во-вторых, в те времена он тосковал только лишь за общением с людьми в целом и не тужил за кем-то конкретно. Не имея ни родни, ни родственников, Эндрю ограничивался общением лишь в замкнутом мирке, каковым был для него экипаж «Элиабель». А после их предательства он вообще не хотел никого из них видеть. Теперь же перед глазами постоянно стояли опечаленные лица жены и сына, растерянные и беспомощные, как бы вопрошающие: где же ты, Эндрю? Что с тобой? Жив ли ты вообще? Он содрогался от мысли, осознавая, сколько тревожных чувств и переживаний довелось пережить этим бесконечно дорогим ему людям после его исчезновения. Эндрю проклинал Каннингема, этого подлого Иуду и предателя, мысленно сыпал на его голову тысячи проклятий, но понимал, что этим только еще больше расстроит себя и уж никак не причинит никакого беспокойства Каннингему, находящемуся сейчас в далекой Англии. Нет! С этим негодяем нужно непременно рано или поздно рассчитаться! Как Эндрю рассчитался когда-то с Гуччо, который был виновен в его первой робинзонаде на этом треклятом острове. Такой миг непременно наступит! Сунтон верил в это. Ворочаясь от бессонницы долгими и бесконечными ночами, он мысленно рисовал в своем воображении сцены, как вернется в роли победителя в Лондон, как прилюдно разоблачит негодяя Каннингема, как король его с позором отправит в Тауэр. Как это когда-то произошло с Драббером. Драббер был еще более всесильным, по сравнению с Каннингемом. Он уже одной ногой стоял у трона и, вне всякого сомнения, сделал бы этот последний шаг, если бы не гениальный трюк Неда.
Нед... Как он там сейчас? Чем занимается? Неужели ничего еще не знает о его, Эндрю, пропаже? Неужели он не бросит все, и не займется поисками своего друга, как это сделал Сунтон пятнадцать лет назад? Нет! Нед не будет сидеть, сложа руки! Он непременно поднимет всех на ноги! Он, возможно, доберется до самого Каннингема и возьмет его за горло! В такой тяжелый для себя период жизни, понимая, что помощи в его ситуации ждать практически не от кого, Эндрю надеялся на Бакстера, как ни на кого другого.
Говоря, о ком тосковал Эндрю, мы ни разу не упомянули также о том, о чем он тосковал. Ведь скучать можно не только по любимому человеку, но и по любимому делу. И пусть эти понятия в какой-то мере несопоставимы, но все же. Ведь вложив столько сил, времени и здоровья в создание своих заводов, мануфактур, верфи, Сунтон отдавал им еще и частичку своей души. Они были ему, как родные дети, которых он любил, нежил, заботился о них, и без которых не мог жить. Теперь же он оказался оторванным не только от семьи, но и от всего этого. Раньше Эндрю, бывало, не мог дождаться утра, так ему не терпелось быстрее появиться у себя на верфи или мануфактуре и внедрить в производство какую-нибудь задуманную им новинку, которая значительно облегчила бы труд рабочих и повысила производительность предприятия в целом. Он, сгорая от нетерпения, считал часы и минуты, желая скорейшего наступления утра, а с ним и возможности окунуться в такой милый его сердцу мир, со стуком топоров и молотков, скрипом лебедок и талей, запахом древесины и шумом рабочих механизмов. Теперь всего этого он был самым что ни на есть жестоким образом лишен. Этот мир, без которого он не представлял себя, был у него бесцеремонно отобран. И уже бесполезно было считать часы и минуты, храня надежду, что все это к нему вернется. Теперь счет шел на дни, недели, месяцы, которые, и он это понимал, будут казаться ему долгими, бесконечными годами. Одна только мысль об этом повергала его, и без того удрученного и угнетенного тоской, в еще большее уныние.
Но надежда на то, что какой-нибудь корабль пристанет к берегам острова, не покидала его ни на минуту. Чем бы он не занимался, по прошествии какого-то времени то и дело осматривал горизонт: не мелькает ли вдали желанный парус? Увы, все надежды его были напрасными. Если бы Эндрю от досады когда-нибудь дал слово не следить больше за этим треклятым горизонтом, который никак не приносит ему радости, а только расстраивает, все равно ему пришлось бы пусть даже непроизвольно, нарушить свое же обещание. Ведь как не досадовал он, как не чертыхался, а глаза сами поворачиваются в сторону океана: не показалась ли вдали белеющая точка?
Иногда ему казалось, что такой миг настал. Он бросал свое занятие, пристально всматривался в белеющее на горизонте видение и усиленно глотал слюну, стараясь увлажнить пересохшее от волнения горло. Но проходило какое-то время, и он, к большому своему разочарованию, сознавал, что белое марево, принятое им вначале за парус, на самом деле оказывалось пеной большого гребня необычайно высокой волны, или крылом белоснежной чайки, парившей далеко над морем. Внезапно появившаяся надежда на спасение столь же быстро гасла, а тоска и отчаяние в душе еще более усиливались...

XII.

Удивительнейший период своей истории переживала Англия в описываемые в нашей книге времена. Страна бурлила, страсти переливались через край, и каждый, в большей или в меньшей степени, прямо или косвенно, мог считать себя творцом истории той эпохи. В некоторой мере таковым мог считать себя и самый бедный, неграмотный крестьянин, из самого захудалого провинциального графства, который кольями ломал возведенные лордами изгороди, и менее агрессивный его соотечественник, который вместо, пусть и примитивного оружия разрушения брал в руки перо и писал в парламент жалобу или прошение. А уж тот, принимая и разбирая бесконечное число петиций и кляуз, работал в поте лица. Именно в парламенте каждый видел ту силу, которая способна разрешить проблему всех и каждого. Крестьяне желали, чтобы они наконец-то перестали терпеть притеснения со стороны своих лендлордов. Вышедшие из подполья пуритане все больше смелели и все более открыто проповедовали против епископата. Бесчисленное количество всевозможных сектантов требовали то, что, на их взгляд, было на данный момент самым важным: уничтожить сословные привилегии, установить гражданское равенство. Другие, видя, что парламент постепенно начал сосредотачивать в своих руках высшую власть в стране - и законодательную, и исполнительную - начал требовать то, что совсем недавно казалось немыслимым: ограничить власть самого короля и призвать к строжайшему ответу его ближайших помощников - графа Страффорда и архиепископа Лода!
Стоит ли удивляться, что при такой поддержке и все более окрепшем чувстве уверенности парламент действовал все более активно. А уж принятые ими решения, одно громче другого, сыпались, словно из рога изобилия. Специальными актами были упразднены Звездная палата и Советы по делам Севера и Уэльса. Ведь в понятии парламента они были одними из главных рычагов королевской власти. Та же участь ожидала и «Высокую комиссию». Параллельно с этим парламент учреждает «Комитет по ассигнованиям», «Комитет безопасности» и массу иных постоянных комитетов и временных комиссий по административным, финансовым и другим делам. В графствах наряду с властью мировых судей, шерифов и военачальников были созданы местные парламентские комитеты.
Досталось и королю: впредь был запрещен сбор корабельных денег, а также других, не квотированных парламентом сборов налогов, которые до этого составляли основную часть дохода королевской казны. Относительно погонного и пофунтового налогов, которые хотя и были разрешены, но, вместо разрешения собирать его сроком на год, данного королю предыдущими двумя парламентами, нынешний требовал возобновления его согласия на это через каждые два месяца! Нетрудно догадаться, как была воспринята Карлом I такая оглушительная оплеуха по его самолюбию.
С легкостью лишая привилегии кого бы то ни было, человек и мысли не допускает о том, что кто-то сможет иметь наглость совершить с ним то же самое. Поэтому первыми же актами нового парламента (все, перечисленные выше, будут изданные им уже потом) был акт, согласно которому данный парламент не может быть распущен не иначе, как по его собственному решению. А также трехгодичный акт, предусматривающий регулярный созыв парламента каждые три года независимо от воли короля. Этим парламент обезопасил себя от неожиданного приказа о роспуске. Чем он грозит для многих членов парламента и о потере каких привилегий может идти речь, говорить не приходится. В продолжение этой темы можно сказать, что революционный настрой масс, вначале так радовавший парламент, вскоре стал изрядно беспокоить некоторых наиболее зажиточных членов парламента, опасавшихся, как бы инерция всеобщего негодования не обрушилась на их самих и на их собственность. Когда пройдет первая волна эмоций, в парламенте поймут, чем может грозить для них вооруженная борьба крестьян против огораживаний на востоке и чем может закончиться «равное распределение земли и имущества». Поэтому вскоре новая власть объявит о неприкосновенности изгородей, возведенных до созыва нового парламента! Вот тебе раз!
Возможно, автор допустил излишнюю иронию в адрес парламента, который сыграл, помимо всего прочего, также и положительную роль в истории развития Англии. Но остаюсь при своем мнении: при безусловном признании многих плюсов и достоинств какого бы то ни было человека или явления, нельзя безоговорочно, идеализировать то, что изначально не может быть по природе своей идеальным. История человечества знает множество примеров, когда лидеры повстанцев и мятежников, руководствуясь, казалось бы, самыми благими и благородными намерениями, поднимали руку на своих поработителей, чтобы затем уронить свой зад на мягкие кресла и троны своих свергнутых предшественников, взять в свои руки отобранный у тех хлыст, и обрушить его на спины тех, за свободу и равенство которых они совсем недавно боролись. Поэтому не будем спешить с обвинениями и упреками в адрес друг друга, а проследим за дальнейшим развитием событий. Не получится ли и здесь так, что кто-нибудь из членов парламента, сейчас наиболее рьяно выступающий за равенство и за лишения привилегий короля, в итоге займет его же место, и будет отлеживать свои бока на тех же перинах, на которых ранее возлежал его предшественник?!
Но не будем забегать вперед. Вернемся к тому моменту, когда все только начиналось. Когда по стране катилась первая волна грандиозных преобразований. Когда захваченный происходящим всколыхнулся едва ли не весь простой народ, которому казалось, что раньше их мнение абсолютно никого не интересовало. Теперь же, обращаясь с петициями и требованиями к новым правителям страны, каждый мог хоть как-то, пусть даже косвенно, но все же творить историю.
Конечно же, среди огромного множества просьб, жалоб и предложений было немало таких, которые были наполнены здравым смыслом, и которые, вне всякого сомнения, принесли бы пользу государству, будь они реализованы в жизнь. Но вполне понятно, что многие жалобы имели, так сказать, шкурный интерес. Кто жаловался на произвол местных лендлордов, кто видел виновником своих бед тех, кто был в окружении короля, а то и его самого. Мы уже писали о том, как под горячую руку парламента попал Страффорд, а буквально через месяц был обвинен в государственной измене и архиепископ Лод. Да разве только они! Под опалу попали и еще несколько близких к королю лордов. Одни, более расторопные, спасались бегством из страны, другие, менее удачливые, отправлялись в Тауэр. Многие оказывались там, вполне справедливо (впрочем, это с какой стороны посмотреть на ситуацию), поскольку имели грехи перед своим народом. Другие оказывались там по причине сведения личных счетов или по той причине, что новая власть видела в них своих врагов. А как именно власть имущие расправлялись с неугодными им людьми, многим объяснять, надеюсь, излишне.
Все смешалось в вихре революционных событий: и хорошее, и плохое.
Страна бурлит, эмоции перехлестывают всех! Шутка ли: сам всемогущий Страффорд и ненавистный Лод в Тауэре! Мыслимо ли такое было раньше?! Но и коль уж следовать дальше логике, то по всем законам и по многовековому опыту развития истории человечества, должно было произойти следующее. Коль новая власть одной рукой неугодных упекает в тюрьму, то второй рукой из той же тюрьмы... Правильно! Освобождает угодных! Своих! Признаю свой грех и чистосердечно каюсь, в том, что вновь допустил иронию в таком серьезном вопросе. Среди освобожденных в то время из тюрем было множество действительно выдающихся людей, которые затем много сил отдали для процветания своей родины. Но автор и здесь останется при своем мнении, и не перестанет поражаться удивительнейшему свойству человечества: ну почему практически везде и всегда власть держащие подчеркивают свою заботу о народе, восхваляют себя и на все лады хают оппозицию? Но стоит лишь им поменяться местами, как все происходит с точностью до наоборот! И кто был прав, кто нет, не в силах рассудить даже время. Пройдут десятилетия, а то и века, а истина все равно у каждого будет своя: родственники и потомки одних будут считать, что в той ситуации были правы их прадеды, в то же время ничто и никто не переубедит других, что именно их предки были воплощением добродетели, а их оппоненты, соответственно, зла.
Но, вернемся к нашему повествованию. При бурном ликовании народа парламент освободил из тюрем тех, кто преследовался за религиозное инакомыслие или был жертвой произвола королевской власти: Басквик, Лильберн, Бэртон, Принн и другие. В глазах народа эти люди были настоящими героями. Какую торжественную встречу, к примеру, устроили лондонцы мученику-пуританину Басквику, когда он, освобожденный из тюрьмы, возвратился в столицу!
Но нетрудно догадаться, что в такой неразберихе случалось и так, что из тюрем выходили не только те, кто этого больше всего заслуживал. Охочие до открывания тюремных замков руки отпирали двери не только тех застенков, где томились истинные мученики. Радуясь неожиданной удаче, из тюрем освобождались и те, кто попал туда отнюдь не за идейные или религиозные преследования. Среди таких оказалась некая особа, которая уже сыграла немаловажную роль в судьбе наших героев, и, кто знает, возможно, в дальнейшем сыграет еще большую. Речь идет об небезызвестной леди Кэлвертон…
Тому, кто читал книгу «Премьера века», намного проще будет понять то, что будет происходить дальше. Ведь роман, который ты сейчас держишь в руках, уважаемый читатель, фактически является продолжением «Премьеры века», где подробно рассказывается, как удивительнейшие превратности судьбы переплели жизненные пути-дорожки главные героев этой эпопеи. О! Леди Кэлвертон в том романе уделено немало места! Прелюбопытнейшая личность! Женщина-львица, женщина-огонь, женщина-ураган! Можно только представить, сколь болезненным для нее, наполненной кипучей энергией и постоянной жаждой действий, было многолетнее пребывание в ограниченном пространстве, каким является тюремная камера.
Сделав первый шаг за пределы до чертиков опостылевшей ей тюрьмы, и сделав первый глоток чистого, не спертого тюремной неволей воздуха, она воскликнула: «Ну, наконец-то теперь я поквитаюсь с мерзавцами, укравшими у меня столько лет жизни!» Но то, что происходило вокруг, было столь необычно, что леди на время забыла о своей мести. А окружающая ее действительность была поистине обескураживающей. Какой тихой и спокойной, мирной и размеренной была светская жизнь столицы в те незабвенные годы, которые предшествовали ее заключению, и о которых она с такой ностальгией вспоминала все это время в Тауэре! Теперь же... Леди Кэлвертон поначалу даже не верила в реальность происходящего! Все это было похоже на какой-то нелепый, совершенно невероятный сон! Лондон бурлил! То тут, то там она могла наблюдать толпы людей, которые что-то кричали, кого-то поддерживали, а в адрес иных сыпали страшные проклятия. Понемногу начав приходить в себя, леди Кэлвертон стала понимать, что это ни что иное, как массовые митинги и демонстрации в поддержку парламента. Толпа, внимающая новоявленным проповедникам, - это еще кое-как вкладывалось в сознание удрученной от всего происходящего леди. Но ее особенно поражал тот факт, что теперь любая чернь, любой ремесленник или мастеровой, мог открыто, не таясь и не страшась кого-либо, высказать все, что он думает! Ладно, это касалось бы быта или хотя бы религии, но чтобы чернь громогласно рассуждала о политике - это уж сверх всего!
Когда первая волна возмущения прошла, леди Кэлвертон, все больше вникая в суть происходящего, и глубже осознавая, какие последствия все это будет иметь лично для нее, поняла, что она должна только радоваться тому обстоятельству, что власть короля сейчас так ослабла. Тем легче сейчас будет возвратить ему должок за те годы, что она провела в тюрьме! Долгими бессонными ночами в Тауэре, скрипя зубами от бессильной злобы и ворочаясь на тюремном ложе, которое очень даже отличалось от мягких перин ее дворцовых спален, она бесконечно рисовала сладкие для ее воображения картины мести Карлу, Неду Бакстеру и Эндрю Сунтону. Которые, по ее глубочайшему убеждению, были главными виновниками тюремных мытарств кристально чистой, ни в чем не повинной, словно малое дитя, леди Кэлвертон. И если с последними двоими негодяями, думалось вошедшей в азарт мечтательнице, она справится легко, то с королем, имеющим столь огромную власть, охрану и слуг, свести счеты будет нелегко. Теперь же, оценив ситуацию, леди поняла, что некогда всесильного Карла, ныне всеми ругаемого и лишенного парламентом многих своих привилегий, она сможет взять, что называется, голыми руками. «Час расплаты близок!» - в злорадстве, потирая руки, думала она.
А происходящее вокруг все еще, пусть уже и в меньшей мере, продолжало удивлять мстительницу. У нее буквально рябило в глазах от наводнивших Лондон всевозможных изданий: листовок, газет, брошюр, бюллетеней, журналов, памфлетов! Это было и неудивительно: с отменой цензуры возродилась печать и заработала на немыслимую мощность. Также перестали быть тайными различные религиозные секты и политические группировки. В стране происходила самая настоящая революция!
Революция, конечно же, штука отнюдь не обыденная, а нечто такое, что вызывает душевный подъем не только у народных масс. Она вызывает волнение и у сильных мира сего. Но наивно было бы полагать, что исхудалая и всевозможно притесняемая за долгие годы пребывания в тюрьме леди Кэлвертон, пополнит ряды митингующих и станет вместе с ними скандировать что-то наподобие: «Свободу! Равенство! Братство!» Внешний вид и одежда бывшей заключенной Тауэра, во-первых, возможно, и были похожи на тех, кто пополнял серую массу толпы, скандирующую такие лозунги, но дух леди был далеко не сломлен. И уж чего-чего, а цену себе, невзирая на все превратности судьбы, она хорошо знала! Дай ей волю, она с удовольствием бы приказала усмирить этих оголтелых оборванцев, имеющих наглость ставить себя едва ли не в один ряд с такими, как она. Но пока эта толпа, хотя и раздражала ее до неимоверности, все же играла на руку мстительной леди: чем больше адресовалось колючих стрел в адрес ее злейшего врага - короля Англии Карла 1 Стюарта, тем активнее работал парламент, тем сильнее притеснял он некогда всесильного правителя. Весть о том, что за решеткой оказались главные прислужники короля Стаффорд и Лод, вообще вызвала у леди бурю радости! Теперь, - злорадно потирала она руки, - вслед за своими любимчиками в Тауэр отправится и он сам! Как ей хотелось, чтобы Карла, в конце концов, заточили не куда-либо, а именно в тот каменный мешок в Тауэре, в котором находилась в заточении она сама, и чтобы, явившись потом к нему, леди смогла рассмеяться в лицо своему врагу: «Получи то, что заслуживаешь! Испытай то, на что обрек в свое время меня!»
Хотя леди Кэлвертон и считала прямым виновником своих бед короля, ведь именно по его приказу ее упрятали в Тауэр, все же не забывала о том, что начались все ее неприятности этих дружков-мерзавцев Сунтона и Бакстера, которые и заварили всю эту кашу. По логике событий основная масса ее праведного гнева должна была обрушиться на Эндрю, первым толкнувший, пусть и небольшой, камушек, который затем вызвал всесокрушающий камнепад. Но, как это не казалось странным, о нем она думала меньше всего. Ровно как и то, что в своих сладостных картинах возмездия, скромняга-Сунтон занимал место на втором плане. Все объяснялось тем, что она прекрасно помнила первый визит Эндрю к ней. Во всем, и в речах, и в поведении, в нем читался простолюдин, а уделять много внимания такому человеку, леди считала унизительным для себя. Нет-нет! Она непременно поквитается с ним! Но только уже после того, как расправится с Бакстером. Нед Бакстер - вот кого она считала главным виновником своих бед! Ее ненависть к Неду была столь огромной, что именно с него она хотела начать свой карательный поход на давних обидчиков. Именно в нем она видела главную жертву своего праведного гнева.
Конечно же, первое время после освобождения из тюрьмы леди Кэлвертон было не до сведения счетов: нужно было привести себя в порядок, позаботиться о своей внешности и одежде. Особенно одежде: ведь не станет же она появляться среди людей своего круга в платьях четырнадцатилетней давности! Да и вообще: нужно было какое-то время, чтобы прийти в себя, осмотреться вокруг, осмыслить все происходящее. Но, когда леди Кэлвертон впервые после столь долгой паузы снова села на мягкие кресла столь милого ее сердцу экипажа, она приказала кучеру следовать не куда-нибудь, а именно на Биллинсгейт-стрит!
Едва только взволнованная леди увидела вдали лишь только часть крыши утопающего в зелени, до боли знакомого ей, дома, как сладкая истома воспоминаний овладела ее душой! Она вспомнила, как впервые переступила порог этого дома, и с горестью вздохнула: каким чудесным и неповторимым было то время! Как близко тогда они с Драббером стояли от намеченной цели! Какие радужные перспективы перед ними открывались! И надо же было такому случиться, что этот наглец Бакстер совершил побег и выпутался, казалось бы, из безнадежной ситуации. А затем пронюхал о готовящемся перевороте, хитро заманил их с Драббером в этот чертов театр, и отвел себе главную роль в спектакле, где главенствовать должны были они, леди Кэлвертон и Джеффри Драббер! И никто иной! При этом она ни на мгновение не задумалась об одном: а откуда, собственно, Нед совершил побег и почему? А главное, по чьей злой воле он попал в такое место, откуда человек стремится убежать? Увы, но леди недосуг было вспомнить, что именно она упрятала Неда в тюрьму всего лишь только за то, что ей приглянулся его дом. Она поселилась в нем сразу же, как только бывший его хозяин отправился за решетку! Другая бы на ее месте подумала: а может, камушек, вызвавший затем камнепад, толкнул не Сунтон, а я сама? Возможно, Нед поспособствовал тому, чтобы леди Кэлвертон оказалась за решеткой именно в отместку за то, что раньше она сама поступила с ним таким же образом? И если она сейчас твердо уверена, что просто обязана отомстить Неду за годы, проведенные ею в тюрьме, то почему в свое время Нед, вырвавшись из заточения, глядя на свою обидчицу, должен был думать иначе?
Нет-нет! До такого рода размышлений леди Кэлвертон снизойти не желала! К сожалению, изменить что-либо здесь мы не вправе: человек всегда был так устроен, что обиды, нанесенные им другим, казались ему мелкими и не заслуживающими особого внимания. Но даже самая мелкая обида, нанесенная кем бы то ни было, но не кому-то, а лично ему, самому-самому на этом свете, казалась жутко обидной и непростительной, за которую нет и не может быть прощения! Так всегда было, есть, и будет до тех пор, покуда будет существовать само человечество.
Проезжая мимо дома Бакстера, леди Кэлвертон не просто напряглась: она была похожа на хищного зверя, приготовившегося к прыжку. Тело ее буквально дрожало от перенапряжения! Ей казалось, что стоит только лишь увидеть этого неописуемо ненавистного ей человека, она в одно мгновение бросится к нему, и вопьется пальцами в его мерзкое горло. Она предвкушала, как ее большие пальцы смертельно надавят на его кадык, и он, хрипя от предсмертной агонии, будет блеять, словно ягненок, и молить ее о пощаде. Конечно же, она останется глуха к этим просьбам! Она будет только лишь смеяться ему в лицо и говорить: «Получи за все сполна, мерзавец!»
Никого возле дома Бакстера она не заметила. Но желание быстрее увидеться с давним обидчиком было настолько огромным, что она приказала кучеру развернуть карету и вновь проехать мимо указанного дома, но на этот раз помедленнее. Увы, результат, к ее большому огорчению, был все тот же.
Нельзя сказать, что отныне леди Кэлвертон жила одной лишь только надеждой поскорее увидеться с Недом и поквитаться с ним. Первая волна эмоций прошла, нужно было обустраивать свою жизнь, налаживать былые связи, прощупывать пути-дорожки, ведущие к главному ее обидчику - королю. Но, тем не менее, чем бы не занималась предприимчивая дама, но хотя бы раз в день, она выбирала момент, чтобы проехать мимо интересующего ее дома. Конечно же, она и без этого пыталась навести справки о Бакстере, но все это было не то! Рядом с этим домом она испытывала какое-то особое волнение, непонятно по какой причине не похожее ни на что другое. Наверное, такие чувства испытывает глубокий старец, возвращаясь к местам своей юности, где каждая деталь говорит ему или же о счастливых минутах детства, или о первом свидания и первом поцелуе, или о чем-то другом, таком далеком и неповторимом.
Впрочем, гамма чувств, бушевавших в такие минуты в думах и мыслях мстительной леди, была настолько разнообразной и противоречивой, что, в такой же мере ее эмоции, вызванные одним только видом дома Бакстера, можно было бы сравнить с азартом охотника, вырвавшегося из скучной серости городской суеты и попавшего в заснеженный лес, где сразу же заметил след лесного зверя, в котором видит свою потенциальную жертву. След увлекает за собой, манит. Слышимый впереди хруст веток под ногами пытающейся спастись бегством дичи разжигает азарт еще больше, заставляет стучать сердце от волнения еще более учащенно.
Нечто подобное испытывала и леди Кэлвертон, проезжая мимо дома Неда Бакстера. Здесь не было ни следов на снегу, ни хруста веток. Но было нечто иное, с лихвой заменяющее и одно, и другое, вместе взятое! Дом Неда - вот ответ на все вопросы! Он манил ее к себе не только потому, что здесь жил ее злейший враг, и она мечтала поскорее утолить свою жажду мести. Помимо этого, глядя на этот дом, который и в те далекие времена сразил ее своей, красотой до такой степени, что она решилась на неслыханное, по сути своей, дело: упрятав в тюрьму хозяина, сама стала в нем хозяйкой! Теперь он также одним своим видом манил к себе и шептал: «Возьми меня! Владей мною!» Она вспоминала о сладострастных ночах, проведенных на перинах обширных спален этого дома вместе с Драббером, об их общих планах, созревших и обдуманных в этом доме, об их мечтах относительно грандиозного и счастливого будущего, которому, увы, из-за этого негодяя Бакстера, не суждено было сбыться.
Подобные мысли и рассуждения доводили злопамятную леди до такого состояния, что она проникалась ненавистью к Неду сейчас, находясь на свободе, даже больше, нежели тогда, когда она влачила незавидное свое бытие в застенках Тауэра. В такие минуты ее внутреннее состояние напоминало огромную пороховую бочку, к которой достаточно только лишь преподнести горящую лучину и... Впрочем, что произойдет после пресловутого «и…» понятно всем. Именно поэтому леди Кэлвертон не только ждала минуты встречи с Недом, но и немного побаивалась ее. Нет! Она не боялась в прямом смысле этого слова. Она понимала, что излишние эмоции переполнят ее, и помешают совершить задуманное.
…Подъезжая к дому Неда в один из дней, леди Кэлвертон издали увидела другой экипаж, который как раз в это время подъехал к дому с другой стороны и остановился. Вид, вышедшего из него человека заставил стучать сердце леди не просто учащенно: оно готово было выскочить из груди. Хотя к месту события было еще достаточно далеко, Кэлвертон сразу же поняла: это он! Знак кучеру - и тот пустил лошадей совсем медленным шагом. Не спеша проезжая мимо ничего не подозревавшего Неда, мирно беседовавшего в это время с кем-то, леди Кэлвертон, отведя в сторону кисею от окошка кареты, наблюдала за ним. Момент, когда она проезжала совсем слизко от продолжавшего разговор Бакстера, и достаточно четко рассмотрела его лицо, стал для нее переломным. Клокочущие в ней злоба и жажда мести, еще минуту назад готовые бурным ураганом вырваться наружу, вдруг сменилось абсолютным покоем. Удивительнейшим покоем. В одно мгновение леди Кэлвертон стала такой, какой она была раньше. Ведь уверенная в себе леди никогда не позволяла давать волю своим эмоциям: кричать на кого бы то ни было, а уж тем более орать, пусть на это и была бы сотня причин. Свое оружие и свою силу она видела в другом, и это другое, по ее глубокому убеждению было куда действенней крика или истерического потока угроз. Леди давно заметила, что на противника угнетающе действует угроза, если она сказана тихо, почти шепотом, но интонация должна быть такой, чтобы у того на спине выступил холодный пот и мурашки пробежали по телу! А если все это еще и подкреплено испепеляющим взглядом, тогда эффект вообще потрясающий!
Вот и теперь: леди Кэлвертон отчетливо поняла, что вот так вот просто броситься на Неда и в одно мгновение удушить его - это было бы с ее стороны сильно милосердно по отношению к такому негодяю, как он. Нет! Он должен умереть не такой быстрой и относительно безболезненной смертью! Месть ее должна быть страшной! Столь же изощренной, каковой была в свое время его месть! Сколько лет прошло, а и теперь, вспоминая события памятного вечера в театре «Белая лилия», леди Кэлвертон, хотя и оказалась в итоге вместе с Драббером, прямой жертвой той истории, но все же мысленно не могла не восхищаться устроенной Недом уловкой. Как ни скорбно ей это было осознавать, но она отдавала себе отчет в том, что задуманный Бакстером трюк в театре миссис Далси, был не просто замечательным. Он был гениальным! Долго еще об этом случае судачил весь Лондон, отголоски которого достигали даже застенков Тауэра. Вот это была месть! А она, глупая, хочет его просто удушить. Буднично и неприметно. Нет! Она должна придумать такую месть, перед которой даже трюк Неда в «Белой лилии» покажется детской забавой! Она должна придумать Неду… Впрочем, почему только ему?! И Сунтону, а, главное, и самому королю! Такую месть, о которой заговорили бы не только в Лондоне, но и во всей Англии, а то и во всей Европе! Она непременно сделает это! Ничто и никто не помешают ей в реализации задуманного!
Еще раз взглянув на лицо не подозревавшего о надвигающейся опасности Неда, леди Кэлвертон откинулась на спинку сидения и, приказав кучеру поторопить лошадей, заставила себя отогнать прочь все другие мысли и сконцентрироваться на одном: с чего бы начать? Что бы такое придумать, чтобы ее месть была действительно грандиозной?

XIII.

Логическим завершением, вернее сказать, продолжением, кипевших в Англии страстей, стал судебный процесс, начавшийся 22 марта 1641 года. Впрочем, всевозможных судебных и прочих разбирательств, жалоб и тяжб в то беспокойное время было немало, поэтому подобным делом тогда вряд ли кого можно было бы удивить. Но упомянутый процесс был настолько необычен, что он заставил говорить о себе всю страну. Шутка ли: под обвинением находится не кто-нибудь, а бывший первый министр страны! Это было неслыханно! Даже для того бурного и крайне противоречивого времени.
Страффорд, будучи неплохим юристом, защищался довольно уверенно. К тому же, его поддерживали лорды, двор, а, главное, сам король. Ведь в свое время, когда парламент послал ему вызов, Страффорд медлил ехать в столицу с севера страны. Но именно король гарантировал ему личную безопасность и имущественную неприкосновенность. Давая Страффорду честное королевское слово, Карл надеялся, что палата лордов поддержит его, поэтому королю не придется нарушать своего обещания. В итоге, его предположения оказались верными: верхняя палата хотя и колебалась достаточно долго (а может быть, только создавала видимость этого), но, в конце концов, отказалась утвердить обвинительный акт Страффорду.
Как и следовало ожидать, палата общин отреагировала на это недовольством. Ее вожди понимают, что сейчас стоит вопрос об их личных судьбах, о самом существовании парламента, поэтому не хотят уступать. Нужно было что-то предпринять, требовалось найти и выложить на стол такой козырь, который бы заставил членов палаты лордов переменить свое решение. А поскольку таковой все никак не находился, вождям палаты общин Пиму, Гемпдену, Гезльригу и другим оставалось только молить небеса, чтобы те ниспослали им спасителя, который каким-нибудь чудодейственным образом смог спасти ситуацию. И такой спаситель нашелся! Впрочем, в тот миг, когда Генри Вэн-младший, во время заседания палаты общин попросил слова, никто, глядя на скромного молодого человека, с аристократической внешностью и мечтательными голубыми глазами, не мог предположить, что именно этот тихоня даст повод через несколько минут взорваться бурей восторга сначала всей палате общин, а затем и всей стране. Молодой человек начал говорить, и с каждым его словом напряжение в зале, при абсолютной тишине, все больше нарастало. Оказывается, он случайно обнаружил в бумагах своего отца, государственного секретаря, письмо Страффорда королю: «Идите напролом! – говорилось в нем, - В случае крайности вы сможете сделать все, на что у вас хватит силы, в случае отказа парламента вы оправданы перед Богом и людьми. Вы обладаете армией в Ирландии, и вы вправе использовать ее здесь, чтобы привести это королевство к повиновению».
Можно представить, какая буря негодования взорвалась в палате общин, когда ее лидер Джон Пим зачитал это письмо! Предатель наконец-то изобличен! О более весомой улике, подтверждающей предательство Страффорда, и которая могла бы как нельзя лучше помочь обвинению, и мечтать глупо! Знаменитый процесс, вошедший в историю, продолжался восемнадцать дней. 10 апреля Гезльриг вносит предложение издать против Страффорда чрезвычайный акт - билль об опале.
Но члены палаты лордов, вида все более нарастающий гнев народа, который требует головы не только Страффорда, но и многих лордов-епископов, понимают, что, утвердив билль об опале (а это ни что иное, как смертный приговор бывшему первому министру), они создадут прецедент. И где гарантия того, что почуявшая сегодня запах крови толпа, уже завтра не потребует новых голов - на этот раз их собственных?!
Общины возмущены тем, что лорды не поддержали их. И хотя король лично появился в палате лордов и признал, что Страффорд поступил дурно, однако, он категорически против смертного приговора тому, лидеры палаты общин все равно не хотят смириться со своим поражением. Все они прекрасно помнили, что граф и являлся в столицу, собственно, с намерением выдвинуть против них обвинение в государственной измене и потребовать их ареста. Поэтому теперь Пим, и Гемпден, и Сент-Джон и другие понимали, что, если они сейчас не нанесут быстрый и решительный удар по своему самому главному, самому опасному и самому могучему врагу, то в дальнейшем им явно несдобровать. Они прекрасно понимают, что стоит сейчас Страффорду выпутаться, как затем вместо его, покатятся их головы. Стоит ли удивляться тому, что отныне ни Пим, ни Гемпден, ни Гезльриг, ни Строд фактически не спят. Они понимают, что в такой ситуации выход только один: поднимать народ! И добиваются своего: 3 мая огромная толпа стекается к Вестминстеру. Многотысячное людское море бурлит у стен парламента и требует: «Правосудия! Смерть! Долой великих преступников!»
Можно представить, что чувствовали члены палаты лордов, видя и слыша под окнами негодующее людское море. Особенно те, кто опоздал на заседание и проталкивался через разъяренную толпу. Пока что лорды, пусть и были смертельно напуганы, но все еще держались. Но с каждым днем толпа все увеличивалась, возрастало негодование и в их криках. Копья и клинки все чаще поблескивали в руках восставших. Лорды все отчетливей понимали, по какому назначению будет применено это оружие, если неуправляемая масса народу, под напором которой, казалось, вот-вот затрещат двери палаты, не услышат от них того, что желают. И лорды, в конце-концов, уступают. Восьмого мая они утверждают билль об опале и этим самым приговаривают Страффорда к смертной казни!
Ликование в рядах одних, уныние среди других. К этим другим относился и сам король. Он прекрасно помнил данное бывшему первому министру обещание и гарантии личной безопасности. Теперь же получалось так, что король Англии оказался не хозяином своего слова. Карл и до утверждения лордами билля об опале пытался спасти своего любимца, действуя хитро и расчетливо. Второго мая две сотни вооруженных солдат явились к коменданту Тауэра с приказом от короля впустить их в крепость для усиления гарнизона. Тот, понимая, что они явились сюда отнюдь не для охраны Страффорда, а скорее для того, чтобы похитить его, отказался открыть ворота. Увы, опальному графу не повезло. А счастье было ведь так близко!
После того, как билль об опале был утвержден лордами, оставалось только одно: чтобы его также утвердил и король. Ликующая на радостях, что добилась-таки своего, толпа переметнулась от Вестминстера к Уайтхоллу, справедливо полагая, что угроза восстания, возымевшая действие на лордов, возможно, подействует и на короля. Тому ничего не оставалось делать, как попросить один день на размышление.
Всего один лишь день, но он, наверное, был самым тревожным за все годы правления Карла. Мало того, что в эту ночь никто не ложился спать, но к тому же в залах дворца можно было наблюдать картину, которая еще несколько месяцев назад казалась бы невероятной: солдаты гарнизона заваливали двери мешками, подушками, стульями, всем, чем придется! Это не казалось излишней мерой предосторожности: угроза действительно была реальной. За окном слышались нарастающие крики негодования и воинственное пение псалмов. Толпа собралась куда более огромная, чем та, что была у Вестминстера. К ночи зажглись факелы, крики восставших звучали все воинственнее.
Нам не дано теперь в полной мере познать, сколько душевных мук пережил в ту ночь король. Все: и королева, и советники, и епископы уговаривали его уступить. Тот продолжал колебаться: «Но совесть, совесть, - все повторял он, - Ведь я обещал...» На что епископ Уильямс резонно заметил: «Да, но ведь сам граф освободил вас от данного слова и сообщил, что согласен пойти на смерть!»
Действительно, накануне король получил от пленника Тауэра записку, в которой говорилось: «Мое согласие скорее, чем что-либо другое, может успокоить вашу совесть и помирить вас с Богом. Нельзя быть несправедливым к человеку, который сам ищет своей судьбы. Уж если я, по Божьей милости, вполне спокойно иду на смерть, от души прощая всем ее виновникам, то для вас-то, государь, осыпавшего меня своими щедротами, я пойду на нее с радостью».
Хотя Страффорд в немалой мере все же заслуживал казни, - вспомним его религиозную политику в Ирландии в бытность лорда-наместника, или циничную фразу «Чем больше мятежников, тем больше конфискаций», - все же согласитесь: мужество человека, который перед лицом смерти не стал, ползая на коленях, молить о пощаде, а написал такое, заслуживает уважения. Именно эта записка, в совокупности с уговорами епископов да рыданиями королевы, а еще больше с грозными криками толпы, едва не начавшей штурмовать дворец, заставили короля уступить. Скрепя сердце, он утвердил смертный приговор...
12 мая 1641 года народ, в огромнейшем количестве собравшийся на площади перед Тауэром, стал свидетелем из ряда вон выходящего зрелища: залихватский удар топора палача, и голова первого министра короля, главнокомандующего армии, лорд-лейтенанта Ирландии графа Страффорда скатилась на землю! Обезглавленное тело несчастного все еще продолжало дергаться в предсмертной агонии, а многоголосая толпа шумела и ликовала! Они добились своего! Вот мы какие! Нас испугался и парламент, нас испугался сам король! Теперь мы все можем! Теперь нам все нипочем! Когда толпа неуправляема - это страшная сила!
Среди разношерстной публики, собравшейся поглазеть на казнь, была и некая дама, которая с особым интересом наблюдала за всем происходящим. Она была необычайно сосредоточена, размышляла о чем-то своем, совершенно не обращая внимание на бушевавший вокруг нее вулкан страстей. Затем, когда голова, отделенная от тела, скатилась вниз, обильно орошая все вокруг тяжелыми каплями горячей крови, глаза ее вдруг неистово заблестели, и лицо озарилось самодовольной улыбкой. Глядя на нее со стороны, можно было предположить, что мысли ее в этот миг были, примерно, следующие: «А я-то, глупая, ломала голову, как мне поступить! Вот он ответ! Предо мной!» Это была леди Кэлвертон...
----------
- Простите, Ваше Величество. Господин Нед Бакстер просит вашей аудиенции.
Король некоторое время сидел в задумчивости, как бы не желая отрываться от своих дум, затем медленно поднял голову, и уперся отсутствующим взглядом в застывшего неподалеку в смиренной позе человека.
- Что вы сказали? - переспросил он.
- Прошу простить меня, Ваше Величество, но господин Бакстер просит вашей аудиенции. Что ему передать?
- Бакстер? - Карл удивленно вскинул брови, словно впервые слышал это имя. – Ах, Бакстер! Ну, конечно же! Просите!
Вид короля в первую минуту смутил Неда: в последний раз, хотя это было и давно, он видел Карла бодрым и решительным, уверенным в себе. Теперь, глядя на осунувшегося человека, стоявшего перед ним, с необычайно грустными глазами и слегка подавленным, а также растерянным взглядом, Нед не мог поверить, что это и есть король Англии! Господи! Как все происшедшее подействовало на него!
- Прошу простить меня, Ваше Величество, что потревожил вас в такую минуту. Я, наверное, выбрал не самое удачное время для визита.
- Ну, что вы, мой друг! Вам я всегда рад! - И после еле уловимой паузы добавил, - Хотя вы правы: время сейчас действительно беспокойное. Вы посмотрите, что вокруг делается! Король не имеет возможности привести своих подданных к повиновению! Слыханное ли дело! Народ неуправляем, а парламент... Он еще более неуправляем и напорист, чем низы. Они вынуждают меня подписывать себе смертный приговор! Я иду им на уступки, а они требуют все большего и большего! Совсем недавно я вынужден был дать согласие на то, что парламент может быть распущен только с согласия самого парламента! Вы представляете?! Отныне я, король, не властен разогнать представителей общин! А сейчас они требуют отмену епископата! Что они потребуют потом?!
Нед покорно выслушивал короля. У него и в мыслях не было намерения прервать того. И не только из-за этикета и осознания того, что перед ним король. Гость понимал, что расстроенному всем происходящим государю нужно выговориться, излить, что называется, душу. Ведь даже привычное легкое заикание короля, сейчас, как показалось Неду, стало более учащенным. Что это? Следствие волнения?
- Впрочем, что мы все о делах?! Садитесь, господин Бакстер. Вспомним, лучше, о том славном времени, когда я впервые познакомился с вами. Вспомним о премьере в театре миссис...
- Далси, Ваше Величество. Миссис Далси.
- Ах да! Миссис Далси! Я уж и забыл. Сколько времени прошло! Да и вы, мой друг, что-то последнее время давненько не показывались. В чем причина?
- Да все в том же. Ваше Величество. Все заботы, все суета сует. Мы и с Эндрю Сунтоном по этой же причине уж столько не виделись. Вы ведь понимаете, о ком я говорю?
- Конечно! Господин Сунтон и без того личность весьма неординарная в Лондоне, однако, я в первую очередь помню его по случаю, когда вы вместе помогли мне вывести на чистую воду этого мерзавца Драббера, который задумал против меня такую гнусность.
- Вот потому-то я и явился к вам, Ваше Величество, чтобы походатайствовать о своем друге, прошу простить меня за несколько вольное трактование ситуации, но мне кажется, коль уж он тогда помог вам, то не смогли бы вы сейчас помочь ему. Впрочем, ему самому уже ничем не поможешь, но вот для того, чтобы наказать его обидчиков желательным, было бы ваше участие. Вернее, ваша помощь.
- А что случилось? С господином Сунтоном приключилась беда?!
- Увы, да...
И Нед начал свой рассказ. С каждой минутой лицо с интересом внимающего рассказчику слушателя все более суровело. Хотя у короля в данную минуту и своих проблем было невпроворот, но, глядя на него, можно было не сомневаться, что он проникся драматизмом услышанного. Даже тогда, когда Нед закончил свой рассказ, Карл все еще продолжал сидеть, задумчиво уставившись в одну точку, не проронив ни слова. Видя, что молчаливая пауза становится излишне затянувшейся, Нед заговорил снова:
- Обо всем этом мне стало известно еще в конце минувшего года. Все это время я пытался поближе сойтись с Каннингемом, с которым, по правде говоря, до этого был мало знаком. Оценивал: как лучше подобраться к этому мерзавцу. Увы, оказалось, что все гораздо серьезней, нежели мне думалось в самом начале. Этот Каннингем твердый орешек. Люди у меня расторопные, но и он окружил себя достаточным количеством тех, кто не дремлет в случае опасности. Да и вообще это хитрый и изворотливый человек. Я горю желанием поквитаться с ним, но мне не хотелось бы, чтобы возмездием был удар клинка кого-то из моих людей, нанесенный исподтишка в укромном месте. Злодеяние этот мерзавец совершил небывалое, против такого же дворянина, как и он сам, поэтому и ответ должен держать публично, перед всеми, полагаю, что он непременно должен объясниться в палате лордов. Его проступок должен быть заклеймен всеми! Для такого, скажем так, широкого размаха, моих усилий, боюсь, будет недостаточно. Поэтому я и обратился к вам за помощью.
Карл молчал. Он все еще сидел, задумчиво уставившись в одну точку, и казалось, никак не мог сбросить с себя пелену смятения, овладевшего им. Наконец-то он словно очнулся от сна, тяжело вздохнул, не спеша поднялся, и столь же неспешно прохаживаясь взад-вперед перед Недом, начал говорить. Говорил он медленно, особенно в начале, словно подбирал нужные для такого момента слова, но находил их с трудом.
- Видите ли, уважаемый господин Бакстер... Все не так просто, как это может показаться на первый взгляд. Я, конечно же, помню о той услуге, что вы в свое время оказали мне вместе с мистером Сунтоном. Я не забываю добро, сделанное мне, и всегда отвечаю тем же. Обратись вы с этой просьбой немногим раньше - и я сразу же, без всяких колебаний, помог бы вам. Но сейчас…Нет-нет! Я не отказываюсь от желания помочь! Но, в такой сложный для меня период… Я еще никогда на был в столь затруднительном положении. Перед кем-то иным я не стал бы столь откровенничать. Мне, королю Англии, крайне неприятно сознавать, что былое могущество катастрофически быстро ускользает из моих рук, и теперь далеко не все зависит от моей воли. Увы, парламент, опьяненный успехами, все больше и больше притесняет меня. Теперь же, после казни графа, почуяв запах крови, он вообще сорвется с цепи! Поэтому сейчас мне крайне нежелательно вступать в конфронтацию с ними. К тому же этот Каннингем... - Король снова тяжело вздохнул, минуту помолчал, размышляя о чем-то, а затем продолжил. - Прелюбопытнейший он человек. Впрочем, сейчас меня трудно чем-либо удивить: некоторые, кого я считал своими сторонниками, на которых можно было положиться, сейчас переметнулись на сторону моих недоброжелателей. По Каннингему это заметно более всего. Как заискивающе он вел себя в общении со мной, какими льстивыми были его слова! Чувствовалось, что он из кожи вон лез, чтобы приблизиться ко двору, выманить у короля больше всевозможных привилегий. Теперь же он, почувствовав, что моя власть, а, стало быть, и возможности, ослабевают, пополнил ряды моих противников! К тому же, насколько мне известно, он теперь заискивает перед лидерами оппозиции, пытаясь сблизиться с ними. Из этой ситуации он, паршивец, пытается извлечь максимальную пользу для себя! Принеприятнейший человек и еще более опасный враг!
Нед все это время молча выслушивал короля, понимая, что это дело становится все более сложным. Он и мысли не допускал о том, что в сложившейся ситуации придется отказаться от мести Каннингему! Нет! Услышанное от короля еще более раззадорило его и укрепило желание во что бы то ни стало поквитаться с этим негодяем.
- Вы не подумайте, мой друг, что я вовсе отказываюсь помогать вам и закрою глаза на это дело! - Карл словно читал мысли Неда, - Конечно, нет! Однако, буду все делать не спеша, обдумывая каждый шаг, чтобы не угодить в западню. Ведь враг коварен! Вы ведь посмотрите, какой хитрый ход они применили в деле с казненным графом! Увидев, что палата лордов поддержала меня, они заменили процедуру импичмента, при котором палата лордов становилась судебным трибуналом, принятием билля об измене! И вместо судебного разбирательства все решилось в прямой и скорой процедуре голосования! Хитро! Ничего не скажешь!
Видя, что, коснувшись больной для него темы, король разволновался, Нед решил успокоить того:
- Я все понимаю, Ваше Величество. Действительно: столько потрясений сразу! Время я выбрал явно неудачное для визита. Поэтому прошу простить меня…
- Нет-нет! Вы не должны так уходить от меня! Получается, что я отказал вам! Это не так! В свое время вы с мистером Сунтоном спасли не только мою жизнь! Вы спасли трон, судьбу Англии! Я ваш должник, поэтому просто обязан ответить добром на добро! Только не сразу, не сгоряча. Я должен поступать осторожно, взвешивая и обдумывая каждый шаг! А до Каннингема мы непременно должны добраться! Вдвоем! Я помогу вам, но и вы не должны сидеть, сложа руки. Что вы планируете предпринять в ближайшее время?
Как показалось королю в первое мгновение, гость немного смутился, услышав такой вопрос.
- Мой ответ может показаться вам несколько странным, Ваше Величество, - с легкой тенью неуверенности начал Нед, - но после визита к вам я рассчитывал заняться отнюдь не Каннингемом. Я и так последнее время занимался только им, в суете, да и к тому же движимый жаждой мести, совершенно забыл о друге. Нет! Я помнил, конечно же, о нем, и будь он жив, я тотчас отправился бы сначала ему на выручку, ну, а уж потом занялся бы Каннингемом. Однако, узнав о его трагической кончине на острове Вилсона, я посчитал, что мертвому ему уже ничем помочь нельзя, поэтому и поставил на первое место возмездие. Теперь же, по прошествии времени, я считаю, что поступил неверно. Да, Эндрю уже ничем, увы, помочь нельзя. Но это не означает, что его тело не должно быть не погребенным. Мне тяжело об этом говорить, но когда я представляю, как безжизненное тело моего друга исклевывают птицы и… Почему я раньше об этом не подумал?! Ведь эти мерзавцы, покидая остров, прихватить с собой чужое золото не забыли, а вот предать земле, останки того, кто это все им предоставил, не удосужились! Одним словом, я собираюсь снарядить судно и самым же ближайшим временем отбыть к острову Вилсона.
- Вот тут я сразу же смогу вам помочь, мой друг, без какого-либо откладывания на потом! Я тотчас прикажу готовить к отплытию судно!
- Нет-нет, Ваше Величество! Благодарю вас! Я сам справлюсь с этим делом.
- Не возражайте мне! Я чувствую себя немного виноватым, что не даю обещаний сразу же заняться этим негодяем Каннингемом. Поэтому хочу незамедлительно помочь вам с судном. Я бываю и жестоким, и требовательным, но, повторяю: я помню добро и отвечаю тем же! В свое время я дал вам слово: помочь вам так же, как и вы мне, и сдержу его! Я всегда держал свое королевское слово! - И тут же слегка смутился. - Правда, в случае с графом... Но Бог свидетель: я сделал все, что мог! Обстоятельства были выше меня. Я предпринимал все возможное и даже не возможное, чтобы спасти его! Скажу вам больше...
Внезапно король осекся и поспешно с опаской огляделся вокруг, словно хотел убедиться: не подслушивает ли кто их разговор? Нед сразу же понял: король собирается сказать ему что-то важное.
- Сейчас я скажу вам то, о чем не знает практически никто. Я до последнего момента старался помочь графу. Посылая к коменданту Тауэра солдат с моим приказам якобы усилить гарнизон, мной был дан негласный указ похитить графа! Скажу больше: на Темзе уже стоял готовый к отплытию корабль! Он дожидался прибытия графа! Увы, не помогли даже две тысячи фунтов, предложенные этому упрямцу-коменданту, чтобы он не препятствовал побегу арестованного! - Король тяжело вздохнул, - Так что, коль я в такой критический момент походатайствовал о корабле для верного мне человека, то уж теперь мне сам Бог велел помочь вам с судном! И не возражайте! Подумайте, что произошло бы тогда, если бы вы не остановили Драббера?!
Прошло не так уж много времени, и от причальной стенки лондонского порта отошло судно, которое затем, миновав устье Темзы, Па-де-Кале, Ла-Манш, устремилось в юго-западном направлении. Когда после непродолжительного плавания капитан судна сообщил Неду, что вскоре на горизонте покажутся вершины интересующего его острова, тот почувствовал, как сердце его начало стучать учащенней. Еще бы! Как долго он здесь не был! Как много событий связано с этим клочком земли! И хотя благодаря именно этому острову и сокровищам, покоившимся в его недрах, Нед в свое время выпутался из сложной для себя ситуации и поквитался со своими врагами, не является ли этот остров, а вместе с ним и его сокровища, заколдованными?! Ведь получается, что какой-то злой рок витает над этим островом и над людьми, коснувшимися его тайны. Открыл невеселый список жертв острова друг детства Неда - Том Вилсон. Не спасли бедолагу и горы добытого им золота: его непогребенное тело немилосердно обжигало солнце, расклевывали птицы. Эндрю, обнаружив его останки и предав их земле, словно бы навлек этим на себя злой рок. В результате теперь его тело лежит в одном из оврагов Богом проклятого острова, и не станет ли Нед, собравшийся предать земле эти останки, очередной жертвой этого адского места? Не постигнет ли и его в будущем участь своих друзей? Не сделает ли дьявольская круговерть еще один, а за ним и последующий, зловещий оборот?