Ева

Иногда в жизни каждого человека случаются дни, когда фортуна неизвестно по какой причине поворачивается лицом и даже корчит нечто наподобие улыбки на вечно скорбной физиономии. Или может быть у ангела-хранителя заканчивается терпение и он решает вмешаться в судьбу нерадивого подопечного. Впрочем, ни в ангелов, ни в фортуну Дмитрий не верил. Зато верил в музыкального критика Белецкого, который пообещал хвалебный отзыв на премьеру кантаты 'Дверь Эдема', не далее, как вчера вечером состоявшуюся в зале художественного музея. Дмитрий, вернее, Каменев Д. И., композитор, доцент и без пяти минут Заслуженный деятель искусств довольно улыбнулся, вспоминая благожелательно настроенную публику, и прислонился лбом к прохладному стеклу.
За окном медленно и мягко парили крупные снежинки, заметая парк, щедро насыпая на раскидистые еловые лапы клубы сахарной ваты, обряжая сидящую у входа скульптуру великого композитора в белоснежную шапку-ушанку. Несколько студентов затеяли игру в снежки, и Дмитрию даже сквозь постоянно висевшую в коридорах какофонию звуков послышался заливистый девичий смех. Музыкант тоже усмехнулся, правда, не слишком весело, потер как всегда разнывшийся к перемене погоды локоть и ухватился за карман джинсов, ощущая вибрацию мобильника.
— Митя, — пророкотал в ухо бархатный бас Белецкого, — вынужден разочаровать.
Каменев почувствовал, как что-то препротивно екнуло в животе. Фарт закончился, 'Мир музыки' завернул рецензию, и публикации не будет?
— Понимаешь, на меня нежданно-негаданно свалилась теща, а ты же знаешь мою Маринку? Ей зачем-то втемяшилось в голову, что если провинциальная баба спустится в метро, то непременно заплутает. В общем, через три часа я вынужден тащиться в аэропорт, и 'Гнездо' отменяется.
Дмитрий усилием воли подавил вздох облегчения. Неприятно, конечно, когда планы на вечер коту под хвост, но что, в конце концов, накрывшаяся дружеская пьянка по сравнению с надуманными ужасами?
— Жаль, — задумчиво уронил Каменев, — но против фатума не попрешь. Перенесем.
— Угу, — буркнул критик мрачно и отключился.
Дмитрию терзания друга были знакомы, но закончились давно — уже лет десять, как они разошлись с Лизаветой, а все общение со 'второй мамой' сводилось к редкому обмену парой фраз по телефону. А в последний год, когда дочь уехала по обмену за границу, и вовсе прекратилось. Сам Каменев — еще не старый мужчина, высокий, плотный и импозантный, с аккуратной короткой бородкой с проседью — после развода почувствовал себя обновленным, несколько растерянным, но, в общем и целом, вполне довольным жизнью. Канули в лету постоянные скандалы и обязательства. А еще огромные, давящие на плечи, камни вынужденного, и не очень, вранья. С деньгами стало даже вольготнее, а быт ему скрашивала старенькая, но вполне энергичная мама, чьи пироги, в отличие от Лизкиных, таяли во рту, точно мороженое. Только иногда, вот как сейчас, когда он смотрел на резвившихся под снегопадом молодых людей, глубоко в душе что-то неприятно поворачивалось. То ли зависть, то ли тоска. А, может, он просто устал.
Каменев зябко пожал плечами и, оторвавшись от подоконника, зашагал вниз по мраморной лестнице, улыбчиво и важно кивая попадавшимся навстречу коллегам и студентам.
В холле было неожиданно пусто, только у зеркала возле гардероба крутились две молодые женщины. Проходя мимо, Дмитрий поймал в отражении хитроватый взгляд той, что повыше и удержал шаг. Точно проявляющаяся в лотке фотография, всплыло в памяти имя 'Елена'. Он познакомился с ней год назад — не здесь, а в Доме творчества, куда их вместе занесло на какую-то педагогическую конференцию. Тему важного мероприятия, как и его содержание, Дмитрий вспомнить не смог, но вот эти огромные, влажные карие глаза он узнал бы, пожалуй, и в уличной толпе. Кажется, она была откуда-то из провинции, но! Елена Прекрасная — только так, и не иначе. Высокая, смуглая, с точеной фигурой и длинными стройными ногами. Да еще низкий, волнующий альт. Пела она тоже ничего.
Женщина вежливо улыбнулась и, обернувшись, кивнула. Кажется, тоже узнала.
— Целую ручки, — галантно склонил голову Дмитрий и тут же подтвердил сказанное действием, коротко, но с интересом клюнув смуглое запястье. Блеснувшее на тонком пальчике обручальное колечко его не то, чтобы разочаровало, скорее обнадежило. Замужняя женщина не станет устраивать охоту на руку и сердце, да и, как подсказывал опыт, представляет собой вполне адекватное существо по сравнению с изголодавшимися по сильному плечу товарками. Он заметил, что все еще разглядывает руку Елены и, подняв глаза, встретил ее насмешливый, знающий себе цену, взгляд. Вспомнил о вежливости и, отпустив знакомую, повернулся ко второй женщине. Средний рост, средняя внешность, пожалуй, только глаза, смотревшие из-под мехового капюшона, заслуживали внимания — такого же цвета, как у подруги, но более темные и глубокие. Каменев хотел было повторить ритуал целования запястья, однако незнакомка успела уже натянуть перчатки, и все свелось к легким кивкам и вежливым улыбкам.
— Вы — Елена, — повернулся к смуглянке Дмитрий, — я вас запомнил.
— А вы… — женщина слегка замялась, сведя бровки над изящным носиком, — Дмитрий… Игнатьевич?
— Игоревич, — поправил Каменев, отогнав досаду, что его, в общем-то, неплохого и известного композитора, не удосужилась запомнить рядовая провинциалка, пусть и красавица. — А… вас как величают? — Дмитрий обернулся к незнакомке.
— Ева, — голос у нее был приятный, но тоже какой-то… среднестатистический. Вряд ли она здесь как вокалистка.
— И каким ветром снова в наши края? — поинтересовался Дмитрий у Елены, тотчас потеряв интерес к ее спутнице, — Вы ведь из Саратова?
— Саранска, — отозвалась красавица; поправила воротник короткой шубки и посмотрела на подругу: — Так что, идем?
Ева молча кивнула, а Дмитрий подавил в себе порыв ухватить смуглянку под локоть. — Так вы на курсы? Ясно. Знаете, девушки, если соизволите немного обождать, то я оденусь и наберусь наглости вызваться вашим провожатым. И… у меня к вам дело, в общем-то.
Женщины переглянулись и, послав Каменеву дежурные улыбки, скрылись в стеклянных дверях вестибюля.
Одеваясь, Дмитрий поймал себя на том, что немного волнуется — ну, как ушли? Впрочем, суета оказалась лишней — они ждали у подъезда, стоя под резным чугунным фонарем, и о чем-то негромко переговаривались.
— Дамы! — Каменев слегка приподнял край шляпы и, вклинившись меж ними, галантно подставил локти. — Прошу, тут скользко.
Женщины снова переглянулись и почти синхронно ухватились за нежданного кавалера. Правда, пройдя десяток метров, близ водосточной трубы, Дмитрий сам чуть не пал жертвой новеньких ботинок, поскользнувшись и мысленно обматерив дворника. Елена засмеялась.
— Так вот, — низкий грудной смех попутчицы вызвал у Каменева телесное волнение и заставил почувствовать себя то ли рыцарем в латах, то ли шутом, с отчаянным наслаждением лицедействующим пред сексапильной королевишной. — Случилось так, что волею злого рока один мужчина, самый несчастный в этом городе, вынужден коротать вечер в одиночестве, хотя и стол заказан и, собственно, все включено. А ежели вовсе по-простому: друзья забросили меня самым жестоким образом. Вот и подумалось, а что, если показать милым дамам наш уютный вертеп?
Дмитрий почувствовал, как шевельнулась на его предплечье рука Елены и подумал, а не слишком ли резво погнал коней.
— Впрочем, я пойму, если у них на вечер другие планы. Командировки — дело суетное, и порой так хочется все успеть.
— Что за вертеп? — отозвалась "королевишна", и Каменев воспрянул духом.
— Дом композиторов. Там чудесный бар, отличная кухня, живая музыка. Нет, девушки, серьезно! Я заказал столик, настроился провести приятный вечер, а тут моему компаньону внезапно предстоят бои на семейном фронте. А затем я встречаю вас. Как тут не вознести благодарность фортуне?
— Действительно, — Елена снова рассмеялась, — забавное совпадение. У нас как раз сегодня выдался свободный вечер, а так хочется куда-нибудь выбраться. В кои-то веки выехали из своей дыры, а билеты везде и на всё раскуплены. Дмитрий Игоревич, вы просто ангел.
Каменев мысленно потер руки и покосился вправо, туда, где шла молчаливая подруга красавицы. Из-под мехового капюшона была видна только прядь длинных волос да покрасневший на морозе кончик носа. Она не сказала ни да, ни нет, и Дмитрий подумал, что это к лучшему. В конце концов, если эта Ева не явится, у них с Еленой будет больше поводов сблизиться.
Они дошли до входа в метро, и Каменев, закинув за плечо длинный шарф, галантно склонил голову, прощаясь, а после проводил взглядом теряющуюся в толпе высокую фигуру смуглокожей красавицы. Елена не обернулась.

Дома Дмитрий с удовольствием откушал фирменный мамин борщ — густой, наваристый, на говяжьей косточке и с островком сметаны в центре тарелки. Потом долго курил в приоткрытую форточку кухни, с высоты восьмого этажа глядя, как во дворе малышня наперегонки носится с бездомным псом Митькой — тезкой Каменева и любимцем местной дворничихи. Развалившись на диване в спальне, большую часть которой занимал гагатовый концертный рояль, немного почитал новости культуры в Городских вестях. Кисло поморщился — снова этот клоп Митрофанов, провинциальное быдло, незнамо каким образом пролезшее в местный бомонд, умудрился сорвать овации на премьере новой симфонии. Впрочем, воспоминание о бархатном взгляде Елены Прекрасной скрасило огорчение, и, спустя четверть часа, Каменев уже погрузился в сладкие, тревожащие плоть и мысли, послеобеденные сновидения.
Вечером он впервые за несколько лет надел костюм на неофициальную встречу и, глядя на себя в зеркало, подтянул живот, ухмыляясь.
— Похоже, Игоревич, ты попал, — сказал он сам себе и, точно какой-нибудь мачо из старого вестерна, рисуясь, щелкнул пальцами. Пересчитал наличность; задержался на крупной купюре, размышляя, а не оставить ли ее дома. Хотя, пожалуй, Елена того стоила. Не сказать, чтобы Каменев слыл волокитой, но и праведником отнюдь не был. Другое дело, что манерная Милочка — второе сопрано государственной капеллы — уже давно не вызывала у Дмитрия бурной страсти, а если совсем честно, успела надоесть до зубовного скрежета. И потом, все эти запросы, вечно наморщенный носик и высокомерие, свойственное удачно устроившейся в жизни лимите. Каменев напялил шляпу и, сунув кошелек во внутренний карман длинного пальто, отправился на променад.
Они договорились пересечься у консерватории, и Дмитрий Игоревич, композитор, педагог и почти Заслуженный артист как какой-нибудь озабоченный пацан, вот уже четверть часа скакал на морозе, дожидаясь встречи. Внутрь он заходить не стал — боялся пропустить Елену, да и коллегам на глаза лишний раз попадаться не хотелось — мигом наябедничают Милочке. Интересно, какой же гад пустил в мир традицию, что женщина должна непременно опаздывать? Хорошо, что он отогнал от себя глупый порыв купить в ларьке розы. Цветы бы уже как пить дать померзли, к тому же, неизвестно, одна будет смуглянка, или все же притащит подругу? А переплачивать Каменев не хотел.
На груди пробудился и замурлыкал мобильник и Дмитрий, стянув перчатку, полез за шиворот, глухо чертыхаясь. Лишенные защиты пальцы мигом окоченели, и в голосе Каменева, наконец нащупавшего кнопку, невольно просквозила ворчливая интонация:
— Слушаю!
— Дмитрий Игоревич?
Сердце на мгновение замерло, потянуло от нехорошего предчувствия: сейчас окажется, что у Елены нашлись неотложные дела, сломался каблук, заболело горло, приехал муж — выбрать из списка. И только потом Каменев удивился:
— Вы знаете мой телефон?
— Но вы же сами дали его год назад, вот я и решилась позвонить.
— Умница, что решились. Леночка, душечка, где вы?
Мысль о том, что смугляночка целый год хранила его номер в записной книжке растрогала Дмитрия и он подумал, что даже если не сегодня...
— Простите, что мы опаздываем. На нашей линии эскалатор ремонтируют, так нам пришлось добираться вкругаля. Вы еще ждете? Мы уже подъезжаем!
— Да, да, непременно подходите!
И, уже запихивая телефон обратно, сообразил, что Елена сказала "мы". Ну что ж, в конце концов, любая трудность преодолима, и тем восхитительней станет победа.

Они появились из арки — две запорошенные снегом фигуры в меховых полушубках и, ступив в позолоченный свет уличного фонаря, заблистали снежинками. Каменев даже представил себе, как они могли бы звучать — пронзительная флейта на фоне виолончельного пиццикато.
— Привет, — Дмитрий расплылся в довольной улыбке и выразительно потер занемевший нос. — Ох, дамы, ну и морозец сегодня...
— Простите, — еще раз сокрушилась Елена, а молчаливая спутница только зыркнула черными глазами, поймавшими свет фонаря, и виновато улыбнулась.
До "Гнезда", как называли между собой завсегдатаи ресторанчик Дома композиторов, оказалось всего ничего — пара узких улиц, плотно заставленных припорошенными снегом автомобилями. Дмитрий даже немного согрелся, ринувшись показывать спутницам дорогу. По пути он зачем-то сыпал анекдотами, улетавшими облачками пара в ночное небо, и хотя истории по большей части были с бородой, женщины заметно повеселели. И в Дом композиторов они ворвались уже не просто попутчиками, а симпатичными друг другу приятелями. Каменев, не без гордости и даже слегка рисуясь, ткнул вахтеру удостоверение, а потом галантно помог спутницам раздеться в гардеробной, доставив себе невинное удовольствие полюбоваться на наряды. Вернее, на наряд Елены — облегающее шерстяное платье с нитью искусственного жемчуга на поясе. Ева явилась в скучном сером свитере под горло и джинсах.
Дмитрий подставил локти и гордо повел своих дам к стеклянным дверям ресторанчика, с наслаждением окунаясь в знакомое облако ароматов с кухни, сдобренных тонким флером духов и хорошего табака. Проводил на второй этаж-балкончик, протянувшийся по всему периметру овального помещения и, сделав заказ, с наслаждением откинулся к спинке кресла.
— Вы здесь впервые? — скорее, для проформы спросил Каменев, и, утерев салфеткой оттаявшую бороду, ухватился за бутылку, плеснул в широкие фужеры красное вино. Девушки синхронно кивнули. Вечер обещал быть приятным, и Дмитрий поднял бокал:
— За знакомство.
Дамы присоединились, постепенно согреваясь и с интересом оглядывая помещение.
Оркестр на маленькой сцене заиграл Эллингтона, а Каменев, вытащив новенькую пачку дамских сигарет, так удачно оставленных Милочкой в его кабинете, угостил спутниц.
Официант, напоминающий манерную девочку, принес заказ и ко всему прочему выставил еще одну бутылку 'Мерло', кивнув куда-то в противоположный конец зала.
— Там коллеги, Дмитрий Игоревич, просили принять как поздравление. Я тоже слушал вашу кантату, такая стильная вещь получилась. — Мальчик закатил глаза.
— Спасибо, милейший, — рассеяно отозвался Каменев, вглядываясь в приглушенный свет ресторанчика. Почти напротив расположились несколько теноров капеллы, певших на вчерашней премьере, и Дмитрий, помахав в ответ, скривился. Ну, теперь уж точно Милочка будет в ажитации. Хотя, может, уже пора сменить постоянную любовницу?
— А вы известный человек, Дмитрий Игоревич, — одобрительно кивнула Елена и, сделав длинную затяжку, чувственно пустила струю дыма в потолок.
— В узких кругах, дорогуша, в узких кругах, — Каменев наплевал на угрозу скорого скандала и решил наслаждаться ситуацией. — И знаете что, девушки? Давайте уже, ради всего святого, не зовите меня по отчеству. Я сразу чувствую себя дряблым старикашкой.
— Ну, вы еще вполне импозантны. — Молчаливая Ева потыкала в пепельницу сигаретой. Каменев от неожиданности даже не успел обидеться, а она мягко попросила: — Расскажите о вашей кантате.
— 'Дверь Эдема'… — Каменев прикрыл глаза, размышляя, как бы удачнее выразить состояние, длившееся последние полгода, когда он жил этой музыкой, — все равно, что ребенок. Выстраданный, вымученный, но этим и опасный. Он знает все мои тайны и может выдать их слушателю.
— У вас есть страшные тайны, Дмитрий? — поинтересовалась Елена, с интересом колупая вилкой ингредиенты фирменного салата ресторанчика.
— А у кого их нет? — отозвалась Ева, кроша пальцами тонко нарезанный сыр. — В любом случае, не каждый готов раскрыть душу, точно книжку с картинками.
— Вот! — устремил вверх палец Каменев и взялся за бокал. — За понимание.
А потом они поднимали тосты за музыку, Дюка [1], критика Белецкого и еще шут его знает за что. Каменев, оседлав любимого конька, хоть и бросал себе время от времени мысленное 'тпру!', слезать с темы кантаты не спешил.
— Вот вы, — он совершенно невозможным образом тыкал вилкой в сторону хихикающей Евы, — вы, как никто, должны меня понять. Адам — это не просто жертва женского коварства, это бунтарь. Одиночка, выступающий против ограничения собственной свободы! В этом и есть наша мужская суть. А Ева, прошу прощения, дорогуша, я имею в виду вашу пра-пра-пра, просто дала ему удачный повод ее проявить.
— Увольте! Адам был одиночка всего лишь потому, что рядом никого не было. А моей, как вы говорите, 'пра-пра-пра', просто некогда было глупостями заниматься!
— Ну, конечно! Она же в это время якшалась с искусителем!
Ева снова хихикала, а Елена, судя по всему, заскучала. Доев горячее, она нет-нет, да вытаскивала из сумочки миниатюрный алый мобильник, тыкала в кнопки и щелкала крышечкой. А потом сквозь знойную мелодию 'Каравана' пробился незатейливый мотивчик телефонного звонка.
— Простите, — Елена виновато улыбнулась и поднялась из кресла. — Муж звонит, я выйду в холл, а то здесь так шумно.
Каменев проводил смуглянку досадливым взглядом, не преминув, впрочем, полюбоваться колыханием высоких бедер, и отодвинул стакан.
— Может, потанцуем? Пока не принесли десерт.
Ева легко поднялась и, похлопав себя по разгоряченным щекам, рассмеялась:
— Я, конечно, 'за', но, в случае чего, Митя, придется вам меня ловить. Я такая пьяная-а...
Каменев фыркнул на 'Митю' и, подав руку, свел партнершу по ступеням на площадку перед оркестром. 'Караван' закончился, и вышедшая солистка, весьма успешно подражая Элле [2], томно завела 'Just Sittin And A Rockin'.

Откуда берется симпатия? Из обрывков фраз, за которыми вдруг выясняется, что собеседники похоже смотрят на жизнь? Из случайных взглядов и прикосновений? Или вовсе из подходящих друг другу запахов, как пишет желтая и не слишком, пресса? А, может, это просто 'Мерло' и Дюк?
Как бы то ни было, стан у Евы оказался гибким, движения легкими, а волосы, гладким водопадом раскинутые по плечам, матово блестели в свете винтажных люстр.
— А вам никто не позвонил, — зачем-то констатировал Каменев и смутился собственной бестактности. Наверное, это все же вино.
— Не позвонил, — спокойно кивнула Ева и подняла на Дмитрия невозможной глубины глаза. — Я просто не взяла телефон в поездку, не люблю, когда меня дергают.
— Так вы все же незамужняя?
— Почему? — Она негромко рассмеялась. — К моей неприкосновенности семейный статус не имеет никакого отношения. Не думаю, что за какую-то неделю мой супруг попадет в ужасную катастрофу. А если даже и попадет, что толку переживать, если билеты на обратную дорогу все равно уже куплены на восемнадцатое.
— Вы его не любите, — с какой-то долей лихого злорадства снова ляпнул Каменев. — И кольца не носите.
— А с каких это пор кольцо является показателем любви? — удивилась Ева и подняла аккуратно выщипанную бровь.
— Наверное, с той же самой, что и штамп в паспорте, — ухмыльнулся Каменев и, бросив взгляд через плечо, заметил входящую в зал Елену. — А вот и подруга ваша вернулась. Пойдемте, сядем?
На сладкое дамы заказали пирожные-корзиночки с кофе, а Каменев закурил сигарету и сквозь прикрытые веки принялся лениво созерцать спутниц, думая, что они обе чертовски как хороши и обаятельны. Раскрасневшиеся от вина щечки и блестящие глаза, да и вообще, Дмитрий всегда благоволил длинным волосам. Жалко, что в последнее время все реже попадаются такие прически.
— А как вы, девушки, смотрите на то, чтобы я показал вам город?
— Поздно уже, — слегка нахмурилась Ева, — да и мороз...
— Бросьте! — Игривое настроение волной накатило на музыканта и он, рисуясь, отправил к потолку плотные колечки дыма. — Когда еще представится случай вырваться из дому? Мороз — дело неприятное, но кто мешает нам продолжить дискуссию в комфорте и неге?
Елена кинула быстрый взгляд на подругу, и Каменев подумал, что с негой он слегка перегнул.
— А поедемте, — Ева вдруг тряхнула волосами и рассмеялась, от чего у Дмитрия екнуло в животе. — Лен?
— Ну… — смугляночка покусала губу, — как-то это...
— Как? — вскинул брови Каменев и послал ей одну из самых очаровательных своих улыбок. — Неприлично? А кто, позвольте спросить, возьмется судить вас сейчас? Нет, вы, конечно, можете вернуться в свою скучную общагу и коротать вечер, глядя в потолок...
— И снова слушать Ганона[3], — Ева подперла кулаками щеки и скорчила рожицу. — Юные пианисты самозабвенно занимаются до полуночи как раз у нас за стенкой.
— Тем более!
Каменев ухватил недопитую бутылку, прикидывая в уме, как далеко находится круглосуточный киоск от гостиницы "Северная", в коей на ресепшене работал Павлик — некогда любимый ученик, подающий большие надежды. И, что тоже немаловажно, находился отель в квартале ходьбы от дома самого Каменева, так что, перед работой можно будет успеть и переодеться, и позавтракать.
— Ладно, — Елена с пьяной бесшабашностью махнула рукой, и вскоре троица вывалилась на ночную улицу.
— С чего начнем экскурсию? — поинтересовалась Ева, снова прячась под большим меховым капюшоном.
— С метро, — важно сказал Дмитрий и назидательно поднял палец. — Метрополитен — краса и гордость нашего города, был построен… черт, я забыл.
Дамы дружно расхохотались и потянули спутника в сторону освещенного проспекта.

Грохочущая змея подземки долго несла их в спальный район, обдавая резкими запахами дешевого кофе, духов и почему-то горелой резины. Народу, несмотря на поздний час, было много. Город жил, город отказывался ложиться спать, он ревел многоголосным хором клубов и дискотек, переливался огнями афиш, вздыхал в подворотнях томными шепотками любовников, ругался, пил и нес по венам метрополитена последние вагоны. Каменеву не нашлось сидячего места и он всю дорогу простоял, ухватившись за поручень. Немного снисходительно созерцал две то и дело клонившиеся друг к другу макушки спутниц, а однажды, перехватив веселый взгляд Евы, даже набрался наглости и погладил ее по волосам.
До гостиницы они добрались быстро — мороз почти выветрил хмель и запас тепла, унесенный ими из "Гнезда", а вот дальше музыканта ждало жестокое разочарование. Любезный Павлуша так некстати слег с простудой, и дежурившая на ресепшене дородная баба, точно заученный урок, твердила, что мест нет. Да еще ехидно поглядывала в сторону ожидавших у допотопной кадки с фикусом девушек. Не впечатлило тетку ни удостоверение, ни набор дежурных комплиментов, и через десять минут Каменев признал полное поражение.
— Вот непруха, — скривился Дмитрий, выводя своих дам из теплого холла на мороз и отчаянно перебирая в уме возможные варианты продолжения банкета. До ближайшей гостиницы было полчаса езды на метро, хотя… — он мимоходом глянул на светящийся циферблат часов, — подземка через пять минут закрывается. Печально, но даже близких друзей со свободной хатой у Каменева не было, да и, откровенно говоря, без хаты — тоже.
— Ну-у… — протянула Елена, зябко поеживаясь, — так мы, наверное, домой. Метро закрылось, но вы же возьмете нам такси?
И замахала рукой, тормозя темно-серую машину со слепо моргающими шашечками на крыше.
— До центра довезешь? – Каменев, вконец разочарованный, нагнулся в теплоту и запах бензина темного салона.
— Валяйте, — лениво ответил шофер. — До центра — семьсот.
— Мужик, ты что? Дорого ж!
— Так ты, дядя, не в Урюпинске, до центра — в самый раз!
Каменев скрипнул зубами. Нет, он, конечно, мог отдать эту семисотку, в конце концов, не дворником служит. Но тут накатила какая-то глупая детская обида вперемешку со злостью. Потратить целый вечер, спустить уйму наличности в ресторане, да еще и сейчас раскошелиться, и только для того, чтобы две провинциалки с комфортом свалили домой, а он остался не солоно хлебавши?
Дмитрий яростно хлопнул дверцей и махнул рукой — дескать, свободен. На самый крайний случай оставался еще один план. Не сказать, чтобы он приводил Каменева в восторг, но выбирать, похоже, не приходилось. А маме он наврет.
— Дамы. — Мужчина галантно прикоснулся пальцами к шляпе. — Официально приглашаю вас к себе в гости.
Елена смерила его ледяным взглядом, но после, похоже, уяснив, что выбирать не приходится, медленно кивнула. Ева же, подпрыгивая на морозе, потерла варежкой нос и поинтересовалась:
— А далеко?
— Нет, минут пять быстрым ходом, — отозвался Каменев, стараясь не думать, на что именно обиделась смугляночка. В конце концов, это не его проблема, да и вообще, глупо строить из себя недотрогу, согласившись на ночь глядя мотаться по городу с малознакомым мужиком.

Пытаясь не греметь ключами, он открыл входную дверь и тут же понял, что зря старался — в маминой комнате горел свет. Тонкая полоска, пробивавшаяся из-под створки, растеклась яркой полосой, и показавшаяся на пороге невысокая старушка — кругленькая, опрятная, в наспех накинутом на длинную ночнушку халате с бегемотиками, — подслеповато прищурилась.
— Митя?
— Мам, прости.
Каменев подошел к матери и бережно чмокнул круглую щечку.
— Уй, холодный… а что так поздно?
— Понимаешь, конференция, а после круглый стол. Это вот, — он кивнул в сторону топтавшихся в прихожей спутниц, — аспирантки Прохорова, из Самары. У них поезд только утром, а мест в гостинице не оказалось, вот меня Вадим Львович и попросил их приютить. Пусть в Машкиной комнате переночуют.
Ему послышалось, или Елена действительно тихо фыркнула?
— Самара, — разулыбалась старушка, — а я ведь там бывала. У вас делают очень вкусные конфеты, а еще...
— Мамуль, прости, но мы замерзли, да и спать страшно хочется.
— Так чаю?
— Ты иди, я сам справлюсь.
— Там же еще творожники разогреть и...
— Мам, я все сделаю.
— Ну, ладно… — старушка, явно разочарованная, что в компанию ее не берут, ушаркала к себе в спальню, а Дмитрий галантно принял полушубки у гостей.
А потом они долго сидели на уютной маленькой кухне, помешивая чай в высоких стаканах с потемневшими от времени подстаканниками. Поначалу Каменев собрался было встать у плиты, но Ева, усмехаясь, отняла у него синий передник в оранжевых подсолнухах и взяла творожники на себя. Елена разлила чай, а Дмитрий торжественно водрузил в центр стола керамическое блюдо.
— А Машка — это кто? — поинтересовалась Ева, с опаской дуя на кипяток.
— Дочка, — отозвался музыкант и неожиданно, точно ретивая мамочка, стал рассказывать о Маруське: как она училась, какие грамоты получала, как поступала в вуз. Женщины слушали, не перебивая, правда, Елена то и дело подносила руку ко рту, прикрывая зевки. Но Каменев и не думал останавливаться, с удивлением осознавая, что давно уже так не открывался. В самом деле, кому может быть интересно, что он, взрослый мужик, запаниковал, точно истеричная девица, когда Маруська сверзилась с горки на детской площадке? И как потом они оба сидели, обнявшись, по очереди дуя на измазанную зеленкой многострадальную Машкину коленку, и лопали эскимо, срочно купленное бабушкой 'в пользу пострадавших'? Наверное такой разговор случился от того, что перед чужими выговариваться проще? А может во всем был виноват внимательный взгляд Евы — то лукавый, то сочувствующий, а иногда и вовсе печальный?
— Вы счастливый, Дима, — женщина потянулась к изрядно опустевшей пачке и, подойдя к окну, закурила, глядя на радужный от мороза свет фонарей. — Наверное, ваша дочка вас очень любит...
Дмитрий хмыкнул, поднялся и, распахнув форточку, стал рядом, задумавшись — когда же в последний раз Машка звонила ему из своих Штатов?
— Ев, — низкий голос Елены прервал затянувшуюся паузу, — ты как хочешь, но я просто падаю.
— О, прошу прощения! — Каменев выплыл из воспоминаний, — пойдемте, покажу вам комнату.
— Я докурю, — отозвалась Ева, не поворачивая головы, и музыкант повел Елену темным коридором, почему-то опасаясь даже соприкоснуться локтями. Больно уж ощутимо веяло от нее неприязнью — точно от Лизки, когда та ловила его на вранье. Или в неподходящей компании.
— Здесь чистое белье, — негромко сказал он, вынимая из шифоньера аккуратно выглаженную стопку, — извините, но вам придется вместе тесниться на диване.
Елена пощелкала высоким торшером у кровати и коротко бросила: — Мы привыкшие.
Каменеву снова послышалась раздраженная насмешка в голосе смуглянки и, покосившись на ехидную рожу валявшегося в кресле Машкиного зайца с пуговицей вместо правого глаза, он поспешил ретироваться из комнаты.
— Спокойной ночи.
Осторожно прикрыл дверь и, облегченно вздохнув, вернулся на кухню.
Ева, покончив с сигаретой, стояла у раковины и мыла стаканы.
— Ну, зачем же вы так… — слегка расстроился Каменев, а потом опять не удержался и, подойдя вплотную, снова коснулся матово блестящих волос. Спина женщины напряглась, но Ева не отстранилась, и Дмитрий почувствовал, как накатило желание. Резкое, злое, какое-то бесшабашное, смешанное и с обидой на жестокую Елену Прекрасную, и с желанием доказать всем этим бабам...
Жалобно дренькнул стакан, Ева порывисто обернулась, прижимаясь к Каменеву, и тот яростно впился в мягкий приоткрытый рот.
Отпустил он ее нескоро — сначала горячие струи душа били его по спине, делая желание еще более жгучим, а он молился про себя, чтобы маме вдруг не приспичило отправиться среди ночи по нужде. Опасение быть пойманным распаляло еще больше, и Каменев грубо прижимал к себе мягкое покорное тело. А потом, в перерывах, чувствовал, как накатывало раскаяние, и мягко целовал краешек печально опущенных губ — Ева снова превращалась в молчунью и точно вслушивалась, подняв лицо к испещренному трещинами потолку ванной.
Он сам вытер нагое, пахнувшее мылом женское тело. В Еве не было свойственной подруге стройности и грации; оттопыренные большие пальцы ног наводили на мысли о лягушках, однако, грудь была высокой и крепкой, а кожа гладкой и шелковистой. Мягким махровым полотенцем он вытирал влагу с этой кожи, а женщина послушно поворачивалась под его руками. Приятное ощущение...
Каменев проводил ее до комнаты и, вручая в дверях стопку одежды, задержал ее руки в своих:
— Спокойной ночи и… спасибо.
Ева высвободилась и, прежде, чем закрылась дверь, Каменев почувствовал на щеке легкое прикосновение ее губ.

Будильник завести он, конечно, забыл и взвился с постели, как только мама нашептала, что скоро семь, а по средам Дима кажется читает лекцию в колледже.
Наскоро проглотив завтрак, Каменев выслушал короткий рассказ о том, какие милые эти иногородние, что не стали тревожить сон приютившего их композитора, собрались ранехонько, ушли, и даже чаю не затребовали. Вот только Мите в следующий раз нужно быть осторожнее и закрывать за гостями форточки, потому что на улице зима, а еще стакан вон разбили...
Немного разочарованный, что не вышло как следует попрощаться с девушками, Дмитрий вылетел из дому почти вовремя, и, что удивительно, успел в аудиторию до того, как в коридоре заголосил звонок.
Несмотря на спешку, настроение у Каменева было приподнятое, и даже вечно неадекватные в такую рань ученики не смогли испортить ему утро. В голове то и дело крутилась тема Евы — его Евы, из его кантаты. И вдруг представлялись темные влажные глаза, а Каменев, пусть ненадолго, но чувствовал себя не творцом, а Адамом. И хотелось поставить ногу на еще теплую тушу загнанного оленя и, восторженно рыча, бить себя в грудь, чувствуя опасным и полным сил Царем Природы. Как на первой охоте после изгнания из Рая. А после ткнуться носом в ложбинку между грудей, как к мамке, к настоящей Еве. К запаху мыла, дома, парного молока и пшеничного хлеба.
И он уже планировал, как снова закажет столик в 'Гнезде' — и черт с ним, что еще полторы недели до зарплаты, есть же знакомые, в конце концов. Белецкий, во всяком случае, всегда ссудит недостающую сумму.
Поначалу Дмитрий решил, что созвонится с девушками часов в пять, когда уж точно, закончатся их курсы, но не утерпел. И пусть даже прекрасная смуглянка до сих пор дуется — это становилось неважным. По дороге домой, скрипя ботинками по свежему снежку, Каменев зашел в переулок — подальше от гула автострады — и вытащил мобильник. Точно зеленый пацан, затаил дыхание, считая гудки, и на шестом отозвался на хрипловатое Еленино 'Алле?':
— Леночка, душечка, добрый день.
— Здравствуйте.
Официально и сухо. Ну, коли так...
— Вы не могли бы передать трубку...
— Дмитрий Игоревич! — Каменеву отчетливо представилась строгая учительница младших классов, отчитывающая нерадивых питомцев, — вы вообще, понимаете, что звоните мне на Саранский номер? У меня включается роуминг, а я девушка командировочная, и в деньгах ограничена.
— Но я...
— Всего хорошего.
Каменев некоторое время стоял, удивленно глядя, как снежинки мягко планируют на экран мобильника, а после яростно чертыхнулся. Идущая навстречу кошка шарахнулась и упрыгала за сугроб. Впрочем, Дмитрий ее и не заметил. До боли сжав в руках телефон и с трудом удержавшись, чтобы не грохнуть его о стену ближайшего дома, он широко зашагал к метро, проклиная про себя весь Евин род с их капризами, жадностью и дуростью.
Дома он, даже не переодевшись в халат, плюхнулся за рояль, распахнул крышку и, упрямо тряхнув головой, буркнул:
— Черт с ними.
А потом погрузил пальцы в клавиши, и инструмент стал извергать жесткую, атональную музыку. Обрывочные фразы, диссонирующие аккорды — наверное, это было начало новой кантаты. А, может, иной финал предыдущей?

* * *
Поезд мерно качался на рельсах, навевая дремоту и даруя успокоение. Красивая смуглянка зевнула и, потянувшись под казенным покрывалом, посмотрела на подругу, что сидела напротив. Та крутила в пальцах пузырек с бежевым лаком и задумчиво смотрела, как пролетают в окошке темные силуэты деревьев.
— Ты спать собираешься?
— Сейчас.
Ева отставила бутылочку, плеснула в пластиковый стакан минералку.
— Слу-ушай...
Елена села в постели, покосилась на верхнюю полку, откуда безмятежно свешивалась нога в полосатом носке, и тихо сказала:
— Мне одна мысль вот уже несколько дней покоя не дает.
— ?
— Ты только не подумай, что я осуждаю, и все такое. Ну, тебя, и этого… Игоревича. Ты в него не влюбилась, часом?
Ева фыркнула, облив минералкой маечку на груди:
— Ты что?! Он страшный и совсем не в моем вкусе.
— Тогда зачем?
Ева промокнула салфеткой мокрое пятно и снова задумчиво уставилась в окошко.
— Даже объяснить не могу. Наверное, мне его жалко стало...
— Тьфу, Евка!
Полосатая нога дернулась, сверху раздался могучий всхрап, а смуглянка отняла у подруги стаканчик и, глотнув воды, перешла на возмущенный шепот:
— Он мерзкий! Жмот! Не, прикинь, пожалел нам на такси! А еще потом за мой счет названивать начал!
— Но у него был только твой номер, — пожала плечами Ева.
— Все равно. Мерзкий, противный кобель!
— Лен, он просто старый. И его жалко...
— Дура ты, Евка...
— Наверное...
Елена шмякнула о стол пластиковый стаканчик и, пронзив подругу возмущенным взглядом, снова легла и отвернулась к стенке.
— Я спать, — сварливо сообщила она.
— Спокойной ночи, — отозвалась эхом Ева и снова уставилась в окно.
Небо на востоке потихоньку начинало краснеть, а поезд все также стучал свою извечную мелодию, вот только его машинисту не было никакого дела ни до Эдема, ни до музыки.
— Спасибо… — тихо сказала Ева и прижала ладонь к стеклу.

1 — Эдвард Кеннеди ('Дюк') Эллингтон — американский джазовый композитор и пианист.
2 — Элла Джейн Фицджеральд — американская джазовая певица.
3 — Ганон Шарль Луи — французский педагог и композитор. Имеется в виду его работа "Пианист — виртуоз" в 60-и упражнениях.