Времена и Годы

ВРЕМЕНА И ГОДЫ.
Пьеса в четырех частях.
Действующие лица, (возраст указан на 1982 г.).

Петренко Людмила Федоровна – 39 лет. Инженер на заводе. Мать Бартенева и Петренко.
Крылов Владимир Николаевич – 42 года. Главный инженер завода, на котором работает Петренко, его любовница.
Бартенев Эрвин Станиславович – 19 лет. Матрос дальнего плаванья, призывник в ВС. Сын Людмилы Федоровны. Прозвище «Бард»
Петренко Вадим Петрович – 13 лет. Школьник. Сын Людмилы Федоровны, сводный брат Бартенева.
Араратов Олег Иванович – 17 лет. Выпускник средней школы. Прозвище «Ной, Ноюня»
Смородина Инна Николаевна - 18 лет. Санитарка скорой помощи. Абитуриент, медицинского института, возлюбленная Араратова.
Кривенко Михаил Михайлович – 18 лет. Призывник в ВС. Друг Араратова и Бартенева. Прозвище «Черт»
Ифраимова София Лазаревна – 19 лет. Сослуживица Петренко.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
СЦЕНА – І
Трех комнатная квартира Петренко. Комнаты убраны в типичном, советском стиле. В одной, называемой залой, мебель «стенкой», диван, кресла и журнальный столик, обеденный, разборной, стол. Недурная библиотека, фортепиано. Вторая, спальная детская, в ней по-прежнему две кровати, хотя живет фактически только Вадим. Письменный стол, много радио аппаратуры. И, наконец, спальная Людмилы Федоровны, обычный женский будуар, только разбросаны не одни вещи, но и книги и много газетных страниц.

Картина первая.

(Бартенев и Араратов в детской спальной, пьют пиво.)
Б. Все-таки я молодец, что вчера не послушал тебя и на последние деньги купил пива, фиг бы мы сейчас достали.
А. Н-да, но уж больно не хотелось на тралике тащится до дому.
Б. Зато сегодня, вместо того, что б маршировать стройными рядами и кричать как придурки «ура» мы сидим дома и пьём пиво.
А. М-да.
Б. Олежа, что-то ты сегодня квелый…
А. Вчера был очень цветущий, и вообще пора с бухлом завязывать, я другой раз как вспомню, что с вечера плел – жить не хочется. Особенно ненавижу всякую мразь встречающею тебя утром со словами «а ты помнишь…». Да, помню я, помню, за собой бы все помнили. (выпивает залпом бутылку пива)
Б. Помнишь, Владимир Семенович говаривал: «и будто голый скакал, и будто песни орал, а отец говорил у мене генерал».
А. (явно приободрившись после пива) Во-во, такого нарочно не придумаешь и даже не спишешь с кого-то, это пережить надо.
Б. А лучше и не переживать, скажи, зачем ты вчера поперся на поселок за самогоном, да еще и в долг. Всё хорошо складывалось, девчонки, тихо спокойно, на кой тебе эта отрава сдалась?
А. Так этаж, которая с тобой была, захотела еще…
Б. Ни чего она уже ни хотела, надо было брать девок и вести по комнатам, а так ни секса, ни самогона.
А. Ну и хрен с ними, мне, если честно, уже как-то ни до девок было.
Б. А мне? Вот всегда ты так, только о себе. (пауза) Ладно, проехали. Сколько уже времени, не пора ли нашим с демонстрации вернутся?
А. Скоро двенадцать, если не останутся с коллективом отметить, то минут через пятнадцать будут.
Б. Ты что? Крылов ни в жизнь ни станет с пролетариатом пить, тем паче на улице. Нет, он конечно так прямо не откажется, но найдет кучу дел и смоется. Вот посмотришь, скоро все будут дома.
А. (закуривая и открывая очередную бутылку пива) И правильно, сегодня выпьешь с гегемоном, завтра он тебе на «ты», а что после завтра будет, мы уже в семнадцатом году видели.
Б. Ты смотри при маман такого ни ляпни, она до сих пор убеждена в том, что у нас народное государство.
А. Или старается всех убедить в том, что она убеждена.
Б. (немного обижено) зря ты так, она действительно верит и у неё есть свои аргументы.
А. Интересно какие? (звонок в дверь) Вот сейчас и спросим…
Б. Ты, что, не вздумай. (идет открывать дверь)

Картина вторая.

(входят Людмила Федоровна и София Ифраимова, позже без звонка появляется Крылов)

Л.Ф. Ой, ребята, зря вы не пошли, было так весело, мы шли с нашими комсомольцами и пели, всё как в молодости (поет) «Вы поверьте нам отцы, будут новые бойцы, ля-ля-ля, и Ленин такой молодой и юный Октябрь впереди»
А. (Б-ву) По-моему, они там все-таки приняли.
Б. Вряд ли, просто у маман хорошее настроение.
А. Софушка, а ты как тоже в восторге?
Иф. Не очень, вначале нас мариновали на месте сбора, потом шли мелкими перебежками, вообще повезло в одном, после прохода нас сразу подобрала машина Владимира Николаевича, и мы сразу оказались дома.
Л.Ф. Ой, молодежь, нет в вас уже ни какой романтики.
А. (Б-ву) смотри Софушка твою квартиру уже домом называет. (всем) Да, какая ж это романтика, помилуйте, Людмила Федоровна, промерзнуть на улице два часа и всё для того, что б со стадом пройтись мимо пастуха с криком «ура».
Л.Ф. Ты, Олег, известный бунтарь, и как всякий диссидент видишь все только в черном цвете, а для людей, заметь людей, а не стада, это повод проявить свою общность, это праздник и радость. Твои же замечания носят оскорбительный характер, для тех, для кого это свято. Ты не находишь?
А. Я, конечно, извиняюсь перед теми, кому важен этот день, но почему нужно насильно сгонять людей на свои праздники мне не понятно и не является ли это насилием над личностью, что еще худшее оскорбление?
Б. Успокойтесь, личностей на демонстрации было крайне мало, и те которые были, имели на то причины, а остальным по-фиг, где начать квасить, в родном коллективе даже лучше, давайте подумаем, что на стол накрывать, у нас как всегда ни чего готового нет.
Л.Ф. А чего ж вы с Олегом не подсуетились, могли бы хоть мясо пожарить и картошки сварить. Эрик ты хоть бы оделся, так и будешь весь день в спортивном костюме ходить? (Бартенев возвращается к себе в комнату)
А. Мы как-то сразу не подумали, но это не долго, Софушка, хватай мясо и за мной.
(Входит Крылов с большой продовольственной сумкой)
В.Н. Отставить мясо, такой великий праздник будем праздновать по-царски.
А. Отлично, день Великой октябрьской Социалистической Революции, встретим как цари.
Л.Ф. Олег, твой сарказм не всегда уместен.
А. Я, как и Печорин, лишний человек в обществе.
В.Н. Вот и давай с этим бороться, забери сумку с прихожей, и шуруй на кухню готовить закуску, а то я вижу, ты с утра уже отметился, а ни ел, поди, со вчерашнего.
А. Да, признаться, вчера было ни до этого, но это дело поправимое. Софочка, пойдем на кухню, будешь подручным в приготовлении национальных царских блюд, например форшмак с селедки. (уходят)
Л.Ф. (вслед) Араратов, язык твой - враг твой. (Крылову) Ох, договорится, когда нибудь твой «растущий талант», если не до тюрьмы, то до психушки точно.
В.Н. Да, ничего страшного, на дворе ни тридцать седьмой год, и потом мне кажется, он все-таки соображает, где и что можно говорить. Плохо другое, пьет Олег много, как для своих лет, и пьет, действительно безудержно.
Л.Ф. У нас, на Руси, кто ни пьет, тот как бы и ни поэт.
В.Н. Ни все хорошие поэты пили, ой ни все, просто людям свойственно вспоминать чужое скотство, дабы оправдать собственное. И потом вспомни, чем и как закончили те, что пили. Последнего только два года как схоронили.
Л.Ф. Вот ты бы, Владимир Николаевич, на ребят и повлиял, Эрвину тоже ни помешает воздержанней себя вести.
В.Н. Я стараюсь, по мере сил.
Л.Ф. А может просто с ними поговорить?
В.Н. Не думаю, если я и имею на них влияние, то только потому, что не мучаю нотациями, а задаю вопросы ответы, на которые они находят самостоятельно и эти ответы заставляют поступать их, так, или иначе. Плюс разные притчи и конечно же личный пример.
Л.Ф. Личный пример, это да. Ты заметил, что Эрвин уже месяц ходит в белых рубашках и галстуке, как ты. Хотя, по-моему, ему это идет как нашему коту Мурчику шляпа. (оба смеются).
А. (из кухни) Готовьте стол.
Л.Ф. Я пойду, приведу себя в порядок, а ты зови Эрвина и подсуетитесь здесь. (уходит, слышно её голос) Эрочка, помоги Владимиру Николаевичу.
(входит Бартенев, в черных брюках, белой рубашке и галстуке)
В.Н. Ну, вот и весь твой нигилизм, говоришь, что отрицаешь все советские праздники, а оделся как на прием к Английской королеве.
Б. Да вы тоже, Владимир Николаевич, вроде бы коммунистический юбилей отмечаете, а у самого монархия с уст не сходит. За последние пол часа дважды помянули всуе.
В.Н. Болтун ты, Эрочка, давай стол на средину поставим. (ставят стол, приносят стулья)
Б. Вот маман говорит, что женщина ни должна на улице даже перчатки надевать, и это правильно, так от чего же я, мужчина, не могу к столу выходить одетым по-человечески, тут не столь важен повод, сколько общество.
К. А что будет кто-то, кого я не знаю?
Б. Нет, только свои, но это ни исключает открытий.
В.Н. Понял.
А. Я смотрю, у вас все готово, нет, стоп, а где скатерть? (Бартенев бросается накрывать стол белой скатертью, по средине ставит вазу с розами) Розы в ноябре, это божественно. Ну, раз все готово (поворачивается в сторону кухни) Девочки, вносите.
Б. Какие девочки, там же была только Соня?
А. Пока вы здесь разглагольствовали нашу компанию решила почтить своим присутствием (театральным жестом поворачивается к двери) бедующее светило отечественной медицины Смородина Инна Николаевна.
(входит Смородина, за ней Ифраимова, в руках тарелки с закусками)
С. (Араратову) Заткнись. (громко) Владимир Николаевич, что это они у вас еще и праздник не начался уже под шафе?
В.Н. А это, дорогая Инночка, они не у меня, а у тебя, так, как я понимаю, начало состоялось еще вчера.
С. Понятно, я вчера на дежурстве была.
Иф. (Смородине) Да ладно, тебе, Инка, праздник все-таки.
С. У него уже пол года праздник, чуть со школы не выгнали, а он все ума не наберется.
Иф. Да, а что Олег натворил?
С. А ты не слышала этой истории?
Иф. Нет, я ж только позавчера из Москвы приехала.
А. Я тебя умоляю, давай не будем открывать комсомольского собрания по персональному делу товарища Араратова.
С.Отчего же, меня до сих пор колотит как вспомню. Так вот на День Учителя в школе был устроен конкурс на лучшую театрализованную миниатюру, посвященную этому празднику. Араратов написал сценарий…
Иф. Подожди, я угадаю, про любовь десятиклассника к учительнице, да?
С. Почти, «Женитьба Красной Шапочки», хорошее название ко Дню Учителя? Собрал в этой, с позволения сказать миниатюре, всех ему известных сказочных и литературных персонажей, сам, естественно сыграл Остапа Бендера, Бугор, знаешь у них в классе детина два с лишним метра, Кису Воробьянинова, Люся, Бабу Ягу, ну и так долее.
Иф. Гася Покрышкина, наверное, была Красной шапочкой.
С. Хуже, её бабушкой. Шапка, по сценарию - медуза, а вот бабушка, оторви и выбрось.
Иф. Представляю.
С. Вряд ли. Бабушка - миллионерша, что б избавить внучку от тупого, идеологического, воспитания в нашей школе пытается выдать внучку замуж, за иностранца.
А. Инка, вот сейчас ты извратишь идею, я хотел посмеяться над теми, кто преклоняется перед Западом.
С. И поэтому представил нашу школу каким-то паноптикумом. Карабас Барабас, Киса Воробьянинов, выдающий себя за герцога Орлеанского, инкогнито. Вообще-то смешно получилось, но тем хуже, потому, что празднование Олежа превратил в глумление.
Иф. И что, за это его хотели исключить?
С. Нет, за это дали первое место, как ни странно, сказался успех у публики.
В.Н. Вот видите, как у вас всё демократично, в моё время за такие выходки из комсомола вылетали.
С. Надо бы и сейчас оставить подобную практику, а так окрыленные успехом
они пошли в класс отмечать победу. Тут еще у Мухи день рождения. Короче нажрались они как свиньи, и давай в актовый зал, на дискотеку.
А. (обижено) Там, между прочим, ни танцы намечались, а выступление ВИА «Тройка», лучшие музыканты в городе.
С. Наверное поэтому ты поперся на сцену петь Высоцкого. Селедка, наш завуч, выключила микрофон, на что Араратов прокричал: «прости народ, все, что нравится людям не нравиться администрации».
В.Н. Олег, вот эти пафосные выражения только портят о тебе впечатление.
С. Если бы только это, короче, увели его в учительскую, где он наговорил директору и всем кто был, всё, что можно и чего нельзя. Мол, ретрограды, Высоцкий – гений, а вы дерьмо.
Иф. Я представляю, как всё звучало.
С. Прозвучало это так, что через неделю назначили педсовет. Пришла мама Олега, а Маргарита, наша физичка возьми ей и скажи: «вас потому и муж бросил, что детей не умеете воспитывать», Олежа разразился оскорблениями и закончил тем, что «а тебя и бросать не кому, так как ты ни кому даже на хер не нужна». Взял маму и ушел.
Иф. Неужели так прямо и сказал?
С. Нет, сказал он хуже, но откровенней. Педсовет принял решение исключить Араратова со школы и если бы ни Владимир Николаевич, так бы тому и быть.
В.Н. Моей в том заслуги нет, просто директор проявил сострадание к оболтусу, которому осталось три четверти до аттестата. Софушка, сходи за Людмилой Федоровной, пожалуйста. (Входит Л.Ф)
Л.Ф. Я готова, прошу всех к столу.
(Богато уставленный стол, все некоторое время едят, и пью, звучат обычные тосты)
А. Я намедни книженцию прочитал, детектив. В ней один чокнутой судья, признав своё бессилие судить по закону, собрал на необитаемом острове десять не раскаявшихся грешников и стал их кончать в очередь.
С. Агата Кристи, «Десять негритят», твоя книженция называется, ты, что ни знал?
А. Нет, титульные листы были оборваны, и вообще, ты же знаешь, я редко запоминаю авторов.
В.Н. Я думаю, Агата Кристи, могла б и удостоится места в твоей памяти.
А. Конечно. Но я ни о том. Там среди первых погибает кухарка и лакей, все, амба, готовить не кому, и одна из приглашенных, кстати, гувернантка, возмущалась тем, что приходится, есть консервированные оленьи языки.
Б. Ну, а чему ты удивляешься? У нас на Сахалине плюются красной икрой.
А. Я ни о том, за месяц любой взвоет, а тут прошло два дня и барышня, подчеркиваю, гувернантка, уже фыркает и заявляет, что больше в жизни ни прикоснется к такой пище.
С. Ты, Олег претендуешь на звание литератора, а простых вещей ни понимаешь, так автор показал переживание героини, мол, эти дни и всё, что связано с ними она запомнит до конца дней и любое напоминание ей ни в силу.
А. (смущенно) Такая мысль мне и вправду в голову ни приходила. Вообще-то, критика, это кладбище несбывшихся талантов. Я привык произведения понимать по своему, и ни чей чужой взгляд мне ни нужен.
С. Естественно, мы ж такие умные…
В.Н. Инна, мне кажется, Олег затеял этот разговор ни для того, что бы поговорить о критике.
А. Совершено, верно, Владимир Николаевич, это я к тому, что мы со всех сторон слышим о стенаниях мирового пролетариата, а как посмотришь на этих трудящихся под правильным углом, когда их быт ни является предметом внимания, а просто фон, так получается, что? То у них слесарь-горлопан, борец за права человека, погиб в автомобильной катастрофе, на последней модели «Мерседеса», то гувернанток на второй день тошнит от деликатесов, таких, что у нас только в райкомовском пайке и уведешь. А мы, вот всё празднуем победу Великой Октябрьской Социалистической революции и продолжаем бороться за такое же счастье во всем мире.
В.Н. Ко мне на завод, кстати, англичанин приезжал. Они в Африке наши трансформаторы перекупают, по цене металлолом. Представляете, подлецы, даже не стесняются нам об этом говорить. А ко мне он приперся за технической документацией. Но суть ни в этом. Зашел у нас разговор о рабочих, о тех самых, кому мы здесь сочувствуем всей душой, и оказывается, что в год какой нибудь токарь Смит, получает около 10 000 фунтов стерлингов.
Л.Ф. Ну и что? У нас на Севере и больше зарабатывают, да и здесь хороший станочник может в месяц до пяти сотен иметь. А теперь отними, всё, что они тратят на образование, медицину, плата за жилье и получится, что из этих денег у него только и остается на минимум.
Б. Уточняю, этот «минимум». Прокатится на собственном «Мерседесе», поедая бутерброды, с оленьем языком. А потом, маман, ты ни забывай, что их фунт и наш рубль это две большие разницы.
Л.Ф. Почем фунт ни знаю, ни скажу, а их доллар стоит 52 копейки. Стало быть, и фунт ни на много дороже. Вот и получается, что зарплата на Западе такая же, а расходы на несколько порядков выше.
А. Нет, не получается. Мы с Эриком заходили в Одессе в торгсин. Так вот цены в этом магазине немножечко другие, чем у нас в магазине «Огни Города». Водка, к примеру, стоит 53 копейки, а чешское пиво всего шесть.
С. Господи, ты можешь, о чем нибудь другом говорить?
А. Могу, платочек, что я тебе привез, с люрексом, я взял всего за рубль двадцать. Так, что, уважаемая Людмила Федоровна, не получается у нас сравнения положительного. Тот курс валют, что печатают в газете «Известия», правильный только к золотому рублю, а таковых у населения не много.
Л.Ф. А ты знаешь, Олег, Инна где-то права, ты конечно не водкой всё меряешь, до этого, слава Богу, еще ни дошло, но животом. Я могла бы с тобой поспорить, и думаю, смогла бы быть более убедительной, чем ты, в том, что наша жизни во много раз насыщеннее, во всех отношениях, и интереснее, чем капиталистическая, но кажется, что с тобой спорить уже поздно.
А. Не рано ли вы меня хороните?
Л.Ф. Я тебя ни хороню, ты сам превращаешься жующие и кричащее существо. Если все ценности в жизни измерять количеством денег, то так мы можем, далеко докатится. Я не спорю, что-то у нас не отлажено, не додумано, но нельзя только по этому считать, что мы живем хуже. Вот ты, ни сделавший в жизни еще ни на копейку сидишь и привольно рассуждаешь, где хорошо, а где плохо.
В.Н. Кстати, для всяких рассуждений нужна база, то есть, образование и оно у тебя, пусть и слабое, беспорядочное, но тоже есть, и ни кто, ни заставлял тебя зарабатывать на него.
А. Ой, Владимир Николаевич, я вас умоляю, если вы намекаете на десятилетку, то единственное, что я от туда вынес, так это совершенно чистую голову. Всё, что я знаю исключительно из книг и людей, вас, например.
В.Н. Это тебе только кажется, что школа ни чего, ни дает, с годами её семена еще принесут плоды. Но, а книги? – ты же английские, или французские книги ни читаешь. Я имею в виду язык. Да и дореволюционных фолиантов в руках не держал…
А. А жаль.
В.Н. Стало быть кто-то сделал для тебя доступным литературу.
С. Владимир Николаевич, вы действительно считаете литературу в нашей стране доступной? Мне приходится за томик Дюма, или Джерома, не самые высокопробные авторы, тащить на себе 20 кг. макулатуры, а потом еще месяц стоять в очереди, что б получить книжку. Согласитесь, такое трудно назвать, доступностью.
Л.Ф. Инна, ты, как и Араратов, говоришь о комфорте. Да, с этим проблемы еще есть, но сами книги тебе доступны и не только о мушкетерах. Но мне кажется, что дело ни только в книгах, вопрос стоит значительно шире. Нельзя нахватавшись верхушек из фильмов, Эрвина рассказов, про заграницу и хаять свою собственную страну.
А. Помилосердствуйте, Людмила Федоровна, я ни чего хаять и не собирался, и ни чего, ни имею против трудностей, а у кого их нет, но почему у нас столько лжи. Вот возьмите теже книги. Почему, и кому это надо, что б мемуары дорогого Леонида Ильича, печатались сотнями миллионами экземплярами, а ту же «Анжелику» с талончиком по большому блату не достать. Что это коммерческий ход такой? – Скупи копеечного Брежнева, сдай в макулатуру и получи Дрюона. Иначе шедевры генсека ни продать?
Иф. Я читала, мне понравилось.
Б. Что читала?
Иф. Брежнева, хорошо написано.
Б. Говорят, это не он писал. А на счет скупить и поменять на талон, так фигушки. Помните, выкинули «Тысячу и одну ночь», три тома на 60 кг. макулатуры. Я еще в Одессе жил, в экипаже, на Ярославского…
С. В экипаже?
Б. В общаге, по-вашему. Там полный подвал старой партийной пропаганды. Сталин, Бухарин, даже Троцкий есть. Собрали, мы с пацанами, весь этот хлам и в приемный пункт. Там мамонька глянула и обомлела. Потом как закричит: «бегом от сюда, шпана, а то я сейчас позвоню в одно место и вы эти книги будите изучать там, где их авторы писали».
А. В Кремле, что ли?
Б. Босота, в Кремле писали уже другие, а коммунистов вдохновение посещало исключительно в Сибири.
В.Н. Ну, почему только в Сибири, климат Парижа, Лондона, или Женевы, тоже ни плохо сказывался на творческой деятельности наших вождей.
Л.Ф. Крылов…
В.Н. А что? Это же ни секрет, Ленин готовил революцию в России далеко за её приделами.
А. Большое, видится на расстоянии. Я предлагаю выпить за расстояния, ни что нас так не сближает с родиной, да и с людьми, как расстояние.
С. Жаль, что это твоё правило не распространяется на алкоголь.
А. Кто о чем, а голый о бане. Тебе, Инка, надо встречаться с коммунистом, они, если по официальной пропаганде, народ не пьющий.
С. А еще лучше будет, если ты станешь не пьющим.
Б. Ага, и коммунистом.
С. Зря ты, Эрочка, иронизируешь, это тоже не помешает, вон, граф, Алексей Толстой, вернулся в Россию, заделался большевиком и жил припеваючи. «Его сиятельство, на партсобрании», отвечал дворецкий на телефонные звонки.
А. Даже если бы я в коммунисты и записался, это вряд ли бы способствовало моей карьере. Я бы обязательно ляпнул бы чего-то ни того, меня бы исключили, а это гораздо хуже.
В.Н. Да, пожалуй, Олег прав. Если беспартийным еще как-то можно пролезть в печать, то исключенному остается только писать в стол, или эмигрировать из страны. Хорошо еще если бы выкинули как Солженицына, таким на Западе открыта любая дорога, но для этого надо как минимум написать такое как Александр Исаевич, а это просто так ни делается.
Л.Ф. Подождите, вы все так говорите, словно в нашу партию вступают, только за тем, что бы делать карьеру.
А. А вы считаете, что туда идут за единственной привилегией «первым пойти в бой»?
Л.Ф. Нет, друзья мои, вы глубоко заблуждаетесь. Многие, очень многие пришли в компартию только по убеждениям. Лично я была и буду искренней сторонницей большевицкой идеологии, и ни каких выгод из своего партбилета за восемнадцать лет ни извлекла. А ты, что молчишь, Владимир Николаевич?
В.Н. Вступал я действительно по убеждению, но ты вспомни, Люда, какое время тогда было. После двадцатого съезда, у людей, словно пелена с глаз спала, все верили, что к восьмидесятому году мы построим коммунизм, а потом идею подменили пропагандой, идеалы рассыпались, а партбилет превратился с одной стороны во входной билет в привилегированное общество, а с другой, в строгий ошейник, для особо ретивых.
Л.Ф. Что значит, идеалы рассыпались, а Ленин, для тебя ни идеал?
В.Н. Не знаю. Может, мы ни все знаем. Вот я руковожу большим предприятием, в мирное время и то не получается быть безгрешным, а как можно было совершить революцию, создать Советский Союз и при этом оставаться чуть ли ни ангелом, я ни понимаю. Да и потом, одного Ленина, каким бы он там не был, для поддержания идеи маловато. Нужны апостолы, без них религия мертва.
Л.Ф. Крылов, я не могу понять, почему я раньше от тебя ни чего подобного, ни слышала. Ты действительно так думаешь, или просто хочешь произвести впечатление на этих разнузданных юных диссидентов, тогда имей ввиду, что на меня это действует совершенно по-другому. Я не люблю людей приберегающие две, диаметрально противоположные, точки зрения к случаю…
Б. Олег, давай, наверное, заберем девчонок и пойдем в мою комнату, покурим под Музычку, а то боюсь, такие разговоры могут испортить все праздник.
(Бартенев берет Софью под руку, Араратов Смородину и они уходят)
Л.Ф. Мне этот праздник уже испортили…

СЦЕНА –2
(Спальная комната Петренко, на кровати почти одетые Араратов и Смородина)
Картина первая.
А. Беру все слова обратно и утверждаю, что Людмила Федоровна Петренко самая замечательная дама на Земле.
С. (с иронией) Что-то ты быстро сдал свои убеждения.
А. Для этого Людмиле Федоровне пришлось ни просто отправится в круиз, что само по себе ни чего, ни значит, а попасть именно в такой месяц, когда твои дежурства совпадают с мамиными и мы остались совершенно бездомными.
С. Не много же мужику надо, что б изменить свое отношение к кому-либо. Но, что бы ты о ней ни говорил в одном она права, пока есть такая возможность нужно получать высшее образование, а не топтать землю сапогами.
А. Инка, ну чего ты опять начинаешь. Куда я пойду, в наш пед, на филфак?
С. Дался тебе этот филфак, пойди на исторический, какая разница, ты всё равно своё писательство не бросишь, а образование будет.
А. Исторический, да хоть физкультурный. Везде надо писать диктант, или сочинение, а о моей безграмотности ходят легенды, матушка Екатерина в сравнении со мной была просто Даль.
С. Не выдумывай, если напряжешься, то на тройку написать сможешь. Пиши только те слова, в которых уверен и не старайся из простого экзаменационного сочинения сделать «Рудина», или «Маленького принца».
А. Можно подумать, за содержание ни оценивают.
С. Оценивают. Но ты возьми тему нужную, типа, «Нас на подвиг зовет комсомольский билет», сунь туда пару ацетат Ленина и одну Андропова и пусть оценивают.
А. Нет, Инка, я так не смогу, ты же меня знаешь, я начну за здравие, а ляпну в конце за упокой, мне вообще подобные темы лучше ни трогать.
С. Отговорки, сплошные отговорки. Ты, или боишься, или меня не любишь.
А. А это-то тут при чем?
С. А притом, что если бы ты меня любил, то хотел бы быть со мной, а что это будет за семья, жена – врач, а муж – фрезеровщик.
А. Писатель. Гениальный писатель России.
С. Олежек, родненький ты мой, да будь ты сто пятьдесят раз гениальным, это не решает вопроса существования. Что бы стать членом Союза писателей, нужно иметь публикации, а что б печататься нужно, писать на нужные темы, а еще лучше быть членом партии и почти обязательно с образованием. Вспомни, что говорил Крылов, ты напиши десять стихов к Первому мая и к Седьмому ноябрю из их одно может напечатают и так десять раз, а потом, может быть, тебе позволят опубликовать твой «Маяк», или «Сутки». Сколько нужно времени и сил? Ты, именно ты, сможешь написать столько патриотической лабуды? А высшее образование это каждый день кусок хлеба и перспектива роста, в любом направлении.
А. Тебя послушать так вообще не понятно, как у нас появились Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина.
С. Где они и где ты. В Москве может и проще такие вопросы решаются. Да и вообще, что ты о них знаешь? Помнишь, мы ходили на поэтический вечер Евтушенко, «Моя интимная лирика»? – «Партия, вот моя интимная лирика», говорится в первых строках этого сборника, а ты ж у нас принципиальный. Тебе подавай какую-то «Машину времени»,
Ты стал бунтарем, и дрогнула тьма,
Весь мир ты хотел изменить,
Но всех бунтарей ожидает тюрьма,
Кого ты хотел удивить?
Ну, и кто их знает, кроме вашей шоблы, и кто им за такие стихи платит.
А. Твое «мещанское болото» неискоренимо, нельзя все в жизни на деньги мереть.
С. Нельзя отказываться от всякой возможности в жизни только потому, что ты сам и еще пара человек признала тебя гениальным, надо попробовать все, а талант…, если он присутствует, то ни куда, ни денется… (звонок в дверь) тю, черт кого это могло принести? Пойди, посмотри, а пока приведу себя в порядок.
(Араратов выходит, через минуту возвращается с Кривенко)
А. Так, я полетел домой, с мамой что-то, Мишка говорит, вызвал ей «скорую». (уходит)

Картина вторая.
(Смородина и Кривенко)
С. (подходит к зеркалу, поправляет прическу, у неё роскошные длинные волосы) Что у нас случилась?
К. Зашел к Ноюне, а там Раисе Алексеевне плохо, ну она и попросила вызвать «скорую» и найти Олега.
С. С ней, что-то серьезное?
К. Не знаю, я на углу с автомата позвонил и сразу сюда.
С. А откуда ты узнал, что мы у Барда?
К. Вчера случайно слышал, как вы договаривались.
С. Да? А мне казалось, мы тихо говорили, и не было ни кого на балконе.
К. У меня слух хороший, да и стоял я в проеме.
С. Странно…
К. Что странно? Тебя удивляет, то, что я слышу, веши которые, меня на первый взгляд не должны касаться.
С. Если быть совсем откровенной, то ни на первый, ни на второй взгляд тебя ни должно касаться, где и когда мы встречаемся с Олегом.
К. Это тебе так только кажется. Уже ни первый год меня беспокоит все, что касается тебя, Инка.
С. Даже так?!
К. Да. Еще с агитбригады, помнишь, мы вместе выступали в шестом классе. Но тогда ты мне казалась такой недосягаемой как звезды. Отличница, учишься в музыкальной школе, а кем был я? Троечник, вечно в грязных штанах и голодными глазами, так как мама иза своих гуляк не успевала меня накормить и постирать. Мне и в голову не могло прийти, предложить тебе встречаться.
С. То-то, я смотрю, у тебя теперь брюки выглажены как с иголочки, даже Араратову в пример приводила.
К. Дело ни в этом. Все эти годы, я старался приблизиться к тебе. Когда ты стала в седьмом классе встречаться с Ноюней, я тоже вошел в их компанию, хотя как ты сама понимаешь, мне не очень все нравилось. Я чуть с ума не сошел когда, Ной, мне рассказал о том, что вы переспали.
С. Вот трепло.
К. Да, и не только. Но я шел рядом и поддакивал ему, когда он говорил, что теперь он обязан на тебе женится.
С. (смеется)Что, прям так и говорил?
К. Да, а каково было мне все это слушать. Я запомнил этот день на всю жизнь, хочешь, скажу, какое тогда было число?
С. Я и сама прекрасно помню, 4-е июня, 1979-го года.
К. Именно. И в тот день я себе поклялся, что добьюсь тебя, чего бы мне это ни стояло.
С. (иронично) Не слишком ли долго собирался?
К. Да, долго, но я хотел, что бы ты сама убедилась, с каким ничтожеством ты встречаешься.
С. Интересно, и с каким же?
К. Он тебя не любит, он вообще ни кого не любит, разве только свою маму. Написал пять занюханных стишков и решил, что он гений и ему все дозволенно. Ты вспомни, когда он вытягивал нас с Джеком из одесского детприемника, он продал твои сережки под ломбардом не задумываясь. А я хорошо помню как ты ими дорожила. Если бы я тогда был рядом, фиг бы я ему разрешил такое сделать, мне не нужна была свобода такой ценой…
С. Да, но насколько я помню, тогда ты удрать не смог, а Джека Олег действительно вытащил буквально из под носа у милиции.
К. Ну, и что, кому это было надо? Через день за мной приехала мамаша, привезла документы, и меня отпустили, без всяких приключений. Ты думаешь, он продавал твои сережки и спасал Джека, ради дружбы, да фигушки. Все это только ради собственного удовольствия. Надо же какой настоящий друг, оказался. Просто, еще одно путешествие и как обычно за чужой счет.
С. А за чей счет были путешествия в Москву, Ленинград, Киев, Рязань?- мне кажется, Олег денег ни у кого, ни брал, а по Крыму, где он сам бывал сто раз, что б повозить тебя он продал свою джинсовую куртку. Тоже для собственного удовольствия, скажешь?
К. Скажу. Он думает, что набирается впечатлений для бедующих поэм, как Лермонтов, или Бурон.
С. Байрон.
К. Да, да, конечно, Байрон, я знаю, просто волнуюсь сейчас сильно.
С. А, по-моему, волноваться должна я. Ты, Миша, человек, считавшийся другом Олега, приходишь ко мне и говоришь, что я должна отказаться от своей любви, только по тому, что твоему больному воображению показалось – Олег меня не любит, он конченый подонок и, исходя из твоей логики, я должна бросить Араратова и полюбить тебя прямо, бегом, так?
К. Почему бы и нет.
С. Да потому, что я уже люблю Олега, и буду его любить, даже если он сто раз будет такой как ты его нарисовал, но это совсем ни так. Он всегда искренне ценил дружбу, и ни каких подводных камней в его поступках не было. А, что до стихов его, то пусть они еще сырые, а порой и откровенно слабые, но они есть. Ты вот за свою жизнь и пяти строк не написал, я кстати тоже. И вообще глядя на Олега, я понимаю, что поэт и рифмоплет, разные вещи, а Олег поэт. Ты же оказался просто сволочью.
К. А ты ни сволочь, да? Говоришь, Ноюня любишь, рубашку на себе рвешь, а что ж ты делала с Ромой на проводах у Джека, в спальне у его матери, пока твой любимый Ной спал пьяный в стельку? – может пойти рассказать Олежке, там и вся любовь закончится.
С. Гад, ты что подсматривал?
К. Я же сказал, я всегда буду рядом.
С. Хрен тебе, с этой минуты ты и на сто метров ко мне ни подойдешь. И можешь молоть обо мне все, что угодно, кто тебе грязному прикормышу поверит. Олегу я расскажу всё, что ты мне ту наговорил, как его поливал, как в любви мне объяснялся, не думаю, что после этого он тебе поверит.
К. Ну, так я добавлю к твоему рассказу пару эпизодов, что б было интересно…
(Кривенко набрасывается на Смородину, заваливает её на кровать, так как Смородина была ни до конца одета, Кривенко легко удается снять с неё блузку и бюстгальтер. Происходит борьба. Открывается дверь, входит Вадим Петренко)
П. (смущено) Ой, простите. (выходит)
С. (вырывается, берет вещи и выходит в ванную) Козел.
К. Посмотрим.

СЦЕНА – 3

(Спальная комната. Обычный для квартиры Петренко «творческий беспорядок». На кроватях, столе и даже на полу валяются пластинки, магнитофонные бобины, иностранные глянцевые журналы, пара открытых книг).

Картина первая.
(В комнате Бартенев, Вадим Петренко, Смородина и Кривенко)

Б. Что у вас случилось?
С. Поссорились.
Б. До драки?
С. (с издевкой) Да ни кто и не дрался, просто Миша, хотел проверить какой теперь носят маникюр.
Б. (к Кривенко) И как проверил?
К. Что? – А, да – да, проверил, хороший маникюр, убедительный.
Б. А серьезно. Я только, что встретил Ноюню, он садился в «скорую», говорит, Раису Алексеевну забрали в больницу, прихожу домой тут вы драку устроили, что все-таки произошло?
(Смородина выжидающе смотрит на Кривенко, но он молчит)
С. Да, так. Как говорил Арамис, не сошлись во мнении, по поводу одного места из блаженного Августина.
Б. Крепка ж была твоя вера.
С. А иначе нельзя, особенно с еретиками.
В. Вы разобрались?
Б. А что ты хотел?
В. Попросить Инну, что б она мне помогла по пианино настроить гитару.
С. Пойдем, Вадик, я с удовольствием отвлекусь, вот только стрельну сигаретку у твоего братца.
(берет сигарету, закуривает и выходит вместе с Вадимом)

Картина вторая.
(Та же комната. Бартенев и Кривенко)

Б. Мишка, ты что рехнулся? Малый говорит, ты её насиловал.
К. Да, прям уж так и насиловал. Я вошел, она даже не удосужилась толком одеться. Знает, что нравится мне и специально заводит. Тогда на пляже помнишь, что вытворяла, да и сегодня. Я ж тоже не железный, правда?
Б. А Ною, что говорить будем?
К. Нечего, неужели ты думаешь, Инка ему расскажет. Мне тоже есть, что про неё рассказать, и она это знает, а потом Олежке сейчас ни до блядей разных, еще ни ясно, что там с Раисой Алексеевной.

СЦЕНА – 4

(Зала. Обстановка не изменилась. В комнате лежат чемоданы. На стульях, диване и столе разложены вещи)

Картина первая.
(В комнате Л.Ф. и Крылов)

Л.Ф. Здесь разложу, а потом уже буду отбирать, что в прачечную, что в химчистку, а что и обратно в шифоньер. Половину ни надела.
В.Н. Людочка, ты и так была самой прекрасной дамой на корабле.
Л.Ф. Именно, что дамой. Ты видел, Крылов, сколько молоденьких, хорошеньких девочек, я им уже ни конкуренция.
В.Н. Ну, о чем ты говоришь. В тех девицах напрочь отсутствует красота женщины, там еще пока просто правильно слепленные формы и больше ни чего. Нет загадки, изюминка, обещающей блаженство, короче всего того, что есть у тебя.
Л.Ф. То-то, ты глаз не сводил с этих неоперившихся форм. Я всё видела. Особенно с дочки директора канатного завода. Бедовая такая одесситочка, Фая.
В.Н. Да, перестань ты, это не смешно. Фаина просто презабавный ребенок. Ты же прекрасно знаешь, что даже без тебя я вижу только тебя, а в твоем присутствии я ни только женщин, но и небес не замечаю, мне все время кажется, что мы только вдвоем. Впрочем, это только до той минуты пока ни появиться какой нибудь нахал, что ни отводит своих бесстыжих глаз от тебя. А таких, на мою беду, с каждым днем становится все больше и больше.
Л.Ф. (смеется) Какой же ты подлец, Крылов, вместо того, что б не направлять свои блудливые глаза в разные стороны, ты сваливаешь все грехи на невинную женщину.
В.Н. Просто я люблю эту женщину и очень боюсь, что в один прекрасный день её могут у меня похитить.
Л.Ф. Не лги, старый плут. Ни чего ты не боишься. У тебя женщин не похищали. Такие как ты сами бросают, несчастных дам.
В.Н. Ах, Людочка, когда это было. Осталась одна легенда и эта легенда у твоих ног. (опускается на колени и целует руки у Л.Ф. она гладит его по голове, потом отходит в сторону)
Л.Ф. Ладно, давай раскладываться. Где, интересно Эрочку, с утра, носит, неужто дома не ночевал, змей?
В.Н. Перед армией и погулять ни грех.
Л.Ф. Знаешь, может он и прав и не чего ему делать в этой армии.
В.Н. Надо было в институт идти, или переводится к нам в город, тут бы я договорился с военкомом. Хотя это не выход, каждые пол года дергаться, и так восемь лет. Да и мало ли, что за это время может случиться. Нет, пусть уж лучше отслужит. Ни чего, вернется настоящим мужиком.
Л.Ф. Я понимаю, но уж больно он как-то не хочет, ни случилось бы чего.
В.Н. Не переживай, флот в Афганистан не посылают, а на корабле, что с ним случится, жаль, конечно, что три года, а не два, как в армии, но он сам избрал себе профессию.
(входит Бартенев)
Б. Привет, маман, здравствуйте Владимир Николаевич, как отдохнули?
Л.Ф. Привет, Эрочка, (целует его в щёку) спасибо, хорошо. Правда, от Лондона до самого Ленинграда штормило, но вообщем нормально. Не сравнить, конечно, с прошлым круизом по Черному морю, тогда было на много живее, что ли, но и сейчас я отдохнула. Как вы тут?
Б. Отлично, малый вторую четверть начал просто изумительно, ни одной четверки (плюёт через плече и стучит по столу). Я тоже, отдал, так сказать, последние распоряжения.
В.Н. Не рано ли?
Л.Ф. Эрик, по-моему, ты слишком драматизируешь ситуацию. Все ребята идут и служат и ни чего, возвращаются, да еще с такими впечатлениями, что начинают говорить – не остановишь.
Б. Маман, ты же сама ни раз говорила о моей артистической натуре. И я думаю, мне вполне хватило бы чужих воспоминаний, что пройти эту «школу мужества». Ладно, что уж теперь рассуждать надо идти и служить.
В.Н. Точно, как будем с проводами решать?
Л.Ф. Да, мы думали с Владимир Николаевичем, что лучше будет в столовой заводской.
Б. Нет, маман, людей будет ни много, все свои и мы вполне бы разместились и здесь. Девчонки обещали взять на себя всю кулинарно-приборочную часть, так, что хлопот тебе мы не доставим, а получится дешевле, да и веселей. В столовых обязательно появляется, какой нибудь левый пассажир, а то и не один и портит все дело.
Л.Ф. Честно говоря, мне это ни очень нравится, ваши девочки разгуляются вместе с вами, а в итоге все останется на мне.
Б. Не переживай. Мы гуляем в субботу, а в воскресенье все как штык у тебя…
Л.Ф. И продолжится пьянка, только без тебя, а посуда и вся грязь останется на мне.
В.Н. А мне кажется, Эрик прав. Столовая дорого, и при том глупо нанимать помещение на сто человек, когда прейдет десять. А за порядок не беспокойся, я сам проконтролирую, что б они не смылись.
Л.Ф. Ну, смотри, Крылов, если, что, будешь сам убирать.
В.Н. Договорились.

Картина вторая.
(Зала, проводы, накрытый стол, в комнате все действующие лица, гулянка в разгаре, за столом меняются лица, часто выходят на балкон курить.)

Л.Ф. (поднимая бокал) Ребята, я хочу выпить за то, что бы эти три года, которые вы отдадите на благо нашей родины, были самыми прекрасными в вашей жизни и очень плодотворными. Долг любого мужчины послужить на ратном поприще для отчизны, и я уверена, что мой сын и его друзья выполнят его на отлично.
Б. Ой, маман, я тебя умоляю. Лучше бы я этот долг прошел теоретически, а практику закрепил бы на судах торгового флота.
А. Да, Бардик, говорил нам Владимир Николаевич, учитесь, ребятки, пока раздают даром бесплатное высшее образование, мы не слушали, теперь ты на галеры, а я через год в солдаты.
Иф. Эрочка, а вы с Мишей на одном корабле служить будите?
Б. Нет, Софушка, мы даже призываться будем из разных городов. Я сегодня, как говорил Буба Касторский, ночной лошадью отбываю в город каштанов и куплетистов, где завтра буду иметь удовольствие прибыть на призывной пункт. Так, что провожать тебя пойдет, мой собрат по оружию и друг по несчастью, Мишель, которому еще целые сутки дышать отравленным воздухом родного города.
Иф. Эрик, ты стал таким многословным от вина, или на прощанье?
Б. От счастья, Софушка, от счастья. Ты только представь, три года вокруг тебя только тупая матросня, груда железа и безбрежный океан. Вот это повезло – всё жизнь стремился. (наливает полный стакан водки себе, Ифраимовой и Араратову, выпивает залпом)
Иф. Я лучше вина.
А. (тоже выпивает залпом) Бард, ты знаешь, я манал этих гребаных коммунистов, их социализм и прочею херню, но за Родину, пойду, и служить буду, как надо.
Б. Да, да, я помню твои стихи на возвращение в цинковом гробу Сани Марса: «а если, вдруг надо, как он я приду, ведь в армии плохо не служат». Поделишься своими впечатлениями со мной через год, ладно.
В. Н. Так, мужики, по-моему, пора переходить на слабые напитки и темпы попридержать.
К. Мне кажется, сейчас самое время выпить шампанское за наших очаровательных дам, и пойти на балкон покурить, а за одно и просвежится.
Л.Ф. Да, ладно, курите в комнате.
Б. Действительно откроем балкон пошире, оно и не заметно будет, благо, морозы еще ни наступили.
А. А мне, Мишаня, твоё приложение нравится, бери шампусик, и пойдем на балкон, за прекрасных дам поговорим.
С. Олег, ты мне обещал…
А. Я всё помню. (Кривенко и Араратов выходят на балкон)
А. Мишаня, а ты мне ни чего рассказать, ни хочешь?
К. Олежка, а давай в другое время поговорим.
А. А чем нынешний вечер плох, ты не боись, я скандалить не буду.
К. Да, я собственно и не боюсь, просто ты бухой в дупель, о чем можно говорить.
А. А ты не переживай, я бухой там, где надо, а где не надо понимаю больше, чем хотелось бы. Например, может мне и не надо понимать, какого хрена ты, мой друг, человек с которым мы вместе прошли и Крым и Рим, пристаешь к моей Инке?
К. Это она тебе сказала?
А. Ну, а кто же?
К. Жаль, что она не сказала с чем я приставал на самом деле и почему. Потому, я и говорил, что лучше нам объяснятся на трезвую голову.
А. Ты за мою голову не переживай, говори толком, что там у вас случилось с Инкой.
К. Я ей в любви объяснился.
А. Это-то я знаю, а теперь мне объяснись, с чего вдруг.
К. Хотел посмотреть на её реакцию, всем ли она отказывает, кто её любит, или только выборочно.
А. Черт, не тяни кота, а то и точно у меня сейчас с головой, что-то случится, и ты от этого пострадаешь первым.
К. Я и не тяну. Неделю назад, на проводах у Джека, я сам, лично, видел, как в спальне, где ты спал, никакой, ей в любви объяснялся Рома Востников, а потом завалил на соседнею кровать, и доказал свою любовь на деле.
А. Подожди. (уходит в зал и тут же возвращается с бутылкой водки и двумя рюмками, наливает одну и сразу выпивает, закуривает) Мишка, мы с тобой знакомы пятнадцать, из моих семнадцати лет, ради нашей дружбы ответь, ты понимаешь, что ты сейчас говоришь?
К. Прекрасно понимаю. Я как твой друг не мог оставить с таким счастьем, но ты мне не поверишь, а так Бард был бы свидетель.
А. Свидетель чего? (наливает водки и выпивает), а ладно, займем для ясности. Пойдем за стол, а то на нас уже ни хорошо поглядывают.
(Кривенко и Араратов возвращаются в зал. За столом вся компания в сборе, Крылов говорит тост)
В.Н. …вот и ребята. Мальчики, я предлагаю выпить за ваших мам, женщин вырастивших таких прекрасных мужчин и воинов.
А. Чудесный тост, но я предлагаю выпить так же за наших подруг верных и ласковых, которые будут ждать нас из любых уголков планеты, будь то войска на Северном полюсе, или соседняя кровать в одной комнате. Выпьем же за них, да Инна.
С. Да, Олежек, выпьем, а еще поднимем тост за рыцарей, которые верят всем, кроме своих возлюбленных.
Л.Ф. Тише, друзья, тише. Олег, что с тобой случилось, чего ты на Инночку кидаешься?
А. Что вы, Людмила Федоровна, я как раз на неё и не кидаюсь, на неё другие кидаются, все кому ни лень, а она бедняжка ни в силах отказать.
С. Да видать уж уродилась такой слабой.
А. Ты не только слабой уродилась, но и дурой, у тебя было все, нет тебя постоянно тянет к каким-то лакеям, которые умеют лишь двери за рубль открывать, да в замочные скважины подглядывать. Ну, что же приятно тебе с ними и оставаться. (уходит)
С. (пока Араратов надевает пальто, кричит ему в след) И останусь, эти лакеи, по крайней мере, уже в жизни определились, а вот, что с тобой будет не известно, пройдешь ли ты в те двери, и будет ли у тебя рубель, что б его подать.
Иф. А что это было, чего он завелся?
С. Ни чего, наш Олежка как всегда перепил и испортил всем вечер.
Л.Ф. Не переживай, Инна, завтра он проспится и прибежит как миленький.
С. В том то и дело, что опять проспится, и опять прибежит, устала я от, этого сил нет. Давайте я лучше спою для наших призывником, музыка лучший повод для перемены разговора. (садится за ф-но и поет довольно милым голосом)
Прощай, прощай, выстукивает дождь,
Я ухожу, а ты еще ни знаешь,
Что ни когда меня ты не найдешь,
А найдешь ни чего, ни исправишь.

От ныне близко буду, иль в дали,
Мы все равно ни встретимся с тобою.
Пусть мне пройти придется пол Земли,
Но тебя обойду стороною

(все уходят со сцены, Смородина продолжает играть, в комнате не много меняется декорация. Вместо черно-белого телевизора появляется цветной, бобинный магнитофон меняется на иностранную магнитолу, исчезает обеденный стол. Смородина встает и уходит за кулисы)


КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.



ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Действующие лица теже. Год 1992, возраст соответственно.
СЦЕНА – І
Картина первая
(Зала той же квартиры. В комнате Петренко и двое её сыновей. Постепенно квартира заполняется гостями)

Л.Ф. Да, дети мои, вот мне и сорок пять. По народной примете должна стать ягодкой опять, но я, по-моему, и не переставала быть ягодкой. Что скажешь, Эрочка?
Б. Конечно, маман, только тебе сегодня ни сорок пять, а сорок девять. На дворе, слава Богу, девяносто второй год.
Л.Ф. Фи, Эрвин, какой-то ты сегодня злой, раздраженный.
Б. Я не раздраженный, просто ты одну и ту же фразу повторяешь четвертый год к ряду.
Л.Ф. Это не дает тебе право быть хамом.
П. Действительно, Эрик, что с тобой?
Б. Да ни чего, прости меня, маман, я действительно волнуюсь. Холодильник пустой, Крылов запаздывает, словно не понимает, что без него и стол не чем толком накрыть, еще и гости эти ни кстати. Чем их кормить? – пресервами, что Ной передал из Севастополя. Так, что прости меня, маман, ты действительно выглядишь сногсшибательно и тебе твои сорок пять ни кто, ни даст, максимум тридцать семь, да и то, так может подумать только какой нибудь сельский увалень.
Л.Ф. А, что у нас холодильник совсем пуст?
П. Почти.
Л.Ф. Всё равно, это Эрку не оправдывает. Я на него обиделась. (выходит на кухню, по дороге слышно как она поет правильным, но слишком высоким, на любителя, голосом) Я помню час пурпурного заката… Действительно ни чего нет, это же просто безобразие. Где, наконец, Крылов? (звонок в дверь), а вот и он, испугался таки гнева моего праведного.
(идет, открывать дверь заходит Араратов с огромной мороженой рыбой в руках)
А. Очаровательная, Людмила Федоровна, поздравляю вас с Днем рождения, желаю вам счастья и благополучия и больше ни чего так, как вижу, что молодость и красота просто прописались в этом доме в столь смутные времена. Прошу принять этот, в вышей мере полезный, в наши времена подарок (протягивает Бартеневу рыбу), и вообще всего, всего. (достает из кармана куртки слегка примятый букет подснежников, склоняется и целует обе руки).
Л.Ф. И это все?
А. Ах, да, и, конечно же, с Восьмым марта. Хотя, если бы даже ни Роза Люксембург, этот день все равно стал бы Женским, так как в него родились вы, полное олицетворение женского начала на нашей планете.
Л.Ф. Вот Эрка, учись. Да, Олежка, а от родного сына теперь комплиментов и не дождешься.
А. Что так?
Б. Маман, ну хватит, я же извинился. Олег, что прикажешь с этим кабаном делать, он, наверное, килограмм тридцать.
А. Всего двадцать четыре, и зовется он ни «кабан», а луфарь, а есть и «кабан» на морском дне, но это вообще редкость неимоверная. Ладно, пойдем на кухню дадим ему лад. Думаю с головы уху сварить, килограмма три пожарить, а остальное засолить. (звонок в дверь, заходит Смородина с огромным букетом тюльпанов)
С. Дорогая, Людмилочка Федоровна, от всего сердца поздравляю, желаю вам счастья, здоровья вечной молодости и красоты…(замечает Араратова и Бартенева) да я вижу, у вас уже гостей полон дом, я, пожалуй, пойду, меня муж ждет.
Л.Ф. Где ждет, а чего ты его с собой ни привела?
С. Он внизу…, у мамы…, ну вообщем мне пора.
Л.Ф. Инна прекрати, или я обижусь. Я тебя почитай лет пять, как не видела и теперь ты хочешь вот так уйти, не выдумывай (помогает Смородине снять шубку, обнимает за плечи и ведет в комнату) ни бойся, я тебя посажу рядом с собой, а твоего Араратова мы к тебе и на пушечный выстрел не подпустим.
С. Он ни мой.
Л.Ф. Так я о том и говорю. (заходят в комнату, Вадим Петренко встает) Узнаешь Вадима, он теперь студент Киево – Магилянской академии. Ты его пожалуй видела еще совсем маленьким.
П. Ну, ни совсем и маленьким.
С. Да, Димочка, я тебя видела последний раз, лет десять назад. Возмужал и стал не обыкновенно красивым юношей, копия мама.

Картина вторая
(Бартенев и Араратов на кухне разделуют рыбу, готовят другие закуски. Позже к ним присоединяется Кривенко)

Б. Что это Инка аж с лица спала, только тебя заметила?
А. Любит, наверное, до сих пор.
Б. А если серьезно?
А. Да мы поссорились года три назад, да еще так по-дурному все вышло, вот думаю, она и растерялась меня заприметив. Слушай, Бард, у тебя выпить не чего нет? - меня эта встреча тоже подкосила.
Б. Может попозже?
А. Ой, Эрик, не начинай, я тебя умоляю, мало мне соплей домашних на эту тему. Наливай. (Бартенев достает с холодильника бутылку водки наливает по пол рюмки, Араратов доливает себе сам полную, выпивают)
Б. Ну, так, что у вас с Инкой произошло.
А. А я тебе разве ни говорил, когда ты был у меня в Севастополе, что мы с Инкой любились еще раз, в восемьдесят восьмом году?
Б. Когда я был у тебя в Севастополе ты мне вообще мало, что говорил, да и сказать мало, что был в состояние.
А. Не нуди. (наливает рюмку водки и сам выпивает) Говорю. Я тогда еще жил с Ленкой, женой моей…
Б. Я знаю кто такая Ленка.
А. Так вот, мы жили в нашем городе. Инка, со своим мужем еще учились в Симферополе, в мединституте и все были счастливы, пока мы со Смородиной ни встретились.
Б. Догадываюсь, сейчас начнется мексиканский сериал.
А. Хуже, русская лирика, только ни в стихах.
Б. И то хорошо.
А. Шли мы с Ленкой в магазин, прошел слух, что стирального порошка скоро вообще не будет, вот моя супруга и решила запастись, а я в качестве тяговой силы. Помнится, хорошо так было, летний вечер, птички на дождик низко летают, народ прогуливается, чудесно. Не много спереди нас шла целая грядка баб с детьми. Мы их нагнали у самого магазина. Я беру одну за плечи и слегка подталкиваю, мол, проходите мамаша вперед, глядь, а это Инка.
Б. А ты, конечно, не можешь, что б ручатами своими, блудливыми, чужих женщин не трогать.
А. Ты не понял, Бард, я даже и не трогал, а так, обозначил направление, куда даме двигаться.
Б. То-то, она б сама ни нашла.
А. Ладно, это не важно. Я как увидел, что это Инка, в голове помутилось. Будто и не было всех этих лет разлуки. Так естественно было её обнимать, что даже обыденно. А главное, эти курицы, что с ней шли, Залужная, Лущайка и прочая братия, тоже смотрят на нас словно все по плану. Обнимаются Ноюня с Инкой, и, что? – всегда так было.
Б. Подожди, подожди, а Ленка тоже понравился ваш тандем?
А. Нет, Ленка раньше вошла в магазин, я её первой пропустил, чего ж эти бабы и остановились, хотели пару пропустить, а я нет, дамы вперед…
Б. Джентльмен, значит?
А. А, то? Ленка налево за порошком…
Б. А, так это Ленка, на лево, а вы значит с Инкой, за правым делом свернули.
А. Да, не выдрючивайся ты, я тебе географически рассказываю, а ты подначки ищешь.
Б. Я не подначки ищу, а хочу, что б ты не много успокоился. Ты с таким пылом рассказываешь, словно это вчера было. Того и гляди, сейчас Кондратий хватит.
А. (обидевшись) Ты сам просил.
Б. Я и теперь прошу. (наливает водки) на выпей. Только поспокойнее, а то, знаешь, она в комнате, а у маман день рождения.
А. (выпивает) Да, пожалуй ты прав, чего я так раскипятился. Было бы иза кого. Тем более, когда узнаешь, как дальше она меня кинула.
Б. Даже так?
А. Да. Вообщем возвращаюсь я домой, а душа ни на месте, и тут приходит Черт…
(входит Кривенко)
К. Действительно, а вот и Черт, вы, что ж это уже бухаете? (наливает себе и всем по рюмке водки, выпивает), а мне хреново со вчерашнего, сил нет. (закуривает) Во, вроде бы попускает. Так, что Черт?
А. Я рассказываю Эрочке, как мы с Инкой подлюблялись, после армии.
К. Помню, как же. Прихожу я к Ноюне с пивом, думал, посидим, за жизнь побазарим, а на нем, болезном, лица нет, я аж испугался, а ну, как кто помер. Нет, оказывается, совсем наоборот – Смородина приехала.
Б. А она, что и поныне, Смородиной зовется.
А. Представь себе, да. У неё муж однофамильцем оказался.
К. Добро б еще была Ивановой, а то с такой редкой фамилией и нарваться на еще один куст.
А. Короче, попросил я Мишку сходить в разведку. Он ей одноклассник, почти, до восьмого в одном учились, потом в параллельных…
К. Ты хоть слово «попросил» не применяй. Домахался до меня, что пьяный до радио, сходи, да сходи. Руки трусятся, губы дрожат. Пиво и то не дал выпить.
А. Бард, кому ты веришь, ни чего у меня не дрожало.
Б. Ну, Мишаня, ты сходил?
К. Конечно, а куда денешься? Инка, надо сказать, что если ни меня конкретно, то чего-то ждала, я сразу понял, такой мороз напустила, что прям, не могу. Я ей за Олежку, а она как не слышит, два часа душу тянула, а потом и говорит, видеть я его не желаю, тем более, что сегодня уезжаю поездом в 23-44 на Симферополь. Подумала, и спрашивает, я успею, если из дома в девять выйду. Бляха-муха, да за три часа на вокзал пешком можно дойти. Успею, говорю, а сам в штаб с докладом.
Б. Ну, и чем все кончилось?
К. Кончилось все тем, что первый раз за всю жизнь услышал от Наюни: «я пиво не буду».
Б. Не вероятно. Чем же был оправдан столь не разумный поступок?
А. Догадайся. Проводил я её, потом встретил пару раз, зашли в садик, поцеловались, она и говорит, «мы, что так и будем по детским площадкам гулять? - Холодно».
Б. Действительно, чего ты волынку тянул?
А. Да, понимаешь, она мне в первый раз такого наговорила, мол, мужа люблю спасу нет, рожала плохо, он за ней ухаживал, чуть ли ни от смерти спас, ну думаю, куда мне с койкой лезть, целовать и то боялся, а вдруг все встречи прекратит.
Б. Ты все-таки дурак.
А. Я любил её сильней, чем раньше. С тех пор как мы расстались, я сознательно, или бессознательно, искал её взглядом в каждом троллейбусе, в каждом кинотеатре, в каждой мало-мальски похожей на нее женщине я надеялся встретить Инку. Всегда, когда мне было плохо на душе, я убегал мысленно к ней, как мышь прячется в нору, и думал, вот если бы она была рядом, мне не было бы так плохо. И тут бац и испортить все иза мебли. Я не мог.
К. Ты, Ноюня, всегда был романтик. Помнишь, еще Сема тебе говорил: «пока ты одну своим красноречием уговоришь, я их десяток за ухо в койку приведу».
А. Помню, и, к сожалению, он был прав. Даже и после того как она сказала, что холодно, я ни чего другого и не подумал. Подсуетился, привел Черта хату в порядок, стол накрыл, свечи приготовил, привожу Инночку, а она со старта, ты постели, а я быстро в ванную…
(входит Ифраимова)
Иф. Господи, вы всё сплетничаете, а ну бегом в комнату, там дамы, брошенные и голодные, одни сидят, а у них одно: «и она пошла в ванну».

Картина третья
(Зала, все, кроме Крылова сидят за столом)

Б. (с бокалом в руке) Дорогая, мамочка…
Л.Ф. Нет, нет, хватит мне напоминать о моих годах, поздравляйте лучше девочек с Восьмым марта. Смотрите, какие они у вас сегодня красивые, нарядные, молоденькие.
Иф. Людмила Федоровна, вы всегда будите нам примером женственности и красоты.
Л.Ф. Спасибо, Софьюшка, спасибо, детка. Где ты устроилась, после нашего завода?
Иф. В частной фирме, бухгалтером, сейчас это дает такие перспективы, что, аж голова кружится.
А. Ага, перспективы, стать клиентом госпожи Смородины.
Иф. Ты рэкет имеешь в виду? – Так с этим у нас все в порядке, у нашего папика такая крыша, что ему сам черт ни брат.
К. М-да, я ему точно ни родственник, у меня на моей мебельной фабрике из родни остались рубанок и дрель.
А. Нет, Софа, Инкины клиенты всё больше в клефту лагерном. А работать теперь бухгалтером, это почти гарантия загреметь на зону, если ты только ни дочь, или жена гендиректора.
Иф. Не боись, меня наши не подставят.
А. Тогда конечно, я спокоен.
Л.Ф. Инночка, а ты что же действительно в тюремной больнице работаешь?
С. Да, а что плохого? Нам, по крайней мере, зарплату платят, плюс пайковые, берем продуктами, за звание, выслуга лет, в сорок пять уже на пенсии. Домик обещали, и это вполне реально.
Б. А где находится твой Сахалин?
С. Ой, Эрочка, места чудные. В устье Днепра, десять километров до Черного моря.
А. Действительно, «чудное местечко», прямо санаторий, избави меня Бог, там оказаться.
С. А ты и не переживай, рядом со мной ты ни когда и не окажешься.
А. Мне и в Севастополе ни плохо, не надо десять верст до моря ехать.
С. ( с ехидцей) Ну, да, оно ж у тебя, кажется, вообще под ногами.
Л.Ф. Да, странно жизнь распорядилась. Эрка, всю жизнь морем бредил, а сопровождает поезда – холодильники…
Б. Рефрижераторные вагоны.
Л.Ф. А Олежка, мечтал стать поэтом, а грузит мешки в порту.
А. Это называется докер.
С. Как ни назови, все одно – портовый грузчик.
А. Ни чего страшного, Горький баржи по Волге таскал, а потом каких вещей навоял, жуть.
С. Горький в двадцать семь уже был Горьким, а Лермонтова в твои годы на дуэли убили.
А. Во-во, это твоя заветная мечта, что б сдох я поскорей, хрен тебе ни дождешься.
Л.Ф. Олег, с выражениями поаккуратнее.
А. Смысл благозвучных фраз бывает, хлещи, чем самые грязные слова.
С. А у тебя и слова и фразы, всё превратилось в рюмку водки и пустые обещания. Пойми, в аванс ты уже прожил, скоро тридцатник, а отдавать не чем.
А. Тебе то, что? И отдавать мне есть чем. Можно подумать, ты сутками сидишь возле меня, и знаешь, чем я живу, и чем занимаюсь.
С. Так покажи. Покажи, хоть одно напечатанное слово за подписью Олег Араратов. Что молчишь? – нет такого.
Л.Ф. А, правда, Олежка почитай, что нибудь из новенького.
А. Хорошо, Людмила Федоровна, только ради вас, (зло) но с посвящением мадам Смородине, отрывок из моей новой, детской сказки:

Любовь имеет продолженье,
И что ханжи ни говорят,
Но лишь взаимное влеченье
Нам дарит рай, ввергая в ад.
Пусть платонические бредни
Попы оставят для обедни,
Для старых дев из орд Спасенья,
Что знают только Откровенья.
Не столь наивны, будем мы
И угадаем те печали,
Их просто вовремя не взяли,
Вот и поют они псалмы.
А чтоб душа там ни хотела,
Но телу нужно только тело.

Я слышал, как-то: классик русский
Француженку одну любил,
И с вечера в гостиной тусклой
Всю ночь стихи ей говорил.
Вздыхал, смотрел и вновь читал,
И в каждой строчке он страдал
По платонической любви.
Но, Боже мой, друзья мои,
Сидит уверенность во мне,
Что утром, подойдя к карете,
Мадам сказала о поэте:
«Ты с музой на одном коне,
Но с женщиной, быть просто так?
Какой же, Ваня, ты дурак!»

Чего теперь уж лицемерить?
И я скажу вам все как есть:
Каким аршином прелесть мерить,
Не мне бы браться за ту честь,
Но если ноги не в порядке,
А на лице, простите, складки,
Будь даже ангельской душа
Не выйдет, братцы, ни шиша,
Ведь мы, позвольте, человеки,
И пухлый ротик, томный взгляд
Нам в сто раз больше говорят,
Чем смирные с изъяном веки.
У дам же я прошу прощенья,
Ведь это лишь мужчины мненье.

С. В детстве ты подрожал Лермонтову, а теперь Пушкину, что ж, наверное, это можно назвать ростом.
Л.Ф. А мне понравилось. Нет ни содержание, конечно, но написано ни плохо, а о чем сказка?
А. О любви, верности и предательстве, смерти и возрождении.
С. Очень оригинально.
Иф. А мне понравилось и по стилю и по сути, если ни в какие умствования, ни вникать, а просто слушать, то звучит как песня.
С. Ладно, сдаюсь, мне тоже понравилось. Но почему же ни печатают?
Б. Я тебе отвечу, Инночка. Еще полтораста лет назад по Руси гуляла такая дурка,
- У вас есть хорошие книги?
- Нет, но у нас есть великие писатели!
- Значит, у вас существует словесность?
- Напротив, у нас идет только книжная торговля.
К сожалению, за последние годы ни чего, ни изменилось, а дальше, я думаю, будет только усугубляться.
(входит Крылов)
К. Ну-ка, Ну-ка, где наша новорожденная…
Л.Ф. Новорожденная уже отгуляла и ушла к себе, просила ни беспокоить. Счастливо вам отпраздновать, Эрка не забудь поубирать. (уходит в свою комнату).
К. Эрвин, ребята, я в кухне сумки поставил, разберите все, приготовьте. Мы скоро вернемся. (уходит следом за Л.Ф.)

Картина четвертая
(Спальная комната Л.Ф, обстановка не изменилась, комнате Л.Ф. вслед за ней входит Крылов)

К. Люда…
Л.Ф. Хватит, Володя, хватит. Я устала, твоё поведение в последнее время, по отношению ко мне просто не выносимо. Ты позволяешь себе пробегать мимо меня на работе, словно мимо какой-то тумбы. Уже неделю ты не обедаешь со мной…
К. Я вообще не обедаю.
Л.Ф. Ты можешь по два-три дня не звонить. Всё это объяснялось занятостью, хорошо, я понимаю, но сегодня, в мой день рождения ты не смог даже вовремя прийти, я сидела как соломенная вдова. Перед детьми стыдно. Холодильник пустой, пришли гости, угощать не чем.
К. Как пустой, я же деньги оставил.
Л.Ф. И, что я должна была с ними делать? В магазинах хоть шаром покати, Эрик был занят, на базар сходить не кому, Вадим только утром из Киева приехал. Восьмое марта, День рождения и я сижу совсем одна, при пустом холодильнике и полным домом гостей (глаза заполняются слезами, но не голос ни мимика у нее, ни меняется) скажи, ты, что не мог сегодня приехать с утра, или еще лучше вчера с вечера?
К. Людочка, да моя б воля я б на век с тобой не расставался. Но ты же знаешь, я все неделю мотался между Киевом и Москвой, как… в проруби.
Л.Ф. А зачем теперь нужна Москва?
К. А потому, что завод наш был, как ты помнишь союзного подчинения. Наш главный заказчик это министерство обороны.
Л.Ф. Ну, и что? Есть же украинское министерство обороны.
К. Да ни черта там еще нет. То есть сидит, конечно, десятка два мудаков, все в генеральских мундирах, все начальники и ни кто, ни чего, ни знает и, что самое страшно ни чего знать, ни хотят. Когда узнают, что ты не за деньгами облегченно вздыхают и потом глубокомысленно произносят: «вы ж видите, что происходит».
Л.Ф. А Москва?
К. А там, говорят: «не спешите», мол, мы еще посмотрим, что кому достанется, кто, что будет приватизировать, что ему за это будет.
Л.Ф. Разлад полный.
К. Да, но на проверку это и хорошо. В «смутное время» за боярскими шапками к «тушинскому вору» ездили, потом Лжедмитрия не стало, а шапки то остались.
Л.Ф. Крылов, тебе книжки надо писать, а ни делом занимаются. Не тяни резину, что решили с заводом.
К. Генеральным я не буду, им остается Хомутов и у него главный пакет акций будет. Не такой уж и простой этот пацан оказался, да и стоит за ним кто-то. Васильевич, наш дорогой главбух, волну почуял мгновенно, переметнулся к Хомутову, думал меня похоронили, но мы тоже не ликом шиты, правда, Люд?
Л.Ф. Они, что же тебя вообще хотели оставить за бортом?
К. Да, Очевидно, так они и хотели.
Л.Ф. Как же так, ты же с первых дней этот завод, вместе с покойным Величко Петром Михайловичем ставил.
К. Сейчас это не актуально. Тем паче если ты помнишь именно Петр Михайлович, нам Хомутова и подсунул, и мне кажется, он его интересы и отстаивает.
Л.Ф. Кого, покойного Величко?
К. Не его, конечно, самого, но людей связанных с ним, упокой Господи его душу. Останься он сам жив, дырку б от бублика я получил, а этого молокососа Хомутова, я еще прищемить могу. Приехал генерал Мищенко…
Л.Ф. Начальник областного УВД, твой одноклассник?
К. Можно сказать и так, мы вместе сельхозтехникум заканчивали и потом дружили. Вообщем, он нас и померил, да еще и объяснил кой кому, кто есть кто. Правда и свою долю взял, не постеснялся.
Л.Ф. Боже, что ж там тебе досталось?
К. Цех сопутствующих товаров, все складские помещения вне территории завода, гараж и автостоянки, тоже вне завода, и пансионат в Разумовском лесу.
Л.Ф. Короче, с завода тебя выгнали.
К. Я пока остаюсь главным инженером, но это все формальности. Пока все утрясется с акционерным обществом, приватизацией, выделением дочерних предприятий и прочей бумажной волокиты, но, по сути, мы обо всем договорились. Завод остается за Хомутовым.
Л.Ф. И ты это называешь победой?
К. Однозначно. Ты посмотри, что происходит в стране. Развивается только торговля, а стало быть, склады будут нужны. Я не знаю, скоро ли потребуется наша продукция обороне, судя по моим последнем впечатлениям – нет, а бытовая техника была и будет, если ни в цене, то, по крайней мере, в ходу. А стоянки…
Л.Ф. Ой, да кому они надо.
К. Это ты так говоришь, потому, что у тебя машины нет.
Л.Ф. Ладно, посмотрим. Но зачем тебе развалина среди леса, там же ни чего нет, ни газа, ни отопления, да и сам дом на ладан дышал, на сколько я помню.
К. Тот дом сто лет стоял…
Л.Ф. Ты веришь в сказку, что это дом Разумовских? Легенда и больше ни чего. Если только пастушок Разумовский жил в такой хибаре.
К. Не важно, дом хороший, а газ и водопровод можно сделать.
Л.Ф. В нем оказывается, даже воды нет. Как же Величко туда своих дам, возил, без комфорту то?
К. В Днепре мылись, благо два шага, а пляж какой – заглядений.
Л.Ф. Ну, загляденье, или нет, а моей ноги в этом вертепе не будет.
(стук в дверь, входит Вадим)
П. Мам, вы скоро, там Эрик с Олегом сейчас передерутся.
Л.Ф. А, что они опять не поделили?
П. Украину, копают в глубь, уже до Рюрика дошли.
В.Н. Хорошо, Вадим, иди, мы скоро будем.

Картина пятая.
(зала, на столе увеличилось число закусок и бутылок, слышны выкрики пьяной дискуссии, когда говорят все и ни кто, ни кого, ни слушает, на словах Араратова «Да, фигня, это всё» входят Крылов и Людмила Федоровна)

В.Н. Правильно говоришь, Олег. В день рождения Людмилы Федоровны, важен только этот день, тем паче, что приходится он на такой замечательный праздник. А у вас, друзья мои, дамы без внимания остались, зато сами вы порядком подогрелись и втягиваете их в нудные мужские разговоры.
Б. Ни чего подобного, мы ж не говорим о службе в армии.
Иф. Действительно, до такого занудства они еще не дошли. Мы все, даже с некоторым интересом прослушали курс истории от профессоров Бартенева и Араратова.
Л.Ф. Любопытно, что два этих неуча могут поведать об истории Родного края?
А. Почему сразу неуча, я, например, заканчиваю истфак, а Эрвин так и вовсе готовый преподаватель истории.
Л.Ф. О ваших заочных знаниях я и Владимир Николаевич, осведомленны лучше вас самих, потому как, если бы не мы, вы бы даже на заочное обучение не сподобились, если ты помнишь об этом конечно, Олежка?
А. Я ни чего, ни забываю.
Л.Ф. Вот и хорошо. Но я, называя вас «неучами» имела в виду ни ваше заочно-поверхностное-советское, образование, я имела в виду другое, если речь, конечно, шла об обретении независимости Украиной.
Б. Интересно, и что же?
Л.Ф. А то, что я приблизительно могу представить себе ход вашей так называемой «дискуссии». Начал всё Араратов, он с детства тяготел к Единой и Неделимой, а теперь, проживая в Севастополе, и вовсе представить, не может о какой независимости может идти речь. Эрка, же возражал, что если мы основа основ земли Русской и Киев мать русских городов, то не пора ли нам, наконец, избавится от вассальной зависимости третьесортного княжества Московского.
Б. В самую точку, маман.
А. Меня опять ни кто, ни понял.
В.Н. Знаешь, Олег, если человека ни кто, ни понимает, то одно из двух, или он безграмотно высказывается, или, действительно его идеи интересны только ему одному.
С. Ну, почему только два варианта, Владимир Николаевич, бывает, что человека не понимают, если не хотят это сделать.
А. Или, как в данном случае не выслушав, а предположив за человека его точку зрения.
В.Н. А что, Людмила Федоровна в чем-то ошиблась?
А. По форме нет, а, по сути, абсолютно. Я залез в исторические дебри вовсе не для того, что бы доказать, или опровергнуть право на самостоятельность Украины.
Л.Ф. Еще бы ты стал опровергать это право, после того, как 92% населения высказались «за».
А. Да избави меня Бог выступать «против», хотя мне это и не нравится,
Б. Маман, Ноюне не верится в государственность Украины. Верно, Олег?
А. Да, именно это я и пытался доказать.
В.Н. Что – что? Это презабавно, честное слово. Олег, окстись, мы исток той страны, на которую ты молишься, Запорожская Сечь – первая республика в Европе, конституция Орлика тоже считается первой на континенте, и при всём, при этом ты утверждаешь, что у нас нет государственности. Тебя в Севастополе сделали настоящим украинофобом.
А. Да ни кем меня в Севастополе ни сделали. Там, если хотите знать, вообще мало, кто верит в отделения, во всяком случаи то, что Крым останется в России ни кто не сомневается. Я первый раз жовто-блакытный флаг увидел на нашем обкоме, ныне запрещенной, партии. А говорил я вовсе не об исторических событиях, которые, к слову, тоже трактуются по-разному. Я имею ввиду школу политического управления, которая отсутствует на этой земле со времен Андрея Боголюбского.
Иф. Ой, всё, надо выбирать, толи идти в кроватку спать, толи на балкон курить, Инка, пойдем, покурим, иначе я сдурею.
К. (Ифраимовой) Может лучше в кроватку… спать, возьми меня с собой, это будет куда интересней, чем с Инкой покурить.
Иф. Пошляк, пьяный пошляк. Впрочем, может ты и прав, после всей этой бредятины, кроватка, даже с тобой, покажется раем. Но пока я предпочитаю Смородину на балкончике.
К. теперь ты уже и баб предпочитаешь? Что ж можно и так, бери Смородину и в кроватку, уверяю тебя, так будет даже веселей.
Иф. Какой ты мерзкий Кривенко, но без таких как ты было бы скучно жить. Инчик, ну, что пойдем, покурим, а то здесь становится просто жарко.
П. Софушка, не покидай нас, без тебя я просто умру.
Иф. Ах, Вадик, тебе эта дискуссия придется по вкусу, ты еще такой молоденький, что древность тебя должна притягивать…
П. Так, я о том и говорю.
Иф. Засранец. Кушай морковку и слушай пикировки Крылов – Араратов, с меня хватит и телевизора. Сутками только об этом и говорят.
(Ифраимова, Смородина и Кривенко выходят на балкон, через мгновение к ним присоединяется и Петренко)
Л.Ф. Я девочек где-то понимаю, но мне все-таки интересно узнать мнение, нашего вечного диссидента, чем же это князь, Андрей Боголюбский порушил государственность нынешней Украины. Господи, чего только не услышишь в пылу полемики, в особенности…
А. Я то, как раз без особенностей, я человек, который придерживается своих убеждений, а не меняет их согласно веяньям времени, и содержанию передовице официальной газеты.
Л.Ф. Ты на меня намекаешь?
В.Н. Олег, не зарывайся.
А. А я и не зарываюсь. Вы, Владимир Николаевич, должны помнить, как еще совсем не давно Людмила Федоровна нас чуть за дверь не выставила, только за то, что мы имели смелость, или наглость, усомнится в правильном курсе партии. Теперь она с той же принципиальностью отстаивает право Украины на самостоятельность, от которой покойная КПСС в гробу переворачивается.
Л.Ф. Да, негодный ты мальчишка, я, как ни кто другой имею право сегодня на свою такую точку зрения и именно потому, что десять и двадцать лет назад была обманута, и не знала обо всех ужасах, через которые пришлось пройти моей стране – Украине.
В.Н. Олег, ты не имеешь права выставлять, какие бы не было упреки Людмиле Федоровне. Люда, прошу, не заводись.
Л.Ф. Я? – Да избави Бог. Просто досадно, что вот эти мальчишки познавшие жизнь из лживых учебников, когда-то станут о ней рассказывать как о своей собственной. Поэтому, предлагаю, оставить современность в покое, и вернутся к Боголюбскому.
(появляются Кривенко с Ифраимовой, Софушка критически оглядывает стол)
Иф. Ой, да у вас тут и есть не чего. Пойдем Мишаня подрежем колбаски и хлебушка. Под споры о великом, земное идет просто влет. (накланяется к уху Араратова) Выйди на балкон, тебя там видеть хотят (громко) и позови к нам Вадима в помощь.
А. Пойду, наверное, и я покурю, а то споры о прошлом лишают меня нынешних радостей. (выходит на балкон)
Л.Ф. Сходи, сходи, может в другой обстановке в тебе прибавится оптимизма.

Картина шестая
(на балконе Петренко, Смородина и Араратов)
А. Вадим, Софушка просила ей помочь колбаски нарезать, она тебя на кухне ждет.
(Петренко выходит)
С. Не чаяла тебя здесь застать.
А. Я тоже думал, что ты в Причерноморье зеков от хвори спасаешь.
С. Перестань, я ни за тем тебя звала, что б выслушивать не нужные гадости.
А. Да, а зачем, хотелось бы знать, может ветчиной поделиться, хочешь?
С. Что, какой ветчиной?
А. Той, что вы с Алькой в поезде Ленинград – Симферополь отъедались.
С. (смеется) Господи, и поэтому ты меня бросил?
А. Это было последней каплей.
С. А, что первой?
А. Да, все. Вела себя как шлюха. Вначале здесь с меня кровь пила: «Альке парень из Индии спортивный костюм привез, какой-то Фросе жених «Пуазон» подарил, Андрей меня в такой кабак под Ялтой водил, что загляденье», ну, и жила б со своим Андреем, какого черта ко мне приехала.
С. А я с ним и живу, он мой муж.
А. Вот, вот. Потом зовешь меня в Ленинград, и оставляешь Альку с нами в одном номере.
С. Чего ж ты не снял соседний номер, и почему Алька должна была уезжать?
А. Да, не было у меня денег на номер, а Алька сама вызвалась уехать. Ведь как могло бы хорошо получиться, Алька бы уехала, у нас номер, четыре дня и Питер за окном.
С. Хорошо, как обычно для тебя, а в Симферополе Альку бы кто нибудь увидел, и как бы я по твоему объясняла это мужу, «знаешь, дорогой, ко мне случайно Араратов приехал, проезжал мимо Ленинграда, вот Алька нам номер и уступила, что б мы рога тебе наставлять не стеснялись». В остальном, то мне просто было обидно, что ты в такого жлоба превратился.
А. Какого жлоба? – Да, я тратил на тебя все, что имел и даже больше, другое дело, что имел я мало.
С. А как же прикид, весь в «варенке», куртка на меху, застолья на квартире у Черта? А мне хоть бы, какую нибудь безделушку подарил, я вот и то тебе станок с кассетами привезла, а ты мне шиш. Кого б такое отношение ни задело.
А. Хоть верь, хоть нет, а не было у меня денег тогда. Ты помнишь, я в то время в магазине продавцом подъедался.
С. Помню, а торговля тогда жила не плохо.
А. Это кому как. Я когда с Армии пришел, огляделся и получил: профессии нет, жена в наличии. Рванул на завод, но из меня фрезеровщик, как из гавна пуля. Отработал пару месяцев и слинял, в пионерлагерь воспитателем.
С. У тебя ж образования не было.
А. Там был такой лагерь, что ни кто его и не спрашивал. Все хорошо, вот только работенка сезонная. С осени стали меня жена и мама пилить «ищи работу», спасу нет. Устроился я на Алюминиевый комбинат, зарплата вроде бы должна быть хорошая.
С. Что ж ты там делал?
А. А ни чего, заливщик, назывался. В формочки заливаешь алюминий, прижимаешь, ждешь, и получается утятница, здорово?
С. Как говорил крокодил Гена: «нет, ни здорово». Ты ж поэт, писать пробывал?
А. Инка, родная, кому тогда нужна была моя поэзия. Евтушенко сам свои сборники продавал и то жаловался, что берут плохо.
А. Короче залил я три утятницы, обжег руку и убежал подальше от этого горячего стажа и большой зарплаты. Вспомнил, что в школе на продавца учился и устроился в магазин.
С. Я не пойму, почему ты сразу не пошел в торговлю?
А. Потому, что я там, на фиг был ни кому, ни нужен. Ты, что ж думаешь, пришел какой-то левый пассажир и его сразу в гастрономию, или в ликероводочный отдел поставят? – Балалайку, на сопутствующие товары, или хлеб выкладывать в самообслуживание. Вот где масть, можешь булочку за 14 копеек съесть, если ни кто, ни видит, а недостача по всему отделу поровну, так ни какой зарплаты, ни хватит. Вот в такую минуту ты мне и повстречалась, а ты думала я «милионэр»?
С. Миллионер, ни миллионер, но не думала, что все так плохо. Почему же ты все-таки иза ветчины обиделся?
А. А ты ни помнишь?
С. Нет, конечно, я все это время не могла понять, что ж произошло. Ты зашел к нам в вагон, посмотрел, ехидно усмехнулся и ушел.
А. Чего ж ты не пришла ко мне в вагон узнать, в чем дело?
С. Ну, знаешь ли, мало ли почему тебя психи бьют, думала, перебесишься, сам прейдешь.
А. «Психи бьют», кого б они не били. Перед самым отъездом, еще в гостинице, я зашел, а вы ветчину ели, дала мне два кусочка и сказала больше нет, а в поезде смотрю, опять едите, мне так обидно стало, что ты для меня колбасу зажала.
С. И поэтому ты три года со мной не разговаривал?
А. Нет, поэтому три года я тебя искал. Ты институт закончила и смылась, не сказавши адреса. В деканате у тебя такая цербирша сидит, что куда там КГБ. Скажи, ну какая тайна из того, куда люди получили распределение? – молчит, и не шелохнется. Мама твоя, сама знаешь, партизан еще тот. Короче, где я тебя только ни искал, пока не додумался почтовый ящик твоих родителей проверить. Повезло, сразу письмо. Мухосранский район, село Кукуево, улица Голодрищева 15, и что с этим делать, не заявлюсь же я к тебе. Потом переехал в Севастополь, у Ленки бабка умерла, квартиру оставила. Вот приехал к Людмиле Федоровне, думал, что про тебя узнаю.
С. Дурачок ты мой, дурачок, (прижимает Араратова к себе) как же ты мог подумать, что я тебе колбасу зажала? Не я ли всю жизнь, в школьной столовой, на гулянке, или дома отдавала тебе все самое вкусное, за что же ты меня столько времени страдать заставил. (целует) Я когда из Симферополя уезжала, решила тебя найти, но ты к телефону ни подходил, по нашей улице ни гулял как прежде, а потом встретила твою маму, она мне и сказала, что теперь ты в Севастополе. Телефона там нет, а адрес, зачем мне адрес, ни к жене ж твоей идти. Олежка, родненький, хочешь, пойдем, я куплю тебе пять, десять килограмм этой проклятой ветчины, только пообещай мне больше ни когда, слышишь, ни когда, ни уходить без объяснений.
А. Хорошо, я обещаю, только давай пойдем ни за колбасой, а туда где тепло и тихо.
С. Куда ж нам деться, когда мы вместе мы чужие в родном городе.
А. Может опять, к Черту попросимся?
С. Нет, тогда уж лучше в гостиницу, у них там нравы ныне рыночные, свидетельство о браке ни спросят.
А. Хорошо, надо только Барда предупредить (заглядывает в комнату) Эрочка, тебя можно на минутку. (на балкон заходит Бартенев)
Б. Я вся ваша.
А. Бардик, мы с Инкой смоемся не заметно, ты нас прикрой.
Б. А вы куда?
С. Эрик, ты, что маленький, мы хотим побыть одни, давно не виделись.
Б. Это я понимаю, я ни понимаю, зачем уходить. Идите в мою спальню и чувствуйте себя как дома.
А. Ты считаешь, это хорошей идеей, а что скажет Людмила Федоровна?
Б. А что она должна сказать, ну замерзли на морозе, решили договорить в тепле, в полнее разумно.
А. Вдруг зайдет кто.
Б. Кто может туда зайти, «малого» я предупрежу и потом там есть добрая старая щеколда.
С. Нет, я так не могу.
Б. Инка, я тебя умоляю, маман, что ни женщина и потом, вы не считаете, что рисоваться лишний раз вместе в городе вам ни стоит. Всё, шуруйте.
(Смородина с Араратовым выходят)

Картина седьмая
(Бартенев один, позже Кривенко)
Б. Любовь не страшная, а дурная сила. Нет, ребята, я женюсь только по приговору суда. (входит Кривенко).
К. Ты с кем тут общаешься?
Б. С собой одним и со вселенной в целом.
К. Я смотрю, эта влюбленная пара и на тебя навеяла философское настроение.
Б. Не постигаю, на фига было женится и выходить замуж хрен знает за кого, что б потом прятаться по хаткам и углам как убийцы.
К. Ноюня я как раз прекрасно понимаю, он женился ради комфорта, ни думая, ни о Ленке, ни о последствиях.
Б. Комфорта, какой может быть комфорт от супруги?
К. А ты вспомни себя на последнем году службы. Вроде бы «дед», все «положено», а толком ни чего нет. А жена это увольнительные до утра, хавчик домашний, да и просто баба под боком, что скажешь плохо?
Б. На службе, оно конечно класс, но срок проходит, а жена остается.
К. Я же тебе говорю, о будущем он ни думал. Я был свидетелем на его свадьбе. На мальчишнике он, как и положено нажрался и скулил мне: «Черт, что я делаю?». Любовью там и не пахло, так, что с этим козлом мне все понятно, но вот Инку, я просто отказываюсь понимать.
Б. Что ни ясно, любит она его.
К. Кого? – Спившегося грузчика, или что опять стишок прочитал, и она растаяла, тайная тяга к прекрасному не преодолима?
Б. При чем здесь «стишки», поэт он был всегда талантливый, и Инка это лучше других знает. Дело ни в литературных дарованиях, дело в самом Ноюне. Я, например, если бы сейчас встретил человека с таким мерзким характером, как у Олега, на пушечный выстрел к себе б его не подпустил, а от его выходок иной раз даже балдею. Нет, честное слово, другой раз выкинет какую нибудь подлянку мне, и надо бы рыло набить, а злости нет, потому, что Ноюня. А ты вот за, что его не любишь не пойму.
К. А вот за это самое. За то, что ему все можно, и все с рук сходит. Я всю жизнь мандячу, как проклятый, и попусту. А ему все даром, жена красавица, каких мало, любовница, еще лучше, квартира в Севастополе, все его любят, прям золотой мальчик какой-то.
Б. Это зависть, Мишаня. И ни кто его, ни любит, кроме Ленки и Инки, успокойся, просто есть в нем что-то, что ни у каждого бывает, вот и вся тайна.
К. Взять бы эту «тайну», да мордою об асфальт, глядишь таинственность бы и сошла.
Б. Ладно, Мишка, мне не приятен этот разговор, пойдем к гостям.

Картина восьмая
(зала, все, кроме Араратова и Смородины за столом)

Л.Ф. Что-то наши влюбленные задерживаются, может они вообще сегодня к столу не выйдут?
Б. Маман, они тебе надо.
Л.Ф. Мне жутко любопытно, чем там у них все закончится.
И.ф. По-моему, все ясно.
Л.Ф. Ой, Софа, не скажи, это с другими все б было ясно, а тут еще такое может навертеться. Может пойти тихонько послушать, не ссорятся ли они там.
В.Н. Люда, в конце - концов, какое нам дело до их отношений.
Л.Ф. (недовольно) До их отношений мне дела нет, но могу я узнать, чем все закончилось у князя Боголюбского, а без Араратова это не возможно.
Б. Давайте я поясню Ноюнину точку зрения, которую он мне уже высказал, может это тебя развлечет. Боголюбский был первым князем, который взял Киев и не уселся в нем на стол, а передал его брату своему Глебу. Сам же отправился укреплять новую столицу Руси – Владимир. Поэтому Олег считает, что вот уже 800 лет, Киев и прилегающие к нему земли ни имеют института государственности. (входят Араратов и Смородина) Правильно, Олег?
А. Совершенно, в самое не могу, центрально и главное лаконично. Бардик, можно я возьму тебя продвиженцем моих идей?
Б. Нет, у меня ни хватит убедительности в голосе. Я и сейчас взялся озвучить подобную галиматью только ради того, что б быстрее с этим покончить. Препирательства вокруг, могут обойтись дороже самого предмета.
В.Н. Олег, ты, что же действительно считаешь, что на данном этапе у нас на Украине нет управленческого аппарата и мы не способны на автономное плаванье только потому, что Боголюбский перенес столицу во Владимир.
А. Да.
В.Н. Ну, это же абсурд. А какая же школа в Москве, позволь спросить? Монгола–татары, жуткая усобица от Ивана Третьего до Грозного, потом смута, относительные триста лет покоя при Романовых, что могло бы послужить платформой, но большевики её истребили и последующие семьдесят лет коммунистического правления только подтвердили отсутствия всякой преемственности. Ты посмотри, как рухнул Советский Союз. Его даже ни кто, ни тронул – дунул ветер и все, нет СССР.
А. Ой ли? А все то, что вы сказали о России, это и есть становление и школа суверенности и проходили они её ни вдруг, а веками. Объединение народа как нации против общего врага, подавление внутреннего сепаратизма и, наконец, возникновение империи.
Л.Ф. Что ж в семнадцатом году большевики едва тряхнули эту империи она разлетелась как мыльный пузырь?
А. Ни только, и ни столько большевики, а такая мелочь, как Мировая война тогда многих «тряхнуло». Но Россия не «разлетелась», как мыльный пузырь, а разлилась как ртуть, что собраться воедино еще сильней. И собралась. Гитлер все Европу раком поставил…
Л.Ф. Фи, Араратов.
А. Пардон, я в грузчиках служу. Так вот, а мы Гитлера стерли с лица Земли, и пол Европы себе поимели, что скажите не сильная страна? А Украина, вернее территория на которой стоит Украина, всю свою историю ложилась, то под татар, то под поляков и окончательно под Москву. Какая же здесь может быть независимость?
Б. Хорошо, а Сагайдачный, Хмельницкий, Мазепа, наконец, они не боролись за независимость?
А. О Сагайдачном ни чего, ни скажу, молодец мужик православие восстановил, Москву бил, но ни за народ украинский, а по просьбе короля польского. Хмельницкий вообще мутный тип и в конце - концов, это он присоединил Украину к Москве. Мазепе же просто предательская рожа, пардону прошу, мы из докеров, продавший все, что можно и, что нельзя, за что и подох аки пес, под забором. И замете ни кто из них даже не попробовал создать свою державу со столицей в Киеве.
Л.Ф. Ну, допустим, ты прав, я говорю, допустим, только потому, что не хочу спорить, объясни мне, отчего же теперь в твоей, устоявшейся России происходит такое, что даже в страшном сне не возможно представить, где же твоя хваленая школа.
В.Н. Да, сейчас от России лучше быть подальше.
А. По той же причине, что и в семнадцатом году. Секретарь горкома партии не способен управлять страной, как лейтенант ни может командовать дивизией, даже фронтом, но у них сохранились академии, и скоро появятся генералы. Мы же, когда эйфория пройдет, скинем Кравчука, последнего представителя старой школы и с тем лопнем действительно как мыльный пузырь. Власть захватит шараварщина, а она умеет только кричать о свободе, и кивать на Запад, не могут без хозяина. А пока «свобода», и ощутив вседозволенность, начнут грабить и убивать, по старой хохлацкой привычке. Эта традиция у нас ни искоренимы.
Л.Ф. А ты, Владимир Николаевич, что думаешь о наших перспективах?
В.Н. Мне кажется, прогнозы Олега слишком пессимистичны. Конечно, не сразу и не так быстро как мечтает Людмила Федоровна, но Украина станет на ноги. У нас прекрасный экономический потенциал, развитая промышленность, нормальное земледелие…
Л.Ф. Не «нормальное», а великолепное, самая большая в Европе площадь чернозема.
А. Мы вообще самые, самые, самее самых.
Л.Ф. Олег, не юродствуй. Владимир Николаевич прав, все у нас будет хорошо, и руководители найдутся, чего-чего, а этого добра всегда хватит. Ты просто злишься, что жизнь не вписывается в твои рамки. Поверь мне, более опытному человеку, не было еще в истории лучшего момента, чем сейчас, для обретения свободы Украиной. Бескровно, безболезненно и Свобода!
А. (вздыхает) Свободой от кого?
Иф. Олег, ни начинай, надоело. (берет пульт и включает телевизор) Может это вас хоть чуть-чуть отвлечет.
В.Н. Софа, прошу, выключи ты этот «разобщитель человечества».
Иф. Не выключу, у меня праздник. И порой некоторых представителей человечества ни плохо и «разобщить».
С. Ой, смотрите, «Щит и меч» показывают, сто лет ни видела этого фильма.
А. Я вообще от Басова прусь, помнишь, Эрочка, «Дни Турбиных».
Б. Ага, я заснул на середине фильма, а Ноюня сидел и мне рассказывал, что «всё русское общество» должно походить на эту семейку.
Л.Ф. Помню, после выхода фильма, все женщины Советского Союза были буквально влюблены в Любшина.
Иф. Мне нравится Янковский.
К. А мне Титова.
А. Полностью с тобой согласен.
В.Н. Сейчас будет интересный момент, Соня, сделай погромче.
(Ифраимова увеличивает звук, слышно из телевизора:
Вайс – может вы ошиблись, я офицер.
Гестаповец – ни чего у нас и генералы плачут, как дети.)
Б. Любопытно, это Басов про их гестапо говорил, или намекал на наш НКВД?
Л.Ф. И те и другие хороши были
А. Ни чего подобного, наши…
Иф. Заткнись, дай песню послушать.
(из телевизора звучит песня)

С чего начинается Родина?
С картинки в твоем букваре,
С хороших и верных товарищей,
Что жили в соседнем дворе.

А может она начинается,
С той песни, что пела нам мать.
С того, что в любых испытаниях,
У нас ни кому, ни отнять…


КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

антракт