Бессонница

Бессонница

Вадим Антонович Сермяжский, кандидат наук, изобретатель и организатор производства вышел на пенсию. Жизнь как лошадь на скаку приостановилась и выбросила его из седла на землю. Привыкший всю жизнь пришпоривать лошадь в своей погоне за жар – птицей он вдруг оказался на твердой поверхности и с недоумением озирался вокруг, не зная, куда же теперь себя приспособить. Проснувшись утром, он с замиранием сердца вдруг обнаружил, что больше некуда спешить, что больше его никто не ждет и что больше он никому ничего не обязан. В его привыкшем к постоянной работе мозгу ощущался звенящий вакуум от исчезнувшей необходимости планировать каждый последующий шаг. И бриться теперь можно было, так сказать, натощак, не принимая самых важных решений и не вылавливая самых удачных мыслей. Как у человека, которого выбросили из поезда на ходу, сжималось сердце о судьбе оставшихся там вещей, о покидающих его и уносящихся в даль людях, о невозможности принять участие в их проблемах и заботах. Слегка задевала честолюбие мысль о том, что теперь они будут прекрасно обходиться без него, и двигаться вперед, и находить новые решения. И была печаль, что его не согревают больше сочувствующие и ободряющие взгляды уважаемых, любимых и выращенных им людей.
Конечно, с другой стороны была семья, дом, дорогие ему существа, и возможность, наконец, уделить им внимание.
Чтобы не дать себе расслабиться, он засел за компьютер и стал упорно работать над своими старыми научными материалами и дневниковыми записями. В результате вскоре появились две книги, одна тяжелого и одна легкого жанра. Неумолимо хотелось их издать. А это уже большие заботы. Походы в университеты, работа в редакциях. Общение с интеллигентными людьми и обаятельными женщинами. Жизнь возвращалась! Ненароком он даже подумал о том, что надо было раньше бросить свой хилый бизнес и большие заботы, связанные с ним.
Творческий подъем и растревоженное художественное воображение даже вдохновили его на небольшой поэтический сборник для двух внуков, которых к пенсии подарила ему младшая дочь. Этим поэтическим даром бог его наградил, очевидно, в виде компенсации за отсутствие тяги к домашней работе и творческого подхода к работе на огороде.
Ему стали сниться какие-то длинные и запутанные сны, связанные либо с родным предприятием, либо с отчим домом. Разворачивались монтажи и наладки, шли бесконечные оперативки, наплывал образ сурового директора. Появлялись образы ушедших родственников, дорогих ему людей, картины раннего детства и тревожной молодости. И все это подталкивало к мысли о том, что неплохо было бы написать небольшие мемуары и оставить их на память детям и внукам.
В последнее время он стал замечать за собой все возрастающую странность. Его тянуло к молодежной аудитории. Доставляло удовольствие на улице и в транспорте наблюдать броских и обаятельных женщин, особенно чернявых, стройных и изысканно одетых штучек, которыми изобиловал Правый Берег. Ему нравилось слушать их веселые разговоры и смех, если только это не носило вульгарного звучания. Иногда он ощущал до неприличия явную в его возрасте тягу к общению с предметом его обаяния. И как раз в эти минуты приходило осознание своей возрастной категории, ограниченных возможностей, несоответствия интересов, почти физической отстраненности от того, к чему влекло, и с чем не было уже перспективы соединиться. И были до смешного наивными и лживыми телевизионные сказки о том, что возраст не помеха.
Как-то в крепкий мороз в троллейбус вскочило юное создание. Стройная чернявая девушка в брючках, курточке и легких вязаных перчатках пританцовывала и отчаянно дула на кончики пальцев.
-Что, замерзли пальчики?
-Да-а!
-Ну, давай их немного погреем.
Весело улыбаясь, она доверчиво протянула ему обе руки. Он их энергично растер, подышал и вернул хозяйке. Она в ответ благодарно улыбнулась и отошла к поручню.
-Ну, что, стало лучше?
- Да-а! – и сверкнула черными своими глазами.
Через две остановки она энергично двинулась к выходу, быстро наклонилась к его уху и громко прошептала “спасибо”, сверкнув на прощание улыбкой.
“Ну, вот разгорячилась, - подумал он. – Как мало нужно человеку для полного счастья!”

²
Вслушиваясь в шум колес, он думал о своем недавнем визите в университет. Его пригласили на заседание философского клуба. Шла дискуссия о восприятии реального и ирреального. Присутствовали приглашенные от городских общественных организаций, гости из областей Украины, священнослужители и студенты. Докладчица от кафедры зачитала доклад, который изобиловал штампами и стереотипами недавнего прошлого и демонстрировал растерянность сегодняшней философской мысли перед реалиями происшедших в обществе сдвигов. Она потопталась по заблуждениям марксисткой философии и провозгласила необходимость возврата к воззрениям Маха, Авенариуса и Гегеля. Сам процесс изложения выглядел несколько комично. Она периодически заглядывала в записи и скороговоркой излагала свои домашние заготовки. Когда же дело доходило до цитат, она картинно закатывала свои серые выпуклые глаза и декламировала их наизусть, грассируя голосом в тех местах, которые она считала особенно важными для понимания окружающими излагаемого нею предмета. Вызывало недоумение, что среди призванных на помощь глубоко мыслящих по данной теме мужчин не было ни одного представителя текущего столетия. Отрываясь от текста, она безуспешно пыталась объяснить себе и другим сущность ирреального, его взаимосвязь с реальным. Она сообщила о своей все возрастающей приверженности к богу и своих поисках ответа в божественной сфере. Всю ответственность за торжество зла и творящегося в мире беспредела она возлагает на науку и естествознание, которые в своем прагматизме и отходе от божественного начала привели человечество к пропасти и нравственному вырождению.
Когда начались вопросы к докладчику, Вадим Антонович послал ей записку: “Заслушав Ваш доклад, прихожу к заключению, что, если женщина приемлет иррациональное, не отвергает рациональное, да еще и понимает все с первого взгляда, то ее следует целовать”.
Она прочла записку, кисло улыбнулась и положила ее на край стола.
В прениях выступил представитель церковной епархии. Молодой, с редкой курчавой бороденкой, он еще недостаточно окрепшим голосом перечислял догматы христианской веры, источники зла и пути борьбы с ним с помощью углубления веры, сокрушался по поводу нравственного и морального падения общества и исследовал их корни с точки зрения богословия. В конце он выразил свою солидарность с мыслью о вредоносности науки, которая отрывается от божественных установлений.
Выступило несколько преподавателей философских дисциплин высших учебных заведений. Они витиевато мудрствовали, не готовые отчалить от уютной и привычной гавани, созданной трудом их всей предшествующей жизни, и не созревшие к тому, чтобы решительно отправиться в терра инкогнита принципиально нового мироощущения.
Импозантная приезжая дама пропагандировала очередную секту морального обновления граждан на основе их коллективного общения и солидарности устремлений. Она развернула кипу ватманов с разноцветными фигурами, окружностями и квадратами, разящими стрелами и кабалистическими знаками. По всему было видно, что она предполагала окончательно сразить слушателей этими своими изобразительными средствами. Но не простая по составу аудитория не выразила ни малейшего интереса к демонстрируемой графике и продолжала вежливо слушать докладчика, демонстрируя толерантность настоящего собрания.
В заключение дискуссии слово было предоставлено молодому поколению. Вадим Антонович сидел в конце большого стола в окружении этого молодого поколения и с интересом следил за его реакцией во время дискуссии. Руку подняла плотно сложенная темноволосая девушка и заявила о том, что она хочет изложить собственное видение обсуждаемой проблемы. Говорила она с достойными подражания спокойствием и убежденностью. Грамотная речь, глубоко эшелонированная логика рассуждений сразу обратили на себя внимание. Зал затих и все внимание переключил на выступающую. Логика ее рассуждений была проста, доказательна и не лишена прямолинейной крестьянской мудрости. Она говорила о том, что воспринимает реальное и ирреальное, как стороны единого процесса в природе, и не допускает возможности их существование вне взаимосвязи. Божественное она воспринимает как верхний уровень в иерархии природы. По мере своего становления человечество приближается к более глубокому пониманию того, что еще недавно казалось непостижимым и загадочным. Религия и наука – это две стороны нашего познавательного процесса. Религия – это то, что мы интуитивно предчувствуем, ожидаем и на что возлагаем надежды. Поэтому религия пропагандирует все лучшее, возвышенное и не допускает хулу. Наука – это то, что мы знаем точно и доказательно.
Поэтому она не понимает, зачем противопоставлять науку религии. Каждый идет своим путем. Но бог в каждом един.
- Какая умница и какая независимая работа мысли! – подумал он про себя. – Поднимается племя молодое!
При этом он вспомнил свои философские изыски, категоричные суждения, самонадеянные утверждения и самодовольные афоризмы, и ему стало как-то не по себе. Каким-то новым взглядом он посмотрел на окружающие его молодые лица, на их доступный только им разговор глазами, на их исполненные уверенности позы и одухотворенные лица, и всем своим существом почувствовал противоестественность своего присутствия здесь. Угнетало отсутствие с их стороны живого интереса к нему хотя бы как реликту чего-то уже ушедшего.
- Бери шинель, пошли домой, милок, – сказал он себе, собрал свои бумаги, поблагодарил организаторов за приглашение на эксклюзивный буфет и быстро спустился вниз.
Долго не было транспорта, дул холодный влажный ветер, и что-то ныло в правом боку.


²
В последнее время то ли от творческих перегрузов, то ли от наплыва воспоминаний его начала одолевать бессонница. Он начал замечать, что творческий подъем и работоспособность возрастали в период растущей луны и шли на убыль при убывающей луне. В полнолуние уходило вдохновение, и одолевал физический дискомфорт.
Была полная луна. В окно спальни как огромный желтый фонарь испускало свое сияние ночное светило. Шторы, занавеси на окнах, все предметы на рабочем столе, подсвеченные этим золотым сиянием, теряли свои очертания и реальные объемы. В желтом сиянии все было зыбко, неустойчиво и нереально. Господствовал душевный дискомфорт, тревога, сомнения и неуверенность в будущем. Ночные шорохи, шумы и потрескивания бытовой техники больно ранили слух и напрягали нервную систему.
Он ворочался в постели, глубоко вздыхал, и ничего не мог поделать с терзавшей его бессонницей. Уже перестала шуршать загружаемая в баржу щебенка на причале, уже отгремел салют в ночном клубе, уже вернулся, лязгнув дверью, влюбленный сосед, а сон все не шел. Следуя мудрым рекомендациям, он вытянулся на постели, расслабил свои члены и произнес заклинание: я отключаюсь и засыпаю, приятная истома охватывает все мое существо, я засыпаю. Но не тут то было. Его эго отказывалось выполнять приказания, а в голове было пусто как в желудке нищего. Устав бороться с этой напастью, он щелкнул выключателем транзистора.
Сквозь шорох и потрескивание эфира тонкой вибрирующей струной звучала космическая мелодия – пел Демис Руссос. Истерзанную бессонницей память охватила теплая волна воспоминаний. Осень восьмидесятого года. Кисловодск. Уезжающие домой коллеги приглашают на прощальный ужин. Шикарный фуршет, стол ломится от аппетитных бутербродов, огромных янтарных груш, мандаринов и апельсинов, немыслимого размера гроздей прозрачного розового винограда. Естественно, водка, шампанское. Приходят две дамы, разделившие все тяготы отдыха его друзей. И, наконец, появляется блестящая пара невыносимо интеллигентных молодых людей. Говорят, они работают в посольстве в Иране, считалось, что они супруги. Они приносят с собой еще редкий в те годы портативный магнитофон с танцевальной музыкой. Гость идет походкой беспечно отдыхающего человека, но его цепкий взгляд профессионала фиксирует каждую деталь интерьера. Чуть поотстав, за ним следует дама. Она одета в изысканного покроя костюм, в меру полновата, выразительные серые глаза излучают доброту и благожелательность. Все подходят к столу, открывается шампанское, снимается напряженность знакомства, звучат шутки и веселый смех. Включают магнитофон, звучит пронизывающая душу и наполненная светлой грустью мелодия песен Руссоса. Гость притрагивается к руке своей спутницы и говорит вполголоса:
- Ты помнишь, мы его слушали в Афинах?
Она лукаво улыбается и делает гримасу:
- Да, такой черный, страшно толстый грек!
Затем они подходят ближе к столу, он садится на стул и, не спеша, ест розовые виноградины, а она стоит рядом, улыбается и наблюдает за танцующими парами. Вадим Антонович смотрит на нее из глубины комнаты и чувствует, как его словно магнитом притягивают и это как у польских красавиц высокое чело и эти завораживающие лучистые глаза. Она чувствует к себе интерес, принимает игру и время от времени поглядывает в его сторону. Их взгляды пересекаются где-то в разделяющем их пространстве и накаляют атмосферу как при электрическом разряде.
Как только зазвучала мелодия неподражаемого “Гуд бай, май лав, гуд бай”, он решительно шагнул вперед и пригласил ее на танец. Она с готовностью протянула ему свою горячую сухую руку, он деликатно взял ее за талию, и они двинулись в ритме танца. Она великолепно чувствовала мелодию и трансформировала ее в грациозное движение своего тела. Он мобилизовал все свои способности, чтобы поддержать этот резонанс движения и восприятия музыки. Они парили в пространстве и обменивались благодарными взглядами довольные друг другом. За все время танца они не произнесли ни слова. Говорили глаза:
- Спасибо, я от Вас в восторге!
- Спасибо, мне с Вами тоже хорошо!
Когда мелодия окончилась, он провел ее на место. При этом они встретились взглядами с ее партнером по отдыху. У последнего было такое выражение лица, как у человека, у которого взяли поглядеть любимую скрипку. Было ясно, что повторные приглашения на танец были бы не уместными.
Компания еще немного пошумела и начала расходиться. Он медленно шел по крутому подъему в свой корпус и думал о том, что сегодня судьба подарила ему возможность прикоснуться к чему-то высокому и прекрасному, какое может быть в отношениях мужчины и женщины. Это ощущение он сохранил в себе на долгие годы.

И вот теперь эта грызущая бессонница. Эта угнетающая неустроенность на склоне жизни. Эта истекающая из глубин эфира беспредельная тоска по безвозвратно ушедшему:

Прощай, моя любовь, прощай!
Меня, моя любовь, не забывай!

- Ну, что ж, – сказал он, обращаясь к самому себе. Прощай любовь! Прощай. Спасибо за визит.
Выключил транзистор, задернул штору, повернулся к стенке и укрылся одеялом с головой.




™