Любовь - дар змея.

Когда из ткани поэтического коллажа "Однажды всё пошло не так" появился образ Бога-рептилии, пришлось углубиться в богословские тексты, чтобы понять, насколько оригинален такой взгляд на библейскую историю. "/Ангел смерти /Бессильно вышел за дверь. /Он только присел /На краешек кровати. /Неправдоподобно близко /Пропитанный холодом запах - /Терпкий запах рептилии." Нет, образ Бога-змея не оригинален.
Но тайна текста "Однажды..." глубже чем содержание древнего апокрифа, утверждавшего, что библейский змей и есть Бог. Каким-то образом в бессознательном поэтов устами Бога-рептилии раскрыто роковое противоречие мировых религий - непримиримое противостояние Красоты и Любви.
Относительно образа Бога заморачиваться, мне кажется, не стоит. Рисовать образ Всевышнего нам было, изначально, запрещено. И правильно. Ну, допустим, змей - и что? Мы такому поклоняться не будем? Важнее другое: появление в мире, основанном на законах Красоты, человека, привнесло в мир новую, ничем не сдерживаемую силу - Любовь.
Если Красота со своими пропорциями и гармонией - это жестокий принцип оценки Творцом своего творения, можно сказать, принцип естественного и сверхестественного отбора, то Любовь - предельное выражение своеволия человека. Своеволия, граничащего с безумием.
Именно Любовь представлена в тексте "Однажды..." как последнее средство подчинения человека власти Бога, прельстившегося своим творением. Средство явно негодное, но других нет. "/Однажды всё пошло не так. /Мне жаль. Очень жаль. /Просто жаль. /По другому я не мог, /Красота подчинила любовь. /Красота - болезнь /Из совершенно земного ада."
Выбор героя - это готовность подчиниться суровым канонам Красоты или, точнее, жажда вновь их обрести, страдать и умереть по велению Красоты ради свободного становления человека в творческом развитии мира. Это отказ от болезненной избранности, навязанной человеку впавшим в одержимое состояние Богом.
Любая богословская гипотеза на этот счет грешит, в лучшем случае, логическими противоречиями, а бывает - содержит призывы к насилию в отношении думающих иначе. И то, что открылось человеку после вкушения запретного плода, это ощущение своего выпадения из процесса творения среди продолжающегося поиска Творца, направленного на остальной "безгрешный" мир. Поиска как непрерывной последовательности рождения и разрушения. Среди мягких и пластичных глиняных форм человек вдруг оказался обожженной и потому хрупкой фигуркой, пылящейся где-то в мастерской Бога. Бренное тело ну никак не подходит на роль сосуда, вмещающего бессмертную душу.
Человек проявляет дарованную ему свободу, чтобы покинуть остановившегося в своём поиске Творца и вернуться в пламя вселенского горна Красоты, где всё сущее сгорает ради Грядущего. "/Смерть /Отболит, словно рана, /Сгорит, как спирт. /И я в долгу у вечной красоты /С заплаканными детскими глазами. /Красота, опущенная в грязь, /А для меня в ней всё, /Что мне осталось. /Без неё не бывает /Окрылённо больно."