Стругацкие. «Пикник на обочине» — вся правда об СССР Часть 3

Предлагаю вашему вниманию лекцию Д.Быкова

Стругацкие. «Пикник на обочине» — вся правда об СССР
Стенограмму составила Татьяна Красных

Здравствуйте, дорогие друзья. Мы с радостью убедились, что «Пикник на обочине» по-прежнему остается самой привлекательной для читателя и слушателя книгой Стругацких. Думаю, что это происходит по троякой причине.
Во-первых, именно с «Пикника» в творчестве Стругацких намечается поворот к страшному иррациональному, безнадежному, и в общем, если как-то делить их творчество на периоды, то примерно до 1962 года до «Трудно быть Богом» и до «Попытки к бегству» все обстоит счастливо Это счастливые Стругацкие, и Диана — счастливая, как мы помним из «Гадких лебедей».
Дальше наступает период морального непокоя, как это называлось в польском кинематографе . Это «Трудно быть Богом», «Хищные вещи века», конечно «Улитка на склоне», в некоторй степени еще «Обитаемый остров».
А вот с 1971 года, когда в марте начат, а в декабре стремительно закончен «Пикник», начинаются страшные Стругацкие. Стругацкие готические.
Как мы знаем, готика - это не только нагнетание ужасов, не только нагромождение таинственного, но это прежде всего ощущение, что мир погружен во зло. Что он лежит во зле. И что никакого выхода из напряженнейших моральных коллизий никому не предлагается. Вот «Пикник на обочине» - это первая повесть Стругацких, в которой преобладает физически страшное, ужасное, отвратительное. И финал этой повести — открытый, - еще более тревожащий, будоражащий, чем самые ранние их сочинения. Такие, как например, «Попытка к бегству», с ее роковой не объясненностью и неопределенностью.
Вторая причина связана с таинственностью издательской судьбы «Пикника». «Пикник» был напечатан единственный раз, очень надолго, на 10 лет, в журнале «Аврора», который после этого стал на короткое время самым популярным советским журналом. Ксероксы «Пикника» давались на одну ночь, «Аврора» прославилась и колоссально нарастила свою подписку, хотя ничего равного «Пикнику» за всю свою историю она так и не напечатала. Ну печатала Житинского, печатала она Мелихана. И те, кто подписался из-за Стругацких, не очень об этом жалели.
Советская власть, как многие недалекие люди, обладала довольно слабым рацио и колоссальным инстинктом. Как читатели «Пикника», как герои «Пикника», как свидетели Зоны не понимали, зачем нужен тот или иной предмет… Ну вот как существует пустышка? Что такое этак? - это было для них абсолютной загадкой. Точно так же и Советская власть не понимала, что перед ней. Но какой-то могучий инстинкт заставлял ее эту вещь никуда не пропускать, нигде ее не печатать.
Казалось бы, она уже издана, она уже существует в журнале, в чем трагедия опубликовать ее отдельной книгой? Но почему-то сборник «Неназначенные встречи», куда она должна была войти, мариновался в издательствах долгих 10 лет, пока «Пикник» все-таки на самом излете Советской власти не был издан отдельной книгой с двумя другими вещами и не обрел таким способом хоть сколько-нибудь легального статуса. Надо сказать, что он был напечатан примерно с тремя сотнями малозначимых поправок, оттуда были убраны большинство упоминаний о России, несколько очень смешных шуток. Другие правки были совершенно иррациональны, бессмысленны. Ну например, надо было почему-то заменить название города Хармонт. До сих пор не понимаю, что собственно, может какое-то отдаленное сходство названий с местом, где проживал Солженицын, но тоже в общем не сказать. Непонятно, почему это нельзя было сделать.
Советская власть на самом деле прекрасно чувствовала, что перед ней ее аллегорический портрет. Но осознать это, отрефлексировать это на сколько-нибудь рациональном уровне она не могла. Просто ставила братьям палки в колеса.
Ну и наконец есть третий момент. Пожалуй, самый сложный и самый интригующий. Совершенно непонятно, про что эта книга написана.
Надо сказать, что Стругацкие, примерно начиная с «Улитки» начали применять любимый свой прием сожженных мостиков. Т.е. берется несколько фрагментов текста, иногда напрямую между собой не связанных, как в «Миллиарде лет», там таинственные лакуны образуются. И дальше читатель сам волен выстраивать между ними логическую взаимосвязь. Четыре части «Пикника» не объединены ничем кроме места действия, это Зона, образовавшаяся в Хармонте, Зона посещения, и фигуры Рэдрика Шухарта, который в одной части — повествователь, в других — герой. И никогда нельзя понять, почему, зачем история Нунана, две истории Шухарта и история от первого лица соединены, и что собственно авторы хотят сказать этим странным коллажем. Действительно, мораль «Пикника» абсолютно непонятна, если не иметь в виду той главной метафоры, которая в него заложена. Конечно, скандального успеха повести добавила ее экранизация Андреем Тарковским. Которая, конечно, никакой экранизацией не является, а является 12-ой версией сценария. Предыдущие 11 по разным причинам были отвергнуты то Тарковским, то самими авторами. Очень долгие бессмысленные попытки приноровить повесть к Тарковскому привели к тому, что получился странноватый такой гибрид. «Машина желаний», как она называлась в большинстве сценарных версий, несет в себе основные черты «Пикника». Но герой «Пикника» Рэдрик Шухарт, не имеет ничего общего с тем юродивым, которого пришлось сыграть Кайдановскому. Почему Тарковскому понадобился такой Сталкер, и что собственно хотел он сказать, понять сегодня очень затруднительно. Я думаю, что из всех фильмов Тарковского «Сталкер» - наиболее эзотеричный. Он весь остался в 1982 годе. Мы поговорим сегодня об этой картине, попытаемся понять, что собственно Тарковский хотел сказать, и зачем ему понадобился «Пикник».
Вообще говоря, такой синтез: Тарковский, крупнейший режиссер поколения экранизирует повесть двух самых известных писателей Советского Союза, - это была сенсация настоящая. И «Сталкер», многократно запрещенный и в конце концов выпущенный ничтожным тиражом, был главной кинематографической сенсацией 1982 года. По посещениям он обогнал все тогдашние хиты. Несмотря на то, что тираж его был — 24 копии. Но при всем при этом «Сталкер» остался непрочитанным, остался загадкой. Что, собственно, хотел сказать Тарковский? - опять-таки совершенно непонятно.
Но вернемся к повести. Дело в том, что истинный смысл этой повести, и во всяком случае истинные намерения Стругацких начинают приоткрываться тому, кто дочитает до эпизода «В борще» в первой части и столкнется вот с таким занятным диалогом
Цитата
- Никак я вас, хармонтцев, не могу понять. Жизнь в городе тяжёлая. Власть принадлежит военным организациям. Снабжение неважное. Под боком Зона, живёте как на вулкане. В любой момент может либо эпидемия какая-нибудь разразиться, либо что-нибудь похуже… Я понимаю, старики. Им трудно сняться с насиженного места. Но вот вы… Сколько вам лет? Года двадцать два - двадцать три, не больше… Вы поймите, наше Бюро - организация благотворительная, никакой корысти мы не извлекаем. Просто хочется, чтобы люди ушли с этого дьявольского места и включились бы в настоящую жизнь. Ведь мы обеспечиваем подъёмные, трудоустройство на новом месте… молодым, таким, как вы, - обеспечиваем возможность учиться… Нет, не понимаю!
- А что, - говорю я, - никто не хочет уезжать?
- Да нет, не то чтобы никто… Некоторые соглашаются, особенно люди с семьями. Но вот молодёжь, старики… Ну что вам в этом городе? Это же дыра, провинция…
И тут я ему выдал.
- Господин Алоиз Макно! - говорю. - Всё правильно. Городишко наш дыра. Всегда дырой был и сейчас дыра. Только сейчас, - говорю, - это дыра в будущее. Через эту дыру мы такое в ваш паршивый мир накачаем, что всё переменится. Жизнь будет другая, правильная, у каждого будет всё, что надо. Вот вам и дыра. Через эту дыру знания идут. А когда знание будет, мы и богатыми всех сделаем, и к звёздам полетим, и куда хочешь доберёмся. Вот такая у нас здесь дыра…
На этом месте я оборвал, потому что заметил, что Эрнест смотрит на меня с огромным удивлением, и стало мне неловко. Я вообще не люблю чужие слова повторять, даже если эти слова мне, скажем, нравятся. Тем более что у меня это как-то коряво выходит. Когда Кирилл говорит, заслушаться можно, рот забываешь закрывать. А я вроде бы то же самое излагаю, но получается как-то не так.

Кто может догадаться, особенно если учесть, что мы собраны в еврейском культурном центре, что напоминает читателю 1972 года этот диалог? Конечно, речь идет о вербовке на восхождение. (нрзб). И хотя в 1972 году, особенно в 1971, когда повесть писалась, это еще не было актуально, сегодня мы прочитываем это как уговор, как предложение эмиграции. А что же отвечает не желающий эмигрировать герой? Да, у нас дыра. Но через эту дыру сквозит будущее. Да, в Хармонте Зона. И конечно, Тарковский и Стругацкие не случайно, все время и в фильме, и в книге, подчеркивают это слово. Не случайно они настаивают на том, что это именно не Круг, не Сфера, не Область, не Точка, а Зона. Стругацкие прекрасно понимают, какой смысл все население России и бОльшая часть знающих Россию извне вкладывают в это слово. Действительно, Зона всегда под боком. Всегда есть ощущение, что это может случиться с любым. Но на самом деле город Хармонт замечателен тем, что его посетил Бог. И это посещение Бога, эта русская пост-революционная действительность прочитывается абсолютно во всем. Очевидно же, что на самом деле в книге несколько метафор, именно советской жизни. Ну возьмем воскресших покойников. Конечно, это замечательный символ не просто советской герантократии, но и советского культа смерти. Почти федоровского. Почти «Философии общего дела».
Воскрешение мертвых — главная задача советской власти. Воскрешение мертвых борцов за народное счастье. Только о них и говорят, только их и снимают. Только о них и рассказывают детям, когда ветераны к ним приходят на встречи.
И вот, кстати, мало, наверное, кому приходит в голову эта параллель, а ведь эта параллель ослепительная, тем более не намеренная, и уж конечно, Распутин не читал Стругацких. А может быть и читал. Но мало вероятно, что это пришло бы ему в голову в тот момент. Помните, вот есть такой персонаж, фантом, папа Шухарта, который все время сидит за столом, но не есть и не пьет. И только когда он машинальным движением опрокидывает в себя рюмку, а он же — монстр, у него не может быть никакого усвоения выпитого, потому что у него искусственная кровь, искусственное тело, он, вообще говоря, проект Зоны. Но как только он выпивает рюмку, все приходят в восторг, и Шухарт говорит: ну теперь, когда батяня выпил, теперь-то у нас пойдет настоящее веселье.
Помните сцену из «Живи и помни», когда в деревне узнали о победе. И они празднуют, заполошно кричат. И вдруг они вспоминают, что дедушка, старый пасечник, глухой, он даже еще не знает о победе. Привозят дедушку. И начинают эти бабы в уши ему орать: война кончилась, дед, победа! И только в тот момент, когда он заплакал и начал, ничего не понимая, кивать, вот тут они поняли, они догадались, что война кончилась. Вот в этот момент они это осознали.
Это, наверное, одна из самых сильных сцен в российской литературе о войне. Вот я когда вспоминаю эту сцену, я тут же вспоминаю эпизод, когда батяня выпил, и все развеселились.
Действительно, старик — один из главных персонажей советского социума. Дед, предок, родитель, которого сажают за стол — это символ связи времен, это обоснование того, что традиция жива. И то, что в город Хармонт пришли с кладбища покойники, лучшей метафоры советской смерто центричности и не придумать.
Но важно еще и другое. Важно еще и то, что за столом сидит не только старик, но и ребенок, девушка, Мартышка. Мартышка — тоже страшное порождение Зоны. Мартышка — мутант, и у всех, кто ходит в Зону, рождаются мутанты. Сталкер — это приговор, и ребенок от Сталкера — это приговор. Поэтому Гута решается на огромный риск. В том-то все и дело, что дочь Сталкера, Мартышка, это метафора изуродованных поколений. Оно стала такими как представители Зоны. Мы много раз читали во многих текстах, взять хотя бы трифоновское «Исчезновение», он же у нас главный живописатель этой проблемы. Мы читали о том, что борцы за свободу и счастье, революционеры , не узнают в своих детях людей своего круга. Это что-то другое. Помните, как Гута говорит про Мартышку: Мясник сказал- она уже не человек.
Вот в том-то все и дело. Они уже не люди. И новое поколение, выросшее в Зоне, которое мутировало под действием тоталитаризма ли, советской ли власти, идеологии как таковой, просто общей русской атмосферы репрессивной — это поколение всегда чужое родителям. Они всегда мутанты. И Мартышка, которая настолько чужая, что она только один звук уже умеет издавать, умеет скрипеть по ночам, Мартышка — самый страшный символ этой вечной чужеродности. Конечно, она — те дети, выросшие в Советском Союзе, которых не узнавали их родители.
Но есть еще одно страшное порождение Зоны. Удивительный ведьмин студень. Который лишает человека костей. Это тоже мощный символ, потому что для того, чтобы нормально жить в Советском Союзе, надо было лишиться костяка, и тогда ты становился тем, с кем как-то можно было иметь дело. Ведьмин студень — удивительная штука. Помните, как говорит о нем Рэдрик Шухарт? Колебай — не хочу, бери ведро да наливай. Похороны за твой счет. Ведьмин студень делает с человеком удивительную вещь. Он проедает любую материю, кроме фаянса. Это интересно само по себе, потому что фаянс — такой абсолютно идеальный изолятор. Еще интересней то, что ведьмин студень, когда он попадает на кожу человека или человек вляпывается в него, у него пропадают кости. Рука, нога выглядят внешне абсолютно по-прежнему, но они бескостны, и ничем их наполнить нельзя. Можно только ампутировать, потому что дальше студень распространяется во всему телу. Вот эта метафора бескостности, она знакома всем, кто хоть раз бывал на допросе , например в ГБ. Потому что полное ощущение, что из тебя вынули все кости. А именно такой, и только такой ты и нужен. Это — метафора отсутствия сопротивления, а ведьмин студень очень быстро проникает во всех, кто становится идеальным гражданином государства. Они уже без костей. Они уже не способны стойко выносить что бы то ни было.
Надо заметить, что на самом деле идея «Пикника на обочине» пришла Стругацким гораздо раньше, нежели они в 1971 году начали это писать. Существует легенда, - а Стругацкие всегда охотно поддерживали легенды о себе, правда, они говорили на большинство вопросов — комментариев не имею, как Рэдрик Шухарт, но у них существовал набор легенд, которые они рассказывали, дурача аудиторию. И вот существовала легенда о том, что «Пикник на обочине» был придуман во время хождения по окрестностям Комарова, куда братья съехались писать и придумывать или «Кракен», или «Миллиард лет». И вот так получилось, что Аркадий Натанович заметил следы от пикника — несколько новомодных тогда недавно появившихся пластиковых стаканов.

(Я еще помню, какая это была сенсация), выброшенные окурки, бумажки, объедки, и среди всего этого — разрушенный муравейник.
- Вот, - сказал Аркадий Натанович, - вот как бы с точки зрения муравья выглядел этот пикник на обочине? Вот так выглядело бы любое посещение инопланетян.
Надо вам сказать, что в 70-е годы, а вы , я думаю, это знаете лучше меня, все любители фантастики, - после достаточно скромного, но все-таки имевшегося оптимизма по поводу возможности контакта, появляется линия, которая увенчалась впоследствии романом Лема «Фиаско». Линия невозможности, неспособности контакта. Если даже когда-нибудь нами и заинтересуются инопланетяне, мы не сумеем договориться. Это сказано у Лема в «Гласе Господа», довольно подробно расписано в повести Анара, которая так и называется «Контакт». Это проскальзывает в «Завтраке для чемпионов» (роман Курта Воннегута) Помните, когда маленький инопланетянин в романе Килгора Траута Зог умеет только икать и пукать, это его способ передачи информации. Икая и попукивая, он ворвался в дом, пытаясь сообщить, что в доме пожар, но хозяин дома взял клюшку от гольфа и выбил Зогу мозги.
Т.е. невозможность контакта становится в это время очень модной темой. Такой, я бы сказал, экзистенциально-трагической. Тем более, что тема неконтактности двух цивилизаций, да просто двух людей, тема некоммуникабельности в это время доминирует и в культуре. Возьмите Бергмана «Сцены из супружеской жизни». Возьмите французскую новую волну. Не договоришься ни о чем. Все коммуникативные способы уже разболтаны. А уж что там говорить про инопланетян, когда мы с собственной женой, с собственным ребенком друг друга не понимаем.
Вот эта тема тотальной дискоммуникации якобы и породила «Пикник..» Но на самом деле «Пикник» восходит же не к прогулке братьев по окрестностям Комарова, а к совершенно конкретному рассказу. Надо сказать, что практически все их сюжеты, все их будущие идеи уже отработаны на первичном таком эскизном уровне в их ранних рассказах и повестях. И это касается в особенности «Пикника..», который весь вырос из рассказа «Забытый эксперимент». Рассказ довольно легко прошел в печать. И почти никем не воспринимался как метафора советской истории, хотя там это очень наглядно. Есть некая тау-механика, которая позволяет сделать время материальным. Или во всяком случае, которая помогает как-то по-новому запустить время. И вот гигантская машина, которая генерирует это голубое время, голубые столбы времени, она стоит посреди огромной разрушенной Зоны. Потому что во время эксперимента что-то там навеки взорвалось, и никто не уверен, что главная машина уцелела. Но вот в этой Зоне живут очень странные, изуродованные, мутировавшие животные. И во время магнитных бурь или каких-то других вспышек в Зоне они бросаются на решетку и тогда, говорит начальник биостанции, такого насмотришься, что потом всю ночь будет сниться.
Кстати говоря, там появляется уже, в этой Зоне, и кусок чудовищной жары, через который, помните? - пробираются Шухарт с Арчи. И пробирается кроме того там… появляются мутанты-животные, которые издают ужасные звуки. Но самое главное, что там они одного мутанта увидели. Они увидели лося. Который живет вот в этом страшном пространстве. Этот лось ходит на подгибающихся колченогих ногах, потому что у него огромная, страшно тяжелая голова. И на ней тоже огромные, ветвистые, необычайной красоты рога. Но он не может поднять эту голову из-за рогов, которые ее отягощают. И вместо глаз у него белая плесень. Вот на месте глаз что-то вроде белой слизи. Это довольно страшное описание. И главное, что все эти несчастные живые существа, запертые в этой зоне, они - жертвы эксперимента, о котором они ничего не знали, которого они не хотели, которого они не понимали. Но для ученых этот эксперимент самоцелен. Они не обращают внимания на этих несчастных животных. Как не обращают внимания на спасшего их водителя, только хладнокровию которого они обязаны своим выживанием. Они всецело поглощены великим экспериментом. Вот этой штукой, которая генерирует живое время. И мы получаем абсолютно четкую модель того самого Советского Союза, где был поставлен Великий Эксперимент, и в общем все как в строчке Бродского
Цитата
Там украшают флаг, обнявшись, серп и молот.
Но в стенку гвоздь не вбит и огород не полот.
Там, грубо говоря, великий план запорот.
Что такое Зона в романе Стругацких? Это момент посещения Бога. Когда русский человек по пословице говорит: Бог посетил, он имеет в виду, что либо дом сгорел, либо болезнь тяжелая произошла. Бог не заботится о комфорте принимающей стороны. Бог посещает не для того, чтобы кому-нибудь было удобно. А для того, чтобы люди прыгнули на несколько ступенек выше. Между прочим Пильман, который главный в романе ученый, единственный настоящий исследователь происходящего в Зоне, он говорит с предельной точностью. «Человечество вряд ли что-нибудь изменит в себе после посещения. Человечество — удивительно устойчивый механизм. Ничего ему не будет. А вот мне, как ученому, интересно. Потому что мы, благодаря этому, скакнули на четыре ступеньки вверх. » Действительно, на несколько ступенек вперед перепрыгнули, чтобы увидеть другую науку, другой мир.
В самом деле, то, что произошло в Советском Союзе, или, если угодно, то, что произошло в Зоне, оно не слишком-то радикально изменило историю человечества. 9/10 человечества, 5/6 территории продолжали жить так же, как жили. Но на Советский Союз они оглядывались не только с ужасом, но и с восторгом. С завистью. Потому что там происходит что-то небывалое. Что-то, чего не было никогда. Кстати, что весьма любопытно, у Стругацких в оригинальном тексте, который они в конце концом напечатали после перестройки, было упоминание о том, что одна из зон находится в России. И было упоминание, что вот русские-то решили проблему идеально. У них из Зоны ничего не утечет. Они обнесли ее всю еще одной 100-километровой Зоной, и всех жителей выслали на 101 километр. И все. И ни за каким хабаром не сходишь. Это тоже, неверное, идеальный вариант решения проблемы. Зона внутри Зоны. Или Зона вокруг Зоны. Если угодно.
Но по-настоящему здесь интересно то, что Зона — это не только пространство жестокого эксперимента. Это еще и пространство счастья. Риска. Весь мир входит в русскую Зону, в хармонтскую Зону за какими-то новыми, не обязательно прагматическими и часто непонятными вещами.
Ну Стругацкие употребили столько воображения, столько ума и таланта для того, чтобы выдумать кошмары Зоны, что другому автору одной какой-нибудь части «Пикника» хватило бы на полновесный роман. Причем триллер. Это жгучий пух, летающий строго по границам Зоны. Это и уже упоминавшийся студень. И жабий глаз. И гремучие салфетки. И синяя панацея. И этак, который вдобавок размножается и служит вечным источником энергии. Главная, впрочем, метафора того, что есть в Зоне — метафора советской души — это, конечно, пустышка. Там, правда, есть надежда найти полную пустышку, однажды они ее нашли. Но в принципе пустышка — это два диска из неизвестного сплава, укрепленные друг от друга на расстоянии примерно 60 см. Можно голову между ними сунуть. Можно руку. Можно нож. А тем не менее растащить эти два диска, или сплющить их никак невозможно. Это довольно тяжелый предмет, он весит килограмм 6-7. Вот это, кстати, тоже очень точная метафора советской души. Очень крепкой снаружи и абсолютно пустой внутри. Вот эти персонажи, эти существа и составляют главную часть Зоны, главный процент ее населения. Правда говорят, что в Зоне где-то есть и люди. И скрип их, такой же страшный, как скрип Мартышки, периодически доносится до слуха посетителей. Но все утверждают, что это были вагонетки с песком.
Естественно, советская Зона, происходящие там таинственные чудеса - конечно, они были предметом неусыпного внимания всего мира. Ну как же, Россия победила фашизм, Россия полетела в космос. Точно так же и в городе Хармонте, где никогда не было ничего интересного, дыра дырой, Зона — это главная достопримечательность. Конечно, революция — это самое ценное, самое интересное, что случилось в советской истории. Особенно она ценна тем, что она помогает исполнять заветные желания. И вот здесь мы сталкиваемся с главным мифом Зоны. Строго говоря, таких главных мифов — два. Потому что никто никогда не видел, или во всяком случае, никто не видел того, кто видел эти два уникальных объекта. Первый — это смерть-лампа, ну что-то похожее на лампу Аладдина, которая столь сильное излучение обеспечивает, что человек погибает, стоит только ее навести на него.
А второй — это Золотой Шар. Мистический, как говорит Нунен, объект, мифический, легендарный, которого никто никогда не видел и который якобы исполняет желания. Из 9-го примерно варианта «Машины желаний» Стругацких, которым потом, кстати, Тарковский немного воспользовался, мы знаем, что Шар исполняет не все желания, а только специфические. И желания довольно низменные. В частности, один из сталкеров, в 9-ом варианте это как раз Рэдрик Шухарт, просил здоровья для своей девочки, а в результате колоссально разбогател. Значит шар исполняет.. только не подспудные желания, а самые гадкие желания. Самые гнусные, самые материальные.
Но дело в том, что Золотой Шар сам по себе — это еще и великая обманка. И эта обманка абсолютно точно совпадает с главной обманкой Советского Союза — места, где исполняются желания, реализуются личности, происходит идеальное гармоничное развитие. И надо только кого-нибудь одного скормить мясорубке, и тогда у тебя все будет хорошо. Потому что без жертв ничего не делается.
Вот здесь возникает мясорубка — один из главных символов повести. Для того, чтобы пройти к Золотому Шару, надо кого-то одного выслать впереди себя. И как раз Артура, которого выпросил у Шара Стервятник Барбридж, как раз красавца, умницу, добряка Артура Сталкер запускает впереди себя, чтобы Зона взяла то, что ей и так принадлежит. Без мясорубки к Золотому Шару пробраться нельзя. И когда мы читаем эпиграф из Роберта Уоррена «Ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать», мы должны все время помнить, что добро, сделанное из зла — это не добро. Это извращение, обманка. Невыполненное обещание. Когда Рэдрик Шухарт идет к Золотому Шару, мы уже знаем, что Шар не выполнит его желаний. Потому что все, что покупается мясорубкой, обречено. Это с самого начала гниль. И вот в этом смысле Стругацкие произнесли свой приговор Советскому проекту еще в 1972 году. Местность, где обязательно надо кого-нибудь толкнуть в бездну, чтобы эта бездна услышала тебя, эта местность лжет. И Зона сама по себе - это и есть величайшая обманка. Потому что для того, чтобы пройти к месту исполнения желаний, нужно не только пройти через мясорубку, нужно еще пройти через дерьмо.
Вот это поразительно мощно написанная сцена, когда Арчи и сталкер Шухарт идут через зловонную слизь, - это наилучшая метафора советской истории, которая все время нам напоминает: для того, чтобы куда-нибудь пройти, чего-нибудь добиться, надо долго хлебать это зловонное дерьмо. Без этого ничего не получится. И конечно, эта метафора прочитывается совершенно однозначно всеми, кто тогда в Советском Союзе жил.
Надо сказать, что конец Советского Союза абсолютно точно совпал по всем интенциям с тем, что предсказали Стругацкие. Зона закончилась Чернобылем.
Вот это очень интересно. Вообще-то говоря, в творчестве Стругацких есть замечательный такой роман, или повесть, как они ее называли, «Хищные вещи века», которую Борис Натанович, Царство ему небесное, называл единственной сбывшейся утопией Стругацких, консьюмеристская утопия, то, о чем, помните, Виктор Банев в «Гадких лебедях» говорит: Ну ребята, а много ли у человечества было возможностей выпивать и закусывать квантум сатис за его историю? Ничего страшного, пусть немного порадуются. И поэтому может быть единственная сбывшаяся утопия Стругацких не так их огорчала. Вот есть общество потребления. Общество консьюмеризма. Оно конечно испытывает серьезные проблемы с духовностью. Но лучше так, чем вечно страдать от недосыпа и недоеда.
Между тем в 1986 году, уже 4 года как существовал фильм «Сталкер», внезапно сбылся Чернобыль. И слово «сталкер», единственный из всех неологизмов Стругацких, почерпнутый из «Ста́лки и компа́ния» Р.Киплинга, слово «Сталкер» стало одним из употребительных в языке. Дело в том, что советское общество, советский проект, закончился огромной Зоной, в которой нельзя жить. Как замечательно сформулировал Сергей Лукьяненко, мы попали в пост мир.
Кстати, одним из главных занятий сталкеров, или самоселов в этой Зоне, стала добыча хабара. Хабар — это остатки оплавленного обломка 4-го энергоблока, это причудливо мутировавшие одуванчики, (4 на одном стебле), Это странные животные, которые , говорят, начали появляться, знаменитые припятские сомы, которые пасть разверзают как воронку, и я однажды это видел, и вряд ли когда забуду. В общем, хабар стал снова (ну навар), стал снова главной темой. До сих пор мы ходим в свою советскую историю за хабаром, как сталкеры. Мы ходим туда за анекдотами, за символами, за литературой, за сюжетами. Даже за инженерными достижениями. Космос, атомная электростанция, - все это советские проекты. И вот Чернобыль ( а я был в нем, когда еще не все заросло и многое еще можно было различить) Чернобыль — это лучший символ Советской власти. Город Припять был идеальным коммунистическим городом. Люди, живущие там, прощаясь с ним, писали на торцах «прощай, мой добрый город». Я думаю, очень страшно, очень грустно было там находиться. Когда я туда приехал, я плакал почти непрерывно. Хотя стыдно мне было, я был уже во взрослых годах. Но прийти в тамошний детский сад, увидеть детские газеты стенные, увидеть зайцев, нарисованных на раздевалке, увидеть эти кроватки, попарно там стоящие, - вот было погружение в мир, где на тебя дышала огромная страна и о тебе заботилась. И вдруг все это закончилось одним взрывом, в одночасье. Бог посетил. Население вывезли принудительно, сталкеры хотят, прослеживая пути. И кстати говоря, очень многие названия в этой Зоне стали повторять, или во всяком случае стилистику названий Стругацких. «Мертвый лес», «Рыжий лес». Там даже были свои комариные плеши, точки, где якобы сильнее действует гравитация. Хотя я, слава Богу, этого не замечал. Самоселы, которые немедленно туда въехали, и прятались от милиции. Исследователи, на чью психику эти пустынные странные места тоже необратимо влияли.
В общем, на руинах Советского Союза образовалась огромная радиоактивная Зона, из которой много еще чего можно было принести. Рискну сказать, что вся сегодняшняя русская жизнь — это сталкерство. Это хождение в Советский Союз за хабаром. Потому что все остальное у нас распалось. У нас под действием этой невидимой радиации распались даже отношения с Украиной, распались отношения с республиками. Культура ушла непонятно куда. И все мы постоянно ходим в наше прошлое, чтобы оттуда принести ведьмина студня и жгучего пуха. В этом смысле, конечно, все, предсказанное Стругацкими, сбылось абсолютно точно.
О чем еще нельзя не сказать? «Пикник на обочине» очень резко отличается от прежних книг Стругацких прежде всего по тону. Ну возьмем «Улитку». «Улитка» на самом деле произведение еще в принципе укладывающееся в канон Стругацких, еще хоть как-то близкое по духу к раннему счастливому творчеству. Там есть даже смешные моменты. В «Улитке» много страшного. Но это страшное всегда смешно. Всегда абсурдно. Там нет того голимого непобедимого ужаса мира, которого так много в «Пикнике». Потому что «Пикник» действительно полон каким-то иррациональным кошмаром. Что-то чужое ворвалось в жизнь , и мы мутировали под действием этого чужого.
Но тут надо заметить еще одну принципиально важную вещь. Стругацкие начали описывать советский проект примерно во 2-й половине 60-х. Почему? Почему они вообще стали это делать? Потому что описывать его в реалистической стилистике бессмысленно. Он свер-человечен, сверх-реалистичен. Для этого нужна, как писал Алесь Адамович, сверх-проза.
Надо сказать, что когда Стругацкие описали деревню в «Улитке», в первой, в лесной части, они магически образом сумели описать это гораздо ярче, чем вся деревенская проза, вместе взятая. Чем Абрамов, чем Астафьев, чем Распутин, чем десятки совершенно бездарных авторов, подвизавшихся в «Нашем современнике». Вот эта деревня, где поют одну песню «Эй, сей веселей, слева сей, справа сей», где постоянно говорят, забалтывая этим свой ужас. Где происходят постоянные одержания, сути которых никто не понимает. Где все передвигаются на карачках, потому что давит лесной свод. Это — абсолютно точная метафора советской деревни, какой она была тогда. А рядом — роскошные жрецы партеногенеза. Про которых Вячеслав рыбаков так точно сказал
«Мы думали, прогресс придет под именем партеногенеза, а он пришел в виде партайгеноссе»
Но тем не менее это очень точная метафора советской элиты, которая в этот момент уже ничего не делает сама, а только посылает мертвяков на разные работы и эти мертвяки, спецслужбы и прочие технические граждане выполняют ее предназначение. Вот первое мета описание советской реальности методами фантастики - гениальное открытие Стругацких., - это «Улитка на склоне».
Второе - «Пикник на обочине», который оказался во многих отношениях пророческим который абсолютно точно описал главные методы Советского Союза, и в общем его главные обманки, его главные гипнозы. Показал, что весь Советский проект при всех его выдающихся достоинствах, был одним грандиозным бесчеловечным обманом, который в результате и закончился массовой мутацией.
Остается вопрос: в чем же видят Стругацкие позитивный выход? Страшно сказать, но этот позитивный выход, вывод сформулировал Пильман в третьей части в разговоре с Нуненом, когда он говорит
Да, очень возможно, что человечество вообще нельзя раскачать. Что главным состоянием человечества является гомеостазис.
И вот я лично, как читатель Стругацких, стою перед очень сложным вопросом. Что, собственно лучше - город Хармонт, в котором родятся здоровые дети, нормальные гуты выходят замуж за нормальных шухартов, и т. д.
Или Зона, волшебное место, которое посетил Бог, в котором есть волшебные предметы и неожиданные новые профессии. Ведь Хармонт без этого был бы дыра дырой. Вот и сейчас мы опять стоим перед выбором, что нам предпочесть - тихое, покойное догнивание, или в нас опять ударит Божья молния.
Казалось бы — ударялась, казалось бы — хватит. Но что поделать, если альтернативой этой божьей молнии является бесконечное пребывание в зловонном болоте. Очень можно, конечно, утешаться тем, что обыватель, или проклятая свинья жизни, как называется это в «Бессильных мира сего», лежит на пути у всех роковых перемен. Но остается себя спросить: как же нам лучше — с Божьим чудом, вошедшим в нашу жизнь, или с нашим собственным зловонным спокойствием, без которого бы никто про наш город Хармонт никогда не знал. Вот с этим вопросом мы сегодня и остаемся. А если у вас еще есть какие-то вопросы, то давайте задавайте