Как моего деда Шашкина П.И. кубанского казака ставили к стенке в 1943 году на Кубани.

Дед моего деда был атаманом ст. Бейсугской Выселковского района. У него было 7 душ детей,- все дочери, а сына и неследника не было. И вот однажды во время набега на один черкесский аул, он увидел там маленького черкешенка, который прятался от казаков под лавкой. Он ему сразу как-то полюбился. И он взял его себе. Крестил Игнатом, усыновил, обучил грамоте. Этот Игнат, когда вырос стал заядлым картежником. Бабушка рассказывала: каждый вечер уходил из дому, - играть. Ночью приходит, уводит корову: проиграл. Утром возвращается, корову приводит, - отыгрался. Как грамотный, был поставлен секретарем сельсовета. Однажды проиграл кассу. Получил 3 года. Но и клеймо уголовника, которое его спасало. Отсидел своё и его при расказачивании не тронули, для большевиков уголовники были социально близкими.
Я вспоминаю своего деда кубанского казака Шашкина Петра Игнатьевича (20.06.10. - 31.01.91).
Как он с моей бабушкой Ниной Никифоровной (урождённой Каменевой) под ручку и с моей годовалой мамой Марией Петровной на руках в 1933 году бежал из своей станицы, охваченной голодом, организованным большевицкими комиссарами. Как они обходили заслоны РКК, устроенные на дорогах.Те не выпускали станичников из бедствующих районов, чтобы они там и умирали. Речь идёт о станице Бейсугской Выселковского района. Теперь она переименована в "Новобесугскую", чтобы... Потом в их опустевших хатах расселили как это называла моя бабушка,-"демобилизованную РКК". Вот потомки этих то демобилизованных и составляют основную массу сегодняшних "кубанских казаков"? Которые "почему-то" не ставят вопрос о возвращении Краснодару его исторического имени - Екатеринодар. Ну, это логично, правда? Кубань - то они получили в дар от красных комиссаров, а не от Белой Царицы... ...Помню, в детстве я как-то бабушку спросил: "Ба, а что ты в церковь не ходишь, как другие бабульки, что ты в Бога не веришь?" Она мне отвечает: "Я, унучёк, Богу перестала верить, когда на Кубани голод начался. Как я Его просила, чтобы Он не дал умереть моим братьям и сёстрам, а они все умерли, после этого я Ему верить перестала".

Тут вспомним, что мать моей бабушки, моя прабабушка была вдовой. И её казаки обижали, наделяя землёй. А перед расказачиванием, понимая к чему дело идёт, - не обидели, всё равно отберут, не жалко. И нарезали ей и её детям малолетним (бабушка уже была замужем и жила у свёкра) в первый раз сколько положено. И вот когда казаков стали сгонять в колхозы, она в колхоз не пошла, землю свою долгожданную, не отдала. Кроме этой земли и воли - быть хозяйкой на этой земле - у неё была всего одна коза. Но её расказачили, потому, что она была безответная, некому было за неё заступиться. И отправили с детьми на Север, откуда никто из них не вернулся. Причём, конвоировал её с детьми и других расказаченных до ж/д разъезда Чалбас её четырнадцатилетний сын, которого комиссары разагитировали, в комсомольцы приняли, винтовку дали. Потом, когда голод начался, он комиссарам уже был не нужен и они его бросили на произвол судьбы. Помирать.
В последний день своей жизни он уже ходить не мог, а только ползал. Разум у него, как это и бывает при смерти от голода, уже мутился, он приполз к бабушке и говорит" - Нина, дай мне хлеба". А не было ничего. И бабушка говорит: " - У меня нет". Он тогда пополз обратно и по дороге умер. Естественно, своим малолетним внукам я всё это подробно рассказал, "чтобы знали..." Подрастут, ещё расскажу, чтобы знали историю своего рода, чтобы помнили. Расскажу им, как их прапрадеда Шашкина Петра Игнатьевича летом 1939 года забрали в эту самую РКК,- освобождать Западную Украину и Белоруссию. А взяли его в армию незаконно, бабушка не работала, он был единственным кормильцем семьи. У них была дочь моя мама, когда его забирали, и они ждали второго ребёнка. В день, когда моя любимая тётя родилась 2.09.39, его и увезли. Бабушка только успела показать ему дочь в окно роддома. Как сегодня, так и тогда, эта мелкая чиновная сволочь решала свои вопросы за счёт безответных русских людей. Его оправили в армию вместо кого-то из своих.

Он мне рассказывал, как их сентябрьским утром построили на плацу и прочли приказ,так и так, сейчас переходим границу Польши. Он говорит, чувствую - пилотка поднимается, волосы встают дыбом. Из Польши, его отправили в Финляндию, штурмовать линию Маннергейма.

Он меня очень любил, как старшего внука, и о войне никогда ничего не рассказывал. Когда я его просил рассказать «про войну», он всегда серчал и говорил одно и тоже: «Унучек, война, - это не дай Бог, это ужасть одна!» Он мне всё о чем-то другом порывался расказать. Когда мы приходили к бабушке на пирожки по праздникам, дед после пятой всегда обращаясь ко мне начинал: «Унучек, когда вся эта петрушка началась…» Бабушка ждала этого момента и всегда на этом месте прерывала его гневным восклицанием: «Отец! Отец!» Дед горько спрашивал: «Ну что, «отец»? И начинал петь те две строчки из песни, которые знал: «Разлука, ты разлука, родная сторона, ничто нас не разлучит, как мать сыра земля…» Из его глаз текли слёзы, что означало – дедушка устал, ему пора отдохдуть, а нам пора идти домой.

После Финской, началась Великая Отечественная, ему пришлось повоевать и на Кубани. Был там тяжело ранен. Воевал он хорошо, по-казацки. Но о войне почти никогда ничего не рассказывал. Мне не рассказывал. Жалел. Правду говорить не мог, а приукрашивать не хотел. Но отцу моему он однажды рассказал об одно случае. За чекушкой.

Дед был шофером, возил на своей полуторке снаряды на передовую. Но когда в 1942-43 годах он уже воевал на Кубани, так пошло, что он воевал и в окрестностях своей родной станицы Бейсугской, где он знал каждую тропинку. И вот однажды его вызвали в особый отдел, там был какой-то паренёк. Особисты сказали деду: "Вот пришел из-за линии фронта подпольщик, принёс важную информацию о немецких эшелонах, но надо уточнить их расположение. Пойдешь вместе с ним к немцам, все что надо точно разведаешь и вернетесь доложите". Они пошли. Зная наощупь все окрестности, дед прошел туда легко, всё разведал, точно узнал на каких путях стоят какие эшелоны, и они пошли к своим. Но по пути в темноте напоролись на немцев, те открыли огонь и паренька убили, а дед ушел. Пришел к своим, доложил разведданные. Информация эта имела большое стратегическое значение. Наши самолеты налетели на эти эшелоны и разбомбили их в хлам. Что очень облегчило наступление. Деда представили к званию Героя Советского Союза. Но при наступлении, когда наши освободили то место, где дед и его напарник напоролись на немцем, особисты, проверяя показания деда, обыскали это место и тела подпольщика не нашли. Из чего они сделали вывод, - этот парень был не убит, а ранен. Иначе зачем бы, дескать, немцам забирать его тело? Вывод - дед бросил раненного товарища. В награждении ему было отказано.

В 50-х годах дед и рассказал эту историю моему отцу. Отец в начале 60-х стал работать на телевидении. Однажды он делал передачу о республиканском военкомате и попросил военкома разрешения посмотреть личное дело тестя. Тот приказал дело принести. Отец полистал его и действительно нашел в нём представлени к званию Героя с резолюцией - отказать, как дед и рассказывал.

Вот особисты его тогда, наверное, приметили и взяли на карандаш. Мой дед на войне был шофером, - возил на полуторке снаряды на передовую. В 1943 году, воюя на Кубани, недалеко от своей родной станицы Бейсугской, он попал под обстрел, машину разбило, его ранило, он надолго оказался в госпитале, но выжил. После этого тяжелого ранения, его на передовую посылать перестали, он начал перегонять Студебеккеры из Ирана со сборочного завода, который там поставили американцы на Кубань. И вот однажды он поехал в очередной рейс и его Студебеккер в Иране заодно загрузили колбасой. Взвесили её прямо вместе с машиной и он погнал. Пригоняет машину в часть, взвешивают её уже в конце маршрута, а она гораздо легче, чем была в Иране. Особистам всё ясно, - по дороге Шашкин украл и продал часть колбасы. Хоть ни денег, ни ценностей, будто бы полученных за эту сделку при нем, естественно, не нашли. Не было их. Но, кто-то же должен ответить за недостачу. Взяли его и без разговоров там же ставят к стенке. А тут мимо проходит деда лично знавший лейтенант. Молоденький такой, дед говорил. Видит такое дело: "А Шашкина за что расстреливаем?", - спрашивает. Ну, ему объяснили, так и так, мол... А он им в ответ: "- Он сознался? - Нет!, - говорят. – Деньги нашли? - Нет! – говорят. - Да вы подумайте: он ехал несколько дней по Ирану, Азербайджану, Дагестану, Ставрополью, да и здесь на Кубани такая жара стоит. Вот колбаса высохла по дороге и стала легче". Так он и спас моему деду жизнь.

Вернулся дед домой в 1945 году. Вторая дочка, родившаяся 2 сентября 1939 года долго его не признавала. Она не понимала, - что такое "отец". Так вот он каждый год 9 мая, после пятой, ходил за два квартала бить морду одному своему сверстнику, который воевал в РОА.

Вот так жили наши старшие. Такая у них была «жизня», как моя бабушка называла процесс, в котором мы участвуем. "Это, унучек, жизня!", - говаривала она мне в трудные моменты. Мы в нулевых в чем-то жили ещё страшнее. Но об этом пусть когда-нибудь мои внуки расскажут.